Четыре февраля. Эпилог

Послесловие повести(14+) «Четыре февраля» о войне, о любви и не только.
Пролог — http://proza.ru/2019/05/04/1089
* * * * *

Егор увидел дочь ещё до похорон. От былой малышки с розовыми пяточками, ручками «в перетяжечках» и синющими глазищами, остались лишь глазища. Всё такие же синие и удивлённо-внимательные. Эта молодая женщина была чем-то неуловимо, скорее движениями, нежели чертами, похожа на Марусю, которой называли лежащую во гробе строгую в своём покое сорокалетнюю женщину, незнакомую Егору и потому не оплакиваемую им…

Василий и Зинаида, сваты Маруси, а значит и Егора, пришли с пирогами на следующий день после внезапного появления много лет тому назад пропавшего без вести отца невестки и застали его сидящим на полу перед покойницей. Егор удивлённо таращил глаза, не помня, что произошло, и не понимая, что происходит… В хлопотах и причитаниях по поводу смерти Маруси, Егоровы странности отошли на второй план; лишь после поминок родня – дочь Наталья, её муж Иван и сваты Зинаида с Василием – стали расспрашивать-рассказывать. И здесь оказалось, что Егор не помнит о прошлом ничего, начиная с 41-го года – с призыва на фронт… Помнит лишь слёзы Машутки, улыбку пухленькой дочурки Натуськи и как шагал с отцом нога в ногу проулком в сторону… И всё! Дальше – плотная и белёсая, словно метель, стена, за которой спряталось что-то страшное, чего разум Егора возвращать не хотел!..

Иван, как сотрудник областного военкомата, структуры в СССР всесильной, взялся наводить справки о прошлом своего тестя, который появился неведомо откуда без документов и с мелочью в карманах затёртой одежды, которая не смогла пролить свет ни на предыдущую деятельность своего хозяина, ни на место его предыдущего жительства.
Наталья стала хлопотать по врачам, но старичок-психиатр предупредил, что не стоит без особой нужды ворошить память – так можно потерять и самого человека. Егора оставили в покое, и он стал приноравливаться к своей новой во многом удивительной жизни! А более всего – к своему отражению в зеркале и непослушанию, казалось бы ещё вчера молодого и крепкого, тела...
Вскоре пришли ответы на множество запросов. Подтвердился весь достойный уважения боевой путь, обрывающийся сообщением – «старший лейтенант сапёрных войск Егор Т-ов пропал без вести при передислокации такой-то воинской части. Военнослужащие, ехавшие в одной теплушке с Егором Т-вым, сообщили, что тот, видимо справляя нужду, ночью случайно выпал на ходу поезда где-то на подъезде к Новосибирску». Всем было ясно, что схитрили мужики, до последнего получая паёк за отсутствующего. Потому и розыск проводить не стали: зима, мороз, тайга – выжить невозможно, а по весне и косточек, без сомнения, не останется!.. А будет жив – так где-нибудь да «наследит». Но больше нигде, ни в одной сводке – военной, лагерной, милицейской, медицинской – за пятнадцать лет Егор Титов не упоминался.

Может быть и сложилась бы судьба страдающего ретроградной амнезией иначе, но благодаря хлопотам зятя Егор получил документы, подтвердившие не только его личные данные, но и воинское звание, ранения и награды, что повлекло за собою назначение приличной пенсии, как инвалиду Великой Отечественной войны, материальную независимость и покой, с надеждой и страхом, что память восстановится. Скорее – со страхом, да таким сильным, что избегал Егор, словно туннеля в ад, того самого проулочка, что был последним в его воспоминаниях!..
Так миновали почти двадцать лет!.. Никто не расспрашивал Егора о его прошлом, довольствуясь хлопотами сегодняшнего дня. И сам Егор отметал страшные картины, обрывками скомканной паутины всё чаще всплывавшие в памяти. Все его усилия были направлены не на то, чтобы вспомнить, а на то, чтобы забыть навечно всё, кроме молодости, хотя и она не была безоблачной.

Егора вполне устраивала работа в маленькой столярной мастерской, наезды дочери с зятем, а потом и внуков, и необременительное холостяцкое житьё в родительском доме, хотя немало одиноких баб желало «захомутать отшельника»!.. Из боязни нескромных расспросов, молчаливый Егор с соседями не общался, сделав исключение лишь для сватов – Василия и Зинаиды. Именно Васёк, как все заики любивший поболтать, а потому не упускавший возможности «поведать подрастающему поколению о тяготах войны», уже несколько лет затаскивал Егора в школу на День Победы и День Советской армии. Звенел наградами и на фоне скромности Егора сам себе казался героем! А Егор никогда не выходил на трибуну – просто дремал в зале и старался думать о чём-нибудь постороннем…
Вот и сегодня, приглашённый в школу на торжественное заседание и неприятно заинтригованный обещанным зятем «сюрпризом», Егор думал именно о зяте. О его увлечении иностранными языками, вернее – английским и арабским «пушту», о подготовке к командировке в Афганистан, о переменах в дочери, раньше весёлой и ласковой, а теперь вдруг… «Не к добру всё это!..» – думал старик, когда с трибуны под нестройный плеск аплодисментов его вызвали на сцену...

* * * * *

Васёк остался в школьной столовой праздновать с ветеранами и педагогическим коллективом школы, а Егор, непьющий вовсе и потрясённый награждением, сослался на нездоровье и, отказавшись от сопровождения, заспешил домой. Сегодня ему очень захотелось вспомнить – за что же он был награждён в 45-ом году орденом «Славы I степени», в дополнение к двум предыдущим, упомянутым в восстановленном «Личном деле». В «Наградном листе» о причине награждения золотой звездой, со словом «Слава» под кремлёвской башней в окружении веточек лавра, значилось: «За спасение полкового знамени», но подробностей не было никаких. То, что награда «искала своего героя» так долго, удивительно не было – на фронте, да ещё в самом конце войны, неразберихи было немало, но то, что в памяти от столь «героического поступка» ничего не осталось… Егора обескураживало!.. Не чувствовал он в себе геройства: пожалуй, убивал – чтобы не быть убитым, разрушал – чтобы вновь строить, гнал врага – чтобы не пришёл тот к порогу Егорова дома… Но разве это героизм?.. Нелепица какая-то!..

Поглощённый склеиванием разрозненных обрывков воспоминаний, от которых ранее старательно отмахивался, Егор шёл сквозь февральскую метель, словно на автопилоте, от одного метущегося пятна фонарного света к другому. Заунывный собачий вой и свист ветра настраивали на потерянную «волну», что вот-вот должна была вернуть до боли знакомую мелодию...
Дойдя до проулка, Егор остановился, прижав к груди оттопыривающуюся полу тулупа, чуть помедлил и решительно шагнул в белёсый мрак, словно в запретный туннель воспоминаний…
Вмятина в сугробе показалась уставшему старику самым подходящим местом для отдыха, чем-то напомнившее глубокое кресло психиатра, который когда-то давно в белоснежном кабинете сказал: «Придёт время, и воспоминания вернутся сами, в полном объёме. Но сможешь ли ты их пережить!»…

* * * * *

Февральский ветер трепал седые волосы, выбившиеся из-под шапки, катил по насту замёрзшие хворостинки гвоздик и засыпал снегом золотую звезду, чуть поблескивающую в негнущейся ладони…
А Егорша смотрел – как в полноводном ручье плывут золотистые «снежки» спелых антоновских яблок… Где-то за спиной о чём-то заспорили только что смеявшиеся братья, и мама, стоящая по колено в воде, вероятно им, погрозила пальцем… Эту радостную картину омрачала лишь молодая женщина с синющими глазами, державшая Егорушку за руку и певшая заунывно, словно февральская метель: «Ах вы, дети мои дЕтушки; ах вы, беды мои бЕдушки! Ах судьба моя дорОгушка, от порога до порОгушка!..».