Глава седьмая. Иркутск

 Его звали Кирилл. Ему было двадцать пять, и он жил в Иркутске. Мы встретились под Ангарском, и он согласился подвезти нас до Иркутска. Именно в этом городе мы осели на продолжительное время, и, что странно, я не могу вспомнить такие детали, как адрес Кирилла, адрес той пятиэтажки, в которой позже поселились мы.
 Но я помню, что Иркутск был крайне многонациональным городом. Тут встречались и буряты, и китайцы, и немцы, и французы, и, естественно, американцы с англичанами. Всех интересовал Байкал и, тех, кто избирательнее, горы вокруг.
 Мы жили сперва у Кирилла. Это была двухкомнатная квартира с маленькой кухней, доставшейся ему по наследству. У Кирилла всегда было пыльно и холодно. Батареи едва отогревали квартиры в этом доме, а потому мы спали, придвинув диван и раскладушку к батарее.
 Кирилл жил один в компании хлама. Из-за того, что он крайне любил покупать старые вещи и тащить их в дом, личная жизнь и кошелёк Кирилла страдали, заставляя страдать и своего владельца.
 Он был чудаком, вскоре переставшим нас замечать. Он ходил по дому в трусах и курил, высовывая немытую голову в окно. У него были спутавшиеся тёмно-русые волосы и бледноватая кожа. У Кирилла я часто кашлял из-за пыли и сигаретного дыма. Именно Кирилл познакомил нас с Александром Бондарем, который в качестве хобби вырезал трубки.
 Кирилл проводил много времени с Катей, водил её по городу, часто забывая про нас. И я, сам того не замечая, стал ревновать. Почему? Я не знал, да и до сих пор не знаю. Олег в шутку говорил мне, что или мы вдвоём отправимся дальше, или та парочка умотает сама. Я стал чаще оставаться у Бондаря.
 Александр Бондарь работал и жил в автомастерской в сорока минутах пути от Кирилла. У Бондаря была сутулая спина, щетина, которая так и не смогла перерасти в бороду, морщины на лбу и мешки под глазами. Он с некоторым превосходством над всеми копался в автомобилях и с истинным энтузиазмом вырезал трубки на заказ и писал фантастику. Мы говорили о книгах и автомобилях. Бондарь курил трубку, снимал очки, близорукими беззащитными глазами неуверенно смотрел на меня, улыбался и возвращал очки обратно на нос. После этого его глаза снова становились умными и проницательными. Александр любил повторять этот жест тогда, когда слышал что-то интересное или противоречащее его убеждениям. Через какое-то время я перебрался к нему окончательно, а следом и Олег. Я не мог злиться на Катю — ей были интересны люди. С нами она и так была беспрерывно два с лишним месяца, и теперь ей нужно было отдохнуть от нашего общества. Этими мыслями со мной делился Олег. Такие же мысли держал в себе и я. Александр, как человек умудрённый жизненный опытом, лишь почёсывал щетину и загадочно улыбался, приговаривая протяжно: «Молодёжь...»
 Так как мы плохо разбирались в автомобилях, Александр лишь развёл руками, когда мы начали говорить о работе. Он попытался через знакомых устроить нас грузчиками в продуктовый магазин, но нас оттуда быстро выгнали. Затем мы оба попытались устроиться в мебельный магазин, и снова безуспешно. А Катя продолжала рисовать открытки, начала работать в кофейне. Бондарь время от времени начинал нас учить изготавливать трубки, рассказывал нам о разновидностях, об изгибах, о табаке. Курение трубки было эстетикой ради эстетики. Невозможно было выбежать на десять минут, чтобы покурить — на трубку уходило около часа. Нужно было правильно её забивать, правильно курить и, самое важное, трубку нужно было правильно изготовить. Я не мог говорить о фантастике Бондаря, так как он ни разу не давал мне почитать, но его трубки, его увлечение в глазах, когда он говорил — это уже было фантастикой. Его заинтересованность напоминала то, как Катя увлекалась кофе.
 В конце концов мы нашли работу. Я устроился дворником, а Олег — кондуктором в трамвае. Вскоре мы, к огромному облегчению Бондаря, перебрались в пятиэтажный панельный серо-голубой дом. Напротив этого дома, через дорогу с трамвайными путями стояла забегаловка с вывеской «Горячие бурятские позы». Это были огромные, размером с кулак, пельмени, которые подавались с острым соусом. Вкусно, но для нас дороговато.
 Кончалось бабье лето. Я каждый день сгребал миллионы пламенных листьев в бурую кучу, подбирал за китайцами упаковки и бутылки, брошенные мимо урны, чтобы выбросить их. Мне не нравились китайцы. Их было много, у них была очень чёткая речь, из-за которой казалось, что они постоянно кричат. А ещё китайцы любили фотографировать всё, что видели. Иногда они фотографировались со мной, а я учил их произносить слова «привет» и «спасибо». Вечером я покупал сосиски и кормил бродячих собак. Мы с Олегом ели овсянку или бутерброды с сыром на завтрак, на обед у нас был суп с картошкой, луком и курицей или пресное подобие борща. Иногда мы заваривали бич-пакеты в курином бульоне  и называли это «Блюдо от шефа». Я реже звонил матери — денег на телефоне часто не хватало.
 Сентябрь и октябрь мы прожили вдвоём. Мы уже не ссорились. Иногда заходил Бондарь. Пару раз в трамвае или на улице виделись с Катей. Иногда она показывала свои новые открытки — они были красивые. И они были сделаны Катей.
 У Олега росла приличная борода, и он всё дольше стоял у зеркала, разглядывая её. Я беззлобно смеялся над ним, почёсывая свою щетину, и он начинал смеяться тоже.
 Был ноябрь. Я притащил домой котёнка. Мы потратили много нервов и денег, чтобы сделать котёнку прививки, накормить его и приучить к лотку. Потом я притащил старую гитару, кем-то оставленную у помойки. Она стояла чуть поодаль, со сломанным грифом, с двумя струнами. Не смотря на то, что она была сломана, её хозяин всё же ласково прикрыл её мешком из-под картошки и поставил поодаль от мусорных баков. Бондарь с интересом взялся за неё. Потом приходил Кирилл, и хотел выкупить гитару у нас. Мы отказались. К тому же, у него и так было уже несколько сломанных гитар: две в большой комнате и одна рядом со стиральной машиной в ванне.
 Когда Бондарь вернул нам гитару, оказалось, что Аджа — так мы с Олегом назвали котёнка — боится её дребезжания, а соседи начинали нетерпеливо стучать по трубам зелёных и голубых батарей.
 Аджа был серенький, с огромными ушами, треугольной узенькой мордочкой и белыми лапками. А ещё у него был очень длинный хвост, и однажды я прищемил его дверью. Он пронзительно пискнул, а потом около недели не подходил ко мне, убегая к Олегу, как только я попадался на глаза.
 Был декабрь. Меня вооружили лопатой для снега. Я чистил дороги. Олег теперь работал не только на одном маршруте трамвая, но и на автобусе. Я взял больше смен. Мы больше работали, чтобы хоть как-нибудь отметить новогодние праздники. Некому было приглядывать за Аджей, а потому его перенесли к Бондарю.
 Декабрь стремительно близился к завершению. Я посылал уставшего Олега в магазин, а сам ленился на диване, записывая стишки или рассказики. Или Олег посылал меня ко всем чертям, и мне приходилось идти самому.