Мохов

Мохов
Ник Трейси


1.Кошмар

Мохова терзал кошмар. 24 ноября 2020 года, за три недели до сорокового дня рождения, весь мокрый, он проснулся в смятых отсыревших простынях широкой и одинокой постели. Сумрак просторной спальни в апартаментах на пятьдесят втором этаже таял и снова сгущался от бликов неоновых огней неспящего Гонконга. Глаза были широко открыты, а сердце отбивало бешенный ритм. На сероватом потолке спальни мерцали зеленые цифры:

39
344

На самом деле цифры светились не на самом потолке. Изображение высвечивала сверхтонкая мембранная линза-дисплей, сращенная с роговицей левого глаза. Числа отмечали точный биологический возраст организма : сверху года, снизу дни. По мнению психологов компании Чоки Индастриез постоянное напоминание о настоящем стимулирует производительность труда.  В теле линзы помещались рецепторы роговидного коллагена, малейшие изменения в котором регистрировались биологическим хронометром. На дисплее могли поместить и часы с минутами, но они бы занимали слишком много места и могли чересчур отвлекать от работы.
Несколько минут Мохов жадно смотрел на числа, хватаясь за них, как за спасательный круг, который вынесет его из липких снов в реальность пластикового интерьера. Время на электронных часах с прикроватной тумбочки показывало половину третьего ночи.

Последние несколько лет кошмар возвращал его в далекое прошлое, в поволжский город Белорельск, в промозглое пасмурное двадцать пятое ноября 1995 года, когда его жизнь разделилась на до и после. Во сне ему снова пятнадцать, родители еще живы. Он играет за юношеский хоккейный клуб «Смена» и мечтает о славе великого нападающего...

В то страшное трагическое утро юный Мохов поднялся с постели в половине третьего ночи в хрущовской двушке окраинного микрорайона, откуда открывался чудный вид на реку. Предстояла игра на выезде в Саратове. Сбор у автобуса назначили на шесть утра, поэтому он боялся проспать и за ночь почти не сомкнул глаз. В тишине спящей квартиры, стараясь не шуметь, он прошел в кухню, зажёг газовую конфорку и на минимальном звуке включил радио. Пока чайник вскипал, подросток слушал прогноз погоды и смотрел в окно, за которым на фоне темного неба кружились снежинки. Вдали между крайними многоэтажками под низкими тучами маслянисто поблескивала могучая Волга.
 
Каждый раз во сне Мохов снова и снова наслаждался темным предутренним пейзажем почти забытой России. Исследователи сознания уверяют, что вкусовые ощущения во сне невозможны, но наш герой чувствовал сочную черствость утреннего бутерброда из вчерашнего хлеба и советского сыра. Он помнил каждый глоток черной индийской заварки и даже чувствовал запах мирной квартиры, где от обойных стен всегда пахло уютной радостью.

В проекции сна юный хоккеист брал спортивную сумку, застегивался в кроличью шубу и с тяжким вздохом бросал взгляд к двери родительской спальни в конце коридора, а после еще более тяжко смотрел на дверь спальни напротив, где спал младший брат. Взрослый гонконговский Мохов прекрасно знал, что должно случиться через несколько минут, поэтому его спящая проекция каждый раз тревожно предчувствовала беду. Он заставлял себя развернуться к парадной двери, тянулся к ручке, но тут она поворачивалась еще до касания.

Дверь открывалась сама. На пороге в дешевом свете подъездной лампочки его встречала она. Рыжая в приталенном лиловом платье с пышными оборками до пола. Старомодный вычурный наряд и длинные спиральные кудри каждый раз производили сильное впечатление, которое было трудно объяснить даже себе. Как запретная фантазия, гостья одновременно притягивала и отталкивала. Рыжая порождала страх и робкую надежду. Во сне и наяву Мохов боялся её, как черта.

Он непроизвольно отступал в домашний коридор, но девушка улыбкой обнажала ряд белых зубов и махала рукой, приглашая на выход.

 «Идём…», - говорил её бархатно-нежный голос – «идём…».

И Мохов шёл... Она брала его за руку, как малого ребенка, и выводила по сотне ступенек в морозную ночь пустынного двора. На улице юный хоккеист оглядывался на желтое окно девятого этажа. Он порывался вернуться назад, но девушка не отпускала, до боли сжимая ладонь.

В следующую секунду угол девятиэтажного дома разлетался в огненном взрыве, озаряя темное небо голубым пламенем. Взрослый Мохов кричал и просыпался. Призраки прошлого, казалось, оставили его навсегда, но потом появилась она. Эта рыжая в лиловом платье. Загадочная девушка преследовала его в кошмарах второй месяц подряд.

В реальной трагедии никакой рыжей не было, а взрыв произошел гораздо позже, около восьми утра, когда восьмиклассник Мохов с командой спал в клубном автобусе на полпути к Саратову. Он никогда не знал точно, но долгое время убеждал себя, что это его вина. Что это он забыл выключить газовую конфорку.

Вскоре после несчастного случая пятнадцатилетнего Мохова усыновила бездетная китайская чета. В тот же год он покинул Россию и почти двадцать пять лет прожил в Гонконге. Он отказался брать чужую фамилию, живо интересовался событиями в далекой северной стране, а в компании Чоки Индастриез возглавил российское отделение, что оказалось очень кстати для боссов, ибо зачастую русских понимали только русские.

Гонконг не выжег в Мохове родину, но воспитал его по-своему. Его личность сплелась из крепких нитей азиатских традиций под соусом западных ценностей. Он оставался русским лишь номинально, зная неплохо язык и культуру, но сам образ мыслей его ковался в совершенно чуждой среде. Мохов знал цену времени, питал скепсис ко всему потустороннему и по заветам новых родителей чтил легенды о Суддхартхе Гаутаме.

Бывший задиристый пацан из Белорельска вырос в крепкого брюнета, чей рост и комплекция вполне могли исполнить старую мечту о хоккейных лаврах. Однако судьба распорядилась иначе. Спортивная целеустремленность нашла путь к отчаянному карьеризму. Мохов-яппи умело вкладывал деньги в алмазные рудники и перспективные газовые месторождения дальнего востока. Высокий ритм жизни держал в тонусе. Он привык к частым командировкам и к работе, которая приносила миллионы. Мохов совершенно не заметил, как подкатился к своим сорока. Он искренне полагал, что семейная жизнь еще может подождать.

В течении какого-то времени кантонский психиатр помогал русскому китайцу поддерживать веру в то, что это редкий психоз. По наставлению врача он начал больше бегать, меньше напрягался на работе, включил в рацион мидий и пил настойки из корня мандрагоры.

Однако ничего не помогало. Интуитивно своей русской душой Мохов чувствовал, что над ним висит мистический рок. Он верил, что девушка в лиловом платье – это ключ от кошмаров. Мохов искал её глазами в толпе, в метро, в парках, на шумных рынках, в людных ресторанах и даже в портовой толчее. По ночам, когда сон бежал от него, он бродил до самого утра по центральным улицам, вглядываясь в счастливые азиатские лица, надеясь увидеть в них её, но это было то же самое, что искать героиню мультфильма. 

Двадцать четвертого ноября 2020 года, за три недели до своего сорокового дня рождения, Мохов острее, чем когда-либо, ощутил приближение неизбежного. В три часа ночи, едва оправившись от недавнего кошмара, он натянул хлопковые слаксы, нырнул в ночной балахон, и в шлепках спустился на улицу.

Он больше не замечал зеленых цифр. Они стали частью города. Гонконг никогда не спал.  Небоскребы устраивали световое представление, отражаясь в темной гавани Виктория, на радость гуляющим туристам. Мохова сразу засосало в людской поток, после чего, через запруженную таксистами улицу вынесло к хаккскому ресторанчику, украшенному красными и золотистыми драпировками с иероглифами. Мягкий оранжевый свет внутри располагал к мыслям и романтике. С потолка на черных цепях свисали кадки с благовониями. Это было небольшое место, всего на семь квадратных столиков. Две прозрачные витрины открывали обзор улицы с пешеходами. За ними было приятно наблюдать, наслаждаясь фирменным пун чой или димсумом с розовым чаем. 

Даже ночью здесь сидели посетители. В глубине помещения молодая парочка японцев кормила друг друга с палочек. А у самой витрины-окна, любуясь неоновыми огнями реклам, сидел архат странник в алой кэсе. Монах совершал паломничество в Шри-Ланку, чтобы посетить храм Зуба Будды. Его путь лежал через многие города, в которых он любовался красотой мира из крошечных закусочных.

Когда Мохов вошел внутрь, монах повернул голову, улыбнулся и, отпив глоток жасминового чая, продолжил созерцать ночной Гонконг. Взволнованный инвестиционный брокер Чоки Индастриез уселся на стул за столиком позади монаха, заказал официантке чая и стал глазеть на нижний Гонконг. Велорикши, выбираясь из пробок, взбирались на тротуар, прохожие кидали ругательства вслед, слышались гудки таксистов, в лотках продавали пирожки. Мохов сидел так около минуты, ощущая спиной энергию архата позади себя. После того, как официантка ушла, оставив на столе фарфоровый чайник с чашкой, монах произнес:

- Ты ищешь лиловые одежды?

Мохов вздрогнул, повернулся на стуле и, вдруг, увидел на шее монаха татуировку красного дракона.

- Простите? – отозвался  он дрожащим голосом.

- Сядь напротив, – велел монах, продолжая наслаждаться жасминовым чаем.

Мохов перебрался за столик старика и уставился на него глазами, полными мольбы и отчаяния. На морщинистом лице архата сияла чуть заметная улыбка мудрости.

- Клеша неведения изводит тебя, – архат смотрел на собеседника, как старый строгий наставник. – Вернись к истоку. Там найдешь избавление.

- К истоку? Вы хотите сказать в Россию? На Волгу?  – карьерист Чоки Индастриез сейчас походил на растерянного ребенка. – Там я найду эту девушку? Она мое избавление?

Старый буддист взял палочками клёцку, ловко отправил её в рот, после чего принялся жевать с методичностью коровы. 

- Пройди этот путь сам, – изрёк архат, перестав работать челюстями. – Больше не спрашивай. Теперь иди.

В пять утра, когда Мохов уже вовсю собирал дорожную сумку в своих холостяцких апартаментах, цифра «344» в его глазу-дисплее сменилась на «345». В девять утра он вылетел из аэропорта Чхеклапкок ближайшим рейсом на Москву.

2.Льона

Двадцать пятого ноября в начале третьего ночи арендованная синяя хонда Мохова прорезала морозный воздух, приближаясь по пустынному шоссе к родному Белорельску. Снаружи температура упала до минус пяти градусов Цельсия. И хотя в салоне было жарко, а земля еще не полностью покрылась снегом, Мохов чувствовал знакомый русский холод по яркому блеску звезд в черном космосе, по закоченевшей грязи на обочинах, по качающимся на ветру верхушкам деревьев хвойного леса, росшего по обеим сторонам дороги. Зеленые цифры в левом глазу на фоне русских пейзажей выглядели одиноко.   

Дорога вымотала его. В изнурительном перелете из азиатских тропиков в северные широты ему так  и не удалось  поспать. Образ рыжей девицы преследовал его даже в самолете. Столица встретила сильным ветром со снежной крупой. Одетый в костюм-тройку Мохов в срочном порядке купил в московском аэропорту пуховик, рукавицы, шарф и вязанную шапочку. После этого пришлось несколько долгих часов торчать в Домодедово, ожидая самолета до Саратова.

Мохов не знал в точности, что будет делать в Белорельске. Сначала нужно найти гостиницу, смутно думал он, ощущая легкую дрожь волнения. А с утра пойти к тому злосчастному дому на окраине…Кто знает, может ему повезет и она будет там. Разумеется, все это походило на безумие. Ехать искать какую-то эфемерную незнакомку в городе, который не видел почти четверть века.

За роем мыслей в голове Мохов не заметил, как после долго подъема на небольшой холм с шоссе открылся вид на желтые огни Белорельска. Он увидел череду гигантских труб, из которых валил плотный дым, увидел цепь фонарей, обозначавших главные улицы, увидел серые коробчатые многоэтажки, в которых кое-где мерцали окна. Лес вдоль обочин резко поредел, справа замелькали бетонные заборы, за которыми на морозе поблескивали серые металлические бока гигантских трансформаторов. Слева открылась пустошь с городской свалкой. 

Вид городских огней всколыхнул настоящую бурю эмоции. Первые несколько секунд его едва ли не парализовало от зрелища, словно он увидел призрак. На кончике пальцев покалывали иголки волнения, заморский путник узнавал общие очертания далеких улиц, местоположение отдельных строений. Да, город вырос, но это был тот самый город, где прошло его детство.

После съезда с холма шоссе пересекала железная дорога. В ночи проревел гудок поезда. Синяя хонда остановилась перед опущенным шлагбаумом. С теплой ностальгией Мохов вспомнил, как  переходил эти рельсы тысячу раз в походе с друзьями на лесные озера.  На другой стороне переезда изуродованным силуэтом горбилась остановка из грязного обшарпанного кирпича. Чем дольше он смотрел на это жалкое строение, тем неистовее в нем трепыхала сладкая боль ностальгии.

И вдруг тьма под бетонным перекрытием остановки будто бы всколыхнулась. Мохов прищурился, прислонившись к лобовому стеклу, но тут слева засвистел, запыхтел, загрохотал длинный грузовой состав. Товарняк тащил открытые полувагоны. Над каждым из них мерцало золотистое марево, а через края пересыпался необычайно яркий желтый песок. Самым удивительным было то, что песчинки, ссыпаясь в воздух, как бы гасли и становились черными.
 
Чудесное явление продолжалось долгих три минуты, пока, наконец, не пронесся последний вагон. Неожиданно, будто убрали театральную ширму, на той стороне переезда поменялась мизансцена. Сейчас на остановке совершенно точно стояла высокая человеческая фигура в пышной серой шубе до земли. Лицо скрывал глубокий капюшон.

Еще до того, как поднялся шлагбаум, фигура в шубе вытянула руку с задранным большим пальцем. Мохов смотрел на белый кулачок, торчащий из широкого мехового рукава, и все больше убеждался, что это девушка. Сердце застучало сильней, во рту пересохло.

Очень медленно хонда переехала рельсовые пути и остановилась рядом с незнакомкой. Из глубины капюшона на водителя смотрела девушка с длинными рыжими кудрями. В широко открытых голубых глазах читалось беспокойство. Мохов растеряно улыбнулся, пригласительно качнул головой, и приоткрыл пассажирскую дверцу.

В салон дунуло морозным ветром. Это еще ничего не значит, говорил он про себя. Просто девушка. Голосующая особа, тем временем, оббежала капот, и, увлекая ночной холод, забралась на пассажирское сиденье, заполнив собой значительное пространство. От неё пахло карамелью и ванилью. Она скинула капюшон, расстегнула пуговицы, и обернулась назад, распуская вокруг длинные  рыжие кудри.
 
- Давай, давай, трогай, – скороговоркой проговорила девушка, вглядываясь в шоссе позади железнодорожных путей.

На несколько секунд Мохов впал в кататонию и с приоткрытой челюстью смотрел на проглядывающее под мехами лиловое платье. Конечно, он не был уверен на сто процентов, что это именно та девушка из сна. Ведь лицо той проявлялось отчетливо лишь, когда он спал. И все же совпадений более, чем достаточно…

 - Простите, я …-  беспомощно промямлил Мохов. – Вы…я ..

-  Я знаю, кто ты! - девушка сверкнула глазами – Ты здесь, чтобы доставить меня. Я твоя Льона, понимаешь? Ты должен меня отвезти в одно место, я покажу дорогу. Скажи, ты можешь эту штуку сдвинуть с места или нет?

Это была она! Теперь он знал точно. Голубые глаза смотрели на него с той же повелительностью капризной инфанты.

- Льона? – отозвался совершенно потерянный Мохов.

- Да,  я твоя Льона – повторила незнакомка со сдержанной вежливостью, будто это стоило чудовищных усилий. – Ты что, глухой? Ты не должен спрашивать. Ты просто должен меня отвезти. Хорошо?

Мохов кивнул, что-то пробубнил, попытался тронуться. Машина дернулась, прокатилась несколько метров и заглохла как раз там, где не работал фонарь.

- Дурацкая тачка! – выругался он неуклюже, как бы оправдываясь перед пассажиркой. – Взял вот напрокат. А вы ...

- Молчи!  – незнакомка прижала тонкие пальцы к его губам.

Девушка без сомнения к чему-то прислушивалась. Спустя несколько мгновений они услышали ревущий гул приближающегося грузовика. Прямо за ними на вершине холма во тьме вспыхнули две желтые фары. Это был двенадцатитонный рефрижератор, везший в Белорельск партию сельди. Формально он не имел никакого отношения к той, кто именовал себя Льоной, однако девушка думала иначе.

- Давай, заводи, заводи! – поторопила она Мохова, хлопая его по плечу, будто старая подружка. 

От волнения он начал крутить ключ зажигания, но мотор капризно хрипел, кашлял и смолкал.

- Придется выйти, - сдался Мохов, - что-то с аккумулятором.

- Нет! – девушка схватила его за рукав. – Останься.

Её инфернальный взгляд буквально сковывал движения. Он смотрел на неё безмолвно целых десять секунд, утопая в голубизне глаз, а двенадцатитонный грузовик всё набирал скорость.

За три секунды до катастрофы рыжая обвила руки вокруг шеи своего кратковременного попутчика, прижала к своему лицу, как любовника, их щеки соприкоснулись...

- Не отдавай меня ему, – прошептала она. – Заверши переход.

В следующее мгновение громадный фургон с мороженной рыбой на огромной скорости влетел в зад старенькой хонды.

От удара водитель дальнобойщик мгновенно проснулся. Старенький седан поднялся над землей, как летучий голландец, и по длинной траектории, заваливаясь на бок, рухнул с хрустом металла и стекла в глубокий кювет, заросший заиндевевшим кустарником. Перед глазами Мохова, полными ужаса, земля и звезды несколько раз менялись местами. Он помнил, как в салоне мелькал лиловый цвет, как из виска и носа незнакомки текла кровь, как где-то издалека зазвучали человеческие голоса.

А потом пришла тьма…

Спустя сорок минут Мохов открыл глаза в карете скорой помощи. Сквозь туман боли и шока он разглядел здоровое лицо молодого блондина в белом халате. Фельдшер устанавливал капельницу. На грязной внутренней поверхности крыши скорой светились зеленые цифры:

39
346
               
Рядом у другого борта лежала она. Лиловое платье разорвано на груди. Женщина врач в огромных очках прижимала к телу рыжей электроды, кричала «разряд!». Рыжая девушка выгибала спину дугой, но после падала и не шевелилась.

Мохов закрыл глаза и снова отключился. Смерть неизвестной молодой женщины констатировали в 03: 45 по московскому времени.


3. Якут

Мохова привезли в реанимационное отделение городской больницы №2 по улице Коммунаров. Это был целый больничный комплекс в несколько корпусов с асфальтными дорожками и скамеечками для отдыха под сенью почтенных тополей и пушистых елей. Летом, когда повсюду пестрели зеленые лужайки с ромашками и гладиолусами, больные из стационара гуляли здесь в спортивных костюмах, играли на скамейках в шахматы, но сейчас дорожки оставались пустыми и одинокими.

Авария не нанесла Мохову серьезных увечий. Он отделался шишкой на голове, несколькими ушибами и ссадинами. Почти сразу после реанимации его перенесли в общую палату на четвертом этаже, с видом на лес. Под обезболивающим он проспал до восьми утра, после чего проснулся от сбивчиво-ритмичного бреда старика якута, лежавшего тут вместе с другими больными.

В этой, казалось, бессвязной речи слышались тюркские согласные, которые звонко выскакивали изо рта, как недожеванные пули. Мохов не знал языка, но часто слышал его, будучи по делам в восточных областях Китая.

Зеленые цифры, прилипшие к грязному больничному потолку с ртутными лампами, помогали успокоиться и найти чувство реальности. Бред старика постепенно усиливался, заглушая все остальные звуки. Счетчик времени показывал:

39
346

Поток монголоидной речи приобрел сильный эмоциональный оттенок. Теперь явственно различались два  слова «Шьяка!» и «Льона!».

Сначала Мохов решил, что ослышался. Но нет, это было её имя. Льона….Девушка! 

Гонконгский гость живо приподнялся на локтях, чтобы взглянуть на бредящего старика. Тот лежал на кровати у ближней стены между двумя квадратными окнами. Венозные руки поверх белого покрывала скрестились на груди. Якут продолжал бормотать все те же два слова («Льона и Шьяка»), глядя в потолок с таким самозабвением, будто созерцал врата на тот свет. Возможно, так оно и было, поскольку старца обвешали капельницами, а кардиомонитор пищал о недопустимом давлении. 

- Извините…-  Мохов попытался обратиться к якуту, но тут сигнализация на кардиомониторе заглушила все остальные звуки.

Исхудалые пациенты с соседних кроватей выразительно заорали матом, призывая сестру спасти несчастного. В палату вихрем влетел тучный доктор и два санитара с носилками на колесиках. Врач скомандовал «В операционную!».  В момент, когда якута перекладывали с кровати на носилки, тот явственно и до жути пронзительно уставился на иностранца Мохова, который продолжал лежать на локотках с приоткрытой челюстью.

Впервые в жизни он почувствовал, как кто-то заглянул ему в самую душу. И на какую-то долю секунду во взгляде якута Мохов узнал гонконгского архата.

В коридоре слышалась перебранка сестер с молодым и дерзким посетителем. Затем показался и сам скандалист – узкоглазый рослый подросток лет пятнадцати. Он ворвался в палату прямо в потертой дубленке и черных высоких ботинках, с которых еще не успел оттаять снег. Паренек орал на санитаров и доктора, требуя спасти деда. В запале он снял лишь ушанку, явив медпорсаналу  свою грозную физиономию. Крепкий и жилистый, бритый наголо и со шрамами на щеках, он походил на бойцовского питбуля. 

Однако весь суровый вид улетучился, когда подросток увидел умирающего старца. Малец бросился к старику и, сжимая его обездвиженную кисть, все твердил, чтобы дед не умирал. В несколько рук подростка удалось оттащить, носилки-каталка загромыхали по длинному коридору в реанимацию. Судя по крикам и грохоту падающей мебели, подросток вырывался и бежал следом…

Резкая тишина после писка, ругани, рукоприкладства и якутской речи сначала оглушила Мохова. И тут внезапно его накрыло волной вчерашних событий. Ночь, девушка, поезд, авария…

Обескураженный и слегка не в себе, он выбрался из постели в одной больничной накидке и в таком виде побрел в линолеумно-зеленый коридор стационарного отделения. В дальнем конце, пробегая мимо палат, он нашел больничную стойку и полноватую дежурную сестру с чересчур накрашенными губами, которая стала жертвой его отчаянных расспросов.

После настойчивых требований женщина принялась листать журнал и вскоре с выразительным сочувствием сообщила печальную новость о смерти рыжей девушки.

Мохов тяжело вздохнул, бросил на медсестру полный отчаяния взгляд и бессильно прижался лбом в стену. Губастая сестра вдруг вспомнила, что ей велели передать иностранцу личные вещи:  дорожную спортивную сумку, сильно потрепанный желтый пуховик с меховым капюшоном, вязанную синюю шапочку с ушами, того же цвета шарф и полосатые варежки. Мохов взял сумку, нагрузил сверху остальные вещи, и совершенно опустошенный поплелся обратно в палату.
 
Зеленые цифры «39, 346» неотвязно плелись вмести с ним, все время на шаг впереди, словно издеваясь, что их никогда не поймать.

Очень скоро Мохов осознал, что попал в крайне щекотливое положение. Никакой страховки у него, разумеется, не было. Паспорт, бумажник и телефон канули в вечность белорельских морозов. Каким-то чудом во внутренних карманах пуховика удалось выловить сильно смятую пятисотрублевую купюру, которую он, видимо, засунул поглубже со сдачи в аэропорту.

Опустошенный иностранец сидел на кровати в общей палате и задумчиво взирал на верхушки стройных елей, скребущих пасмурное белорельское небо. За окном плясали белые снежинки. Надвигалась долгая суровая русская зима.
 
Вскоре в палату заглянул усатый доктор. Мохову с радостью сообщили, что он идеально здоров и может выписаться прямо сейчас. «Или, в крайнем случае, сразу после обеда»- тактично намекнул белохалатный усач.

- А что со стариком? – участливо поинтересовался Мохов.

- Умер.

По старой традиции белорельских больниц безродного пациента накормили недурственным молочным супом и вторым с картошкой и куриной котлетой, которую предлагалось запить розовым киселем. После обеда пришли люди в пагонах. Иностранцу задали несколько вопросов про мертвую девушку, но ничего большего, кроме имени, заморский гость сообщить не мог.

- Льона? –  вскинув бровь, переспросил молодой полицейский.

- Льона,  – кивнул Мохов. - Так она сказала. Извините, а что с моими документами?

В меру равнодушный служитель закона посоветовал придти в участок и написать заявление, а после позвонить в консульство. Напоследок он написал на бумажке адрес отделения и иронично выдал: «Добро пожаловать в Россию».
               
В два часа дня Мохов приготовился перелистнуть следующую страницу своей жизни. Благодарение богу, теплую одежду никто красть не стал. Все это оказалось очень кстати, поскольку за стеклянными дверьми городской больницы №2 гонконгского гостя встретил пятнадцатиградусный мороз. 
               
4. Время

Еще в аэропорту Домодедова Мохов прикинул, что пятьсот рублей – это совсем немного даже для такого провинциального городка, как Белорельск. Несколько обедов в местной столовой или ночь в гостинице. К счастью, компания Чоки Индастриез заботилась о сотрудниках, в какую бы дыру мира их не занесло по личным или корпоративным причинам. Оставалось лишь позвонить шефу и попросить перевести несколько тысяч долларов в ближайшее отделение банка….

- Черт…- тихо выругался Мохов, замерев у полосатого шлагбаума на выходе с территории больничного комплекса. –  Документы…

Изо рта валил белый пар. Мороз сдавливал виски и забирался в ботинки. За грязным окном сторожевой будки выписанный иностранец разглядел седого охранника и вежливо поинтересовался, как доехать до ближайшего отделения полиции.    

- Через дорогу вон видишь остановку?  – из окошка высунулся рукав телогрейки с варежкой. - Там сядешь на тройку, потом спросишь…

Мохов сердечно поблагодарил доброго старца, ловко пролез под шлагбаумом и вдруг ощутил укол глубоко внутри головы, а после мимолетное помутнение в глазах. Рациональный мозг списал все на акклиматизацию и скачки в атмосферном давлении, но все оказалось куда серьезнее.

То, что мы видим изо дня в день, со временем становится невидимым. Вот почему Мохов не сразу заметил, как цифры в левом глазу натурально сорвались с катушек. Еще тридцать секунд назад его биохронометр показывал:

39
346

Сейчас, оказавшись на другой стороне дороги, на пути к автобусной остановке Мохов с ужасом заметил, как «39» сменилось на «44» , а нижние три цифры бешено крутятся вперед, отсчитывая сутки за миллисекунды. От больничных ворот до остановки было не больше тридцати метров. Если верить коллагеновым изменениям в роговице глаза, этот путь занял 4 года 200 дней.

Что-то явно было не так. К горлу подкатывала тошнота, в глазах то темнело, то вспыхивал свет. Скоро закололо в печени, потом прихватило и отпустило в сердце. Мохов бессильно опустился на обглоданную скамью под пластиковым навесом остановки. Тридцать метров показались ему тридцатью километрами, хотя усталость он почувствовал только сейчас. К счастью числа в глазу перестали сходить с ума и теперь замерли на:

43
165

Народ на остановке суетливо перешептывался. Их пугал странный дикий мужик, который почему-то рассматривал свои дрожащие руки и тихо ругался на какой-то китайщине. Да, это были его руки, но они заметно постарели.

Подъехала тройка. Куций пазик, который для иностранца выглядел диковинно и где-то забавно. На остановке никого не осталось. Ослабевший Мохов залез в автобус последним. Схватившись за поручень, он спросил о полицейском участке. Ему пообещали сказать, когда нужно выходить. Кто-то уступил место. Автобус тронулся,  счетчик в глазе бешено закрутился.

…..44,45,46,47,…53,..65,…74,….

Мохов уже не видел нижних цифр, его сознание улавливало лишь те, что означали года. Не прошло и двенадцати секунд, как рядом сидящая девушка истошно закричала. Крик мгновенно подхватили другие, в основном женщины. Пассажиры в панике заорали на водителя, чтобы тот остановился. Мохов чувствовал себя так, словно полностью высох. Он плохо видел, но улавливал слухом отдельные реплики пассажиров:

- У него инфаркт...

- Помогите дедушке…

- Развернись! Подкати к больнице!

- Дайте ему попить!

Как только автобус развернулся и погнал обратно к больничному шлагбауму, цифры перед Моховым стремительно закрутились в обратную сторону. На глазах у изумленных пассажиров седой старик возвращался в молодость и когда пазик остановился, необычному пассажиру снова было на вид не больше сорока, а счетчик в глазу показывал положенные  «39, 346».

Мохов вежливо отказался от помощи чужих людей, которые взялись довести его до регистратуры. Он чувствовал себя вполне бодро, если не считать, что за минуту успел окунуться в собственную старость и вернуться обратно в настоящее.

Тройка уехала по маршруту без него. Так, сделать документы не получится. По-крайней мере быстро. Мысли скакали в голове, как безумные осы. Что-то произошло в этой автокатастрофе. Что-то с организмом и с его механизмом старения. И хотя он понял намек, но все же решил еще раз убедиться, что это не галлюцинация и не случайность. Медленными шажками, похрустывая свежим снегом под ботинками, Мохов пошел вдоль чугунных решеток больничного забора. Цифры «39, 346» оставались на месте. Сердце в груди забилось надеждой. Может в автобусе ему просто стало плохо?

Но вот он решил перейти через дорогу на другую сторону улицы и сутки снова закрутились, сдвигая годы.

39,40,41,42,43, 44…

Он остановился у бетонного забора электрогенераторного завода недалеко от автобусной остановки. Тридцать шагов – четыре с половиной года. Мохов  вернулся к больничному забору и возраст снова вернулся в норму. Однако, его по-прежнему грызли сомнения. Лучший сотрудник Чоки Индастриез никогда не принимал решения о покупке акций малоизвестной компании, пока не разузнавал о ней всю подноготную, поэтому он обошел весь периметр больничного комплекса с периодическими отходами от забора. Все повторялось, будь то на границе забора со школой, вдоль леса, у завода или с ближними жилыми пятиэтажками. Возраст бежал вперед при отдалении и возвращался вспять, когда он вставал в исходную точку. Ясно. По какой-то причине ему нельзя отдаляться от периметра стационара без последствий. Через двести шагов в любом направлении от больницы вероятнее всего он умрет от старости.

5 . Не Диснейленд

К вечеру с завода повалил народ и Мохов понял, что голоден. Он выудил из кармана смятую купюру и к сорока четырем годам зашел в ближайший торговый ларек недалеко от заводской проходной. У дверей магазинчика рядом с урной дымили сигаретами местные гопники в дубленках и вязанных шапках-гондонках, зашнурованные в высокие зимние ботинки с толстой подошвой. Мохов по своей хоккейной молодости прекрасно знал, что такую обувь носят для удобства нанесения увечий, когда жертву запинывают на морозе, а после обирают до чиста. Двое из группы жадно зыркнули на купюру в руке иностранца. А он несомненно выглядел таковым из-за коричневого южно-китайского загара. Мохов обматерил себя за неосторожность и поспешил убрать деньги в карман, хотя в глубине душе понимал, что слишком поздно.

В небольшом торговом помещении со страшным круглым столиком для алкашей продавали пирожки под прозрачным колпаком, кофе из автомата и огромное количество дешевого алкоголя, сигарет и шоколадных батончиков.  Мохов взял два пирожка с мясом и чашку кофе, получил сдачу, которая к его удивлению давала ему возможность еще на четыре гастрономических посещения. Не так плохо. Пару дней на эти деньги он точно протянет, осталось решить проблему с ночлегом.

Горячий кофе, который хоть и был мерзким, показался вкуснее дорогих филиппинских сортов. Напиток согрел чужеземца, а хрустящие жаренные пирожки с мясной начинкой придали сил и вернули настроение с подобием улыбки на лице. Мохов был уверен, что решит эту головоломку достаточно быстро. Очень глубоко в душе он все еще надеялся, что это один из его особенно ярких и реалистичных кошмаров, поэтому нужно просто чуть-чуть подождать и проснуться в скользящих сатиновых простынях на пятьдесят втором этаже своих холостяцких апартаментах в Гонконге с живописным видом на бухту Виктория.

Но очень скоро ему предстояло убедиться, что он точно не спит. Гопники на улице никуда не ушли и, когда Мохов вышел с ощущением сытости на мороз,  все они смотрели на него глазами волчат в предвкушении славной охоты. Он быстро отвел взгляд и уверенным шагом двинул мимо, но его тут же окликнули.

- Эй, ты, слышь?  - это был высокий худощавый подросток в кожаных перчатках и с поцарапанной переносицей.

- Что нужно? – Мохов обернулся с самым грозным выражением лица, показывая, что не на того напали. Здесь все же прошло его детство и он еще не совсем забыл, как нужно общаться с уличной шпаной.

- А чо такой борзый? 

Вперед вышел гопник пониже с круглым лицом, у которого во рту не хватало переднего зуба. Практически мгновенно Мохова обступило пять молодых людей во главе с длинным. Нет, отпугнуть их базаром вряд ли получится.

- Слушайте, ребята, я не хочу проблем. Я просто иду в больницу.

- Нам насрать куда ты идешь, - высокий нагло выдыхал сигаретный дым прямо в лицо сорокачетырехлетнего (если верить цифрам впереди) мужчины с мягким акцентом.

- Что вы хотите?

- Выворачивай карманы, сука, – потребовал круглолицый, который обычно наносил первый удар.

Заводской народ входил и выходил из магазина, никто не хотел проблем. Банду Митяя в этом микрорайоне знали хорошо,  а вот загорелого щеголя видели в первый раз. Мохов, помня, что он все-таки белорельский, не мог уступить каким-то соплякам, которые годились ему в сыновья. Ладно, раз нужно драться, он не против.

- А вам не рано еще курить?

Ребята Митяя работали стремительно, клиента нужно было обработать максимально быстро, пока никто не вызвал полицейских. Последний раз Мохов дрался около двадцати пяти лет назад, поэтому натурально удивился, когда высокий без всякого предупреждения врезал ему лбом по носу. Он сразу упал на заледеневший тротуар и теперь ему оставалось лишь орать и обещать всех пересажать, пока его со всех сторон пинали пять пар толстых зашнурованных ботинок. Мохов прикрывал лицо, чтобы не превратиться в сплошную гематому. Шпана молниеносно вытащила из кармана сдачу, обшмонала остальной пуховик и после сумку, а когда ничего больше не нашла, с досады еще несколько раз пнула по почкам и сделала ноги в сторону леса.

С серого неба закружили крупные снежинки. Зеленые цифры «44,215» на заснеженной улице завораживали. Мохов полежал еще секунд десять, наслаждаясь тишиной и отсутствием пинков. Потом сел, выплюнул кровь с зубом и подытожил приезд на родину емким русским словом. 

Однако кофе в желудке все еще согревал, да и жаренные пирожки внутри никто отнять не мог. Мохов вернулся к больничному забору и сразу помолодел на четыре года. Он пообещал себе разобраться с мелкими ублюдками при первой возможности, а пока вернулся к стойке регистратуры больницы, из которой его выписали несколько часов назад.

Молодая практикантша с веснушками и пирсингом в носу  с охами и ахами провела его в дежурный кабинет скорой помощи, где ему обработали разбитую губу и дали приложить кусок льда к фингалу. Однако оставлять Мохова в стационаре никто не собирался. Для этого нужно что-то посерьезнее разукрашенного лица.

- Я вызову полицию, – участливо вызвалась студентка мединститута. – Эти подростки совсем озверели. Вам есть, где остановиться? Родственники? Я могу вызвать такси. Я одолжу вам денег. У меня, правда, немного.

Мохов представил, что с ним будет, когда такси отъедет до следующего перекрестка. Нет, в гостиницу он не хотел.

- Нет, спасибо, не нужно никого вызывать. Скажите лучше….та девушка, которая погибла в автокатастрофе.  Вы узнали, кто она? За ней кто-то приехал?

 Тут медсестра посмотрела на него как-то странно, воровато оглянулась по сторонам и, наклонившись, зашептала:

- Насколько я знаю, нет. Она пока в морге.

- А почему шепотом? Могу я ее увидеть?

- Боюсь, что не сможете, – конопатая поглядывала на дверь, в которой стояла старшая и говорила с кем-то в коридоре. – Днем позвонил важный человек из столицы и сказал, чтобы никто не прикасался к телу до его приезда.

- Важный человек? – Мохов был совершенно сбит с толку и заинтригован не менее, чем девушка, которая открыла ему столь неожиданный секрет.

- Да, возможно из министерства. У нас тут ходят слухи, что это дочь важной государственной шишки.

- А когда приедет ваш важный человек?

- Кажется завтра на вечернем поезде.

- А где у вас морг?

Медсестра с блестяшкой в носу явно хотела помочь, но только не в пропуске к мертвецам. Мохов почувствовал ее расположение, поэтому шел напролом. 

- Пожалуйста, я должен ее увидеть.

- Морг в подвальном помещении. Через подземный коридор, – девушка  снова тревожно оглядывалась, словно сливала шпионскую тайну. - Простите, но вас туда не пустят и я не смогу помочь. Почему вы так хотите ее увидеть?

- Если бы я знал.

Мохов не знал, но чувствовал каждой клеткой тела, что сбой организма напрямую связан с загадочной автостопщицей на железнодорожном переезде. Теперь, после известия о важном человеке, слова незнакомки «Не отдавай меня ему. Заверши переход» обрастали угрожающе тревожным смыслом. Он должен понять, кто она. Должен увидеть тело хотя бы еще раз. И сделать это нужно до того, как прибудет загадочный гость из столицы.

Побитый и еще раз залеченный Мохов поблагодарил медсестру, нехотя взял пятьсот рублей взаймы, уверяя, что намерен остановиться у друзей и снова вышел наружу. В этот раз он решил обойти территорию изнутри. По диагонали вдали от основного комплекса с тремя крылами (стационар, инфекционная, травматология) высилась опрятная детская поликлиника с крытой парковкой для колясок. В отдалении от больниц, но все же внутри огороженного периметра под старыми тополями рядом друг с другом теснились еще два страшных кирпичных строения, где воображение рисовало крематории для ампутированных конечностей, раковых опухолей и другого вырезанного биологического материала.

Стемнело, хотя солнце за день не показалось ни разу. Вдоль больничных дорожек зажглись сферические фонари на чугунных столбах. На свой страх и риск Мохов еще раз подкрепился кофе с пирожками в роковом магазинчике через дорогу и поспешил вернуться за шлагбаум больницы. Мороз стал кусаться. На заводском табло через два забора на той стороне улице показывало - 20 градусов. Настоящий кошмар только начинался. И почему он не застрял в калифорнийском Диснейленде? 

Пораженный необычными событиями и обстоятельствами Мохов даже не попытался позвонить боссу, чтобы тот выслал к нему человека, который быстро решал проблемы с документами. Все это сейчас отошло на второй план. Сейчас его волновали совсем другие вопросы.

Как же ему попасть в больницу, чтобы его оставили там хотя бы еще на сутки? Броситься под машину? Найти тех подростков и попросить сломать ему руку? Сымитировать сердечный приступ или отравление?

Мороз мешал думать, а из открытого люка бетонного колодца у дальнего забора рядом со школой соблазнительно валил пар от горячих труб. Около десяти вечера почти околевший Мохов забрался в коллектор с тем же удовольствием, с каким погружаются в январское разогретое джакузи. Внизу было тепло, даже жарко. Место было явно обустроено. На полу расстелены грязные телогрейки, разбросаны жестяные кружки, уложены расплющенные картонные коробки. Толстая труба выходила из одного бетонного тоннеля и уходила в другой.

Внизу Мохов быстро вспотел, расстегнул пуховик до живота и устроился на бомжатской картонке, прислонившись спиной к райско-горячей трубе. В круглом отверстии наверху ярко сияли звезды. Мохов вспоминал паломника архата в любимой гонконгской закусочной, затем старого якута и, наконец, девушку на переезде. Чудесную рыжую незнакомку в серой шубе.

Сейчас он немного согреется, а после пройдет к регистратуре и скажет, что ему плохо. Возможно, упадет на пол и изобразит припадок. Все, что угодно, только бы снова определили в палату, а там остается спуститься в подземный коридор и найти ее….а вместе с ней и ответы…. Мохов не заметил, как заснул.

6 . Митяй

Через три часа, полагая, что сомкнул веки лишь на минутку, он проснулся от того, что его долго и сильно толкали в плечо. В первые мгновения Мохов подумал, что дома. То есть в Гонконге. Узкоглазый Митяй мало отличался от китайца, но вот остальные боевые молодые лица рядом быстро сбросили дрему. Все они светили ему в лицо мобильниками-фонариками.

-А ну, назад! – Мохов вскочил, сжал кулаки и приготовился расквасить носы мелким ублюдкам – Мать вашу, что вам еще надо!?

Подростки  с хищными глазами в раздутых нижними кофтами дубленках походили на белорельский вариант черепашек—ниндзя. Встреча в коллекторе лишь усиливала ассоциацию, хотя Мохову сейчас было не до смеха.

- Тихо, тихо! – монголоидный главарь гопников вскинул ладони в примирительном жесте. – Ты меня помнишь?

Мохов опустил кулаки, но все еще агрессивно поглядывал на окруживших его сопляков.

- Ты тот пацан, который пришел к деду.

- Точно. Я Митяй, – подросток протянул ладонь и Мохов пожал ее, хотя не сразу.

- Слушай, прости за сегодняшний пресс, – узкоглазый обернулся к длинному в шапочке-гандонке с поцарапанной переносицей. – Кислый, ты не хочешь ничего сказать? 

Кислый выудил из кармана отжатую у иностранца сдачу и протянул смятые купюры с озлобленно-виноватым видом.

- В общем, слышь, это, ты извини, если чо.

Остальные, хлюпая носами от неловкости, поддакнули, что не хотели и, в общем, честно говоря, они не виноваты, просто закрепляли свой район, а он тут новенький. Белорельский Мохов понимал, о чем они толкуют, поэтому счел извинения состоявшимися.

- Отлично, с этим дерьмом мы закончили, – заключил Митяй и перешел к делу. – Дед сказал, ты видел Льону? Сказал, она выбрала тебя. Это так?

 - Ты знаешь эту девушку? – сердце Мохова застучало надеждой.

- Не я. Мой дед.

- А мне сказали, он умер. – Мохов почувствовал себя глупо.

- Умер, – с грустью кивнул Митяй и друзья с солидарно печальными лицами похлопали его по плечам и спине.- Но он много рассказывал мне о Льоне и Шьяке, а перед смертью сказал еще кое-что. И умереть мне на этом месте, если я не сделаю, как мне сказал дед. Так ты видел Льону? Или деду показалось?

- Не знаю, что ему показалось, но девушка, которая представилась этим именем, была со мной в машине перед тем, как нас поцеловал грузовик. А еще мне недавно сказали, что за ее трупом едет важный человек из столицы.

- Шьяка! – в сумраке коллектора глаза Митяя блеснули тревогой.  – А что она тебе сказала, то есть, что она успела сказать?

- Сказала, чтобы не отдавал её Ему. И чтобы завершил переход.

- Черт, это точно Льона. - Митяй обернулся к пацанам. – Скоро тут всем наступит тотальный крындец.

Гопники зашумели, угрожающе били кулаками в собственные ладони и грозились с матом надавать по первое число тому самому важному человеку из столицы, который якобы ехал забрать труп девушки. 

- О чем вы вообще? – Мохов хлопал оттаявшими ресницами и с тревогой ощущал, что попал в серьезную заварушку.

- Раз в сто лет по миру проходит гравитационная судорога, – объяснял Митяй. - Ну, так мне дед рассказывал. Он потомственный шаман, чтобы ты знал, и херню всякую нести не будет. Он всю жизнь ждал этого явления и готовил меня к нему.

Мохов взглянул на кругляшок черного неба со звездами наверху и еще раз попытался напомнить себе, что не спит. А Митяй, тем временем, продолжал: 

- Так вот, эта судорога рвет пространственно-временную ткань в двух местах. Вход и выход. Из одной дыры выбирается дух Жизни и Молодости. В образе рыжей бабищи. Льоны. Она и встретилась тебе. А за ней сразу следует дух Смерти, Угасания и Старости. Или Шьяка. Я его, конечно, не видел, но дед говорил, что это высокий страшный старикан с кривой рожей и совершенно без глаз. Видеть не может, но чует Льону за тысячи километров и идет к ней по запаху. Они оба попали сюда из вечности с одного поезда Времени, просто спрыгнули в разных местах. И оба следуют к выходу. Но где бы не сошел Шьяка, он сначала ищет Льону и если найдет, то сожрет ее с потрохами и тогда всему, что мы знаем,-  ты, я и все остальные – всему этому ….

- Придет тотальный крындец, – закончил за него Мохов. 

- Да, именно так, – без всякой улыбки подтвердил Митяй. – И я бы на твоем месте засунул в зад саркастичный тон и приготовился к тому, чтобы спасти мир от конца света. Раз она выбрала тебя, значит, была причина….

- И что мне делать?

- Она не могла умереть далеко от точки выхода. Мы найдем эту точку и ты проведешь ее внутрь. Точнее, ее тело.

- Митяй, он не справиться, – высокий с побитой переносицей выступил вперед. – Мы сможем сделать все сами.

- Закрой хлебальник, Кислый. Он справится. Мы обеспечим ему безопасную дорогу, но с ней пройдет он. Вы что не слышали, что я сейчас сказал? Она выбрала его, сказала именно ему завершить переход. На кой гандон она бы так говорила, если бы на самом деле хотела, чтобы ее провел ты, Кислый? Или может ты, Пух? Или ты Гвоздь? Или ты, Куша? А может ты, Бэк? Кто тут герой, а? Хватит разводить базар, у нас тут не парламент. 

Группа пацанов в коллекторе снова загалдела, стала спорить о том, что кому делать и кому нужно набить морду, чтобы добраться до морга и обеспечить пижону иностранцу проход до гипотетической дыры в пространственно-временном континууме. Ребята с горящими глазами с сигаретками в зубах, несмотря на гвалт, потоки личных оскорблений и нецензурную брань, были невероятно сплочены в уважении к Митяю и друг к другу. Мохов знал, что в Белорельске подобными нападками подростки часто демонстрируют верность и признательность своей команде. Своей бригаде. У него у самого такие встречи не обходились без взаимных подколок и часто драк. Так уж мальчики выражают свои чувства. Внезапно, глядя на пацанов, он почувствовал, что у него украли целый кусок жизни. Словно кто-то вырвал из бока кусок печени. Мохов смотрел на белорельскую гопоту и видел в них себя таким, каким он не стал, уехав в Гонконг. Сейчас, в коллекторе теплотрассы, он действительно забыл, сколько ему лет и чувствовал себя снова пятнадцатилетним хоккеистом спортивного клуба «Смена».

- Вот черт! – внезапно выругался маленький круглолицый по кличке Пух. – У меня телефон сдох.

Буквально сразу после этого мобильные сели и у остальных. В коллекторе стало темно, под кругляшком черного неба блестели одни глаза. Митяй безуспешно пытался включить  смартфон боковой кнопкой, но ничего не выходило. Сверху послышался глухой хлопок, который бывает, когда резко вырубается электрогенератор или трансформаторная станция.

Якут без всяких слов рванулся по арматурным скобам бетонного колодца наружу. За ним подтянулись остальные, последним выполз Мохов. Контрастные минус двадцать пять на свежем воздухе быстро заставили застегнуть пуховик до горла и натянуть шапку до глаз.

Открывшаяся картина сковала всех на месте. Уличные фонари гасли один за другим. Заводское табло потухло, как и огоньки жилого дома напротив забора. Свет во всей больницы сначала погас, но после в некоторых окнах загорелось красное аварийное освещение. Белорельск погрузился в первородную тьму под древними звездами космоса.

Митяй поежился в дубленке и, выпуская пар изо рта, произнес:

- Шьяка! Он здесь.

 
7. Шьяка

Важный человек почувствовал аромат девушки за пятьсот километров западнее, недалеко от Саратова, где он спрыгнул с мистического грузового состава, груженного желтым песком. Дед Митяя не обманул насчет роста. Старик издали напоминал двухметрового богомола в старом, изъеденным молью сером пальто с плешивым воротником из истершегося волчьего меха. Примерно сутки назад по грязным замороженным шпалам он добрался до Саратовского вокзала и в предрассветных сумерках взобрался на перрон, покрытый инеем. Он выбирался на черный асфальт, как насекомое, опирался на костлявые руки и вытягивал остальное костлявое тело, которое походило на палку, расщепленную снизу на тонкие ноги. Шьяка натягивал старую шляпу с короткими полями низко на лоб, чтобы не сильно выделяться в мире людей, но черные пустоты глазниц неизменно пугали окружающих. Кучка утренних пассажиров бросилась к пешеходному мосту. Старик с редкими желтыми зубами на сильно выступающей челюсти осклабился в улыбке и по запаху добрался до телефона-автомата, откуда сделал упреждающий звонок, чтобы его добычу никто не смел трогать.

Скоро безглазый пассажир сидел в плацкартном полупустом вагоне, который мирно грохотал по направлению к Белорельску. На обмороженном столике звенел стакан с ледышкой замерзшего чая в железном подстаканнике. Все соседи по купленным местам в страхе перебрались подальше к тамбурам. Старик ничего не делал, он просто смотрел пустыми глазницами в окно, за котором текли замороженные коричневые поля, ледяные лужи и перекошенные избы на фоне бесконечного леса. Причина бегства попутчиков была не столько во внешнем виде старика, сколько в его незримой ауре. Это высохшее тело испускало вокруг дикий холод. Сиденье, на котором сидел Шьяка, покрылось тонкой коркой льда. Пластиковые переборки между плацкартными отделениями оплелись черной паутиной и лопались от низкой температуры. Пухленькая проводница в тесноте служебного купе куталась в две шубы и толстыми губами молилась о спасении души.

До больницы №2 на улице Коммунаров старик шагал в ночи от самого вокзала Белорельска, где он сошел провожаемый сотней испуганных глаз в перешептывающихся вагонах. Даже самые скептические и атеистичные пассажиры уверовали, что попали на один поезд со Смертью. Чем ближе Шьяка подбирался к Льоне, тем сильнее пульсировала его внутренняя сила всепоглощающего тлена. Воробьи на деревьях падали ледышками на заснеженный тротуар там, где проходил двухметровый старик. Случайные встречные прохожие подкашивались от сердечного приступа, валились наземь от стремительно выросшей опухоли в мозгах,  падали навзничь от инсульта, а более счастливые просто кричали от внезапного обморожения и бежали прочь от одиночного пешехода. Шьяка втягивал в себя окружающее тепло, забирал всю энергию, а взамен отдавал лишь холод. За свою бесконечно долгую жизнь он успел поглотить несметное количество империй, раздавил в прах миллиарды пышных цивилизаций, разжевал в муку триллионы звездных систем, а теперь имел все шансы, наконец, добраться до самого вкусного обеда. Льона… Она манила его, как сочный трюфель искушенную свинью. 

Безглазый Шьяка вырос перед регистрационной стойкой, как отвратительное человекоподобное насекомое. В черных провалах глазниц медсестра с блестяшкой в носу увидела собственное угасание и смерть седой старушкой в пропитанной мочой постели. Она закричала, но крик резко прервался, скованный льдом. Молодое тело намертво заморозилось в предвоплевой агонии, словно ее только что выбросили в черный вакуум космоса.

Шьяка снова выдал жуткую улыбку, шумно вдохнул больничного воздуха и двинул в коридор с тысячью запахами лекарств и страданий….. Льона лежала где-то там, в глубине. Красивая. Беззащитная. Он чувствовал ее каждой клеточкой старого высохшего тела. 

***

Факелы соорудили из кучи телогрейного тряпья в бетонном колодце, который каждую зиму служил чьим-то пунктом выживания. Труба с горячей водой вела как раз к подвальным коммуникациям больничного комплекса. Митяй хорошо знал, что этим контрабандным путем часто пользовались больные, которым сильно хотелось нарушить режим, чтобы подорвать здоровье запрещенным алкоголем.  Впереди с огнем шел сам якут, за ним сразу Мохов, а в конце со вторым факелом замыкал Кислый. Под ногами шныряли крысы, но это никого не волновало. Подростки с легким волнением перешептывались перед грядущим испытанием. Одно дело дубасить чужаков за сигаретку и совсем другое защищать труп от загадочного безглазого существа.

Мохов невольно вцепился в зеленые цифры в глазу «39,347», которые связывали его с большой теплой китайской цивилизацией. Здесь в темной бетонной тесноте подземной ветки городской теплотрассы Гонконг казался вымышленным городом с миллионом огней.

Скоро молодой якут нагнулся к земле и с удовольствием сообщил, что они в больнице. Они все выбрались через железную заслонку в стене подвальных переходов между отделениями и моргом.

Шьяка выставил костлявые руки в стороны и медленно двигал по желтому коридору, минуя процедурные кабинеты прямо к тупиковой двери в конце, которая выводила на лестницу в подвальную часть больницы. Санитары и медсестры на его пути застывали, как фигурные ледяные изваяния. Стены покрывались белой изморозью. Колбочки с кровью и банки с мочой на железных подносах лопались со взрывом осколков от резкого понижения температуры.

Черные надписи «Морг» со стрелками-указателями на коридорных стенах после нескольких поворотов вывели Мохова в сопровождении трудных подростков к двустворчатым металлическим дверям с маленькими окошками, перед которыми за небольшим столом на жестких стульях сидели два крупных санитара в голубой униформе. По какой-то загадочной причине руководство больницы поставило их сюда на круглосуточный пост, а перед этим полчаса втирало, насколько важно, чтобы никто внутрь не входил до особого распоряжения.

- Какого ляда вам тут надо? – поднялся один из бугаев, когда увидел суровые подростковые лица, обступившие стол полукругом.

Второй медбрат молча поднялся, сжал кулаки и злобно засопел. Красная лампа в коридоре настраивала на драку.

-Эй, я тебе знаю! – снова заговорил первый санитар. -Ты Митяй. Вали отсюда со своей малышней!

- Вам лучше уйти, мужики, – бросил Митяй тоном, в котором не звучало альтернативного варианта.

- Или что? – санитары саркастически скривили губы и приготовились навалять местной гопоте по первое число. – Ты знаешь, с кем разговариваешь?

- Знаю. С двумя уработанными телами.

Митяю нужно было лишь кивнуть, и свора малолетних бандитов налетела на больничных сотрудников с такой молниеносностью, что Мохов невольно отхлынул к стене, как бы его не пришибли. Ребята били между ног, по ногам, по ребрам, по печени и очень много по голове. Ярость атакующих ударов усиливали редкие попадания крупных волосатых кулаков по детским лицам. Через две минуты санитары лежали на бетонном полу коридора в скрючившихся позах полностью без сознания.

Своих боевых питбулей Митяй оставил у дверей на шухере, а сам с Моховом ворвался в больничный морг со смешным чувством волнения и страха. На секционном столе лежало обнаженное тело старухи со вскрытой грудной клеткой. По всей видимости медперсонал недавно срочно вызвали на верхние этажи. У дальней стены высился морозильный шкаф с квадратными стальными дверцами, за которыми хранили трупы. Они принялись открывать  морозильные ячейки одну за другой и после третьей попытки Мохов нашел ее в третьем ящике в среднем ряду. Рыжая в лиловом платье. Только сейчас совершенно голая.

Вместе с молодым якутом они переместили девушку на железный столик на колесиках, подкатили к единственной горевшей лампе аварийного освещения и переглянулись озадаченными лицами. У Митяя горели глаза. Внук шамана впервые видел существо из другого мира. Смерть совершенно не тронула молодого тела и неправдоподобно ангельского лица. Она казалось живой, словно уснула крепким сном. Рыжие волосы рассыпались на белой, как снег, коже беспорядочными кольцами. 

- Что теперь? – спросил Мохов после неприличной паузы, в которую они оба дали вволю напиться глазам.

- Она должна была оставить знак, – Митяй нервно облизнул губы. – Может, она сказала тебе что-то еще?

- Ничего она не сказала. Сказала, что покажет дорогу и… все.

- Покажет дорогу… – повторил монголоидный подросток и стал обходить труп со всех сторон. – Покажет дорогу…

- Что ты делаешь?

Из-за дверей показалось круглое лицо Пуха, которое мгновенно залилось краской, а глаза загорелись дурным азартом.

- Эй, а почему нам нельзя на голую телку посмотреть!?

Следом уже ввалилась вся толпа. С подбитыми глазами, разбитыми губами, синяками и прочими гематомными следами недавней драки. Все возбужденно охали, присвистывали и даже Митяй ничего не мог поделать с пубертатной силой, которая сводила подростков с ума  от всякой женской обнаженки. Или даже намека на обнаженку.

- Какого хера! – все же заругался якут. – Смотрите кто-нибудь за дверью! Если он нас тут зажмет, всем канда наступит. Ну же!

- Ладно, идем, –  Кислый, правая рука якута, потянул за плечи смуглого приятеля с дефектом челюсти, тот другого и вскоре они нехотя снова ушли на шухер.

- Нашел! – наконец, воскликнул Митяй, остановившись напротив голых пяток рыжей девушки. 

Мохов встал рядом, наклонился и не поверил своим глазам. На левой пятке свежими красными царапинами было начертано нечто вроде схемы с прямоугольниками, линиями от квадратиков к прямоугольникам и крестиком на одном из отдаленных объектов.

- Она сделала это недавно, – сказал Митяй обескураженному Мохову и, оглянувшись по сторонам, добавил. – Льона сейчас рядом с телом. Следит за нами. Дает подсказки.

- И что это?

- Больничка.

Митяй быстро узнал схему больничного комплекса, поскольку дед регулярно лежал в местном стационаре. Подростку часто приходилось пользоваться подземным лазом еще в более молодом возрасте, когда  он носил мужикам водку и сигареты за щедрое вознаграждение.

- Вот наш выход, – якут указал на крестик на белой пятке.

- Это крематорий, – опередил он вопрос Мохова и дальше начал водить пальцем по обездвиженной пятке. – Там и есть наша точка выхода. Видишь, здесь везде подземные коридоры. Каждое отделение соединено под землей друг с другом и все они соединены с крематорием. От морга до него можно пройти несколькими путями. Попробуем короткий. Если что, уйдем на длинный.

Перед тем, как выкатить тело из морга, Мохов снял пуховик и накрыл им наготу девушки. В костюме он выглядел так, что ему хотелось дать по морде, но белорельской гопоте сейчас было не до этого. Все они стучали зубами, поскольку температура под землей заметно упала. Несмотря на лютый холод, Мохов решил, что мертвой девушке одежда сейчас нужнее.

Митяю важно было выбрать безопасный путь, поэтому он отправил белобрысого Кушу вправо по коридору, а татарина Бэка влево. Коридор и в ту и в другую сторону заворачивал плавной дугой, что осложняло быстрый проход к моргу.  Он велел дозорным отсчитать по сто шагов и крикнуть, если путь чистый.

Через двадцать секунд бритоголовый татарин Бэк прокричал, что у него чисто. Однако, та дорога была длинней. Все с тревогой повернули головы вправо, куда ушел Куша, любивший хвалиться, что он давно не девственник и кидает палки направо и налево, как кинолог под мухой.

Прошло тридцать секунд, в ответ одна тишина. Митяй отошел от носилок на колесиках и сделал пару шагов туда, куда убежал друг. Остальные парни встали позади полукругом. Все глазели на закругление коридорного поворота в зловещем красном свете.

- Куша!  - позвал Митяй.

Ничего. И вдруг оттуда со свистом заскользило нечто грузное. Тяжелая глыба льда кубической формы размером со стиральную машину. Молодой якут с криком «Берегитесь!» едва успел отойти в сторону от скользящего снаряда. Ледышка остановилось точно у ног парней. Внутри, в прозрачном льду застыл их товарищ. Куша. Сразу следом из-за поворота выросла длинная черная тень, а вместе с ней и отвратительное стрекотанье, похожее на смех насекомого. Стены вокруг моментально покрылись изморозью. Лампочки на потолке полопались. Вдруг цифры в глазу стали накручивать сутки.

- Валим!  - заорал во все легкие Митяй и схватился сзади за каталку с трупом. 

Остальные, включая Мохова, побежали рядом с ценным грузом, держась за металлические борта носилок. На бегу сыпались проклятия, лютый мат, клятвы вендетты и бесконечно капали слезы. Бежать однако становилось все сложней, поскольку мороз проникал под одежду, пробирался в кожу, грыз кости и кусал мышцы.

Скоро упал Гвоздь, подросток с невероятно вытянутым лицом. Вся гурьба ребят сразу остановилась, упала без сил на колени, и лишь Митяй с Моховом не отпустили тележку. Они встали как раз у первого ответвления от основного коридора.

Гвоздя на грани сознания держали под руку Бэк и Пух, которые по внешнему виду сами были недалеко от обморока.  Якут с заиндевевшими веками подошел к парням, пощелкал пальцами перед стеклянным взглядом товарища. Тот был очень плох.

- Ладно, уносите Гвоздя прямо по коридору. Там выберетесь в травму. Отогреетесь. Оставайтесь там, пока все не кончится. Иначе он всех нас положит. За вами Шьяка не пойдет. Ему нужна она. Увидимся скоро.

- Митяй! – Кислый оглянулся на остальных. – Я пойду с тобой. Они справятся.
 
- Как хочешь.
 
И каталка вновь зазвенела железом в безумной гонке со смертью. Мохов то и дело оглядывался назад и каждый раз видел, как в дальней перспективе коридора вырастает край преследующей тени. Они бежали мимо процедурных помещений, вот промелькнул кабинет флюорографии, пыточные столы эндоскопии и колоноскопии, лаборатории крови.  За следующим поворотом они чуть не сшибли железную каталку с медикаментами. Кислый поотстал, хотел было ее перевернуть, чтобы на полу разлетелись острые осколки, но тут увидел стеклянные бутыли со спиртом.   

- Кислый, ты чего? – Митяй на миг притормозил.

- Я сейчас!

С помощью бинтов Кислый за несколько секунд соорудил два коктейля Молотова, затолкал их в карман дубленки и побежал догонять остальных. Когда он поравнялся с Митяем, то одну самодельную зажигательную смесь отдал ему.

В довольно сложном лабиринте подземных больничных коммуникаций Шьяка ориентировался по рецепторам глубоко в носовых пазухах и в пустых глазницах. Если первые улавливали запахи, то вторые довольно точно направляли к источнику тепла. Насекомоподобному старику не нужны были глаза или карта памяти в мозге, чтобы срезать по короткому коридору и выйти перед группой мальчишек с Моховым и трупом девушки всего в двух десятках шагов впереди. Цифра в глазу уже показывала «52,169» и годы теперь накручивались примерно один в минуту. 

-  Твою же мать! – выругался Мохов, весь ледяной от страха, хотя ресницы у него и впрямь покрылись инеем, а пальцы скоро можно было отламывать, как сосульки.   

Шьяка внушал ужас не столько внешностью, сколько своей неотвратимостью. Он словно говорил им, что бежать бесполезно. Он доберется до них хоть на южном полюсе, выковырнет из Марианской впадины и достанет с верхушки Эвереста. Сопротивление бесполезно. Бежать некуда. От смерти не спрячешься. Вот что говорили эти черные провалы в глазницах и сухие длинные руки с костлявыми пальцами, что слепо щупали замерзшие стены, а после потянулись к ним, к девушке, прикрытой синим пуховиком. На голове-черепе ощерились крупные редкие зубы, кривые и желтые. Из глотки лилось мерзостные клокотание, из уголков губ обильно полилась слюна. Шьяка чувствовал - обед близко. 

Кислый с посиневшими губами сразу полез в правый карман дубленки. Из другого закоченевшие пальцы достали бензиновую зажигалку.

- Уходите! – крикнул он Митяю, пообещав спалить старого ублюдка до углей.

Пальцы чиркнули колесико с кремнием. Зиппо родил синее неровное пламя. Кислый двинул на длинного старика с каким-то страшным пофигизмом, свойственным белорельским юношам, взросших на фингалах и выбитых зубах в краю суровых зим и угрюмых лесов. Митяй даже не попытался его остановить. Если не переправить девушку, мир рухнет. С другой стороны, если они успеют, то возникшие дыры входа и выхода срастутся и очень вероятно они все снова будут вместе, поскольку эта линия реальности просто саморастворится, и никто не поймет, что что-то произошло. В любом случае у мира, куда пробрался Шьяка, всегда только два исхода. Жизнь или Смерть. 

Якут с Моховом развернули тележку  и после недолгого колебания выбрали альтернативный путь до морга. Пока они стремительно отдалялись от Шьяки, Кислый продолжал к нему приближаться. Когда гопник и Смерть поравнялись на расстояние, достаточное для того, чтобы попасть плевком, подросток поджег бинтовый фитиль и с криком «сгори, сука», швырнул бутылку в старика. Спиртовый коктейль с горящим фитильком замер в плотном морозном облачке перед самым лицом безглазого Шьяки. Кислый сматерился и собрался было сделать ноги, но тело застыло, как парализованное. Безглазый старец обхватил огонек пламени тонкими губами и блаженно всосал его в себя, так что спирт внутри превратился в лед. Бутылка рухнула на бетонный пол и не разбилась. Шьяка раздул грудь, надул щеки, а после резко выдохнул на подростка шквал напалма. Вокруг взвилось облако сажи и угольной пыли. Она оседала черным на заиндевевших стенах и бетонном полу. Все, что осталось от Кислого.

За очередным поворотом в конце коридора в красном свете Мохов с Митяем увидели двери грузового лифта.  Узкие глаза якута стали еще уже. Он улыбался. И старался не думать, что стало с Кислым и можно ли в принципе разморозить Кушу из куска льда. Неважно. Теперь уже у цели.

Мохов выбежал вперед и принялся лихорадочно нажимать на кнопку вызова. Митяй с каталкой без конца оборачивался назад. Двери лифта открылись как раз в тот момент, когда позади в коридоре снова возник Шьяка. Митяй развернулся, поджег свой коктейль и швырнул к ногам тощего старика.  В этот раз бутылка разбилась. Между ними вспыхнуло пламя. Оно стремительно усмирялось ледяным дыханием, которое шло от зловещей фигуры. 

- Убирайся откуда пришел, Шьяка! - закричал подросток – Ты не получишь ее. Не в этот раз!

В ответ безглазое существо шумно втянуло замороженный воздух, пригнуло голову, словно уставилось на якута, и протянуло к нему перевернутые ладони с длинными костлявыми пальцами, из которых пулей вылетели синие нити. Совсем как паутина из паука. Все они устремились в обе ноздри Митяя и исчезли там навсегда. Мальчишка сразу осел на бетон перед тележкой. Он чувствовал, как внутри грудной клетки стремительно растет нечто инородное. Очень похожее на опухоль. Из носа потекла кровь.

Мохов поставил тележку между дверьми лифта, а сам присел перед подростком. Шьяка приближался, уже входил в усмиренное пламя, был в двадцати шагах от добычи.

- Ты как? Что он с тобой сделал?

- Иди! – оттолкнул Митяй руку Мохова, который пытался его оттащить назад. - Быстрее! Найди точку, пока он не добрался до нее. И еще…обещай, что запомнишь нас! Что мы были!

Мохов искренне поклялся, что никого не забудет и запрыгнул с каталкой в лифтовую кабину. Он увидел жуткие провалы в глазницах совсем близко перед тем, как двери закрылись. Мохов узрел в них ужас и смерть всех, кого он знал.

Лифт поднимался только на один уровень. Открытые двери явили взору тесноватое кирпичное помещение крематория. Вдоль стен теснились медицинские тележки, накрытые поверх простынями с красным разводами, из-под которых выглядывали пальцы, кисти, ступни. От характерного тошнотворного запаха разлагающейся органики закружилась голова. Цифры в глазу разменяли седьмой десяток. Считай пенсионер. Пожилой Мохов выкатил тележку из кабины и поставил ее точно перед открытым горнилом остывшей печи. Внутри камеры сгорания все было в страшной черной саже. 

Он огляделся по сторонам еще раз. Две тележки с ампутированным содержимым у одной стены, две у другой. Бетонный потолок. Закрытые железные двустворчатые ворота. Похожая медицинская каталка для трупов, но сейчас пустая. В одном углу сложены мешки с углем. В другом лопата и прочие садовые инструменты. Ничего такого, что походило бы на точку выхода.

От резкого гидравлического вздоха за спиной Мохов вздрогнул. Лифт с ужасным скрипом отправился вниз за новым пассажиром. Числа в глазу снова рванули вперед. Семидесятилетний Мохов еще раз заглянул в печь крематория. Что ж, если он ошибается, то миру придет крындец.

Мохов снял с молодого трупа пуховик и постелил его на черном полу камеры. Как можно осторожнее, словно новобрачную, он поднял Льону на руки, и аккуратно поместил в низкое арочное отверстие печи на мягкую подстилку. Затем взялся за ноги и втолкал ее полностью в кирпичную утробу. Места там едва хватило, чтобы забраться рядом самому. Мохова пополз в темные недра печи, опираясь на локоть. Другой рукой, схватившись за пуховик, он волоком затаскивал труп. Все глубже и глубже в камеру. 

Лифт подкатывал к нулевому уровню крематория. Мохов услышал, как двери открылись. Его ноги мгновенно обожгло арктическим морозом.  Цифры стремились к пределу человеческого ресурса:
 
…..86,87,88,89…

- Ну же, где ты, черт возьми! – закричал Мохов, когда уткнулся в глухую заднюю стену.

В арочном отверстии горнила вырос силуэт старика. Шьяка механически нагнулся и жадно протянул руки к добыче. От Льоны его отделяло пару метров.

И тут ворочающийся в тесноте камеры Мохов ощутил спиной железо. Дрожащие артритные руки нащупали квадратный люк под слоем золы, а затем и кругляшок-зацеп, куда провалился палец. Мохов сдвинул железо в сторону и увидел под собой тьму космоса и звезды.

Шьяка на четвереньках почти дополз до ступней девушки. Но вот они резко сдвинулись дальше. Мохов втащил Льону головой к открывшейся квадратной дыре и она спиной в позе прыгуна в воду пулей канула в объятия звездного мрака. Он сразу нырнул за ней, оставив старика в страшной гримасе мучительной неудачи.

Зеленые цифры на периферии зрения устремились к старым возрастным отметкам.

…85,84,83,82… 41,40,39,38,37,36,35,34…..

8. Падение

Обнаженная рыжая девушка расправила руки в стороны и парила вниз, медленно вращаясь вокруг собственной оси. Мохов видел ее под собой и не отставал. По ее легким движениям он догадался, что она жива. Они отдались свободному падению, где не было никаких ориентиров, кроме фееричных россыпей галактик, красочных шаровых скоплений и малиново-оранжевых протопланетарных туманностей.

Парящий Мохов не имел понятия, каким образом дышит в космическом пространстве и почему до сих пор не превратился ледышку. Чувство бесконечно прекрасного настолько пронзило его сердце, что он не находил слов, а лишь впитывал в себя окружающую прелесть пестрой таинственной бесконечности. Но вот зазвучали знакомые голоса из отдаленных радиогалактик. Сначала он услышал голоса родителей, отца и матери, потом из другой части космоса его звал младший брат, затем заговорили школьные и дворовые друзья, которых он не слышал двадцать пять лет. Мохов услышал Митяя и Кислого и всю эту шайку гопников, которые помогли ему уйти от Шьяки…По щекам потекли слезы. Мохов вдруг четко и ясно осознал, что все эти разрозненные голоса, которые стали вечными странниками в безразличной Вселенной, есть суть он. Мохов состоял из космических голосов, притягивал их, соединял вместе . Они наполняли его значением, смыслом и позволяли не чувствовать себя одиноким.

А зеленые цифры на роговице глаза продолжали падение:

……34,33,32,31,30,29….

Прошло, может быть, пять минут или пять лет, когда рыжая девушка и вслед за ней Мохов рухнули с черного неба на горку золотистого песка в трясущемся вагоне из длиннющего грузового состава, чей локомотив шумно гудел в зябкой ноябрьской ночи. Концы рукавов рубашки и пиджака свисали, как у Арлекино, брюки полностью проглотили зимние ботинки. Несколько мгновений Мохов жадно дышал знакомым воздухом и цеплялся за зеленые числа в глазу:

15
121

Какое-то время они мигали, а после и вовсе исчезли. Мохову снова было пятнадцать. Он сел на песке и увидел рядом обнаженную Льону. Она стучала зубами и стыдливо обнимала прижатые к груди колени. Сейчас ее согревали только длинные рыжие кудри, рассыпанные поверх белых плеч красивым водопадом Мохов снял пиджак и протянул девушке, которая без уговоров сразу его надела и подняла воротник. 

- Сс..спасибо, - сказала она с доброй улыбкой.

- П…пожалуйста, – ответил Мохов и начал испуганно кашлять, поскольку говорил теперь юношеским голосом. – Что со мной стало?

- Тт..ты вернулся домой, - продолжала дрожать девушка,- Тебе нужно прыгать. 

- Можно мне остаться с тобой?

- Извини….но не в этот раз. Спеши, у тебя еще есть время.

За длинным поворотом Мохов увидел знакомый шлагбаум, где двадцать пять лет вперед подобрал девушку в серой шубе. Он догадывался, о чем она, но до сих пор не верил.

- Время?

- Да, сейчас в твоем мире 25 ноября 1995 года. Ты еще можешь их спасти. Прыгай!

Последнее слово прозвучало приказом и Мохов невольно заскользил к краю вагона. Золотой песок ссыпался за борта и моментально чернел за пределами вагона. Он еще раз оглянулся на Льону. На ее невероятные голубые глаза. Они была прекрасней всего, что он видел или когда-нибудь увидит в жизни. В них пульсировали бесконечные истоки рождения и начала любой жизни. В ее глазах горела вечная молодость. 

- И еще один вопрос. Почему я?

- Ткань мироздания рвется от сильной боли. Ты причина разрыва материи. Ты слишком долго держал эту боль в себе.

-Я тебя не забуду,  – сказал он и прыгнул как раз в тот момент, когда состав резко сбавил ход.

Сорокалетний подросток упал в кусты полыни, несколько раз перевернулся кубарем по насыпи и встал на ноги, отделавшись легкими синяками. Загадочный поезд грохотал перед глазами еще долгие три минуты. Как только путь был свободен, Мохов рванул через пути так, словно пытался выиграть олимпийские игры. Он бежал по асфальту шоссе мимо бесконечных бетонных заборов, не обращал внимания на клаксоны машин, когда перебегал через дорогу, прыгал через полузамерзшие лужи, не оглядывался на бегущих рядом собак с бешенным лаем. Он просто бежал, отдался бегу, превратился в одно сплошное движение… 

За десять минут до взрыва Мохов ввалился в незапертую дверь в квартире на девятом этаже, едва не упал в прихожей, сбил этажерку с обувью и ворвался в кухню, где горящая спичка в переполненном блюдце уже превратилась в угрожающий костер. Из конфорки с шипением выходил газ.

Мохов выключил плиту, схватил блюдце со спичечным пламенем, раскрыл окно настежь и выбросил огонь в морозную ночь. Пламя разбилось на салют из огоньков. Они таяли в ночи длинным искристым следом.

В кухню вошла мама в ночнушке и спросонья задала ему трепку за то, что он вздумал наряжаться в отцовский костюм и вообще ему разве не нужно сегодня ехать на соревнования в Саратов?

- Все нормально, мама. Я лучше сегодня побуду дома.

 Конец.