4. Искусство вне политики

   Хочется писать о хорошем. О людях добрых, работящих. О лесе, его запахах хвойных. О горах неприступных. О море, которое не видел никогда.
   Легко писать про добрые человеческие качества, притягательные отношения. Трагедии, устремления, души порывы. Человеческое всегда воспримется как должное, и не поспорит с тем никто. Вечная любовь – верный признак взлёта искусств данной эпохи. Ромео и Джульетта, Руслан с Людмилой; Женя с Надеждой, наконец. В современном мире такого не примут, любовь по нашим временам деньгой измеряется. Муж обанкротился, и ушла его благоверная. Такой любви никакое будущее не поймёт, и не будет у нашего времени вечных шедевров.
   Хочется. Хочется мечтать, но жизнь показывает другое. Такого бедлама, что творится в стране и мире, Россия не видела со времён Ивана Грозного; и болью сердце разливается, когда я слышу от нашей обласканной элиты, как плохо жилось им в великой стране, СССР, и как не дозволяли им воровать и принижать людей, хлеб им дающих. А ведь ничего прогрессивного для величия российского не выдали они. Все блага для себя тащат из-за границы и пользуются советскими достижениями, сохранёнными случайно после разрухи и грабежа на переломе веков.

   Политика грязна, и далеко ей до общепринятых человеческих законов. Искусство по сути своей возвышено и чисто, и самые лучшие проявления его не примут никакого очернения, политики – в том числе. Искусство без политики имеет право быть, несомненно. Пробовал я обходиться без нападок на несовершенное общество. Писать о листиках-цветочках легко, и душа радуется с того прикосновения к красоте и свежести. Только вот не по-мужски как-то отдавать всего себя любви без остатка, предаваться, единственно, женским романам «мальчик девочку любил».
   Приход к идеальному обществу через добрые помыслы – та ещё утопия, большая, чем недостижимый коммунизм, попранный и низложенный. Не сломить разнузданную алчность людскую добрыми посылами. Розгами и словом матерным она исходит, общественно-полезным трудом излечивается, принудительно.

   Кто-то, быть может, попрекнёт меня: не любит автор, мол, Россию. Новые патриоты изощрились в умении бить оппонента словом дерзким. Приехал я в Россию с какого-то там захудалого Узбекистана, и нет у меня никаких прав насаждать чуждые нравы в приютившем меня племени. Статус вынужденного переселенца – моё пожизненное позорное клеймо.
   Так разложу я все их доводы по понятиям, которые им ближе нежели моральный кодекс строителя коммунизма. Начну с главного – с осквернения ими достижений советской эпохи.
   Нравится им костерить кого ни попадя. Весь мир с их мнения одно большое недоразумение, и живут люди не так, не по-русски. Проверенная тактика – унизь иноверца и сам возвысишься. Я же слушаю про несчастную Украину и вокруг оглядываюсь – о нас говорят, о России. Украина, сестрёнка наша, вырвалась вперёд, и впервые идём мы за ней, по пути украинской деградации. Элита наша давно уже срослась с украинскими упырями, не могут они друг без друга. Учатся, советуются, обманывают.
   По всем понятиям негоже осквернять память отцов, уважать старость, уважать прошлое. Ты смелости наберись подвергнуть осуждению своё время, на себя посмотри изначально. Забыли они о том, неподражаемые. Да и нет для беспредельщиков никаких законов. Оттуда они – победители криминальной революции, и командуют нами, кто во что горазд, душами питаются, защищая свою несостоятельность. Унизь и властвуй – их единственный закон, вынесенный с дикого мира.

   Кто «мы», а кто «они»? – частенько слышу провокационный вопрос от «них», допущенных к распределению благ. Мы – остатки советского прошлого. Нас можно было поднять на дело правое, и любые проблемы великой страны были решаемы с заряженных энтузиазмом советских людей. Оплата труда для нас была делом вторым, первое – результат.
   Они – бывшие братки, выжившие в криминальных разборках. Победители конкурентов, их потомки и приспешники, избравшие для себя курс на примерах бесконтрольного обогащения. Об их невосприятии результата говорят незаконченные дела, фальсификаты, слабое технологическое оснащение их производств. Доказательств их несостоятельности множество, главное же – Россия, превратившаяся в сырьевой мировой придаток.
   Меж нами огромная пропасть, две страны в одной. Эти границы меж людей выстроили они, презрев добрую часть огромной страны, выдавили обездоленных в презренный отстой. Да и мы, бесправные ныне, не особо восхищаемся российской элитой. Лично я не сяду с ними за один стол. Делить трапезу с врагами не советуют, еда там ненавистью отравлена.
   Откуда скопилось во мне столько ненависти? Люди хвалят то время, в котором им жилось лучше. «Им» нравится сегодняшнее, беззаботное, вседозволенное. Кто прав из нас? Тут уместно немного рассказать о себе.

   Когда-то давно, во времена былинные, определили меня в только созданную бригаду по сборке АВАКСа. Доверили. Эта та тарелка, что красуется сегодня над самолётом «А-50 ЛИСКА». Я вёл сборку пилонов (тогда их было два под "тарелкой"). Это была первая машина, опытная. Помню, дали нам на эту работу три дня. Спешили. Три дня домой с завода не уходили. В Афгане наши пацаны гибнут, а мы тут в быту прозябаем. Мастер предлагал нам поспать часок-другой под стапелями. Мы не отказались. Нагородим ещё чего ни попадя с недосыпу.
   Машина была сдана в срок. Денег было получено немеряно! Да что там деньги? Семья моя не бедствовала. Деньги придут и уйдут. Главное – доверие.
   Я уезжал в Россию уверенный в себе. Документы у меня были – любой позавидует. Подниму семью, подниму разваленную страну – родину предков. И хоть родители мои волжане были, не чувствовал я, что еду на чужбину в Сибирь далёкую. Страна одна, и дел неотложных повсюду много. Руки у меня с того места растут, любую профессию осилю, раз на Алтае авиации нет.
   Звёзд с неба не хватал, не верил, что мне здесь «деревней дом построят». Но того, как меня не приняли, я ожидать не мог. Как мог измениться человек за какое-нибудь раздорное быстротечное десятилетие?!
   На всех местных заводах мне отказали в приёме на работу: «Что есть за такая специальность – сборщик-клёпальщик? Нам такие не нужны». «Так это ты самолёты делал? Вот почему они падают». «Уметь делать всё, значит ничего не уметь делать».
   И не нужна никому встала моя трудовая книжка с заслугами. Любой документ подделать можно, и невдомёк было кадровичкам, что разряды по блату не получают. Ни к чему это. За десяток лет мою никчёмность эти деятели мне вполне доказали. Я ничего не умею – так удобней и не беспокоишь никого.
   Приняли дворником, городские парки обслуживать. И на том спасибо. Семью как-то надо содержать.

   В доказательство своей правоты надо бы сравнить красного директора с новым буржуем – бизнесменом, что мы и проделаем с вами сейчас.

   Рабочие с авиазавода Атабаева не любили. Карьерист он. В кратчайший срок прошёл путь от рабочего до директора многотысячного завода. Я познакомился с ним, когда он ещё в мастерах ходил. В рабочих я его не застал. Мужики рассказывали, он и работал-то всего неделю, дрель у него в руке прижиться не успела. Блат был всегда, и в советские времена эта бацилла бытовала во всех своих ипостасях, хоть и осуждаема была. Когда я выезжал с Узбекистана, Атабаев уже был хакимом (мэр) Ферганы.
   Чересчур высокомерен я был тогда, верил, что любая работа будет мне по плечу. Выкрали у меня дрель с инструменталки. В отместку за мою заносчивость, наверное. Выдали временно старую, не отценрованную. Да я любым инструментом работать смогу! 
   Насверлил же я со своей самоуверенностью! Царапин понаделал в самом ответственном месте, где им быть не положено. Снял меня начальник с ответственной сборки, перевёл в бригаду на элероны, на повышение квалификации. Новая работа всегда интересна. Бригадир – уйгур. Подружился я с ним. Научил он меня элероны балансировать. Многому научился я в этой многонациональной бригаде – уйгур, кореец, татарин. Не всё нам, русским, поучать. И у них порой поучиться стоит.
   Всё бы хорошо, да зарплата там была ниже. Оно-то хватало, да всё равно обидно. Потом ребята с моей прежней бригады звать меня обратно стали. Год уже, как я на элеронах. Пора возвращаться. А начальник цеха всё держит меня в опале. Запал я ему в душу чем-то. Не понравиться надо тоже уметь. В общем, написал я на начальника кляузу в партком. Тогда парторгом завода как раз Атабаев был.
   Вызвали. В кабинет захожу, а там сидят оба - начальник мой и Атабаев. Разозлился я – сейчас поносить будут, воспитывать. Ну и выдал им обоим по всей Семёновской: «Не буду вас слушать»! Развернулся и ушёл.
   На следующий день меня перевели в родную бригаду. А начальника того я в Россию провожал в 90-х, сдружились с ним. Каким бы не был человек, в то время над любым начальником довлела справедливость, и носителем её была партия. Такая система была выстроена в стране – на справедливости основанная. В одного к справедливости не прийти, потому по сегодняшним дням у каждого царька она своя, и чаще всего несправедливая.

   Первым директором на Алтае у меня был Юрьев - мужчина достойный уважения. И высшее образование у него в багаже, и защита Отечества, и опыт в общении с нами, забулдыгами. Трёх человек вывел Юрьев из запоя, я – в их числе. А как не запить с такой жизни? Не пьём по сей день. Я отслеживаю старых друзей, не забываю. По всем понятиям Юрьев мужик правильный. Они сегодня по понятиям живут.
   К директору от работяг уважуха была. И с праздниками он нас поздравляет, и отдохнуть даёт – посылает лучших работников на дачные заказы, в места загородные, живительные. Что может быть лучше, чем отдых на природе, вдали от суеты городской? И не мешает здесь работа опротивевшая, сеется-копается по заведённому.
   Была уважуха у директора, пока не раскусили его. У каждого работяги свои обиды накопились, мелкие, но нестираемые.
   Мне в тот день полвека исполнилось. Не справляю я день рождения – напоминание о приближающемся старении. Сижу на обеде, помалкиваю, болтовню мужиков слушаю, шуткам их посмеиваюсь. Заходит босс, Димку вызывает. Он на неделю старше меня, на три года младше. Поздравили именинника, хоть и запоздало. Следующий – Сашка. Этот мой ровесник, через неделю после меня на свет божий вылез. Поздравили Сашку, чтоб не забыть о нём за новогодними праздниками. Руки пожали, бумажку в ладошке у именинников оставили. Меня будто и нет вовсе. Я помалкиваю. Не выставился, и ладно. Так спокойней. Всяко бывает, забылось за суетой директорской. Только у меня не забылось отчего-то, остался осадок сомнениями о директорской честности.
   С тех пор избегать я стал директорских праздничных застолий, потому и премию перестал получать. Любил он мужиков лично одаривать, из кармана. Бахвалился.
   Со временем стал я понимать, отчего у директора отношение ко мне такое. Блюдут за нами женщины, с ними директору легче, чем с мужчинами-склочниками. Нет ничего разорительней для работы, чем наставления бабы за спиной: «Работай хорошо! Не работай плохо». Наташка выдала как-то мужикам: «Я обучена гнусностям, со мной не спорь». Такие взаимоотношения мне встречались в армии – неуставные. Принижение человека грязным пустоплётством. От женщин такого слышать не приходилось. Сидельцы говаривали, в тюрьмах одурманивают первоходков пустой болтовнёй с неожиданными вопросами по понятиям. Оттуда и берутся новые трудовые отношения, с которыми я встречался во всех организациях, где пришлось мне поработать. О профобучении не слышал нигде ни слова. Привилегированный рабочий - избранник, а коль показал себя изначально учеником, то ввек останешься прозябать в подсобниках. Росту в трудовых коллективах нет.
   Не стал я терпеть болтовню мастериц, огрызался. Оттого и прослыл у директора никчемным. Бабы ему так меня охарактеризовали. Не пришёлся я им. Выжили меня понемногу. А уходить мне было некуда.

   Рассказал, и стыдно стало за себя, никчемного. Будто завидую я тем, для кого жизнь удалась. Да вот так жизнь нашу выстроили – на самых низменных взаимоотношениях - на склоках, на зависти, на самолюбовании. Удачливому потворствует успех. Улыбнулся своевременно, похвастал наружностью, понравился – будет тебе покровительство. Профессионализм – вопрос второстепенный. Только «успех», свойственный артистам. Успех в политике, бизнесе, труде физическом. Результата никто ни от кого не требует.

   Юрьев «отжал» муниципальное предприятие у городской администрации. У каждой сферы жизнедеятельности города должен быть свой хозяин, как посчитала это новая власть. Штат работников предприятия сразу же уменьшился вдвое, ненужный контингент был уволен. Часть постоянных работников заменили на сезонников – уже экономия! Парки обслуживаются, тем не менее.
   На заказах городского бюджета состояния не нажить, дом не построить. А без престижа и лоска никто не признает тебя состоявшимся руководителем.  Потому Юрьев акцентировал деятельность предприятия на частных заказах, более выгодных. Парки не забросил, уж таковых его действий точно никто бы не одобрил. Жаль только, что парков новых в городе не прибывает, хотя места под них появляются из года в год на неубранных свалках снесённых ветхих домов.
   Текучка на его предприятии зашкаливает, что не удивительно по нашим временам. Мастера не успевают запоминать имена новых работников, а их уже увольнять приходится. В том сами они виновны – ни дисциплины нет в мужиках, ни умения работать. Никчемные они. Остаётся костяк из десяти самых преданных и умелых. Им и лопаты в руки.
   Одного не понимает Юрьев: ниже той работы, что он предлагает людям, больше нет ничего. Если ты уж и землю копать не способен, кто ты есть такой? Медведь косолапый? Вот так наши славные бизнесмены и истребляют народ российский – самое ценное наше достояние.
   А ведь на наш авиационный завод когда-то приглашали узбеков из самых дальних кишлаков. Автобус за ними специально ходил каждый день за добрых полсотни километров. Дехкане и по-русски толком не говорили, а через пару лет уже носили гордое имя самолётостроитель.
   Так чем же те дехкане были лучше наших русских мужиков, которым и лопаты доверять не желают? Водки не пьют? Или всё же их заинтересованность в работе от руководства зависит?
   Бегаем мы, никчемные, от одного бизнесмена к другому, родственную душу ищем, никак не работу. Жизнь наша – «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там». Россия – держава морская. Самые герои из нас на трёх работах работают. Интересно, как мог бы я ещё одну работу осилить после авральной смены на авиазаводе?

   Правительство буквально на днях обратило, наконец, внимание на этих неуправляемых новых буржуев. Так-то все эти разорительные для России 30 лет именно средний класс слыл опорой и надеждой обновлённой России. Это мы, рабочие, были во всём виной. Безответственные, неучёные быдла, расплачиваемся по сей день за свою семидесятилетнюю гегемонию.
   Не буду спорить, инициативный предприниматель, несомненно, человек многих достоинств. Руководство – дело, не всем подвластное. Я не берусь вести за собой людей. Пробовал, не вышло. Их бы только выправить чуток, к людям лицом обратить, от алчности отвадить. У каждого руководителя своя зацепина в голове, кою вытравить бы надо, прежде чем допускать их к руководству. Почему учителю непременно надо иметь специальное образование, а предприниматель, окончивший сельхозакадемию, может руководить промышленным производством? Почему не существует руководящих курсов, свидетельство об окончании коих они должны иметь на руках, прежде чем брать на себя ответственность за людей им приданных?
   Власть мозг набекрень сносит, и никто по сегодняшним временам тот изъян в руководстве не правит. Свобода у бизнеса безгранична, твори с людьми, что хошь! Раньше партия этими перегибами занималась, сегодня до людей работных дела нет никому.
   К справедливости в одиночку не прийти.

   Устал я подбирать слова цензурные. Исписал целую кучу букв, а недостатков, сопутствующих русскому бизнесу, и десятой доли не выявил. Наверное, журналисты не устают так со своих статей критических. Учат их не накручивать себя, душу не вкладывать.
   Насколько прав я, защищая своих, обездоленных? Ведь они, богатеи, так же считают себя правыми. Где же правда? Посередине, меж «их» и «нас»?
   У правды нет места расположения. Правда есть, и необходимо следовать за ней, коль взялся за слово. Правда результатом отмечается. А результата от «них» не видать, живём мы всё хуже. Потому они и отодвинули правду на задворки, отдали её, опозоренную, на совесть сошедших с пути коммуняк. Так до каких же времён мы будем делиться на белых и красных?

   Сколько бы не требовали с меня не политизировать свои произведения, не смогу я воздержаться от критики власти. Непременно вскрою язвы этой лукавой политики без правды. С глубоким уважением к сочинительницам женских романов смею заявить гениям от пера – я другой. И не доказать рабочему, из Союза родом, преимущества капиталистического строя.
   Так ведь во все времена вечные авторы призывали читателя изменить тот прогнивший мир, и указывали нам дорогу в светлое будущее. Политика в литературе присутствовала всегда.