Плач по Ивану Сурепину

И вот она, долгожданная весна! С обилием надежд на скорое созревание овощей в огороде и фруктов в саду. С тёплыми росами, с лунными ночами, с дурманящим запахом маттиолы, скромно цветущей под окнами дома, с умиротворяющими песнями невидимых глазу сверчков за распахнутым на ночь окном...

Теперь Иван просыпался с единственной мыслью: "Неужто всё могло быть именно так?»

Отцу почти уже взрослой дочери, Ивану Сурепину в последнее время снились прекрасные нежные женщины, которые все, поголовно, объяснялись ему в пылкой любви...

Он, после этого, подолгу наблюдал за своей породистой, невзлюбившей его с первого дня женой Фросей, и сутулился,  как от непосильной ноши, котораа  досталась именно ему, а не кому–то посноровистей, да покрепче. Ведь кто–то же был бы с ней счастлив, думал Иван. Ведь кто–то же, наверное, ею б гордился... А Ивану пусть бы досталась попроще, подурнее лицом, но поласковее душой, и поскромнее.

Ах, как тосковал он по тихой ласке, по нормальной семье!

- Вань!

- Чего?

- Мне хорошо.

Вот и всё, чего ему очень хотелось в этой жизни.

Бывало, ещё в ранней молодости, ему казалось, что женись он на любой, и эта любая непременно бы сказала: «Мне хорошо!»

А вот не получилось. Ни нормальной семьи, ни тихой ласки. А получилось какое-то насилие, злость и упрямство. Всё должно было быть только так, как того хотела Фрося. А хотела она, в основном, одного: осрамить перед всеми Ивана. Она и дочку Ивану родила... стыдно сказать... Она и дочку Ивану родила только за деньги. И каждую ночь "любви" продавала Ивану за деньги... И все в деревне знали  об этом. От неё же знали, от Фроси.

- Да ты за эти деньги можешь снять любую в городе! – сочувствовали ему мужики. - Краше Фроси и намного моложе!

А Иван не допускал этого даже в мыслях, не хотел предавать свою дочь.

Да и Фрося ему часто внушала:

- Ты же жить, как мужик, кроме как со мной, ни с одной бабой не сможешь! Не так, что ли, нет?

Этого Иван знать не мог. Женщин до Фроси у него не было.

- Может, давай разойдёмся? – сказал он как–то Фросе с надеждой.

- Фрося от души расхохоталась.

- А кому же я тебя передам, однорукого? Или в приют для инвалидов?

- Да какой я тебе инвалид? – впервые взбунтовался Иван.

- Ну, а кто же ты есть?

- Человек!

- Ах, ах, ах!

- Хозяин! Работный мужик! Без меня, не одна бы былинка здесь не проросла!

Фрося залилась до слёз.

Иван видел, как искренне она смеётся, и пыл его потихоньку угас.. Он вспомнил Фросины пересуды о нём с подругами.

- Что смеёшься? – спросил он с тоской.

- А чего же мне, плакать? Ха–ха–ха! Не дождёшься – я своё отплакала! Не будет у меня теперь горя такого. Не дождёшься!

Иван тихо вздохнул.

- Хоть бы ты влюбилась в кого–нибудь, что ли? – невольно посочувствовал он ей.

И ушёл в хлев.

Здесь пахло коровой и сеном.

Иван постоял, почесал корове лоб, погладил по шее...

Фрося, когда третий парень, нагулявшись с ней вдоволь, бросил её, ухватилась за однорукого Ивана, как утопающий за соломинку. Он её тогда крепко жалел. После тройного позора её никто бы в жёны в деревне не взял. Иван взял. И с тех пор Фрося ему, похоже, эту жалость к себе не прощает и, как может, старается унизить его перед людьми, выставляя чуть ли не ничтожным во всех отношениях, и негодным...

За отдушиной над наполненными свежим сеном яслями мигали далёкие звёзды.

Так будет всегда, подумал Иван. И звёзды эти, и жизнь. Ради чего, и зачем?

И мысли о прекрасных, нежных женщинах из снов безнадежно увяли.

А потом, когда после ужина назревал новый скандал, распахнулась кухонная дверь, и вместе с любимой дочуркой Ивана, к ним вошла бледная девушка с цветами в руках.

- Папа! - закричала с порога счастливая дочка. - Это - Аля Петровна, наша новая учительница! Она перевелась из города к нам, говорит, что с детства мечтала хоть раз поцеловать тебя! Ты тогда, в городе, спас её маму!.. Проходите, Аля Петровна! Это и есть ваш герой - мой папа: Иван Егорович Сурепин!

У Ивана вдруг заболело, заныло то место, где когда–то была отсечённая рука. А в памяти вспыхнул троллейбус.

Раздосадованная Фрося убежала в другую комнату, и прорыдала там всю долгую ночь.

Никто не знал из-за чего.