Её первый ученик

Новелла

Учатся у тех, кого любят.
И.-В. Гёте

1
Желающим поразмыслить о своей жизни, советую провести пару суток на верхней полке купейного железнодорожного вагона. Только здесь вы действительно отрезаны от родственников, знакомых и сослуживцев, и ваша душа, вырвавшись из пут каждодневной суеты, может наконец обратиться к вечным проблемам.
Эти мысли пришли мне в голову, когда я лежал на верхней полке скорого поезда Новосибирск-Москва. «Сибиряк» мчался по бескрайним просторам Барабинской степи, выбивая колёсами свою всем знакомую монотонную мелодию. «О чём поёт этот поезд? — задал я себе нелепый вопрос. И кто-то в моей голове ответил: — Он отсчитывает уходящие мгновения твоей жизни». — «Боже!» — хотел было я возмутиться, но мой внутренний счётчик продолжил отчитывать меня за бесцельно и бессмысленно прожитые миги моей, единственной и неповторимой жизни. Увы, счётчик времени, сидящий в моей голове, был прав.
 
Впервые я задумался над смыслом своей жизни в 13 лет, когда внезапно умер мой одноклассник Валька Круглов. Я был поражён и обескуражен: жил-был весёлый озорной мальчик, с которым я гонял футбол на нашем дворе и хулиганил на уроках пения, и вдруг он пропал. Зачем же он жил? И зачем живу я? И зачем живём все мы?  Но обсудить  вопрос о смысле жизни было не с кем. Отец погиб на войне, а мать я видел только вечерами, вымотанную каторжной работой на швейной фабрике и неспособную к беседам на абстрактные темы. И всё-таки однажды за воскресным обеденным столом я задал ей — выспавшейся и весёлой — свой недетский вопрос и услышал ответ: «Во-первых, выбрось эти дурацкие мысли из головы. А во-вторых, как бы ни распорядилась судьба, никогда не унывай и старайся получить от жизни столько радости, сколько она может тебе дать». Удивительно, что мать фактически повторила (о том не догадываясь) наставление ветхозаветного Экклезиаста, жившего задолго до нашей эры. Только много лет спустя я прочёл и оценил этот шедевр. Наибольшее впечатление на меня произвёл фрагмент из девятой главы книги Экклезиаста в переводе Игоря Дьяконова:
 
Так ешь же в радости хлеб твой и с лёгким сердцем пей вино,
Ибо бог уже давно предрешил твои деянья.
Во всякое время да будут белы твои одежды,
И пусть не оскудевает на голове твоей умащенье;
Наслаждайся жизнью с женщиной, которую любишь,
Все, что готова рука твоя делать, — в меру сил твоих делай,
Ибо нет ни дела, ни замысла, ни мудрости, ни знанья
В преисподней, куда ты уходишь.

Вот и весь ответ на вопрос о смысле жизни, усмехнулся я, воспроизведя в памяти великий текст. Фактически, того искомого смысла просто нет. Мы не управляем ни местом, ни временем своего рождения. Случайная комбинация генов родителей определяет наши умственные способности. Наша душа формируется в среде,  которую мы не выбирали, и только в юности мы пробуем планировать своё будущее. К сожалению, годам к 25 приходит понимание, что планировать на годы вперёд — дело, практически, бесполезное. Ну а к тридцати мы в массе своей принимаем пораженческую установку Экклезиаста — радоваться тому, что бог послал. Однако моя душа жаждала большего.

Убаюканный мерным перестуком колёс, я задремал. Мне снилось детство. Молодая мать учит меня плавать, а у меня не получается. «Ты боишься воды, — улыбается мать, — а ведь как раз вода и не даёт нам утонуть. Смотри», — и мать, раскинув руки, ложится на воду и закрывает от слепящего солнца глаза. Она лежит как пласт, покачиваясь в такт с дыханием, её губы улыбаются, едва заметно вздымается грудь, и речное течение нежно несёт её вдоль берега. Внезапно всё в этой картине перестаёт двигаться, будто застывает, и становится неестественно тихо. Меня охватывает ужас... и я просыпаюсь. Поезд стоит на какой-то станции. Уши, привыкшие к стуку колёс, вслушиваются в звенящую тишину. Купе утопает в полумраке. Свесившись с полки, бросаю взгляд на мир за вагонным окном. Там в свете редких фонарей поблёскивает мокрый перрон, а всё, что выше, заслоняет массивное тёмное здание вокзала с голубой неоновой надписью «Ишим». Часы на фонарном столбе показывают 2 ночи.
Через пару минут дверь купе с лязгом отодвинулась, и в дверном проёме появились две женских фигуры, на фоне ярко освещённого коридора лица женщин плохо различимы. На голове той, что пониже, берет проводницы. 
 «Вот ваше место, — сказала проводница. — Если желаете, я принесу вам чаю». — «Не откажусь, — ответила стоящая рядом высокая стройная женщина. «Пожалуйста, принесите и мне стаканчик», — подала голос солидная интеллигентного вида дама, занимающая нижнюю полку наискосок от меня. Она едет со мной от самого Новосибирска.
Проводница ушла, новая пассажирка села прямо подо мной — у окна возле столика. Интеллигентная дама включила нижний свет, и я увидел, что она тоже сидит за столиком и с интересом смотрит на женщину напротив. Пришла проводница с двумя стаканами чая, предложила печенье и свежие газеты. «Когда прибываем в Тюмень?» — спросила новая пассажирка. «В 5-40 по Москве», — ответила проводница и с достоинством удалилась. Дама бросила в стакан два кусочка рафинада и попыталась завести обычный разговор вежливости, но молодая женщина, едущая до Тюмени, отвечала кратко и обрывисто. Быстро выпив свой чай, она резво вскочила на ноги, лязгнула дверью и пропала из вида. Я успел лишь мельком увидеть её со спины — ладно сбитая стриженая блондинка, движения быстрые, но мягкие.
Редкое сочетание энергии с пластикой вызвало из памяти образ девушки, в которую я был без памяти влюблён в девятом классе.

 
2
Она ворвалась в мою жизнь, когда мы с матерью переехали с окраины Пскова в его центральный район. «Кровь с носу, — сказала мать, — но приличное  образование я тебе дам», и я стал ходить в другую школу — бывшую гимназию, основанную ещё в XIX веке. Хорошо помню тот день, когда завуч новой школы представила меня моим будущим одноклассникам. «Этот милый юноша будет учиться с вами, — приторно улыбаясь, объявила завуч, — его зовут Аркаша Гуляев. Принимайте новичка!». Девятый-А радостно зашумел. Передо мной колыхались 25 улыбок мальчиков и девочек. Всем им было по 15 лет.
Мой взгляд заскользил по партам, ища свободное место. «Он будет сидеть со мной!» — раздался уверенный женский голос, и светловолосая девушка за второй партой среднего ряда повелительно похлопала по свободному сидению рядом с собой. Я безвольно повиновался, как положено чужеземцу, просящему кров в новой людской общине.

Пришла географичка, сухо поздоровалась, села за учительский стол, и её палец медленно заскользил по странице классного журнала. Моё сердце на секунду привычно сжалось, но только на секунду, ведь моя фамилия ещё не могла попасть в журнал. Повисла напряжённая тишина. Костлявый перст достиг конца списка и застыл: «К доске выйдет... —  иезуитская улыбка осветила бесцветное лицо училки, — Яковлева Ольга!». Девушка, сидящая рядом со мной, спокойно поднялась, подошла к карте, взяла в руки указку и встала, ожидая вопроса, — высокая, стройная, гордая. Я много перевидел девочек, стоящих у доски, но таких уверенных в себе никогда не видел.
— Яковлева, расскажите нам о городах чешских областей Чехословакии, —в скрипучем маловыразительном голосе училки слышались злорадные нотки. Может быть, у неё теплилась надежда поймать гордячку на невыученном уроке, а может быть, в её мыслях было что-то другое. Мне трудно сказать, что чувствует трухлявая осина, видя перед собой прекрасную пальму?
Ответ Ольги поразил меня. Она говорила как по писаному. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, стоя у доски, мог бы так красиво и так убедительно строить свои фразы. Но, главное, она увлекла меня самим рассказом. Звенящая тишина, повисшая в классе, доказывала, что все, затаив дыхание, слушают Ольгу.
Сначала она очертила указкой границы чешской части Чехословакии и сказала: «В глубокой древности здесь обитало кельтское племя бойев, а теперь, — девушка усмехнулась, — про свирепых бойев никто ничего не знает, но память о них живёт в названии этого района «Богемия» от латинского Boiohaemum (дословно «родина бойев»)». Потом Ольга перешла к богемским городам, начав с тысячелетней Праги. Рассказала, как столица росла и богатела, не уступая в этом отношении Парижу, но максимального блеска и богатства она достигла под властью Габсбургов. Обрисовав широкими мазками экономику Праги, Ольга перешла к Пльзени: подробно описала знаменитые машиностроительные заводы фирмы «Шкода» и не менее знаменитые пивоваренные заводы. Затем она обратилась к Судетам — небольшой, но очень богатой области, примыкающей к германской границе. Сказала, что в 1938 году великие европейские державы отдали Судеты фашистской Германии. После чего немцы построили там гигантский химический комбинат, производивший из бурого угля синтетический бензин для танков вермахта. Отметила, что после войны Судеты были возвращены Чехословакии, и восстановленный химкомбинат теперь перерабатывает советскую нефть. Потом, повернувшись к классу, Ольга понесла восторженную отсебятину о культурных достижениях чешских областей при Габсбургах, и вскоре была остановлена учительницей.
Ольга замолчала, расправила плечи и прошлась глазами по лицам притихших одноклассников. На какой-то миг её победный взгляд остановился на мне. Этот миг врезался в мою память. И сейчас, через мириады утекших дней я вижу её, стоящую возле политической карты мира с Африкой, раскрашенной в зелёный и фиолетовый цвета бесчисленных английских и французских колоний, и с жёлтым Бельгийским Конго — в центре. И над всем этим миром царит Она, и указка в её руке мне кажется царским скипетром. Странное чувство восхищения и стыда от подсматривания охватило меня. Я опустил глаза, картина красивой девушки у карты продолжала стоять в моих глазах, и я упивался ею.      
— Садитесь, Яковлева, — проскрипели слова учительницы. — Пять! А о сельском хозяйстве Словацких областей нам расскажет Иван Гречкин.
Ольга села, её щёки пылали румянцем, тёмно-серые с голубизной глаза искрились. Только теперь я рассмотрел её аккуратный носик со слегка вогнутой  спинкой и толстые золотистые косы, уложенные в стандартную корзиночку. Она повернула ко мне своё приветливое лицо, и я почувствовал, как краска заливает мои щёки. Так впервые в жизни я испытал на себе удар женской красоты. Больше всего я боялся, что она увидит моё смущение. А она, конечно, всё увидела и, конечно же, была довольна своей молниеносной победой над ещё одним юнцом.
К карте вышел худенький мальчик и заплетающимся языком стал нести полную чушь, тыча указкой куда-то в просторы Югославии. Класс весело загудел, а учительница, звонко ударив кулачком по столу, взвизгнула: «Гречкин, вы снова не подготовили урок! Ставлю вам двойку. Учтите, Гречкин, годовая оценка по географии за девятый класс идёт в аттестат.

 На перемене ко мне подскочили двое мальчиков с напряжёнными и довольно злыми лицами — Сашка и Юрка. Устроили форменный допрос: кто я и откуда, но более всего их интересовало, был ли я прежде знаком с Ольгой. Было ясно, что им обоим она нравится (было бы странно, если бы не нравилась). Я сказал, что только час назад узнал о её существовании. Ребята были крайне удивлены. Юрка весело рассмеялся, видимо, решив, что я для него не конкурент, а Сашка помрачнел, ибо не мог понять, почему она — такая гордая и неприступная — оказала мне покровительство.
 Зазвонил звонок на урок, я подошёл к парте, где уже сидела Ольга, и спросил, не возражает ли она, если я пересяду на свободную парту в последнем ряду.
— Наверное, мальчики в коридоре сказали тебе, что я кусаюсь? — лучистые глаза Ольги будто смеялись, нагло разглядывая меня. Я совсем потерялся. — Да садись же ты, наконец, вот-вот урок начнётся.

Вечером того же дня я прочёл в учебнике раздел про Чехословакию и не нашёл там ни племени бойев, ни Богемии, ни Габсбургов, ни синтетического бензина немцев. И вот тогда я уже серьёзно задумался об Ольге.

Через неделю я знал поимённо всех одноклассников и составил характеристику каждого. Быстро понял, что среди мальчиков самым авторитетным был Сашка, а Юрка, что называется, служил у своего приятеля на посылках. А у девочек царила Ольга — круглая отличница, красавица и спортсменка. На уроке физкультуры я не мог оторвать от неё глаз. Боже! Что она творила на волейбольной площадке! Как трудно было взять её убойную подачу, как она гасила, как блокировала! Сочетание столь мало совместимых качеств выдвинуло её на лидирующую позицию в классе. И она стала лидером. Сашка тоже был и отличником, и красавцем, и даже спортсменом, правда, его спортом были шахматы. Но он не был ни самым сильным, ни самым быстрым, — он был очкариком, носящим в портфеле маленькие дорожные шахматы. Юрка был силён в гуманитарных дисциплинах, но в точных нередко скатывался до троек. Дело обычное — наш мозг редко совмещает в себе способности сразу ко всем учебным предметам. Ольга же превосходила всех во всём. Да ещё и эта красота!
Людей с редким набором способностей, как правило, отличает оригинальное поведение. Они будто имеют право поступать не так, как все. Мальчики тянулись к Ольге, а девочки от неё шарахались, вот почему, я думаю, она сидела за партой одна. И даже учителя побаивались Ольги, им постоянно казалось, что эта девочка разбирается в теме урока лучше их самих. Надо сказать, Ольга старалась не бравировать своей эрудицией, но учителя при изложении нового материала нередко бросали на неё косые взгляды, боясь, что где-нибудь она их поправит. Но на моих глазах этого никогда не случалось.


3
Каждая школьница, особенно старшеклассница, как правило, имеет хотя бы одну подругу, но у Ольги подруг не было. Хотя она и виду не подавала, что страдает от одиночества, но на самом деле ей, конечно же, хотелось иметь рядом кого-то, посвящённого в её тайны, кто бы видел и восторгался, чем живёт её неистовая душа. Возможно, это подспудное желание и толкнуло её на очередной нестандартный поступок — сделать меня, ничего не знающего новичка, своим соседом по парте. И зря она это сделала, ибо я сразу стал отверженным всеми. Класс считал, что занять место рядом с Ольгой может лишь тот, кто обладает, какими-то незаурядными качествами. А тут появляется безвестный, ни чьим перстом не отмеченный паренёк с улицы, и занимает место рядом с их королевой. Удивительно, но класс винил во всём меня, хотя я был игрушкой в руках Ольги. Она, по своему королевскому капризу, сделала меня своим игрушечным фаворитом. Дошло до того, что я стал испытывать чувство вины за захват незаслуженно высокой позиции в социальной иерархии девятого-А. Да и Ольге нужно было как-то объяснить классу, что её странный выбор не дамский каприз, а осознанное понимание моих пока незаметных достоинств.
Естественно, очень скоро учителя стали вызывать меня к доске, и мне пришлось «экать и бэкать», ибо по старой привычке я и не думал готовиться к урокам. На слабую четвёрочку меня хватало, но до блеска было бесконечно далеко. Помню, как однажды после очередного позора у доски Ольга прошептала мне в ухо: «Адик, пойдём домой вместе, мне нужно с тобой поговорить».

Мы вышли на пустынную набережную Великой — самой прекрасной, на мой взгляд, реки Северо-Запада РСФСР. Небо было затянуто лёгкой поволокой, сквозь которую проступал кренящийся к горизонту размытый солнечный диск. Мы спустились к самой реке, сели на какое-то подобие скамейки и начали свой разговор.
— Видишь ли, Аркадий, — заговорила Ольга, уставившись на сверкающую воду, — ты, наверное, уже понял расклад сил в нашем классе. Ты, вообще-то, неглупый мальчик, но если хочешь, чтобы тебя уважали (стервочка, конечно, имела в виду себя), то тебе нужно, во-первых, подтянуться в учёбе, а, во-вторых, подкачать мышцы, а то и смотреть на тебя не хочется. Девки смеются надо мной: кого, мол, пригрела, чего, мол, в тебе нашла. Ты уж не обижайся на мои слова, я человек прямой. Но если ты победишь свою лень, то я смогу гордиться тобой.
— Оля, — сказал я, — есть очень простой способ решить твою проблему: я займу свободную последнюю парту левого ряда, и класс будет доволен, да и с тебя будет снята ответственность, которую, заметь, ты сама на себя взвалила.
— Ну, нет, хитренький ты мой, я, как шахматная пешка, назад не хожу. Впрочем, не для такой ерунды я затеяла с тобой этот разговор. Перейду к делу: я убеждена, и думаю, ты согласишься со мной, что темп экономического развития любой страны определяет сравнительно тонкая прослойка хорошо образованных и творчески мыслящих людей... таких, как Сайрус Смит, в «Таинственном острове» Жюль Верна. Надеюсь, ты читал эту книжку?
— Представь, читал и даже относительно недавно. Прошлым летом, валяясь на пляжном песочке чудного Чудского озера.
— Главное, что я вынесла из этого романа, — подчёркнуто невозмутимо продолжила Ольга, — что группа американцев, попавших на необитаемый остров, ни за что бы не выжила без одного единственного человека — одарённого инженера Сайруса Смита. Даже талантливый журналист Гедеон Спилет не мог бы их спасти, ибо в технике не тянул. И я подумала, что же надо сделать, чтобы в нашей великой стране стало бы больше не болтунов и газетчиков, а инженеров-изобретателей, получивших прекрасное образование в области точных наук.
— Но мне кажется, в нашей стране дело подготовки инженеров неплохо налажено.
— Я согласна, в принципе, так оно и есть, но, на мой взгляд, дело не только в образовании, пожалуй, ещё важнее воспитание. Нам нужны не просто умные образованные люди, нам нужно, чтобы они испытывали необоримую тягу к знаниям и столь же необоримое желание применить полученные знания на практике. Встаёт вопрос: как превратить обычного недотёпу в человека с большой буквы? — Ольга подняла на меня свои горящие очи: — И я, кажется, знаю, как это сделать.
— Всё прекрасно, Ольга, но причём тут я?
— Ладно, сама начала, самой и ответ держать. Понимаешь, Адик, увидев тебя, стоящего рядом с завучихой, такого неказистенького и такого несчастненького, меня вдруг осенило: «Вот человечек, на котором я могу проверить действенность моих педагогических идей. Я должна превратить этого недоделанного мужчинку в звезду первой величины, вроде Сайруса Смита. И на такой эксперимент мне даётся целых два года».
— Но почему ты не взяла в качестве подопытного кролика любого пацана из вашего класса. Например, корифея Сашку или хотя бы Юрку? Кстати, ты могла бы начать свой эксперимент ещё год назад, и тогда сейчас кто-нибудь из твоих подопытных уже блистал бы своими выдающимися знаниями и невиданным рвением открывать и изобретать? Знаешь, — хохотнул я, — чуть не сказанул, как в кино «Волга-Волга»: «Рвать и метать!»
Ольга даже не улыбнулась.
— Боюсь, тебе не понравится мой ответ, — сухо продолжила она, — но дело в том, что мальчики нашего класса уже давно испытывают косвенное влияние моей личности. Для чистоты эксперимента мне требуется юноша с первозданно чистыми мозгами, не замутнёнными моим многолетним воздействием. И тут появляешься ты, невежественный паренёк, этакий ... — не знаю, как сказать помягче, ... эдакий Гаврош, сумевший доучиться до девятого класса, ни разу не подумав, зачем он учится. Ты, Адик, для меня — неглупый юноша, лишённый должного воспитания и не отягощённый знаниями. Вот почему я выбрала для эксперимента именно тебя.
— Господи! — возмутился я. — Каким громом тебя шибануло!? Шутка ли, живого человека на свой лад переделать! Неужто «Таинственный остров» так на тебя повлиял?
Ольга самодовольно хмыкнула.
— Нет, конечно. Видишь ли, друг Аркадий, квартира моих родителей набита с полу до потолка удивительными книгами. Так из И.Канта (говорят, мудрейшего из философов) я узнала, что «Человек может стать человеком лишь путём воспитания». Из нашего В.Г.Белинского узнала, что «Воспитание — великое дело: им решается участь человека». Но особенно меня поразило мнение на этот счёт Плутарха — античного мудреца, творившего в Греции почти две тысячи лет назад. Он утверждал, что «Из самых диких жеребят, выходят наилучшие лошади, если их как следует воспитать и выездить».
Сравнение с диким жеребёнком, которого надо выезживать, меня покоробило, но я стерпел.
— А какой навар я с этого поимею? — снагличал я, перейдя на привычный мне язык псковских дворов.
—  Господи, Адик! Ну что ты несёшь!? Да после этого эксперимента ты сможешь поступить в любой институт. Сможешь прекрасно его закончить и получить престижную хорошо оплачиваемую работу в каком-нибудь засекреченном ящике. Разве этого мало?
— Но за это всё я заплачу потом и кровью, не видя света белого, а я хотел бы жить, не напрягаясь, радуясь красоте мира, — широким жестом я обвёл панораму реки и, взглянув на Ольгу, добавил: — И красоте шикарных женщин (слова «шикарных женщин» я, по привычке, произнёс на блатной манер, смягчив «ш» и «ж»).
— Не хитри, Аркадий, — в голосе Ольги прорезались нотки раздражения, — всё это разговоры в пользу бедных. Поверь мне, побеждая свою косность и невежество, ты сам — лично ты сам! — получишь массу удовольствия, ну, а мечтать о женщинах тебе ещё рано. Вот станешь Сайрусом Смитом, и все красотки Союза будут рады скоротать с тобой остаток своих дней.
— Хорошо, допустим, я приму твоё предложение. Но как ты собираешься вытаскивать меня из болота косности и невежества?
— А это, Адик, мой секрет. Когда-нибудь всё узнаешь, а сейчас тебе нужно решить: готов ли ты перейти на два года ко мне в ученики на положение средневекового подмастерья? Учти, подмастерье должен беспрекословно исполнять малейшие требования своего хозяина.
— Дай мне хотя бы сутки на обдумывание. Шутка ли, добровольно рабство принять.


4
Впрочем, я и не собирался думать. Мысль стать рабом такой девушки казалась мне ничуть не постыдной, напротив, эта мысль была для меня сладка и желанна. К тому же, мне грозило не настоящее рабство, а приятная игра, ну, а если вдруг «рабство» станет мне в тягость, то в любой момент можно поднять мятеж и сбросить ненавистное иго. Было ясно, что все минусы этой странной игры перевешивал один колоссальный плюс — безропотно повинуясь Ольге, я смогу проникнуть в её подноготную и перебрать все струны её души, да и меня она узнает получше. Может быть, увидит, что я всё-таки не Гаврош.
 
Утром, когда я вошёл в класс и по-хозяйски уселся рядом с Ольгой, она, склонив голову к парте, прошептала:
— Ну как?
— Согласен, — спокойно ответил я. Ольга расплылась в улыбке и слегка покраснела.
— Давай, после уроков посетим Кром (так в Пскове называют его знаменитый Кремль), и на Вечевой площади ты принесёшь торжественную клятву. Встретимся в Довмонтове городе у ворот в детинец.

Нам обоим лишь полгода назад исполнилось пятнадцать. Это было время, когда в головах наших ещё переплетались идеи из двух разных, казалось бы, несовместимых миров — сказочного и реального. И слова из гимна энтузиастов «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» громко звучали в наших юных головах.

После уроков мы из соображений конспирации разными путями отправились к месту встречи. Ольга уже ждала меня у подножья Персей — мощной южной стены Крома. Увидев меня, она весело рассмеялась, но когда расстояние между нами сократилось до пары шагов, девушка сделала серьёзное лицо и буркнула: «Идём!» Миновав узкий коридор Захаба, мы вышли на Вечевую площадь. Она была пуста. Я неоднократно бывал на этой площади, но на этот раз она произвела на меня особенно сильное впечатление. Только сейчас я увидел, как велик и прекрасен недавно восстановленный Троицкий собор, и на момент мне даже показалось, что я слышу рокот толпы древних псковитян, собравшихся на вече. Я перевёл взгляд на Ольгу — её лицо, обращённое к собору, было бледным и торжественным. Заметив, что я смотрю на неё, она вытащила из портфеля клочок бумаги.
— Не удивляйся, это текст твоей клятвы, —  и Ольга прочла:
 
«Я — Аркадий Гуляев — перед лицом пятиглавой Троицы и могучих стен тысячелетнего Крома торжественно клянусь:
Каждый календарный день посвящать росту своих научных знаний и развитию способности применять эти знания на практике.
А также я клянусь беспрекословно исполнять указания О.Якавлевой и регулярно отчитываться перед нею о проделанной работе.

— С увеличением всяких знаний понятно, но как развивать способность их применять? — удивился я.
— Чаще задавай себе наивные вопросы и пытайся на них ответить. Например, «Почему Солнце нам кажется не больше Луны?». Или «Почему ночью пропадают цвета?» Или: «Почему небо голубое?» На одни вопросы ты легко ответишь, а на иные едва ли. И тогда ты задумаешься и всё-таки попробуешь ответить — вот это и будет актом практического применения твоих знаний.
— А зачем мне искать ответ на такие вопросы, когда учёные давным-давно на них ответили?
— Ты говоришь, как обыватель-мещанин, а я хочу сделать из тебя лидера, объясняющего толпе, как и что ей надо делать. Приведу в качестве примера поведение Перикла во время погрузки афинских воинов на корабли перед военным походом. Плутарх пишет, что в этот день случилось солнечное затмение. Всё вокруг померкло, солнце превратилось в узкий серп, и на небе появились звёзды. Через пару-тройку минут солнце восстановило свой обычный вид, но воины и гребцы были страшно испуганы, считая, что божество предвещает им скорое поражение. Тогда Перикл, видя ужас главного кормчего, накрыл его своим плащом и спросил: «Неужели в тени плаща ты чувствуешь предзнаменование несчастья?». Тот ответил: «Нет». — «Тогда скажи, — спросил Перикл, — «чем ТО явление отличается от ЭТОГО, разве что тем, что предмет, закрывший солнце, был больше моего плаща?» (А Перикл-то уже знал от философа Анаксагора, что тем предметом, перекрывшим солнечные лучи, была луна). Вот, Адик, чем лидер отличается от обывателя. Кстати, тот поход афинского флота оказался вполне успешным.
— Ты хочешь, чтобы я стал  государственным деятелем? — спросил я.
— Да нет, конечно. Я хочу, чтобы ты стал кем-то вроде зрячего в толпе слепых. Скажи, ты хочешь стать человеком, подобным Периклу?
— Да... — замялся я и покраснел, — но напомни мне, кто такой Перикл?
Ольга фыркнула.
— Перикл руководил Афинами в период их максимального расцвета, он же, в значительной мере, и создал тот расцвет. Мало какому лидеру до и после удавалось добиться таких успехов. Но ты, Аркан, даёшь! Ведь про Перикла ты должен был знать из учебника истории за пятый класс.
— Ох, Оля, ты даже не догадываешься, чем я занимался в пятом классе на уроках истории.
— И чем же?
— Пулял по девочкам из маленькой рогатки.
— О, Господи! — охнула бедная Ольга. — О какой мелкой чепухе мы лясы точим на этом великом месте! Однако к делу, товарищ Гуляев!
С этими словами она вручила мне бумажку с текстом клятвы, и я, беспечно улыбаясь, начал читать.
— Отставить! — оборвала меня Ольга. — Обрати лицо к Собору и читай, как должно читать священные клятвы!
Я как заворожённый безропотно исполнил приказ.
Когда мой голос смолк, повисла абсолютная тишина, и вдруг я почувствовал, как что-то тяжёлое и огромное легло на мои плечи. Случилось это знаменательное событие на Вечевой площади псковского Кремля 28-го сентября 1954-го года.


5
С того дня началась для меня совершенно новая жизнь. Прежде всего, я откопал свой старый учебник по Истории Древнего мира и без труда отыскал там параграф про Перикла. Прочёл и ужаснулся, как мог я проморгать существование такого, действительно, великого человека. Ведь не будь его, вся мировая история пошла бы по совершенно другому пути. И вообще, этот жалкий учебник для двенадцатилетних детей был наполнен жизнеописаниями исключительных личностей, оставивших яркий след в истории. Ольга своим рассказом про Перикла задела в моей душе ещё тихо звенящую струну самолюбия. Я вдруг осознал, что продолжая прежнюю жизнь, я, повзрослев, превращусь в статиста, в пролетария, требующего от властей хлеба и зрелищ. Конечно, как правило, историю делали аристократы, но не потому, что они были одарённее простых людей, а потому, что их воспитывали как будущих аристократов, развивая у них веру в себя и внушая мысль, что «если не они, то кто?» Но как развить в себе уверенность в своих силах, если впитал с молоком матери принципы маленького человека, такие как: «незаменимых нет», «плетью обуха не перешибёшь», «выше головы не прыгнешь», «уши выше лба не растут» и т.д.?

В тот же день я прочёл учебник древней истории вплоть до захвата греческого мира римлянами. На следующий день (это было воскресенье) я проглотил историю Рима. Закрыл книгу и задумался о том, как причудливо и странно развивался мир.

В понедельник, на первой перемене, я отрапортовал Ольге, что прочёл учебник по древней истории и узнал для себя немало нового. Услышав мой отчёт, она радостно заулыбалась и сказала, что для закрепления знаний даст мне почитать Плутарха. Оказалось, её родители — археологи, которые ещё до войны работали вместе с «самим Чернягиным», на раскопках псковского городища. Естественно, ни про какого Чернягина я ничего не знал.
— Николай Чернягин, — сказала Ольга, — знаменит не только раскопками в Кроме, но и тем, что открыл в наших краях таинственную «культуру псковских длинных курганов». К сожалению, он погиб на войне, но мои родители поклялись продолжить его дело. Родители были настолько увлечены историей Псковской земли, что даже меня назвали Ольгой в честь великой псковитянки десятого века. Ты ведь знаешь, что будущая княгиня родилась в Выбутах — крошечной деревеньке на левом берегу Великой.
Я знал это местечко в 10 км к югу от Пскова, и даже ловил щук на Выбутских перекатах.
— А верно ли, что княгиня Ольга нерусская? — спросил я. — Пацаны во дворе так говорили, но я не верил.
Ольга расхохоталась.
— В конце девятого века русских, в современном смысле этого слова, вообще не было. Были славянские племена. К примеру, здесь, на псковской земле, жили кривичи, в районе Новгорода — словене, а в районе Киева — поляне, и так далее.
— Выходит, княгиня Ольга — кривичанка.
— Да нет же! Она, как утверждает летописец, была из племени варяжского. И звали её Хельга (что на древнескандинавском означало Святая). А то варяжское племя ещё называли Русью. Так что княгиня Ольга, как ни странно, была русской, но не славянкой.
— И отец твой так считает?
— Для отца варяжские корни Ольги не предположение, а доказанный факт. Кстати, в детстве я ужасно увлекалась варягами и их мифологией. Часто воображала себя валькирией, и старалась походить на неё. Отца это забавляло, он и сейчас нет-нет да и назовёт меня валькирией.
— А кто такая валькирия?
— Валькирии (буквально «выбирающие убитых») — бессмертные девы-воительницы, которые кружат на крылатых конях над полем битвы, выискивая самых доблестных воинов. А найдя таковых, беспощадные богини обрекают их на гибель, а потом уносят на небо в скандинавский рай Валгаллу. Там отобранных героев — эйнхериев — готовят к последней битве с силами зла. Интересно, что все участники той битвы погибнут, а с ними погибнет и весь мир с богами и чудовищами. Но всё, что ни делается — всё к лучшему, потому что через какое-то время возникнет новый более совершенный мир. Значит, не зря валькирии выбирали среди убитых самых лучших.
   
Начав читать Плутарха, я погрузился в сказочный мир великой цивилизации, процветавшей на брегах Средиземного моря, когда мои славянские предки ещё ютились в землянках. Сколько имён! Сколько народов! Сколько героев! Плутарху, жившему в период расцвета Римской империи, и в голову не могло прийти, что вся пышущая вокруг него цивилизация через какую-нибудь тройку столетий рухнет, рассыплется в пыль, в ничто, и только через тысячу лет придёт Возрождение. Мои сверстники мечтали о полётах к другим планетам в надежде обнаружить там миры, населённые разумными существами, тогда как никуда лететь не надо. Достаточно раскрыть книгу древнего автора, и ты перенесёшься в совершенно иной мир, ничуть не менее богатый, чем наш, и притом никакой фантастики.

Целый месяц мы с Ольгой обсуждали жизнь античных государств, пока в один прекрасный день она не сказала:
— Всё, Адик! Хватит! Пора тебе браться за точные науки. Кстати, увидишь, что и на этом поприще древние добились замечательных успехов. Ведь основы математики, с её аксиомами, теоремами и доказательствами, заложены древними греками. Не будь Фалеса с Пифагором, человечество до сих пор не могло бы отличить субъективную правду от объективной истины. Забавно, что вся школьная математика фактически не выходит за пределы знаний древнего мира. Давай, следующий месяц посвятим математике. Я хочу, чтобы ты основательно проработал учебник геометрии за 6-8 классы. Этот материал ты формально прошёл, но, сомневаюсь, что освоил. Даю тебе на это четыре недели (именно столько оставалось до конца второй четверти).
 
Господи! Как же я старался! Слава богу, геометрия когда-то в шестом классе мне поначалу даже нравилась. Правда, потом я её подзапустил. Проблема была, сумею ли я освоить примерно 150 страниц математического текста за такое короткое время. Но я понимал, что Ольгино задание смахивало на проверку моей пригодности в качестве её подопытного кадра.
К счастью, это задание оказалось не слишком трудным. Я добросовестно выучил все параграфы и выполнил все упражнения (чего раньше никогда не делал) и уже на десятый день дошёл до конца учебника. Чтобы запомнить массив новых знаний, я открыл для себя метод карточек. Нарезал из плотной бумаги около ста карточек, на одной стороне карточки писал утверждение, а на другой — краткое доказательство. В итоге, я мог моментально ответить вразбивку на любой из ста потенциальных вопросов.


6
Вечером 30 декабря в пустой классной комнате Ольга стала проверять мои знания. Как я и ожидал, она задавала вопросы, занесённые мною на карточки. Естественно, я лихо на всё ответил. Ольга была в восторге. Она увидела, что человек, если его хорошо простимулировать, способен на многое. Я, конечно, для пущего эффекта скрыл от неё свой метод карточек, но никакого жульничества тут не было. Фактически, я прошёл тест на изобретательность.

Мой успех вроде бы доказывал, что трёхлетнюю программу по геометрии можно освоить всего за четыре недели. Но Ольга сомневалась — и правильно сомневалась — в чистоте опыта, ведь я, хоть и оболтус, но всё-таки слушал учителей, отвечал у доски, писал контрольные, и следы этих знаний, возможно, хранились в моей памяти. Так что я не осваивал новый материал, а вспоминал старый. Чтобы разобраться в этом деле, она предложила мне освоить тригонометрию, которую мы только начали проходить.
— Когда экзамен? — спросил я.
— В первый день третьей четверти, — начальническим тоном отчеканила Ольга и встала из-за парты — высокая, фигуристая, гордая. «Чистая валькирия», — пригрезилось мне, и в этот миг, на её нежных девичьих губах мелькнула хищная улыбка, как у валькирии, обрекающей на гибель выбранного ею воина, чтобы создать из него героического эйнхерия.
— Боюсь, десяти дней маловато будет.
— А ты думал, будет легко? Учти, ты можешь стать первым в моём отряде будущего.
— Понятно, — вздохнул я, — Боюсь, увидеть тебя на зимних каникулах мне теперь не светит.
— Вообще-то, я планирую катание на катке в парке отдыха. Знаешь, вечерами там музыка играет, и однокласснички маячат.
— Сашка с Юркой что ли?
— И ты можешь к ним присоединиться.
«Чёрт возьми! Совсем забыл о своих соперниках, а зря, — промелькнуло в голове. — Но нет, воевать на два фронта — дохлый номер. К тому же, я плохо стою на коньках... А вдруг она в Сашку влюбится?».
— Послушай, — глядя в пол, спросил я, — а те валькирии, про которых ты рассказывала... они могли влюбляться?
— В принципе, да, но фактически — нет. Ведь влюблённая валькирия теряла свою неистовость и агрессивность и не могла всецело и безоглядно предаваться своей главной страсти — снабжать Валгаллу эйнхериями. 

Первого января 55-го года я взял в руки учебник по тригонометрии и полистал его. К тому моменту математичка успела донести классу лишь общие представления о тригонометрических функциях. Мне предстояло освоить самостоятельно самую трудную часть двухгодичного курса. Но отступать было некуда. Я стал читать учебник с самого начала и снова убедился, что и эта область математики создана древними греками. К удивлению для себя, я без особых затруднений пропахал книжку, ухлопав на это четыре с половиной дня. Но нужно было освоить материал. Пришлось выполнить все упражнения и выписать около 50 формул на карточки, которые я легко запомнил.
 
Утром 11 января (в первый день третьей четверти) я, во всеоружии приобретённых знаний, предстал пред очи своей повелительницы. Она, как ни странно, была чем-то раздражена. Во всяком случае, такого неприветливого лица я у неё никогда раньше не видел.
— Где ты пропадал? — сурово спросила она.
— Выполнял твоё повеление, тригу долбал.
— И у тебя за все десять дней не нашлось нескольких минут заглянуть на каток?
— Каток меня бы расслабил, и я бы не успел.
— Так ты что? Вызубрил весь учебник, рассчитанный на два года обучения?
— Я старался. Трудился в поте лица своего, но рад, что узнал много интересного.
— А ты узнал, как устроена астролябия? — надменная улыбка заиграла на недоступных губах моей богини.
— В учебнике, в самом его конце, дано устройство прибора с этим странным названием.
— Хорошо, — вполне приветливо улыбнулась Ольга, — а ты можешь сказать, что такое алидада?
— Это линейка с диоптрами на концах, которая вращается по лимбу астролябии.
— Правильно. Я это спросила, потому что у нас дома есть старинная астролябия. Отец ещё в детстве обучил меня ею пользоваться, ведь археологи должны уметь выполнять землемерные работы. Ладно, вижу, учебник ты дочитал до конца. — Так что? Можно поспрашивать?
— Не можно, а нужно. Иначе, для чего я лишил себя зимних каникул?

После уроков мы зашли в свободный класс. Ольга листала учебник и в основном задавала вопросы, связанные с формулами, которые я выписал на карточки. Естественно, я оказался на высоте.
— А теперь проверим, можешь ли ты пользоваться полученными знаниями? — процедила Ольга. Я напрягся. — Представь, что мы с тобой стоим на набережной р.Великой и на том берегу видим храм, увенчанный золотым куполом. Вопрос: мог бы ты измерить расстояние до того храма, не пересекая реку?
— Мог бы, если бы у меня был теодолит, или хотя бы астролябия, рисунок которой приведён в учебнике.
— Астролябию я тебе дам. А как ты ею воспользуешься?
— Начну с построения треугольника, ведь тригонометрия, по-гречески, измерение треугольников. На набережной выберу две точки: точку А, где мы стоим, и точку В, отстоящую от нас на несколько десятков метров. Храм на той стороне реки будет у нас точкой С. Моя задача сводится к определению в треугольнике АВС длины стороны АС. Для решения задачи сначала измерим с помощью рулетки длину АВ, а потом с помощью астролябии — углы, прилежащие к стороне АВ. Сумма углов любого треугольника равна 180 градусам, поэтому  значение угла при недоступной точке С получим без измерения. Мне продолжать?
— Продолжай! — улыбнулась Ольга.
— Зная все углы и длину стороны АВ, легко вычислить искомую длину  АС.
— А как?
— Да хотя бы используя теорему синусов, гласящую, что стороны треугольника пропорциональны синусам противолежащих углов.
— А как ты получишь числовые значения синусов?
— Из таблиц Брадиса.
— Правильно, — вымученно улыбнулась Ольга.
Я видел, что грозная Ольга сбита с толку. С одной стороны, она была довольна, что вместо беспечного отдыха я должен был трудиться с утра до вечера, выполняя её каприз, а с другой, — она понимала, что её власть надо мной ослабела. Ведь я, выполнив её, казалось бы, невыполнимое задание, показал своё нравственное превосходство над ней. Обратил её каприз в свой подвиг.
— Послушай, Ольга, а откуда ты знаешь тригонометрию? Неужто ты тоже на каникулах её долбила?
— А я давно её прошла. Ведь я помогала родителям создавать план местности на их раскопках. В детстве у нас с отцом была весёлая игра: сначала каждый оценивал на глаз высоту какого-нибудь объекта или расстояние до него, а потом с помощью мерного шнура и астролябии проверяли, у кого глазомер лучше.
 — А мать что делала?
 — Она смотрела на нас и хохотала.
— Понятно. Оля-Оля, ты даже не представляешь, как тебе повезло с родителями.
— А им повезло со мной, — буркнула Ольга. — А ты, Адик, очень даже неплох, — произнесла она задумчиво. — Я тебя явно недооценивала... Но почему у тебя такая низкая успеваемость?
— Ты не поверишь, но я фактически не открывал учебников, а отличников и прочих маменькиных сынков... э-э-э... малость недолюбливал.
 — Выходит, мне удалось наставить тебя на путь истинный. Это же колоссально! Первый блин и не комом! За работу, товарищи! Завтра же приволоку тебе «Общую физику» Фриша. У отца пару лет назад был порыв ознакомиться с физикой. Желание-то было, но руки не дошли. Я как-то пробежала Фриша глазами. Мне кажется, это то, что тебе нужно.

Ольга была права. Я никогда бы не поверил, что книга, набитая графиками и формулами, способна наполнить мою душу радостью и даже восторгом, но именно эти чувства я испытал, читая Фриша. Более всего меня поражало, как математика делает из физики конфетку, облекая законы природы в компактную и изящную форму уравнений. Всю третью четверть я наслаждался чтением Фриша, а на весенних каникулах построил телескоп, чтобы наблюдать за планетами. Однажды уже в конце каникул мы с Ольгой забрались на крышу моего дома и разглядывали Венеру и спутники Юпитера. Естественно, в процессе этих астрономических наблюдений наши дыхания, что называется, смешивались.


7
Третьего апреля произошло очень важное для меня событие. Этот день был воскресеньем. Мы с матерью позавтракали позже обычного, обсудили какие-то хозяйственные дела, и я вышел прогуляться. Светило яркое весеннее солнце, звенела капель, текли ручьи, пахло прошлогодней гнилью, и душа моя рвалась куда-то в голубую высь... и вдруг я чуть не столкнулся с Ольгой.
— Как ты тут оказалась? — изумился я. — Ведь живёшь ты неблизко от этих мест? Что-то случилось?
— Скоро час, как тебя караулю... Видишь ли... — выдавила она из себя и замолчала.
— Так что же всё-таки случилось? — повторил я вопрос.
— Похоже, на беду свою, я в тебя втюрилась, — с отчаяньем выговорила она и вонзила в меня свой взгляд. Боже! Сколько эмоций — от нежности до ненависти — выразил этот взгляд!
К такому повороту я совершенно не был готов и растерялся, не зная, что сказать. И вдруг лицо моей железной валькирии исказила гримаса плача, и слёзы брызнули из её прекрасных глаз. Волна нежности захлестнула меня. Я обнял её, и поток ласковых слов помимо воли полился из моих уст.
— Оленька, милая, почему ты плачешь? Неужели ты не знаешь, что я влюбился в тебя с первого взгляда. Но не признавался, понимая, что для тебя любовь очередного юнца — дело обычное. И на твой дикий эксперимент пошёл, чтобы чаще видеть тебя, чтобы слышать твой чудный голос и восхищаться твоим умом, эрудицией и телесным совершенством. Бьюсь об заклад: другой такой совершенной во всех отношениях отроковицы нет ни в Пскове, ни в Новгороде... и даже в огромном Ленинграде твоей копии при всём желании не отыщешь.
Я стал целовать её солёные от слёз глаза и щёки и наконец добрался до жарких губ. Моя душа была готова умереть от восторга, но девушка вырвалась из моих объятий и рассмеялась каким-то нервным (лучше сказать, нервическим) смехом.
— Однако про Ленинград ты, Адик, подзагнул.
— А насчёт Пскова с Новгородом согласна?
— Получается, что да. Впрочем, мне действительно повезло с родителями, они много в меня вложили. А вот откуда ты такой нарисовался?
— Это ты, Олечка, меня нарисовала. Но твой эксперимент ещё не завершён. Впереди у нас ещё больше года счастья.
— Не знаю, как для тебя, но для меня это нелепое, совершенно несвоевременное чувство — огромное несчастье. Я делала всё, чтобы задушить его в зародыше, но не получилось.
— А я считаю свою любовь благом, она заставляет меня улучшаться, чтобы сравняться с тобою во всём. Ты для меня и учитель, и повелитель, и предмет обожания.
— Ты это серьёзно?
— Да чтоб мне провалиться на этом месте! Да, чтоб меня североамериканцы укокошили!
— Ну, с тобой не соскучишься, — хохотнула Ольга и вдруг резко посерьёзнела: — Хорошо, стервец, устроился, а я локти себе кусаю, вспоминая утраченную свободу. Остаётся лишь надеяться на помощь предков.
— Не понял.
— Да родителям предлагают интересную работу в Крыму. Ты же знаешь, Крым — археологический рай. Ну, школу-то, надеюсь, они дадут мне тут закончить. А дальше… — она печально улыбнулась, — наши пути, скорее всего, разойдутся.
— Почему?
— Видишь ли, Адик, в мои планы не входило в тебя влюбляться... Понимаешь, руководитель проекта по воспитанию новых людей должен любить своих воспитанников, а не влюбляться в них... Влюблённость делает человека тряпкой... бабой.
— Не слишком ли, Олечка, ты твердокаменна?
— Меня многие упрекают в излишней принципиальности, но я знаю азбучную истину — мягкие люди не способны на великие дела.
— Так ты выходишь из эксперимента?
— Должна. Я вижу, теперь ты можешь развиваться сам. Я только хочу оставить за собой право слегка корректировать твои занятия и увлечения.

Вот какой характер был у этой девочки на пороге её шестнадцатилетия.

После телескопа я смастерил микроскоп, который давал увеличение вполне достаточное, чтобы подглядывать за жизнью инфузорий и амёб. Открывшийся микромир очаровал меня. Я обошёл все окрестные лужи и болотца, в поисках новых форм одноклеточной жизни. Меня поражало, что уменьшение размеров живого существа не приводит к упрощению его строения. Наоборот, одноклеточные обитатели луж и болот значительно превосходили по сложности клетки высших организмов. Желание постичь тайну живого незаметно вытеснило из моего сознания грозную физику с её железными законами. На этой почве у меня начались трения с Ольгой. Чем больше она требовала от меня вернуться к физике, тем сильнее меня тянуло к биологии. До полного разрыва дело не дошло, ведь я по-прежнему считал Ольгу богиней, при этом призывая её, обратить пристальное внимание на биологию, хотя бы потому, что мы с нею, как ни крути, биологические организмы, и живём мы по законам, едва ли сводимым к законам механики и электродинамики. «Самое чудесное, — говорил я, — находится не в безднах космоса и не во внутренностях звёзд — оно рядом с нами, оно в нас самих и в других живых существах.
Конец нашим спорам положило решение родителей Ольги уже в мае переехать в Керчь, чтобы принять участие в раскопках греческих городков, входящих в состав Боспорского царства. Родители уехали в конце мая, Ольга задержалась для сдачи экзаменов за девятый класс.

Три недели она жила в квартире одна. Почти каждый день я приходил к ней, и мы, отложив в сторону учебники, мечтали о будущем. Она планировала поступить в лучший педагогический ВУЗ страны — в Московский МГПИ. А я мечтал о биофаке Ленинградского университета. Отношения наши были в высшей степени корректными. Никаких вольностей, лишь однажды, на нашей прощальной пирушке, Ольга едва не прокололась — перепила дешёвого портвейна и потеряла контроль над собой. Я, обалдевший от её поцелуев и объятий, стал тоже терять голову. При последнем проблеске сознания я успел задать ей риторический вопрос: «Ты действительно этого хочешь?» и был награждён сильнейшим толчком в грудь, сбросившим меня с дивана на паркет. «Уходи!» — заорала она не своим голосом, потом обхватила голову руками и громко, навзрыд зарыдала.
 
Через день она уехала в Крым. Больше я её не видел.


8
На этом мои воспоминания об Ольге обрывались. Тоска разлилась по душе. Интересно, что же стало с девушкой, которую до сих пор не могу забыть? Я закрыл глаза и ... заснул.
Когда проснулся, в купе было совсем светло. Глянул вниз и увидел, что интеллигентная дама и новая пассажирка сидят за столиком напротив друг друга и ведут учтивый разговор.
— Видите ли, — говорила новая пассажирка, — я преподаю физику в старших классах одной из школ Тюмени. И на каждом уроке, излагая новый материал, высматриваю учащихся с горящими глазами. И, представьте себе, я таковых не нахожу.
— Может быть, вы скучно рассказываете. Для детей очень важно, насколько образна и эмоциональна речь учителя.
— Господи, да я ли не стараюсь! Представьте себе, они с интересом меня слушают, пока я рассказываю истории из личной жизни великих физиков, но как только я перехожу к сути их открытий, глаза детей тускнеют. Понимаете, они не хотят или не умеют, или, боюсь, не могут оценить красоту превращения наблюдаемых в опыте закономерностей в математические уравнения.
— Господи, чего вы от них ждёте? Людей, способных оценить красоту математических формул, практически нет вокруг нас. Почему вы хотите, чтобы наш мир был бы населён аномалами? К тому же, школьники (даже старшеклассники), как правило, не способны к длительной концентрации своего внимания. Почему вы так уверены, что встретите подростка, который будет неотрывно, раскрыв рот, следить за вашими математическими выкладками?
Молодая женщина, сидящая прямо подо мной, ответила не сразу.
— Возможно, вы правы, — задумчиво произнесла она, — но когда-то, полжизни назад, я знала юношу с горящими глазами, который с восторгом следил за ходом моих далеко не простых мыслей.
— Да он был просто влюблён в вас. С вашей внешностью и темпераментом в вас нельзя не влюбиться. Я уверена, вы нравились тому юноше просто как женщина.
— Этот момент, конечно, имел место, но тот человек видел во мне не только женщину... Он, можете себе представить, видел во мне своего учителя.
— Ну и чем закончилась та ваша история? — в голосе дамы чувствовалась усмешка.
— Разъехались. Расстались по независящим от нас причинам.
— И что? После никогда не встречались?
— Никогда. Но всё это ерунда и мелочи жизни... Всё это моя дурь... Переоценила себя. Вся вина на мне.
— Думали, встретите более достойного, или, может быть, более управляемого?
— В точку попали. Да! Я встретила подходящего кадра, и думала, воспитаю его под себя. У этого тоже горели глаза. И он был хорош собой, форменный Аполлон, и умён, и речист, и всегда весел. Ан нет, не получилось у меня до него достучаться, даже курить бросить не смогла его заставить. Как в песне поётся: «Каким ты был, таким остался».
— А зачем вы хотели его переделать?
— Я хотела его развить.
— Взрослого человека невозможно переделать. Он воспримет ваши благие намерения как покушение на свою свободу.
— Но как же так? — возмутилась учительница. — Как же быть с имманентным стремлением нашей души к совершенству? — повисла пауза (вероятно, она взглянула на часы): — Ой, извините, Зоя Григорьевна, мне надо собираться. Скоро моя станция.
— Вы давно живёте в Тюмени? — спросила дама.
— Да уже семь лет как.
Сказав эти слова, молодая женщина встала и уставилась в окно. Она была так близко, что я мог бы дотронуться до её волнистых золотистых локонов. Будто почувствовав мой взгляд, она подняла лицо, и взглянула в мою сторону. Боже праведный! Это была Ольга! Я моментально отвернулся к стенке и притворился спящим. Моё лицо было в глубокой тени, отбрасываемой полкой, так что она едва ли успела разглядеть меня. Вихри мыслей закрутились в моей голове: «Боже! Бывают же чудеса! Не зря говорят: Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдётся.  Я должен, я просто обязан с нею поговорить. Но сейчас, здесь, в присутствии дамы — это невозможно. Остаётся выйти в Тюмени. Но нескольких минут стоянки мне не хватит. Я ничего не знаю о её семейном положении. Может быть, её встречают. Надо оставаться на своей полке».
 Через четверть часа поезд остановился. Ольга простилась с дамой и вышла из купе.

Единственным серьёзным минусом верхней полки является проблема с переодеванием. Но всё-таки с горем пополам я натянул брюки, напялил сорочку, засунул в походный портфельчик тренировочный костюм и спрыгнул с полки. Лихорадочно обулся и надел свою всепогодную куртку. «Хотите размяться на платформе?» — спросила интеллигентная дама. «Угадали», — ответил я, беря в руки портфель. «Учтите, поезд стоит всего пятнадцать минут...», — начала было дама, но я, не дослушав её, выскочил из купе.


9
Сойдя на перрон, осмотрелся. Никем не встреченная Ольга уверенной походкой направлялась к вокзалу. Я догнал её при выходе на привокзальную площадь.
— Ольга! — крикнул я, поравнявшись с нею.
Она вздрогнула, остановилась, резко повернулась ко мне и окаменела. Потянулись секунды молчания...
— Боже! Адик! Это ты! —  и голова молодой женщины легла на моё плечо.
— Я столько лет мечтал об этой встрече, — выдохнул я.
— Я с трудом тебя узнала, — наконец выговорила она. — Каким ветром тебя сюда занесло?
— Пути господни неисповедимы.
— Но как ты вырос, как возмужал! Да ты, вроде, и меня перерос! — продолжала удивляться Ольга.
— А ты мало изменилась... пожалуй, ещё красивее стала.
— Спасибо, если не льстишь. Ты здесь надолго?
— Сие целиком зависит от тебя. Нам нужно где-то поговорить.
— Я не спешу, и дома меня никто не ждёт.
— Ты одна?
— Уже полтора года, как избавилась от своего благоверного.
— Тогда, может, пригласишь на дружескую беседу?
— О чём речь!? С удовольствием!
Она рассмеялась и сразу стала той, так хорошо мне знакомой Олечкой Яковлевой.

Через какие-нибудь полчаса мы сидели за небольшим столом на кухоньке малогабаритной однушки. На электрической плите варились пельмени, а мы в ожидании их готовности обменивались информацией общего характера.
— Открою свой маленький секрет, — признался я, ¬— мы ехали с тобой в одном вагоне и даже в одном купе. На верхней полке, прямо над тобой лежал я.
— Господи! — всплеснула руками Ольга, — значит, тем типом на верхней полке был ты, и ты слышал мой рассказ о провале моей программы.
— Я спал и проснулся за полчаса до прибытия в Тюмень. Я слышал, только конец твоей истории, и, клянусь, не знал, что рассказчицей была ты. Я узнал тебя лишь, когда ты встала, и утренний свет упал на твоё лицо.
— Почему же ты повернулся к стенке?
— Ничего странного, я просто обомлел, и мне надо было собраться с мыслями. Когда ты, простившись с дамой, покинула купе, я быстро оделся, схватил свой походный портфельчик и бросился за тобой, прекрасно понимая, что другой такой встречи не будет.
— Так ты сошёл с поезда ради меня?
— Да. Я ехал в Москву в командировку.
— Ну уважил, Аркашечка, ну, спасибо тебе… Но если ты слышал конец моего рассказа, то, конечно,  уловил его суть. Посему сразу перейду к ситуации, в которой нахожусь. А нахожусь я сейчас, что называется, у разбитого корыта.
С парнем, с которым подружилась в Керчи, я поехала в Москву поступать в лучший Московский ПЕД. Мы хорошо подготовились и поступили. Горели энтузиазмом воспитывать людей, сбросивших оковы представлений прошлых эпох. Валера — мой, так сказать, друг — поначалу разделял со мной мою программу по воспитанию новых людей, но постепенно стал вязнуть в мещанстве. Весь последний курс я пыталась вернуть его на избранный нами путь. Мы женились и получили распределение на работу в Тюмень. Как молодые специалисты быстро получили квартиру и приступили к работе. Я преподавала физику, — он историю. А потом случилась катастрофа: я случайно застукала Валеру прямо здесь, прямо на нашей постели, с молоденькой и смазливенькой учительницей младших классов. Забавно, что он даже обрадовался своему разоблачению, сказал, что ему больше не надо лгать... Быстро собрал вещи и переехал к любовнице... Вот и вся моя история, а чего достиг ты?
Я описал свою ситуацию. Маленькая квартирка в Академгородке, ни жены, ни любовницы. Одна работа.
— Почему ты не женился?
— Наверное, потому, что люди, подобные тебе, рождаются ужасно редко. У меня были женщины, были даже идеалистки-мечтательницы, но всегда наступал момент, когда быт побеждал мечту.
— А вот сейчас быт требует от нас заняться пельменями, — засмеялась Ольга.


10
Через полчаса, насладившись вкусной едой и пропустив по паре рюмочек водки, мы перешли к содержательной части нашей беседы.
— Так ты остался верным идеалам нашей юности, нашей вере в преображение человека? — начала Ольга.
— Не совсем так, — мягко возразил я. — Я не думаю, что любого обывателя можно перековать в кадра с твоими способностями. Но верю, что встречаются — увы, прискорбно редко — так называемые «простые» люди, не знающие о своей одарённости. И тогда мудрый учитель может узреть сквозь плебейскую личину серенького человечка его незаурядную суть и, приложив определённые усилия, извлечь ту суть на свет божий. Но большинству обывателей нечего прятать и скрывать, ибо их личина и есть их собственное лицо. Воспитательная работа в данном случае бесполезна и бессмысленна.
— Не хочешь ли ты этим сказать, что моя мечта оказалась радужным мыльным пузырём, который должен был лопнуть, и он лопнул?
— Ты сама пришла к этому выводу.
— Не совсем так! Лопнул конкретно мой пузырь, но не сама идея воспитать несколько сотен людей, способных решить главные проблемы страны! — громко заговорила Ольга, но я не вникал в смысл её слов, я упивался звучанием её голоса и игрой её мимики, переносивших меня в атмосферу нашего былого общения... И вдруг нежная улыбка заиграла на губах Ольги: — Ты знаешь, в мечтах своих я назвала ту элиту будущего «Золотой когортой».
«Типичная мечта валькирии, собирающей на небе дружину эйнхериев», — ляпнул мой внутренний голос. Подавив, провокационный выпад подсознания, я ответил:
— Какие же проблемы должна была решить твоя Золотая когорта?
— Прекратить войны, обеспечить людей достойным уровнем жизни и, главное, дать возможность каждому человеку делать то, что он сочтёт нужным.
— А кто будет добывать еду, кров, одежду и прочие жизненно важные материальные блага?
— Первым делом Золотая когорта откроет путь к неистощимым и практически бесплатным источникам энергии.
— И ты уверена, что такой чудесный источник будет найден?
— Вот в этом я уверена на все 100.
— Хорошо, допустим, что твои Сайрусы Смиты найдут вожделенный рог изобилия и вручат его копии правительствам всех стран Земли. А что дальше?
— А дальше коммунизм — от каждого по способностям, каждому по потребностям.
— Это значит, ешь, пей, веселись и, конечно же, размножайся. И оглянуться не успеешь, как вся планета будет загажена отходами миллиардов и миллиардов глупейших преимущественно престарелых людишек. Зачем биться за место под солнцем и грызть гранит наук, если материальных благ и так выше крыши. Завалив людей всем, ради чего они во все времена напрягали свои силы и способности, ты лишишь их смысла жизни. А второе начало термодинамики никто не отменял. Люди всё равно будут стареть и умирать. Несомненно, желание отсрочить свой конец заставит их неустанно лечиться, тщетно пытаясь восстановить силы своих дряхлеющих тел. Я содрогаюсь от ужаса, представляя себе общество, состоящее в основном из стариков и старух, весь интерес которых сведён к заботам о продлении своего полурастительного существования. Бррр!
— Так что же мне делать, ради чего жить? — Ольга взглянула на меня с надеждой.
— Олечка, согласись, что, цель жизни взрослого трезво мыслящего человека не должна быть утопичной. Вот ты спроси себя, утопична ли твоя  мечта создания Золотой когорты? И, я уверен, твоя душа ответит: «Эта идея — типичнейшая утопия».
Ольга задумалась. Подошла к окну с видом на неухоженный двор и больше минуты смотрела на детскую игровую площадку. Потом, повернулась ко мне и глухо проговорила:
— Молодец, хороший ход. Продолжай свой разнос.
— Жизнь — дело не только трудное, но и долгое. Двигаясь к высокой цели, приходится решать много сложных, с виду нерешаемых задач. Иными словами, нужно быть успешным на своём поприще. И вот, послушай, к какому выводу я пришёл: преодолевая раз за разом сопротивление среды и собственную косность, человек...
— А что значит быть успешным? — гневно оборвала меня Ольга. — Быть лучше других? Утереть нос конкурентам, а всех несогласных по стенке размазать?
— Поясняю, — нарочито спокойно заговорил я. — Человек, по природе своей, раздвоен: с одной стороны, он индивид, способный самостоятельно оценивать окружающую действительность, а с другой, — член общества, которое устанавливает для него правила поведения. Несоблюдение моральных норм, принятых в обществе, рассеивает внимание человека и, стало быть, снижает его творческий потенциал. Поэтому человек, успешно решающий головоломные проблемы, живёт по совести, никому не вредит и никому не лжёт. А если он ещё и честен перед собой — честен предельно, до конца! — то, достигнув своей высокой цели, он может (невзирая на мнение других) ощутить себя не просто успешным человеком, а Прометеем, принёсшим людям огонь. Вот ради чего стоит жить.
Ольга снова глубоко задумалась.
— Милый Адик, ты даже не представляешь, как ты прав. Я столько лет потеряла! Где же теперь я найду себе новую цель жизни?
— А я нашёл для себя интересное занятие.
— И в чём же оно заключается, если не секрет?
— Я, вроде бы, нашёл путь к созданию лекарственных препаратов, которые существенно улучшают нашу способность к концентрации внимания.
— Насколько существенно?
— Пока на 15%, но это только начало.
— А как с побочными эффектами?
— Пока мы их не обнаружили.
— Надо же! — воскликнула Ольга. — И всё так просто! — она снова задумалась.
Её положительная реакция вдохновила меня ковать железо пока горячо.
 — Оленька дорогая, какое чудо, что мы встретились! Кстати, прикинь-ка вероятность нашего попадания в одно купе одного конкретного поезда, мчащегося по необъятным просторам России.
— Думаю, она существенно меньше вероятности погибнуть от падения метеорита.
— А не кажется ли тебе, что это сама судьба подаёт нам свой магический знак?
— Я не верю ни в магию, ни в судьбу, — отрезала Ольга.
— Мне всегда нравилась твоя прямота, и потому, зачем ходить вокруг да около. Видишь ли, Оленька, всё у меня есть: и работа, и квартирка, и небольшая группа способных молодых сотрудников, но нет в моём окружении личности, подобной тебе... такой многогранной, такой волевой и неистовой... Ольга, ты нужна мне со всеми твоими потрохами и заморочками, потому что я по-прежнему люблю тебя. Да ведь когда-то и я был тебе небезразличен. Время летит, пожирая нашу молодость, посему отважусь задать тебе самый важный для меня вопрос: «Ольга Яковлева, ты согласна стать моей женой?»
Повисла тишина, я дрожал как осиновый лист, а Ольга глядела на меня широко распахнутыми от изумления глазами. Потом взгляд её будто застыл — она задумалась. Я уже приготовился к отказу, когда раздался её уверенный и властный голос, голос валькирии:
— Чёрт побери! Но это же то, чего мне не хватало!
— Ты это про что? — от её странного ответа у меня похолодели кончики пальцев.
— Про повышение концентрации внимания с помощью твоих препаратов, — фыркнула Ольга.
— А как насчёт предложения руки и сердца? — пролепетал я.
— Милый Адик! Зачем задавать вопрос, когда знаешь ответ? Естественно, я согласна!
 
На следующий день мы подали заявление в местный ЗАГС. Я съездил в командировку и вернулся в Тюмень. Вскоре мы расписались, перевезли Ольгин скромный скарб в Академгородок, и стали жить-поживать, преодолевая сопротивление неподатливой окружающей среды.