Мах

Мужчина только раз в жизни хочет быть женщиной.
Ровно две минуты; два мгновения жизни сбились в мысль: «Был бы бабой, полз бы на четвереньках и рыдал. Плакал, ревел.
У-мо-лял».
Здесь им легче, да. Дамы программированы на выживание, у них вся жизнь выживание. В войну они зарываются в землянки вместе с малютками и когда оккупант кованым сапогом давит и мучает землю над её головой, она прижимает ладошку к скривленному болью и голодом личику своего двухгодовалого сына. «Тсссс», говорят ее слепо и недвижимо раскрытые очи. Тихо. Она рожает, и мужи не знают подобной боли. Женщина может быть скотиной и богородицей одновременно. Кляча сдохла. Иди, баба в хомут. Идёт.

Максу предложено доживать скотиной, а как родить не сказали.

Десять звонков Агнешке, один вопрос: научи, как выжить? Она не отвечала, снисходительно лицезрела его мятую физию в смартфоне. Добивала игнором с той стороны планеты, где он давно погиб. В её эплах и самсунгах он значился МаХ. «Детка, Мах это физика, скорость 333 метра в секунду». Она ничего не знала про физику. Экономила время на клавишах. Вместо заключительных согласных «кс», поставила крест. Латинское десять. Бабы живут и дышат образами, паутинами символов, знаков и волнующих предсказаний. «Я не поеду этой дорогой: неделю назад там сбили котёнка, позавчера черная женщина смотрела мне пристально в переносицу; священник перебегал в неположенном месте». Всё это к мору, голоду и войне.

Символом ее предательства стал Маугли. Привезла дочку из садика,  включила плазму, а там психоделический этот советский мульт с дождями, злобными тиграми и шакалом. Агнешка услышала дрянненькое торжество «Акелла промахнулся, Акелла промахнулся». И тут инсайт: она поняла, что её надули. Пока малютка, парализованная ужасом, досматривала клыки Шархана, Агнешка меряла широким шагом крупной польско-бердянской женщины все триста тридцать три метра их европейского  особняка. И желала вдуть ответно.

Она сдала Врагу всю Максову жизнь включая страсть к белково-кремовым пирожным и привычкой бормотать во сне.

«Потому, что ты вор, подлец и изменник родины», - объясняла она свой выбор в пользу Врага. Макс тогда посмеялся: трудно ранить гнилым словцом того кто живет в иных измерениях. Он был органической частью всемирной игры в фантики. А в транснациональных композициях границы весьма условны и весят три бумажных грамма.

«Агнешка, девочка моя, планета это цивилизация. Она тоже человек, только преогромный. И у нее должна быть одна голова. Одна, а не две. Таковы законы биологии. Редко кто из млекопитающих способен жить с двумя головами. Я бы не хотел вторую. Потому выбираю мозги и свободу мысли».

- Макс, ты Чапай, - резюмировала она, - и голова у тебя дебильная. Ибо будь она умная, ты думал бы своей. А не чужой.

Макс понимал Агнешку: чтобы выжить с двумя детьми, ей надо прилепиться к сильному самцу. Макс ослаб и ранен. Ходячий промах, позорище. Его выдавили из отечества словно гнойник, последней пощечиной сатаны  стал Шерхан и Интерпол. В песцовой её душе колуном воздвигся вопрос: «Что я буду делать, когда Макса поймают, всё отнимут, возможно убьют, всеобщая ненависть перекинется на семью, на нее, Агнешку, на деток».

- Та, что спасает малышей, предать не может. Ты виноват в том, что поставил под удар всё, включая себя.

Результат сей мысли только ярость благородная. О чем ты думал, Макс? Германия тридцатых тоже страсть как желала Адольфа главным фюрером всех немецких детей. Но когда советская мощь, румяные, ясноглазые и белозубые парни Орловщины, Калужской, Тверской, Владимирской, Новосибирской областей и всего Союза вступили мощным строем в фашистскую землю, тамошних прояснило, что Адольф – это Гитлер. И они до сих пор не могут себе это простить.

- Я не Гитлер, Агнеш, - трудно отбиваться от плевков любимой женщины, когда ты уже почти стёрт с лица земли.

- Ага, ты не Гитлер, - усмехнулась она, - хуже. Потому что ты вообще не знаешь, кто он такой.

Он угроза. Тигр, жрущий своих котят. Он отражается в ее радужках черно-жёлтыми полосами потому что она с детьми не сможет слетать к родителям на Новый год. Ее семья, хороводы среди мишуры, переливы тренькающих елочных игрушек; прозрачная свежесть тайги, внесенная с ёлкой в гостиную. Отменено. Она не свалится навзничь в хохоте с детворой на мягкий шерстяной ковер родного дома. Малышнячей возни среди подарков и двух белых швейцарских овчарок более уж не будет. Куда делся милый восторг? Чистота, лёгкая радость домашних встреч? Мама торопится обнять; внутри щемит радостью и горечью вперемешку. Тихая дрожь, мураши по коже. Всхлип радости, щепотка муки на маминой щеке. А после отец сгребает их, орущих весельем в одну кучу своими могучими лапами. Конечно, Агнешка может купить билеты и свалиться в родную Нижегородчину. Но вместо бабушки с пирогами их встретит игольчатый холод злорадства и постылого любопытства: «смотрите, жёнка грабителя, бандита и предателя не побоялась деток сюда притащить». 

Любовь, это без чего невозможно дышать. Без чего отражения твоего в зеркале не существует. Ее понимаешь только в минуты страшных своих озарений: наша жизнь более не случится, мам. Кто-то её отменил как рейс на Москву.  Агнешка смотрела в слепое окно, словно война уже началась. Всё забито черной фанерой.  Слёзы проели кожу. Она готовилась умереть здесь, в этом шебутном, карнавальном раю бездомной отверженной сиротою. Она хотела домой. Жены декабристов счастливицы: они остались в России. Они носили своим закованным в кандалы дуракам хлеб с молоком и знали, что вернутся обратно. Она не знала. 

«Ты не декабрист, Макс, а я просто мама твоих несчастных детей».
Она очень-очень хотела, чтобы он понял её.
Макс, это так просто. Любить.

Она молила вернуть жизнь обратно. «Не воюй больше. Тебе нынче не победить. Просто верни. Сделай так чтоб мы ночью заснули а проснулись в прошлом. Там, где ещё ничего не случилось. Где мы могли бы всё начать по-другому. Ты можешь?»

Не мог. Когда он родился, жизнь попёрла в его жилах напором перевернутого водопада. 1989 год, конец холодной войны, объединение всех Германий, эйфория визгливых свобод. Мама утром пекла ванильные сырники с мёдом. Салфеткочкой вытирала каплю сметаны с его подбородка. Папу назначили директором крупнейшего кирпичного завода. Не успел малыш сделать первый шаг, а уже стал частью стратегии нехитрых ваучерных спекуляций в сфере строительного бизнеса. Первые его слова: мама, папа и игровая приставка Денди. Затем Сега, Контра и Танчики. Ему повезло родиться частью того полпроцента российского населения, кто обрел достаток и золотой билет в будущее когда все остальные растворялись в долгах и палёной водяре. В пятнадцать он знал о счастье всё. Добрую часть души его составляли армии экранных убийц, смешные зомби, расстрелянные старушки и велосипедисты в Доте.

Когда его спрашивали, сколько трупов на его совести, он отвечал: ни одного и миллион. Сам он никого не убил. Но какой-то изощренный разум всучил ему джойстик с кнопками. С тех пор все, кто пытался это отнять, куда-то исчезли. Сначала зомби и трансмутанты из резидента ивла, потом цифровые людишки, срезанные автоматными очередями дотовского супергероя. Затем бизнес-соперники, давно забытые в придорожных кюветах и ямах.

В восемнадцать он пошел по папиным стопам, те приводили его в квартиры к одиноким старикам, они тоже потом пропадали. Зато появлялись суммы. Деньги пёрли потоком, хотя он никогда об этом их не просил. Он играл, легко скупая, отбивая, отжимая недвижимость и перепродавал ее. Он чуял все конъюнктуры как охотничья собака  вздрогнувшего марала в глубине чащобы. Шум в ушах, страсть, буйство эндорфинов. Заводы, квартиры, дома, коттеджи, стройки века. Предки гордились толковым пронырой, способным добыть изумрудную россыпь из любого бетонного хлама. Он отдавал им половину добычи. И зачем-то очень хотелось отдать миллион самому захезному детдому России. Перечислял ежемесячно чуть меньше и очень переживал. «Мама, я ведь хороший?».
 «Да сынок. Мы гордимся тобой».

 Где-то в подвалах, в нетопленных избах еще живые глаза стариков обращались в стеклянные. Зимой в изломах морщин застывали холодные слёзы.

Когда родилась дочка, он не понял причин всеобщего ликования. Сморщенный комок биомассы в коконе из одеял и розовых ленточек. Он купил беруши, чтобы не слышать её бесконечного ора.

- Ты не любишь ее? – Агнешка держала малышку на открытых ладонях как блюдо с караваем. Протягивала ему.

Он тогда задумался. А что такое любовь? И не смог ответить.

Враг не разделял его убеждений. Два года назад он вышел из болотных туманов и угрюмых трясин. Глаза у него водянистые. Он сильнее Макса, возможно, там связи и выходы прямо на сатану. Он отнимал бизнесы по частям. Отвоевывал территории со спины, ударами по локтям. Не шел на консенсусы и переговоры. Стал звучать спокойным тоном директора школы для малолетних преступников внутри головы, около гипоталамуса:
«Я загоню тебя в угол и ты умрёшь».

За что?

Одна из стеклянных старушек, забытых в сугробах, родная ему. Да что там, все родные. И он ненавидит Макса за каждую их ледяную слезу.

Враг мой, ты сам разве никого не убил?

Когда-то Враг воевал на войне, о которой не говорят. Однажды он расстрелял попавшего в плен бандита. Враг вывел его к котловану. Предложил присесть на земляной вал покурить. Они сели, закурили. Враг спросил, есть ли у казнимого что на прощание. Тот кивнул: в кармане письмо. Матери, дескать, передать. Враг взял конверт. Они докурили, встали спокойно. Пленный долго и глубоко вдохнул. Враг тихо приказал повернуться затылком. Выстрелил. Всё.

Когда голос Врага включался внутри,  Макс хватался за голову, выл и верил, что сумасшедший. Агнешка трясла его за уши. Она вычитала, что такое случается, когда очень хочешь понять того, кого понять невозможно.
«Ты разговариваешь сам с собой от его имени. Хотя телепатию тоже нельзя исключать».

Раньше он ничего не боялся. Но сейчас представил маму в стылой избе давно сгнившей деревни. Макс. Что бы ты сделал с тем, кто забыл её там? А?

У него всегда было много врагов. Но страшно стало только теперь.

Когда Агнешка учуяла его страх, то отреклась от него. Трус зол, оттого непредсказуем и агрессивен. Он гоним и опасен вдвойне, ибо с ним гонят её. Гонят детей. Она не хотела бросать Москву и родную Нижегородчину, но старшую дочку не приняли в первый класс элитной гимназии. Отказали,  несмотря на пока ещё разнообразные возможности Агнешкиных банковских карт. «Причем здесь моя дочь?» - ревела она директрисе. Та отвела глаза. «Взрослые могут понять и остановиться. Сорванцы нет, Агния. Вашей девочке у нас будет плохо. Её затравят. Вы даже не представляете, на что способны совсем первоклашки, когда видят ужас про вашего мужа по телевизорам и интернетам. А я отвечать за сломанные души ваших детей ни перед будущим, не перед Богом совсем не готова. Я простая, обыкновенная баба. Поймите меня».

- Он мне не муж, - произнесла она. И поняла, что пойдет дальше.

«Я любила тебя Макс», и это не ностальгия. Приговор.  «Если даже я виновна перед тобой, в этом виноват прежде всего ты». Отныне и навсегда, в моих преступлениях ты будешь повинен как исходная их причина. 

Она едет встречаться с Врагом. Он умный, жесткий, у него принципы и несгибаемое упорство в ненависти и любви. Из минусов: Агнешка не та женщина, что способна его свалить. Хотя ей было бы интересно и приятно. «Ради своих малюток я согласна на всё», - кивает она; впрочем, не только ради малюток.
У него бизнес-проект для неё. Все Максовы деньги. А это много, Агнеш. Непостижимо много. Но, сущая мелочь, надо добить. Добить отца твоих детей. И сделать это должна ты.

Макс живо представил ту беседу Врага с Агнешкой. Его тихий бархатный голос, его водяные взоры ей в душу. «Вы понимаете, Агния, что это может убить вашего мужа?». «Да. Только он мне не муж».

Агнешка умная женщина, она не обрушилась к вражьим подошвам в сопливых мольбах о семье. Взглянув на него, она поняла бессмысленность бабьего плана. «Макс, он воевал. Это видно когда смотришь ему сквозь белёсые роговицы в промёрзшую словно Арктика преисподнюю». Они не верили, что где-то и с кем-то он может быть человеком. «Бог», - почти влюбилась Агнешка. «Дьявол», - ненавидел Макс.
 
Ненависть Максова покойна как дно океана. Сейчас, признав поражение, он  любуется победой Врага так же, как наслаждался б своей. В психологии это называется встать над собой и объять свою гибель глазами свидетеля. В онкологии стадия принятия. В православии смирение, коленопреклоненная совесть пред образами.
Во всяком случае лучше, чем признавать себя ещё и мазохистом до кучи.

- Ты предатель, - заявил ей, узрев, что она делает.

Промолчала. В её философии предать предателя нормальное дело. «Ты первый начал»: единственный аргумент.

У Врага  доводов куда больше. Он казался  учителем и почти сочувственно выговаривал двоечнику с повисшей вихрастой башкой: «Не злись на меня, Макс. Но Агнешка твоих рук дело. Что желаешь ты от фемины, познавшей твой смрад?». 

Макс был математическим прощелыгой, игроманом и идиотом. «Волк с Уолл-стрит», скан его жизни. На двадцать третьей минуте фильма весело орал Агнешке:

- Это я, я, смотри, это же я, - он утыкал пальцем мордастую физию раскормленного и шального мультинаркомана Ди Каприо.

В отличие от киногероя, Макс не мог сдаться властям и начать новую жизнь простого преподавателя школы начинающих бизнес-неудачников.

«Ди Каприо никого не убивал, - шелестел в его голове прохладный речитатив Врага, - ты убивал просто так, играя. Ай-ай-ай, Макс. Ты очень плохой мальчик».

Кому-то приходится устранять рухлядь с дороги в уютное дорогое будущее. В тот раз хламом объявлены были бычары, творившие беспредел с его, Макса, именем на устах. Сейчас мир требовал культуру,  приятную обществу форму решений и их воплощений. Два перестарка стали излишни. Музейные раритеты. А Макс не любил историю. Спроси, когда была Куликовская битва, он расстроится, ибо не знал никогда. Его ареалы суть математика, финансы, оффшоры и власть: кузница, где куются алгоритмы бизнес-побед. Система простых выходов из сложных задач и уравнений. Шуршащий купюрами бихевиоризм; он попробовал прижать местные власти, но простых денег мало. Нужны сакральные жертвы.

- Макс, это ты сделал, о ужас! – взвизгивала она, когда бычар обнаружили в канализационной трубе под зданием мэрии и гордумы. Вскрытые парни служили намеком кое-кому о вроде бы навсегда прикрытых делишках.

- Агнеш, ты ж их не знала. О чем шум? – он хотел, чтобы любимая женщина познала грустную иронию его скорбных дел. – А ты сможешь принять меня таким вот?

- Пшел ты. Не туда лезешь, - шипела она. 

О. Агнешка умнее его. Потому исполняла вражьи приказы воодушевленно, словно добрая волонтерка в хосписе для смертельно больных инвалидов серого вещества. Мини-камеры, жучки, интеллектуальная аппаратура слежения. Враг её ручками стал Максиным Большим Братом. Управление противником, кажется так это именовал какой-то древнекитайский главарь. Дьявол, обратившись Котом в сапогах, превратил Макса в хомячкового противозу. Сам же обернулся Агнешкой и ею объявил, что знания о нескромных нюансах Максова поведения, обжорстве, привычке чесать живот после ужина, горланить песни Аниты Цой в ванной, являются абсолютными, истинными и обжалованию не подлежат.
«Ха-ха-ха», - тихо булькал  вражина глоткой любимой женщины.

Максу казалось, что Враг познал его куда глубже Агнешки.

- Со всем этим тебе лучше в тюрьму не садиться, - хмыкала та.

Макс открыл для себя ту историю, что забыть не получится. Можно выжечь каленым железом татушку с именем отроческой влюбленности «Милка-коза» на левом своём филее. Забыть обо всем, что было до вчерашнего дня. Даже братву в мэрской трубе. Проблема с другими. Они всё равно увидят. Поскольку в различных одеждах и даже без оной он увековечен видео-скайпами. Гаджетами, кои она умудряется всунуть в каждую трещинку в каждом углу.

- Ты прям заправский электрик, детка, - резюмировал Макс, вытаскивая микроглаз из прикроватной лампы.

- Зря стараешься, их миллионы, – парировала она.


Макс втюхался в Агнешку несмотря на сотню других своих женщин, ходивших вокруг толпою. Они были разными, но породистыми; он ценил чуткую большеглазую хрупкость, почти детскую трогательность своих девочек. Чтоб дрожала под ладонью, краснела и тупилась при первом свидании. Восточное воспитание, нервные арабские лошадки, гибкие, тонконогие и послушные.

Агнешка попалась в его табун сверхъестественным образом. Он всегда мало пил, но тут запёрся в охотничий кабак: по стенам медвежьи и лосиные морды. Медведи скалились, лоси свешивали мягкие целовальники и не знали, что погибли.  Макс уставился в пластиковый лосиный глаз. В руке пиво, в коричневом окуляре зверя вечный покой и одобрение трезвого образа жизни. «Когда умру, - отчего-то громко заявил Макс, - попрошу Бога чтоб только не лосём меня заделал. Вот кем угодно, но не лосём».

- Макс, брось чучелу рога мотать, что за базар с сохатым? Хорош ты на трезвяк орать, пора уж быть поддатым.

Други алкали наглючиться «Абсентом» раритетного тысяча восемьсот лохматого года, он же зелёная монотерпила, он же туйон, он же ментолка формулой C-10H-16, O-о-о!

Макс чуял западню и отказывался: мужики, меня терзают смутные, что негоже нам вкушать туйон зеленый, бо то от сатаны.
«Я только пиво».

- Тооолькааа, рюмка водки на столе, - в восторге вопила  команда, заливаясь жирной зеленкой из горла, словно гусары советским шампанским, - пей до дна, иначе жизнь выходит днищем. Иначе не жить. 

Согласившись про нежить, Макс отлепился от мертвого глаза и узрел девочку. Она шла тараном, колыхаясь белым, богато скроенным телом молочно-кисельного оттенка, густая бежевая львиная грива окутывала ее почти до пола, и на километр веяла горячей медовой сдобой.  Отчего-то невменяемо запьянев, он заорал приятелям о жгучей потребности произнести два слова.

- Так скажи, - вопили они в ответ, - скажи два слова.

Он опрокидывал в себя бриллиантовую монотерпилу с пивом и требовал два слова, изумляясь явной дури сидящих рядом.  Два слова, парни. Ну как вы не соображаете, всего два слова мне нужно сказать.

- Так скажи, - буянили они, - свои два!

Превозмогая застрявший в глотке сопливый клейкий спазм, он выдавил:

- Хочу льва.

В ответ администратор, бледно шатаясь, объяснил что у них имеются только косолапые лоси. В виде шкур на стенке и стейка на кухне. На крайняк из подвала можно вытащить молью пожратую лису. Но льва у них точно нет. Его и в музее природы не имеется. И достать его тоже нет никакой возможности.

- Врешь, сволочь, - дышал ему в лицо зеленым перегаром Макс, - есть лев. Лев ест.

Макс резко упер указательный палец в сторону дивы. Большая бежевая девица всасывала вермишель маленьким карамельным ротиком. Поскольку все застыли и решительно отказывались что-либо предпринимать, он, сметая столики и медведя, ринулся завоевывать льва самостоятельно.

Она спокойно и весело предложила ему присесть и доесть спагетти из ее тарелки. Он сел и доел.

- Меня часто по телеку показывают, - сообщил, дожёвывая.

- Я знаю, - кивнула она, отпивая имбирное варево из трубки.

- Ну и как? – настаивал он.

- Так себе, - она пожала плечами.

Она была категорически не во вкусе. Толстая, по сравнению с его чахлыми и прозрачными бэмби-нимфетками; под сиреневой водолазкой и мини-юбкой она казалась мощной, монолитной как опора владивостокского моста и по-мужицки сильной. Большие руки, ноги и грудь; со всем этим хотелось тотчас сразиться в армреслинг.

- Меня Агния зовут.

- Барто? – переспросил он.

- Сам ты манто, - злобно насупилась она из-под собольих бровей. Но тут же улыбнулась, помирилась и затарахтела, - можешь Агнешкой звать. Я по папе полька.

- Ты по-пе-попо-па?

Зеленое пойло, что подливали ему в пиво тихим шипением кипящего тархуна растворяло мозги. Язык обратился в прущее из квашни тесто. Несмотря на тесто, Макс икал и пытался слюняво обожать ее круглые польские колени. Она зачем-то расстроилась и отстранилась:

- Вообще-то я кандидат экономических наук.

Даааа? Рухнув башкой об стол он ржал до ишачьего рева, до судорог, ийа-хахах-ха, упав мокрым носом в скатерть, топоча под столом ногами так, что звенели и подпрыгивали все стекла и хрустали в округе.

Он дрался, когда его отрывали от скатерти и покусал руку с нашатырём, не почуяв нашатыря.

Наутро, рыгая зеленью, потребовал вернуть Агнешку. Ему было наплевать зачем ему мешали в пиво и отчего он напрочь забыл лосей и медведей. Главное, он помнит её. И она ему нужна. И если её не найдут, не возьмут живьем и не приволокут в расположение, он лично расстреляет предателей.

Через час ему позвонили и доложили:

- Макс, она не поедет. Дескать, сильно опечалена твоим поведением в ресторане «Рыбак и охотник».

Он влез в машину и, захватывая по пути всевозможные торты, конфеты, больших плюшевых зайцев, тигрят и гигантскую корзину разномастных цветов ворвался к ней в технический университет на кафедру прикладной экономики. Она обернулась к нему. Толстенный том Марксова Капитала подмышкой, длинная строгая юбка, львиная грива подвязана в  пушистый песцовый хвост.

- Знаешь, - сказал он, свалив к ее туфлям плюшево-цветочные трофеи,
- знаешь. Всё было в моей жизни. Но никогда, слышь, никогда ещё у меня не было кандидата экономических наук.

Она смотрела детским кареглазым упреком. Он понял, что влип. Где-то в пыльных углах завистливо скрипели старые институтские кошёлки.

Ей двадцать пять, она краснодипломно завершила вышку. Поступила в аспирантуру, тут же напахала дисер. В течение года обрела степень и почет.

«Я всё сделала сама, а ты ржал как слюнявый даун на поминках».

Оказывается, женщины не забывают такую чушь. Вся фиговина эта необходимо укладывается в их необъятное бессознательное а затем прёт во все стороны мохнатой плесенью. Он просто сказал «забудь», захватил её в охапку и потащил. Но умные бабы ничего не забывают и всем мстят. И у них сто тысяч оправданий.

«Я отступилась от тебя, потому что любила тебя. Когда-то».

Однажды она пришла, губы бледные, глаза по плошке. У какой-то знакомой вчера умер ребенок, совсем кроха. Макс за компом сводил финансовую документацию. Она сипнула: «Меня трясёт, давай напьемся водкой». Он психанул: графики и таблицы смешались, цифры прыгали, женщина вела себя странно, видит же в конце концов, чем занят.

- Ну и что? – пытался он отвязаться от нее, - вчера же дело было. Пора б уж абстрагироваться что ли.

Что ли? «Зачем ты еще жив, Макс? Для чего ты вообще здесь нужен?».

Потом она скажет ему «Не знаю как у вас, мужиков, но у нас любовь проходит вот так. Азбукой Морзе по мозгам. Точка-точка тире». А он не понимал. Вечером пришел мириться: «Прости, Агнеша, у меня мозги с трудом переключаются. Я компьютер, да. Машина».

- Когда-нибудь сдам тебя в металлолом, - она ответила искренно и увернулась от поцелуя.

Есть такие женщины, которые всегда держат слово. Она слила его, перевернув сливной водопад в нужном себе направлении. И теперь он тоже в канализационной трубе. Идущей в ад непременно.


Макс пил Джек Дэниэлс из горла, сидя на полу по-турецки . Он понимал, что им сегодня придется закончиться. И Максу и Джеку. Но сначала он добьет черный кофейный виски, а затем выбьет себе мозги.

- Вот тебе я повешусь, -  Макс с силой сжал кулак и резко вскинул в сторону правого верхнего угла своей одинокой комнаты. С белым потолком, но без права на надежду.

Он хотел написать Врагу. Например: «Ну ладно. Готов выслушать твои претензии, требования и, в общем, готов». Потом стер. Усмехнулся. Бизнес-планы более не катят. Макс обычно бывал умным на выходы, видел их. Но сейчас его нейронные сети искрили, словно закоротившая проводка. Снопы искр и ничего, никаких верных ответов. «Садись, два».

Вспомнился пленный, расстрелянный Врагом в котловане. Скупо, скромно, по-мужски. Уж лучше так.

Он втянул пойло долгим глотком, щеки ввалились, горло саднило: слишком много ранок, словно битое бутылочное крошево режет изнутри. Макс написал и стёр три письма. Последнее заканчивалось криком: «Чего ты от меня хочешь?».

«Всё кроме тебя», - так бы ответил сам, окажись победителем. Удалил и это.

Пока лез за оружием, наткнулся на машину времени. Агнешка просила: верни всё назад. Как, любимая? Машина времени это всего лишь родительский кассетник. Ви-дак. Суёшь пластиковую кассету-коробочку, там словно сыпется что и потрескивает. И потом пшшш, аутичный робот Вертер, он же  Ганнибал Лектор садистки растянул гласные закадрового текста мушкетёрским прононсом.

Забавно. Сохранилась киношка «Выхода нет». Американская Никита. Но чтобы прозреть о причинах казни девочки Фонды методом смертельной инъекции нужно выключить озвучку. Очень мешает.
Как они могли это смотреть и не свихнуться разом всем своим девяносто-годовалым сообществом?

Сегодня днем он позвонил маме чтобы узнать, почему они не свихнулись там у себя. Отчего она не звонит как обычно по вторникам и четвергам. Она сняла трубку и молчала в ответ. Он ей: «Мам, привет. Как ты вообще?». Макс тосковал; он бы продал сам себя лишь бы увидеть ее. Как ты там, а?

А она в ответ выключила звук. Будто он робот Вертер и Ганнибал. Вместо маминого слова электрический скрежет, холодные сполохи в трубке.  Он слышал бухи её сердца: как же ты мог, Макс?


Потом он сполз на пол и чуть не задохнулся в мрачной соленой воде, хлынувшей невесть откуда. Наверное у соседа прорвало и ледовитый океан льётся Максу в глаза. Он забыл, что у него нет соседа. Пустынный ненужный особняк, откуда сбежали даже английские привидения.
На четвереньках лез к сейфу. Тот был пьян и шатался. Пришлось ловить и удерживать его дверцы, чтобы открыть. Вытащил Глок-19. Прости, мам, подумал он. Пил виски. Снова подумал: почему так всё, а? ну почему?

И выстрелил. Потом еще выстрелил. Затвор щелкал сухой пылью и воняло смазкой. Он стрелял себе в оба виска и в рот, в сердце  два, три, десять раз.

Мам, ну почему так?

В патроннике были патроны. Полный набор. Но чертовы пули застряли, словно склеенные «Моментом». Глок подло заглох. Зато объявился глюк Агнешки, лезущий из темноты. Он, Агнешка, стремился драться. Зачем? Макс не сопротивлялся совсем. Валялся бесформенной биомассой и сознавал, что не одолеет её в армреслинге. Никогда-никогда. Он свернулся калачиком на полу, закрыл лицо, сглатывал соль и кровь.

Потом она села рядом. Тяжко дышала.

- О матка бозка, пся крёв – ругалась по-польски. Ладони у нее помидорного цвета и опухли.

- Откуда ты здесь? - спросил он.

- Вернулась сказать, что ненавижу тебя, - ответила она, пьяная и мокрая от какой-то воды на щеках. Видимо, сосед у них всё-таки есть. Напокупают квартир, зальют всех и сбегут в монархическую страну. Гады.

Он вспомнил квартиры, бег в никуда и сообщил:

«Моя мама сказала что я ей больше не сын». 

Агнешка забрала его вихрастую башку в охапку.


У неё затекла даже макушка от скрюченной неподвижности на полу. Пойло давно добила и всю ночь баюкает Макса. Он уткнулся ей носом в живот. Она не знает, что будет завтра. Может, они разорятся совсем. Пойдут по миру, а следом их расстреляют в подворотне. Это наверное справедливо. Дети сейчас в Нижегородчине, там бабушка с дедом и две белоснежных швейцарских овчарки.
Очень хочется пить. Она зачем-то лохматит его вихры. Он сопит, а она повторяет: ты дурак Макс. Ну какой же тупица.
Ведь это так просто. Любить.


_________________________________

История основана на реальных событиях. Главная героиня на самом деле неплохая актриса, посредственный, склонный к предательству, двойной осведомитель и увлеченная КВНщица. Этакая своеобразная реинкарнация Маты Хари, пожалуй в несколько лучшем, нежели сама Мата, варианте. Из "минусов" Маты, вернее,  Маргареты Гертруды Зелле - её давно уж нет в живых: расстреляна  она французами 15 октября 1917 года, тем и успокоилась. К тому же не такая яркая красавица. Хотя, несомненно Зелле и наша героиня очень похожи внешне.

Одним словом, продолжение следует.