Зимние радости

ЗИМНИЕ РАДОСТИ

НА ЭВГЕНИИ ПОЛЕ

. Мужчина стоял на полу ванной,
Пока бушевала буря за окном ,
Одна рука была на водопроводном кране,
Другой - на изливе.

Он отчаянно пытался повернуть вилку,
Но тщетно он пытался:
«Я все вижу, меня предали,
Вода замерзла», - кричал он.

Спустившись на кухню, он бросился,
И в подвале голубь,
Долго старался он выключить свечи,
Но тщетно он старался.

«Гидрант, может быть, еще работает», -
воскликнул он обнадеживающим тоном.
Увы, гидрант тоже замерз,
Как камень.

Произошел взрыв, водопроводные трубы
и пробки, о, где они были?
Спросите бездушного сантехника,
который на следующий день звонил.
[Стр. 1869]

ДЕМОН ИССЛЕДОВАНИЯ

ДЖОНА ГРИНЛИФА УИТТЬЕРА

Домовой сидит в комнате шотландца,
ест свое мясо и пьет его эль,
И бьет горничную ее неиспользованной метлой,
и ленивого болвана своим праздным цепом;
Но он подметает пол и молотит кукурузу,
И уносит его до рассвета.

Тень Дании сбежала от солнца,
И призрак Коклейна с чердака амбара приветствовал,
Дьявол Фауста был верным,
демон Агриппы в ужасе,
И дьявол Мартина Лютера сидел
Рядом с крепким монахом в светской беседе .

Морской Старик на шее того,
Кто семь раз пересек бездну,
Обвивал каждую худую и иссохшую конечность,
Как кошмар во сне.
Но он выпил вина, и Синдбад
наконец сбросил со своей спины злую тяжесть.

Но демон, который приходит день за днем
В мою тихую комнату и в укромный уголок у камина,
Где свет в оконной раме падает тускло и серо
На выцветшую картину и старинную книгу, Он
более печален, чем любой, чьи имена
хорошо известны добрым королем Яковом. .

Нет бремена, как Калибан,
Нет посыльного, как Ариэль,
Он приходит в образе толстого старика,
Без стука кулаком или колокольчика;
И откуда он приходит, или куда он идет,
я знаю, как я знаю ветер, который дует.

Толстый старик в жирной шляпе
Ссутулившись до темного, красного носа,
И два серых глаза, окутанных жиром,
Смотрят в очки с железными луками.
Читайте и внимайте, и вы, кто может,
охраняйте двери свои от этого старика!

Он приходит с небрежным "Как дела?"
И садится в мое кресло;
И моя утренняя газета и брошюра «Новая
осень» под его особой заботой,
И он вытирает очки и прочищает горло,
И, пуговица за пуговицей, разворачивает свое пальто.

А затем он читает с бумаги и книги,
Тихим и хриплым астматическим тоном,
С флегматичной одинаковой позой и взглядом
Того, кто читает про себя;
И час за часом мои чувства приходят в себя
Этот хриплый хрип и этот мрачный гул.

Цена акций, аукционные продажи,
Песня поэта и ликование влюбленных,
Ужасные убийства, морские штормы,
Список браков и jeu d'esprit,
Все доходит до моего уха одинаковым тоном, -
[Pg 1871] Я содрогаюсь от каждого, но дьявол продолжает читать!

О, сладко, как вода в полдень
над моховыми корнями какого-то лесного дерева,
Вздох ветра в июньских лесах,
Или звук флейты над лунным морем,
Или тихая тихая музыка, может быть, , который, кажется,
плывет в мечтах дремлющего певца.

Так сладок, так мил серебристый тон,
О ней, в черты которой я иногда смотрю,
Когда я сижу накануне рядом с ней в одиночестве,
И мы читаем по очереди из той же книги,
Может быть , какую-то сказку из старины,
Какой-то любовный роман или причудливая старинная рифма.

Потом, когда рассказ идет о горе, -
Жалоба какого- то узника через свой бар в темнице,
Ее голубые глаза блестят слезами, и низкий,
Ее голос вдали опускается, как стон;
И я, кажется, слышу вопль этого заключенного,
И его лицо смотрит на меня измученным и бледным.

И когда она читает какую-нибудь веселую песню,
Ее голос радуется, как апрельская птица,
И когда сказка о войне и неправда,
В ее словах звучит звук трубы,
И я, кажется, слышу шум воинства,
И вижу подбрасывание плюмажа и копья!

О, пожалей меня тогда, когда день за днем
Крепкий злодей темнеет дверь моей гостиной;
И читает мне, может быть, ту же самую песню,
Что таяла в музыке прошлой ночью,
Из уст, как сладкие губы Гиласа,
[Pg 1872] И двигалась, как две розы, которые встречаются зефиры!

Я пересекаю свой пол нервной походкой,
я свистю, смеюсь, пою и кричу,
Я взмахиваю своей тростью над его головой,
И разжигаю огонь, чтобы испарить его;
Я опрокидываю стулья и барабаню по стеклу,
И напрасно зажимаю уши руками!

Я изучал Гланвилля и Джеймса Мудрого.
И волшебные фолианты с черными буквами, которые повествуют
о демонах любого имени и размера
Предполагается, что христианин встречается с ним,
Но ни намека, ни на строчку
Я могу найти такого читающего злодея, как мой.

Я пересек Псалтырь с Брэди и Тейтом,
И положил Букварь над ними всеми,
Я прибил подкову над решеткой,
И повесил парик на стену своей гостиной
Однажды, как говорят, носил ученый судья,
При Салемском дворе в день колдовства!

«Conjuro te, sceleratissime,
Abire ad tuum locum!» - все еще
Как видимый кошмар он сидит рядом со мной, -
экзорцизм утратил свое мастерство;
И я снова слышу в своей комнате с привидениями
Хриплый хрип и мрачный гул!

Ах! Похвали меня Марии Магдалине
С ее семикратными язвами блуждающему еврею,
К ужасам, преследовавшим Ореста, когда
ярости его полуночные занавески задернулись,
Но очаруйте его, вы, кто очаровывать его можете,
Этот читающий демон, этот толстый старик!
[Pg 1873]

ДЯДЯ БЕНТЛИ И ПЕТУХИ

ХАЙДЕН КАРРУТА

Бремя дяди Бентли всегда лежало на нашем городе. Не имея ни тени своего дела, он сделал чужие дела своим и заботился о них в любое время года, особенно вне его. Если есть что-то, что никто не хочет делать, дядя Бентли прилагает к этому свои усилия.

В одно теплое летнее воскресенье мы все были в церкви. Наш пастор взял отрывок о подставлении другой щеки или похожей на нее щеке за свой текст и проповедовал о мире и покое и непротивлении. Вскоре он привел нас в благочестивое настроение, что, должно быть, было приятно видеть и ободряло хорошего человека.

Конечно, дядя Бентли был там - он всегда был и навсегда на передней скамье, вытянув шею и глядя назад, чтобы увидеть, есть ли что-нибудь, что не нужно делать, что он может сделать. Он всегда возился с огнем зимой и возился с окнами летом, и с каждым делал все, что в его силах. Его самой сильной церковной точкой было вступление. Не довольствуясь тем, что незнакомец входит в наши ворота, он проводил всех нас и всегда сажал на скамейки только с людьми, с которыми мы не хотели сидеть. Если вы не следовали за ним, когда он брал вас на буксир, он останавливался и укоризненно оглядывался назад, описывая рукой могучие втягивающиеся кривые; и если вы притворялись, что не видите его, он издавал низкий [Pg 1874] свист, чтобы привлечь ваше внимание, при этом рука работала прямо, как голландская ветряная мельница.

В то самое теплое летнее воскресенье дядя Бентли был на месте в своем длинном пальто с широкой юбкой, странном, темном, бутылочно-зеленом, лилово-синем. Он возвестил свою безмерную радость и собрал двух мужчин на одной скамье и дал им по единому сборнику гимнов, которые в будние дни не разговаривали друг с другом. Надо сказать, что мы задолго до этого образовали глагол «дядя Бентли». Дядябентли поступил неправильно. Это был правильный глагол: unclebentley, unclebentleyed, unclebentleying. Эти два безудержных врага на одной скамье были лишены всякого ублюдка.

Министр плавно рассуждал о мире, когда заметили, что дядя Бентли вскинул голову. Он услышал звук снаружи. На самом деле это было не что иное, как кукареканье одного из молодых петухов дьякона Пламмера. Дьякон жил поблизости, и голосовые приношения от его домашней птицы были частыми и перестали интересовать никого, кроме дяди Бентли. Затем в паузах между периодами проповедника мы слышали хлопанье крыльев с внезапными остановками и взрывами. Эти невозрожденные птицы, неспособные понять слов доброго человека, дрались. Даже это нас не интересовало - мы были привержены миру. Но дядя Бентли вскочил, как дурачок из ящика, и понесся по проходу. Конечно, он считал, что петухи мешают служению, и что его долг - выйти и остановить их. Мы услышали энергичное «Шаос!». и "Возьми это!" и "Consairn yous!" а затем вернулся дядя Бентли с очень важным видом, и, проходя по проходу, он огляделся и кивнул головой, сказав так ясно, как слова: «Вот, где бы ты был без меня?» Еще одна дерзкая ворона вплыла в окно. [Стр. 1875]

В следующий момент снова начался шум и хлопанье крыльев, и по проходу пошел дядя Бентли, длинные хвосты его пальто плыли позади него, словно облако. Снаружи поднялся шум, и дядя Бентли вернулся на свое место, на этот раз обернувшись и хрипло прошептав: «Я их починил!» Но это было не так, потому что еще дважды повторилось одно и то же. В последний раз, когда дядя Бентли возвращался, у него было спокойное, уравновешенное выражение лица, как будто следовало бы сказать: «Теперь я их починил!» Нам бы больше понравилось, если бы петухи починили дядю Бентли. Но никто не обратил особого внимания, кроме дьякона Пламмера. Ему пришла в голову мысль, что, возможно, дядя Бентли убил птиц. Но он этого не сделал.

Однако снаружи не было беспокойства, и через некоторое время проповедь закрылась. Надо было собрать какую-то особую коллекцию. Конечно, дядя Бентли всегда настаивал на том, чтобы забрать все коллекции. В этот раз он вскочил и схватил тарелку с большей энергией, чем обычно. Его борьба с петухами явно стимулировала его. Вскоре он сделал обход и подошел к столу перед кафедрой, чтобы отложить свой урожай. Когда он это сделал, мы, к своему ужасу, увидели, что длинные хвосты этого нелепого пальто сильно взбудоражены. Нас охватило тошнотворное подозрение. В следующий момент один из этих воинственных молодых петухов высунул голову из карманов пальто. Один издал хриплый ворона, другой сделал яростный удар. Дядя Бентли уронил тарелку россыпью монет, схватил юбку пальто в каждую руку и вытащил ее вперед. Обе птицы были выброшены на пол, где они бросились на нее молотком и щипцами. То, что произошло после этого, в большинстве наших воспоминаний размыто. Все, что можно сказать наверняка, - это то, что в собрании был шум, особенно в младшей части; что [Pg 1876] диакон начал неудачно нырять за своей домашней птицей; что органист закричал «Вперед, христианские солдаты», и что служитель отмахнулся от нас без благословения на фоне громких криков «Шу!». "Я крутой!" и "К черту надоедливых тварей!" от вашего дяди Бентли.

Помогло ли это подчинить дядю Бентли? Не в последнюю очередь; он выжил, чтобы творить и похуже. [Стр. 1877]

СВЕТЯЩАЯСЯ МАРКА

ЖЕЛЕЗОНЫ. Сюда

приехал человек из Айдахо
с большим запасом горнодобывающих предприятий.
Он привез в качестве образцов
много горной породы.

Акция стоила цент за фунт,
если сложена стопкой.
Камень стоил полтора доллара
за кубическую милю.

Мы посадили его вечером,
«Средние тени тусклые и темные;
Мы поставили ему эпитафию:
«Смерть любит горную акулу».
[Pg 1878]

РАСПИСАНИЕ КНИЖНОЙ ЧЕРТЫ [3]

КЛИНТОНА СКОЛЛАРДОМ.

Сегодня, когда я наелся досыта на кэкстоне
, - вы знаете, Уилл, -
я выполз на колофоне,
Чтобы погреться на солнышке;
И, свернув свою насыщенную длину,
я почувствовал, что моя в то время сила
постепенно ускользает от меня, пока
я не погрузился в глубокий сон, в
котором я шел по бесконечному лабиринту,
И все мои дни обедал в Какстонах.

Затем я внезапно проснулся. Увы!
Что произошло во сне?
Этот бесценный ряд первого издания -
Приземистый кварто и высокий фолиант -
во сне совершенно исчез;
Вместо этого на моем изумленном взоре
рвутся новейшие романы - веселый
И самый неприятный массив!
Я, который задрал лучшее,
Почему я должен быть лишен собственности
И голодной смертью или худшей
диетой жестоко быть проклятым?
[Pg 1879]

ПОЭМА СТРАСТИ ЧАРЛЬЗА

Ф. ЛАММИСА

Много-много лет назад
на острове у моря
жила девушка, которую вы могли не знать
По имени Каннибали;
И эта девушка жила без единой мысли, кроме
страстной любви ко мне.

Я был ребенком, а она была ребенком
- хотя у нее были вкусы взрослой Фиджи -
Но она любила любовью, которая была больше, чем любовь,
Моя тоскливая каннибали;
С любовью, которая могла бы взять меня жареным или жареным
Или сырым, в зависимости от обстоятельств.

И это причина того, что давным-давно,
На этом острове у моря,
мне пришлось перевернуть столы и съесть
Мою пылкую каннибали -
Не совсем потому, что я любил ее,
Но чтобы сдержать ее привязанность ко мне.

Но звезды никогда не восходят, но я думаю о размерах
своего каннибали в горячем горшке,
И луна никогда не смотрит, но приносит мне кошмары
о моем каннибали с ребрами;

И всю ночь она беспокойна внутри,
Моя все еще неудобоваримая невеста-красавица,
В ее бледной могиле, которая есть Я,
В ее торжественной гробнице, Я.
[Pg 1881]

НАСТОЯЩИЙ ДНЕВНИК НАСТОЯЩЕГО МАЛЬЧИКА

ГЕНРИ А. ШУТА

11 марта 186 г. - Утром ходил в церковь. все было написано. Мистер Леннард настаивал на том, чтобы любить наших врагов, и сказал каждому, если у него есть какие-либо гневные чувства к кому-либо, подойти к нему, пожать руку и посмотреть, насколько лучше вы себя чувствуете. Я знаю, как это бывает, потому что, когда мы с Бини злимся, нам не очень весело, а когда мы выдумываем, тот, кто виноват, всегда хочет сесть за деревья. почему, когда Бини злилась на меня, потому что я пошел домой с вечеринки-сюрприза Gil Steels с Лиззи Таул, сестрой Эда Тоулза, он поговорил со мной два дня, а когда мы помирились, он угостил меня мороженым с двумя ложками и позволил мне дважды окунуться в его один раз. он делал довольно большие виски, чтобы накраситься. Бини злится, если энни из парней пойдет с Лиззи Таул. ей нравится Бини больше, чем она любит вальщиков, и Бини должен быть доволен, но иногда он злится, когда я иду туда, чтобы соединить петухов с Эдом. Полагаю, он должен сильно волноваться, ни один парень не бросит своих петухов, чтобы уехать без девочек. ну, я почти забыл, что собирался сказать, но после церкви я подошел к Микки Гулду, который собирался поставить меня за школьный дом, и сказал, что Микки давай дружить, и Микки сказал: да, старый Скинни, я могу лизать тебя 2 минуты, и я сказал, что ты aint man enuf, и он назвал меня косой блевотиной, и я назвал его настенным люммиксом, и он дал мне пейст в глаза, и я дал ему хороший в рот, а затем мы рассердились и Микки швырнул меня, и я повернул его, и он ухватился за мою новую ложную грудь, а я за его волосы, и все хулиганы с криком ударили его, Микки, Тощий, и мистер Пурингтон, отец Пьюта потянул нас отдельно, и у меня был бумажный воротник и галстук Микки, и некоторые из его волос, и у него была моя фальшивая грудь, и когда я вернулся домой, отец заставил меня лечь спать и оставаться там весь день для фитинга, но я думаю, ему не нравилось, что я потерял свою фальшивую грудь. грудь. ennyway он спросил меня, сколько раз я ударил Микки и какой лизнул. он позволил мне встать во время ужина. В следующий раз, когда я попытаюсь полюбить своего ennymy, я сначала его лизну.

Вечером пошла на воскресный школьный концерт. Кин и Сел спели, а я уложил меня спать. их пели вместе множество людей, и мистер Гейл выигрывал. Чарли Гериш играл на скрипке, а мисс Паккард пела. Я был скартом, когда пели Кин и Сел, потому что я боялся, что они сломаются, но они уклонились, и люди говорили, что пели, как ночные арки. Я думаю, если они знали, как поют ночные харки, они много говорят. Отец чувствовал себя довольно большим, и, слыша, как он говорит, ты думаешь, что он пел. он дает им десять центов за мир. Я не получаю ничего. Подожди, старик, пока я не получу свой корнет.

Прошлой ночью ходил в коркус. Днем мы с Бини были в холле, помогая Бобу Картеру посыпать пол и намазывать кордуст. пол был блестящий от воска и очень скользкий. так что Боб заставил нас налить немного воды, чтобы удалить блестящий воск. Хорошо, напишите, перед платформой есть низкая платформа, где они встают, чтобы проголосовать, а затем уходят, и Бини сказал, не наливайте туда воду, только шутите, сухая грязь. так что я живу. Что ж, в ту ночь мы пошли повеселиться. Гим Люверин встал и сказал, что есть один человек, который является самым старым избирателем в городе, и он должен голосовать первым, имя этого обездоленного ситизена было Джон Куинси Энн Поллард. затем [Pg 1883] старый господин Поллард встал и проголосовал за него, и когда он спустился, его каблуки взлетели, и он упал, ударившись по затылку, и двое мужчин подняли его и затащили на место, а затем Эд Дерборн, тот, кто звонит в городской колокол, довольно оживленно подошел к делу и упал с ног до головы, и мы с Бини чуть не умерли, мы так обижались. Так и продолжалось, люди не знали, что заставило их упасть, и Гим Одлин сел и записал в своем новом зонтике, а потом они отправили меня вниз за ведром мокрого кордуста, и когда я поднимался, я услышал ужасный хлопок, а когда Я встал в холле, они утащили старого мистера Стикни умирать, полили ему голову водой и затащили домой на хаке. мы с Бини не знаем, что делать. если мы не скажем, Боб потеряет свое место, а если мы сделаем это, нас вылизут.

31 марта. Завтра день дурака. Я кладу для Бини. Старый Фрэнсис лизнул сегодня пятерых феллеров, потому что они пели ронг, когда мы пели, милостиво, что лучше править любовью, чем феерией.

14 июня. Раши Белнап и Хоррис Коббс отправляются плавать каждое утро в шесть часов. Сегодня у меня лизание лучше, чем у Бини. прошлым летом я и Томтит Томсон, и Коукоу Хардинг, и Вэк, и Поз, и Буг Чедвик занимались плаванием в мае и все лето до октября. однажды я заходил 10 раз. ну, я бы сказал что-нибудь об этом отцу, чтобы не напугать его. Что ж, сегодня он решил поехать в Бостон и сказал, что я научу тебя плавать. Когда я был таким же старым, как ты, я умел плавать, сказал он, и ты должен научиться, я сказал, что хотел научиться плавать, потому что все остальные мальчики умеют плавать. Итак, мы спустились к гравилу, и я снял с себя закрытие и приготовился, теперь он сказал, что вы в шутку пробираетесь к своим отходам, садитесь на корточки и наклоняете голову. Я сказал, что вода попадет мне в нос. он сказал, что нет, это не будет [Pg 1884] обряд приседания в шутку. Я мог бы видеть его лаффином, когда он думал, что я фыркаю и бормочу.

Так что я немного отошел вброд, а потом нырнул и проплыл под водой больше всего, а когда подошел, то посмотрел, удивился ли отец. черт возьми, вы бы его видели. он стянул пальто и жилет и там он встал в воду со своими глазами, шутя обряд вытаскивания, размером с куриное яйцо, и он шутил, собираясь нырнуть за мое мертвое тело. Затем я перевернулся на спину и махнул ему рукой. Он хоть на минуту сказал что-нибудь, только он нарисовал длинную брату. затем он начал выглядеть глупо, а затем рассердился, а затем он повернулся и побежал обратно к берегу, где поскользнулся и вошел внутрь. Когда он добрался до банка, он был очень зол и крикнул мне, чтобы я вышел. когда я вышел, он порезал палку и ударил меня китами, и как только я вернулся домой, он отправил меня спать за то, что я солгал, но я думаю, он был зол, потому что я хотел вырвать из него жизнь. но в ту ночь я слышал, как он рассказывал об этом матери, и он сказал, что он трижды нырял для меня в воду примерно на тридцать футов. но он хвастался моим плаванием и сказал, что я умею плавать, как полосатая лягушка. Я никогда не забуду, как его ботинки ходили керслош керслош керслош, когда мы снимали шкуру с дома через перекрестки. Я никогда не забуду, как болела эта старая палка. Как он, должно быть, сказал что-нибудь о том, чтобы больше не входить, так что я думаю, что я весь ритуал.

15 июня 186 г. - Джонни Хилд, студент, пришел ко мне и попросил, чтобы я отнес билеты на танцевальный тур девочкам в городе. их было около сотни. он прочитал мне имена, и я сказал, что знаю их все. так что после школы мы с Бини пошли по городу и раздавали билеты. У меня была длинная цепочка имен, и каждый раз, когда я оставлял одно дерево, я выделял имя. я бы дал девчонкам-старшинам что-нибудь, потому что [стр. 1885] они рассказали отцу о некоторых вещах, которые делали я, Бини и Пьют, и девочки Пармер и девочки Силли жили далеко на равнинах, и я действительно хочу подняться туда, так что когда Я пошел в сторону Хэмлока, чтобы дать один, я пошел в заводской пансионат и отдал им. они тоже были очень рады их получить и сказали, что пойдут на танцы. некоторых людей не было дома, поэтому я отдал их билеты до следующего дома. это заняло у меня до 8 часов, и я получил за это 1 доллар. Я не верю, что те девушки, которые получают билеты, будут очень заботиться о том, чтобы пойти на энниуэй. Полагаю, в следующий раз девчонки из головы не захотят обо мне рассказывать.

23 июня. У меня в комнате в стене дохлая крыса. он пахнет ужасно. [Стр. 1886]

ВСТРЕЧА МАТЕРИ [4]

МЭДЛИН МОСТОВ

«Где мать по материнской линии
Этого мальчика, которого нужно побить,
И этого младенца, который тоскует от любви?»
"О, она на собрании матерей!"

«Прекрасная дочь, почему проливаются эти молодые слезы,
За сказку страсти, слишком сладкую и мимолетную,
Одинокую и немую, безутешную?»
«Моя мама на собрании матерей».

«Человек, над которым насмехаются и насмехаются несчастья,
Кого обманывают, а надежда обманывает,
Лети в объятия своей матери». «Я не могу…
Видите ли, она на собрании матерей».

Увы, а что дальше будет делать женщина?
Любовь, долг, дети, дом, жестокое обращение,
Пока она, улыбаясь, собирается на
перекличку собрания матерей!
[Pg 1887]

ОТНОШЕНИЕ ЛЮБВИ МИСТЕРА КРОЛИКА Фрэнк

Л. Стентон

Однажды, когда мистер Кролик устроился в траве,
он увидел, что мисс Мэри идет, и он не пропустил ее,
Казе он знает, что она смотрит Чисто в речном стекле,
о мистер Кролик, в глазури!

Но де Mockin'bird wuz поет в цвету en dew,
En он знает насчет мистера Кролика, en он
тоже наблюдает за ним ;
En Мисс Мэри слушает его музыку, и она говорит им "Привет!"
О, мистер Кролик, in de mawnin '!

Мистер Кролик «низко, он побил» его, и он сказал, что будет петь,
En он пробовал всю зиму, en он держал это весной;
Но он не строил для пения, потому что ему не хватало голоса в крыле, -
До свидания, мистер Кролик, in de mawnin!
[Pg 1888]

НАША НАЙДЕННАЯ ДЕВУШКА

ДЖЕЙМСА УИТКОМБА РАЙЛИ

Наша наемная девушка, она - Лизабут Энн;
И она умеет готовить лучшие блюда!
Она кладет тесто в нашу
форму для пирога, Наливает что-нибудь хорошее и сладкое,
Ан нен, она солит все сверху
Корицей; и nen она остановится
И
наклонится и сдвинет его, это так же медленно, В старой кухонной плите, так что не помойки
И все пролито; Нэн его испекла, так что
это пирог с заварным кремом, первое, что вы знаете!
И она не скажет:
«Расчистите мой путь!
Пришло время для работы, а время для игр! -
Возьми свое тесто, и беги, Дитя, беги!
Э, я не могу сделать, чтобы готовить. ! "

Когда наша наемная девушка «ведет себя так, как будто она сумасшедшая»,
Ан говорит, что люди должны ходить по мелу.
Когда она рядом, а они хотят, чтобы они у них были,
я играю на нашем крыльце и разговариваю с
«Тряпичным мужчиной», который косит нашу лужайку;
И он говорит: «Уф!» Ан'нэн опирается на
Свою старую косу-косу и моргает
. 'Фыркает вокруг и говорит: «Я качнулся!
[ Стр.1889 ] Если мой старый нос не врет мне,
Это груша, как я чувствую пирожки с заварным кремом! "
И он не скажет:
« Убирайся с дороги ! Пришло
время для работы и пора для игр!
Возьми свое тесто, и беги, Дитя; беги!
Э-э, она не может приготовить, не готово. ! '"

Однажды, когда она
поужинала с нашей наемной девушкой, мы все и все,
А была ночь, и Ма и я
Ан' Па пошли туда, где встречались" Социальные ", -
Ань нен Когда мы приходим домой и видим
свет в кухонной двери, и мы
слушаем маккордеум, папа говорит: «Лан
-о-милостивый! Кто может быть ее красавцем?»
И я вошел, и Лизабут Энн
Вуз смахнула кукурузу на Оборванного Человека!
Лучше скажите:
« Расчистите дорогу! Пришло
время для работы, и для игры! Поймите
намек, и бегите, Дитя, бегите! [Pg 1890] ПРИЧИНА BY IRONQUILL Говорит Джон прошлой ночью: «Уильям, по грейфером я избил! Для того, чтобы узнать , почему украденные поцелуи Вкус такой сладкий.» Уильям говорит: «Шо! Это легко объяснить . Потому что они получены сиропом». О жестокая мысль! О слова жестокой мощи! Коронер В ту ночь он сидел на Джоне. [Pg 1891] ONCL «ANTOINE ON» ЗАМЕНА УОЛЛАСОМ БРЮСОМ АМСБАРИ (Antoine Boisvert, Raconteur.) Я просто «приехал» из Чикаго, Увидел все достопримечательности, От скотного двора до балетной девушки, Все драссы в блестках. колготки. Но все «чепухи» , которые мне пришлось проделать , я думаю, это место под названием «Торговая палата». Я слышал много разговоров о том, что этот парень зовет Буля и «Медведь, играй вокруг» с ценами на акции , чтобы ты не знал. Кто скажет вам, что ваша пшеница принесет Fevuary nex ', In jus' so smood и 'тихую vay De cur; прочтите его текс '. На полу вышли Де Маны, которые задают цену На все продукты страны, Красиво выглядят. Но у них был винк на глазах, Смотри, ты т'ру и т'ру, Как хитрый рулевой бунко Вен [Pg 1892] Он охотится за тобой. У них есть мяч, чтобы катиться по "swif" . "Ель" упала с причала. Вас ждет июльская свинина; «Край, который хранится в запасе». Начни шипеть, и «извиваясь Лак» - желтая гремучая змея; De res 'buzz jus' lak ' bumblebee Перемешивается на граблях. Дис кончится июльской свининой. Мне показалось странным, я думаю, что свиней можно есть Мос весь год. Dose feller в городе Чикаго Это такая красивая фраза Dat - entre nous - я иногда думаю, что Dat som - это сумасшедший. Когда-то что-то случится , так что они возбуждают больше, Новости, когда они сражаются с Бором и Британией, я еще никогда не видел такой боевой операции, Через несколько дней после моего рождения, Дей хмуриться и звать бестолковые кивки, лица Дере выражают явное презрение. Wan, человек становится диким и "очень сумасшедшим", De слезы текут из его глаз, Dere кивает, человек, который лаф и крик, Это делает меня самым удивительным. Я предполагаю, что это похоже на то, с какой стороны ты на заборе, Но в этом Bear и Bull meex-op я не вижу ничего особенного. [Стр. 1893] МНЕНИЕ ХЕЗЕКИИ БЕДОТ ФРЭНС М. УИЧЕР Он был замечательным помощником в морализаторстве, муж был, «особенно после того, как у него стало слабое здоровье. Однажды, когда он был в одной из своих неудач, он заметил, что я никогда не забуду самый длинный день в моей жизни. Однажды зимой, когда мы были у костра, он говорит мне: «Я вязала (я всегда была прекрасной вязальщицей), а он курил» (он был мастером курить, хотя Врач говорил ему, что ему лучше оставить бэкера в покое; когда он выздоравливал, он брал трубку и выкурил заклинание после того, как закончил работу по дому, а когда он плохо себя чувствовал, курили большую часть времени). Ну, он вынул трубку изо рта и повернулся ко мне, и я знал, что что-то приближается, потому что у него был необычный способ оглядываться, когда он хотел сказать что-нибудь обычное. Что ж, он говорит мне, говорит он, «Глупый» (изначально меня звали Приссилли, но он вообще называл меня «Глупым», потому что так было удобнее, понимаете). Что ж, он говорит мне, говорит, что он "глупый", и он выглядел довольно солем, я говорю вам - у него было солидное лицо, - и после того, как он стал диаконом, стало еще больше, но поскольку он потерял свое Здоровье он выглядел более солидным, чем когда-либо, и вы наверняка удивитесь, если бы знали, сколько он перенес. Его беспокоила чудесная боль в груди и поразительная слабость в позвоночнике, помимо плеврита в боку, и у него был возраст значительную часть времени, и он был сломлен. отдыхать по ночам, потому что ему было так трудно перевести дух, когда он лег. Почему это неопровержимый факт, что, когда этот человек умер, он видел хороший день за пятнадцать лет, хотя, когда он был женат, и в течение пяти или шести лет после того, как я испытывал желание увидеть более грубого человека, чем он был. Но в то время, о котором я говорю, он потерял здоровье почти десять лет назад, и о боже мой! как он изменился с тех пор, как я впервые его увидел! Это было заклинание сквайра Смита перед тем, как Салли вышла замуж. Тогда я и представить себе не мог, что Сэл Смит женился на Сэме Пендерграссе. Она составляла компанию с Мозе Хьюлиттом до лучших времен, и все говорили, что это решено, и о чудо! Внезапно она встала и взяла Сэма Пендерграсса. Ну, это был первый раз, когда я видела своего мужа, и если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что я должна когда-нибудь выйти за него замуж, я бы сказала - но ради закона! Я почти забыл, что мне хотелось рассказать вам, что он сказал мне тем вечером, и когда кто-то начинает говорить то, что я верю в то, чтобы закончить то или иное время. Некоторые люди имеют способ вечно болтать по кругу и по кругу и никогда не приходят за пивом. Теперь есть мисс Джинкинс, она была Поллом Бингхэмом до того, как вышла замуж, она - самый опасный человек, который может рассказать историю, которую я когда-либо видел за все дни моего рождения. Но я был настоящим мастером, чтобы рассказать вам, что сказал муж. Он говорит мне, говорит он: «Глупый»; Я говорю: "Что?" Я бы сказал: «Что, Хезекир?» потому что мне нравится его имя. В первый раз, когда я это услышал, я чуть не убил себя лаффином. «Хезекиер Бедотт, - говорю я, - я бы сдался, если бы у меня было такое имя», но тогда ты знаешь, что у меня не было больше идей жениться на этом хулигане, чем у тебя была эта миннит, чтобы выйти замуж за губернатора. Я думаю, вы думаете, что нам следует назвать нашего старшего сына Езекией. Что ж, мы сделали это, чтобы доставить удовольствие отцу и матери Бедот; это имя отца Бедотта, и [Pg 1895] он и мать Бедот оба думали, что имена должны переходить от гинерации к гинерации. Но мы всегда называли его Киром, знаете ли. Говорите о Кире, он благословение, не так ли? и я думаю, не единственный, кто так думает. Никогда не говорите никому, что я это сказал, но между вами и мной я скорее предполагаю, что если Кезье Винкль думает, что она способна кетчить Кир Бедотта, то она совсем не в счет. Но я собиралась сказать, что сказал муж. Он говорит мне, говорит он: «Глупый»; Я говорю, говорю я: "Что?" Если бы я сказал «что», когда он сказал «глупо», он бы продолжал говорить «глупо» время от времени до вечности. Он всегда так делал, потому что, знаете, он хотел, чтобы я уделял внимание pertikkeler, и я обычно так и делал; ни одна женщина не была внимательнее к своему мужу, чем я. Ну, он мне говорит, он говорит: «Глупо». Я говорю: "Что?" хотя я понятия не имел, что он собирался сказать, дидент знает, но что было-то в его страданиях, хотя он и не был склонен жаловаться, но он часто отмечал, что хочет, чтобы его злейший враг пострадал один миннит, как он делал все время; но это нельзя назвать ворчанием - думаете, можно? Почему я видел его в ситуации, когда можно было подумать, что ни один смертный не сможет помочь ворчать? но он житель. Однажды, разгар зимы, мы с ним поехали в Бунвилль на прогулку в Бунвилль к сестре О'Хисен. Ты же знаешь, что в этом районе кентри снег потрясающий. Что ж, бандит застрял в одном из этих ошарашенных сугробов, и вот мы там, можем пошевелить и все заткнуть, пока мы сидели там, мужа взяли с ужасным криком в спине. Это было то, что я называю преступлением, не так ли? Большинство мужчин выругались бы, но муж - непреклонен. Он только сказал, говорит он: «Соглашайся». Вы спросили, как мы выбрались? Почему мы могли бы сидеть там и по сей день, насколько я знаю, если бы случайно случилось то, что в двойной команде [Pg 1896] случилось столкновение с людьми, и они выгнали нас. Но мне хотелось рассказать вам это наблюдение Хисена. Сказал он мне, он сказал: «Глупый» (я мог видеть при свете костра, случайно не горит свеча, если я не забываю, хотя моя память иногда более простодушна, но я знаю, что мы не склонны зажечь свечи, кроме тех случаев, когда у нас была компания) - в свете огня я видел, что его разум был обычно торжественным. Он мне говорит, говорит он. "Глупый." Я говорю ему, я говорю: "Что?" Он говорит мне: «Мы все бедные твари!» [Стр. 1897] Чего нам еще не хватает? Роберт Дж. Бёрдет. Когда Вашингтон был президентом, Он был смертельной сосулькой;








































































































Он никогда
не ездил по железной дороге, И никогда не ездил на велосипеде.

Он читал без электрической лампы,
Никогда не слышал о Йеллоустоне;
Он никогда не облизывал почтовую марку,
И никогда не видел телефона.

Его брюки заканчивались до колен;
По телеграфу он не мог забрать депешу;
Он залил лампу жиром из китового жира,
И спички не было, чтобы поцарапать.

Но в наши дни это свершилось,
Вся работа сделана так лихо,
У нас все это есть, но тогда, увы ...
У нас, кажется, нет Вашингтона!
[Pg 1898]

ДЖЕЙКОБ

Ф. Ф., БЕРИ КАРИ

Он жил в «Квартирах»,
высотой около пяти этажей;
Я думал, что это человек, которого никто не получит,
И очень немногие попытаются.

Валун у большого камня,
Наполовину скрытый в грязи,
Прекрасен, как человек, когда только один
находится поблизости.

Он жил неизвестным, и мало кто мог сказать,
Когда Иаков был несвободен;
Но у него есть жена - и О!
Разница для меня!
[Стр. 1899]

БЭРИ ДЖЕЙД

ЧАРЛЬЗ ФОЛЛЕН АДАМС

. Любовь красива, любовь;
Сдары тоже сиди;
Пока я жутко трясусь,
добавь thigkig, любовь моя.
Вы каддот, о! ты, caddot kdow,
дорогая, как я тебя
обнимаю - (О, какая у меня ужасная простуда! -
Ск-тиш-у! Ск-ск-тиш-у!)

Я сижу в беседке, любимая,
Там, где ты сидел рядом,
У того калба, авубдаля
Ты сказал, что будешь невестой.
Ой! для wud bobedt, чтобы ласкать,
Add tederly, чтобы поцеловать вас;
Будь делать! мы разлучены постельными желчами -
(Ho- rash -o! Ck-ck-tish-u!)

Этот charbig evedig brigs, чтобы выжидать
. Сначала мы делаем ставку:
вчера он выглядел странно;
Я думаю, я еще тебя вижу.
Ой! Скажи, а я твою мать?
Клянусь надеждами - о, сделай точку тире тиб!
(Кодфуд от холода, становится еще хуже…
[Стр. 1900] Ск-тиш-у! Ч-ск-трэш-эб!)

Прощай, дорогая Бэри Джейд!
Бедный час дорог;
Добавь, что это не мудро, любовью,
Чтобы быть здесь игрой.
Тяжелые росы падают быстро:
Хорошего корма желаю тебе.
(Хо-раш-о! - вот оно -
ск-трэш-уб! Ск-ск-тиш-у!)
[Стр. 1901]

ПУТЬ

БАБУШКИ Фрэнка Л. Стентона

Сказать вам, бабушка странная, берег -
Заставляет ваше сердце биться быстрее!
Если ветер просто откроет дверь,
Она скажет, что в этом есть «знак»!
И если никто не сидит в кресле-качалке
И он сам себя раскачивает , она скажет: «О, дорогой!
О, дорогой! О боже!
Я боюсь, что кто-то собирается умереть. ! "
И она
заставляет меня плакать ... Она заставляет меня плакать!

Однажды сова загорелась на
нашей высокой вершине дымохода,
И кричал и кричал в глухую ночь,
Нутин мог остановить это!
«Бабушка» - она обнажила голову
. «Алмос» напугал меня с постели;
«О, дорогой! О боже!
Я уверен, что кто-то умрет!»
И она
заставила меня плакать ... Она заставила меня плакать!

Просто позволь корове склониться над воротами
И рыкнуть, бабушка - Она
скажет свои молитвы, если это рано или поздно,
[ Стр.1902] И погрозит мне пальцем!
А потом, и тогда вы услышите, как она говорит:
«Это знак того, что скот так себя ведет!
О боже! О боже!
Я уверен, что кто-то умрет!»
О, она
заставляет меня плакать ... Она заставляет меня плакать!

Самый хитрый человек, которого вы когда-либо видели!
Всегда ищу «знаки»;
Говорит, что это «духи» - это хорошо, или в смысле,
Если ветер трясет лозы!
Я всегда испытываю недоверие, когда бабушка приближается…
«Думаю», когда вижу вещи, «прыгаю на каждый звук»:
«О боже! О боже!
Я уверен, что кто-то собирается умереть. ! "
О, она
заставляет меня плакать ... Она заставляет меня плакать!
[Pg 1903]

Единственный правдивый и надежный отчет о

БОЙЦЕ БОЛЬШОЙ ПРИЗ,

за 100 000 долларов, в
Сил-Рок-Пойнт, в воскресенье, последнее,
между Его Превосходительством губернатором Стэнфордом и достопочтенным.
Ф. Ф. Лоу, избранный губернатор Калифорнии.
ДОКЛАД СЭМЮЭЛА Л. КЛЕМЕНСА

В течение последнего месяца спортивный мир пребывал в состоянии лихорадочного возбуждения из-за назначенного на прошлое воскресенье боя за главный приз между двумя наиболее выдающимися гражданами Калифорнии за кошелек в сто тысяч долларов. Высокое социальное положение участников, их возвышенное положение на политической арене вместе с огромной суммой денег, поставленной на борьбу, - все это сговорилось сделать предложенный поединок за призы чрезвычайно важным предметом и придать ему особую важность. ан; клат никогда прежде не удостоился таких обстоятельств с самого начала мира. Дополнительный блеск придал предстоящему соревнованию благородный характер секундантов или держателей бутылок, выбранных двумя чемпионами, которыми были не кто иной, как судья Филд (со стороны губернатора Лоу), помощник судьи Верховного суда Соединенные Штаты и Достопочтенный. Wm. М. Стюарт (обычно называемый «Билл Стюарт» или «Запугивающий Билл Стюарт») из города Вирджиния, самый популярный, а также самый выдающийся адвокат в Неваде Терри [Pg 1904], член Конституционного собрания, и будущий сенатор США от штата Уошу, как я надеюсь и верю, со стороны губернатора Стэнфорда. Руководители и секунданты вместе, справедливо предположить, что такой набор талантов никогда не использовался для боя с таким описанием ранее.

Стюарт и Филд постоянно тренировали своих людей в Миссии в течение шести недель, предшествовавших соревнованию, и интерес к этому вопросу был настолько велик, что тысячи людей ежедневно посещали это священное место, чтобы собрать хоть какие-то кусочки информации относительно физического и научное усовершенствование губернаторских акробатов. Беспокойство населения было сильным. Когда стало известно, что Стэнфорд одним ударом кулака разбил на атомы бочку с мукой, голос народа был рядом с ним. Но когда пришло известие, что Лоу пробил головку трубчатого котла одним ударом своего мощного «маули» (этот термин находится в строгом соответствии с языком кольца), мнение снова изменилось. Эти изменения были частыми, и они удерживали умы публики в таком состоянии постоянной вибрации, что я боюсь, что приобретенная таким образом привычка подтвердится и что они никогда больше не перестанут колебаться.

Поединок должен был состояться в последнее воскресенье утром в десять часов. По девять каждая колесная повозка и все виды животных, способных нести бремя, находились на действительной службе, и проспекты, ведущие к Камню Тюленей, заполнились ими могучими процессиями, численность которых никто не мог даже рассчитывать оценить.

Я решил быть на земле рано утром. Теперь я не люблю, когда меня как бы вырвало из моей душистой дремоты внезапное, бурное нападение на мою дверь и императивный приказ: «Вставай!» - поэтому я снова [Pg 1905] спросил одного из умных людей. носильщиков Lick House заехать в мои роскошные апартаменты и тихонько прошептать через замочную скважину волшебное односложное «Hash!» Это «привело меня».

Вежливый хозяин конюшни подарил мне торжественное короткоствольное длинноногое животное - что-то вроде оживленного табурета для конторы, - которого он назвал «морганской» лошадью. Он сказал мне, от кого это животное было "отцом", и продолжал рассказывать мне, кем он был "заперт", но я дал ему понять, что я компетентен сам проклясть лошадь и, вероятно, должен сделать это очень эффективно, прежде чем Я добрался до поля боя. Однако я сказал ему, что не предлагал присутствовать на похоронах; вряд ли было необходимо предоставить мне животное, одаренное такой гнетущей торжественностью осанки, как его «Морган». В ответ он сказал, что Морган задумался только в конюшне, но по дороге я найду его одну из самых подвижных лошадей в мире.

Он провозгласил правду.

Этот зверь «прыгнул» вместе со мной от подножия улицы Монтгомери до гостиницы «Оксидентал». Смех, который он спровоцировал у толпы горожан на тротуарах, он принял за аплодисменты и честно приложил все усилия, чтобы заслужить его, независимо от последствий.

Он был очень игривым, но творения его фантазии возникли и осуществились так внезапно, и он занялся ими так много места, что безопаснее было наблюдать за ними издалека. В тот же самый момент времени он прострелил пятками обочину трамвая, а затем попятился к Барри и Паттену и сел на стол для бесплатного обеда.

Такова была длина ног этого Моргана.

Между «Западным» и «Лик-хаусом», когда [стр. 1906] он всерьез заинтересовался своей работой, он спланировал и осуществил ряд самых необычных маневров, которые когда-либо предлагались мозгом любой лошади. Он выгнул шею и, изящно спотыкаясь, перешел улицу боком, время от времени «подпрыгивая» на задних лапах, что весьма неприятно, и заглядывал в окна второго этажа. В конце концов он вальсировал в большой салон мороженого напротив «Лик-хауса», и…

Но воспоминания об этом опасном путешествии заставили меня отвлечься от основной темы этой статьи, а именно от битвы за главный приз между губернаторами Лоу и Стэнфордом. Я продолжу.

После бесчисленных ужасных приключений, история которых заняла бы множество колонок в этой газете, я наконец прибыл в Сил-Рок-Пойнт без четверти десять, то есть в двух с половиной часах езды от Сан-Франциско, и был не менее удовлетворен, чем удивлен этим Я когда-либо вообще туда попал - и привязал своего благородного Моргана к валуну на склоне холма. Мне также пришлось закутать его голову в одеяло, потому что, хотя я на мгновение повернулся спиной, он развил еще одну ужасную черту своего самого замечательного характера. Он пытался съесть маленького Огастуса Мальтраверса Джексона, «скромного», но интересного отпрыска Hon. Дж. Белвидер Джексон, богатый парикмахер из Сан-Хосе. Для меня было бы утешением оставить младенца на произвол судьбы, но я не чувствовал себя в состоянии заплатить за него.

Когда я достиг поля битвы, великие чемпионы были уже раздеты и подготовлены к «мельнице». Оба были в прекрасном состоянии и демонстрировали избыточную мускулатуру на груди и руках, что восхищало глаз знатока спорта. Они хорошо подходили друг другу. Адепты говорили, что «вес» и высокий рост Стэнфорда в значительной степени компенсировались превосходной гибкостью и активностью Лоу. От их голов до цветов Союза вокруг поясов, их костюмы были похожи на костюмы греческих рабов; оттуда они были одеты в трико телесного цвета и гренадерские сапоги.

Кольцо образовалось на прекрасном ровном песчаном пляже над Клифф-Хаусом, в двадцати шагах от снежного прибоя широкого Тихого океана, который кое-где был замечен чудовищными морскими львами, привлеченными к берегу любопытством к огромному множеству людей. собраны в непосредственной близости.

В пять минут одиннадцатого бригадный генерал Райт, рефери, приказал секундантам привести своих людей «в порядок». Они сделали это на фоне криков народа, шум которых поднялся выше шума моря.


Второй раунд. Стэнфорд нанес удар, но Лоу превосходно парировал его и тут же попал ему в сопли. (Крики «Хулиган для Мерисвилльского младенца!») После оживленных выдумок (они оба привыкли к этому в политической жизни) бойцы пошли на траву. (См. «Жизнь Белла».)

Третий раунд. - Оба подошли, тяжело дыша. Лоу отпустил потрясающий боковой забег, но Стэнфорд красиво остановил его и ответил землетрясением на хлебной корзине Лоу [Pg 1908]. (Восторженные крики «Отоси ему это, мой питомец из Сакраменто!») Снова лохи - оба вниз.

Четвертый раунд. - Мужчины продвигались вперед и несколько секунд осторожно спарринговали, когда Стэнфорд на мгновение обнажил свой какао-орех, и Лоу нанес удар с плеча и расколол его по кружке. (Крики «Хулиган для толстяка!»)

Пятый раунд. - Стэнфорд подошел со злым видом и нанес тяжелый удар своим левым ластом, который врезался в голову его противника. (Восклицания «Привет! Опять старый Расти!»)

С этого времени и до конца конфликта в разбирательствах не было ничего регулярного. Два чемпиона яростно разозлились и истощили друг друга таким образом: как

только Лоу осознал, что сторона его головы была раздавлена, как вмятина от пробки, он «пошел за» Стэнфордом самым отчаянным образом. Одним ударом кулака он так врезался носом в лицо, что на его месте образовалась полость, размером и формой напоминающая обычную суповую тарелку. Едва ли необходимо упоминать, что, освобождая место для такого большого носа, глаза губернатора Стэнфорда были настолько плотно прижаты, что заставили их «выскочить», как у кузнечика. Его лицо так изменилось, что он совсем не был похож на себя.

Я никогда не видел такого убийственного выражения лица Стэнфорда; вы видите, он был настолько сконцентрированным - у него было такое небольшое количество функций, которые можно было распределить вокруг. Он выпустил один из своих таранов и пробил Лоу с другой стороны головы. Ах, я, последнее было ужасным зрелищем для размышлений после этого - один из мальчиков сказал, что это выглядело «как свекла, на которую кто-то наступил».

Однако низкая была «твердость». Он выскочил правой рукой и приподнял Стэнфорду подбородок даже ушами. О, какое ужасное зрелище он был, задыхаясь и достигая [Pg 1909] после табака, который лежал в глубине его зубов под челюстью.

Стэнфорд какое-то время был неуравновешен, но вскоре он собрался и, воспользовавшись своим шансом, нанес мощный удар по своей любимой метке, которая попала в заднюю часть головы губернатора Лоу таким образом, что ее макушка выступала над его позвоночником, словно сарай.

Однако он подошел к царапине, как мужчина, и одним из своих тяжелых кулаков пробил ребра соперника и попал в его жизненно важные органы, и сразу же после этого он вытащил левое легкое бедного Стэнфорда и ударил его им по лицу.

Если я когда-либо видел в своей жизни злого человека, то это был Лиланд Стэнфорд. Он изрядно бредил. Он ухватился за свою старую специальность, голову губернатора Лоу; он вырвал его из своего тела и сбил его с ног. (Ощущение в толпе.)

Ошеломленный своим необыкновенным напряжением губернатор Стэнфорд пошатнулся, и, прежде чем он смог прийти в себя, обезглавленный, но неукротимый Лоу прыгнул вперед, вырвал одну ногу с корнем и нанес ему сокрушительную пасту по всему телу. глаз с его концом. Бдительный Билл Стюарт с костылями выскочил на помощь своему искалеченному директору, и битва продолжилась снова, как никогда яростно.

На этом этапе игры поле битвы было усеяно человеческими останками, достаточными для того, чтобы предоставить материал для строительства трех или четырех человек обычного роста, и хороших здравых умов, достаточных для того, чтобы заполнить целое графство, подобное тому, из которого я пришел в благородный старый штат Миссури. И бойцы в собственной крови были так окрашены, что выглядели бесформенными, изуродованными пожарными в красных рубашках.

В тот момент, когда представился шанс, Лоу схватил Стэнфорда за волосы на голове, трижды повернул его и [Pg 1910] в воздухе, как лассо, а затем ударил его о землю с такой могучей силой, что он весь задрожал, и мучительно корчился, как червяк; и вот, его тело и те его части, которые он оставил, вскоре приняли опухший вид, как у тряпичной куклы-младенца, набитого опилками.

Однако он снова сплотился, и два отчаяния схватились и не сдавались, пока не столкнули друг друга с такими незначительными препятствиями и концами, что ни один из них не смог отличить его собственные остатки от остатков своего антагониста. Это было ужасно.

Билл Стюарт и судья Филд вышли из своих углов и несколько минут молча смотрели на кровавые воспоминания. По прошествии этого времени, не сумев обнаружить, что ни один из чемпионов выиграл бой, они одновременно вскинули губки, и генерал Райт громким голосом объявил, что битва «закончилась». Пусть мои уши никогда больше не будут разорваны на куски взрывом звука, подобным тому, который приветствовал это объявление, из толпы. Аминь.

По приказу генерала Райта корзины были доставлены, и Билл Стюарт и судья Филд приступили к сбору фрагментов своих покойных руководителей, в то время как я собрал свои записи и пошел за моей адской лошадью, которая соскользнула с одеяла и копалась среди соседние дети. Я -

PS - господа. Редакторы, я стал жертвой печально известной мистификации. Меня навязал этот громоздкий негодяй мистер Фрэнк Лоулер из Лик-хауса. Я вышел из своей комнаты мгновение назад, и первым человеком, которого я встретил на лестнице, был губернатор Стэнфорд, живой и здоровый, и такой же свободный от увечий, как вы или я. Я потерял дар речи. Еще до того, как я вышел на улицу, я действительно встретил губернатора Лоу, с его собственной головой на плечах, с тактичными конечностями, с его внутренним механизмом на своем месте и с его щеками, расцветшими великолепной силой. Я был удивлен. Но его объяснение убедило меня в том, что мистер Лоулер обманул меня с подробным описанием драки, которая никогда не происходила и вряд ли случится; что я так безоговорочно поверил ему, что сел и написал это (как это делали другие репортеры до меня) на языке, рассчитанном на то, чтобы обмануть публику, убедив, что я сам присутствовал на ней, и украсить ее цепочкой ложь, направленная на то, чтобы сделать этот обман как можно более правдоподобным. Я размышлял о своем исключительном положении в течение многих минут, но не пришел ни к какому заключению, то есть к удовлетворительному выводу, за исключением того, что Лоулер был опытным лжецом, а я - непревзойденным ослом. Однако о первом я подозревал раньше, а о последнем был знаком почти четверть века.

В заключение позвольте мне принести самые жалкие извинения нынешнему губернатору Калифорнии, достопочтенному. Г-н Лоу, избранный губернатор, судье Филду и достопочтенному. Wm. Г-н Стюарт, из-за того огромного зла, которое мое естественное слабоумие побудило меня сделать их, написав и опубликовав вышеупомянутый кровавый абсурд. Если бы это повторилось снова, я не уверен, что сделал бы это. Я не могу сказать, как мне когда-либо удавалось поверить, что такие утонченные и образованные джентльмены, как они, могут опуститься, чтобы участвовать в омерзительном и унизительном времяпрепровождении борьбы за призы. Понимаете, это была всего лишь работа Лоулера - неуклюжее распухшее изображение девятидневного утонувшего человека! Но я расплачусь с ним за это. Единственное оправдание, которое он предлагает, состоит в том, что он получил эту историю от Джона Б. Уинтерса и подумал, конечно, что это должно быть именно так - как если бы будущий конгрессмен от штата Уошо мог при любой возможности сказать правду! Вы знаете [Pg 1912], что если бы кто-нибудь из этих жалких негодяев встретился со мной на пути, пока я был в таком настроении, я бы скальпировал его через минуту? Это я - это мой стиль. [Стр. 1913]

КОНКОРДНАЯ ПЕСНЯ О ЛЮБВИ ДЖЕЙМСА

ДЖЕФФРИ РОШЕ Сойдемся

ли мы снова, любовь,
В далеком, Когда, любовь,
Когда Настало время, любовь,
И Настоящее Прошлое?
Неужели мистик Вон, о
котором я размышляю,
печально задаюсь вопросом,
будет ли брошен к тебе?

Ах, безрадостная мимолетность
нашей первичной встречи,
И роковое приветствие
Как и Почему!
Ах, Вещь, летящая
от Еренессы, вздыхающая,
За бессмертную любовь,
Эта фэйн умрет!

Ах, безумное седло,
Безумие безумия
и безрадостное,
Что лежит позади!
Когда бессловесный знак
Любви сломан
В невысказанной речи
[Стр. 1914] Из разума в ум!

Но разум видит,
Когда дух скорбит,
И сердце избавляется
от горя;
И туман-сомнения развеялись
От глаз одаренных любви
Разорваны и растерзаны
В теплом сиянии.

Во внутреннем Я, любовь,
Когда я обращаюсь к тебе, любовь,
мне кажется , что я вижу, люблю,
Нет там Эго.
Но Менесс мертв, любовь,
Тинесс сбежала, любовь,
И вместо этого родилась, любовь,
Унесс редко!
[Pg 1915]

ВСТРЕЧА

СЕ КИСЕРА

Однажды в раю
два ангела, сияя, прогуливались
по янтарной дорожке, которая пролегает
Рядом с золотой улицей.

Наконец они встретились и посмотрели
друг другу в глаза,
Потом уронили свои арфы, изумленные,
И стояли в немом удивлении.

И пришли другие ангелы,
И, когда они задержались рядом,
Слышал, как оба сразу воскликнули:
«Скажи, как ты сюда попал?»
[Pg 1916]

«ТАМ БОЛЬШОЙ ЛОЗИН» ОТ

PH; BE CARY Во

дворе Бенджамина есть беседка из бобовых лоз,
И вокруг нее растет капуста, посаженная для зелени;
В детстве мне было ужасно трудно
согнуть бобы и сорвать бобы.

Я никогда не забуду эту беседку и ее продукты,
Но часто, когда моя квартирная хозяйка сильно давит на меня,
я думаю, что там еще растет капуста,
Неужели бобовые виноградные лозы еще росли во дворе Бенджамина?

Нет, скоро засохли бобовые лозы, которые когда-то волновали,
Но было собрано несколько бобов, последнее, что держалось;
И суп был дистиллирован в котле, который дал
Всю аромат лета, когда лето прошло.

Так память черпает из восторга, прежде чем она умирает,
Сущность, которая дышит ею ужасно тяжело;
Так же приятно на мой вкус, как и на мои глаза,
Это та беседка из бобовых лоз во дворе Бенджамина.
[Pg 1917]

СУДЕБНЫЙ , ЧТО РАБОТА MISSED

ПО Кеннеттом HARRIS

Работа были проблемы, я признаю;
Очевидно, его терпение было проявлено,
И все же ему никогда не приходилось сидеть
Ожидание у телефона -
Ожидание, ожидание соединения, Телефонная
трубка у его мочки.
Полагаю, это испытание, было
бы слишком тяжело для Иова!

После минут задержки,
Пока судороги охватили его колени,
Затем, чтобы услышать, как мисс Централ
Невинно говорит : «Номер, пожалуйста!»
Когда то же самое он выкрикнул
Двадцать раз - он разорвал свою одежду,
Вырвал ему волосы, я не сомневаюсь;
«Это было бы слишком для Иова.

Иов, со всеми горестями, которые он нес,
Никогда не получал "занятого" шума,
Когда он искушал был давно
В древней земле Уц.
Сатана упустил это, когда искал
свое единственное нежное место, чтобы исследовать;
Если бы он думал о «центральной»,
Она была бы слишком для Иова!
[Стр. 1918]

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ПО ДЕЛУ СМИТ В.С. ДЖОНС

СЭМУЭЛА Л. КЛЕМЕНСА

Я сообщил об этом судебном процессе просто для собственного развлечения, в один свободный день на прошлой неделе, и не ожидал опубликовать какую-либо его часть - но я видел факты по делу в таких искаженных и искаженных в ежедневных газетах Я считаю своим долгом выступить и сделать все возможное, чтобы поставить истца и ответчика прямо перед публикой. Лучше всего это можно сделать, представив простые, ничем не приукрашенные показания свидетелей, данные под присягой перед его судьей Шепердом, в полицейском суде, и предоставив людям возможность формировать собственное суждение по затронутым вопросам, беспристрастное к аргументам или предложениям любой вид от меня.

Это прекрасное чувство справедливости и способность различать между добром и злом в массах, что позволит им, после внимательного прочтения свидетельских показаний, которые я собираюсь здесь изложить, без колебаний решить, какая сторона является невиновной, а какая виновным в замечательном деле Смит против Джонса, и я полностью уверен, что до того, как эта газета будет находиться вне печатного станка 24 часа в сутки, Верховный народный суд, решение которого не подлежит обжалованию, сметет с невинного человека всю грязь вины или подозрения и наложит на виновного бессмертную позор.

Для тех, кто не привык посещать полицейский суд, я [Pg 1919] замечу, что в этом месте нет ничего привлекательного, нет богатых ковров, нет зеркал, нет картин, нет элегантного дивана или кресел для отдыха. , нет бесплатного обеда - и, по сути, ничто не заставит человека, который однажды побывал там, захотеть пойти снова, - за исключением случаев, когда его залог больше, чем его штраф, вероятно, при таких обстоятельствах он, естественно, имеет тенденцию это направление снова, конечно, чтобы восстановить разницу.

Во главе зала находится кафедра, которую занимает красивый седовласый судья, способный казаться беспристрастным и приятным для незаинтересованного зрителя и до последней степени предвзятым и холодным по отношению к заключенному у стойки бара.

Слева от кафедры - длинный стол для репортеров; перед кафедрой размещаются клерки, а в центре зала - гнездо адвокатов. Слева снова за перилами сосновые скамейки, занятые убогими белыми людьми, неграми, китайцами, канаками - словом, убогими и удрученными всеми народами - а в углу - ящик, где можно получить больше, когда они разыскиваются.

Справа - сосновые скамейки для заключенных, их друзей и свидетелей.

Офицер в серой форме и со звездой на груди охраняет дверь.

Святое спокойствие пронизывает сцену.

Когда было созвано дело Смит против Джонса, каждая из этих сторон (вышедшая из числа других захудалых) дала суду конкретный и обстоятельный отчет о том, как все это произошло, а затем села.

Эти два рассказа отличались друг от друга.

На самом деле я был наполовину убежден, что эти люди говорили о двух разных и разных делах в целом, поскольку ни одно обстоятельство, упомянутое одним, не было даже отдаленно намекало другим. [Pg 1920]

Затем г-на Альфреда Соуэрби вызвали в полицейский участок. и дал следующие показания:

«Я был в то время в салуне, ваша честь, и я вижу, как этот человек Смит внезапно подошел к Джонсу, который не сказал ни слова, и расколол его в зале. сопля… -

Адвокат. - Что сделал, сэр?

Свидетель. - «Попал ему в сопли».

Адвокат. - «Что вы подразумеваете под таким языком? Когда вы говорите, что истец внезапно подошел к ответчику, который в то время молчал, и« засунул ему сопли », вы имеете в виду, что истец ударил ответчика ? "

Свидетель. - «Это я - я клянусь именно в этом обстоятельстве - да, ваша честь, так и было. Теперь, например, как если бы вы были Джонсом, а я - Смитом. Ну, я подхожу ко всему. внезапно и говорит: «Я к вашей Чести», - говорю я: «Черт возьми, ваша старая дрянь…»

( Сдерживаемый смех в вестибюлях.)

Суд. - «Порядок в суде! Свидетель, вы ограничитесь простым делом. изложение фактов в данном случае и по возможности воздерживайтесь от приукрашивания метафор и аллегорий ».

Свидетель. (Значительно подавлен.) - «Прошу прощения, ваша честь, я не хотел быть таким дерзким. Что ж, Смит внезапно подошел к Джонсу и ударил его в горн…»

Адвокат. ! Свидетель, такой язык не годится. Я задам вам простой вопрос и прошу вас ответить просто, да или нет. Ударил - истец - ответчика? Он ударил его?

Свидетель. - «Вы держите пари на свою сладкую жизнь, он это сделал. Гад! Он дал ему пастер в трубе…»

Адвокат. - «Возьмите свидетеля! Возьмите свидетеля! Возьмите свидетеля! Мне он больше не нужен » [[ Pg 1921]

. Адвокат на другой стороне сказал, что постарается побеспокоиться без дополнительной помощи со стороны мистера Соуэрби, и свидетель удалился на соседнюю скамью.

Затем был вызван г-н Маквильямсон, и он был низложен следующим образом:

"

Я стояла так же близко к мистеру Смиту, как и к этой кафедре, болтала с одной из девушек из лагерного пива - по имени Софрония, которая, по ее словам, летняя в Германии, но что касается этого, я ... « Адвокат. - Ну, теперь, не говоря уже о рождении девушки из лагерного пива, но изложите как можно более кратко, что вы знаете о нападении и избиении».

Свидетель. - «Конечно, конечно. Ну, немка или не немка, - клянусь, я не верю, что она она, она рыжеволосая, с длинными костлявыми пальцами и не больше тянется к сыру

Лимбергер, чем… - Адвокат. "Прекрати эту бессмысленную чушь и придерживайся нападения и избиения. Продолжайте рассказ ".

Свидетель. - «Ну, сэр, она - то есть Джонс - он бочком вскочил, вытащил револьвер и попытался выстрелить Смиту в макушку, а Смит убежал, а Софрония повалилась на опилки и закричала. дважды, настолько громко, насколько она могла крикнуть. Я никогда не видел бедного существа в таком бедственном положении, - а затем она воскликнула: «О, черт возьми! Что они сейчас делают? Ах, моя бедная дорогая мать, я должен Никогда больше тебя не увижу! »- сказав это, она резко вскрикнула и упала в обморок, мертвая, как восковая фигура. Думаю, я буду в опасности, если это не станет довольно пыльным, и я ...

Суд. - «У нас нет желания знать, что вы думаете; мы хотим знать только то, что вы видели. Вы уверены, что мистер Джонс пытался отстрелить г-ну Смиту макушку?» [Pg 1922]

Свидетель. «Да, ваша честь».

Суд. - «Сколько раз он стрелял?»

Свидетель. - «Ну, сэр, я не могу точно сказать, что это за число, но я должен подумать - ну, скажем, семь или восемь раз - во всяком случае, столько же».

Суд. - «Теперь будьте осторожны и помните, что вы находитесь под присягой. Что это был за пистолет?»

Свидетель. - «Это был Даррингер, ваша честь».

Суд. - «Дерринджер! Вы не должны шутить здесь, сэр. Дерринджер стреляет только один раз - как тогда Джонс мог выстрелить семь или восемь раз?» (Свидетель, очевидно, ошеломлен этим последним предложением, как будто его ударил кирпич.)

Свидетель. - «Ну, ваша честь - он - то есть она - Джонс, я имею в виду - Соф -

Суд. -» Вы уверены, что он выстрелил больше одного раза? Вы уверены, что он вообще выстрелил? "

Свидетель. - Я… ну, возможно, он не… и… и ваша честь может быть права. Но, видите ли, эта девушка с ее задушевным воем - в общем, может быть, он выстрелил только один раз.

Адвокат. - «А насчет его попытки отстрелить Смиту макушку - разве он не целился в свое тело или в ноги? А теперь пошли».

Свидетель. (Совершенно сбитый с толку) - «Да, сэр - я думаю, что он знал - я - я почти уверен в этом. Да, сэр, он, должно быть, выстрелил себе в ноги».

(Перекрестный допрос ничего не выявил, за исключением того, что г-н Джонс использовал огнестрельное оружие, а не дерринджер, и что он предпринял несколько отчаянных попыток снять скальп с истца вместо того, чтобы застрелить его. Это также выяснилось, что Софрония сомнительного происхождения не упала в обморок и не присутствовала во время драки, поскольку накануне вечером она была уволена из своего положения.)

Вашингтон Биллингс под присягой сказал: «Я вижу ряд, и не в салуне - это было на улице. Оба были пьяны, и один шел по улице, а другой шел вниз. Оба были близки к домам, когда они только что видят друг друга, и оба сделали свои расчеты, чтобы пропустить друг друга, но во второй раз, когда они пересекли тротуар - как плывущий, диагональный - они сходятся вместе, спускаются по бордюру - они были очень мокрыми, что на мгновение потрясло их, а затем, когда они полетели, в сточную канаву. Смит вскочил и нырнул за булыжником и г упал на Джонса; Джонс вырыл землю, нырнул на булыжник, выскользнул из рук и вонзился головой в живот Смита. Каждый из них проделал это снова, еще дважды, точно так же. После этого ни один из них больше не мог вставать, и поэтому они просто лежали в слякоти, царапали грязь и ругали друг друга ».

(На перекрестном допросе свидетель не мог сказать, продолжали ли стороны драку после этого. в салуне или нет - он только знал, что они начали это в сточной канаве, и, насколько ему известно и убеждению, они были слишком пьяны, чтобы попасть в салон, и слишком пьяны, чтобы оставаться в нем после того, как приехали туда, если там были какие-то Что касается оружия, он не видел ничего, кроме булыжников, и, насколько ему известно и уверенности, они не

попадали в огонь каждый раз, пока он присутствовал.) Иеремия Дрисколл вышел вперед, был присягнул и дал следующие показания: «Я видел драку, ваша честь, и ее не было ни в салоне, ни на улице, ни в отеле, ни в…» [Стр. 1924]

Суд. - «Был это в городе и округе Сан-Франциско! »

Свидетель. -« Да, ваша честь, я - я думаю, что это было »

. Суд. -« Ну, тогда продолжайте ».

Свидетель. -« Это было наверху. Squa ре. Джонс встречает Смита, и они оба идут на это, то есть обманывают друг друга. Один назвал другого вором, а другой сказал, что он лжец, и затем они начали ругаться взад и вперед довольно часто, как вы могли бы сказать, и, наконец, один ударил другого по голове тростью, а затем они закрылись. и упал, и после этого они образовали такую пыль, и гравий разлетелся так густо, что я не мог точно сказать, какой из них лучше. Когда он ушел, один из них шел за другим с сосновой скамейкой, а другой искал камни, и… «

Юрист». «Вот, там, там - это подойдет - это подойдет! Как вообще можно разбираться в такой чепухе? Кто нанес первый удар? »

Свидетель. -« Я не могу правильно сказать, сэр, но я думаю ... »

Адвокат. -« Вы думаете! - разве вы не знаете? »

Свидетель. -« Нет, сэр, это было все. так внезапно, и… -

Адвокат. - Ну, тогда заявите, если можете, кто ударил последним.

Свидетель. - Я не могу, сэр,

потому что … « Адвокат. - Потому что что?»

Свидетель. - «Потому что, сэр, вы видите, ближе к последнему они схватились и упали, и снова пришлось подбрасывать гравий, и…»

Адвокат. (Смиренно) - «Возьмите свидетеля - возьмите свидетеля».

(Показания на стр. перекрестный допрос показал, что во время драки одна из сторон выстрелила из пулемета и взвела курок, но, насколько это известно и уверенности свидетеля [Pg 1925], он не стрелял; и в то же время В этот раз другой выстрелил в своего антагониста из ручной гранаты, которая промахнулась и не причинила никакого ущерба, кроме как взорвала капотный магазин на другой стороне улицы и на мгновение отвлекла модисток.) Он не мог сказать: однако, который произвел выстрел или бросил гранату (это было ge Собеседники в зале суда не раз отметили, что показания свидетеля неясны и неудовлетворительны. После дальнейшего допроса и встречи с участниками дела в суде выяснилось, что лица Джонса и Смита были ему неизвестны, и что он все время говорил о совершенно другой драке.)

Другие свидетели были допрошены, некоторые из них поклялись, что Смит был агрессором, а другие, что Джонс начал скандал; одни говорили, что дрались кулаками, другие - ножами, третьи - томагавками, третьи револьверами, третьими дубинками, третьими топорами, третьими пивными кружками и стульями, третьи клялись, что драки не было вообще. Однако, драться или нет, в любом случае свидетельские показания были однозначными и однозначными, а именно, что суета была о двух долларах и сорока центах, которые одна сторона должна другой, но, в конце концов, это было невозможно. выяснить, кто был должником, а какой кредитором.

После того, как все свидетели были заслушаны, его честь, судья Шеперд, заметил, что доказательства по этому делу во многом напоминают доказательства, представленные ему в среднем по тридцати пяти делам каждый день. Затем он сказал, что продолжит рассмотрение дела, чтобы дать сторонам возможность получить больше свидетельских показаний.

(Я слежу за полицейским судом в течение последних нескольких дней. У двух моих друзей были там дела из-за нападения и побоев, касающихся [Pg 1926] ложей Washoe, и я, конечно, заинтересовался.) знал, что их зовут Джеймс Джонсон и Джон Уорд, пока я не услышал, как они ответили им в суде. Когда вызвали Джеймса Джонсона, один из этих молодых людей сказал другому: «Это ты, мой мальчик». «Нет, - был ответ, - это вы - меня зовут Джон Уорд - видите, у меня это написано здесь, на карточке». Следовательно, первый оратор пропел: «Вот!» и все было в порядке. Как я уже говорил, я наблюдал за этим судом и пришел к выводу, что должность полицейского судьи - прибыльное и удобное занятие, но потом, как английский охотник сказал о борьбе с тиграми в Индия при нехватке боеприпасов: «У нее есть свои маленькие недостатки». Слушание свидетельских показаний должно иногда беспокоить судью полиции, когда он в здравом уме. Я бы предпочел быть секретарем в богатой горнодобывающей компании, и мне нечего было бы делать, кроме как рекламировать оценки и тщательно их собирать, и я буду вести себя тихо и честно, и быть одним из самых благородных дел Божьих, и никогда не сожрать ни единого доллара. они не принадлежат мне - все точно так же, как и эти ребята. (О, у меня нет таланта к сарказму, это маловероятно.) Но я нарушаю границы.

Теперь, со всей уверенностью в инстинктивной откровенности и справедливости моей расы, я представляю людям свидетельство по делу Смит против Джонса без комментариев и аргументов, будучи вполне удовлетворенным тем, что после его прочтения их суждение будет справедливым. столь же праведный, сколь и окончательный и беспристрастный, и независимо от того, будет ли Смит изгнан и Джонс вознесен, или Джонс изгнан, а Смит вознесен, решение будет святым и справедливым.

Я оставляю обвиняемого и обвинителя перед

судом мира - пусть их судьба будет объявлена. [Стр. 1927] ДВОЙНОЙ ОБЛОМАН
********
**************
WINTER JOYS

BY EUGENE FIELD

A man stood on the bathroom floor,
While raged the storm without,
One hand was on the water valve,
The other on the spout.

He fiercely tried to turn the plug,
But all in vain he tried,
"I see it all, I am betrayed,
The water's froze," he cried.

Down to the kitchen then he rushed,
And in the basement dove,
Long strived he for to turn the plugs,
But all in vain he strove.

"The hydrant may be running yet,"
He cried in hopeful tone,
Alas, the hydrant too, was froze,
As stiff as any stone.

There came a burst, the water pipes
And plugs, oh, where were they?
Ask of the soulless plumber man
Who called around next day.
[Pg 1869]

THE DEMON OF THE STUDY

BY JOHN GREENLEAF WHITTIER

The Brownie sits in the Scotchman's room,
And eats his meat and drinks his ale,
And beats the maid with her unused broom,
And the lazy lout with his idle flail;
But he sweeps the floor and threshes the corn,
And hies him away ere the break of dawn.

The shade of Denmark fled from the sun,
And the Cocklane ghost from the barn-loft cheer,
The fiend of Faust was a faithful one,
Agrippa's demon wrought in fear,
And the devil of Martin Luther sat
By the stout monk's side in social chat.

The Old Man of the Sea, on the neck of him
Who seven times crossed the deep,
Twined closely each lean and withered limb,
Like the nightmare in one's sleep.
But he drank of the wine, and Sindbad cast
The evil weight from his back at last.

But the demon that cometh day by day
To my quiet room and fireside nook,
Where the casement light falls dim and gray
On faded painting and ancient book,
Is a sorrier one than any whose names
[Pg 1870]Are chronicled well by good King James.

No bearer of burdens like Caliban,
No runner of errands like Ariel,
He comes in the shape of a fat old man,
Without rap of knuckle or pull of bell;
And whence he comes, or whither he goes,
I know as I do of the wind which blows.

A stout old man with a greasy hat
Slouched heavily down to his dark, red nose,
And two gray eyes enveloped in fat,
Looking through glasses with iron bows.
Read ye, and heed ye, and ye who can,
Guard well your doors from that old man!

He comes with a careless "How d'ye do?"
And seats himself in my elbow-chair;
And my morning paper and pamphlet new
Fall forthwith under his special care,
And he wipes his glasses and clears his throat,
And, button by button, unfolds his coat.

And then he reads from paper and book,
In a low and husky asthmatic tone,
With the stolid sameness of posture and look
Of one who reads to himself alone;
And hour after hour on my senses come
That husky wheeze and that dolorous hum.

The price of stocks, the auction sales,
The poet's song and the lover's glee,
The horrible murders, the sea-board gales,
The marriage list, and the jeu d'esprit,
All reach my ear in the self-same tone,—
[Pg 1871]I shudder at each, but the fiend reads on!

Oh, sweet as the lapse of water at noon
O'er the mossy roots of some forest tree,
The sigh of the wind in the woods of June,
Or sound of flutes o'er a moonlight sea,
Or the low soft music, perchance, which seems
To float through the slumbering singer's dreams.

So sweet, so dear is the silvery tone,
Of her in whose features I sometimes look,
As I sit at eve by her side alone,
And we read by turns, from the self-same book,
Some tale perhaps of the olden time,
Some lover's romance or quaint old rhyme.

Then when the story is one of woe,—
Some prisoner's plaint through his dungeon-bar,
Her blue eye glistens with tears, and low,
Her voice sinks down like a moan afar;
And I seem to hear that prisoner's wail,
And his face looks on me worn and pale.

And when she reads some merrier song,
Her voice is glad as an April bird's,
And when the tale is of war and wrong,
A trumpet's summons is in her words,
And the rush of the hosts I seem to hear,
And see the tossing of plume and spear!

Oh, pity me then, when, day by day,
The stout fiend darkens my parlor door;
And reads me perchance the self-same lay
Which melted in music, the night before,
From lips as the lips of Hylas sweet,
[Pg 1872]And moved like twin roses which zephyrs meet!

I cross my floor with a nervous tread,
I whistle and laugh and sing and shout,
I flourish my cane above his head,
And stir up the fire to roast him out;
I topple the chairs, and drum on the pane,
And press my hands on my ears, in vain!

I've studied Glanville and James the wise.
And wizard black-letter tomes which treat
Of demons of every name and size
Which a Christian man is presumed to meet,
But never a hint and never a line
Can I find of a reading fiend like mine.

I've crossed the Psalter with Brady and Tate,
And laid the Primer above them all,
I've nailed a horseshoe over the grate,
And hung a wig to my parlor wall
Once worn by a learned Judge, they say,
At Salem court in the witchcraft day!

"Conjuro te, sceleratissime,
Abire ad tuum locum!"—still
Like a visible nightmare he sits by me,—
The exorcism has lost its skill;
And I hear again in my haunted room
The husky wheeze and the dolorous hum!

Ah! commend me to Mary Magdalen
With her sevenfold plagues, to the wandering Jew,
To the terrors which haunted Orestes when
The furies his midnight curtains drew,
But charm him off, ye who charm him can,
That reading demon, that fat old man!
[Pg 1873]

UNCLE BENTLEY AND THE ROOSTERS

BY HAYDEN CARRUTH

The burden of Uncle Bentley has always rested heavily on our town. Having not a shadow of business to attend to he has made other people's business his own, and looked after it in season and out—especially out. If there is a thing which nobody wants done, to this Uncle Bentley applies his busy hand.

One warm summer Sunday we were all at church. Our pastor had taken the passage on turning the other cheek, or one akin to it, for his text, and was preaching on peace and quiet and non-resistance. He soon had us in a devout mood which must have been beautiful to see and encouraging to the good man.

Of course, Uncle Bentley was there—he always was, and forever in a front pew, with his neck craned up looking backward to see if there was anything that didn't need doing which he could do. He always tinkered with the fires in the winter and fussed with the windows in the summer, and did his worst with each. His strongest church point was ushering. Not content to usher the stranger within our gates, he would usher all of us, and always thrust us into pews with just the people we didn't want to sit with. If you failed to follow him when he took you in tow, he would stop and look back reproachfully, describing mighty indrawing curves with his arm; and if you pretended not to see him, he would give a low[Pg 1874] whistle to attract your attention, the arm working right along, like a Holland windmill.

On this particular warm summer Sunday Uncle Bentley was in place wearing his long, full-skirted coat, a queer, dark, bottle-green, purplish blue. He had ushered to his own exceeding joy, and got two men in one pew, and given them a single hymn-book, who wouldn't on week-days speak to each other. I ought to mention that we had long before made a verb of Uncle Bentley. To unclebentley was to do the wrong thing. It was a regular verb, unclebentley, unclebentleyed, unclebentleying. Those two rampant enemies in the same pew had been unclebentleyed.

The minister was floating along smoothly on the subject of peace when Uncle Bentley was observed to throw up his head. He had heard a sound outside. It was really nothing but one of Deacon Plummer's young roosters crowing. The Deacon lived near, and vocal offerings from his poultry were frequent and had ceased to interest any one except Uncle Bentley. Then in the pauses between the preacher's periods we heard the flapping of wings, with sudden stoppings and startings. Those unregenerate fowls, unable to understand the good man's words, were fighting. Even this didn't interest us—we were committed to peace. But Uncle Bentley shot up like a jack-in-a-box and cantered down the aisle. Of course, his notion was that the roosters were disturbing the services, and that it was his duty to go out and stop them. We heard vigorous "Shoos!" and "Take thats!" and "Consairn yous!" and then Uncle Bentley came back looking very important, and as he stalked up the aisle he glanced around and nodded his head, saying as clearly as words, "There, where would you be without me?" Another defiant crow floated in at the window.[Pg 1875]

The next moment the rushing and beating of wings began again, and down the aisle went Uncle Bentley, the long tails of that coat fairly floating like a cloud behind him. There was further uproar outside, and Uncle Bentley was back in his place, this time turning around and whispering hoarsely, "I fixed 'em!" But such was not the case, for twice more the very same thing was repeated. The last time Uncle Bentley came back he wore a calm, snug expression, as who should say, "Now I have fixed 'em!" We should have liked it better if the roosters had fixed Uncle Bentley. But nobody paid much attention except Deacon Plummer. The thought occurred to him that perhaps Uncle Bentley had killed the fowls. But he hadn't.

However, there was no more disturbance without, and after a time the sermon closed. There was some sort of a special collection to be taken up. Of course, Uncle Bentley always insisted on taking up all the collections. He hopped up on this occasion and seized the plate with more than usual vigor. His struggles with the roosters had evidently stimulated him. He soon made the rounds and approached the table in front of the pulpit to deposit his harvest. As he did so we saw to our horror that the long tails of that ridiculous coat were violently agitated. A sickening suspicion came over us. The next moment one of those belligerent young roosters thrust a head out of either of those coat-tail pockets. One uttered a raucous crow, the other made a vicious dab. Uncle Bentley dropped the plate with a scattering of coin, seized a coat skirt in each hand, and drew it front. This dumped both fowls out on the floor, where they went at it hammer and tongs. What happened after this is a blur in most of our memories. All that is certain is that there was an uproar in the congregation, especially the younger portion; that[Pg 1876] the Deacon began making unsuccessful dives for his poultry; that the organist struck up "Onward, Christian Soldiers," and that the minister waved us away without a benediction amid loud shouts of, "Shoo!" "I swanny!" and, "Drat the pesky critters!" from your Uncle Bentley.

Did it serve to subdue Uncle Bentley? Not in the least; he survived to do worse things.[Pg 1877]

A SHINING MARK

BY IRONQUILL

A man came here from Idaho,
With lots of mining stock.
He brought along as specimens
A lot of mining rock.

The stock was worth a cent a pound
If stacked up in a pile.
The rock was worth a dollar and
A half per cubic mile.

We planted him at eventide,
'Mid shadows dim and dark;
We fixed him up an epitaph,—
"Death loves a mining shark."
[Pg 1878]

A BOOKWORM'S PLAINT[3]

BY CLINTON SCOLLARD

To-day, when I had dined my fill
Upon a Caxton,—you know Will,—
I crawled forth o'er the colophon
To bask awhile within the sun;
And having coiled my sated length,
I felt anon my whilom strength
Slip from me gradually, till deep
I dropped away in dreamful sleep,
Wherein I walked an endless maze,
And dined on Caxtons all my days.

Then I woke suddenly. Alas!
What in my sleep had come to pass?
That priceless first edition row,—
Squat quarto and tall folio,—
Had, in my slumber, vanished quite;
Instead, on my astonished sight
The newest novels burst,—a gay
And most unpalatable array!
I, that have battened on the best,
Why should I thus be dispossessed
And with starvation, or the worst
Of diets, cruelly be curst?
[Pg 1879]

A POE-'EM OF PASSION

BY CHARLES F. LUMMIS

It was many and many a year ago,
On an island near the sea,
That a maiden lived whom you mightn't know
By the name of Cannibalee;
And this maiden she lived with no other thought
Than a passionate fondness for me.

I was a child, and she was a child—
Tho' her tastes were adult Feejee—
But she loved with a love that was more than love,
My yearning Cannibalee;
With a love that could take me roast or fried
Or raw, as the case might be.

And that is the reason that long ago,
In that island near the sea,
I had to turn the tables and eat
My ardent Cannibalee—
Not really because I was fond of her,
But to check her fondness for me.

But the stars never rise but I think of the size
Of my hot-potted Cannibalee,
And the moon never stares but it brings me nightmares
[Pg 1880]Of my spare-rib Cannibalee;

And all the night-tide she is restless inside,
Is my still indigestible dinner-belle bride,
In her pallid tomb, which is Me,
In her solemn sepulcher, Me.
[Pg 1881]

THE REAL DIARY OF A REAL BOY

BY HENRY A. SHUTE

Mar. 11, 186——Went to church in the morning. the fernace was all write. Mister Lennard preeched about loving our ennymies, and told every one if he had any angry feelings towards ennyone to go to him and shake hands and see how much better you wood feel. i know how it is becaus when me and Beany are mad we dont have eny fun and when we make up the one who is to blam always wants to treet. why when Beany was mad with me becaus i went home from Gil Steels surprise party with Lizzie Towle, Ed Towles sister, he woodent speak to me for 2 days, and when we made up he treated me to ice cream with 2 spoons and he let me dip twice to his once. he took pretty big dips to make up. Beany is mad if enny of the fellers go with Lizzie Towle. she likes Beany better than she does enny of the fellers and Beany ought to be satisfied, but sometimes he acks mad when i go down there to fite roosters with Ed. i gess he needent worry much, no feller isnt going to leave of fiting roosters to go with no girls. well i most forgot that i was going to say, but after church i went up to Micky Gould who was going to fite me behind the school house, and said Micky lets be friends and Micky said, huh old Skinny, i can lick you in 2 minits and i said you aint man enuf and he called me a nockneed puke, and i called him a wall eyed lummix and he give me a paist in the eye and i gave him a good one in the mouth, and then we rassled and Micky threw[Pg 1882] me and i turned him, and he got hold of my new false bosom and i got hold of his hair, and the fellers all hollered hit him Micky, paist him Skinny, and Mister Purington, Pewts father pulled us apart and i had Mickys paper collar and necktie and some of his hair and he had my false bosom and when i got home father made me go to bed and stay there all the afternoon for fiting, but i guess he didnt like my losing my false bosom. ennyway he asked me how many times i hit Micky and which licked. he let me get up at supper time. next time i try to love my ennymy i am a going to lick him first.

Went to a sunday school concert in the evening. Keene and Cele sung now i lay me down to sleep. they was a lot of people sung together and Mister Gale beat time. Charlie Gerish played the violin and Miss Packard sung. i was scart when Keene and Cele sung for i was afraid they would break down, but they dident, and people said they sung like night harks. i gess if they knowed how night harks sung they woodent say much. father felt pretty big and to hear him talk you wood think he did the singing. he give them ten cents apeace. i dident get none. you gest wait, old man till i git my cornet.

Went to a corcus last night. me and Beany were in the hall in the afternoon helping Bob Carter sprinkle the floor and put on the sordust. the floor was all shiny with wax and aufully slipery. so Bob got us to put on some water to take off the shiny wax. well write in front of the platform there is a low platform where they get up to put in their votes and then step down and Beany said, dont put any water there only jest dry sordust. so i dident. well that night we went erly to see the fun. Gim Luverin got up and said there was one man which was the oldest voter in town and he ought to vote the first, the name of this destinkuished sitizen was John Quincy Ann Pollard. then[Pg 1883] old mister Pollard got up and put in his vote and when he stepped down his heels flew up and he went down whak on the back of his head and 2 men lifted him up and lugged him to a seat, and then Ed Derborn, him that rings the town bell, stepped up pretty lively and went flat and swort terrible, and me and Beany nearly died we laffed so. well it kept on, people dident know what made them fall, and Gim Odlin sat write down in his new umbrella and then they sent me down stairs for a pail of wet sordust and when i was coming up i heard an awful whang, and when i got up in the hall they were lugging old mister Stickney off to die and they put water on his head and lugged him home in a hack. me and Beany dont know what to do. if we dont tell, Bob will lose his place and if we do we will get licked.

Mar. 31. April fool day tomorrow. i am laying for Beany. old Francis licked 5 fellers today becaus they sung rong when we was singing speek kindly it is better for to rule by luv than feer.

June 14. Rashe Belnap and Horris Cobbs go in swimming every morning at six o'clock. i got a licking today that beat the one Beany got. last summer me and Tomtit Tomson and Cawcaw Harding and Whack and Poz and Boog Chadwick went in swimming in May and all thru the summer until October. one day i went in 10 times. well i dident say anything about it to father so as not to scare him. well today he dident go to Boston and he said i am going to teech you to swim. when i was as old as you i cood swim said he, and you must lern, i said i have been wanting to lern to swim, for all the other boys can swim. so we went down to the gravil and i peeled off my close and got ready, now said he, you jest wade in up to your waste and squat down and duck your head under. i said the water will get in my nose. he said no it wont[Pg 1884] jest squat rite down. i cood see him laffin when he thought i wood snort and sputter.

so i waded out a little ways and then div in and swam under water most across, and when i came up i looked to see if father was surprised. gosh you aught to have seen him. he had pulled off his coat and vest and there he stood up to his waste in the water with his eyes jest bugging rite out as big as hens eggs, and he was jest a going to dive for my dead body. then i turned over on my back and waved my hand at him. he dident say anything for a minute, only he drawed in a long breth. then he began to look foolish, and then mad, and then he turned and started to slosh back to the bank where he slipped and went in all over. When he got to the bank he was pretty mad and yelled for me to come out. when i came out he cut a stick and whaled me, and as soon as i got home he sent me to bed for lying, but i gess he was mad becaus i about scart the life out of him. but that nite i heard him telling mother about it and he said that he div 3 times for me in about thirty feet of water. but he braged about my swimming and said i cood swim like a striped frog. i shall never forget how his boots went kerslosh kerslosh kerslosh when we were skinning home thru croslots. i shall never forget how that old stick hurt either. ennyhow he dident say ennything about not going in again, so i gess i am all rite.

June 15, 186——Johnny Heeld, a student, came to me and wanted me to carry some tickets to a dance round to the girls in the town. there was about 1 hundred of them. he read the names over to me and i said i knew them all. so after school me and Beany started out and walked all over town and give out the tickets. i had a long string of names and every time i wood leave one i wood mark out the name. i dident give the Head girls any because[Pg 1885] they told father about some things that me and Beany and Pewt did and the Parmer girls and the Cilley girls lived way up on the plains and i dident want to walk up there, so when i went over to Hemlock side to give one, i went over to the factory boarding house and give some to them. they was auful glad to get them too and said they would go to the dance. some people was not at home and so i gave their tickets to the next house. it took me till 8 o'clock and i got 1 dollar for it. i dont believe those girls that dident get their tickets will care much about going ennyway. i gess the Head girls wont want to tell on me another time.

June 23. there is a dead rat in the wall in my room. it smells auful.[Pg 1886]

A MOTHERS' MEETING[4]

BY MADELINE BRIDGES

"Where's the maternal parent of
This boy that stands in need of beating,
And of this babe that pines for love?"
"Oh, she is at a Mothers' Meeting!"

"Fair daughter, why these young tears shed,
For passion's tale, too sweet and fleeting,
Lonely and mute, uncomforted?"
"My mother's at a Mothers' Meeting."

"Man, whom misfortunes jeer and taunt,
Whom frauds forsake, and hope is cheating,
Fly to your mother's arms." "I can't—
You see, she's at a Mothers' Meeting."

Alas, what next will woman do?
Love, duty, children, home, maltreating,
The while she, smiling, rallies to
The roll-call of a Mothers' Meeting!
[Pg 1887]

MISTER RABBIT'S LOVE AFFAIR

BY FRANK L. STANTON

One day w'en Mister Rabbit wuz a-settin' in de grass
He see Miss Mary comin', en he wouldn't let her pass,
Kaze he know she lookin' purty in de river lookin'glass,
O Mister Rabbit, in de mawnin'!

But de Mockin'bird wuz singin' in de blossom en de dew,
En he know 'bout Mister Rabbit, en he watchin' er 'im,
too;
En Miss Mary heah his music, en she tell 'im "Howdy-do!"
O Mister Rabbit, in de mawnin'!

Mister Rabbit 'low he beat 'im, en he say he'll l'arn ter sing,
En he tried it all de winter, en he kep' it up in spring;
But he wuzn't buil' fer singin', kaze he lack de voice en wing,—
Good-by, Mister Rabbit, in de mawnin'!
[Pg 1888]

OUR HIRED GIRL

BY JAMES WHITCOMB RILEY

Our hired girl, she's 'Lizabuth Ann;
An' she can cook best things to eat!
She ist puts dough in our pie-pan,
An' pours in somepin' 'at's good and sweet,
An' nen she salts it all on top
With cinnamon; an' nen she'll stop
An' stoop an' slide it, ist as slow,
In th' old cook-stove, so's 'twon't slop
An' git all spilled; nen bakes it, so
It's custard pie, first thing you know!
An' nen she'll say:
"Clear out o' my way!
They's time fer work, an' time fer play!—
Take yer dough, an' run, Child; run!
Er I cain't git no cookin' done!"

When our hired girl 'tends like she's mad,
An' says folks got to walk the chalk
When she's around, er wisht they had,
I play out on our porch an' talk
To th' Raggedy Man 'at mows our lawn;
An' he says "Whew!" an' nen leans on
His old crook-scythe, and blinks his eyes
An' sniffs all round an' says,—"I swawn!
[Pg 1889]Ef my old nose don't tell me lies,
It 'pears like I smell custard-pies!"
An' nen he'll say,—
"'Clear out o' my way!
They's time fer work an' time fer play!
Take yer dough, an' run, Child; run!
Er she cain't git no cookin' done!'"

Wunst our hired girl, one time when she
Got the supper, an' we all et,
An' it was night, an' Ma an' me
An' Pa went wher' the "Social" met,—
An' nen when we come home, an' see
A light in the kitchen-door, an' we
Heerd a maccordeum, Pa says "Lan'-
O'-Gracious! who can her beau be?"
An' I marched in, an' 'Lizabuth Ann
Wuz parchin' corn fer the Raggedy Man!
Better say
"Clear out o' the way!
They's time fer work, an' time fer play!
Take the hint, an' run, Child; run!
Er we cain't git no courtin' done!"
[Pg 1890]

THE REASON

BY IRONQUILL

Says John last night:
"William, by grab! I'm beat
To know why stolen kisses
Taste so sweet."

Says William: "Sho!
That's easily explained—
It's 'cause they're syrup-
titiously obtained."
O cruel thought!
O words of cruel might!
The coroner
He sat on John that night.
[Pg 1891]

ONCL' ANTOINE ON 'CHANGE

BY WALLACE BRUCE AMSBARY

(Antoine Boisvert, Raconteur.)

I've jus' com' from Chicago town,
A seein' all de sights
From stockyard to de ballet gairl,
All drass' in spangled tights.
But all de worstes' nonsens'
T'roo vich I got to wade,
I t'ink de t'ing dat gats de cake
Ees place called Board of Trade.

I heard moch talk about dem chap
Dey call de Bull an' Bear,
Dat play aroun' with price of stock
An' get you unaware.
Who'll tell you w'at your wheat
Will bring in Fevuary nex',
In jus' so smood an' quiet vay
De cur; read his tex'.

An' dere dey vere out on de floor,
De mans who mak' de price
Of all de country produce,
A lookin' smood an' nice.
But dey had vink opon dere eye
Dat look you t'roo an' t'roo,
Like tricky bunko steerer ven
[Pg 1892]He's hunting after you.

Dey got de ball to roll ver' swif'
An' firs' fall from de dock
Vas bottom off on July pork;
An' heem dat held de stock
Commence to hiss an' wriggle
Lak' a yellow rattlesnake;
De res' buzz jus' lak' bumblebee
Stirred op vit hayin' rake.

Dis bottom off on July pork
Is strike me kin' of queer,
I's t'ink dat hogs is good for eat
Mos' all of de 'hole year.
Dose feller on Chicago town
Is mak' such fonny phrase
Dat—entre nous—I sometimes t'ink
Dat som' of dem ees craz'.

Den dere ees somet'ing happen
Dat mak' 'em more excite',
W'en news ees com' overe de vires
Dat Boer an' Britain fight,
I nevere saw such meex-op yet,
In days since I be born,
Dey scowl an' call wan nodder names,
Dere faces show moch scorn.

Wan man grow wild an' mos'ly craz',
De tears stream off his eyes,
Dere's nodder man dat's laf an' shout,
It's mak' me mos' surprise.
I guess it mak' som' differance
Vich side you're on de fence,
But in dis Bear an' Bull meex-op
I see not ver' moch sense.
[Pg 1893]

HEZEKIAH BEDOTT'S OPINION

BY FRANCES M. WHICHER

He was a wonderful hand to moralize, husband was, 'specially after he begun to enjoy poor health. He made an observation once when he was in one of his poor turns, that I never shall forget the longest day I live. He says to me one winter evenin' as we was a settin' by the fire,—I was a knittin' (I was always a wonderful great knitter) and he was a smokin' (he was a master hand to smoke, though the doctor used to tell him he'd be better off to let tobacker alone; when he was well he used to take his pipe and smoke a spell after he'd got the chores done up, and when he wa'n't well, used to smoke the biggest part of the time). Well, he took his pipe out of his mouth and turned toward me, and I knowed something was comin', for he had a pertikkeler way of lookin' round when he was gwine to say anything oncommon. Well, he says to me, says he, "Silly" (my name was Prissilly naterally, but he ginerally called me "Silly," cause 'twas handier, you know). Well, he says to me, says he, "Silly," and he looked pretty sollem, I tell you—he had a sollem countenance naterally—and after he got to be deacon 'twas more so, but since he'd lost his health he looked sollemer than ever, and certainly you wouldent wonder at it if you knowed how much he underwent. He was troubled with a wonderful pain in his chest, and amazin' weakness in the spine of his back, besides the pleurissy in the side, and having the ager a considerable part of the time, and[Pg 1894] bein' broke of his rest o' nights 'cause he was so put to 't for breath when he laid down. Why it's an onaccountable fact that when that man died he hadent seen a well day in fifteen year, though when he was married and for five or six years after I shouldent desire to see a ruggeder man that he was. But the time I'm speakin' of he'd been out o' health nigh upon ten year, and O dear sakes! how he had altered since the first time I ever see him! That was to a quiltin' to Squire Smith's a spell afore Sally was married. I'd no idee then that Sal Smith was a gwine to be married to Sam Pendergrass. She'd ben keepin' company with Mose Hewlitt, for better'n a year, and everybody said that was a settled thing, and lo and behold! all of a sudding she up and took Sam Pendergrass. Well, that was the first time I ever see my husband, and if anybody'd a told me then that I should ever marry him, I should a said—but lawful sakes! I most forgot, I was gwine to tell you what he said to me that evenin', and when a body begins to tell a thing I believe in finishin' on't some time or other. Some folks have a way of talkin' round and round and round forevermore, and never come to the pint. Now there's Miss Jinkins, she that was Poll Bingham afore she was married, she is the tejusest individooal to tell a story that ever I see in all my born days. But I was a gwine to tell you what husband said. He says to me, says he, "Silly"; says I, "What?" I dident say, "What, Hezekier?" for I dident like his name. The first time I ever heard it I near killed myself a laffin. "Hezekier Bedott," says I, "well, I would give up if I had sich a name," but then you know I had no more idee o' marryin' the feller than you had this minnit o' marryin' the governor. I s'pose you think it's curus we should a named our oldest son Hezekiah. Well, we done it to please father and mother Bedott; it's father Bedott's name, and[Pg 1895] he and mother Bedott both used to think that names had ought to go down from gineration to gineration. But we always called him Kier, you know. Speakin' o' Kier, he is a blessin', ain't he? and I ain't the only one that thinks so, I guess. Now don't you never tell nobody that I said so, but between you and me I rather guess that if Kezier Winkle thinks she is a gwine to ketch Kier Bedott she is a leetle out of her reckonin'. But I was going to tell what husband said. He says to me, says he, "Silly"; I says, says I, "What?" If I dident say "what" when he said "Silly" he'd a kept on saying "Silly," from time to eternity. He always did, because you know, he wanted me to pay pertikkeler attention, and I ginerally did; no woman was ever more attentive to her husband than what I was. Well, he says to me, says he, "Silly." Says I, "What?" though I'd no idee what he was gwine to say, dident know but what 'twas something about his sufferings, though he wa'n't apt to complain, but he frequently used to remark that he wouldent wish his worst enemy to suffer one minnit as he did all the time; but that can't be called grumblin'—think it can? Why I've seen him in sitivation when you'd a thought no mortal could a helped grumblin'; but he dident. He and me went once in the dead of winter in a one-hoss shay out to Boonville to see a sister o' hisen. You know the snow is amazin' deep in that section o' the kentry. Well, the hoss got stuck in one o' them are flambergasted snow-banks, and there we sot, onable to stir, and to cap all, while we was a sittin' there, husband was took with a dretful crik in his back. Now that was what I call a perdickerment, don't you? Most men would a swore, but husband dident. He only said, says he, "Consarn it." How did we get out, did you ask? Why we might a benn sittin' there to this day fur as I know, if there hadent a happened to come along a mess o' men in[Pg 1896] a double team, and they hysted us out. But I was gwine to tell you that observation of hisen. Says he to me, says he, "Silly" (I could see by the light o' the fire, there dident happen to be no candle burnin', if I don't disremember, though my memory is sometimes ruther forgitful, but I know we wa'n't apt to burn candles exceptin' when we had company)—I could see by the light of the fire that his mind was oncommon solemnized. Says he to me, says he. "Silly." I says to him, says I, "What?" He says to me, "We're all poor critters!"[Pg 1897]

WHAT LACK WE YET?

BY ROBERT J. BURDETTE

When Washington was president
He was a mortal icicle;
He never on a railroad went,
And never rode a bicycle.

He read by no electric lamp,
Ne'er heard about the Yellowstone;
He never licked a postage stamp,
And never saw a telephone.

His trousers ended at his knees;
By wire he could not snatch dispatch;
He filled his lamp with whale-oil grease,
And never had a match to scratch.

But in these days it's come to pass,
All work is with such dashing done,
We've all these things, but then, alas—
We seem to have no Washington!
[Pg 1898]

JACOB

BY PH;BE CARY

He dwelt among "Apartments let,"
About five stories high;
A man, I thought, that none would get,
And very few would try.

A boulder, by a larger stone
Half hidden in the mud,
Fair as a man when only one
Is in the neighborhood.

He lived unknown, and few could tell
When Jacob was not free;
But he has got a wife—and O!
The difference to me!
[Pg 1899]

TO BARY JADE

BY CHARLES FOLLEN ADAMS

The bood is beabig brighdly, love;
The sdars are shidig too;
While I ab gazig dreabily,
Add thigkig, love, of you.
You caddot, oh! you caddot kdow,
By darlig, how I biss you—
(Oh, whadt a fearful cold I've got!—
Ck-tish-u! Ck-ck-tish-u!)

I'b sittig id the arbor, love,
Where you sat by by side,
Whed od that calb, autubdal dight
You said you'd be by bride.
Oh! for wud bobedt to caress
Add tederly to kiss you;
Budt do! we're beddy biles apart—
(Ho-rash-o! Ck-ck-tish-u!)

This charbig evedig brigs to bide
The tibe whed first we bet:
It seebs budt odly yesterday;
I thigk I see you yet.
Oh! tell be, ab I sdill your owd?
By hopes—oh, do dot dash theb!
(Codfoud by cold, 'tis gettig worse—
[Pg 1900]Ck-tish-u! Ch-ck-thrash-eb!)

Good-by, by darlig Bary Jade!
The bid-dight hour is dear;
Add it is hardly wise, by love,
For be to ligger here.
The heavy dews are fallig fast:
A fod good-dight I wish you.
(Ho-rash-o!—there it is agaid—
Ck-thrash-ub! Ck-ck-tish-u!)
[Pg 1901]

HIS GRANDMOTHER'S WAY

BY FRANK L. STANTON

Tell you, gran'mother's a queer one, shore—
Makes your heart go pitty-pat!
If the wind just happens to open a door,
She'll say there's "a sign" in that!
An' if no one ain't in a rockin'-chair
An' it rocks itself, she'll say: "Oh, dear!
Oh, dear! Oh, my!
I'm afeared 'at somebody is goin' to die!"
An' she makes me cry—
She makes me cry!

Once wuz a owl 'at happened to light
On our tall chimney-top,
An' screamed an' screamed in the dead o' night,
An' nuthin' could make it stop!
An' gran'ma—she uncovered her head
An' almos' frightened me out of the bed;
"Oh, dear; Oh, my!
I'm certain 'at some one is goin' to die!"
An' she made me cry—
She made me cry!

Just let a cow lean over the gate
An' bellow, an' gran'ma—she
Will say her prayers, if it's soon or late,
[Pg 1902]An' shake her finger at me!
An' then, an' then you'll hear her say:
"It's a sign w'en the cattle act that way!
Oh, dear! Oh, my!
I'm certain 'at somebody's goin' to die!"
Oh, she makes me cry—
She makes me cry!

Skeeriest person you ever seen!
Always a-huntin' fer "signs";
Says it's "spirits" 'at's good, or mean,
If the wind jest shakes the vines!
I always feel skeery w'en gran'ma's aroun'—
An' think 'at I see things, an' jump at each soun':
"Oh, dear! Oh, my!
I'm certain 'at somebody's goin' to die!"
Oh, she makes me cry—
She makes me cry!
[Pg 1903]

The Only True and Reliable Account of

THE GREAT PRIZE FIGHT,

For $100,000, at
Seal Rock Point, on Sunday Last,
Between His Excellency Gov. Stanford and Hon.
F. F. Low, Governor Elect of California.
REPORTED BY SAMUEL L. CLEMENS

For the past month the sporting world has been in a state of feverish excitement on account of the grand prize fight set for last Sunday between the two most distinguished citizens of California, for a purse of one hundred thousand dollars. The high social standing of the competitors, their exalted position in the arena of politics, together with the princely sum of money staked upon the issue of the combat, all conspired to render the proposed prize fight a subject of extraordinary importance, and to give it an ;clat never before vouchsafed to such a circumstance since the world began. Additional lustre was shed upon the coming contest by the lofty character of the seconds or bottle-holders chosen by the two champions, these being no other than Judge Field (on the part of Gov. Low), Associate Justice of the Supreme Court of the United States, and Hon. Wm. M. Stewart (commonly called "Bill Stewart," or "Bullyragging Bill Stewart"), of the city of Virginia, the most popular as well as the most distinguished lawyer in Nevada Terri[Pg 1904]tory, member of the Constitutional Convention, and future U. S. Senator for the state of Washoe, as I hope and believe—on the part of Gov. Stanford. Principals and seconds together, it is fair to presume that such an array of talent was never entered for a combat of this description upon any previous occasion.

Stewart and Field had their men in constant training at the Mission during the six weeks preceding the contest, and such was the interest taken in the matter that thousands visited that sacred locality daily to pick up such morsels of information as they might, concerning the physical and scientific improvement being made by the gubernatorial acrobats. The anxiety manifested by the populace was intense. When it was learned that Stanford had smashed a barrel of flour to atoms with a single blow of his fist, the voice of the people was at his side. But when the news came that Low had caved in the head of a tubular boiler with one stroke of his powerful "mawley" (which term is in strict accordance with the language of the ring) the tide of opinion changed again. These changes were frequent, and they kept the minds of the public in such a state of continual vibration that I fear the habit thus acquired is confirmed, and that they will never more cease to oscillate.

The fight was to take place on last Sunday morning at ten o'clock. By nine every wheeled vehicle and every species of animal capable of bearing burthens, were in active service, and the avenues leading to the Seal Rock swarmed with them in mighty processions whose numbers no man might hope to estimate.

I determined to be upon the ground at an early hour. Now I dislike to be exploded, as it were, out of my balmy slumbers, by a sudden, stormy assault upon my door, and an imperative order to "Get up!"—wherefore I re[Pg 1905]quested one of the intelligent porters of the Lick House to call at my palatial apartments, and murmur gently through the key-hole the magic monosyllable "Hash!" That "fetched me."

The urbane livery-stable keeper furnished me with a solemn, short-bodied, long-legged animal—a sort of animated counting-house stool, as it were—which he called a "Morgan" horse. He told me who the brute was "sired" by, and was proceeding to tell me who he was "dammed" by, but I gave him to understand that I was competent to damn the horse myself, and should probably do it very effectually before I got to the battle-ground. I mentioned to him, however, that I was not proposing to attend a funeral; it was hardly necessary to furnish me an animal gifted with such oppressive solemnity of bearing as distinguished his "Morgan." He said in reply, that Morgan was only pensive when in the stable, but that on the road I would find him one of the liveliest horses in the world.

He enunciated the truth.

The brute "bucked" with me from the foot of Montgomery street to the Occidental Hotel. The laughter which he provoked from the crowds of citizens along the sidewalks he took for applause, and honestly made every effort in his power to deserve it, regardless of consequences.

He was very playful, but so suddenly were the creations of his fancy conceived and executed, and so much ground did he take up with them, that it was safest to behold them from a distance. In the self-same moment of time, he shot his heels through the side of a street-car, and then backed himself into Barry and Patten's and sat down on the free-lunch table.

Such was the length of this Morgan's legs.

Between the Occidental and the Lick House, having[Pg 1906] become thoroughly interested in his work, he planned and carried out a series of the most extraordinary maneuvres ever suggested by the brain of any horse. He arched his neck and went tripping daintily across the street sideways, "rairing up" on his hind legs occasionally, in a very disagreeable way, and looking into the second-story windows. He finally waltzed into the large ice cream saloon opposite the Lick House, and—

But the memory of that perilous voyage hath caused me to digress from the proper subject of this paper, which is the great prize fight between Governors Low and Stanford. I will resume.

After an infinitude of fearful adventures, the history of which would fill many columns of this newspaper, I finally arrived at the Seal Rock Point at a quarter to ten—two hours and a half out from San Francisco, and not less gratified than surprised that I ever got there at all—and anchored my noble Morgan to a boulder on the hillside. I had to swathe his head in blankets also, because, while my back was turned for a single moment, he developed another atrocious trait of his most remarkable character. He tried to eat little Augustus Maltravers Jackson, the "humble" but interesting offspring of Hon. J. Belvidere Jackson, a wealthy barber from San Jose. It would have been a comfort to me to leave the infant to his fate, but I did not feel able to pay for him.

When I reached the battle-ground, the great champions were already stripped and prepared for the "mill." Both were in splendid condition, and displayed a redundancy of muscle about the breast and arms which was delightful to the eye of the sportive connoisseur. They were well matched. Adepts said that Stanford's "heft" and tall stature were fairly offset by Low's superior litheness and activity. From their heads to the Union colors around[Pg 1907] their waists, their costumes were similar to that of the Greek slave; from thence down they were clad in flesh-colored tights and grenadier boots.

The ring was formed upon the beautiful level sandy beach above the Cliff House, and within twenty paces of the snowy surf of the broad Pacific Ocean, which was spotted here and there with monstrous sea-lions attracted shoreward by curiosity concerning the vast multitude of people collected in the vicinity.

At five minutes past ten, Brigadier-General Wright, the Referee, notified the seconds to bring their men "up to the scratch." They did so, amid the shouts of the populace, the noise whereof rose high above the roar of the sea.



Second Round.—Stanford launched out a well intended plunger, but Low parried it admirably and instantly busted him in the snoot. (Cries of "Bully for the Marysville Infant!") After some lively fibbing (both of them are used to it in political life,) the combatants went to grass. (See "Bell's Life.")

Third Round.—Both came up panting considerably. Low let go a terrific side-winder, but Stanford stopped it handsomely and replied with an earthquake on Low's[Pg 1908] bread-basket. (Enthusiastic shouts of "Sock it to him, my Sacramento Pet!") More fibbing—both down.

Fourth Round.—The men advanced and sparred warily for a few moments, when Stanford exposed his cocoa-nut an instant, and Low struck out from the shoulder and split him in the mug. (Cries of "Bully for the Fat Boy!")

Fifth Round.—Stanford came up looking wicked, and let drive a heavy blow with his larboard flipper which caved in the side of his adversary's head. (Exclamations of "Hi! at him again Old Rusty!")

From this time until the end of the conflict, there was nothing regular in the proceedings. The two champions got furiously angry, and used up each other thus:

No sooner did Low realize that the side of his head was crushed in like a dent in a plug hat, than he "went after" Stanford in the most desperate manner. With one blow of his fist he mashed his nose so far into his face that a cavity was left in its place the size and shape of an ordinary soup-bowl. It is scarcely necessary to mention that in making room for so much nose, Gov. Stanford's eyes were crowded to such a degree as to cause them to "bug out" like a grasshopper's. His face was so altered that he scarcely looked like himself at all.

I never saw such a murderous expression as Stanford's countenance now assumed; you see it was so concentrated—it had such a small number of features to spread around over. He let fly one of his battering rams and caved in the other side of Low's head. Ah me, the latter was a ghastly sight to contemplate after that—one of the boys said it looked "like a beet which somebody had trod on it."

Low was "grit" though. He dashed out with his right and stove Stanford's chin clear back even with his ears. Oh, what a horrible sight he was, gasping and reaching[Pg 1909] after his tobacco, which was away back among his under-jaw teeth.

Stanford was unsettled for a while, but he soon rallied, and watching his chance, aimed a tremendous blow at his favorite mark, which crushed in the rear of Gov. Low's head in such a way that the crown thereof projected over his spinal column like a shed.

He came up to the scratch like a man, though, and sent one of his ponderous fists crashing through his opponent's ribs and in among his vitals, and instantly afterward he hauled out poor Stanford's left lung and smacked him in the face with it.

If I ever saw an angry man in my life it was Leland Stanford. He fairly raved. He jumped at his old speciality, Gov. Low's head; he tore it loose from his body and knocked him down with it. (Sensation in the crowd.)

Staggered by his extraordinary exertion, Gov. Stanford reeled, and before he could recover himself the headless but indomitable Low sprang forward, pulled one of his legs out by the roots, and dealt him a smashing paster over the eye with the end of it. The ever watchful Bill Stewart sallied out to the assistance of his crippled principal with a pair of crutches, and the battle went on again as fiercely as ever.

At this stage of the game the battle ground was strewn with a sufficiency of human remains to furnish material for the construction of three or four men of ordinary size, and good sound brains enough to stock a whole county like the one I came from in the noble old state of Missouri. And so dyed were the combatants in their own gore that they looked like shapeless, mutilated, red-shirted firemen.

The moment a chance offered, Low grabbed Stanford by the hair of the head, swung him thrice round and[Pg 1910] round in the air like a lasso, and then slammed him on the ground with such mighty force that he quivered all over, and squirmed painfully, like a worm; and behold, his body and such of his limbs as he had left, shortly assumed a swollen aspect like unto those of a rag doll-baby stuffed with saw-dust.

He rallied again, however, and the two desperadoes clinched and never let up until they had minced each other into such insignificant odds and ends that neither was able to distinguish his own remnants from those of his antagonist. It was awful.

Bill Stewart and Judge Field issued from their corners and gazed upon the sanguinary reminiscences in silence during several minutes. At the end of that time, having failed to discover that either champion had got the best of the fight, they threw up their sponges simultaneously, and Gen. Wright proclaimed in a loud voice that the battle was "drawn." May my ears never again be rent asunder with a burst of sound similar to that which greeted this announcement, from the multitudes. Amen.

By order of Gen. Wright, baskets were procured, and Bill Stewart and Judge Field proceeded to gather up the fragments of their late principals, while I gathered up my notes and went after my infernal horse, who had slipped his blankets and was foraging among the neighboring children. I—

P. S.—Messrs. Editors, I have been the victim of an infamous hoax. I have been imposed upon by that ponderous miscreant, Mr. Frank Lawler, of the Lick House. I left my room a moment ago, and the first man I met on the stairs was Gov. Stanford, alive and well, and as free from mutilation as you or I. I was speechless. Before I reached the street, I actually met Gov. Low also, with his own head on his own shoulders, his limbs in[Pg 1911]tact, his inner mechanism in its proper place, and his cheeks blooming with gorgeous robustitude. I was amazed. But a word of explanation from him convinced me that I had been swindled by Mr. Lawler with a detail account of a fight which had never occurred, and was never likely to occur; that I had believed him so implicitly as to sit down and write it out (as other reporters have done before me) in language calculated to deceive the public into the conviction that I was present at it myself, and to embellish it with a string of falsehoods intended to render that deception as plausible as possible. I ruminated upon my singular position for many minutes, arrived at no conclusion—that is to say, no satisfactory conclusion, except that Lawler was an accomplished knave and I was a consummate ass. I had suspected the first before, though, and been acquainted with the latter fact for nearly a quarter of a century.

In conclusion, permit me to apologize in the most abject manner to the present Governor of California, to Hon. Mr. Low, the Governor elect, to Judge Field and to Hon. Wm. M. Stewart, for the great wrong which my natural imbecility has impelled me to do them in penning and publishing the foregoing sanguinary absurdity. If it were to do over again, I don't really know that I would do it. It is not possible for me to say how I ever managed to believe that refined and educated gentlemen like these could stoop to engage in the loathsome and degrading pastime of prize-fighting. It was just Lawler's work, you understand—the lubberly, swelled up effigy of a nine-days drowned man! But I shall get even with him for this. The only excuse he offers is that he got the story from John B. Winters, and thought of course it must be just so—as if a future Congressman for the state of Washoe could by any possibility tell the truth! Do you[Pg 1912] know that if either of these miserable scoundrels were to cross my path while I am in this mood I would scalp him in a minute? That's me—that's my style.[Pg 1913]

A CONCORD LOVE-SONG

BY JAMES JEFFREY ROCHE

Shall we meet again, love,
In the distant When, love,
When the Now is Then, love,
And the Present Past?
Shall the mystic Yonder,
On which I ponder,
I sadly wonder,
With thee be cast?

Ah, the joyless fleeting
Of our primal meeting,
And the fateful greeting
Of the How and Why!
Ah, the Thingness flying
From the Hereness, sighing
For a love undying
That fain would die!

Ah, the Ifness sadd'ning,
The Whichness madd'ning,
And the But ungladd'ning,
That lie behind!
When the signless token
Of love is broken
In the speech unspoken
[Pg 1914]Of mind to mind!

But the mind perceiveth
When the spirit grieveth,
And the heart relieveth
Itself of woe;
And the doubt-mists lifted
From the eyes love-gifted
Are rent and rifted
In the warmer glow.

In the inner Me, love,
As I turn to thee, love,
I seem to see, love,
No Ego there.
But the Meness dead, love,
The Theeness fled, love,
And born instead, love,
An Usness rare!
[Pg 1915]

THE MEETING

BY S. E. KISER

One day, in Paradise,
Two angels, beaming, strolled
Along the amber walk that lies
Beside the street of gold.

At last they met and gazed
Into each other's eyes,
Then dropped their harps, amazed,
And stood in mute surprise.

And other angels came,
And, as they lingered near,
Heard both at once exclaim:
"Say, how did you get here?"
[Pg 1916]

"THERE'S A BOWER OF BEAN-VINES"

BY PH;BE CARY

There's a bower of bean-vines in Benjamin's yard,
And the cabbages grow round it, planted for greens;
In the time of my childhood 'twas terribly hard
To bend down the bean-poles, and pick off the beans.

That bower and its products I never forget,
But oft, when my landlady presses me hard,
I think, are the cabbages growing there yet,
Are the bean-vines still bearing in Benjamin's yard?

No, the bean-vines soon withered that once used to wave,
But some beans had been gathered, the last that hung on;
And a soup was distilled in a kettle, that gave
All the fragrance of summer when summer was gone.

Thus memory draws from delight, ere it dies,
An essence that breathes of it awfully hard;
As thus good to my taste as 'twas then to my eyes,
Is that bower of bean-vines in Benjamin's yard.
[Pg 1917]

THE TRIAL THAT JOB MISSED

BY KENNETT HARRIS

Job had troubles, I admit;
Clearly was his patience shown,
Yet he never had to sit
Waiting at the telephone—
Waiting, waiting to connect,
The receiver at his lobe.
That's a trial, I expect,
Would have been too much for Job!

After minutes of delay,
While the cramps attacked his knees,
Then to hear Miss Central say
Innocently: "Number, please!"
When the same he'd shouted out
Twenty times—he'd rend his robe,
Tear his hair, I've little doubt;
'Twould have been too much for Job.

Job, with all the woes he bore,
Never got the "busy" buzz
When he tempted was of yore
In the ancient land of Uz.
Satan missed it when he sought
His one tender spot to probe;
If of "central" he had thought,
She'd have been too much for Job!
[Pg 1918]

THE EVIDENCE IN THE CASE OF SMITH VS. JONES

BY SAMUEL L. CLEMENS

I reported this trial simply for my own amusement, one idle day last week, and without expecting to publish any portion of it—but I have seen the facts in the case so distorted and misrepresented in the daily papers that I feel it my duty to come forward and do what I can to set the plaintiff and defendant right before the public. This can best be done by submitting the plain, unembellished statements of the witnesses as given under oath before his Honor Judge Sheperd, in the Police Court, and leaving the people to form their own judgment of the matters involved, unbiased by argument or suggestion of any kind from me.

There is that nice sense of justice and that ability to discriminate between right and wrong, among the masses, which will enable them, after carefully reading the testimony I am about to set down here, to decide without hesitation which is the innocent party and which the guilty in the remarkable case of Smith vs. Jones, and I have every confidence that before this paper shall have been out of the printing-press twenty-four hours, the high court of The People, from whose decision there is no appeal, will have swept from the innocent man all taint of blame or suspicion, and cast upon the guilty one a deathless infamy.

To such as are not used to visiting the Police Court, I[Pg 1919] will observe that there is nothing inviting about the place, there being no rich carpets, no mirrors, no pictures, no elegant sofa or arm-chairs to lounge in, no free lunch—and, in fact, nothing to make a man who has been there once desire to go again—except in cases where his bail is heavier than his fine is likely to be, under which circumstances he naturally has a tendency in that direction again, of course, in order to recover the difference.

There is a pulpit at the head of the hall, occupied by a handsome gray-haired judge, with a faculty of appearing pleasant and impartial to the disinterested spectator, and prejudiced and frosty to the last degree to the prisoner at the bar.

To the left of the pulpit is a long table for reporters; in front of the pulpit the clerks are stationed, and in the centre of the hall a nest of lawyers. On the left again are pine benches behind a railing, occupied by seedy white men, negroes, Chinamen, Kanakas—in a word, by the seedy and dejected of all nations—and in a corner is a box where more can be had when they are wanted.

On the right are more pine benches, for the use of prisoners, and their friends and witnesses.

An officer, in a gray uniform, and with a star upon his breast, guards the door.

A holy calm pervades the scene.

The case of Smith vs. Jones being called, each of these parties (stepping out from among the other seedy ones) gave the court a particular and circumstantial account of how the whole thing occurred, and then sat down.

The two narratives differed from each other.

In reality, I was half persuaded that these men were talking about two separate and distinct affairs altogether, inasmuch as no single circumstance mentioned by one was even remotely hinted at by the other.[Pg 1920]

Mr. Alfred Sowerby was then called to the witness-stand, and testified as follows:

"I was in the saloon at the time, your Honor, and I see this man Smith come up all of a sudden to Jones, who warn't saying a word, and split him in the snoot—"

Lawyer.—"Did what, sir?"

Witness.—"Busted him in the snoot."

Lawyer.—"What do you mean by such language as that? When you say that the plaintiff suddenly approached the defendant, who was silent at the time, and 'busted him in the snoot,' do you mean that the plaintiff struck the defendant?"

Witness.—"That's me—I'm swearing to that very circumstance—yes, your Honor, that was just the way of it. Now, for instance, as if you was Jones and I was Smith. Well, I comes up all of a sudden and says I to your Honor, says I, 'D—n your old tripe—'"

(Suppressed laughter in the lobbies.)

The Court.—"Order in the court! Witness, you will confine yourself to a plain statement of the facts in this case, and refrain from the embellishments of metaphor and allegory as far as possible."

Witness.—(Considerably subdued.)—"I beg your Honor's pardon—I didn't mean to be so brash. Well, Smith comes up to Jones all of a sudden and mashed him in the bugle—"

Lawyer.—"Stop! Witness, this kind of language will not do. I will ask you a plain question, and I require you to answer it simply, yes or no. Did—the—plaintiff—strike—the defendant? Did he strike him?"

Witness.—"You bet your sweet life he did. Gad! he gave him a paster in the trumpet—"

Lawyer.—"Take the witness! take the witness! take the witness! I have no further use for him."[Pg 1921]

The lawyer on the other side said he would endeavor to worry along without more assistance from Mr. Sowerby, and the witness retired to a neighboring bench.

Mr. McWilliamson was next called, and deposed as follows:

"I was a-standing as close to Mr. Smith as I am to this pulpit, a-chaffing with one of the lager beer girls—Sophronia by name, being from summers in Germany, so she says, but as to that, I—"

Lawyer.—"Well, now, never mind the nativity of the lager beer girl, but state, as concisely as possible, what you know of the assault and battery."

Witness.—"Certainly—certainly. Well, German or no German,—which I'll take my oath I don't believe she is, being of a red-headed disposition, with long, bony fingers, and no more hankering after Limberger cheese than—"

Lawyer.—"Stop that driveling nonsense and stick to the assault and battery. Go on with your story."

Witness.—"Well, sir, she—that is, Jones—he sidled up and drawed his revolver and tried to shoot the top of Smith's head off, and Smith run, and Sophronia she walloped herself down in the saw-dust and screamed twice, just as loud as she could yell. I never see a poor creature in such distress—and then she sung out: 'O, H—ll's fire! What are they up to now? Ah, my poor dear mother, I shall never see you more!'—saying which, she jerked another yell and fainted away as dead as a wax figger. Thinks I to myself, I'll be danged if this ain't gettin' rather dusty, and I'll—"

The Court.—"We have no desire to know what you thought; we only wish to know what you saw. Are you sure Mr. Jones endeavored to shoot the top of Mr. Smith's head off?"[Pg 1922]

Witness.—"Yes, your Honor."

The Court.—"How many times did he shoot?"

Witness.—"Well, sir, I couldn't say exactly as to the number—but I should think—well, say seven or eight times—as many as that, anyway."

The Court.—"Be careful now, and remember you are under oath. What kind of a pistol was it?"

Witness.—"It was a Durringer, your Honor."

The Court.—"A derringer! You must not trifle here, sir. A derringer only shoots once—how then could Jones have fired seven or eight times?" (The witness is evidently as stunned by that last proposition as if a brick had struck him.)

Witness.—"Well, your Honor—he—that is, she—Jones, I mean—Soph—"

The Court.—"Are you sure he fired more than one shot? Are you sure he fired at all?"

Witness.—"I—I well, perhaps he didn't—and—and your Honor may be right. But you see, that girl, with her dratted yowling—altogether, it might be that he did only shoot once."

Lawyer.—"And about his attempting to shoot the top of Smith's head off—didn't he aim at his body, or his legs? Come now."

Witness.—(Entirely confused)—"Yes, sir—I think he did—I—I'm pretty certain of it. Yes, sir, he must a fired at his legs."

(Nothing was elicited on the cross-examination, except that the weapon used by Mr. Jones was a bowie knife instead of a derringer, and that he made a number of desperate attempts to scalp the plaintiff instead of trying to shoot him. It also came out that Sophronia, of doubtful nativity, did not faint, and was not present dur[Pg 1923]ing the affray, she having been discharged from her situation on the previous evening.)

Washington Billings, sworn, said: "I see the row, and it warn't in no saloon—it was in the street. Both of 'em was drunk, and one was a comin' up the street, and t'other was a goin' down. Both of 'em was close to the houses when they fust see each other, and both of 'em made their calculations to miss each other, but the second time they tacked across the pavement—driftin'-like, diagonal—they come together, down by curb—al-mighty soggy, they did—which staggered 'em a moment, and then, over they went, into the gutter. Smith was up fust, and he made a dive for a cobble and fell on Jones; Jones dug out and made a dive for a cobble, and slipped his hold and jammed his head into Smith's stomach. They each done that over again, twice more, just the same way. After that, neither of 'em could get up any more, and so they just laid there in the slush and clawed mud and cussed each other."

(On the cross-examination, the witness could not say whether the parties continued the fight afterward in the saloon or not—he only knew they began it in the gutter, and to the best of his knowledge and belief they were too drunk to get into a saloon, and too drunk to stay in it after they got there if there were any orifice about it that they could fall out again. As to weapons, he saw none used except the cobble-stones, and to the best of his knowledge and belief they missed fire every time while he was present.)

Jeremiah Driscoll came forward, was sworn, and testified as follows:—"I saw the fight, your Honor, and it wasn't in a saloon, nor in the street, nor in a hotel, nor in—"[Pg 1924]

The Court.—"Was it in the city and county of San Francisco!"

Witness.—"Yes, your Honor, I—I think it was."

The Court.—"Well, then, go on."

Witness.—"It was up in the Square. Jones meets Smith, and they both go at it—that is, blackguarding each other. One called the other a thief, and the other said he was a liar, and then they got to swearing backwards and forwards pretty generally, as you might say, and finally one struck the other over the head with a cane, and then they closed and fell, and after that they made such a dust and the gravel flew so thick that I couldn't rightly tell which was getting the best of it. When it cleared away, one of them was after the other with a pine bench, and the other was prospecting for rocks, and—"

Lawyer.—"There, there, there—that will do—that—will—do! How in the world is any one to make head or tail out of such a string of nonsense as that? Who struck the first blow?"

Witness.—"I can not rightly say, sir, but I think—"

Lawyer.—"You think!—don't you know?"

Witness.—"No, sir, it was all so sudden, and—"

Lawyer.—"Well, then, state, if you can, who struck the last."

Witness.—"I can't, sir, because—"

Lawyer.—"Because what?"

Witness.—"Because, sir, you see toward the last they clinched and went down, and got to kicking up the gravel again, and—"

Lawyer.—(Resignedly)—"Take the witness—take the witness."

(The testimony on the cross-examination went to show that during the fight, one of the parties drew a slung-shot and cocked it, but to the best of the witness' knowledge[Pg 1925] and belief, he did not fire; and at the same time, the other discharged a hand-grenade at his antagonist, which missed him and did no damage, except blowing up a bonnet store on the other side of the street, and creating a momentary diversion among the milliners.) He could not say, however, which drew the slung-shot or which threw the grenade. (It was generally remarked by those in the court room, that the evidence of the witness was obscure and unsatisfactory. Upon questioning him further, and confronting him with the parties to the case before the court, it transpired that the faces of Jones and Smith were unknown to him, and that he had been talking about an entirely different fight all the time.)

Other witnesses were examined, some of whom swore that Smith was the aggressor, and others that Jones began the row; some said they fought with their fists, others that they fought with knives, others tomahawks, others revolvers, others clubs, others axes, others beer mugs and chairs, and others swore there had been no fight at all. However, fight or no fight, the testimony was straightforward and uniform on one point, at any rate, and that was, that the fuss was about two dollars and forty cents, which one party owed the other, but after all, it was impossible to find out which was the debtor and which the creditor.

After the witnesses had all been heard, his Honor, Judge Sheperd, observed that the evidence in this case resembled, in a great many points, the evidence before him in some thirty-five cases every day, on an average. He then said he would continue the case, to afford the parties an opportunity of procuring more testimony.

(I have been keeping an eye on the Police Court for the last few days. Two friends of mine had business there, on account of assault and battery concerning[Pg 1926] Washoe stocks, and I felt interested, of course.) I never knew their names were James Johnson and John Ward, though, until I heard them answer to them in that court. When James Johnson was called, one of these young men said to the other: "That's you, my boy." "No," was the reply, "it's you—my name's John Ward—see, I've got it written here on a card." Consequently, the first speaker sung out, "Here!" and it was all right. As I was saying, I have been keeping an eye on that court, and I have arrived at the conclusion that the office of Police Judge is a profitable and a comfortable thing to have, but then, as the English hunter said about fighting tigers in India under a shortness of ammunition, "It has its little drawbacks." Hearing testimony must be worrying to a Police Judge sometimes, when he is in his right mind. I would rather be secretary to a wealthy mining company, and have nothing to do but advertise the assessments and collect them in carefully, and go along quiet and upright, and be one of the noblest works of God, and never gobble a dollar that didn't belong to me—all just as those fellows do, you know. (Oh, I have no talent for sarcasm, it isn't likely.) But I trespass.

Now, with every confidence in the instinctive candor and fair dealing of my race, I submit the testimony in the case of Smith vs. Jones to the people, without comment or argument, well satisfied that after a perusal of it, their judgment will be as righteous as it is final and impartial, and that whether Smith be cast out and Jones exalted, or Jones cast out and Smith exalted, the decision will be a holy and a just one.

I leave the accused and the accuser before the bar of the world—let their fate be pronounced.[Pg 1927]

A DOUBLE-DYED DECEIVER