Литературный комментарий к поэтическому переложени

Вступление
Настоящий поэтический дар — редкая и бесценная вещь. Дар поэтического перевода редок вдвойне.
Там, где поэту достаточно слышать только свой внутренний голос, поэт-переводчик должен слышать и воспринимать голос автора. Его задача — передать чужой поэтический шедевр не только словами родного языка, но и с помощью иной системы образом, близкой будущим читателям. А при этом должна сохраниться еще и уникальность подлинника. Поистине задача, доступная лишь великому мастеру.
Замечательный поэт Вера Горт взялась за труд, поразительный по своей сложности  и многоплановости — за поэтическое переложение псалмов.
Сам факт обращения к тексту Священного писания уже таит многие опасности. Перед мастером встала задача почти кощунственная: снять с канонического текста его твердую ритуальную, казалось бы, непроницаемую оболочку и увидеть неведомого автора этих строк. Ту личность, которую условно считаем мы царем Давидом или царем Соломоном, человека, с которым разделяют нас несколько тысячелетий.
И увидеть к своему изумлению, что радуется он нашими радостями, страдает он нашими страданиями. Как мы в тяжелую для себя минуту, он ощущает себя покинутым и отверженным. Как мы, собравшись с духом, он радуется вернувшимся ему силам. И восхищает нас, нынешних, прагматичных и циничных, его постоянный, не прекращающийся ни на минуту диалог с Создателем. Вот он, источник сил! Вот то, что заставляет нас подниматься со ступени на ступень!
Иная, сложнейшая задача — перевод текста, принадлежащего иному, далекому от нас времени, иной, утраченной культуры. Это подобно труду археолога, поднимающего из недр земли на поверхность нечто, заросшее пластами земли и песка. Неловкое движение — и это что-то погибнет безвозвратно. Ювелирная работа — снимать миллиметр за миллиметром все ненужное, наносное, налипшее, пока не откроется истинная сверкающая суть. А суть эту еще надо и до читателей донести, да так, чтобы не обронить ни крупицы, чтобы предстала она во всем своем ясном для всех сиянии.
Посмотрите, какой великий труд проделала Вера Горт.
Вот перед нами исходный материал. Фрагмент подстрочника 18 псалма в классическом переводе Давида Йосифона:
8 … И сотряслась и всколебалась земля, и основания гор вздрогули и сотряслись, ибо разгневался
9. Он. Поднялся дым из ноздрей Его и огонь пожирающий
10. из уст Его. И наклонил
11. он Небеса, и сошел, и мгла под ногами Его. И воссел на керува, и полетел, и понесся на крыльях ветра.
12. И сделал мрак укрытием Себе, шатром вокруг Себя;
13. Темнота вод от туч небесных…
А вот перевод Веры Горт со слов Давида:
… Он внял…, мольба коснулась Божья уха…
И Божий гнев ударил по земле.
Качнув утесы, дрогнула округа
И вот — небесный край клоня ко мне,
Бог Адонай сошел по сизой мгле:
дым рвался из ноздрей, огонь — из уст,
обгладывая мир, как жухлый куст…
Затем, на ветрокрылом херувиме
воссев верхом, понесся Адонай,
как всадник, мглой обернутый, незримый, —
от волн морских — до туч небесный стай.
И шел морозный град и угль горящий
от сердца Божьего сквозь мглистый плащ.
Был слышен Бог, громами говорящий.

Вера Горт бережно сохранила каждую деталь этой грандиозной картины. Как будто очистила все, что мешало восприятию. Она преодолела жесткость, безликость построения фразы, неизбежную при подстрочном переводе. Она услышала утраченный при подстрочном переводе ритм. Она смело ввела неожиданные для древнего текста метафоры. И этим не разрушила уникальность подлинника, а  открыла в нем новые глубины, повернула  к нам, читателям, иной гранью, близкой нам.
И как же благодарны все мы, читатели, блестящему таланту замечательного поэта Веры Горт за этот бесценный подарок — возможность открыть для себя удивительный мир великих песен, созданных тысячелетия назад.


Псалом 1
Это размышление о том, как опасно общение с нечестивцами. Как проникает в сознание яд пустословия и суетности, а за этим и безверия. Потому что суетность всегда приводит к безверию. И было бы оно просто размышлением, если бы не прихотливый ритм, напоминающий временами тревожное дыхание, временами сдавленное рыдание.
Откуда взялся такой ритм? В подстрочнике уловить ритм очень сложно. Но ведь он был в подлиннике. И было в подлиннике, по-видимому, некоторое личностное, эмоциональное начало, которое ощущается в первых словах псалма:
Счастлив человек,
который не ходил по совету нечестивых
и на пути грешников не стоял,
и в собрании легкомысленных не сидел.

Некое скрытое раскаяние в собственном легкомыслии сквозит в этих словах “Счастлив тот…
И это стало опорным моментом всего стихотворного перевода, тремя столпами:
Счастлив тот…
Славен тот…
Станет тот…
Выделенные в самостоятельные строки, эти слова выбиваются из общего ритма, мягкого, певучего анапеста с жесткими мужскими окончаниями. Эти строки как бы двулики по своему ритмическому рисунку. Они вписываются и в общий анапест стиха, но при этом ключевые слова “счастлив, славен, станет” теряют ударение. А поскольку это опорные, ключевые слова, то ударный слог в них нельзя не сохранить. И мягкий анапест превращается в жесткий, энергичный двустопный хорей, как будто вскрик.
Эти три точки опоры выделяют в стихе три смысловых части, отличающихся по настроению и рисунку, три строфы.
В первой из них ключевая хореическая фраза вписана ритмически во вторую строку, и вместе они образуют трехстопный анапест, на котором строится стихотворение.
Счастлив тот, /кто легко избегал
Нечестивцев...
Это резкое несовпадение границ фразы и строки, как бы стирает, размывает и без того мягкий анапест и создает ощущение взволнованного прерывистого дыхания.

Своеобразен ритмический рисунок второй строфы.
Начинается она опорной фразой “Славен тот…”, тоже вписанной во вторую строку, тоже образует с ней трехстопный анапест.
Славен тот, / Кто и ночью и днем
И опять конец фразы ушел в следующую строку. И здесь мы видим вместо трех стоп только две,
Только к Торе влеком.
И усеченность этой строки ведет нас к началу третьей строфы, которое как будто восполняет утраченную третью стопу анапеста.
Только к Торе влеком. / Станет тот…
Это опять размывает границу между строфами, строками, частями, напоминая фразу, произнесенную на вдохе.
А в третьей строфе по-настоящему шоковый момент: резкий сбой ритмической картины, фраза, лишенная стихотворного ритма
Словно саженец при потоках вод
Эти пять безударных слогов подряд рисуют какую-то иную эмоцию, замедление, распевность. Как будто чужой голос прозвучал. Как будто некий момент озарения. И с этого момента ритм постепенно становится более упорядоченным - это  дыхание восстанавливается, слезы утихают, возвращается уверенность.
Особое внимание обращает на себя слово “саженец”. В подстрочнике читаем мы:
“И будет он как дерево, посаженное при потоках вод…” Эту же фразу читаем мы и в Синодальном переводе.
Действительно, совершенно по-разному воспринимаем мы слова “саженец” и “посаженное дерево”. У слова “дерево” нет возраста, это понятие вечное. Саженец - всегда юн, у него все впереди - и цветение, и плодоношение. Ему есть куда расти. За выбором между двумя этими словами стоит глубокий смысл.
Станет ли человек, не сходящий со своего пути, этим мощным прекрасным деревом в одночасье? Предстоит ли ему, как саженцу, пройти долгий путь к своей зрелости?
Подстрочник решает это в настоящем времени:
И будет он, как дерево, посаженное при потоках вод,
которое плод свой дает во время свое и чей лист не вянет;и во всем, что ни сделает он, преуспеет.
Вера Горт, назвав дерево саженцем, открывает перед ним путь в будущее, к совершенству. И путь этот открывается в третьей строфе.
Третья строфа построена на той же игре с разбитой строкой: за строкой с двустопным анапестом следует строка с одностопным анапестом, как бы являющимся и окончанием предыдущей строки. Но и обособленная собственной рифмой.

Чей завяжется плод
В самый срок,
С чьих ветвей не сорвется в полет
Ни листок…

И заметьте, как последняя строка третьей строфы, повторяя ритмический рисунок одностопного анапеста и связанная рифмой со строкой “В самый срок…”, на самом деле не заканчивает строфу, она как бы лишняя, незаконченная в этой картине, и многоточие это подчеркивает.

И наконец четвертая большая финальная часть
В ней появляются опорные слова предыдущих частей, но в другой форме:
ТОТ -  везуч, ТОТ - весом человек!

И эта первая строка четвертой строфы по смыслу связана с предыдущими частями, она как бы завершает, подытоживает все три строфы на трех опорах: “счастлив, славен, станет”.
А дальше продолжается прихотливая игра с разностопными строками и переносом границы фразы.
А иным божьих благостных нег
Не дано!
Сор, мякина они - не зерно!

И наконец пятая строфа самая гармоничная, с четким ритмом и размером. Нигде во всем четверостишии не сбивается трехсложный анапест, и параллельная рифмовка на фоне сложных рифмовок предыдущих строк обращает на себя внимание особой гармоничностью.Как будто настал наконец покой, ровное дыхание,  долгожданное торжество!

                ветер дыбит их, вьёт, словно дым;
   на суде Его, в страхе пред Ним,
   нечестивые, втиснувшись в ряд
   исто праведных, — не устоят…

Первая строка пятой строфы опять связана тесно со строфой предыдущей.. Это разворачивается метафора древнего Автора: нечестивые - мякина, гонимая ветром.
Вера Горт рисует в нескольких словах яркую образную картину, Это уже не безликое дуновение ветра. Ветер превращается в орудие возмездия. Посмотрите, что делает он с отступниками-мякиной. Слово “дыбит” рождает образ вставших дыбом от страха волос.
А дым, на который похожа поднятая ветром мякина, - это пожар, гибель, разрушение.
И в последней строфе с ее прежним разностопным ритмом, как будто звучит облегченный вздох после недавних слез.
Обратите внимание, как расставлены здесь смысловые акценты с помощью аллитерации. Мощное, торжествующее, улыбчивое Р: “веРных, Руку, Руке, стРоке”
И как “глохнут” последние строки стиха в целой куче Т, С, П, К. Такое яркий образ безвыходности, тупика, в который попал отступник.

Ибо верных — дав Руку руке —
по земле и по Вещей строке —
водит Б;о;г!,
 
 
а отступник — застряв в тупике —
одинок...

Итак, какая же получилась картина!
Герой стиха пережил, выстрадал свою страшную ошибку, свое отступничество, совершенное в общении с нечестивыми. Молясь и рыдая, он получил помощь и прощение. Бог дал “Руку руке”. И герой наш опять силен и тверд в своей вере.
 

Псалом 2
Второй псалом удивительно величав. Песенно величав.
Ритм его, с цезурами, разделяющими строку на хореическую и ямбическую части, передает неспешную, уверенную интонацию.

Что бунтуют?. . Кипит тревога
Тайно шепчется царство с царством...

Эта легкая задержка в середине строки создает ощущение замедленности речи, нарочитого спокойствия. А последние строки первой, второй и  четвертой строф, еще более замедленных пиррихиями, буквально поются:

.. помАзанника ГоспОдня..
...посмЕиваясь над нИми...
...непокОрных сопротивлЕнье...

И удивительным образом контрастирует этот ритм с экспрессивным содержанием первой строфы.
Странной кажется здесь вопросительная интонация всей первой строфы, подчеркнутая двоекратным  «Что..» и необычным авторским знаком препинания, двоеточием после вопросительного знака.
Это заставляет сконцентрироваться на ожидаемом ответе. Это некое обещание значимости этого ответа.

И в следующей строфе это конфликт между распевной формой и экспрессивным содержанием разрешается. За экспрессией первой строфы скрывалась ирония.

Вторая строфа передает размышления заговорщиков, резко снизив их значимость с помощью вводного «мол», тем самым акцентируя бессмысленность этих размышлений.
В самом деле, «владыки земли», ополчась на помазанника Господня, вступают в борьбу с самим Господом. И автор перевода точно передал смысл этой борьбы: не в обладании землей, а в разрыве связи между высшими силами, в попытке уйти от этой зависимости, которую они воспринимают, как связывающие их путы.

И действительно, в подстрочном переводе мы находим ту же мысль: на борьбу вызывают не земного царя, а небесного.

«Встают цари земли и властелины и совещаются  вместе — против Господа и против помазанника Его: разорвем узы их и сбросим с себя путы их».

Та же мысль: чтобы одержать победу, им надо разорвать связь между Господом и помазанником его. В этом смысл борьбы.

А дальше во второй строфе совершенно неожиданное разговорное: Адонай восседает в небе, в ус посмеиваясь над ними.
Откуда этот фразеологизм? Насколько он приемлем здесь?

В подстрочнике читаем следующее:
«Сидящий в небесах усмехается, Господь насмехается над ними»  Оказывается, эта подчеркнутая разговорность, почти просторечность в самом подлиннике. Дважды повторил создатель псалма о насмешке Господа,  сделав образ его по-человечески близким. Это объясняет появление в поэтическом переводе фразеологизма «в ус посмеивается».

В третьей строфе наступает торжество гнева Божьего. То, что в подстрочнике было передано лаконичной констатацией: Тогда заговорит Он с ними в гневе Своем и в ярости Своей напугает их, - в поэтическом переводе превратилось выразительную картину сошествия «спускаясь склоном вдоль шатров их». Как будто включился рапидный кадр, замедленное движение, вызывающее ужас и потрясение.

В четвертой строфе опять появляется разговорная форма в неожиданном стилистическом контрасте с высоким «изрек»:
Мне на ухо свое решенье
Бог изрек...

Этот сильный акцент заставляет вдумываться и искать ответа: почему выбрана такая форма, как будто принижающая образ Создателя. И в подстрочнике мы поддержки не находим. Эту форму выбрал автор перевода.
А решение приходит в следующей строке:

Ты мой сын. Сегодня
Я родил тебя...

Эти слова по-новому освещают смысл псалма. Вот отсюда торжествующая насмешка первых строф. Герой псалма полон сознанием родства с Господом. Вот отсюда взялось это интимное, домашнее «мне на ухо» - это отношения отца и сына.

Это сознание наполняет героя псалма восторгом, который выливается в неожиданный сбой ритма. Односложные слова и предлоги, акцентированные восклицательными знаками, делаются ударными:
Дам! Проси! На! Верши правленье!

И в этом свете по-новому воспринимается ирония первых строф. Что может быть бессмысленнее попытки разорвать узы отца с сыном?

К концу псалма структура стиха меняется. Из шестистишия четвертой строфы стих перетекает в пятистишие пятой строфы с помощью синтаксического переноса. Последняя строка четвертой строфы — это начало фразы, которая продолжится в пятой строфе:

Непокорных сопротивленье
-
Сокрушишь ты жезлом железным.

Эти строки связаны между собой еще и аллитерацией, которая пронизывает всю фразу. НеПОкоРных соПРОтивленье, СОпРотивленье — СОкРушишь, ЖЕЗЛом ЖЕЛеЗным.

А фраза с помощью рифмовки, двух кольцевых срифмованных строк и трех внутренних строк пятистишия,  перетекает в следующую — в обращение к властелинам с советом образумиться.

Две последние строфы - четверостишия. Исчезла ироничная распевность. Стих мощно чеканен, словно впечатывается гармоничными четверостишиями.

В финальной строфе мощная смысловая точка, выраженная в ассонансной рифме ярость-радость. Контраст этих двух понятий рождает новый оттенок восприятия ощущения героя псалма, его торжества над посрамленными врагами.

Псалом 3
У третьего псалма есть особый заголовок.
В подстрочнике это примечание звучит так: «Когда бежал он от Авшалома, сына своего»
Эта скупая лаконичная строка в переводе Веры Горт вдруг обретает болезнную остроту, благодаря многоточиям. Это как растерянный, потрясенный вздох: «Побег от Авшалома... сына...»
И весь текст сразу приобретает особый оттенок боли отца, преданного сыном.
Псалом состоит из четырех неравномерных строф, передающих сложную гамму чувств.
Первая строфа, шестистишие, - крик боли. Автором перевода найдено блестящее решение передачи странно построенной фразы подстрочника, с повторяющимся дважды словом «многочисленны».
«Господи, как многочисленны враги мои, многочисленны поднявшиеся на меня!»
В переводе фраза разрывается обращением-криком  Богу и возвращается к той же незавершенной мысли:
«Господь! - как много! - Бог! - как много их».
И за этим следует  замечательная по красоте строка, пронизанная аллитерациями:
 ВокРуГ души МОеЙ ВраГов  МОИх. 
Все это воспринимается сквозь боль заголовка. Да, среди этих врагов оказался его сын. И потому единственное спасение отца — бежать. А бегущий всегда слаб и обречен. Отсюда приговор врагов: «Смешон в моленье о подмоге».
И заканчивается строка загадочным восклицанием «Сэлла!».
Автор перевода приводит несколько гипотез о значении этого слова, которое встречается только в Книге Псалмов и в молитве пророка.
Есть версия, что это просто технического характера пометка в тексте. Может быть, она обозначает паузы, где должны вступать музыканты, а может быть определенную высоту тона.
Но есть версия, что слово это — некий возглас, то ли утверждающий, то ли взывающий.
И звучит это слово, как заклинание, как неведомое имя. Переводчик мастерски вписывает это слово в ритм стиха.
Трижды появляется в этом псалме возглас «Сэлла!» и делит тект на три смысловых части, завершая каждый из них.
Первая часть — отчаяние, горестный крик.
Вторая часть — ощущение пришедшего ответа и помощи.
«Мне голову приподымаешь ты». Почему она была опущена? Потому что бегущий от врагов опозорен, он уже побежден. Но Бог откликнулся на призыв. Царственным, великолепным «Щ» пронизана строка: «ЗаЩита, поМОЩЬ, МОЩЬ». Смелое использование однокоренных «помощь» и «мощь» рядом в строке создают впечатление священного заклинания. Это как будто пробудившаяся духовная сила и уважение к себе.
В этой строфе ритм растворяется в синтаксических переливах из строки в строку,  но не обращает ее в прозу, а только создает ощущение подлинности речи. Так ярко передается душевное состояние героя: волнение, надежда, радость.
Мне голову приподымаешь Ты - / Защита, помощь, мощь. Пусть нет предела/ Виткам облав, на зов мой с высоты/ Ционских рощ Ты отозвался. Сэлла!
Затем следует двустишие, удивительно легкое и гармоничное в контексте этого псалма, наполненного бурными эмоциями.
Усну ли — вскинусь поутру, Тобой подхвачен.
Ты отличил меня, приговорив к удаче.
 Пиррихии внутри строк, «вскИнусь поутрУ», «менЯ приговорИв»,  как будто вздымают их и создают ощущение восторга. И восторг этот — утреннее пробуждение после тревожной тягостной ночи. Разговорное слово «вскинусь», описывающее это пробуждение, передает особое эмоциональное состояние. Герой «подхвачен» Господом, поэтому не поднимается, а вскидывается, сильно, резко и легко.
И вторая строка двустишия вдруг как будто ловит героя в этом полете и неожиданно тяжелым мощным словом «приговорив» возвращает ему силу и значимость.
Отсутствие возгласа «Сэлла» как бы включает это двустишие в последнюю строфу. Это результат пробуждения в Боге. Герой осознает свою силу, вспоминает свои прошлые победы.
И опять синтаксически разрушаются границы строк, опять фразы перетекают из одной стихотворной строки в другую:
Ты бил их в щёку, вышиб сонм зубов/ Былым обидчикам — вновь огнедышащ/ Их кольцевой обхват...
И снова этот прием связан с сильным эмоциональным состоянием - теперь ощущением  битвы.  Этой битвы быть не должно. Герой возвращается к прежней мысли: сын в рядах врагов. Значит, битва невозможна, нет иного выхода, кроме помощи Бога. Только не уничтожить врагов надо, а остановить. Иначе «в месиве сраженья» может совершиться грех сыноубийства.
И заканчивается псалом отчаянным вскриком, переданным в укороченных строках.  Пятистопный ямб, неизменный на протяжении всего псалма, сжимается до двух двустопных строк, связанных рифмой с мужским окончанием.
Всех двинь их вспять!
Грех воевать!

И последняя строка — трехстопный ябм. Крик, мольба, переданные пунктуационно тремя восклицательными знаками, выражающие максимальный эмоциональный накал.
И завершается, как бы запечатывается, тем же словом-заклинанием «Сэлла!»
Это таинственное слово играет особую роль в контексте псалма. Оно как смысловая опора. И то, как срифмовано это слово в тексте, заставляет видеть в нем нечто большее, чем техническую пометку.
В первой строфе состояние отчаяния выражено рифмой «осатанело-сэлла».
Вторая строфа — душевное пробуждение, подъем. И рифма открывает новую смысловую грань «нет предела — сэлла». И наконец, третья часть, сила и торжество выражено рифмой «смел я — сэлла».
Перевод этого псалма открыл необычайное эмоциональное богатство и душевную глубину героя. На наших глазах герой прошел от полного отчаяния и унижения до истинного величия и отцовского милосердия.

Псалом 4
Четвертый псалом носит заголовок Дирижеру для хора и оркестра. Так пересказан для нас подзаголовок подстрочника Руководителю для негинот. В примечаниях мы уточним, что негинот — это струнный оркестр.
Итак, перед нами поэтическая форма, предназначенная для хорового пения. Форма специфическая. Для этого жанра требуется более четкая форма без ритмических сбоев и синтаксических переливов из строки в строку. И четвертый псалом строго выдержан в этих рамках.
Он написан двустишиями с редким метром — пятистопным амфибрахием.
Сам метр  этот на редкость музыкален, а в сочетании с многостопностью строфы делает строки очень распевными.
Эта же форма хорового исполнения требует и более нейтрального содержания, не такого откровенно личного, как в предыдущих псалмах. А те строки, в которых личность автора все же достаточно ярка,  как бы объединяют в один коллективный голос и группу исполнителей, и множество слушателей.  Это личное как бы принадлежит каждому.
Появляется новый оттенок. Личные горячие эмоции, вложенные в чужие уста, становятся общечеловечески ми  бедами.
Если хор поет:
Сыны человечьи! До коих вы станете пор
мой образ оболганный сброду являть на позор,
- то он одновременно становится и тем, чей образ оболган, и сынами человеческими. И это уже не сокровенная тайна личности автора, это беда всех живущих на земле. Каждому в жизни приходится столкнуться  с позором и поношением. И перед каждым является соблазн упрекнуть за это Богу.
Вот почему предшествует этой фразе двустишие, аналога которому нет в подстрочнике. Но оно психологически объяснимо.
Нет прав на придирки к Тебе, спор с тобою — порок.
И если досада в мольбе — не Тебе мой упрек!

И дальше следует еще одно важное для автора личное, ставшее общим достоянием.
Хор поет:
Из многих меня отличил чуткий Бог.
 
И автор как бы делится с каждым собственным ощущением избранности, разрешает почувствовать ту глубокую родственную связь с Творцом, которая была его личным достоянием.

Интересно переданы тревога и смятение грешных. Здесь оборваны фразы, незаконченность, недосказанность, как будто грешные, изъеденные смутой, теряют дар связной речи:
«Что все же добро?... Что добро?...
                Кто из сведущих в том -
Расплывчатый контур добра нам очертит перстом?,
реча: вот — само, вот — живьем...!

И вслед за этими сумбурными строками заключительные двустишия.

Они очень гармоничны, пронизаны внутренними рифмами и щедрыми аллитерациями.
ПРЯный дым  ВПРЯмь любим Синевой...

Глянь вниз, Адонай, РАЗВЕРЗАЯ челом небосвод! -
на нас испытай ЛУЧЕЗАРНОСТЬ лица Своего.

Толпой я ГОНИМ, но Тобой я ХРАНИМ в схватке с миром.
 
Особая форма рифмовки разделяет текст псалма на три части. Разделяют эти части двустишия с женскими окончаниями, как рефрен в песне, в целом содержащей мужские окончания. И в этих же двустишиях появляется уже знакомый нам возглас Сэлла. В этом псалме он тоже как опознавательный знак завершения части.

Они странно звучащие при медленном распевном амфибрахии, создавая впечатление оборванной строки, которую должна, вероятно, завершить мелодия струнных.
Причем два первых двустишия связаны еще и общей рифмой:
Бог — приберег — порок — упрек. Это на слух еще более удлиняет строку, создает ощущение бесконечности и тем самым акцентирует на ней внимание.
Итак,  первая часть — это борьба с соблазном  укорить Бога за собственные беды и достойная победа в этой борьбе.
Вторая часть разграничивает Избранного с грешными, противопоставляет душевную гармонию Избранника и смятение грешных.
И третья часть — торжество и ликование победителя, отстоявшего свое право быть Избранным.

Итак, это был хор под аккомпанемент струнного оркестра. И поэт-переводчик Вера Горт с удивительным мастерством передает  обилием мягких согласных звучание именно струнных инструментов.  Особенно заметно это будет в сравнении со следующим пятым псалмом,  написанным совсем иными звуками.


Псалом 5
И опять хор, который сопровождает оркестр духовых инструментов. Автор перевода Вера Горт предложила нам считать эти духовые инструменты флейтами, с их высоким пронзительным звуком, порой нежным, порой отчаянным и болезненным. И в пятом псалме мы услышим эту двойственную природу флейты.
Трехсложный анапест с мужскими окончаниями звучит стремительно и страстно. Точные, чеканные четверостишия заканчиваются блестящей кодой из трех двустиший.
Анапест везде четко выдержан в соответствии с музыкальным ритмом, как бы звучащим в восприятии читателя. Лишь изредка усложняется анапест спондеями — и каждый раз там, где появляется обращение к Богу. И эта внеритмическая ударность придает обращениям живую  теплоту, будто вырывая человеческое чувство из механического ритма.

О, внимАй!.. ВнЕмли, БОг АдонАй...

ЗлО душЕ ТвоЕй нЕ по нутрУ..

МИны чвАнных, ТЫ вЫше их лИц...

Посмотрите, как наполнена эта строка односложными словами, требующими своего особого ударения:

Я же - в сИний ТвОй дОм,
                Я — в ТвОй ХрАм...


А вот пятая строфа необычайно дисгармонична для этого псалма. Здесь мы находим единственный в этом псалме синтаксический перелив из строфы в строфу. Первая строка пятой строфы — это конец строфы четвертой. И мы видим здесь странный режущий контраст между гармонией четвертой строфы, построенной на анафорах и синтаксическом параллелизме, и дисгармонией строфы пятой:

по Тобой проведенной черте,
по наметке, не зримой врагам,
по огромной Твоей доброте,

/
в высь вскребясь, в сжатье сердца  - войду...

Эта строка, наполненная труднопроизносимыми, скрежещущими сочетаниями согласных, предваряет режущую дисгармонию новой фразы, описывающей врагов. Здесь и внезапная смена рифмовки с перекрестной, гармоничной, на параллельную, тяжелую, навязчивую.
Здесь и нарочито ассонансные  рифмы:
войду — войну, благих — твоих.
Эта дисгармоничная фраза переливается в шестую строфу и наполняет ее неуклюжим скоплением согласных:
их гортани отверстость могил,
языками же наглыми — льстят...

Но в середине шестой строфы эта дисгармоничная «вражеская» фраза заканчивается и опять полилась чистая гармония с прежней перекрестной рифмовкой.

Последняя часть псалма выделена особо, начальным многоточием в седьмой строфе, как будто  рисующим музыкальный проигрыш оркестра перед заключительной кодой.
И вот явственно изменился темп. Великолепно использованные пиррихии будто заставляют хор скандировать фразы:

полагАющихся на ТебЯ.
ПокровИтельствующей рукОй.
А далее три двустишия с параллельной рифмовкой, звучащие, как аккорды, и  с теми же блестящими пиррихиями:

в блЕске благоволЕний ТвоИх!

украшАющее бытиЁ!

И великолепный образ кругового щита, оберегающего праведных, полностью соответствущий стилю подстрочника венчает пятый псалом.


Псалом 6
Шестой псалом  носит подзаголовок на негинот, на шеминит. Итак, он должен звучать в сопровождении струнных инструментов (негинот) с каким-то дополнительным указанием на восьмой (шеминит). Трудно сказать, что именно имеется в виду. Переводчик Вера Горт предлагает читателям  услышать здесь восьмиструнную арфу.
И замечательным образом этот легкий, воздушный тембр передан с помощью стихотворного хорея. Выбран самый светлый из пяти классических размеров — хорей, обычной создающий впечатление легкой улыбки.
Здесь улыбки мы не найдем. Содержание псалма горестно, жалобно, переполнено яркими эмоциями. И даже контрастирует по своему настроению с легкостью ритма, создавая ощущение стремительности, отчаянного полета, смягчая насыщенную страданием тему.
Легкость и гибкая изменчивость и в строфике стиха.
Пятистишие открывает псалом и сменяется тремя четверостишиями. Затем возвращается к двум  пятистишиям и заканчивается шестистишием.
Как будто музыка, звучащая где-то за кадром, вначале чуть замедленная, дальше набирает высокий темп и заканчивается медленной торжественной кодой.
В соотвветствии с изменением строфики изменяется и рифмовка. В заключительной шестой строфе она представляет собой усложнение обычной классической рифмовки пятистишия путем добавления дополнительной строки а б а а а б. Это создает ощущение медленной, тянущейся строки.
 
Первая строфа — распевная мольба. Молитва о пощаде, признание некоего греха, за который последовала расплата. И единственная мольба в том, чтобы в наказание это не было вложено какого-то личного чувства.
Бог! Карай меня не в гневе!
Бог! Наказывай не в злости!

Вот именно так личностно воспринимает автор строк своего Бога. Страшно наказание, но страшнее утрата отеческой любви.
И при этом полная уверенность в том, что Бог по-прежнему с ним и любит его. Так ребенок с плачем просит маму не наказывать его в полной уверенности, что мама все равно его любит.

А дальше темп и напряжение растет! Пятистишие сменяется четверостишием.
Автор строк уже не молит! Он требует защиты и любви, поторапливает в страхе и нетерпении:
Что же ты?..  -уйми их рати!
 Ощущение себя как любимого ребенка настолько сильно, что псалмопевец, опять-таки как капризное дитя, пытается напугать любимого родителя. Если он погибнет, Бог лишится его любви.

Ведь со смертью гаснет память
о Тебе..! - из преисподней
благодарственное пламя
кто взнесет к душе Господней?

И ритм меняется в этих строках. Чеканность хорея размывается пиррихиями, как будто вкрадчиво замедляется речь.
… о ТебЕ! - из преиспОдней
благодАрственное плАмя...

И дальше страшная картина глухой тоски и плача, в котором «истлело око». Страшный образ душевной боли, переросшей в физическую, образ наступившей слепоты от горя и ужаса.
Опять замедлился ритм с переходом к пятистишиям. Как будто торопливые причитания прошлых строф сменились стонами.

И наконец в конце пятой строфы ответ услышан, силы вернулись, «Бог мой внемлет».
И совершенно поразительная торжественная многоаккордная кода последней строфы. Над врагом одержана духовная победа. Враг поражен стыдом при виде ослепшего от страданий и слез псалмопевца. В чем  эта победа? В том, что тонкая родственная связь псалмопевца с Отцом восстановлена. И обидевший сына, обидел и Отца. Поэтому враг поражен стыдом без битвы.


Псалом 7
Седьмой псалом в переводе Веры Горт носит название «Каприз Давида, петый им Господу о Куше, что из рода Беньяминова»
Такое длинное и странное название уже ставит целый ряд вопросов.
В оригинале этот псалом обозначен словом «шигайон». Значение этого слова так до конца и не выяснено исследователями. Одни считают  это названием музыкального инструмента или особой мелодией, сопровождающей исполнение псалма. Другие считают, что словом этом обозначено раскаяние Давида в совершенных ошибках.
Есть еще мнение, основанное на текстологическом исследовании текста Священного писания, что это слово, встречающееся еще и в книге пророка Аввакума, обозначает что-то неожиданное, изменчивое, непредсказуемое. Опираясь на эту точку зрения Вера Горт использовала слово «каприз», именно в этом значении: нечто неожиданное, случайное, причудливое по форме.
Итак, автор псалма создает очень сложное и своеобразное по форме произведение.
И далее мы узнаем, что речь пойдет о Куше из рода Беньяминова. Ряд исследователей считает, что речь идет о царе Шауле (Сауле), которому Давид преданно служил и на дочери которого был женат.
Священное писание говорит о том, что Саул, завидуя силе и славе Давида, жестоко его преследовал и не раз пытался убить. Но каждый раз Бог спасал Давида от гибели.
И дважды Бог предавал Саула в руки Давида для свершения справедливой кары за неблагодарность и жестокость. И дважды Давид отказывался от расправы над Саулом.
Псалом рисует нам душевное состояние Давида, его смятение от собственной дерзости. Он посмел отказаться от повеления Господа. Противоречие неразрешимо! Царь — помазанник Божий, поднять на него руку значит оскорбить Бога. Но в этой ситуации Бог сам предлагает Давиду расправу со своим помазанником.
Это смятение чувств Давида уже в заголовке. Не может он назвать царя по имени. Это означает признать, что он вступил в борьбу с помазанником Божьим. Он называет царя Саула иносказательно: Куш из рода Беньяминова.
Этот псалом в переводе Веры Горт выглядит отрывком из долгого страстного диалога с Богом, сбивчивым ответом Давида на только ему слышимый упрек.
Композиция псалма очень сложна и передает взволнованную эмоциональную речь. Строфы непредсказуемо разнятся по количеству строк и количеству стоп в строках.
Строгая чеканность ямба размыта пиррихиями, чередованием длинных и коротких строк, сбивающим ритм.
В первой строфе, семистишии,  чередуется двустопный ямб, чуто удлиненный женским окончанием и неожиданно протяжный шестистопный ямб, оканчивающийся мужским ударным слогом, фиксирующим мысль.
Две параллельные пары рифмующихся строк пронизаны тремя срифмованными двустопными строками.
Господь!, но если
несправедливо обошлась с врагом рука,
я стою мести:
ведь я... - я без причины отпустил врага..,
тем самым — другу отплатил я злом...
Пусть свора бестий
вновь повернется к нам и рвется напролом!,

Далее следует гармоничное четверостишие, продолжающее незаконченную фразу. А в последней строке начинается новая фраза, опять перетекающая в следующую строфу и размывающая границы строф. Почему изменилась форма? Из сложного чередования коротких и длинных строк вдруг превратилась в гармоничное четверостишие.
Как будто схлынула волна смятения с растерянности! Как будто обретена почва под ногами: если я виноват — наказывай!
Бесясь, преследуя мой дух остервенело!,
догнав, пусть втопчет в дерн и в щебень жизнь!
А славу в прах!. Бесследно пусть исчезну! Сэлла!

И вновь сомнения: виноват ли я!
«Ты обещал мне: «На Меня, - мол, - положись!» -

Я полагался... - полагаюсь!..- так избавь
от накатившей на меня волны врагов.


В следующих двух строфах рифмовка из классической перекрестной становится кольцевой, внося новый оттенок тревоги. Подступает новая волна смятения, где уже слышится оттенок сомнения в справедливости Божьего гнева.
И опять появляются двустопные строки. Три двустопных строки и внезапная, неожиданная четвертая, шестистопная, как будто судорожные вдохи на первых трех двустопных строках вылились в долгий мучительный выдох:
суди меня!,
но и виня -
рискни учесть
безгрешность прежнюю мою, залуги, честь!

Рифма последних двух строк вдруг неожиданно возникает в следующей строфе, превращая классическое четверостишие в нестандартное пятистишие, где перетекающая из предыдущей строфы рифма не находит ответной части.
Твоих попыток испытать наш дух и нрав -
не счесть!
Бог!, пропуская сквозь Себя чреду людей,
Злых — пресеки! а добрых — поощри! Ты прав,
пронзая гневом нечестивых каждый день
Эта сложная структура рисует нам лихорадочную сбивчивость мысли, возникающие на ходу новые повороты и связи.
Содержание разумно, казалось бы кроткая и благочестивая молитва о том, чтобы каждому было воздано по заслугам его. Но этот сбивающийся ритм, это взволнованное дыхание в каждой строке говорит о том, что смятение автора не утихает. Он не сомневается в справедливости Бога, он принимает любое его решение. Но кто он сам? В каких он теперь рядах? Он грешник и заслуживает кары, которую призывает на головы грешников? Или он  праведник и по прежнему под защитой Господа? И нет ответа на эти вопросы!


Шестая строфа синтаксически перетекает в седьмую, самую длинную, восьмистишие. И опять с нестандартной, неклассической рифмовкой. Опять появляются двустишия. Они срифмованы между собой перекрестно, и смежно с ними срифмована шестистопная строка. При этом рифмы ассонансные, разрушающие гармонию остальных строк строфы: и если — из мести — смерти.
А заключительная строка строфы — внезапно сбившийся ритм. Как будто страшная мысль, озарение. И речь вдруг замедлилась, потому что необходимо осознать свое открытие. Ямб всего псалма в этой строке становится двустопным амфибрахием с дополнительным ударным слогом.
Пуская огненные стрелы в мирный стог, -
ему воздается впрок!:

Осознание пришло, наступила ясность.
И длинные сбивчивые строки вдруг превращаются в двустишия с пятистопным ямбом, афористичные, торжественные и монументальные. Как будто некая высшая сила вдруг заговорила устами псалмопевца.
Его коварство — на его же темя,
взмыв из былого, ляжет, словно бремя.
Кто зло зачал — тот забеременел тщетой
и ложь родил на свет, дав ей расти большой.
Кто яму нам копал, тот сам в нее упал:
месть злоумышленника — искони глупа!

И после этих чеканных строк заключительная терцина, как счастливый облегченный вздох. Это опять он, взволнованный и страстный псалмопевец, его голос, шестистопный ямб. Но тревога и смятение ушло. Мы слышим голос счастливого сына Божия:
А я... - я буду петь Твое святое имя..!,
таясь душой от злых,
                роднясь душой с благими,
благодаря Тебя за правый суд над ними.



Псалом 8
Восьмой псалом для голосов под сопровождение лютни очень гармоничен и напевен.
Здесь нет борьбы и тревог, здесь радостная, трогательная благодарность сына великому Отцу за красоту сотворенного мира. И робкое удивление: неужели то замысел Божий? Неужели заслужил человек это счастье — быть человеком в созданным Богом мире?

Жесткий и холодный ябм смягчен распевной пятистопностью и многочисленными пиррихиями в каждой строке. Они, расположенные по строкам неравномерно, заставляют стих переливаться, трепетать живыми волнами.
ТвоЁ осОбенное Имя, БОже,
однО лишь освещАет облакА!
Ты щЕбетом груднЫх младЕнцев мОжешь
остановИть взбешЁнные войскА

Чуть сбивается нежный распевный ритм во второй строфе на подчеркнутом , ударном ЧТО.

чтО человЕк в любОй ТвоЕй затЕе?... 
И это заставляет вслушаться с вдуматься в глубокий философский, общечеловеческий смысл этого вопроса.

И снова сбивается ритм, как будто на ответе на этот вопрос, - в третьей строфе.  «Ты» в тексте графически не выделено, но по смыслу, по самому строю псалма это местоимение не может не быть ударным.
И заданный вопрос получает ответ:
ТЫ сотворИл егО ….

Необычайно красиво перечисление всего живого, что отдано под власть человеку.
Тонкая звукопись, переливы твердого Р среди глухих и мягких согласных наполняют почти нейтральные эпитеты новым смыслом. А удивительный яркий эпитет «трепетная лиса» заставляет читателя восхититься драгоценностью подаренного мира вместе с псалмопевцем и переводчиком Верой Горт.
Ты сотворил его, снабдив красой
и властью над ягненеком тонкорунным,
быком огромным, трепотной лисой.

И завершает эту фразу неожиданное двустишие — как будто заклинание.
Поразительно здесь использование редкого в нашей речи архаизма «шуйца» - левая рука. «Десница»  - правая рука, более знакома нам по классической поэзии.

Все к человечьим ты сложил ногам,
что шуйцей и десницей сделал Сам.

Только так, древними, почти забытыми словами можно назвать руки Творца, создавшего мир в необозримом прошлом.

И последнее четверостишие.
В оригинале скупые строки:

Все положил к ногам его: … Птиц небесных и рыб морских, проходящих путями морскими.

Из них у поэта-переводчика Веры Горт родился блестящих образ двух путей, двух линий — морской и небесной, а между ними имя Творца.

Полоску чертит в небе птичья стая,
а в море рыбья: сих линеек двух
в просвете — каллиграфия святая -
Господне Имя — горстка Божьих букв.
И этот образ возвращает, закольцовывает стих. С имени Божьего все начиналось и к нему все вернулось. Весь мир Оно вместило в себя!




Псалом 9
Подзаголовок девятого псалма заключается в себе загадку. В подлиннике мы читаем: Руководителю: на мут-лаббэйн.
Дословно это переводится «по смерти сына».
Исследователи священных текстов по разному толкуют этот заголовок.
Одни считают, что имеется в виду умерший во младенчестве сын Давида от Вирсавии. Но это плохо согласуется с содержанием псалма. Торжество над поверженным врагом вряд ли имеет какое-то отношение к смерти маленького ребенка.
Есть другое мнение: возможно, слово «сын» могло обозначать совсем иное, нежели сейчас, могло иметь дополнительное значение, утраченное в наше время. Если бы словом «сын» в подзаголовке псалма был обозначен некий умерший враг, то это полностью отвечало бы настроению и содержанию.
Поэт-переводчик Вера Горт предлагает нам считать, что этот сын — все же Авшалом, тот вечный враг своего отца, противостоянию с которым были посвящены многие из псалмов.
Из книги пророка Самуила мы знаем, какое страдание причинила Давиду гибель Авшалома, как он никого не хотел видеть и взывал к утраченному сыну. Но услышав упрек Йоава в том, что он забыл свой народ и свое великое царское предназначение, предавшись горю, Давид  опомнился и взял себя в руки. Его страдание не должно означать неверия в справедливость Бога и утрату духовной связи с Ним.
Не это ли состояние духа Давида отражено в псалме?

Псалом написан ямбом в ритме поистине песенном. В чередовании двух коротких, трехстопных строк и одной длинной, пятистопной, как будто слышна исполняемая мелодия.
Этот подчеркнуто бравурный ритм выглядит неестественно, натянуто, как страдание под маской улыбки. Как попытка превозмочь свое горе.
И неожиданно выразительно звучит здесь будущее время глагола:
Всем сердцем, полным песен,
я стану славить Бога,
повествовать о Божьих чудесах,
я буду смел и весел —
 глашатай многой, многой
Ему хвалы... - врагов же стиснет страх.

Все это в будущем, и славить буду потом, и смел буду и весел, когда наконец найду в себе силы!
И странно прервавшаяся многоточием фраза, как будто признание самому себе, что в настоящем это еще недоступно.

Когда такая боль в душе, хочется найти того врага, на котором эту боль выместить. И появляется образ врагов, которые погибают от собственной руки, сами попадают в свои же сети, гибнут так же нелепо, как погиб несчастный Авшалом, запутавшись волосами в ветвях дерева.

А сколько скрытых слез в строках, где переводчик Вера Горт курсивом выделила местоимения:
ибо меня лишь ради
моим судом Ты судишь,
лишь моему сродни — Твой правый суд.

Это и признание непреложной справедливости Божьего суда и признание собственной вины в гибели сына.  Как будто не решен еще в душе его вопрос: что толку в этой справедливости, если погиб сын!
 
Единственная строфа, где нарушено шестистишие, рисует нам борьбу с собой за разрешение этого вопроса. Две дополнительные строки, превращают строфу в восьмистишие, с повторяющимися рифмами. Строга — нога — дорога .    Псалмопевец ожесточенно заставляет себя поставить точку и повиноваться Божественной логике:
Тайком сплетенной сетью
своя — глядишь — опутана нога.
Своя же кисть за шею
берет злодея. Сэлла!
И поделом! - раз честь не дорога...


И заканчивается  псалом отчаянным призывом к Богу судить строптивых, запугать человека, чтобы не смел чувствовать себя сильным и непокорным. А это ведь о себе! Это ведь о собственной непокорности, о собственной дерзости сомнения в справедливости Божьей.

И незаконченная, прервавшаяся строка, как будто вдруг иссякли силы псалмопевца:
Чернь осмелела...
Сэлла!


Псалом 10
Десятый псалом не предназначен для хора и музыкального сопровождения. Это разговор с Богом наедине. О личном и сокровенном, которое не предназначено для посторонних.
И начинается псалом с горького упрека Богу.

Что же Ты, Боже, в глухой околоток
скрылся от нас в дни нашествия бедствий?

Этот отчаянный пафос богоборчества смягчен  легким, «вальсовым» размером,  дактилем. А довольно длинная строка, четыре стопы, и мягкие женские рифмы — все это делает стих неторопливым, задумчивым. Здесь и горечь, размышления, и тягостные воспоминания. Вечный недоуменный вопрос человека к Богу: Как же так! Ты же всесилен!

Первая строфа, пятистишие, еще и удлинена дополнительной строкой с ассонансной рифмой к двум смежным. Она и ощущается рифмой, и вносит дисгармонию. Бедствий — БЕДНЫЙ -  бестий. Псалмопевец думает вслух, нанизывает мысль за мыслью, и они пока хаотичны.

Следующая строфа, тоже пятистишие, но  неожиданное по форме. Четвертая строка с холостой рифмой ритмически представляет собой начало следующей стороки. То есть строка разделена на две лишь графически.
 Грешник кичится нутра вожделеньем,
взломщик — добычей, дразня Адоная.
В Небо вглядеться не тянет их, лень им:
«Синь, - мол, слепа!,
Высь, - мол, область пустая!»

Это еще неосознанный псалмопевцем переход от неразрешенности к осознанию своего права и правоты перед Богом.

С третьей строфы устанавливается точное чеканное четверостишие.
Вдохновенно нанизывает псалмопевец образы, убеждая Адоная прийти на помощь и восстановить высшую справедливость.
Враг подобен пауку, он льет сети лжи, он ловит в эти сети слабых и беззащитных, убеждая их в собственной безнаказанности.
На пустырях, на задворках, в засаде -
Ищет он слабого бешеным оком,
пальцами в шею впивается сзади — душит и тащит подальше от окон.

И страшны они слабым не каким-то реальным, физически ощутимым злом, хотя во имя этого зла и плетутся сети. Ловушка в другом, в том, что слабый и беззащитный гибнет, теряя веру в Божественную силу и справедливость.
И потому псалмопевец дерзновенно поучает и повелевает своему Богу во имя Его же справедливости:
Выведи их из ловушки за руку!
Лгут нам враги, будто с них Ты не взыщешь!
Ведь, ненавидя напрасную муку,
Ты сокрушишь вражьи хищные мышцы!


Восьмая строфа псалма очень эмоциональна. Строгая чеканность формы сменяется незаконченными фразами, синтаксически неполными конструкциями, синтаксическими переливами из строки в строку, размывающими ритм. Псалмопевец спешит осознать, услышать, почувствовать ответ, он нетерпеливо взывает этому ответу, вымаливает его:
После — ищи!: Где коварство?, бесчестье? -
И не найдешь!: ведь бывало чужие
прочь исчезали из царства... ведь жили
люди Твои безопасно, беспечно...
И в заключительной строке чеканность формы возвращается. Ответ услышан и воспринят. Интонация из тревожной и растерянной делается светлой и уверенной, как будто расправились согнутые под тяжестью сомнений плечи:

О, Адонай!, испокон — по сегодня
ухом Ты льнешь к сироте и калете.
Скрой же обидчика их в преисподней!
Извергу вызреть не дай в человеке!



 


Псалом 11
Одиннадцатый псалом очень гармоничен и величаво-торжественен. Здесь  нет внутренней борьбы и сомнений. Псалмопевец знает истину и уверен в своем знании.
Размеренный и распевный трехстопный анапест с безударными женскими окончаниями создает ощущение внутреннего покоя даже там, где красочно изображена Божья кара.
И за размеренностью ритма почти незаметны, сглажены сложные ритмические фигуры: молоссы, логаэды, сочетания стопы хорея с двумя стопами анапеста, но они придают распевной строке больше энергии. Они фиксируют смысловые центры.

Лишь на (хореическая часть)/ Господа я полагаюсь (дактиль)
Вы ж -  мне: «Царь (молосс), встрепенись (анапест), словно аист (хорей),

……………………

А не то (анапест) – (хорей)рать за/хватит их вражья (анапест)
Пустит(хорей) разом запальные стрелы (анапест)

На этом логаэде, начальном хорее и анапестном продолжении,  построена вся третья строфа.
Рухнул мир, пошатнулись устои –
В общей панике праведник стоек!
Где Господь? - Не в своем ли чертоге? –
Значит, мир уцелеет в итоге!!

И далее великолепные пиррихии замедляют строку, заставляя почти пропеть ее:
 
Не с престола ль сквозь тонкое веко
Бог разглядывает человека?

И в следующих строках на ту же цель работают аллитерации:
Собираясь приверженцев верность
Вновь и вновь испытаньям подвергнуть.

Такая интересная двойственность стиха, кажущаяся четкая ритмичность, за которой скрывается постоянное изменение ритма, рисует особое отношение псалмопевца к своим врагам. Тем, кто пытается сбить его с толку и заставить обороняться.
За тревогой, которую пытаются навязать псалмопевцу его противники, стоит неверие в справедливость Господа и его покровительство.
Здесь обращают на себя внимание странные стилистические включения.

Противники убеждают псалмопевца:

А не то – рать захватит их вражья,
пустит разом запальные стрелы,
с высоты, в темноту, в очумелых
безоружных разбуженных граждан».

Это внезапное  газетно-канцелярское «граждане» звучит в этом контексте иронически. И такой же иронией звучит ответ псалмопевца с тем же канцелярским «в итоге»:

Где Господь? Не в Своем ли чертоге? –
Значит, мир уцелеет в итоге!!

И в этом звучит торжество псалмопевца, разгадавшего коварный подвох!
Три заключительные строфы псалма – это возмездие за коварство.  За яд лжи – огненный ядовитый ветер, который заставит ложь замолкнуть.

И отравленный огненный ветер
Вас – порочных – на улице встретит, -
Ваша участь дышать им и ранить
Вдохом-выдохом рты и гортани.

Наконец в последней строфе поставлена торжественная точка. Против яда лжи – противоядие взгляда праведника, стойкого и верного.

Псалом 12
Двенадцатый псалом очень сложен по форме. За этой сложностью боль и отчаянная мольба. И ведь не идет речь о неких военных действиях. Война в другом. Оружие врага — ложь и лесть. Опасность этого оружия осознает псалмопевец и молит о помощи и защите мира. Потому что «нет прямодушного рядом»!
В пяти строфах псалма чередуются перекрестно двустопный и трехстопный анапест. Но меланхоличный покой этого размера буквально раздерган логаэдами, отсекающими от строк хореические куски.
Помоги (анапест) — Ты, лишь Ты! (хорей)

Отметим, как горячо и страстно отторгает псалмопевец лесть. В чем опасность? Может быть, он только что увидел какую-то роковую свою ошибку, к которой привела его лесть?
Замечательный образ, решенный сильно и эмоционально. Образ двух сердец, то что в нашем языке называется «двоедушием». В оригинале читаем: «Ложь изрекают друг другу, языком льстивым говорят, с двойным сердцем». В переводе Веры Горт этот образ наполнился живым  гневом:

По два сердца у них: оба — лживы.

Обращает на себя внимание выразительный параллелизм.
В первой строфе мы видим двойное обращение к Богу: Ты, лишь Ты!
В третьей строфе эта форма как будто иронично передразнивается вымышленными врагами:

«Наши — с нами уста:
одурманим святош вольной речью.»

И уже понятно, что Богу брошен вызов:

«Кто указ нам? - кричат, - выдь навстречу!»

И Бог выходит и молвит свое гневное слово. Этого еще не произошло! Это еще будет. Но псалмопевец видит это воочию.
Его тревога и гнев уступают место счастливому восторгу и благоговению. Перекрестная рифмовка строфы сменяется кольцевой. В центре оказываются буквально пропетые слова с помощью пиррихиев — прием, которым мастерски владеет переводчик.

Не слова — серебро!,
переплавленное семикратно
в лоск очищенное... В необъятном
Божьем тигле — светло!!!

И в последней строфе совершенно исчезает это четкое чередование двустопных и трехстопных строк.
Три двустопных анапестных строки связаны единой рифмой с последней строкой шестой строфы:
Светло — повезло — зло — наголо.
И последняя строка, трехстопный анапест, срифмована со второй и третьей строками шестой строфы. Таким образом, обе строфы представляют собою одно целое, будто произнесенное на одном дыхании.

Боже!, нам повезло:
с нас начнешь Ты — и зло
сострижешь наголо
с поколенья сего безвозвратно.

Мы видим, что переход от тревоги и смятения к радости и благоговению — это тема практически каждого из рассмотренных нами ранее псалмов. И каждый раз для передачи этой метаморфозы у переводчика Веры Горт находятся уникальные и очень выразительные инструменты.


Псалом 13
Тринадцатый псалом очень эмоционален и выразителен по форме.
Это горестный плач, почти вопль.
В оригинале этого псалма четырежды повторяется вопрос «Доколе?..»
Доколе, Господи? (Неужели) забудешь меня навек?
Доколе скрывать будешь лицо Свое от меня?
Доколе советоваться буду с собой? …
Доколе возноситься будет враг мой надо мной.
В переводе Веры Горт это отчаянное и требовательное «доколе» превратилось в рефрен, открывающий каждую строфу. И вопрос усилен прямым обращением: Доколе, Бог?..

Открывается каждая строфа двумя двустопными ямбическими строками и продолжается пятистопными, четко определяя границы рефрена.

Первая строфа открывает этот плач, в ней шесть строк. Причем в пятой строке появляется внутренняя рифма к рефрену, как  будто началась новая строфа, но не завершилась мысль, вплеснулась в мольбе!
Доколе, Бог?..
Как дол убог,
Когда лицо твое скрывает наледь!
Хоть ярок день, но это ярь тоски
Затеплись, Бог, чтоб не уснул я насмерть!
Блесни собой! Ожги мои зрачки.

Как будто сознание псалмопевца не покидает все одна  и та же мысль!  Это постоянное круговращение мысли подчеркивают и аллитерации: ярок-ярь. А также бесконечное С, пронизывающее три последние строки строфы.

Дальше темп псалма нарастает. Строфа сжимается до четверостиший, в начале которых все тот же пронзительный рефрен.
Во второй строфе эта пронзительная нота продолжает звучать во внутренней рифме с рефреном:

Доколе, Бог?..
А враг залег -
подполз под бок — и лишь с самим собой
я совещаюсь пред вступленьем в бой.

Стремительность речи псалмопевца подчеркнута чеканным ритмом.
И лишь в третьей строфе движение замедляется пиррихиями, это явилась новая горькая мысль о несправедливом возвышении врага.

Доколе, Бог?
А враг — высок,
меня превыше, вскинутый толпой,
в бессмысленном предательстве — слепой.

Четвертая строфа, по существу, тоже четверостишие. Пятая строка образована лишь графически, чтобы с особой горечью изобразить равнодушное Божье «Пусть!..» И опять длинные пятистопные строки скреплены между собой внутренней рифмой и аллитерацией.

Доколе, Бог?..
Уж пущен толк,
что враг сильней, я — кротче, чуть шатнусь -
враг когти точит, Ты ж — молчишь, мол:
«Пусть!..»

И поразительна пятая строфа, где четкость структуры рефрена вдруг разбита холостыми рифмами.
Доколе, Бог?
Забыт Тобой,
все ж — близ Тебя найти спасенье тщусь,
в подобье счастья превращая грусть.
 Плач замолк. Псалмопевец нашел в себе силы прекратить бессмысленные упреки Богу и увидеть спасение свое.
А ответные рифмовки этих строк мы находим в шестой строфе. Жалобный рефрен исчез. Вся строфа пронизана звонким звуком Б.
В первой строке находим внутреннюю рифму к холостой строке пятой строфы:
Забыт  Тобой, /
Грянь бой — в бою.

И ответом на последнее «Доколе, Бог?» из пятой строфы звучит торжествующее:
на длать Твою
я положусь, как на забрало, Бог!,
и расплачусь за благо — горстью строк.

Псалом 14
Очень сложен по форме  14 псалом.
Он предназначен для хорового ансамбля и на первый взгляд движется стройно и гармонично, подчиняясь не слышимой нами мелодии. Но это лишь видимость простоты.
Анапесты шестистрочников, которыми написан этот псалом, имеют совершенно разную структуру. Это создает впечатление разных голосов или инструментов, которые появляются с каждой новой строфой.
 Прошептал негодяй:
«Бога нет!» -
и не стало тепла,
коим полнился край,
не осталось добра
и примет.

Первая строфа имеет структуру и рифмовку, которая в дальнейших строфах задействована не будет.
И по содержанию она резко контрастирует с остальным текстом. Здесь отчаяние, тьма, безысходность. И все оттого, что есть в мире тот, кто отрицает Бога. Он истинный враг мира, хотя слова его и не услышаны, он их прошептал.
Здесь чередуются одностопные и двустопные анапесты с мужскими окончаниями, что создает ощущение тревожной оборванности строки.  И одностопные строки возникают в строфе как-то неожиданно, непредсказуемо: вторая и шестая. Далее они будут появляться в строфах, гармонично чередуясь с двустопными. Но здесь все иначе.
 Ощущение дисгармонии создает и очень приблизительная, ассонансная рифма: тепла-добра.

Этой печальной, безысходной строфе отвечает следующая. Как будто запели голоса иного, светлого тембра.

Но Всевышний с небес
видит всех, зрит во весь
окоём,
ищет Он: кто умен,
из людей, из племен?,
Кто — при Нем?

Мы видим иную, гармоничную рифмовку: две двустопных строки — одна одностопная. Здесь точные, гармоничные рифмы. А меланхоличность анапеста разбивается неожиданными спондеями, отмечающими ключевые места строфы.

Видит всех, зрит во весь
окоем,
ищет Он: кто умен?

В следующей, третьей, строфе, опять печаль и дисгармония.
Друг - от друга ушел,
загрязнившись душой.
Люд стал дик.
Из племен — ни одно,
из людей — за добро -
ни один.

Обращаем внимание  на третью строфу, построенную немыслимо для стихотворения: здесь бы надо быть одностопному анапесту, а перед нами три односложных слова, три ударения: Люд стал дик.
И опять дисгармоничная, ассонансная рифма: одно — добро.

И опять мощный торжествующий ответ. Развязки еще нет, но отступник разоблачен и заклеймен. Он уже видит свой печальный конец.

Ведь отступник не слеп,
он лишь духом нелеп, -
зрил урод
казнь в финалах судеб
тех, кто ел, словно хлеб,
мой народ.

Вся строфа построена на логаэдах, отсекающих начальными ударениями от анапеста хореические стопы и превращающих его в дактиль: он лишь (хореическая стопа)  духом нелеп (дактильная стопа).
И прекрасно вписался в стих яркий образ оригинала: неправедные властители уничтожают свой народ, съедают, будто хлеб.

На  логаэдах построена и пятая строфа. Но здесь вступает совершенно иной голос, иной тембр — меняется рифмовка.

В ком иссяк Божий пыл —
куль пустой из-под душ
занял страх,
возглас «Боже!» застыл,
смолк, свернулся, как уж,
на устах.

В трех предыдущих строфах двустопные строки рифмовались между собой смежно,  и между собой рифмовались одностопные строки. ААБВВБ
В пятой  и шестой строфах двустопные строки рифмуются между собой перекрестно. АБВАБВ

Великолепные образы найдены переводчиком в пятой строфе. Опустошенная душа, потерявшая Божий пыл, превращается в куль пустой. И молитва этого опустошенного человека не поднимается к Богу, а сворачивается ужом на устах.

Покой подступает в шестой строфе. Она еще акцентирована логаэдами, но здесь уже появляется пиррихий, распевающий строку.
Ибо наверняка

И вот наконец новый, светлый голос: последние две строфы — ликование и торжество.
Две гармоничные и музыкальные строфы.
В седьмой строфе логаэд всего один — им отмечено священное имя Яков. В остальных строках строфы мягкий певучий анапест:
Всех, кто пытан, пленен, -
от увечий, Цион,
излечи
полной счастья толпой!
Яков!, лучшую пой
из отчизн!

Так же мягко и гармонично построена и восьмая строфа.
Возвращенный стране
пленник — чист, пленник — вне
укоризн.
Элогим!, дай покой
самой в мире незлой
из отчизн!




Логаэдом здесь отмечена, как и в предыдущей строфе, пятая строка. Выделено ключевое слово «самой», заставляющее нас услышать  повторившуюся финальную строку «из отчизн».

Вот так ярко, выразительно переводчик Вера Горт заставила нас услышать эту удивительную перекличку голосов хора.

Псалом 15
Пятнадцатый псалом не предназначен для хора.
Это размышление, диалог один на один с Господом.
И тема вечная для всего человечества, в ней сама суть любой религии. В чем  избранность избранника? Где та дверь, которая выведет на верный путь?

И размышляет об этом псалмопевец очень тихо и неторопливо. Эта негромкая и раздумчивая речь изображена холодноватым и невозмутимым ямбом с чередованием пятистопных и шестистопных строк. При этом чеканность ямба размыта спондеями и пиррихиями. Строфика псалма разнообразна: это и двустишия, и трехтишия, и даже графически выделенная в строфу отдельная строка. Это придает стиху естественную выразительность речи.

Господь! Кто будет жить в шатре Твоем?
Бог! На горе Твоей святой — кто поселится?

Спондей в первой строке выделил слово Кто, акцентировал его как смысловой и эмоциональный центр строфы.
А уже в следующей строке прихотливый ритм совершенно разрушил схему ямба. Первый безударный слог оказался, на ударном, значимом слове Бог. А первый ударный слог ямба упал на предлог, полностью превратив в этой стопе ямб в хорей. Бог! На горе...
И снова безударный слог стал ударным на том же ключевом вопросе КТО?, а ударный слог ямба скрыт пиррихием.
...на горе твоей святой - кто поселится?

Следующее трехстишие связано рифмовкой с первым двустишием. Они должны бы составлять целое. Но между ними молчание, движение мысли. В первом двустишии вопрос? В трехстишии после раздумия пришел ответ.
И далее все ответы будут вне рифмовки появляться после этого молчания. Перед нами раздумие живого человека, процесс рождения мысли.
И каждая новая строфа, одностишие, двустишие, трехстишие, начинается с указания — кто или кому. Ответы на поставленный вопрос рождаются на наших глазах. Они связаны между собой общими рифмами, как общим потоком мысли.

А ответы необычны. Это открытие для псалмопевца, это момент истины. Святость — это не героические подвиги, это не чудеса напоказ, это очень будничные, повседневные вещи.
Святость — это отказ от лжи, произносимой «колоколом-ртом во имя удивления на лицах». Это уважение к верующим. Это отказ от ростовщичества. Это верность клятве, даже нечаянной, себе во вред. Это душевная чуткость и деликатность: «кто вас зазря обидеть не горазд, /прохладным взглядом друга не обдаст». Это неприемлемость клеветы за взятку.

Вот такой удивительный набор обычных бытовых ситуаций. И за этим стоит откровение. Можно быть благочестивым в совершении ритуала в храме, можно удивлять всех мудростью своих рассуждений о Боге. Но вот вам те каждодневные маленькие подвиги, которые не каждом под силу.
Что стоит за этим набором бытовых ситуаций? Личный опыт самого псалмопевца? Себя он проверяет — как поступлю я в том или ином случае? Или печально обличает себя — нет, не прошел испытание?

И завершает псалом классическое четверостишие с классическим чеканным ямбом. Размышления псалмопевца завершились, ему ясна истина.

Лишь в последней строке использован тот же самый прием акцентирования ключевого слова спондеем.: стой на добре...
И выразительно использована переводчиком Верой Горт интимная дружеская интонация для передачи контраста между кажущейся простотой и скромностью требований святости и их истинной глубиной.

И в самом деле — много ль просит Бог
за наш с тобою вход в земной шатер Свой,
что на святой горе? - всего чуток:
Стой на добре!, лишь на добре упорствуй!


Псалом 16
Шестнадцатый псалом носит в оригинале подзаголовок Михтам Давида — «золотая песнь», «золотое слово». Слово, которое должно быть увековечено, памятная надпись. Поэтому переводчик Вера Горт передала этот смысл подзаголовка словом «эпиграмма» в его первоначальном смысле: надпись-посвящение на некоем священном предмете: на стене храма, на ритуальном сосуде.

Эта надпись имеет выраженную песенную форму. Четкая ритмичность структуры, где чередуются четверостишия и двустишия, как будто намекают нам на повторяющуюся мелодию, исполняемую псалмопевцем.

Но внутри строф ритм достаточно прихотлив.
Трехстопный анапест в большинстве случаев усилен начальными логаэдами.
Но первая строфа, как часто бывает в переводах Веры Горт, удлинена до пятистишия. Как будто песнопение медленно нарастает из тишины.
Здесь нежный, покачивающий анапест в своей классической форме — с чередованием женских и мужских окончаний. Лишь  в средней, третьей строке логаэдом выделено ключевое слово:

Так душа говорит: «Адонай!

И тем поразительнее сбой ритма в двустишии.
Начальный логаэд в сочетании с последующим пиррихием заставляют псалмопевца буквально скандировать строку, чтобы вписать ее в ритм. И этим нарисовано особое вдохновенное состояние псалмопевца:
Ближе к праведникам льну земным.
Велико мое рвение к ним.

И далее строфы имеют четкую структуру: трехстопные анапесты с начальными логаэдами и мужскими окончаниями. Распевность и раздумчивость анапеста приземлена, укреплена начальным и конечным ударениями. Анапест превращен в сочетание хорея и дактиля. Эта четкость структуры действительно напоминает высеченную надпись.

Имя (хореическая часть) грешника вымолвить — грех.(дактильная часть)
Злых — не (хореическая часть) кличу по их именам. (дактильная часть)

В этой ритмической четкости есть ощущение покоя и уверенности. Здесь нет и следов душевного смятения и борьбы.
И любопытно в этом псалме физическое, плотское ощущение Присутствия. То, что передано в оригинале:
Благословлю Господа, который советовал мне, и ночами наставляли меня почки (нутро) мои..... Поэтому радуется сердце мое, веселится слава (душа) моя, и плоть моя пребывает в спокойствии.

Вот такое ощущение Бога всем существом псалмопевца: и душой, и плотью.

И это ощущение передано переводчиком блестящим образом: Бог, стоящий буквально рядом, локоть к локтю, ощущаемый всем телом.

Бог у локтя — меня не шатнуть.
Плоть и кости исполнены сил.



Заканчивается псалом ликованием и благодарностью за раздаваемые Господней рукой радости жизни.

Что стоит за желанием псалмопевца увековечить эти стихи в виде надписи на камне? Не так уж много среди псалмов таких светлых и оптимистичных строк. Это светлый момент радости и благодарности или  желание победить собственное отчаяние?

Псалом 17
Семнадцатый псалом носит название молитва.
По-видимому, не предназначался от для хора, хотя носит гармоничную песенную форму.
Четверостишия чередуются с двустишиями, что дает ощущение дополнительного ритма.
Распевный трехстопный анапест укреплен в ключевых словах логаэдами, которые превращают анапест в сочетание хорея и двустопного дактиля.

В песнь навзрыд, о, поверь, Адонай.

О чем молится псалмопевец?
Он просит защиты от подступающих врагов.
И первые строфы псалма это мольба восстановить утраченное ощущение  близости к Богу. За этим стоит уверенность, что утрачена эта связь по вине псалмопевца, из-за какой-то невольной вины.
Молит псалмопевец о возможности быть услышанным. А там пусть судит его Бог — нет сомнения в справедливости этого суда.

И — суди! Не Твоим ли очам
правоту от вины отличать?

Страстная и печальная мольба псалмопевца между тем очень гармонична, в ней глубокий покой и вера в справедливость. Надо лишь воззвать — и ответ будет. И уверен в этом псалмопевец точно так же, как и в искренности своего сердца, испытанного Богом.

Особую мелодичность придают псалму внутренние рифмы и повторы:

Лишь — скрижаль... - я подсказок иных
избежал, как соблазнов дурных.

…................................

легок путь мой и голень туга.
На пути, проторенном Тобой...

…................................

Лишь — услышь! Как настройщик к струне -
чутким ухом приникни ко мне!

В четвертом четверостишии благостное настроение менятся, появляется боль и тревога. Появляется мольба о защите. И  это живое человеческое чувство тут же вносит дисгармонию в ритм. Неожиданные ударения на ритмически безударных слогах и пиррихии на слогах ударных совершенно ломают структуру анапеста:
Бог! Щедрот Своих не береги -

И кульминацией этого нового душевного состояния выглядит блестящее по форме пятое четверостишие, построенное на синтаксическом параллелизме с анафорой. Псалмопевец молит Бога спрятать его под своими крылами:

от  почти обступивших врагов,
от воров близ отверстой души,
от надменных, укутанных в жир,
от иголок их зорких зрачков.

И здесь обращает на себя внимание перечень этих врагов. Они реальны? Это враги во время военных действий, они идут на приступ? И в этом ряду те, кто предал доверие — вор «близ отверстой души». И в этом ряду враги тайные, преуспевающие, подстерегающие. Заметим этот образ «укутанных в жир». В финале псалма они появятся в новом образе.
И за этим стоит внутренний разлад, сомнение в справедливости Божией. Почему преуспевают эти «укутанные в жир»?
Может быть, потому они враги, что мысль об этом вносит разлад в душу псалмопевца?

И внутренним укором Богу звучат строки с выразительнейшим многоточием:

Тех, кто души нам портит, отбей!..
Полны чрева их... пищей Твоей!

Сыт их сын, сыт излишками внук... -
что ж! - Твоя справедливость вокруг...


И последние строки псалма — это решительный шаг, это выход из внутренней обиды на Бога:

Я же око питаю живым,
ощутимым обличьем Твоим.

Перед нами незримый духовный подвиг псалмопевца, его следующий шаг к высшей мудрости, к осознанию бренности земных благ в сравнении с благами духовными.




Псалом 18
Восемнадцатый псалом представляет собой довольно крупное по форме произведение.
Структура его сложна и очень выразительна.
Это хвалебная песнь Богу в благодарность за чудесное спасение Давида от царя Саула.
Даже подстрочник передает необычайную эмоциональность и выразительный ритм этого песнопения.
Переводчик Вера Горт сделала поэтический перевод псалма необычным по форме и очень ярким. Передан он разнообразными по количеству строк строфами: двустишиями, четверостишиями, пятистишиями.
Это, при всей чеканности ямба, которым написан псалом, передает мощную энергию, нескончаемый поток речи, как будто захлебывающийся от переполняющих чувств.
Начинается псалом с любопытного приема. Оригинал псалма имеет длинный подзаголовок:
(Псалом) раба Господня Давида, который произнес (пред) Господом слова песни этой в день, (когда) спас его Господь от руки всех врагов его и от руки Шаула.

И далее в оригинале следует фраза, которая как бы является продолжением подзаголовка и одновременно началом псалма:
И сказал Он: люблю тебя, Господь, сила моя!

Таким образом, в самом псалме граница между подзаголовком и текстом оказывается стертой.

Переводчик мастерски обыграла эту особенность текста, и подзаголовок, выделенный курсивом, стал первой строфой псалма. Так, как будто песнопение потеряло свое начальную точку, вышло  из-за временных пределов, из глубины души псалмопевца.

Псалом раба Господнего — Давида.
Слова сей песни рек он в дивный день,
когда Господь помог ему в беде:
спас от руки Шауля — и обида
померкла пред победой...
                Бог! - сказал он...

И подзаголовок оказался включенным в страстный поток речи псалмопевца. Обратим внимание, что последняя строка подзаголовка по своей рифмовке, оказывается первой строкой псалма:

померкла пред победой...
                Бог! - сказал он, -
люблю Тебя! Ты — вот! Ты — мощь! Ты — щит! Ты -  мой!
Скала и крепость на уступе скальном!
Походный щит! Победный рог! Покой!

Неукротимая энергия этой строфы и в синтаксическом параллелизме второй строфы, с четырьмя «ТЫ». И так по-человечески понятны эти почти невнятные восклицания, когда не хватает слов от переполняющих эмоций!
Энергия и в ассонансной, очень приблизительной, рифме: сказал он — скальном.

После этой длинной, выросшей из подзаголовка строфы следуют три двустишия, как будто задыхающейся речи с такими же ассонансными рифмами:

залог — со злом, полагалось — благость

Зато прошиты эти двустишия внутренними рифмами: судьбы — борьбы,  Его — врагов

Выплеснув эмоции в этих строках — вскриках, псалмопевец начинает взволнованное повествование о событиях, с ним произошедших, и переходит на более плавным ритм в четверостишии.
Здесь взволнованный ритм подчеркнут синтаксическим параллелизмом, нанизанными один на другой причастиями:
Когда, потоком бедствий сбитый с ног,
запутанный во вражеские сети,
застрявший в ужасе в ловушке смерти,
я вопль немой послал в Его чертог -

Но четкий ритм четверостишия псалмопевцу не сдержать, он опять захлестнут пережитыми волнениями. И начинает рисовать совершенно грандиозную картину явления Адоная. И опять ассонансные рифмы, как образы сильного волнения: уха — округа, по земле —клоня ко мне — по сизой мгле.
Неожиданно возникшая в середине строфы дополнительная строка, «и вот небесный край клоня ко мне» практически не рифмующаяся с другими строками, создает впечатление рождающихся в нашем присутствии мыслей и образов.

Картина, нарисованная псалмопевцем, ярка и по-язычески выразительна. Пережитые волнения пробуждают в нем какие-то древние образы пророческих видений:

дым рвался из ноздрей, огонь — из уст.

Образ грандиозного всадника на «ветрокрылом херувиме» псалмопевец как будто творит на наших глазах, добавляя все новые и новые детали и подробности.

Вся строфа, рисующая это грозное явление,  пронизана каким-то неземным, запредельным звуком шипения и свиста :
И шел морозный град и угль горящий
от сердца Божьего сквозь мглистый плащ.
Был слышен Бог, громами говорящий.
Подобный сонму игл с сосновых чащ -

И совершенно блестящее двустишие, полностью построенное на внутренних рифмах:

Во взвитый скоп паленых вражьих тел
вонзился сноп каленых наших стрел.

Эта удивительная строфа  как заклинание, как озарение пришедшее в трансе — такое впечатление создают эти поразительно подобранные рифмованные пары: во взвитый — вонзился, скоп — сноп, паленых — каленых, вражьих — наших, тел — стрел.

И после этого совершенно естественным выглядит грандиозный образ  какой-то вселенской катастрофы, вызванной гневом Божьим.
Этот образ подлинника «и обнажились основания вселенной от грозного голоса Твоего» переводчик  сделала еще эмоциональнее, придав ему конкретность:

Стал зримым, раскалясь, скелет вселенной,
от гласа Божьего и выдоха Его.

Дальше новое яркое воспоминание  о страшных событиях опять сбивает псалмопевца с ритма, заставляя перейти на отрывочные двустишия. Псалмопевец как будто набирает воздух, чтобы выдохнуть торжествующее, ликующее шестистишие, заканчивающееся неожиданно, непредсказуемо двумя односложными ямбами, как будто выкрикнутыми задыхаясь!

 
Враги разбили лагерь близ пещеры,
где был я одинок, чтоб взять врасплох.
Но не учли, что Бог мне — свой, и щедрый
на тысячи подмог, что мною Бог
любим,
я — Им!

Ликование псалмопевца по-человечески очень понятно.  Ведь речь, по-видимому, идет о том, странном,  с точки зрения логики войны, поступке Давида, когда он не убил Саула, зашедшего в пещеру, а лишь отрезал тайком край его одежды, чтобы потом продемонстрировать ему свое милосердие.
Псалмопевец в восторге от того, что правильно понял призыв Бога к милосердию и человеколюбию. И это подчеркнуто повторившимся корнем — прав-:

Как требовал Господь — так я и делал.
Боясь греха — от смут я был далек.
По праведности мыслей, слов и дела -
по справедливости воздал мне Бог.


И далее псалом построен на этих двустрочных вздохах между вольными, сильными по эмоциональной наполненности четверостишиями.
И лишь к самому концу в ликовании псалмопевца вдруг пробуждаются горькие ноты. Рисует он свое торжество, расправу над врагом, который на самом деле его народ. А служат ему чужеземцы, заискивающие на словах, но готовые предать. Опять одиночество даже в торжестве!
 Заискивают..., но предать готовы..!
Нет! - души их иссохнут от вины...

И опять единственный близкий, единственный надежный друг, опора и защита — это Бог. И у этого высокого родства, у этой высокой духовной связи конца нет. И Давид вдруг поднимается до провидения будущего:

Потом... услышь меня!.. - с Тобой Давид
устами правнука заговорит...

Псалом 19
Девятнадцатый псалом — это настоящий шедевр псалмопевца Давида. Даже скупые локаничные  строки подстрочника передают по-настоящему поэтический строй этого псалма.
Он весь построен на параллелизме образов, на перекликающихся повторах слов, которые образуют ритм псалма.
День дню передает слово, ночь ночи открывает знание...
Вожделенней золота они и множества чистого золота, и слаще меда и сотового меда...

В переводе Веры Горт этот псалом получил поистине блаженную гармонию  и певучесть.
Удивительно красив ритм псалма, за которым почти наяву слышна мелодия.
Это сложная конструкция, состоящая из хорея с включенным в него логаэдическим дактилем.

Полдень полдню — словцо, не боле...

И этот ритм неизменен на протяжении всего псалма, что вызывает ощущение звучащей музыки.
Этот вкрапленный в двусложный ритм трехсложный дактиль заставляет замедлять движение речи. А время от время встречающиеся пиррихии еще больше растягивают строку, заставляя исполнителя буквально петь эти слова.

Небо сказывает о Боге...

Ощутите, как замедлилась речь на слове «сказывает». Эти замедляющие движение пиррихии создают ощущение особой, благоговейной интонации автора.

Каждый из ярких, живописных образов подлинника, в переводе получил еще большую образность, создавая фантастические картины.

Текст оригинала начинается прекрасной поэтической картиной: слова Небес о славе Бога становятся шатром для Солнца:
Небеса рассказывают ( о) славе Бога, и ( о) деянии рук Его повествует свод (небесный)
День дню передает слово, ночь ночи передает знание.
Нет слова и нет слов — не слышен голос их.
По всей земле проходит линия их, до предела вселенной — слова их;
солнцу поставил Он шатер в них.

В переводе Веры Горт этот удивительный процесс материализации слов Богом получил конкретность и логичность. Из неслышимых звуков дня и ночи свиваются нити, из которых рождается холст. А холст на наших глазах превращается в шатер, потому что натянут на горных соснах:

Рань.., ни слов, ни словца... где звуки? -
свиты в нити немые буквы,
холст натянут на горных соснах:
Бог поставил шатер для солнца.

И здесь поразительным образом начинают звучать очень приблизительные, ассонансные рифмы, на которых построен весь псалом:  Боге-боле,  звуки- буквы, соснах-солнца. Это как образ иного языка, того, неслышимого, которым говорят полдень и полночь.  Здесь их ассонансность порождает иную гармонию вместе с необычным ритмом строк.

И дальше образ шатра для солнца раскрывается в новый образ. Это свадебный шатер — и солнце, как жених, выходит на небосвод. Удивительный образ счастья и торжества, царящие в мире по велению Божьего Слова.

Красота перевода Веры Горт в той любовной скрупулезности, с которой каждая ритмическая деталь  оригинала получила свое воплощение в стихе.

Посмотрите, как изыскан синтаксический параллелизм строк оригинала:

Тора Господня совершенна, оживляет душу,
свидетельство Господне верно, умудряет простака.
Повеления Господа справедливы, веселят сердце,
заповедь Господня чиста, освещает очи.
Страх перед Господом чист, пребывает вовек,
законы Господа истинны, все справедливы.

В переводе Веры Горт сохранена эта чеканность синтаксической формы и украшена пиррихиями, распевающими строку:

Божьи правила справедливы
и восторг пред Ним — многолюден
Божьи заповеди красивы.
Вечный страх пред ним Абсолютен.

О чем может молить псалмопевец в таком удивительном состоянии восторга и благоговения пред красотой Божьего мира?  Только об одном: как бы не нарушить гармонию этого мира неумышленными ошибками и сознательными грехами.
Удержи о  грехов случайных
и умышленных преступлений!

Так проникновение в душевное состояние псалмопевца раскрывает нам логику образов псалма.



Псалом 20
Двадцатый псалом носит название «О Давиде».
Автор иной! Это не тот страстный, восторженный, мятущийся и уповающий псалмопевец Давид. Перад нами совсем иной стиль, иная система образов.
И это прекрасно передано в переводе Веры Горт.

Псалом классически гармоничен, написан аккуратным холодноватым четырехстопным ямбом. И при этом оставляет ощущение чужой речи, своей несколько официальной правильностью.
Автор псалма безошибочен, он знает свое дело. Он не забыл ни единой детали, создающей облик святости: здесь и святая гора Цион, и добросовестно осмысленный жертвенный ритуал:

Пусть жертва Небу не дотлела -
на углях тварь сыра на вид -
Бог примет дар, коль в пепел — сэлла! -
Все, что принес ты, обратит.

Удивительным образом возникшее восклицание «сэлла!», которое в псалмах Давида было знаком сильной эмоции, ключевого образа, здесь появляется в середине фразы, не обозначая ничего конкретного. Некий ритуальный звук, за которым не стоит подлинного чувства.

И совершенно естественной в таком контексте выглядит вставка на языке подлинника с ее переводом: все это блестяще вписано переводчиком в стихотворный ритм:

«...итэн леха ки-левавэха
у-холь эцатха емале...»
«... воздаст по сердцу человека,
исполнит по его мольбе».

Цитата ради цитаты, потому что аккуратный неведомый псалмопевец соблюдает все каноны.

Но вот нарушает невозмутимое движение псалма пятое четверостишие. Это своего рода кульминация.  Появился истинный герой псалма — царь Давид. И в его честь псалмопевец меняет рифмовку псалма с классической перекрестной на кольцевую, выделив троекратный образ Спасителя и спасенных:

Мелькнет пред нашими глазами
Спасителя волшебный труд -
спасенный царь, спасенный люд -
в честь Бога к небу вскинут знамя.

И на этом эмоциональном подъеме у псалмопевца рождается и свежий образ, и человеческая разговорная интонация:

У этих идол — колесница,
у тех — скакун, мол: «Бог — далек!»
Но — пали, в прах впечатав лица,
и те, и эти. С нами Бог!

Видимо, действительно любим царь Давид был своим народом, если в столь официальном славословии вдруг явилось нам настоящее живое чувство радости и благодарности Богу за  спасение царя.




Псалом 21
Еще один псалом неизвестного автора, посвященный Давиду! Но автор совсем иной — и очень своеобразный.
И здесь хочется прояснить логику создания образа такого необычного автора.
Поэтика двадцать первого псалма в оригинале действительно резко отличается от привычного нам стиля. Здесь нет высоких поэтических образов и мудрых афористичных строк, которыми славится стиль Давида.
Язык двадцать первого псалма в оригинале очень прост, жёсток и слегка неуклюж. Но при этом неожиданно эмоционален.

«Из-за  силы Твоей радуется царь и при спасении, (пришедшем от) Тебя, как сильно ликует!
…......
Ибо намеревались они навести зло на тебя, замыслили козни. Не удастся им!

Автор псалма любуется царем Давидом и прославляет в нем воина. Он интересен псалмопевцу именно, как победитель своих врагов. А не принадлежит ли он сам к воинам? Так естественно возникает в тексте псалма и истребляющий огонь, и карающая десница, и натянутая тетива?

Переводчик Вера Горт создала замечательный образ такого воина-псалмопевца: простодушного, неловкого, даже слегка косноязычного.
Выбранный ею своеобразный ритм носит почти плясовой характер.
Во всех четверостишиях он неизменен. Первые две строки двустопный анапест, часто разбитый логаэдами на хореические части. Дальше строка двустопного хорея и строка одностопного амфибрахия. Этот странный ритмический рисунок напоминает сопровождение каких-то ударных инструментов на концах строк или некие плясовые движения с бряцающим оружием в руках.

Бог! За удаль Твою,
за решимость в бою
рядом драться -
ох, рад царь!

И поражает здесь простодушная похвала Богу, который оказывается достойным воином — под стать самому царю! 
В самом деле, Бог — он где-то там, незрим. А царь — вот он. И наш воин-псалмопевец хвалит его самыми простонародными интонациями  и образами:

Твой он царь, твой он раб,
мил с лица, мудро храбр,
свитой пышен...
Ты — выше!

Этакий снисходительный кивок Богу в конце, чтобы не обижался. Потому что главное действующее лицо здесь — конечно, царь Давид, настоящий царь-воин.

В бой — без войска — один! -
из-за скал — из-за спин -
лётом солнца
несется;

рыщет, рыщет, пока
не отыщет врага -
не смирится
десница!

Восхищаясь воинской удалью Давида, псалмопевец не забывает воодушевлять и подбадривать Бога. Бог так нужен Давиду как достойный союзник в бою!
И Бог неожиданно оказывается почти на равных с псалмопевцем. К нему можно обратиться попросту, как к своему соратнику:

плод и семя — их них
вынь! - их замысел дик! -
мсти им горше!,
а, Боже?

И нет для этого простого воина иных достоинств у Бога, кроме как сражаться бок о бок!
Бог!, кольни их мечом!
Подтолкни их плечом...

А за удаль, которую должен Бог проявить в бою, будет Богу награда:

Воспоем Божью мощь,
люди чести,
все вместе!

И здесь можно только удивляться такому уникальному решению в переводе псалма, такому неожиданному добродушному юмору!


Псалом 22
Двадцать второй псалом носит подзаголовок: на айелет-ашшахар; псалом Давида. Есть несколько вариантов перевода этого подзаголовка. И везде мы находим образ предрассветного часа.
Есть народная мудрость: ночь темна перед рассветом. Тот страшный час, когда душевные силы бодрствующего на исходе.
Подстрочный перевод этого псалма начинается с отчаянного крика «Бог мой! Бог мой! Зачем ты оставил меня...»  И эта строка уже сама по себе содержит выразительный стихотворный ритм, который услышала переводчик Вера Горт и на этом ритме построила свой поэтический перевод.
Ритм псалма сложен. Формально это четырехстопный анапест. Но его структура настолько усложнена логаэдами и пеонами, что ритм местами теряется, оставляя ощущение живой, отчаянной речи., почти несвязной от переполняющего страдания.

Бог мой! Бог мой! Ты бросил меня! Ты - далек
от участья..., от вопля..., так, словно изранен я...!
Ты ж Себе... -  Ты, Святой, Ты, задумчивый Бог -
словно дремлешь в тепле славословий Израиля!..

Этот горький укор, эта жгучая обида не прихоть переводчика. Мы читаем в оригинале:
Взываю я днем, но Ты не отвечаешь, и ночью без умолку я. А ты, Святой, обитаешь (среди) славословий Йисраэйля!
Эта дисгармоничность, даже косноязычность живой речи в неожиданных дактилических окончаниях, где лексическое ударение приходится на безударный слог:
Изранен я — Израиля
пялятся — спал с лица
поле бой — полон Бог

После первого длинного, четырехстопного четверостишия, похожего на протяжный стон, вдруг возникает шестистишие с короткими двустопными строками,  как быстрые, сбивчивые причитания. Четыре строки с одинаковой рифмовкой разбиты двумя строками, поразительным образом не вписывающимися в ритм. В третьей строке это одностопный анапест с дактилическим окончанием, превращенный логаэдом в неритмичное сочетание трех хореических стоп.
А в шестой строке, срифмованной с  третьей это подобие двустопного анапеста с неожиданными тремя ударными слогами в конце!


Денных, нощных молитв,
мольб немолчных моих,
Отче, где итог?.. -
бел на белом  Твой лик,
беззрачково Ты тих,
несговорчиво нем Ты, Бог!

И опять протяжные четырехстопные стоны обиды на Бога. Почему на зов праотцам шел и спасал? Почему покинул в ничтожестве Давида, вдруг потерявшего свою власть?

И вдруг этот поток желчных, злых упреков прерывается! Вот он миг, когда истек тот страшный час перед рассветом! Пробуждение началось, ответ получен!
И ликующие строки, гармоничные и светлые:

Вновь душой полагаюсь на Светлую Высь -
вновь спасен!, словно выигран мной в ратном поле бой.
Небеса вновь наводят на верную мысль,
что к душе моей праведной — благости полон Бог.

И опять появляется шестистишие, но совсем иное по настроению и ритму. Строки наполнены четким, энергичным ритмом. Четыре строки объединены одной рифмой и жестким мужским окончанием. Это создает ощущение непрерывной напористой речи. И заканчивается шестистишие двумя срифмованными строками с дактилическими окончаниями, будто выдох после бурной речи на одном дыхании:

В чреве матери я созревал — Ты извлек
из уюта утробы  меня, стал — мой Бог,
дал покой близ груди материнской, но срок
мирной благости вышел  - и вот — сосунок -
отнят я!, в мир Твой брошен я с воплем о помощи! -
на подхват Твой и хлопоты... Ты — мой оплот и щит!

После этой радостной благодарной песни следует новая напряженная часть.  Новый образ обступивших псалмопевца чудовищ-хищников. Они огромны, как чудовищные быки Башана, и при этом кровожадны, как львы.
Этот образ обступивших хищников, по-видимому, не случаен. В одном из вариантов переводов подзаголовок этого псалма звучит как «о лани рассветной». Вот такой образ загнанного хищниками животного, которого ждет неминуемая гибель.
И псалмопевец ярко, талантливо рисует свой панический ужас.
В оригинале читаем:
Как вода, пролился я, и рассыпались все кости мои, стало сердце мое как воск, растаяло среди внутренностей моих, высохла, как черепок, сила моя, и язык мой прилип к гортани моей...

Переводчиком Верой Горт не потеряна ни одна деталь этого яркого описания:

Сердце воском растаяло в гроздьях кишок,
я пролился водой, кости мелко рассыпались,
сила высохла, как от горшка — черепок,
и язык, речь избыв, мертво к нёбу прилип, как лист.

И далее выразительное, до физического ощущения, описание разрывающих его плоть врагов.

Но как отличается это выразительные, талантливые строки от отчаянного сумбура первых строф! За этой яркостью и выразительностью стоит уже внутренний покой и уверенность в близости  спасения. Потому что уже рассвет! Ответ Бога уже прозвучал!

Читаем в оригинале:
Они смотрят и разглядывают меня. Делят одежды мои и об одежде моей бросают жребий. Но Ты, Господи, не удаляйся!

Эти строки мог написать только тот, кто ощущает Присутствие, кто в состоянии диалога  с Богом.

И вот победа! Кульминационная строфа псалма наполнена аллитерациями и внутренними рифмами, признаками светлого, гармонического состояния духа:

Бог от львиного рыка  и львиных клыков -
оттесни!, оттащи!, мир избавь от чудовища!!!
Ты ответил..., как ветер..., порывом без слов...,
и — легко..., незаметно..., иной задал ход вещам..

И дальше, до конца псалма, радостное, благодарное славословие. И обет стать для сирых, несчастных и нищих таким же щедрым Спасителем. В этом тоже благодарность  за великую возможность стать подобием Творца!
 



Псалом 23
Двадцать третий псалом удивительно светел и безмятежен. Наконец-то в жизни нашего псалмопевца выдалась светлая минута, когда никому не надо противостоять, звать на помощь Бога и горько укорять его за промедление.
Весь псалом — светлая песня, радостная благодарность за каждый светлый миг.

Построен он на чередовании разностопных двустиший. Короткие двустопные анапесты чередуются с трехстопными. Это чередование разных ритмов создает особую, почти ощущаемую на слух мелодию.
Четкий ритм внутри строк оставляет ощущение какой-то детской простоты. И слова под стать ритму наполнены ребяческим ликованием. Здесь и слегка неуклюжие просторечия: «впрок я обзаведен», «Им лечен... Им учен»


Это детское простодушие подчеркивают и параллелизмы, и рифмы внутри двустиший при легкой ассонансной «неуклюжести» основных рифм:

подо мной — трав пологие волны,
предо мной — плавны строгие воды

Здрав и жив: Им лечен
Справедлив: Им учен

…................

Умащаешь, храня,
угощаешь меня...

Это протодушие детской песни и в ритмической ударности безударных слогов. Это вызывает в памяти детскую манеру скандировать стихотворные строчки:
Адонаем ведом -
впрок я обзаведен


Энергии мягкому анапесту придают логаэды, выделяющие ключевые слова:

мой оплот. В безопасности полной
на виду у врага — я и стол мой.

И как часто мы видим в псалмах в переводе Веры Горт, кульминационная строфа насыщена ударениями, акцентирующими каждое слово:

Бог! Ты — вот! Посох Твой
на дороге любой

И наконец, две заключительные строфы псалма совсем сбиваются на короткий, «детский», анапест. Распевная трехстопная часть заменилась яркой энергичной кодой.

В Свой пусти окоем!,
дли в уюте Своем

прелесть жизни моей
день за днем... много дней...!


Вот ведь и таким бывает наш псалмопевец царь Давид: счастливым, ребячливым, ликующим!

Псалом 24
Удивительно красив, напевен и величав двадцать четвертый псалом.
Он и в скупом переложении подстрочника наполнен ритмом и почти песенными рефренами.

Кто (достоин) взойти на гору Господню
 и кто — встать в месте святом его?
(Тот) у  кого чисты руки и непорочно сердце,
(Кто) не склонял к суете души своей и не клялся ложно.

В своем поэтическом переводе Вера Горт очень тонко передала этот внутренний ритм подлинника.
Графически строфы псалма выделены перекрестно, как будто мы слышим два разных голоса исполняющих попеременно мелодию в некоем диалоге.
И хотя ощущаемая нами мелодия одна — весь псалом выдержан в четырехстопном анапесте, два эти голоса различны по тону.
Четные строфы мощны, чеканны. Все четыре строки каждой строфы с жесткими мужскими окончаниями связаны  и общей рифмой, придающей строфе еще большую мощь.
Он — волн — крон — Цион
привый — язык — дик — тих
ворот — вход — войдет — Цеваот

И внутри эти строфы пронизаны рифмами и аллитерациями, и синтаксическим параллелизмом, что создает ощущение речи на одном дыхании:

Божья эта земля. Кто ж ее, как не Он,
на морях основал, в ил вонзил, вбил меж волн?,
И упрочил меж рек?, и наполнил до кром
густо жизнью?, и святостью обдал Цион?

….................................

Мимо смутных и диких — не смутен, не дик
….......................................


…...Вот-вот Он войдет!
Кто Он? - Воин. Бог воинства. Бог Цеваот!

Четные строфы спели ту же мелодию иначе, с мягкими женскими окончаниями строк  гармоничной парной рифмовкой. Здесь нет чеканности, здесь легкое свободное дыхание и парение.  Почти не найдем мы здесь начальных ударений, отделяющих от анапеста ударные, хореические части. Каждая строка начинается безударным вдохом и заканчивается безударным выдохом.

Поколенье, задавшее Высям вопросы,
в спешном поиске Божьего духа и тела
тормошащее сонную звездную россыпь, -
это — мы..., это — Яков в скитаниях... - Сэлла!

Этим распевным «Сэлла» заканчиваются две из трех четных строф псалма, как будто благословляющим движением руки.
Такой внутренний диалог двух голосов создает необыкновенно красивый ритм двадцать четвертого псалма.

Псалом 25
Очень глубок и выразителен двадцать пятый псалом.
Он очень гармоничен. Он весь на едином ритме, трехстопном анапесте, без сбоев, без выкриков.
Он весь на полушепоте.
Это старая, привычная, но по-прежнему мучительная душевная боль — раскаяние за совершенный им в молодости тяжкий грех против военоначальника Урии.
Во всех своих бедах и запутанных безвыходных ситуациях псалмопевец видит наказание за содеянное, и осознает справедливость наказания, и неустанно ждет и просит помилования.
Трагические нотки в эту плавную скорбную речь вносят разные рифмовки в строфах. Перекрестная рифмовка перемежается со смежной, внося нотку дисгармонии.
Глубокое впечатление оставляют появляющиеся постоянно в значимых местах гиперпеоны, растягивающие слово и смещающие лексическое ударение на ударный слог стопы. Слово как будто произносится на долгом тяжелом вздохе.

Научи, как избрать из стезей -
из запутанного их сплетенья...
…..............................................

Трать же милость Свою, Адонай! -
ведь поток ее неиссякаем!
…............................................
Чёток Бог. Вот Он — Бог!, из сетей
вновь стопы мои высвобождая.
…....................................................

Ненавидят меня - ни за что,
зло, напрасно и необъяснимо.

Во второй половине псалма появляется чередование четырехстиший и двустиший. Этим усиливается эмоциональное напряжение. Появляются короткие сдавленные вздохи. Внутренний диалог с Богом становится еще более острым и болезненным при том же интимном полушепоте, выраженном незаконченными фразами и многоточиями.

Первое из этих двустиший интересно дисгармоничной ноткой, будто сдерживаемой слезой.  Ритм строки акцентирует слово «меня» и стирает ударение в слове «тихо», как будто делает это слово и вправду неслышным. И смысл двустишия вдруг приобретает особое мистическое, космическое значение:
Ты окликни меня тихо, Бог!,
ибо я, как и Ты, одинок.

И с этого двустишия начинает звучать иная интонация вдруг установившегося духовного контакта. Интонация ребенка рядом со строгим любящим отцом, покаянная, полная слез и мольбы, но не сомневающаяся в Отцовской любви и прощении.

Грех мой.. - помнишь?... -
                скажи, что забыл!..

На грехи мои глянь, Адонай!:
главный... - вот.., этим — не донимай!!!

Покровитель!, Тебе ли не жаль
пораженьем меня унижать?

И заканчивается псалом замечательно красивой кодой — шестистишием.
Первые четыре строки его связаны единой, повторяющейся внутри строк рифмой, как единым ликующим вдохом.
И как прерывистый  выдох, так дети вздыхают после долгого плача, — две короткие последние строки одностопный анапест и одностопный амфибрахий.

Стал я лучше... - знать, пронят Тобой!
Проведи ж далеко стороной
вражью рать! - мглой ночной вороной,
чтоб глазастый их лучник стрелой
не изранил
Израиль.

Так тонко и глубоко психологично изобразила переводчик Вера Горт душевное состояние псалмопевца в этом произведении.


Псалом 26
Псалом двадцать шестой — это еще один разговор с Богом один на один, негромкий, но внутренне очень напряженный.
Опять не дают покоя грехи, не прощенные самому себе. Опять требует очищение совесть и сердце. И это болезненное ощущение собственной грешности так велико, что псалмопевец мысленно ставит знак равенства между собой и настоящими злодеями: убийцами и взяточниками. И упрашивает Бога убедить себя, что это не так.
Протяжный четырехстопный анапест не сбивается с ритма и рисует сильное, непрерывное движение мысли.
Но четырехстрочная строфа сменяется двустрочной, как будто возникла попутная мысль, легкая эмоциональная окраска, и увела на мгновение в сторону.
От напряженного требования рассудить и испытать к тайной мольбе о Божьей ласке.

Рассуди меня! Видишь?, вот — совесть, вот — сердце:
Разгляди их! - и тем их очисть, Адонай!
Вот — дела мои: с Собственным замыслов сверке
их повергни! Испробуй меня, испытай!

В облаках — словнов в мыслях Всевышнего — небо.
Близко облако ласки Его..., хоть и немо..!

Напряженно приводит псалмопевец свои оправдания, пытаясь убедить Бога и себя, что достоин прощения: связан не был, не участвовал, не состоял. И мучает себя этим и чистит себя, чтобы заслужить право отдохнуть душой у жертвенника.
Какой выразительной фразой заканчивается третья строфа. Псалмопевец докапывается до самых глубинных своих побуждений, чтобы вытащить их и предъявить Богу, чтобы не солгать ни в одной мелочи:
Нечестивых — мне жаль... и не жаль...

И вот кульминационный момент псалма. Псалмопевец у жертвенного огня. Ритм становится тверже, уверенней. Начальные логаэды отсекают от мягкого анапеста жесткие хореические части. И появляется таинственный призвук. Вся четвертая строфа построена на шипящих звуках. То ли треск жертвенного пламени, то ли шепот внутреннего диалога с Богом. Шипящие звуки образуют внутренние рифмы, перекликаются, переплывают из строки в строку.

Пламя вкруг обойду. Восхваляющий голос
Вдруг услышу: вот коэн взял выше.., вот сник..,
Божьей славы рождая звенящий родник...
Знаешь, Бог, без молвы о тебе в мире голо!

И  вот внутреннее напряжение  дает выход в эмоциональной пятой строфе, как будто лопнула тягостно натянутая струна.
Это пятистишие. Причем пятая строка выглядит только что родившейся, внезапным откровением, изображенным многоточиями.
и... Тобою любим!, и.., как Ты, прямодушен!;
 В строфе и вскрики, и мольба, но... начинается строфа со слов «Я люблю» и впоследней строке мы видим «Тобою любим». Ответ получен. Бог по-прежнему рядом, по-прежнему  Отец.

Заканчивается псалом тремя торжественными двустишиями. Особенно ярок торжественный ритм первого из этих двустиший. Пиррихий растягивает первую строку, заставляет сделать непредвиденный акцент на безударном слоге и превращает ее из мольбы в ликующее утверждение:
Не примешивай к взяточнику и к убийце!:

И заканчивается псалом  двустишием с  усеченной последней  строкой, будто захлебнувшись в ликовании:

Две стопы мои, Бог, близ разрозненных грядок -
не с Твоими ли рядом?..

Псалом 27
Двадцать седьмой псалом — еще один тихий, хранимых от всех, разговор с Богом один на один.
Несчастья отступили, победы одержаны, враги повержены.
Псалмопевец сосредоточенно перечисляет все свои военные и духовные победы. И как будто убеждает себя самого, что все в порядке, не о чем волноваться, если Адонай рядом.

Адонай — свет, спасенье
И презренье к боязни,
Не охватит сомненье
И в преддверии казни.

Несколько дисгармоничный двустопный анапест с женскими окончаниями оставляет впечатление какой-то странной недосказанности, какого-то внутреннего сомнения.

В следующей строфе эмоциональный подъем усиливается, появляются внутренние рифмы, которые при таком коротком анапесте вызывают легкое ощущение нарочитости, натужности этой эмоции. Как будто псалмопевец убеждает себя и боится усомниться в своих доводах:

Вот — сплотились злодеи,
дабы смять меня в пасти,
да не вышло затеи -
ниц случилось упасть им.

А дальше старания псалмовевца достигают такого накала, что меняется рифмовка строфы. Из гармоничной, перекрестной, она становится жесткой, нарочитой — смежной. Фразы становятся рублеными, отрывистыми, как будто псалмопевец в пылу самоубеждения подкрепляет их размашистыми жестами.
Враг войной — уповаем
на союз с Адонаем.
Вот  - обвит я, обложен -
враг убит мигом позже.

И следующая строфа начинает прояснять нам состояние псалмопевца. Он чувствует себя одиноким. Оказывается военные победы над врагами  не спасают от состояния покинутости. Возникает образ родного дома, шатра Господня, Храма Небесного — и сразу спадает это нарочитое напряжение, эта наигранная воинственность.

Удивительно обыграна в пятой строфе эта внутренняя гармония, которая возникает в душе псалмопевца при мысли об этом Господнем доме. Она построена на двух парах очень близких рифм и ощущается произнесенной на одном дыхании:

Сколько враг не упорствуй,
от погонь — на утесе
спрячет Бог, вширь шатер Свой
распахнув перед гостем.


 И вдруг после воздушной гармонии этой строфы  - с небес на землю. Опять наигранный позитив, изображенный с помощью смежной рифмовки и назойливой внутренней рифмы.

А покуда — жду чуда
средь враждебного люда,
и чело мое выше
лбов, меня окруживших.

И с земного, примитивного — опять воспарение к дому Господню. Здесь любимый прием переводчика — начальная хореическая стопа в анапесте, акцентирующая, утверждающая. И веразительнейший пиррихий со  смещением ударения  в третьей строке строфы. Начинает явственно звучать слово «благо»

Бог! Твой дом полон пенья.
В нем — уютен мой угол.
Жертву благодаренья
опускаю на уголь...

Образ дома Господня открывает в псалмопевце себя истинного, в вечной страстной, искренней мольбе. И в этой мольбе он прекрасен и гармоничен.  Внутренняя рифма в десятой строфе  придает ей томную песенность:
Помогай!, ибо слаб я,
не таись!, не отвергни!.
Опекай!, ибо раб я
Твой покорный и верный.

И кульминационная одиннадцатая строфа, раскрывающая нам глубокие внутренние причины этого ощущения оставленности и тоски по недостижимому Дому.  Нанесенная в юности рана, отвергнутость родителями, утрата родительского дома — болит до сих пор. Теперь единственный отец у него — Бог. Особую болезненность придают этой строфе дополнительные строки, превратившие ее в шестистишие. Как будто не уйти от этой мучительной мысли.
Мать! Отец! С кладью скудной
оставляя подростка
лишь на ветер попутный, -
знали ль вы, что наутро
стан Господнего войска
сыну станет приютом?

Теперь понятна нам особая болезненность этой мольбы, плача брошенного ребенка, к единственному Отцу.

И какая выразительная фраза в самом оригинале. Некая возникшая вдруг мысль и не законченная, оборвавшаяся, как будто трудно объять ее человеческим умом.

Если бы не верил я, что увижу благо Господне в стране живых...

Вот как передана эта фраза в переводе Веры Горт:

О!, когда б я не верил
в то, что благо Господне
в край живых грянет сверху
завтра... или сегодня...!!!

Что было бы? Трудно и страшно представить это псалмопевц у. Эта вера  - его опора.

И последняя строфа обращена к себе самому!  Строго и властно он пресекает в своем сердце любые попытки сомнения. Эта суровая интонация выражена сбоем ритма в третьей и пятой строке, где анапест превращается в хорей.

Слышишь?, сердце людское!,
в силе будь и покое!,
и — зови!.. - верь упрямей! -
Отклик с Облака вскоре
оживит мертвых в яме.




Псалом 28
Двадцать восьмой псалом написан строгим, классическим четырехстопным ямбом.
Он немного суров по ритму и в первых его строках звучит безрадостная усталость. Что-то произошло такое, что выбило псалмопевца из колеи.
В словах мольба и призыв, а ритм по-прежнему холоден и четок, как будто нет сил у автора на душевное движение. Лишь пиррихий на третьей стопе второй строки, жалобно растянувший слово «утратившему», слегка добавляет красок в этот ритм.
К Тебе взываю, Бог!, утес мой!,
ответь утратившему силу! -
без отклика с Небес — несносно
быть живу, впору лечь в могилу.

И такой разительный в этих строках контраст между классической торжественной четкостью ритма и разговорной, почти просторечной лексикой. Как будто не хватает сил на какое-либо душевное движение и вяло произносится то, что на языке.

Со второй строфы начинается  некое внутреннее поступательное движение. Вдруг сбивается ритм в третьей строке, как будто захлебнувшись на слове «сокровеннейшему». Безударный ямбический слог приходится на односложное слово «льну», а дальше два пиррихия в длинном роскошном слове «сокровеннейшему» .
Льну к сокровеннейшему залу
святого самого чертога

И продолжение фразы в следующей строфе! Напряжение усиливается. Речь льется на длинном дыхании.
В третьей строфе вдруг меняется рифмовка. Из гармоничной перекрестной в двух первых строфах она становится смежной, жесткой. Как будто наконец в крике выплеснулось душевное бессилие первой строфы.

Наконец в четвертой строфе уходит душевное бессилие. Псалмопевец уже не молит, а требует от Бога справедливости! Четырехстопный ямб звучит мощно, твердо. Громыхают звуки «р»:
Простри карающие длани
И по заслугам «награди» их!

После этой громкой строфы вдруг опять мягкое, молящее, но уже не мертвое. Все построенное на теплом любящем звуке «л»

О, если я любим и ценен,
внемли слезам молений робких!.

Так на наших глазах просыпается душа. Одна эмоция за другой как будто возрождают псалмопевца. И вот кульминация- седьмая строфа. Она подобна радостному крику, возрождение свершилось.
И опять жесткая смежная рифмовка, но в совершенно необычной форме. Пары рифм так близки по звучанию, что воспринимаются одним целым:
везенье — веселье- благодаренье- пенье. 
Здесь и ассонанная рифма везенье-веселье, настраивающая на восприятие смежной рифмовки. И тут же и общая рифма, эту рифмовку разрушающая: везенье-благодаренье-пенье!

И наконец мощная кода. Восьмая строфа вся построена на спондеях. Безударные слоги как будто исчезли, такое сильное передано чувство гордости своей удивительной судьбой певца самого Бога! И внутренние рифмы пронизывают стих, перетекают из строки в сроку создавая радостное движение.

Я — Твой певец. Ты — мой целитель,
борец с любой моей напастью.
Вот — я, вот — Твой народ... Спаситель!,
паси нас! - трепетную паству.


Псалом 29
Очень красив и гармоничен 29 псалом.
Красота этого произведения ощущается даже в локаничных строках подстрочника!
Весь текст дословного перевода пронизывают слова «голос Господа». Псалмопевец без конца возвращается к одним и тем же образам, следуя неслышной нам мелодии.
В поэтическом переводе Веры Горт бережно сохранена эта вдохновенная распевность.
Написан псалом певучим трехстопным анапестом с чередованием женских и певучих дактилических окончаний.
Первая строфа  ликующе-торжественна. Повторенное трижды «Воздавайте...» сразу создает красивый ритм свободного дыхания.

Воздавайте Всевышнему, сильные!
Воздавайте Всевышнему славой!
Воздавайте Господнему имени!.
И Господней красе величавой!

Внутренние рифмы строф и аллитерации  делают стихи необыкновенно певучими.

Громче грома и битв звонче звона -

…........................................

На бычков одичалых похожие
словно скачут Сирьон с Леваноном,
в дрожи — степи Кадэш... Кличи Божие
высекают огонь в мире сонном,

Великолепная картина содрогнувшегося от Божьего гласа мира, когда горы скачут, как дикие бычки, когда валятся кедры, обнажаются леса и разрешаются от бремени оленухи, нарисованы широкой кистью, свободными, размашистыми ассонансными рифмами:
бремени — в древности,  слава — спада.

А заканчивается этот псалом неожиданной в этой роскошной картине горькой и мудрой нотой укора самим себе за то, что не хватило старания и ума исполнить призыв Божьего гласа и сберечь мир на земле Израиля. И такое выразительное многоточие — сокрушенный вздох.
Божий глас атакующий  - в древности -
гнал потоп от подъема до спада.

Дабы после... премного старания
и ума — не потворствовать войнам
на израненных землях Израиля
дал нам Бог, обещавший покой нам.

Псалом 30
Тридцатый псалом очень эмоционален и сложен по форме.  Носит он подзаголовок Ода на освящение дома.
В связи с этим возникает целый ряд вопросов. Что же это за дом, по поводу которого столько мучительных волнений? Почему такое радостное событие, как освящение дома вызывает у псалмопевца столько душевных мук и раскаяния?
По мнению исследователей это имеет отношение к трагической истории прегрешения Давида и его наказания, которая изложена во 2-й Книге Царств.
В упоении своими победами Давид вздумал пересчитать свой народ, чтобы прославить свое имя. За эту гордыню был он наказан. Наслал Бог на царство Давида моровую язву.
В раскаянии молил Давид Бога о прощении и помиловании. И Господь послал ангела, который указал Давиду двор горожанина Орны Иевусеянина. Там, на гумне, нужно было поставить жертвенник и с молитвами принести жертву! Давид выкупил у горожанина его дом и принес очистительную жертву, которая должна была сохранить жизнь царю и  его народу.

И начинается псалом с отчаянного крика. В крике и ликование помилованного, и пережитый страх смертельной кары:
Странный ритм первых двух строф рисует это смятенное состояние псалмопевца.
Две первых строфы — пятистишия с кольцевой рифмовкой. Первая и последняя строки в них — яростные вскрики односложного анапеста:
«Высоты-ы-ы-ы!!!» -
…...................
сбив с них пыл.
….............................
«Исцели-и-и!!!» -
….......................
исцелил.

В центре двух первых строф три строки трехсложного анапеста, где акцентированы первые и последние слоги. И внутри строф ритм постоянно сбивается неожиданными ударными слогами и смещениями акцентов.
я вознес тебя, Бог!, ибо Ты
….....................

Я вопил - «А-а-а!!!, Господь!»

Третья строфа, пятистишие, уже гармоничнее. Крик утих, трехсложный анапест в строфе не нарушается. Но кольцевая рифмовка стиха, где в середине три срифмованные строки, поддерживает  эмоциональное напряжение. Рифма этих строк перекликается аллитерацией с внешними строками строфы. Это  гармонизирует стих, возвращает ему покой. В самом деле, смерть отступила от Давида, Господьсмиловался.

В преисподнюю ввергнув персты,
там — из месива душ взяв мою,
Ты над адом — на самом краю -
Возвратил ее в прежний уют,
В клеть грудную, в покой, в благо, в тыл!

Четвертая строфа — это уже ликование, это захлебывающаяся речь, счастье и благодарность помилованного. Фразы рвутся ритмом в самых неожиданных местах, но благодаря гармоничной рифмовке шестистишие кажется произнесенным на одном дыхании. Рифмовка этой строфы закольцована дважды. Рифмуются между собой  1, 3, 4 и 6 строки, и 2 и 5 строки.

И как будто сорвавшаяся от переполнивших чувств пятая строка потеряла одну стопу. Зато шестая вдруг запела и растянулась в пиррихиях слова «столетиями»

Влейте ж глас свой в нахлынувший хор,
Бога пламенно славящий, где б
Ни застала нас песнь!.. Из-за ссор
И размолвок людских — яр, но скор! -
был и нет! - Божий гнев...
Ан столетиями — Бог к нам добр!

Далее ритм псалма становится строже и суровее. Давид рассказывает историю своего прегрешения, своей проснувшейся гордыни, за которую понес наказание.
Удивительно передано раскаяние Давида и осуждение самого себя. Передавая свои греховные мысли он употребляет сакральную формулировку «аз есмь», как будто приписывая себе Божье величие!

Беззаботно сказал я судьбе:
«Аз есмь кедр. И не дрогну вовек! -
Бог уверен во мне, как в Себе».

И опять в седьмой строфе воспоминание о пережитом ужасе сбивают ритм. В этом шестистишии первые две строки — односложный анапест. Но это не крик первых двух строк, это смятенный шепот.

Ибо я...
Предал явь...

И далее до конца стих выливается в двустишия, как в умиленные вздохи и всхлипывания.
В середине вдруг отдельной строфой возникает оборванная строка
был..., помог... -  яркая картина срывающегося в плач голоса.
Эта строка срифмована со следующей строфой, мысль не прервалась плачем.
 Псалмопевец переполнен благодарностью Богу. Его живое сильное чувство сбивает ритм в предпоследнем двустишии, превращая анапест в две хореические стопы и одну анапестную..

лишь пред Ним — сердцем благоговеть,

Как видим, и в этом псалме переводчик Вера Горт с помощью ритма создает тончайщий рисунок психологически верного образа.





Псалом 31
31 первый псалом  очень музыкален и гармоничен. Он весь наполнен внутристрофными аллитерациями, делающими анапест с частыми начальными хореическими стопами, льющимся и мерцающим.
Красив музыкальный ритм первой строфы, шестистишия, где трехсложный анапест чередуется в 4 и 5 строках с двусложными срифмованными строками, придающими стиху неожиданную чеканность.

Бог, истрать справедливости малость
на десницу мою!:
если бой — то в бою
сохрани ее в прыти и в силе!

Вторая строфа построена на тихом, таинственном звуке «У», в соседстве с глухими согласными создающем оттенок духовной интимности.
 Приклони ко мне чуткое ухо!
Стань утесом-убежищем!, домом
укрепленным, задраенным глухо
в тайном месте, врагу не знакомом!

В третьей строфе звуки стали ярче.  Напряжение стиху придают пронизывающие стих «ж» и «р». Они создают некий металлический скрежещущий оттенок, как бы призывающий к бою.

Придержав мою душу при теле,
из стреножащих пут меня вырви!,
спрячь! - уж держат меня на прицеле
Стрел и копий железные вихри.

Этот металлический лязг близкого боя переходит в следующей строфе в свист звука «с», тревожный и раздраженный.

Извлеки ж меня вновь из напастей,
правды Бог! - как же мне ненавистен
тот, кто в суетном вязнет лукавстве,
опасаясь спокойствия истин.

Но из этого ненавидящего свиста звука «с» псалмопевец выходит в следующей строфе в распевное теплое «л»

Взвеселюсь и возрадуюсь духом
Небо внемлет мне облачным ухом,
Ты нашел меня в тесной облаве,
но не сдал на прокорм львиной лаве.

В кульминационных моментах псалма четверостишия вырастают до пятистиший. Здесь сбивается ровное течение анапеста, возникают ударные слоги на безударных стопах, образуя жесткие, хореические куски.

На ногах удержал в ратном поле
….......................................

я взглянул в очи яркие миру
…................................................

Жизнь — бедой, дни — тоской истощились.
Грех былой — вены мне обескровил

Эмоциональное напряжение этих кульминационных строф псалма делает стих ломким, дисгармоничным. И неожиданное, поистине шоковое слово «крохко» в этом контексте кажется естественным:

Нет нутра во мне! - полое тело!..
Кость простукиваю — чую: крохко..!

А восьмая строфа, пятистишие, вдруг продолжает фразу в девятую строфу, вызывая впечатление взволнованно льющейся речи.

Это эмоциональное напряжение растет до одиннадцатой строфы, где разражается в молении о помощи. И замечательным образом использована кольцевое созвучие первого и последнего слова строфы. «В страхе — на страже» . Страх побежден, пережит псалмопевцем, он опять ощущает поддержку.

И переходит в радостную, лучезарную двенадцатую строфу, построенную на музыкальных чередованиях двустопных и трехстопных анапестов

Лик открой надо мной!,
и в бою — если бой -
сохрани меня в силе и прыти!.
не пеняя рабу -
не стыдя за мольбу
о Твоем — мне на помощь — прибытьи.

Ликование заключительных строф псалма лишь четырнадцатой строфе искажено тем же зловеще свистящим «с» - опять упоминания о тайных и коварных врагах:

Бог! - припас Ты огромные блага
для боящихся кары Небесной,
в куще скрыв их от свары словесной,
за лицом Своим спрятав от наглых.

Но это тревожное воспоминание уходит в простодушной радости пятнадцатой строфы с ее детскими интонациями и неуклюжим сбоем ритма в последней строке, где появляется неожиданный акцент на безударном слоге в слове Твоих.

Бог!, а Бог! - ворох милости дивной
вот Ты внес в укрепленный мой город.
Я же выдумал в спешке наивной,
что от глаз Твоих добрых отторгнут.

И последняя  финальная строфа, акцентирующая безударные стопы в ключевых словах, звучит торжественно и ликующе — заключительным аккордом!

О, прости, Внявший кроткому воплю!,
верных — чти!, грешным — вырази жалость!..
Люд, надейся на Добрую Волю,
укрепляя сердца и мужаясь!

Псалом 32
Тридцать второй псалом в оригинале носит подзаголовок «Маскил». В приблизительном переводе это слово значит «просвещенный», «уразумевший». То есть результат некоего процесса осознания, откровения.
Поэт-переводчик Вера Горт дала этому псалму заговоловок «Песнь мудрости».
Ритм псалма строг и чеканен. Его сложный рисунок,  с чередованием двух- и трехстопных анапестных строк с начальной хореической стопой, соблюдается с какой-то суровой торжественностью. Здесь мы не встретим обычного  в этих переводах псалмов эмоционального сбоя ритма, разнообразия ритмических фигур, говорящих о всплесках чувств.
В этой суровой поступи ритма поистине мудрость, покой осознания.

Первая строфа  открывает псалом великолепным зачином из синтаксически и лексически параллельных строк:
Счастлив тот, кто прощен,
чье судебное дело закрыто.
Счастлив тот, кто прошел
покаянье, - пятно с него смыто.

Эта строфа открывает  первую часть псалма, пронизанную словами «было» и «стало» .  Это мудрый, сосредоточенный анализ прошедших бед и горестей, связанный с давним мучительным грехом.
Желание спрятать свой грех от Бога разрушило и душу, и тело. Воспоминания о давней своей безгрешности ощущаются псалмопевцем, как свежесть, жизнь с грехом — как разрушительный зной.

И эта часть псалма  заканчивается пятистишием, в которой дополнительная срока как бы подводит итог этому анализу прошедшей жизни со спрятанным грехом.
Эта строфа пронизана внутренним ритмом, созданным аллитерациями и лексическими анафорами.

Больше нет во мне лжи,
все! - вина, как листва, облетела.
Был я нем — был нежив..,
Лишь слова подобрав и мотив -
Лишь признавшись Тебе — ожил. Сэлла!

Вторая часть псалма, пятая и шестая строфы, рисуют состояние великого покоя и освобожденности псалмопевца.
Начинаясь теми же словами, что и в начале псалма, пятая строфа возвращает нас к осознанию пережитого автором и на новом уровне, новым взглядом окинуть пройденный путь от мучительного греха к счастью духовного возрождения.
Звук «х», как ровное глубокое дыхание, проходит через эти две строфы, оставляя ощущение душевного покоя.

Счастлив тот, кто найдет
Вздох Твой в тихих цезурах молитвы:

Структура этого псалма подобна сонатной форме.  Начальное сильное аллегро сменяется мягким анданте, и наконец третья часть псалма — мощная кода, самая эмоционально насыщенная часть начинается с седьмой строфы, неожиданного шестистишия.

Здесь псалмопевец передает голос Бога с помощью чеканного, почти маршевого ритма. Две строки двустопного анапеста с мужскими ударными, как будто обрубленными, окончаниями чередуются со трехстопной строкой, еще и удлиненной безударным женским окончанием. При этом двустопные строки связаны одной рифмой, что создает дополнительный ритм.
Врага — клинка — рука — со скал.
А внутренними рифмами «мой-мной» связаны трехстопные строки.
И довершает эту ритмическую картину синтаксический параллелизм:
вот — рука,   -  вот Мой взгляд.
Красота этого высокого Божьего слова оттеняется неуклюжей грубости речи человеческой в восьмой строке, наполненной какими-то жесткими, как бы животными, речевыми конструкциями и уродливыми односложными словами:
Люд, не будь, глуп, как мул!,
дик, как конь!: грубы рты их, - не сам ли
ты, чтобы скот не куснул,
обуздать его рад удилами.

И последняя строфа, как заключительный аккорд, подводит итог этой теме, снова противопоставляя   ожоговую боль греха и покой прямодушия. На последней строке речь утихает на блаженном итоге - «хорошо», ставя добрую мудрую точку этой песне.





Псалом 33
Тридцать третий псалом в подлиннике, по-видимому, необычайно красив. Даже подстрочник оставляет впечатление высокой поэзии.
Первая фраза подстрочника так ритмично построена, что переводчик Вера Горт построила на этом ритме весь псалом.
«Ликуйте, праведники, в Господе» — этой фразой подстрочника начинается поэтический перевод.

Начинается псалом четырехстопным ямбом с дактилическими окончаниями. Суровая чеканность ямба смягчена певучими пиррихиями.

Ликуйте, праведники, в Господе!
Не обрывайте славословие!
Былые оды Богу вспомните
и сочините песни новые.

Вторая строфа буквально изливается в музыке ритмических распевов. Два пиррихия во второй строке как будто на широком дыхании поются. А ассонансные рифмы придают стиху особую красочность.

На площадь выйдите со скрипками
и арфами десятиструнными!
Игру сопроводите кликами,
блестя серебряными трубами.


В третьей строфе, с появлением в псалме Бога, как действующего лица, все начинает меняться. Как будто прорастает новая реальность через привычное и установленное.
Вдруг во второй строке появляется ударный слог в конце, и дактилическое окончание исчезает, добавляется новая, пятая стопа.
Господень суд — бесспорен издавна,
Что Бог ни сделает — достойно все.

И как будто дуновением Божьим является в третьей строке совершенно непредсказуемая инверсия, разрушающая и грамматический строй, и ямб. Но таково право и такова сила Божьего дуновения!

Уст дуновеньем Божьих выстлана
дорожка туч под Божьим воинством.

А в четвертой строфе пятистопный ямб уже уверенно вступает в свои права, чередуясь перерестно с четырехстопным.

И в пятой строфе опять удивительным образом использован ритм, чтобы нарисовать разрушение жалких человечьих замыслов.

Первая строка пятой строфы — Божья воля, пятистопный ямб со смысловым акцентом на последнем слове.
Велел — и стало так. Сказал — сбылось.

А в третьей строке слово «сбылось» смело срифмовано со словом «замыслов», казалось бы, дактилическим. Но мы явно слышим там ударный последний слог, который диктует нам слово «сбылось»
Бог дерзких человечьих замыслов

Кульминационная шестая строфа  - пятистопный ямб. Он здесь воцарился, утвердился. Речь идет о богоизбранности целого народа!
Зовет — Им — звезд — творим

Тот же прием смещенного акцента использован в седьмой строфе
Здесь, казалось бы, гармоничное чередование пятистопного и четырехстопного ямба с дактилическим окончанием. Но в третьей строфе мы находим ямб четырехстопный, а мастерски использованные  рифмы четверостишия с аллитерационным «я» на концах слов, требуют акцента на последнем слоге в слове «армия»
тая — случая — армия — могучая.

Мощная по своему ритму восьмая строфа лишена пиррихиев. Ямб здесь звучит, как набат!

Все ложь, мол, сильный конь врага сомнет
и вынесет из боя всадника:
лишь Бог умерит глад, и хлад, и гнет,
и лютость битв, спасая ратника.

И заключительная девятая строфа напоминает своим сбоем ритма звук ударных. Две первые срифмованные строки стоят вообще вне ритма, наполненные односложными словами.
О, Бог! -
прочь торг! -

И после этих ударных строк пятистопный распев с дактилическими окончаниями. Поистине аккордный финал.

Равны да будут: к нам Твое внимание
и наше — на Тебя лишь! - упование...


Псалом 34
Тексту 34 псалма в оригинале предшествует загадочная фраза:
«когда он изменил свое поведение (притворился безумным) перед Авимэлехом, и был изгнан, и ушел»
В этом псалме вспоминает Давид унизительный эпизод своей юности, когда его, победителя великана Голиафа,  привели к филистимскому царю. Авимэлех — это не имя, этот царский титул. Упоминается в святых книгах и собственное имя этого царя — Анхус или Ахиш.
Гибелью грозила Давиду эта ситуация, филистимский царь был бы рад такому торжеству. И пришлось Давиду притвориться безумным. Убедился царь, что нелепо наказывать такого убогого, и приказал прогнать его.
Можно представить себе, какой ужас и какое унижение испытал тогда Давид, если спустя годы он вспоминает это страшное событие и переживает заново.
Эта фраза, комментирующая псалом. в переводе Веры Горт становится частью псалма, вписывается в общий ритм и оказывается связанным общей рифмовкой со следующей строфой.

Когда безумным притворился он
Пред Авимелехом..,
Был изгнан, но спасен..,
так пел Давид, склонясь к цимбале:

благословляя Адоная
сегодня, завтра, вечно, дале..,
хвалу из уст не выпуская, -
не чую, чтоб уста устали.

Эта вводная, поясняющая часть псалма выделена своеобразным приемом, имитирующим прозаическую речь. Вторая и третья строки разделены лишь графически, они представляют собой единую строку, так как вторая строка лишена рифмы. Но эти графически разделенные строки рисуют еще и как бы отрывки некоей старинной рукописи, оброненные и выделенные многоточиями куски. Эта прозаичность текста передана также разностопностью строк. Пятистопный ямб первой строки сменяется двумя трехстопными и заканчивается четырехстопной строкой.

В песнопении Давида щемящая, нервная нота. Как будто заново переживает он свое притворное безумие, как будто играет его перед слушателем снова.
Гармоничные четырехстопные строфы с перекрестной рифмовкой и  пронизанные аллитерациями сменяются неожиданными всплесками двустопных и одностопных ямбов, как будто вскрики под удары по струнам цимбалы.
А за ними распевные четырехстопные двустишия.
Посмотрите, как напевно звучит звук «в» в этом двустишии:

со мною вместе всласть и в радость
а ну восславим Божью благость!

В центре псалма эти ритмично сменяющие друг друга строфы вдруг разбиваются неожиданным, безумным семистишием. Как будто яркое воспоминание о пережитом ужасе поразило псалмопевца, да так, что возникает образ голодных львов, той страшной беды, которой чудом избежал юный Давид.

Строфа со странным ритмом, где две первых одностопных строки сменяются тремя двустопными, а единственная полноценная трехстопная строка вдруг обрывается на одностопном финале. И странные, «безумные», дисгармоничные рифмовки, где рифмы как будто исчезают в сумбурном ритме:
 И львы,
бедны
и голодны,
приткнуть главы
не сыщут ниш... -
лишь тот, кто ищет Высь,
не нищ!..

Но эта вспышка  преодолена. И во второй части псалма наступает гармония. Ритмично сменяют друг друга гармоничные и распевные четырехсточные строфы, всплески аккордов цимбалы из одностопных и двустопных строк, и распевные, афористичные двустишия
 
И в целом какая выразительная картина нарисована переводчиком, какая перед нами борьба со страшным воспоминанием и какая льющаяся благодарность Богу за спасение.

Лишь на добро не будьте скупы! -
огрех и грех ваш — Бог искупит.

Псалом 35
Тридцать пятый псалом  с первых строк создает ощущение страшного напряжения.
Своеобразная структура стиха, где в строфе чередуется двустопный и шестистопный ямб, рождает тягостную паузу после двустопной строки, как будто после отчаянного вскрика. И тяжкий со слезами выдох шестистопной строки.

В первой же строфе первая же фраза разрушает структуру ямба, смещая акцент на безударный слог мощным, дерзким обращением к Богу:
Спорь, Адонай,
с моими наглыми соперниками! -  Бог,

Время от времени в четырехсложные строфы внезапно врываются пятистишия и шестистишия, как будто страшному эмоциональному напряжению тесно в четырех строках строфы.

Вторая строфа — вот такой отчаянный вскрик, когда человек не осознает своих слов. И дерзко приказывает Богу вооружиться и встать на его защиту.

Смежная рифмовка делает этот стих жестким, а в третьей и четвертой строфе возникает еще и внутренняя рифма, как бы продолжая двустопные строки начала строфы.
Щит — облачись — воооружись - обнажи

И опять первые акцентированные односложные слова смещают ритм, превращают первые строки почти в прозу.

Вот латы, щит -
на! облачись, -
вооружись и — в бой! - на помощь мне!, -
меч обнажи! -  стой же в стороне! -
схвати копье!,
скажи мне: «Я  -  спасение твое!»

Выразительно использованы пиррихии в третье строфе. Слова тянутся бесконечно, как стон.

И опозорь
охотящихся за моей душой!
И не позволь
преследователям взмахнуть пращой!

В четвертой строфе вдруг меняется рифмовка. Из перекрестной она становится кольцевой, и короткие двусложные строки теперь обрамляют шестистопный центр, акцентируя на нем внимание.

В пятой строфе перекрестна рифмовка возвращается, но теперь строфа  построена на единой рифме, как на одном дыхании:
сброд — оборот — оттолкнет — болот.

В шестой строфе новый поворот мысли: «за что?», горькая обида за несправедливость растягивает речь псалмопевца, добавляются все новые и новые воспоминания и тяжкие обиды. И их назойливая тягостность изображена созвучными рифмами всей строфы:
месть — класть — сесть — лезть — лаз

Дальнейшие четыре строфы  построены на ритмичных чередованиях двустопных и шестистопных строк и пронизаны внутренними рифмами и аллитерациями.
 
Нагрянь же, смерть,
на ждавших, жаждавших, чтоб пал я ниц!

Поразительна восьмая строфа! Волнение так переполняет псалмопевца, что речь его становится отрывистой и невразумительной, как речь ребенка.

Лишь близкий Бог..! -
вот Кто вот-вот, вот-вот меня спасет!
Ты — спас! Ты — смог!
Цел остов мой — итог твоих забот.

Замечательна игра аллитерациями и созвучиями в девятой строфе.

Кто, как не Ты,
от мощных — немощных отгородит?
Страж бедноты, -
Кто бдит, чтоб жалкий скарб не взял бандит?

В десятой строфе обращает на себя внимание последняя строка, где эмоциональный взрыв, обида на подлость и неблагодарность, смещает акценты на безударные слоги, выделяя тяжелое и неблагозвучное  слово «подл», перекликающееся со словом «злом»

Злом за добро! - подл на меня донос!

Новая волна обиды за неблагодарность, за то, что забыли его самоотверженные молитвы, когда были они больны, - и опять появляются длинные пяти- и шестистрочники.

Обида заставляет увидеть во врагах страшных хищников. И вся строфа построена на рычании «р» и соседствующих звонких согласных.

Как друг, как брат -
болел за них. По матери душой
так не скорбят!
Когда же я упал — их сброд был рад!:
сбрелись — терзают, злят, терзают, злят... -
вот что забавно им и хорошо!


После этого взрыва во второй части псалма напряжение спадает. Горькие, усталые жалобы и мольба. Больше нет дерзких криков и приказов Богу встать в строй, есть только бессилие несправедливо обиженного.
И бесконечно повторяющие, будто звенящие в его ушах крики врагов «Ага!, ага!»  Так странно возникаются они в речи псалмопевца, будто действительно слышим мы иные голоса, не людей, а неких безъязыких зверей, так неуклюжа, угловата их речь, так наполнена тяжелыми для передачи сочетаниями звуков.

«Ага!, попал
в опалу, - мол, - ага!, не повезло»

«Ага!, ага! - видали мы таких,
Давид, как ты!»

«Ага!, Ага! -
недолго, царь, до твоего конца!»

Пережив эти горькие мысли, получив поддержку и защиту изболевшейся душе, псалмопевец опять на эмоциональной пятисложной волне, уже ликующей, поет звуками «в» и «л»:


 не устает в веселье восклицать
вслух, всласть: да возвеличится Господь!,

И заканчивается псалом тем же сбоем ритма, которым и начинался. Но теперь торжественно акцентировано слово Бог!

Бог!, я учу их петь хвалу Тебе!



Псалом 36 Удивительно красив ритм тридцать шестого псалма. Музыкальный, песенный дактиль как будто обволакивает слушателя.
И дактиль этот взят из самого оригинала. Ритм первых слов подстрочника лег в основу всего тридцать шестого псалма:
Слово преступное (искусителя) к нечестивому в сердце моем...

Аллитерации буквально вылепливают каждую строку.

Слово преступника — к сердцу отступника
ластится, лепится с подобострастием,
ловкое око вербует попутчика
блеском бесовским, безбожным бесстрашием,

С поразительной смелостью переводчик Вера Горт использует крайне неблагозвучные звукосочетания, чтобы изобразить греховное состояние души:

шарит в душе у греховного, грех его
снова на свет выставляет, тщась Высь ярить...

И как частый прием автора поэтического перевода, в ключевых моментах псалма, в моментах эмоционального подъема, в четверостишие вырастает до пятистишия, как будто раздвигая границы.
Новая строка, продолжая рифму , вводит выразительное противопоставление «прозрачной» милости Бога его несокрушимой, «скальной» справедливости, под которой лежат бездны ада.

Обволакивающий ритм псалма рождает в четвертой строфе новый образ искусителя — паука, опутывающего души.

И замечательный прием в пятой строфе. Внезапным появление имя Божье разрывает этот «опутывающий» ритм, практически оказываясь вне ритма.

Люду благому подмога — Сам Наиблагой,
Что нам ценней, чем дарованный Им совет!

И итог псалма: паутина разорвана. Последнее четверостишие распалось на двустишия, связанные между собой созвучными словами конца и начала двух строф. Плавная закругленность фраз сменилась обрывками, многоточиями, рисующими живое волнение псалмопевца перед грядущим гневом Божьим.

Вижу.., вблизи уж.., Тобою отринуты, -
грешники пали по их недомыслию...

Милость несущие, Боже, простри персты
к знающим, Кто Ты, к читающим мысль Твою!


Псалом 37
Тридцать седьмой псалом обращен не к Богу. Это скрытый диалог с кем-то, кто находится рядом с псалмопевцем. Не с самим ли собой?
В этом случае псалом выглядит не поучением, а исповедью, анализом собственных грехов и заблуждений.
Поэтический перевод этого псалма написан гармоничным раздумчивым анапестом. Ритмично чередуются в четверостишиях четырехстопные и трехстопные строки.
В первой же строфе с первых слов возникает образ зла, на кофликте с которым построен весь псалом. Но этот конфликт решен здесь неоднозначно.
Если мы вспомним бурные эмоции в предыдущих псалмах, эти призывы к борьбе с врагами явными и скрытыми, эти мольбы Богу о помощи и защите, то странным кажется в тридцать седьмом псалме отказ от этой борьбы.
Что произошло в душе псалмопевца? Какие события преподнесли ему этот выстраданный урок?

Что тебе плутовская удача и слава? -
сторонись малоправедных дел!

Если и обращены эти слова  к неведомому нам ученику-слушателю, то некое личное переживание все же стоит за этой горькой мудростью.

Лишь в шестой строфе в этом внутреннем диалоге  появляется третий собеседник — Бог. Но нет здесь привычной нам мольбы. Псалмопевец лишь констатирует факт для собеседника-человека и ссылается на Бога для поддержки своей мысли.
И с этим появлением собеседника-Бога возникает в строфе изысканная гармония кольцевой структруры. Начальные слова шестой строфы ее же и завершают, как бы описывая магический круг.

Боже, чуткому к воле Твоей — дашь Ты землю,
Город, полный беззлобных людей...
Злой - зубами скрежещет. Для стрел своих целью
выбрав чуткого к воле Твоей.

Девятая и десятая строфы псалма представляют собой некий переломный момент в настроении псалмопевца. Такое впечатление, что в этих двух строфах кроется ключ к его душе. Ювелирно, афористично высказана глубокая мысль в нескольких словах — и горький мудрый покой сменяется живой взволнованной речью.
Что же происходит в этих двух строфах?
Девятая строфа построена на ритмичных антитезах: грешный — безгрешный, честный — бесчестный. Мысль о соотношении этих двух полюсов, о выборе между ними, видимо, тревожит псалмопевца. Идея о возмездии грешным и награде честным  не закончена в девятой строфе. Она продолжается в десятой, составляя с нею единое целое.
И перерастает эта мысль в одиннадцатой строфе в противопоставление злобы и кротости.
Эти антитезы выливаются в мощную фразу двенадцатой строфы, где распевный анапест разрушен жесткими односложными словами:

Уповай! - каждый шаг твой Всевышний упрочит,
если весь — от и до — свят твой путь.

И далее эта чеканность, придающая слову особую внушительность, появляется в каждой строфе.

Молод был, стар я стал, но не видел ни разу,
чтоб святые терпели урон...

Дав взаймы — долг простит, добр — оказывать милость
не устанет: таким он рожден....

Зла беги, льни к добру! - Божий суд безупречен,
злой — наказан, благой — поощрен.

Торжественно звучит в шестнадцатой строфе трижды повторенное «кто» с внутренними  рифмами в последних строках

Унаследует хлебные нивы, и горы,
и на склонах их — рощи олив
тот, кто в спорах приводит молитвы из Торы,
кто нутром -  кто во всем — справедлив.

Очень выразительна картина злого умысла нечестивого. Настолько выразительна, что размеренная поступь анапеста разрывается многоточиями и великолепным трибрахием, рисующим крадущуюся поступь злодея.

Вот крадется за праведником нечестивый...

И в самом  конце приоткрывается нам внутреннее состояние псалмопевца, скрываемое до сих пор от собеседника, в блестящей строфе.

Знал тирана я — был он как саженец свежий,
в почву прочно (казалось!) вращен, -
прохожу, стал высматривать: где он? , да где же? -
ни ствола, ни ветвей, ни ворон.

Здесь за нарочито бытовой, разговорной интонацией и внутреннее ликование, и ироничное сочувствие поверженному врагу.

И как завершение поучения неведомому ученику — мудрый афористичный вывод:

Упованье на вечность — итог чудотворных
наших мысленных с Богом бесед.



Псалом 38
Тридцать восьмой псалом носит в оригинате подзаголовок «для напоминания».
Смысл этих слов толкуют по-разному.
Для автора поэтического перевода Веры Горт это продолжение вечного диалога с Богом. И опять муки, отчаяние и на этот раз отчаянная мольба о смягчении гнева Божьего. Здесь нет речи о прощении, псалмопевец сам не может простить себе тот давний грех перед Вирсавией и Урией.
Напоминание это Богу, что силы на исходе? Напоминание это себе о великой неискупленной вине?

Псалом написан трехстопным анапестом и пронизан параллелизмов образов и живописными аллитерациями.
Так первая строфа  построена на звуках «ш» и «ж», как на звуках сдерживаемой боли.

О Господь! Лишь отгневавшись вволю,
Лишь унявшись, меня накажи!
Ибо долгой ты жжешь меня болью,
иступляя о жилы ножи.

Параллельно этой строфе построена следующая. То же обращение к Богу в первой строке, и то же «Ибо» в третьей строке.
Внутренняя гармония этих строг смягчает неожиданный вскрик в конце строфы: «Уймись, Адонай!»

Страшна картина не прощенного самому себе греха, который становится палачом, наносящим гниющие раны. И так жестока она, что рождает вопрос, за что эта жестокость.
На этих обреченно-печальных вопросах построены пятая и шестая строфы. Почему это былое легкомыслие псалмопевец должен искупать такой долгой и бесконечной мукой?

И безответность этих вопросов рождает взрыв отчаяния в седьмой строфе — кульминации псалма.
Бесконечными «вот» создается образ исступленной жестикуляции, искаженной мимики.
Бог!, вот — просьба, мольба.. Бог! Вот — вопль мой,
вот — мой страх, вот — бессилье, вот я...

Удивительным образом нарисована покинутость псалмопевца самыми близкими людьми, родными и друзьями. Вдруг названы они еще раз — на иврите, непонятными нам словами и чужими звукосочетаниями. Утеряна связь, утеряно понимание, на разных языках заговорили.

Но «любившие..., други..., семья...» -

«огавэй.., вэ-раэй.., вэ-кровэй...» - там..,
все поодадль..., со мной — не со мной...

А дальше повторяются  ритмические приемы начала псалма, завершая круг. Опять шипение звука «ш», теперь рисующее насмешку врагов.

Станут шутки шутить, скалясь скверно, -
лишь шатнусь я, лишь дрогнет нога.
Никну.., словно стреноженный вервью..,
ниц уж...- что ж так обмотка туга?

И опять вопросы без надежды и ответа.

Что ж так обмотка туга?...

Что ж досада на грех все не легче?...

Что ж пред каждым винюсь?, зная, грешен...

Что за люд?...

И заканчивается псалом на отчаянной ноте, на усиливающемся крике. Нет ответа на вопросы. Не докричаться до Адоная. Увеличивающееся количество восклицательных знаков рисует не только усиление крика, но и бесконечность этого напоминания Богу о своих муках. Бесконечность и в безрадостном созвучии «несчетных нечестных!

Их все больще... О, в них -  не исчезни!,
о одиночестве не покидай
на виду у несчетных нечестных
Адонай! Адонай!! Адонай!!!

Псалом 39
Ритм тридцать девятого псалма в поэтическом переводе Веры Горт очень выразителен.
Чередование в четырехстрочных строфах одностопного и трехстопного анапеста создает ощущение сдержанной речи с выразительными паузами, как будто для того, чтобы перевести дыхание.
Весь псалом построен на этом образе боли, от которой спирает дыхание и замолкают уста.

Начинается псалом неожиданным «Я умолк». Состояние псалмопевца результат, последствия некоей многословной речи, на которую люди не откликнулись.

Я умолк,
обуздав многословную речь.
На замок
Взяв уста, стал я мысли стеречь.

И от этого непонимания, от предательства людей рождается боль, разъедающая псалмопевца так, что приходит мысль о смерти. И приходит она, как вопрос, долго ли еще  будет тянуться жизнь с этой болью.
Необычайно выразительны строки с ритмично повторяющимися словами, как будто падающими в пустоту.

Дай мне знать -
Где последний мой в скалах провал?
Пядь..., пядь.., пядь...-
Ты ведь сам мне тропу отмерял!

День.., день.., день... -
Ты их Сам мне отсчитывал, Бог!
Все ж... я — тень,
я — ничто!, жизнь — ничто! пред Тобой!».

Монотонное движение этих ритмично падающих четверостиший взрывается восьмистишиями из коротких одностопных анапестов, будто предсмертными вскриками.

«Коль — гэвэль» -
«Все — тщета».
В жизнь -  не верь!..
Словно некая вдруг густота
поредела... -
человек,
словно снег,
тает... Сэлла!

Псалом пронизан ощущением уходящей жизни, но грех для псалмопевца страшнее смерти. Не о продлении своих дней он просит Бога, а от защиты от греха. И лишь горький упрек бросает он Богу, за то, что допустил эту бесславную гибель средь своих, допустил боль предательства.

И если просит он защиты от казни, то казнь — это не смерть, а грех, который страшнее смерти.

И опять восьмистишие, короткие всхлипывания одностопных анапестов и протяжные стоны трехстопных.
Грех — как моль:
ест, доколь
не останется грешного тела...
Грех — как зверь
по следам...
Эль!, «гэвель -
коль адам» -
«мним любой человек» - снедь он, Сэлла!

И заканчивается псалом трогательным призывом  к Богу  пожалеть  и обнять своего гостя в этом мире, человека. Это единственное, что облегчает муки прощающ
Псалом 40
Сороковой псалом в поэтическом переводе Веры Горт читается, как продолжение тридцать девятого псалма, переполненного ощущением уходящей жизни и принятием смерти.

Сороковой псалом построен на распевном пятистопном ямбе с глубокими благоговейными интонациями и мудрой простотой образов.
Первые две строфы замкнуты в кольцевую структуру из повторяющихся «верил», «верить».
Это передает ощущение внезапно спасшегося от гибели, благодаря вере в Господа, - восторженная и кроткая признательность помилованного.
Особую красоту и гармоничность придают внутренние рифмы и аллитерации:

внес на утес, найдя в болоте лога...

не оглуплен, не искушен плутом.

И как часто это мы видим в поэтических переводах Веры Горт, в момент наивысшего эмоционального напряжения, строкам вдруг становится тесно в четырехстрочнике и как будто волной выбрасывает  дополнительную пятую строку в пятой строфе. Да еще на каких за себя говорящих словах:
Тебя хвалить — тесна любая фраза
для слов хвалы, когда нахлынут разом...

И вот с этого эмоционального подъема, с этой верхней точки вдруг начинается новая часть псалма, печальная и горькая.
Псалмопевец, пришедший к людям с благой вестью, опять не услышан и не понят.

Певучесть , обилие гласных начала псалма, уходят с каждой новой строфой. Вот появилось зловещее шуршание звуков «ш» и «щ»

Твой лад разлит в нем!..Ты открыл мне уши,
Меня избрав в среде глухих людей,
чтоб вещий шепот Твой я внес им в души,
рвя по щепотке из души своей!.. -


И опять является извечный враг псалмопевца — его былой грех. И сразу возникают скомканные, тяжелые звукосочетания, внушающие тревогу и дискомфорт:
ужель я лжец...
мне заволокшим взор...
моих пред очи по ветру волос...

Но призыв о помощи как будто услышан. Сразу меняется интонация. Возвращается гармония и афористичность строк.

Сбежало сердце, пав на дно колодца,
И вражье воинство над ним сошлось.

Очень сильное впечатление производит строфа перед самым финалом, торжественно заклинающая Бога. Неожиданный сбой ямба первым акцентированным «дай» здесь звучит мощно, гулко!
Дай им напасть на след! На взгляд! - явись!

И совершенно поразительная концовка. После такого громогласного заклинания — вдруг полная обессиленность, нарисованная шестистишием из двустопных и одностопных, оборванных, задыхающихся строк. А скреплены эти строки рифмованной перекличкой первой и четвертой строки, как повторившийся стон с затихающим причитанием.
Бог, вот я нищ... -   
…...................
Бог, вмят я... ниц...

И вдруг вскрик из последних сил, отмеченный тремя восклицательными знаками:
… но Ты -
Ты — дух мой!!!

 

Псалом 41
Сложнейшая структура сорок первого псалма в переводе Веры Горт построена на поэтической имитации прозы с ее беспорядочностью, хаотичностью и дисгармонией.
Каждая из разносложных и разностопных строф начинается с одностопных строк, как будто всхлипов.
Обессилевший от тяжкой болезни псалмопевец начинает свой скорбный плач с двух строф, связанных общей рифмовкой, аллитерациями и темой счастья, резко конфликтующей с общим трагическим, скорбным содержанием.
Перекликаются начальные строки обеих строф: «счастлив» - «счастья». Но ощущения счастья не возникает, изломанные строки, не упоминая о боли псалмопевца, рисуют ее своим диссонансом.
Первая строфа, девятистишие, начинается с двух строк одностопных хореев:
Счастлив
Ставший
Третья строка — неожиданный амфибрахий с дактилическим окончанием:

на место несчастного

Вслед за всхлипами коротких строк вдруг следуют долгие стоны двух длинных пяти- и четырехстопных анапестов. Беспорядочная рифмовка, в каждой строфе своя, создает ощущение шаткого балансирования между прозой и стихом. Рифма теряется и возникает в совершенно непредсказуемый момент.

Во второй строфе продолжается тема счастья того доброго человека, понимающего страдания других и за это любимого Богом. И здесь уже возникает тема болезни, от которой излечивает Божья милость своего любимца.
Продолжается тема — продолжается и рифмовка, перекликается строками «гнева» в последней строке первой строфы и во второй строке второй строфы. Перекликается Небо в четвертой строке первой строфы и третьей строке второй строфы.
Но настроение изменилось. Вторая строфа еще более раздерганная и сумбурная. Боль и обида переполняют псалмопевца, даже, кажется, и ревность сквозит за этим разговорным, с горькой ноткой, «мил-человек».
А что там творится со строками! Начальное «счастья» отскочило от дальнейшей фразы, обособилось так, что «мил-человек» потерял его. Зато он оказался на одной строке с продолжением фразы, логическое завершение которой опять перетекло на следующую строку. И сливается в единую мысль несовместимое:

Счастья
этот мил-человек впрок хлебнет — выдох Божьего гнева
не швырнет его в скопище недругов Неба!

За этой абсурдностью та боль псалмопевца, которую увидим мы далее, та скрытая обида на несправедливость Божьего суда, на непрощенность своего давнего греха.
Схема рифмовки здесь иная и не такая запутанно-непредсказуемая, как в первой строфе. Жесткие смежные рифмовки заканчиваются четырьми срифмованными строками. Причем, одна из этих рифм очень приблизительная, ассонансная, размывает жесткость стиха.
Боже — ложе — ловко — больше.
При этом ассонансная рифма «ловко» имеет совершенно гармоничную ответную часть в следующей строфе.

Третья строфа, бесконечное четырнадцатистишие на беспорядочно рифмущихся строках, передает жалобное, разговорное бормотание измученного человека.
Странные, редко встречающиеся книжные обороты: «вывей грех мой наружу», «изнутри я едом»,- соседствуют  с шокирующим просторечием врагов:
Говорок
за углом:
«Кабы сдох! -
про меня. - надоел — ох и ох!
Анапест в строках вдруг разрушается, превращаясь через хорей в дактиль:
Излечи!: выбей, вытряхни, выветри грешную душу!

И опять дисгармоничная беспорядочная рифмовка на одних и тех же монотонно повторяющихся рифмах.
Шокирующим образом рифмуются между собой несовместимые: Бог — плох — предлог — говорок — кабы сдох — ох и ох. Начинаясь с высокого «Бог», они низводят нас к ничтожному.
Четвертая строфа, тоже четырнадцатистишие, - это отчаяние боли, которую причиняет псалмопевцу ложь людей, лицемерно сочувствующих больному и за его спиной ждущих его смерти.
Анафоры «лжет», перекликаясь с внутренними рифмами «солжет-войдет» создают это болезненное ощущение.

Гость ли
в смолкший дом мой войдет, раз уж замертво я занемог, -
что ни скажет — солжет, хоть бери в доме дверь на замок.
Лжет — страдая лицом,
лжет — смотрясь хитрецов,
лжет — запутанной речью нескладной...

Следующие строфы становятся все короче.
Пятая строфа — восьмистишие. Здесь уже нет одностопных всхлипов. Здесь взволнованно, на одном дыхании, на повторяющихся рифмах — самое больное, о предавшем друге.
И в последнем четырежды повторенном в строке выкрике Небу псалмопевец обретает утраченную гармонию и связь с Богом.  Бог еще не ответил, но псалмопевец внутренне готов к Его ответу.

Шестая строфа, шестистишие, идет от длинных пятистопных анапестов к коротким двух- и трехстопным строкам, как будто собираясь с силой.

И последняя строфа — уже обретенная гармония, вернувшаяся красота и живописность. Вернулась она в раскаянии в том, прежнем, грехе, который псалмопевец все не может себе простить. И это раскаяние вдруг неожиданно вызывает образ полета над миром, как будто поднимая псалмопевца над его страданием:
Свой назойливый грех... я..., Ты знаешь,., избыл.., -
нов я!..Не выволакивай, а?, из-под облака нежащих крыл,
солнце застящих, - на обнаженные воды..,
на снега.., на кипящие дюны пустынь.., на позор сдачи в плен..!,
Бог Израиля! Бог мой! Амэн и Амэн!


Псалом 42
В 42 псалме перед нами другой автор, обозначенный в оригинале как Бнэй-Корах, сыновья Кораха. Некоторые из потомков мятежного двоюродного брата Моисея и Аарона, которого покарал Бог гибелью   за его строптивость, стали в эпоху Давида храмовыми служителями, то есть настоящими профессионалами в ритуальной поэзии.
Автор 42 псалма, потомок Кораха, - талантливый поэт.
В поэтическом переводе Веры Горт его творения выглядят даже более профессиональными, чем псалмы Давида.
Давид в своих псамах воистину живет: плачет, ликует, страдает, гневается.
Потомок Кораха создает поэтическое произведение, отвечающий всем требованиям и представлениям о красоте и гармонии.
Ритм его аккуратных двустиший красив и изыскан. Это трехстопный анапест с логаэдической стопой-ямбом, создающей изящную паузу. Концы строк и строф синтактически завершены, закруглены.
Начинается псалом живописным сравнением:

Как олень спешит к водопою,
так душа к беседе с Тобою.

О чем псалом? Тема очень близка Давидовым мукам и страданиям. Это то же самое противостояние истинно верующего и насмешливой злобы толпы. Но Давид страдает мучительно, а потомок Кораха создает прекрасно выстроенный образ страдания. Поэт выразительно закольцовывает ключевые эмоциональные моменты, создавая особую живописность живого человеческого чувства.

Третье двустишие от начала зеркально перекликается с третьим двустишием с конца. Изящный обмен рифмами  создает эффект искусной игры.

Сыт не хлебом — слезами: люто -
«Где, - мол — Бог твой!» - я пытан людом.
…..........................................................
Стыд грызет меня: вражьим людом -
«Где, - мол, - Бог твой?» - я пытан люто.

Рефреном оказывается и обращение к собственной стонущей душе. И здесь тоже искусно выстроенная композиция создает необычайно красивый и стройный образ.

Что же стонешь, душа?, что сникла?,
Веруй в близость Божьего лика!.

В Нем спасенье! - терпи без стона,
ибо я Его славлю снова.

Красивые звучные строки о никнущей душе завершаются необычным оборотом с использованием имитации архаичного звательного падежа - «Царе». Необычность этой формы рождает ощущение возвышенности, благоговейности творческого порыва поэта.
На Хермоне и на Мицаре
о Тебе вспоминаю, Царе!

Умело и эффектно использованы трибрахии, чтобы протяжно пропеть особо выразительные слова:

Смысл в былом  я ищу с тоскою:
в Божий дом  входил с толпою,

благородной и благодарной,
бытность празднующей, как дар Твой...
…..........................................

Водопадов громкие горны
выкликают новые волны

мощных вод из вселенской течи,
мне их сваливая на плечи.

Очень красиво использован в тринадцатом двустишии лексический параллелизм

Стану петь... — станет песнь излитой
слезной просьбой, мольбой, молитвой.

Ты ль забыл меня? . Я ль не нужен?, -
я — в облаве!, кольцо все туже!

Все эти мастерски использованные приемы открывают нам в этом потомке Кораха талантливого поэта, настоящего художника, владеющего словом и образом.

Псалом 43
Сорок третий псалом, так же носящий подзаголовок Бнэй-Корах,  в поэтическом переводе Веры Горт резко отличается по форме от аккуратного 42 псалма и как будто создан другим автором, другим потомком Кораха.
Но оригинал текста явно указывает на общее авторство 42 и 43 псалма. Счастливо найденные прекрасные строки повторяются в оригинале, как рефрен, в 42 псалме, а 43 псалом эти же строки заканчивают. Такое впечатление, что составляют они одно целое.
«Что же ты поникла, душа моя, и что стенаешь? Полагайся на Бога, ибо еще восславлю его, спасение мое, и Бога моего»
Итак, в оригинале автор, по-видимому, тот же. А в поэтическом переводе Веры Горт он на первый взгляд выглядит совсем другим: страстным, мощным, подобным Давиду.
Но и здесь в первых взволнованных пятистишиях мы находим аккуратно выстроенную структуру. Четкий пятистопный анапест нигде не искажается логаэдическим  ударениями, как это было у Давида, живого, искреннего.
Умело встроенная композиция с анафорой «Ибо ты» - и пятистрочники сменяются уже знакомыми нам двустрочными стопами.
И неожиданно, неправдоподобно бурная взволнованность сменяется благодушием. И странно брошенная фраза второго пятистишия «Ты  ли не ссоре со мной?» - повисает в воздухе.
В оригинале этот оттенок ссоры с Богом еще сильнее.
«Зачем отринул ты меня? Почему мрачный хожу из-за притеснений врага?»
И заметьте, что в отличие от Давида потомок Кораха уверен в собственной непогрешимости. Это Бог что-то проглядел и плохо поступил, поссорившись с потомком Кораха. Но дело поправимое!

…  под жертвой уголья горят,
веселя обонянье и взгляд.

И не следа раскаяния и попытки исправить себя. Потомок Кораха доволен собой безмерно.

Ритуал исполнен, жертва принесена, и начинается благодушие похвал Адонаю - «раздатчику удач»

И как искусственно звучит строфа этой похвалы. Тут и неуклюжее, плохо срифмованное «неистовости». Тут и явная нарочитость: никак не вяжется неистовость с всплесками арф. Тут и книжный, мертвый оборот « с коей»

Ибо Ты -
Бог неистовости,

С коей громкими всплесками арф
я хвалю Твой благой Божий нрав.

Псалом 44
Автор сорок четвертого псалма — совсем другой потомок Кораха.
Если автор 43 и 43 псалма был талантливый лирик, то этот автор — эпик, повествователь, даже некоторым образом  публицист. В эффектном заголовке «Узнайте все и умудритесь все!» чувствуется опытный оратор.
В поэтическом переводе Веры Горт он мощно и эффектно передает факты, он убедительно и страстно отстаивает свою точку зрения.
Поразительна графическая форма, выбранная автором перевода. Каждая из строф, разная по количеству строк, выстроена в форме копья или стрелы, и все строфы в целом создают образ войска. Все строфы на первый взгляд похожи, как солдаты в строю. Но у каждого солдата свое лицо, и у каждой строфы своя рифмовка.
Причем, в первой строфе это именно графический образ. Первая и последняя строки, смещенные вправо, по количеству стоп не отличаются от остальных. В последующих строфах эти кольцевые строки будут короткими.
Псалом написан красивым, не искажаемым даже в самых эмоциональных местах, пятистопным ямбом.
Потомок Кораха в первых двух строфах разворачивает историческую картину. Он точен в деталя, как прозаик, и фразы, синтаксически ломая рамки строк, создают впечатление ритмической прозы. Это ощущение усиливается нарочитой неточностью рифм.
Характерная черта рифмовки этого псалма в том, что рифмуются первые и последние строки длинных строф. Рифмы повисают в воздухе, почти не фиксируясь восприятием. В середине строф строки рифмуются везде по-своему, но часто неточно, ассонансно.
Отцы — как Ты, деяньем — давним, привел — пленен.
Эта неточность рифм — тоже часть образа сильной, жесткой речи воина.
И этот воин очень возмущен поведением Бога, который так заботливо помогал отцам, но не хочет помогать им, детям. И в этом возмущении потомок Кораха сварливо упрекает Бога так, как будто Бог — ленивый воин его войска.

                За  что, Всевышний? -
Ты пред врагом нас опрокинул вспять,
вверг в стыд. Ты не выходишь с нашим войском,
Ты на съеденье нас решил продать -
своих! - и за ценой не стоя толком,
                как скот излишний.

В шестой строфе возмущение потомка Кораха достигает предела. В оригинале автор доходит до прямого обвинения: «Ведь из-за Тебя убивают нас». В поэтическом переводе это звучит мягче. Но так ясна здесь обида автора даже не за поражение и гибель воинов, а за то, что их, благочестивых, Бог посмел смешать с грешными.
Но с этого момента потомок Кораха, как бы почувствовав, что увлекся, начинает искать пути к примирению. При этом даже меняется структура строфы. Вдруг посредине возникает короткая строка. Как умелый дипломат, автор, чтобы представить себя в самом лучшем свете, простивопоставляет свою верность «предательству» Бога.

И то ли Ты
нас предал, толь взыскал с нас за пороки,
но рвение к Тебе души, стопы -
                не умалилось.

В следующей строфе автор продолжает это противопоставление: мы  не стали чужим богам молиться, хотя ты нас чуть не погубил!

И до настоящего возвышенного пафоса автор доводит свою мысль в десятой строфе, в величественной строке с тремя пиррихиями подряд:

                Единоборцы -
любой из нас сплетен с любым их них
отчаянностью противостоянья.

И в последней фразе ломается структура строфы. Копье исчезает. Две короткие срифмованные строки оказались почти рядом. Здесь за бравадой уже хвучит жалоба и мольба.

И как осколок от сломавшегося копья — заключительное двустишие:

            Вздыбь наши рати!!! -
                Себя же ради!





Псалом 45
Загадочен сорок пятый псалом.
Перед нами еще один потомок Кораха. Это не скрупулезный мастер формы, как в 42 и 43 псалмах, это не суровый и гордый воин, готовый призвать к ответу самого Бога.
Этот автор сладкоречив, но более порывист. Порывист, но не жесток.
И обращает на себя внимание странное внутреннее противоречие между заголовком «Песня любви» и подзаголовком «Дабы понять.., постигнуть...»
Как связать любовь с постижением? Что именно здесь должно постигнуть?
Ритм разностопного ямба, которым написан сорок пятый псалом, красив и изящен. Строфика довольно прихотлива и разнообразна. И складывается впечатление, будто поется эта свадебная песнь для голоса и лютни, несколькими исполнителями, вступающими каждый со своей уникальной мелодией.
Одна из них — основная мелодия из ритмичных четырехстрочных строф с чередующимися двустопными и пятистопными строками.
Две первые строфы представляют собой развернутое вступление, представление песни царю.
С изысканным изяществом построена вторая строфа на дуновениях звуков «ф» и «х» и на внутренних рифмах, а заканчивается в последней строке трубным рокотом звука «р»:

Найдя мотив,
и крох — от звука строф, и арф, и скрипок
не утаив,
дарю царю нерукотворный свиток.


И вот вступила иная мелодия, иной голос ее запел. Иной ритм, как кружево, сплетается в пятистишие из трех двустопных строк, одной шестистопной и одной пятистопной. И все оно построено на мягких, «шелковых» сочетаниях «сл» и «ст»

«О, царь!, влита
живая прелесть
в твои уста,
дабы слова твои не гасли без следа,
а вечно, вечно славились и пелись.

В следующей строке вернулась ритмичная мелодия основной темы, но как изменилось ее настроение! Вся она пронизана режущим свистом «с» и «р», энергичная, жесткая. А третья строка из односложных слов-спондеев и вовсе марш чеканит.

К бедру привесь
Свой меч, храбрец!, воссядь на колесницу!:
сдай вспять! - сбей спесь
с упряжки резвых истин...

И вдруг вступает новый голос с мягко льющимся двустишием из шестистопной и пятистопной строк и подхватывает незаконченную фразу из предыдущего четверостишия.

                …........  Бог — десницу

твою навел.., ты -лишь легко и ровно правь
уже ручной упряжкой кротких правд!

И опять звучит основная мелодия из ритмичных четверостиший.
И вся эта песнь любви пока — объяснение в любви царю. Он здесь в центре внимания: отважный воин, справедливый правитель, чистый «как снег».

Опять подпевающее двустишие из пятистопных строк. И возвращается основная мелодия четверостиший, прославляющая царя, в котором все прекрасно: и блестящий плащ, и терем «слоновой кости», и наряд царицы.
А где же невеста?
Она появляется лишь в 12 строфе в новой песне совсем иной мелодии.
Мы слышим голос отца, и звучит он уже не сладостью восхваления, а отчей печалью и мукой. Структура строфы очень сложна. Девятисточник состоит из разностопных строк, передающих взволнованную речь с разговорными интонациями. Строки разрываются внезапно, непредсказуемо, как будто поющий задыхается от волнения.

Дочь!, ухом, оком и душой мне внемли!,
невеста юная!: родные земли,
дворец отца -
забудь!, в былую девичью не рвись
обитель!,
с сих дивных пор
с царем не спорь!:
захочет царь
твоей красы — склонись!, он — повелитель.

Смолк голос отца. Опять зазвучали ритмичные четверостишия. Теперь, как будто утешая отца и дочь, поет голос о радости быть рядом с царем у власти, о богатых дарах, о золотых одеждах.
Новая реплика двустрочной мелодии. Но и здесь не о радости любви, а о веселой толпе подруг, которая должна скрасить невесте ужас разлуки с домом.

А основная мелодия уже поет финал, в котором невесте уж и подавно места нет. Там  главные герои — будущие сыновья, которых должна родить царю юная невеста.
И в финальной строфе меняется чеканная мелодия в торжественной коде, где акцентированное спондеем «знай» вдруг возвращает нас к подзаголовку.
 
Вовеки о тебе не смолкнуть толкам!: -
знай: сыновья твои отцово имя
дадут — своим, а те — своим потомкам:
оно — любимо!


Так вот что должно быть понято и постигнуто: смысл великолепного свадебного обряда не в примитивном любовном порыве, а в продолжении великого царского рода!



Псалмы 46-47
Перед нами два коротких  псалма, уже хорошо знакомого нам потомка Кораха, автора сладостных двустиший. В поэтическом переводе Веры Горт этот автор обрел собственные уникальные черты, легко узнаваемый стиль.
Сорок шестой псалом очень музыкален и распевен. Его анапест с певучими дактилическими окончаниями украшен логаэдами с изысканным изяществом.
Этот мастерски созданный ритм из логаэдов и пэонов создает ощущение некоего мистического воспарения.
В строке совмещены две начальные стопы хорея с дактильным продолжением. И как великолепно пропет пэон во второй строке первого двустишия.

Божья помощь — явная, тайная -
по молению обретаема.

К концу псалма этот распевный ритм становится тверже.
В пятом и шестом двустишиях дактилические окончания вдруг сменяются лишней стопой с жестким мужским окончанием. Как будто Бог, явившись, укрепил вместе со своей обителью  и голос певца. Строка, в которой является Бог еще и усилена внутренней диссонансной рифмой «вне абриса — теплынь Лица» и аллитерационной перекличкой со следующей строкой «лишь» - «всколышется»

Бог вне абриса, лишь теплынь Лица...
Если ж враг в округе всколышется -

В предпоследнем двустишии ритм уже не поет, а гремит металлом. Дактилические окончания совсем исчезли, превратившись в ямбическую стопу.

Ни голов, ни шлемов, ни птиц вокруг...
И - ни войн!: Бог вырвал мечи из рук..,

И завершает псалом великолепный рефрен. Повторяется торжественная строка седьмого двустишия:

сэлла! - кто пойдет на Яакова?

Сорок седьмой псалом написан торжественным шестистопным ямбом. Весь построенный на пиррихия, он звучно провозглашает. В свой особый ритм сплетаются тут пиррихии, заставляя чтеца играть голосом, гибко подстраивая под певучий ритм выразительную интонацию.

Рукоплещите все! - рукоплесканьем вашим
заслушается Тот, Кто милостив и страшен.

Своеобразно закольцована структура стиха. Первая и последняя строки псалма  украшены повторами, акцентирующими начало и конец, создающими эффектное обрамление.

Рукоплещите все! - рукоплесканьем вашим
Сойди к ним Бог!: ведь их щиты — Твоя защита.

Псалом 48
С автором сорок восьмого псалма, каким изображен он в поэтическом переводе Веры Горт, мы уже встречались. Это несомненно он, талантливый повествователь, бережно, скрупулезно и логично выстраивающий факты.
Это он в сорок четвертом псалме призывал Бога к ответу за его недостойное поведение во время боя.
Здесь, в сорок восьмом псалме, между Богом и этим потомком Кораха полная гармония. Бог не подвел в трудную минуту и помог одержать победу.
Написан псалом размашистым, энергичным пятистопным ямбом, хорошо передающим повествование.
Характерная черта этого рассказчика — логичность. Даже в самых эффектных образных сравнениях этот потомок Кораха верен себе и выстраивает логическую цепочку, чтобы у читателя не возникло сомнений в правдивости автора.

Велик Господь.., а в городе Своем
Он истовей, чем где-либо, прославен.
Господень град, как жемчуг, вкраплен в холм,
который, в свой черед, - в бессмертье вправлен.

Этот рассказчик, опытный воин, с особой любовью и обстоятельностью описывает батальные сцены и возвышается  в этих описаний до выразительнейших метафор. Здесь он истинный поэт.

Пошли на взятие Его горы, -
оцепенели уж придя к подножью,
бежали в поисках любой норы,
и било их, как роженицу — дрожью.

Кульминационный момент этого сражения, победа над Таршишским флотом, передана в четвертой строфе эффектной цепочкой внутренних рифм.

Таршишский флот Он вмял в пучину вод
восточным ветром, вдруг — осатанелым...
Слух о Тебе не лжет, Бог Цеваот!:
все так: что слышали — то видим. Сэлла!

Великолепен финал псалма. Истинный человек дела, рассказчик в награду за «справедливую ратную десницу» Бога собирается очень по-хозяйственному обойти Цион и воздвигнуть дворцам Божьим новые этаэи и новые ограды. Потому что именно они, творения рук человеческих, будут убедительны для потомков. А вовсе не пересказ Торы. Неожиданно материалистичный взгляд!

Эта финальная строфа вырастает до шестистишия, как будто рассказчик наконец нашел любиму тему и с удовольствием перечисляет, что он сделает в награду Богу. Этот оттенок увлеченности, удовольствия изображен в виде трех подряд строк с одинаковой рифмовкой — мысль продолжается, развивается, и рассказчик ни как не хочет закончить ее.

Мы обойдем Цион, оглянем холм,
пересчитаем башни зорким глазом,
прибавим этажей дворцам — и в том,
что вечен Бог и вечна жизнь при нем,
потомков убедим оград кольцом,
а не едино Торы пересказом.


Псалом 49
В сорок девятом псалме перед нами в поэтическом переводе Веры Горт предстает еще один потомок Кораха. С ним мы еще ни разу не встречались. Это совсем иной человек — мудрец и философ.
Речь его умна и проста, передается она неспешным и размеренным пятистопным ямбом.
Он тонкий художник, мастер неожиданных образов:

задам загадку скрипке — та отыщет
в себе ответ и отзовется притчей...

Простым человеческим языком говорит он о высоких и вечных истинах и высоким книжным слогом, чуть излишне книжным, будто с легкой иронией, о вещах простых.

«Чего бояться мне в коловороте
безумствующих яро дней ненастья?»

Вот такую загадку задает нам этот мудрец: что самое страшное в этом мире? - и отвечает сам: собственные наши грехи.

Почему? И начинается неспешное рассуждение простой обыденной речью о том, что смерти не должно бояться — не страшна она, потому что придет к каждому, независимо от богатства или бедности, ума или глупости. Фраза нанизывается на фразу с простодушной стариковской многоречивостью и сердечностью. Фраза не удерживается в границах строфы, перетекает дальше, создавая впечатление бесконечно льющейся речи.

….  С земли — дурак и умник
…................................................
исчезнут вместе....

И вдруг это неспешное течение речи в шестой строфе прерывается неожиданным замечанием:
(… вот на руку, ослабнув, птица села...)
Этой фразе нет соответствия в оригинале. Это  находка Веры Горт. Верным штрихом мастера дорисовывает она  нам портрет этого удивительного человека, на руку которого может сесть птица. Таков образ истинной святости, безмерной любви ко всему живому на земле.

Вот и разрешение заданной в начале загадки. Смертен каждый, и бессмысленны все земные ценности, кроме одной, - святости.
И уже понятным  и обоснованным представляется замена будущего времени оригинала свершившимся временем поэтического перевода в кульминационной восьмой строфе.
Сравним:
Но Бог избавит душу мою из преисподней, ибо Он примет меня, Сэла!

Покинув тело, не осиротела
моя душа, избегнувшая ада! -
Ты взял ее к Себе, Всевышний, Сэлла!

Заметьте, как нежно пропела внутренняя рифма в этой строфе «тело — не осиротела». И спондей в последней строке не нарушил ритма, а лишь акцентировал образ Всевышнего.

Этот человек знает цену жизни и не боится смерти, потому что душа его уже с Богом независимо от жизни тела.
И с высоты своей святости он легко и добродушно улыбается нелепым людским порокам:

Не бойся богача! - пусть умножает
свое добро!, пусть угождает чреву! -
люд уважает самообожанье
и страсть к очищенному злату-сребру...
Финал псалма очень выразителен. Мудрец вдруг заговаривает с нам иным, иного мира, языком, тут же добродушно переводя нам непонятные фразы.

При жизни похвалявшийся судьбою -
«ло бэ-муто
иках (ито)
аколь!» - по смерти
он не захватит ничего (с собою)!»,
идя к — уже сидящим не при свете -

своим отцам...

И четверостишие на этом ином языке вырастает до шестистишия, пятистопная строка дробится на короткие, двустопные, чтобы не пролетело впустую ни единого слова на этом ином  языке иного мира.



Псалом 50
Автор пятидесятого псалма носит имя Асаф. В Священном писании он не раз упоминается как левит, священнослужитель, участник всех храмовых церемоний, поэт и музыкант. И видимо, пользовался он при Давиде большим уважением, так как во время торжественной церемонии внесения святого ковчега в Израиль Давид поставил Асафа с братьями возле шатра, где был установлен ковчег, на почетную службу святыне.
Асаф — талантливый поэт, мастер высокого духовного слова.
Автор поэтического перевода Вера Горт нашла для пятидесятого псалма тонкий изысканный ритм из четверостиший, в которых первая строка — трехстопный дактиль, а остальные три строки — трехстопный анапест. Таким образом, первая строка выглядит усеченной в своем начале, как будто открывает ее неслышный нам аккорд.
Асаф в своем псалме не молит и не кается. Он повествует о пришествии Адоная, чтобы судить правых и виноватых. И в этом повествовании Асаф отважно ведет речь от имени Бога.
Речь Бога, обращенная к праведным, тепла и воздушна. Четвертая строфа, где начинается эта речь, так и плывет на певучем « `у».

Кличу я паству свою.
К заключившим над тлеющей жертвой
свой нетленный со Мною союз,
подходя со святейшею меркой.

А следом за певучим вступлением мощное, грозное, на спондеях:

                предостеречь я хочу,
говоря: Бог ваш — Я! Люд! Я — Бог Ваш!

В чем смысл предостережения и всей речи Адоная к праведным? Они должны помнить, что истинной жертвой является вовсе не сожигаемый скот, не в количестве всесожжений дело!
А мысль-то глубокая и актуальная на все времена.
Как часто заменяем мы искреннее душевное движение ритуалом! Что толку жертвовать Богу мясо, если ему весь мир и все живое и так принадлежит.

                С каждым птенцом Я знаком,
с каждой тварью меж злаками в поле.
Я ль, взалкав, вопию о съестном? -
Все при Мне: мед, и живность, и поросль.

Истинная жертва — то, что в душе человека рождается. Искренняя, высокая любовь к Богу.
Для профессионального храмового служителя мысль где-то даже неожиданно смелая. Это как если бы государственный чиновник вдруг заявил, что недостаточно платить вовремя налоги, надо при этом еще радоваться, что государство процветает с каждым налоговым поступлением.
Да, Асаф не  чиновник при храме, а искренне верующий поэт и мыслитель.
Итак, истинная жертва, учит Бог устами Асафа, - искренность и любовь, сопутствующая ритуалу всесожжения.
 …..................искренность вашу

                внутрь Я вбираю, как снедь, -

Но вот повернулся Эль-Элогим-Адонай к лицемерам, к тем, кто прячась за ритуалом, в душе нечестив. И речь его меняется. Исчезли мягкие, теплые переливы гласных. Стих рокочет звуком «р»

Как Мои -  пред толпой — ваши речи,
все в них верно: про ад и про рай...
Что ж дорогой домой, -  через плечи

                из расшвыряв наобум,
вновь стыдясь их, вновь духом редея, -
рветесь, встретив воров, в их гурьбу?,
примыкаете к прелюбодеям?..

Среди стандартных грехов, обличаемых Богом, воровства и прелюбодеяния, вдруг является нам какая-то очень конкретная ситуация. Не связано ли с этим что-то личное для Асафа?

Грешник, ты дал волю рту:
знать уста — болтовне не преграда.
Плел ты злым языком клевету,
мать позоря наветом на брата...

И эта житейская семейная ситуация вдруг перерастает в своем значении для Бога и воровство, и прелюбодение. Особо карает это преступление Адонай — своим молчанием и отчуждением.
Пусть удалось клеветнику его черное дело и остался он как будто безнаказанным, но впереди у грешника позднее и безнадежное раскаяние. В это верит Асаф и убеждает в этом нас.

Ты — чужой, и спасением Божьим

              дух свой не тешь, не стенай:
              Эль!.. Элогим!.. Адонай!..

Псалом 51
В пятьдесят первом псалме перед нами опять псалмопевец царь Давид.
Но в поэтическом переводе Веры Горт мы его не узнаем — он и не он.
Традиция трактует этот псалом как скорбный и покаянный, один из самых трагических. А в поэтическом переводе звучит он неожиданно светло, даже ликующе к концу. Нет того страдающего, мятущегося Давида первых псалмов. Есть провинившийся юноша, у которого, несмотря на мольбы о прощении, светло на душе и покой на сердце.
Это удивительное прочтение Веры Горт. Здесь Давид в молодости и сиянии славы. Он еще не чувствует тяжести совершенного греха, которым будет томиться всю жизнь до последних дней. Он догадался о совершенной ошибке только потому, что указал на нее Натан-пророк.
Первый момент — испуг. И он выражен в эмоциональной шестистопной строфе. Но гармонический, рассудочный четырехстопный ямб придает этим взволнованным строкам ощущение внутреннего покоя и уверенности.  Вот сейчас Бог сжалится — и все будет в порядке. И повторяет Давид, как заклинание: «Сотри и смой! Сотри и смой!»
А дальше следует длинный ряд двустиший, своей простотой и каким-то наивным ритмом напоминающих детский стих. Да и оправдывается Давид, как дитя, не осознающее тяжести проступка и просящее прощения только потому, что мама сердится. Дитя знает, что мама обязательно простит, надо только попросить как следует.

Я грешен пред Тобой Одним -
явил я зло очам Твоим,

бессовестностью честь поправ.
В Своем суде Ты — чист и прав.

И тут же находит себе оправдание: я же прост, как и мать моя, я в грехе зачат — разве можно много с меня спрашивать! И тут же трогательное пояснение Богу: «... вот в чем резон»

Во всех строках одна простодушная вера, что все так легко разрешимо:

…....  Очисть, Господь,
душицей — душу мне и плоть!,

омой! - я стану бел, как снег.

Совершенно блестящей фразой оканчивается это двустишие: «Устрой мне от греха побег!»
Не он, Давид, на самом деле виноват, а грех, который в плен его взял. А Бог, конечно, на его стороне: и омоет, и очистит, и побег устроит.
Давид старательно кается и обличает себя, но не забывает напомнить Богу,  что за это старательное покаяние обязательно простить нужно. Ведь на самом-то деле Бог его любит — вот посердится и перестанет.

Отворотись!: мой мерзок вид!,
но прежде -  дух мой обнови!

Не повелось ли испокон,
Что я в беде — Тобой спасен?

И как легко воспринимается этим, пока еще духовно незрелым, Давидом его преступление:

Вот... кровь на мне... - исправь одно:
изгладь саднящее пятно.

Пятно мучает Давида. Во всей этой ситуации Давиду жаль, пожалуй, только себя за саднящее пятно крови и гнев Бога.

И тут же предлагает Давид Богу условия перемирия:
жди! - каясь, вдоль Твоей стези

пойдет и грешник, и злодей:
я приведу к тебе людей.

И вот, как будто перемирие уже совершилось, в радости  и ликовании он ждет и от Бога такого же проявления радости. Ведь помирились же: попросил прощения, покаялся, поругал себя. А теперь давай радоваться вместе и строить Иерусалим.

Любопытно, что видит Давид воочию гнев Божий: жертвенник пуст, не принимает жертву Бог. Но Давид в своем убеждении о состоявшемся перемирии тотчас находит этому объяснение: вот достроим Иерусалим, тогда и тельцов на жертвенник возложим.

Замечательна фраза в конце псалма:

Бог!, нет!, не грусть, когда — невмочь,
а — полнокровной жизни мощь

Тебе мила.., от таковой
Ты дара ждешь...

И от этого светлого жизнелюбия и простодушия становится больно. Мы-то знаем, что все муки Давида еще впереди. И несмываемым, неочищаемым окажется этот совершенный им грех.


Псалом 52
В пятьдесят втором псалме Давид уже хорошо знакомый нам — страстный, отважный, откровенный, откликающийся душевной болью на любое проявление нечестия.
Здесь Давид гневается на предательство пастуха Доэга Эдомитянина, открывшего царю Шаулу пребывание Давида в доме Ахимелеха.
Автор поэтического перевода Вера Горт бережно включает все ремарки подлинника в поэтическую структуру псалма в виде отдельных строф.
Здесь такая ремарка перетекает ритмом, рифмом и строкой в страстную речь Давида.
Торжественный пятистопный ямб с рокочущим «р» в первых двух строфах речи Давида рисуют нам его царственный гнев.
               
поводишь языком, как острой бритвой?,
предательство — дороже ль дружбы дивной?,
а зло и ложь — добра и правды? Сэлла!
               
Особую эмоциональность придает необычная рифмовка.

Первая строфа речи Давида графически представляет собой пятистишие, но первая короткая строка строфы рифмой и ритмом связана с начальной поэтической ремаркой.

Когда пришел Доэг Эдомитянин,
и рек Шаулю, как свидетель дела:
«Давид пробрался тайными путями
в дом Ахимелеха!»...

                Храбрясь несмело.
Что нанесенной хвалишься обидой?

Благодаря этому приему речь Давида как будто врывается внезапно, разбивая структуру строфы.
А дальше в строфах псалма используется такая необычная схема: в четверостишиях рифмуются между собой три строфы. А четвертые строки в первых двух строфах речи Давида срифмованы между собой возгласом «Сэлла»
Это создает выразительный диссонанс, рисующий нам гнев Давида. Три срифмованные строки воспринимаются как  стремительный поток речи, и конечная строка как бы повисает в воздухе на возгласе «Сэлла»
В третьей строфе речи Давида тожк три срифмованные строки, но заканчиваются они строкой, которая срифмована с четвертой строфой, построенной на одной рифме:
чтимый — ливня — зримым — имя — благочестивым.
Вся четвертая строфа — утихший гнев Давида, переход к покою, который дало ему имя Божие. Построена строфа на ласковых, шелковых звуках «л» и «ш», создающих ощущение тишины и умиротворения. А последняя строка просто пропета на двух подряд пиррихиях.
 
А я... оливой свежей, шумом  ливня,
подспудным помыслом, порывом зримым,
листвой густой — шепчу «а — Шем» - лишь «Имя»,
оно лелеемо благочестивым.

«Урок печали» - такое название носит этот псалом в переводе Веры Горт. Урок преодоления этой тяжелой гнетущей печали получил Давид на наших глазах, обратившись помыслами к имени Бога
Псалом 53
В пятьдесят третьем псалме в поэтическом переводе Веры Горт Давид — тот, которого мы хорошо уже знаем. Открытый, искренний и любящий Бога не потому, что так требует установленный ритуал, не потому, что с его помощью можно побеждать врагов. Он ощущает Бога, как близкое себе, родное существо, способное страдать из-за людской подлости.
Этот псалом в поэтическом переводе носит название «Сквозь боль (Провидение)».
Перед нами потрясающий акт духовного прозрения. Давид ощущает боль Бога, как свою, и страдает вместе с ним за попавших в плен воинов.
Длинными шестистопными ямбическими строками, построенными, как проза, со разговорными  переливами фраз из строки в строку, из строфы в строфу, и даже графически, множественными тире, создается впечатление мощной, стремительной речи, когда невозможно остановиться.
Этот безостановочный ритм подчеркнут гармоничной структурой второй строфы, где пиррихии в едином ритме создают непрерывность движения.

                …. А Ты - в голубизне -
ища средь варваров — людей, - таился, Боже,

нечеловеческим отчаяньем томим,
тщась — на полях, на площадях  и на дорогах...

И, как  часто мы видим в этих переводах псалмов, святая речь Бога передана ивритом, а кириллическое написание слов создает впечатление речи иного мира.

«лирьот а-иш маскил, дорэш эт-Элогим» -
«увитеть мудрого, который ищет Бога».

Отчаяние и боль Бога за род человеческим переданы в третьей строфе, где стремительность речи  создала дополнительную строфу, превратив четверостишие в пятистишие. Здесь ощущение бесконечности создано еще и внутренней рифмой: крох — столов — Бог — основ.

В четрветой строфе боль за страдание Бога о людях сменяет гнев. И новое прозрение о скором возмездии негодяям. Здесь исчезает стремительность первых строф. Это торжественная поступь Божьего гнева. Фразы гармонично ложатся в строфу, логически и синтаксически завершая ее. А в третьей строке начало новой фразы в конце строки получает особый акцент, заставляя нас увидеть вместе с провидцем Давидом страшную картину предстоящей кары.

Но даже там, где страха нет, -  охватит страх
держащий пленный Божий люд клещами злости,
нас обложивших... пристыженных нами..! В прах
рассеет Бог их перемолотые кости.


Псалом 54
Пятьдесят четвертый псалом  в поэтическом переводе Веры Горт носит выразительное название «Урок обиды».
Маленький псалом необычен по своей структуре. Состоит он из четырех трехстиший и одного конечного двустишия.
Ямбические трехстишия разностопны. Между двумя длинными пятистопными строками в каждой строфе короткая, двустопная строка.
И рифмовка строк необычна. В трехстишиях рифмуются между собой длинная пятистопная строка и короткая двустопная. А третья строка рифмуется с третьей строкой следующих строф попарно.
Такая структура стиха создает внутреннюю дисгармонию, ощущение тревоги, разлада. Короткие строки, как оборванные возгласы, вызывают эмоциональный отклик.
Срифмованные третьими строками попарно, 1-2 и 3-4 строфы внутри еще и между собой связаны эмоциональной перекличкой:

Давид взроптал: Эль!, вытащи на волю,
вняв сердца воплю,
меня — меня! - нащупав тайный лаз.

Снуют, ища души моей и тела,
чужие — Сэлла! -
Тебя — Тебя!  - не видя пред собой.

И эта перекличка, сливающая воедино «Тебя» и «меня», получает разрешение в четвертой строфе, где духовное единение человека с Богом должно привести к победе.

Ты ж — верностью ли мне — в меня ли верой -
врагов повергни!.


Псалом 55
Пятьдесят пятый псалом в поэтическом переводе Веры Горт носит название «Умудрение».
Давид опять предан теми, кому верил. Но здесь эта душевная боль уже смягчена, она потеряла остроту. Мы знаем, какой острой, дисгармоничной и душевно обнаженной может быть речь Давида, когда боль его свежа.
Здесь перед нами гармоничные, печальные, торжественные строки пятистопного ямба, лишь изредка оттеняющиеся спондеями на первых слова, особенно в первой строфе, обращенных к Богу.

Бог!, не скрывайся от моей мольбы!
Бог!, отзовись!, в глазаж моих — стенанье.

В остальном четверостишия гармоничны, что создает ощущения душевного равновесия, той самой умудренности, о которой говорит название псалма. Здесь перед нами усталая, печальная беседа с самим собой о великом счастье улететь на голубиных крыльях в пустыню, подальше от погрязшего «в распрях и распутстве» города.

Кто даст мне голубиных два крыла? -
мой страх таков, что уж дышу несмело, -
и улетел бы, стала б мне мила
сама безводная пустыня... Сэлла!

Лишь в шестой строфе вдруг возникает острая боль при воспоминании о предательстве друга. И тогда, как это часто бывает в этих поэтических переводах, является дополнительная строка. Четверостишие вырастает до пятистишия, меняется рифмовка. Из гармоничной, мягкой перекрестной она искажается в жесткую, смежную, охватывающую три строки подряд и тем создающую впечатление сильного, болезненного чувства.

но — ты!, мне равный чувством и умом,
мой лучший друг, с кем я давно знаком,
с кем вместе мы ходили в Божий дом
и наслаждались искренней беседой...-
какой ты счастлив надо мной победой?

И вслед за этой кульминационной строфой Давид обращается к Богу. Его речь страстна и беспощадна к врагам, но по-прежнему стройна, красива и гармонична. Обретенная мудрость помогает Давиду видеть своих врагов насквозь, и так рождаются прекрасные афористичные строки:

уста их — мягче масла, в сердце — брань,
слова — елейны, но — как сабли, ранят...

А ощущение Божье длани рядом дает Давиду внутренний покой и уверенность.

Ты — снова заодно со мной!, а я -
Я полагаюсь на Тебя, Всевышний!

Псалом 56
Необычен по форме пятьдесят шестой псалом в поэтическом переводе Веры Горт. Носит он название «Эпиграмма» в его исконном значении «памятная надпись»
Надпись, сделанная Давидом в тот страшный для него момент, когда жизнь его оказалась под угрозой в Гате у царя Ахиша. Чтобы спастись, Давиду пришлось притвориться безумным. Но это еще впереди.
В какой момент уединения могла быть сделана такая надпись? На чем была она сделана? Оказалась она такой важной для Двида, что он сохранил ее и по прошествии времени превратил в песнопение.
А вот  петь этот псалом он предлагает нам на мотив песни «Немой скиталец голубь...»
Что это? Ирония? Грустная улыбка своему тогдащнему смертельному испугу?
И в переводе Веры Горт эта скрытая мягкая ирония звучит в выборе ритма. Легкий сентиментальный трехстопный ямб строки «немой скиталец голубь» стал ритмом трагичного, эмоционально насыщенного стиха.
Откуда эта мягкая усмешка? Может быть, по прошествии времени Давиду странно вспоминать свое отчаяние, ведь любое отчаяние порождается недостатком веры?
Под отсвет этой улыбки Давида некоторой чрезмерностью кажутся смысловые и лексические повторы. В них тоже сквозит ирония по отношению к собственному былому страху.

С ним, как с напавшим волком,
я бьюсь, - как с волчьей стаей!...
…..............................................

Все, что не в силах — мышцы,
Ты — без усилий можешь.

Легкой чрезмерностью кажутся и строки:

Злой люд нещадно рушит
 резон моих речений

Здесь Давид как будто отбирает не соответствующие драматичности момента заведомо книжные обороты. Опять насмешка над своим испугом?

Интересна кульминация драматического напряжения в шестой строфе этого псалма. Ирония исчезает. Появляются хорошо знакомые нам болезненно резкие интонации Давида, его яркие образы.

Не так?.. Но так и будет!,
коль Высь меня покинет...
Как псы - приникли люди
К моим следам на глине...

И внезапное разрешение этого напряжения в прозрении: все пути Двида уже в книгу суда записаны, все в руках Божьих.

Не Сам ли исчеркал Ты
моим скитаньем — карты?
Написана ли всуе
Тобою книга судеб?

Отчаяние на наших глазах сменяется готовностью услышать голос Божий и встать на ноги. А дальше — вот он перед нами итог. Голос Бога услышан, Давид поднялся и обрел величавое спокойствие.

Всхрабрюсь!: пусть я в опале,
но для души и тела -
чем человек опасен?,
что мне он может сделать?

На наших глазах обретает голос «немой скиталец голубь», загнанный и беспомощный. Потому и сохранил себе эту надпись Давид и поет ее себе под сентиментальный мотив, чтобы напомнить о собственной былой слабости и о поддержке Бога.


Псалом 57
Еще одна памятная запись, эпиграмма, перед нами в пятьдесят седьмом псалме. И опять сохранены Давидом строки, которые так важны для него, что он хочет слышать их в песне.  Мелодия, выбранная Давидом, на этот раз совершенно отвечающая драматическим событиям псалма, начинается словами «Не губи...»
Псалом очень красив. Пятистопный ямб с мягкими женскими окончаниями рисует молитвенное, одухотворенное состояние псалмопевца.
А ситуация на самом деле опасная. Давид спасается бегством от Шауля. Но в интонациях, с которыми обращается он к Богу, нет отчаяния и паники. Каждая строка наполнена верой в отклик и помощь.
Начинается псалом двустишием, начало которого — ремарка, и лишь в конце мы слышим  голос Давида:

Когда бежал Давид в пещеру от Шауля -
таясь, шептал:
                Бог!, снова в жизнь шагну ль я?

И звучат необычайные по красоте своей слова молитвы к Богу.

Помилуй, Адонай, меня, помилуй!
Под сенью крыл Твоих дождаться дай мне
конца несчастья!, дух мой полня силой,
убежище мое скрывая в тайне.

Строки ложатся стройно и гармонично. Рождающиеся прекрасные образы говорят о внутреннем покое.
Бог!, словно в стае львов, в огне, в пыланье -
я средь сынов людских, чьи зубы — стрелы,
а языки — мечи... Свое влиянье
Истрать сполна! - вот-вот я пойман... Сэлла!

В четвертом четверостишии происходит чудо. Давид видит воочию свое спасение. Картина открывшаяся ему провидением так ярка для псалмопевца, что он описывает ее как уже свершившуюся. И она поднимает и воодушевляет его так, как будто победа уже свершилась:

Подстерегли с сетями наготове … -
ан в вырытую яму... пали сами!!!
Свежеет сердце, крепнет сердце, вторя
моей, в груди таящейся, осанне.

Все это еще впереди, все эти слова рождаются у Давида на бегу от преследователей, жизнь его в опасности, но он уже празднует победу и готов славить Бога за нее. Он уже слышит звуки своего оркестра!

С опаской, дремлющей в пространстве узком..,
но на свободе, Бог, я громко, громко
спою Тебе! Проснись, мое искусство!
Начните, арфа!, скрипка! - что так робко!

И замыкает псалом, закольцовывает его, откликаясь на драматичное начало, ликующее двустишие, пробуждающее зарю после ночной тьмы страха и отчаяния.



Псалом 58
Еще одна эпиграмма, еще одна памятная надпись в 58 псалме Давида. И вновь псалмопевец оставляет это горькое воспоминание, чтобы слышать его в песне снова и снова. А мелодия выбрана Давидом явно не случайно: «Не рушь...»
Автор поэтического перевода Вера Горт выбрала для этого псалма выразительный ритм. Это трехстопный анапест со скорбной дактилической клаузулой, печальный, горький ритм.

Так ли вы справедливы, а?, лживые,
чтоб, собравшись, толковую речь вести?
Так ли вы беспристрастны, фальшивые,
чтоб судить нас? С лихвой ли в вас честности?

Особую красоту придает этой первой строфе псалма ритмично построенные анафоры: «Так ли вы» и «чтоб».
Местами дактилическое окончание разрушается. Возникает неожиданная, дисгармоничная здесь ямбическая стопа.
Чтоб, собравшись, толковую речь вести?
Этим горьким, царапающим ударением отмечаются смысловые точки.

Два болезненно ярких, жгучих образа держат на себе псалом. Образ змеи, брызжущей ядом, - это те, кто лживо судит Давида. Этот образ акцентирован во второй строфе дополнительной ямбической стопой в конце.
В сердце — умысел злой, а во рту — клыки,

И кульминации достигает этот образ в третьей строфе, где угловатые неприятные созвучия и внутренние рифмы рисуют кольца змеиных тел:

Ухо — глухо вы законопатили,
короб кобр!, чтоб в покое и целости,
обхитрив колдунов-заклинателей,
спать в клубке... Бог сломает вам челюсти!

И второй образ: отступничество от Бога представлено, как отречение от материнского чрева — выкидыш.

Лишь родившись на свет, вы — отступники:
вдаль от чрев матерей — вдаль от Господа...

В последних двух строфах боль и обида Давида достигают предела. Рисуя картины Божьего возмездия Давид шипит звуками, как сквозь сжатые зубы.

Истечете, как выкидыш женщины,
не увидевший солнца; и раньше, чем
пересохнет стручок вплоть до трещины,
а неколкий шип — встрянет раняще.

Волнение Давида рисуется здесь и неожиданными ударными слогами, превращая анапест в подобие прозы:
А благой, видя правую Божью месть,
землю с ног смоет кровью порочного
и шепнет: суд-то есть.., Бог-то есть...

Что же хотел напомнить себе Давид?
Может быть, ключ к разгадке и лежит в этой неведомой мелодии с печальными словами: не рушь?




Псалом 59
Пятьдесят девятый псалом  - тоже памятная надпись, эпиграмма. Очень сложная и напряженная по своей форме.
Давид в осаде. Возле его дома убийцы, посланные Шаулем. Они ждут момента, когда Давид покинет свой дом.

Интересно, что это бездействие, эта беспомощность, скованность, лишение свободы волнуют Давида больше, чем в прошлых псалмах бегство от врагов. Давид в ярости от своего бессилия. И поэтический перевод Веры Горт рисует это угнетенное и гневное его состояние.

Структура шестистиший необычна. Это четырехстопный ямб с ритмичным чередований клаузул: дактильная, женская, мужская. От мягких певучих двух безударных слогов на конце  к жесткому ударному окончанию стих перекатывается волнами.

Когда Шауль — под вечер нарочных
послал к Давидову жилищу,
чтоб зятя поутру убить, -
Бог!, отсеки от дома напрочь их!,
глянь!, - ждут, не выйду ль, - крови ищут, -
вскричал Давид, - уйми убийц.

И рифмовка необычна, построена на нестандартном ритмичном чередовании: а б В а б В. Таким образом, рифма все время ускользает от нашего восприятия, и стих ощущается как дисгармоничный. Да и сами рифмы, сложные, ассонансные, воспринимаются с трудом, как бы запоздало.
Нарочных — напрочь их
меня — вняв
на их устах — искуса
снедь — есть

Такими красками нарисовано угнетенное душевное состояние Давида.

Речь его отрывиста, прерывается во второй и третьей строфах перекликающимися призывами к Богу:
А ты проснись, Бог Цеваот! - А Ты — возьми их на смех, Бог!
И знакомое нам восклицание «Сэлла», окруженное многоточиями, звучит, как неожиданно вырвавшийся стон во второй и четвертой строфах:

Воспрянь, Всевышний мне навстречу! Вняв
душе отчаявшейся... Сэлла!..
…..........................................
убьешь врага — и зло забудется,
ибо отходчив люд мой... Сэлла!..

Ключевой образ псалма рождается на наших глазах, создается самим Давидом. В отчаянье молит он Бога не о смерти врагов, но об их унижении. В данный момент угрозы для его жизни нет, но сам он чувствует себя униженным, потому что вынужден прятаться. И уже видя воочию позор своих преследователей, он рисует картину скитаний врагов:

заставь скитаться вдоль дорог,
…...............................................
себя стыдясь, бродить по улицам

А эта картина перерастает в другую, еще более зримую и конкретную. Кто так бродит по улицам бесприютно? Голодные псы. Образ родился и получил необыкновенную выразительность.


Враги ж близ кухонь ищут снедь,
ворчат, как псы, слоняясь в городе,
и возвращаются под вечер,
рыча: никто-о не да-ал нам е-есть..!

Заканчивается псалом взволнованным славословием Богу. Душа Давида в таком напряжении, что ямб стиха разрушается тяжелыми спондеями, превращая строку в прозу:
Бог! Я пою Тебя! Ты ж — всякого
круши изменника!..

И в двух перекливающихся последних строках ритм совершенно преображается. Сквозь ямб начинает отчетливо звучать амфибрахий.

Мной воспеваемый Бог Чуда,
мне внемлющий Бог Цеваот.

О чем же хотел напомнить себе Давид в этой эпиграмме? И опять подсказка звучит для нас в той мелодии, выбранной Давидом, которая начинается словами «не умерщвляй...». Может быть, решил навсегда запомнить Давид, что лучше увидеть врага униженным, чем убитым?




Псалом 60
Шестидесятый псалом «Запись на папирусе» носит подзаголовок «поучение». И опять загадка, оставленная нам Давидом. Чему учит это поучение? Кого должно оно научить?
Ремарка, переданная стихом, как во всех поэтических переводах псалмов Веры Горт, рассказывает о том моменте, когда была сделана на папирусе эта загадочная надпись.
Командующий армией  Йоав, победивший арамейцев, возвратился в Иерусалим на радость всему народу. Это первый момент.
А второй момент, отраженный в ремарке, происходит позже. Давид покоряет край Эдом, в бою поражает мечом двенадцать тысяч ратников и, обессилев, взывает к Богу о помощи.
Какая связь между этими двумя событиями? Для чего упомянут в ремарке первый момент, как будто не относящийся к самому тексту псалма? Что произошло между этими двумя событиями? А ведь произошло нечто, связавшее их воедино в псалме.
Произошло страшное дело. Что-то заставило доблестного полководца Йоава убить юного сына Давида, Авшалома, запутавшегося в ветвях дерева.
Но этого мало. Йоав счел себя вправе прийти к убитому горем Давиду и потребовать, чтобы царь не мешал своей скорбью ликованию народа по случаю победы.
Пожалуй, эти два события, скорбь о погибшем сыне и утрата сил на поле боя, для Давида взаимосвязаны. Поэтому и появилось в ремарке указание на возвращение Йова с победой.

Поэтическая структура ремарки сложна. Она имитирует прозу своим разностопием ямбических строк, чередующихся в случайном порядке: 2 -3-7-5-5-2-5-4-3-5-5 . Ритмически два события выразительно разделены двустопными перекливающимися строками: «Когда Йоав... - когда потом...»

Речь Давида передана четверостишиями и двумя пятистишиями. Шестистопный ямб псалма жёсток, редкие пиррихии почти не смягчают чеканность ямба, а лишь заставляют его грозно и величественно рокотать.
Давид не просит, а в гневе требует от Бога помощи, обвиняя его в бездействии и практически в предательстве.
Ты — с нами, Адонай?, иль Ты — с врагом?..

Эта же фраза завершает псалом в последней строке.

Давид готов идти до конца, он уже видит свою победу и мысленно делит завоеванные земли. Но победа невозможна без помощи Бога, А Бог, кажется, предал Давида.
И криком на ином языке, на одном языке с Богом, как равный, Давид требует от Бога поддержки. И жесткие спондеи акцентируют возмущенный требовательный вопрос «кто?»

Но кто... - «ми йовилени ир мацор?» -
«кто поведет меня в град укрепленный?»,
кто приведет меня в Эдом?.. - до коих пор
дремать Ты будешь в облачных пелёнах? -

И лишь в конце звучит истинная мольба, признание величия Божьего и воли его.

Ты помоги! , хоть много нас кругом,
тщета — людская помощь.., Боже!.. - мрем.. -
Ты обладаешь оживленья свойством..!

Так что же за поучение сохранил Давид на листе папируса и для кого оно? Чему учит? Тому ли, что нельзя позволять себе даже в минуту слабости и отчаяния усомниться в милосердии Бога?
Псалом 61
Шестьдесят первый псалом в поэтическом переводе Веры Горт светел и певуч.  Необычайная ликующая сила в этих трехстопных анапестах. «Песенный вопль» - называет свое песнопение сам Давид в этом псалме.
Необычайно сочетание меланхолической мягкости анапеста со светлым ликованием содержания. Достигается это праздничное ощущение тончайшими приемами ритмической организации.
Первая строфа — вступление, бурная прелюдия, открывающая смысловую часть псалма. Энергию придают внестопные ударные слоги в начале каждой строки. Анапест в каждой строке начинается со светлой и звонкой хореической стопы и перестраивается в дактиль. И даже строки о слабнущем сердце и боли не меняют восприятие — ведь это неизбежно при восхождении человека в Божий чертог.

«Слушай, Боже, мой песенный вопль!» -
ойя! - «шма, Элогим, ринати!»:
слабнет сердце... и крепнет в нем боль,
рвясь в чертог Твой, - позволь ей войти!;

Вторая строфа — это уже мольба о сокровенном, о высокой судьбе, метафорически изображенной Давидом, как вознесение на отвесную скалу, - образ недостижимой высоты и абсолютной защищенности.
И здесь стих становится мягким и певучим. Исчезают начальные хореические стопы. Волны анапеста переливаются из строки в строку, лексические переклички становятся внутренними рифмами.

Вознеси на отвесный утес
и меня самого!, ибо Ты
На высокой скале — мой форпост,
ибо Ты — мой заслон от беды.

В третьей строфе стих крепнет. Ощущение необычайной силы и размаха, пришедшее Давиду при мысли о Божьей защите, изливается во множественных спондеях, совершенно скрывающих мягкую структура анапеста.

Твой шатер — мой приют, я в нем — гость,
от погонь — я Твоим скрыт крылом.

Это усиление энергии приводит в четвертой строфе к внезапному изменению рифмовки. Из перекрестной она становится кольцевой и акцентирует центральные срифмованные строки, заставляя нас особенно ярко воспринимать «трепетную» игру звуков «т», «р»,  «п»:

всем, кто в трепете перед Тобой,

А фоном этой игры в опоясывающих строках звучат основательные «до» и «дн»

Ты с лихвой добавляешь добра
…....................................................
и меня!: дней добавь к дням царя!

И вновь, в последней строке, как и в первой, начальными хореическими стопами, превращающими анапест в дактиль, передана уверенности и энергия:

Справа,  слева -  назначь сторожить
на бессменном у трона посту
двух, спасающих царскую жизнь,
стражей: Истину и Доброту!

Псалом 62
Шестьдесят второй псалом — глубокое и состредоточенное размышление, исповедь, разговор с собой и со всем миром.
Написан он певучим анапестом.  В четверостишиях чередуются четырех- и пятистопные строки. Длинные анапесты создают впечатление неспешного и печального движения мысли.
Мысль псалмопевца обращается то к Богу, то к люду. И это, как движение маятника, рождает противопоставление и в образах,и в ритме, и в звуковой организации стиха.

Первая и третья строфы посвящены Богу. Они перекликаются своими начальными строками:

«Бога жду.., Бога жду... терпеливо и молча». -  «Бога жди — слышишь, люд? - терпеливо и молча!

Эти строфы наполнены прекрасными перекликающимися образами прозрачного, чистого мира, который строит Бог для праведных.

Из прозрачных камней Бог возводит прозрачную крепость.

Божья длань, неземная по мощи,
строит мир наш прозрачный — убежище праведных.
                Сэлла!

Это образы любви, нежности Бога к своим праведным детям. И единственное, что необходимо им, ждать и терпеть!  За этими строками противостояние прозрачного мира, который строится Богом, и земного, темного и ненавидящего, мира, который нужно терпеть. Так убеждает, заклинает Давид самого себя. Но как не хватает этого мудрого терпения импульсивному Давиду. И качнувшийся маятник переносит псалмопевца к миру людей, которому посвящены вторая и четвертая строфы.
Они лишены божественной гармонии и звучности первой и третьей строф.
Вторая строфа, болезненно угловатая, наполнена неудобными, неблагозвучными созвучиями, неуклюже построенными фразами,  подобными шуму толпы.

Что за радость — житья не давать человеку?,
тщась низвергнуть с им взятых высот, вздор о нем всюду сея,
славя вслух — ненавидя в душе, как помеху...
Миг — и шатким забором вы замертво рухнете. Сэлла!

И это боль от человеческой зависти к тому, кто достиг высоты.
А не ответ ли это на 61 псалом с его прекрасной мечтой о вознесении на недоступной скале? Вот он, Давид, вознесся, как мечталось! Но нет величия и близости к Богу. Есть лицемерие и зависть толпы у подножия.

А в четвертой строфе Давид иным, святым, языком выносит приговор этой толпе. Этот приговор написан жестко. Спондеи разрушают мягкую раздумчивость анапеста.

Ан - «гэвэль бней-адам» - «люд — тщета» - «люд — неправда»:
всех поднять на весы — ничего они вместе не весят.

И вдруг после этого приговора поучение отказаться от любви к богатству.
Над награбленным не суетись! - дух не радуй
разбуханьем мошны!, а над блеском сокровища — смейся!

 Кому это поучение? Люду, чтобы вывести его из состояния «тщеты и неправды»? Или это предостережение самому себе, царю, чтобы не пасть с тех высот до уровня люда?

И заканчивается псалом загадочным двустишием:

Бог единожды молвил, но слышал я дважды,
Что велик Он, и мощен, и милостив с каждым.

Что стоит у Давида, за этим «услышанным дважды»?
В оригинале это звучит следующим образом:
«Однажды говорил Бог — дважды это слышал я, что сила у Бога»

Какую-то ситуацию хочет напомнить самому себе Давид, ситуацию, которая заставила его заново убедиться в величии и милосердии Бога!
 

Псалом 63
Шестьдесят третий псалом в поэтическом переводе Веры Горт рисует нам  Давида, спасающегося в пустыне. Когда это было? От кого прятался он в песках? Исследователями считается, что спасался он в это время от войск своего сына Авшалома.  В этом случае понятно страдание и отчаяние Давида, ищущего поддержки и спасения только у Бога. Лишь Ему под силу разрешить эту страшную историю противостояния  Давида с собственной плотью и кровью!
Псалом написан трехстопным анапестом. Но начальные логаэды, хореические стопы местами превращают мягкий печальный анапест в звонкий дактиль.
В строфах чередуются четверостишия и пятистишия. Лишь первая строка, в которую ритмически входит и строка ремарки, представляет собой шестистишие.
Построена строфа на двух рифмах. Рифма первой строки-ремарки подхвачена в третьей, четвертой и пятой строке. Это создает впечатление отчаянной, бесконечной речи. И во всех строках этой строфы, кроме первой строки-ремарки, начальная хореическая стопа перестраивает ритм, усиливая его энергию.

Затаясь в Иудейской пустыне, -

Эль! Спаситель! - Давид восклицал. -
ухом, оком сопутствуй стремнине
жалоб, мольб, из души — в небо сине
мною посланных в страхе, в бессилье,
в страстном поиске Божья лица.

После этой взволнованной строфы вдруг гармония второй строфы, четверостишия, построенной на мягких плавных «л». И логаэдические стоки гармонично чередуются здесь с классическим анапестом.

Элогим!.. Выдь навстречу — что медлишь? -
к пленной плоти живой!, из песков,
истомленных безводьем, к Тебе лишь
льнущей, рвущейся, как из оков.

В третьей строфе приходит состояние покоя и мудрости. Глубоко и таинственно звучит здесь гласная «у», создавая ощущение тишины. Здесь достигает Давид осознания того, что нет причин цепляться за жизнь и бояться смерти, если чувствуешь близость Бога.

Знай: однажды, при тихом вхожденье
в глубь святилищ — узнал я Твой лик;
изучив, как урок — ученик,
мудрый взор Твой, я вот что постиг:
лучше жизни — Твое снисхожденье.

Возвращается в пятой строфе тягостное воспоминание о ночах, полных страшных снов. И здесь мягкая ткань анапеста разрывается спондеями, рисующими ужас ночных мыслей о смерти и спасение от этого ужаса мыслями о Боге.

В мыслях — Ты.., и на ложе своем
в самый сумрачный миг страшной ночи
лишь проснусь, мир вобрав в окоем, -
Ты — вблизи... - ближе стражей и прочих.

И опять покой и нежность шестой строфы сменяется болью седьмого пятистишия. Оборванные многоточиями фразы — как трудно произнести имя преследователя!
Во второй строке ритм искажается до неузнаваемости. Слово «кровные», оттянув на себя акцент, вырастает до крика и рождает образ пустынной змеи, ищущей свою жертву среди песков.

Те ж..., они.., лишь недавно — свои мне... -
кровные..! - но с повадками змей -
пробираясь меж дюн и камней,
выбирая мне смерть из смертей,
ищут тайный приют мой в пустыне.

И опять справляется Давид со своей болью. Победным ликованием звучат внутренние рифмы  в восьмой строфе. Торжественно и грозно поет трибрахий в третьей строке.

Правь мечом и плечом моим, Бог!,
уготовь наглецам, сдавшим бой, -
в преисподнюю переселиться.

Давид уже мысленно одержал победу, и провидение открывает ему картину вернувшейся славы и мощи. А спондеи тяжелой поступью впечатывают эту картину в реальность.

Ну, а я... в гуще толп — днесь — гоним,
завтра — в Боге! - спасен... Житель края
станет именем клясться моим,
ибо лгущие рты — Элогим
заградит, клеветы не желая.

Псалом 64
Шестьдесят четвертый псалом в поэтическом переводе Веры Горт — это доверительная беседа Давида с Богом. Даже отрывок, кусочек этой беседы, так как начинается псалом неожиданной ссылкой на текущий разговор:

Уж коль об этом я... - услышь и покажись!

Здесь множество признаков простой незамысловатой беседы с другом — да, Учителем или старшим наставником, но все же с очень близким другом.
Четырех- и пятистрочные строфы чередуются в якобы случайном порядке.
Необычна разностопность ямбических строк. Начинается строфа длинной семистопной строкой, дальше следуют две четырехстопные и последняя — короткая, трехстопная.
В пятистрочных строфах дополнительная четырехстопная строка появляется посреди строфы.
Меняется от строфы к строфе и рифмовка строк. Такой затейливый ритм рисует хаотичность прозы, ее разговорные, интонационные замедления и ускорения.
При этом псалом очень выразителен своей простотой и задушевностью. Давид жалуется Богу на врагов, как близкому человеку, забывая о ритуальных славословиях, и уверен, что Бог поймет его.
Наполнен псалом внутренними перекличками и рифмами. Даже в такой простой доверительной беседе Давид остается поэтом-творцом.
Очень красива вторая строфа-пятистишие своими анафорами, синтаксическим параллелизмом и перекличкой созвучий.

От наущения укрой ватаги злой!,
чей заострен, как меч, язык,
чей, словно лязг железа, крик,
чье слово каждое — в кадык
встревание стрелой.

Интересна кольцевая рифмовка третьей строфы. Срифмованы первая с четвертой и вторая и третьей строкой. Но эти пары рифм очень близки по звучанию, и образуется тройная рифма «тетивой — душой — тобой», и внутренняя пара «душой — хорошо». Это создает фон одновременно  и монотонный и дисгармоничный, ведь речь идет о мыслях и делах «ватаги злой»

в лет пущенной с тугой натяжки — тетивой,
внезапно, в доброго душой...
«Что плохо, то, - мол, - хорошо!» -
решают меж собой,

А в четвертой строфе, рисующей сговор «злой ватаги», рифмы становятся неуклюжими, ассонансными: «сеть — да есть», «жертв — душе»

вступают в сговор,  темной ночью ставят сеть,
перемывая кости жертв,
надеясь, что в любой душе
хоть мелкий грех — да есть.

Все козни и насмешки «злой ватаги» Давид описывает в настоящем времени, будто переживая их в данную минуту. И только в пятой строфе оказывается, что речь идет о прошлом. Событие прошло, и Божье возмездие свершилось. Но так остро переживает это Давид, что неотвязное настоящее  рисует перед ним былые обиды.
Но Божий суд свершился, и Давид ликует радостным просторечием:

«Кто видит нас? - чей глаз? - пуст в облаке проем!»-
смеются — ан споткнулись, все ж,
уняв нелепый свой галдеж,
о собственный язык, о ложь,
о Божие копье.
И две последние строфы-четверостишия — спокойный и умиротворенный итог, торжественно пропетый пиррихиями.

Покачивая головами, добрый люд
…..................................................
мы переплетены с Творцом.

Строфы связаны между собой и общей рифмовкой: «люд — суд — поймут — приют».

И заканчивается псалом торжественной поступью спондея:

Его — лишь в нас, наш — только в Нем -
единственный приют.

Псалом 65
Шестьдесят пятый псалом — это истинный шедевр талантливого псалмопевца Давида в поэтическом переводе Веры Горт.
Восторженная песнь о Божьем величии и созидающей силе Его написан певучим амфибрахием. Он и построен, как песнь, на двух разных мелодических линиях. Четверостишия ритмически чередуются здесь с парами двустиший. Это графический образ двух чередующихся мелодий.
Весь псалом, даже в сухих локаничных строках подстрочного перевода наполнен высокими метафорическими образами, прекрасно переданными в поэтическом переводе.
Открывает первую строфу замечательная строка. В оригинале она звучит следующим образом:

Молчание — хвала тебе, Боже, на Цийоне, и исполнен будет обет, ( данный) Тебе.

В поэтическом переводе читаем:

«Леха думия тегила, Элогим!» -
«Тебя тишина восхваляет, Всевышний!»

Слово «молчание», относящееся исключительно к человеку, здесь заменено всеобъемлющим словом «тишина», и образ получил неизмеримо большую глубину. Теперь Бога восхваляет не только человек, но весь сотворенным Богом мир.

Почему  восхваляет Бога именно молчание? Да потому что слова человеческие грешны, и не вольны люди сдержать их. Лишь в молчании святость.

Сильней меня грешное слово, но Ты
не верь ему, Бог, и обмолвку прости!

Заменили слово «молчание» «тишиной» - и весь мир вместе с Давидом кается в грехах и жаждет чистоты.

А дальше следует великолепная торжественная песнь Божьему безграничному величию. И пронизывающее строки «Ты» оттягивает на себя акцент стиха, заставляя сладостный амфибрахий звучать грозно и торжественно.

В насущных делах безупречно умел, -
Ты — связка массива с краями земель,

Ты — остов хребтов, Ты — опора морей,
Ты — волн усмиритель в их грозной игре,


Великолепна по звуковому строю седьмая строфа-четверостишие. Внутренние рифмы и созвучия переливаются из строки в строку, создавая торжественную гармонию: рокот - ропот, морской — людской — покой,  мощью — на ощупь — воочью.

Как рокот морской — гасишь ропот людской.
Покой... Явь Твоей опоясана мощью...
В Тебе убедившись на ощупь, воочью -
и злой, испугавшись, на путь стал благой.

Далее следуют благодарственные строки Богу за прекрасный урожай и восхищение любовной силой Творца, который при всем своем необъятном величии заботится о каждом ростке. И радость этой благодарственной песни заставляет и строфу, подобно ростку, вырасти до пятистишия.

Заканчивается псалом двумя двустишиями — благодарностью Божьей творчесткой силе от всего сотворенного мира. И в последнем двустишии находим увидительную, совершенно современно звучащую метафору, созданную Давидом.
В оригинале она звучит так:
Оделись пастбища стадами, и долины укутались хлебом: ликуют и поют.

Можно только восхищаться поэтическим даром псалмопевца, создавшего такой яркий образ ликующей земли.
И в поэтическом переводе красота этого образа бережно сохранена.

Оделось пустынное пастбище стадом,
долины укутались хлебом. Год сладок.

Псалом 66
Необычен шестьдесят шестой псалом. Не узнаем мы здесь теплую человеческую интонацию Давида. Нет здесь задушевных бесед с Богом. Совсем иные отношения, совсем иные события. Да ведь это, кажется, сам Моисей — автор этого псалма.
Прославляет псалом не любящего Бога-Творца, а страшного, непостижимого и безжалостного повелителя мира.
И форма псалма тяжелая, дисгармоничная. Длинный, давящий шестистопный ямб заключен в шестистишия. Что-то очень рассудочное, слишком логическое есть в этом шестикратном построении.
Рифмовка строк сложна для восприятия. В шестистишии строки чередуются по три: АбвАБв. При такой рифмовке созвучия ускользают от восприятия, не выстраиваются в гармонию. Странными, чужими оборотами выстраиваются слова. Но это одновременно создает впечатление какой-то дикой, первобытной силы.
Все это в целом рисует образ страха  псалмопевца перед деяниями грозного Бога.

О, восклицай в честь Адоная, вся земля!
Пой славу имени его, обличью пой!
Славь славу самую о Господе, капелла!
Скажи: «О, Бог!, страшны Твои дела и, злясь,
враги заискивают пред Тобой,
но -  поклоняются, как все мы...» Сэлла!

И псалмопевец напоминает историю выхода из Египта избранного Богом народа. История великая, победная. Но странное впечатление оставляет отношение Бога к своему народу. Он так же грозен и безжалостен к нему, как и к врагам его.
И псалмопевец воздает хвалу Богу за эту жестокость с помощью удивительно прекрасного образа расплавленного серебра, очищаемого от примесей.

Он терн отвел с дорог, нас подсекавший в икрах,
Он души нам сберег, хоть и пытал не раз,
нас изощренно улучшая напоказ,
как очищают серебро в горячих тиглях.

Сильное впечатление производит четвертая строфа. Мощная анафора «Ты» искажает ямбический ритм стиха, смещая ударения. И оставляет ощущение не хвалы, а гневного упрека мучителю-Богу. Во второй строке ямбический ритм совершенно сбивается, пиррихий растягивает строку, еще более усиливая угрожающие интонации.
И заканчивается строфа напоминанием Богу о святом договоре с избранным Им народом. И это напоминание тоже выглядит упреком.
В этом псалме нет любви и мольбы. Есть суровые деловые отношения, скрепленные договором.

Ты, Бог, нас в сети загонял. Иной народ
Ты посадил нам на головы, как господ.
Ты спины нам согнул, ослабил чресла.
Бог, сквозь огонь и воду вел Ты нас домой.
Но — помню, что сказал я в горе пред Тобой, -
по обещаниям плачу я честно.

И наконец в мечтах псалмопевевец погружается в то будущее, ради которого все эти страшные годы поиска земли обетованной. Но и в этой мечте, в этой радости псалмопевец суров. Единственный признак воодушевления виден в том, что вторая строка строфы распадается на две срифмованные, образуя семистишие. Этим выражает псалмопевец свое удовлетворение.

Со всесожжениями я приду в Твой дом
столь тучными, Господь! -
ведь лучших овнов плоть
на жар я возложу, чтобы истлела.


 Но и щедрая жертва, которую приносит он Богу за спасение своего народа, - не от любви. Это статья договора!
И под козлом я разожгу костер, и под быком -
я обещал их по спасеньи заколоть
и воскурить дымком высоко в Небо. Сэлла!


Заканчивается псалом неожиданным обращением к персонифицированному народу, и псалмопевец говорит о своих мольбах Богу в  трудную минуту. Когда было это? Видимо, ожесточил тяжелый путь псалмопевца, теперь ему не до любви к Создателю. Он несет свой вечный крест — вести свой народ и впрямую,  и духовно. И эту историю о своих робких мольбах  он рассказывает Богобоязненному, чтобы дать четкую инструкцию, как вести себя с грозным, безжалостным Богом, чтобы выжить: не лгать и не грешить. Вот тогда и будет надежда на милость.

Но если б зрил я ложь в себе, легко грешил, -
то разве был бы я услышан Небесами? -

о, нет!.. Моление мое недолго длилось -
Бог от меня не отвратил благую милость!


Псалом 67
Маленький шестьдесят седьмой псалом в поэтическом переводе Веры Горт очень красив.
Написан он размашистым шестистопным хореем.
Первые два четверостишия заканчиваются возгласом «Сэлла», срифмованным со второй строкой. Таким образом, обе строфы оказываются связанными одной рифмой: бела — Сэлла — смело.

Да коснется нас Божественная нега!,
пусть с таинственных окраин света бела
Кормчий Мира явит лик Свой с неба!
Сэлла!

…................................................
Чтоб Спасителя узрев, - мы жили смело.

А вторая и третья строфы тоже связаны между собой общими рифмами: поселеньям — наставленьям -  веленье — благословенье.

Пусть сойдет Он к городам и поселеньям!,
чтоб Спасителя узрев, - мы жили смело,
по его лишь справедливым наставленьям.
Сэлла!

В честь Его поток похвал не укрощая,
ибо таково людских сердец веленье,
слышим: поле изобильем урожая
говорит нам о Его благословенье.


Эти сквозные рифмы и переклички образов создают ощущение магии молитвы, рисуют ее мистическую мощь.



Псалом 68
Вдохновенный шестьдесят восьмой псалом в поэтическом переводе Веры Горт написан просторным четырехстопным амфибрахием и оставляет необычайное впечатление полета и широкого дыхания.
Четверостишия, с редкими вкраплениями двустиший и пятистиший, стройны, гармоничны. Ритм амфибрахия, украшенный трибрахиями и изредка акцентированный спондеями, настолько музыкален, что за ним угадывается мелодия.
И замечательно красивые образы талантливого поэта Давида в поэтическом переводе воплощены максимально заботливо.
Посвящен псалом ожиданию прихода Бога на землю к людям, как уже было когда-то во времена великого выхода из Египта, когда великие чудеса сопровождали в долгом пути избранный народ.
И начинается псалом красивым образом плавящегося воска. В оригинале эти строки звучат так:

Как развеивается дым, так Ты развеешь (их); как воск тает от огня, так пропадут грешники пред Богом.

В переводе эти образы сохранили свое торжественное звучание. Грандиозное явление Бога людям здесь акцентировано спондеем.

Объявится Бог и во весь встанет рост

Вторая строфа, поучение праведникам, неожиданно меняет рифмовку. Из мягкой перекрестной, рифмовка становится смежной, твердой, императивной. И при этом так красиво пропевается трибрахием слово «праведники»

А праведники... - вы свое торжество
от Неба не прячьте, воспойте Того,

В этом псалме в целом очень выразительны трибрахии, так любовно обволакивают они яркие образы.

Одаривая неимуших, от бед...
….............................................

С крылами, сияющими серебром.

Речь псалмовевца льется восторженным потоком. Поток этот настолько силен и стремителен, что возгласы «Сэлла» возникают не в конце строк, как обычно, а внутри фраз, рисуя благоговейный восторг Давида.

Когда проходил Он пред паствой Своей
песками пустынными, сэлла!, земля
шатнулась, и высь иссочилась над ней -
над Божьим Синаем... - дождем веселя.

Интересный образ всеобъемлющей Божьей победы нарисован Давидом. Бог настолько щедр в любви к своему народу, что радость победы вкушает и тот, кто уклонился от боя. Не объявляют его Давид с Богом ни предателем, ни дезертиром и позволяют радоваться со всеми.

И  тот, кто лежал меж камней очага,
не выйдя с копьем и мечом на врага, -
все ж, в долю войдет (хоть не выстоял бой),
голубку победы узрев над собой

с крылами, сияющими серебром,
и грудкой с зеленым и желтым пером.

«Голубка победы» - это находка Веры Горт.
В оригинале мы видим странную фразу, никак не объяснимую в тексте псалма:

(Даже) если лежать будете между камнями очага, крылья голубки покроются серебром, а перья — золотом зеленовато-желтым.

В поэтическом переводе эта удивительная голубка с сияющими крыльями становится образом победы.

Еще один великолепный образ, созданный Давидом и выразительно переданный в поэтическом переводе. Читаем в оригинале:

Зачем скачете вы (от зависти), горы холмистые?

Удивительно поэтическое вИдение Давида. Горы оживают и пытаются подпрыгнуть повыше, чтобы  Господь заметил их и выбрал для своего жилища. Но Бог выбирает скромную туманную гору Цион, где был дан закон Моисею.
И четверостишие разливается трибрахиями и поет на созвучных рифмах вместе со следующим двустишием.

Люд Торой одаривая, обещав
и в гурьбах — отступнических! - обитать...
Прислушайтесь! - сэлла! - ведь в Божьих речах
есть выход из смерти!.. Лишь недругов рать

голов не снесет: злых не смея прощать,
в их темя косматое метит праща.

Обращают внимание строки Давида о «косматом темени». В оригинале читаем:

Но Бог разобьет голову врагов Своих, темя волосатое ходящего в грехах своих.

Как видите, Вера Горт уточнила образ упоминанием о праще, ясно указывающим на Голифа.

Как ярко, детализированно видит Давид грандиозное шествие Адоная по земле. И собравшихся великих князей в сверкающих одеждах, и толпу людей ликующих, поющих, бьющих в тимпаны.
Зло и остро рисует Давид «ватагу тупиц», поклоняющихся отлитому из драгоценного металла божку.
В оригинале эти строки выглядят так:
Прикрикни на зверя, (что в) тростнике, на толпу быков могучих с тельцами народов, удовлетворяющихся слитками серебра.

В поэтическом переводе этот образ передан максимально точно. Глупые отступники оказались в одном ряду с животными, повинующимися своим звериным инстинктам.

Прикрикни на хищника, что в тростниках!,
на стадо быков!, на ватагу тупиц,
любующихся на литого божка!,
пред ним, душу тщась отмолить от греха,
а не пред Тобой!, упадающих ниц.

И заканчивается псалом призывом ко всему миру отдать Богу, «силу мышц и души». В этом поистине Божеская, безграничная любовь и щедрость Давида.


Псалом 69
Шестьдесят девятый псалом Давида в поэтическом переводе Веры Горт рисует нам духовную муку псалмопевца.
Нам сейчас достаточно трудно представить себе, как смог еврейский народ защитить и сохранить свое единобожие в языческом многобожном мире. Мы принимаем это как данность, как непреложный факт.
В этом псалме перед нами свидетельство о том, какой духовный подвиг совершили те, кто отстоял для своего народа эту веру.
Шестистишия псалма написаны разностопным анапестом, передающим живую интонацию прозы с помощью сложной меняющейся рифмовки и особых ритмических оттенков.
Начинается псалом  с выразительного образа подступающего к душе болота. И это ощущение ужаса   от того, что почва лишена надежности, исчезла духовная опора, так сильно, что последняя строка строфы почти лишена ритма спондеями и искажена внутренними рифмами. «Поток — с ног — Бог» Она оставляет ощущение срывающегося  голоса.

Выручай меня, Бог!
Ибо тихо подкралось болото
к оболочке души.
Ни на чем не стою. Дно — неплотно.
Грузной тины поток.
Валит с ног. Бог, спеши!

Чем дальше, тем сильнее внутреннее напряжение, и все чаще возникает в строках первый ударный слог, меняющий структуру анапеста.
В четвертой строфе ритм почти полностью перестраивается. Мягкий меланхоличный анапест становится энергичным дактилем с жесткой начальной хореической стопой.

Глуп я..? - грех сей кляня,
все ж молю: омут сделай мне бродом!
Слышишь?  - и-за меня
да не будут пристыжены сбродом
полагающиеся на Бога!
Бог-Воитель! - нужна лишь подмога.

В этой строфе Давид в отчаянии просит военной помощи у Бога, обращается к нему как к воителю. А ведь речь не идет о помощи на поле боя. Бой разразился на духовном уровне. Здесь враги создали вокруг Давида полосу отчуждения.

Братьям стал я чужой.
Враг, насмешкой Тебя беспокоя,
встал меж мной и Тобой.
Сыновьям нашей матери — кто я?..

И оканчивается эта строфа опять сбоем анапеста. Спондеи превращают его в двухсложный размер, подобный хорею и усиливают этот эффект своей срифмованностью.

Плач и пост — легок, прост. Бог, упреки

Этот сильный прием повторяется в центральных строфах. Каждая из них заканчивается строкой, где спондеи и внутренние рифмы задают собственный ритм.

Вынь!, успей!, взвей кистей своих мощью!

наглецов. Зрись Лицом! Выдь! - назло им.
Яд — в еде, жду глотка — уксус льют мне.


И по контрасту с этими жестко вырубленными строками сладостно и благоговейно поют на трибрахиях строки, обращенные к Богу.

Да не будут пристыжены сбродом
Полагающиеся на Бога.
…..........................................................

На жестокость вражды -
преисполненный благоволеньем,
Бог, ответь верным Божьим спасеньем!

В список праведников не вносимых, -
Ты из книги живых изыми их!

В одиннадцатой строфе и до конца псалма Давид уже не жалуется на обиды, он ждет и требует помощи Бога-Воителя, потому что изнемог в этой духовной борьбе.
Здесь опять ритм почти полностью превращается из анапеста в дактиль с первой хореической стопой. Жесткость ритма усилена и внутренними парными рифмами.

Бьют лежачих — Тобой пораженных,
пленных с бранных полей,
тяжко раненных, льстя глупым толкам -
бред больных выдают грубым толпам.

Неожиданно этот сильный, жесткий ритм вступает в конфликт с содержанием, как будто физическая слабость, на которую жалуется Давид, компенсируется духовной мощью и поэтическим даром, предназначенным Богу.

Я же - мучим и нищ,
мышцы слабнут... - Господь укрепит их.
Песнь! - Господь в наших бедах испытан -
Вот кого возвеличь!
Гимн мой Богу нужней — в дар убитых
коз, тельцов при рогах и копытах.

Великолепна пятнадцатая строфа. Распевный анапест первых строк вдруг исчезает в середине с явлением Бога. Спондеи совершенно меняют ритм.

Глаз не могут отвесть
безоглядно искавшие Бога -
не идет ли? … сверкнула дорога...
Близок Бог! Высь и твердь,
реки, море и все, что кишит в них,
воспоют Тебя, Друг и Защитник!

И последняя строфа, где Давид славит грядущий приход Бога, наполнен ликованием с  перечислением Божьих даров тем, кто остался ему верен. Радостный, восторженный ритм шестистишия, выплеснувшийся в бесконечном  «свой», разливается в конечном двустишии мягко и любовно:


Бог  - и град Свой, и сад Свой, и дом Свой
Даст рабам Своим в дар. Их потомство,

в дом входя, выходя за порог -
имя теплое вымолвит: Бог.



Псалом 70
Семидесятый псалом  носит название «Напоминание».
Вспомним, сколько мы уже видели псалмов-эпиграмм, памятных надписей. Вот еще одно напоминание.
Судя по содержанию, на первый взгляд, это напоминание Богу о страданиях Давида. Но Бог не нуждается в письменных напоминаниях. Этот текст должен напомнить о чем-то самому Давиду.
Самое интересное, что в оригинале этот маленький псалом представляет собой кусочек из 40 псалма, который рассказывал о муках Давида, преследуемого собственным сыном.
Значит ли это, что Давид заново переживает эти страдания и хочет напомнить себе о том, что помогло ему справиться с бедой?
В поэтическом переводе Веры Горт этот кусочек 40 псалма звучит теперь совсем иначе и получает новые оттенки значения.
Что происходит здесь? На первый взгляд батальная сцена, как и в сороковом псалме. Наступают враги, угрожают жизни Давида.
Поэтический перевод написан четверостишиями, в который чередуются двустопные и трехстопные ямбические строки. И краткость этих ямбов оставляет впечатление оборванности, задыхающейся, сбивчивой речи.

Бог, помоги!
Обескуражь врага!
Вот их шаги.
Вот их «Ага, ага!»

Лишь в третьей строфе впечатление меняется.

Да не кольнет ее
врасплох копье!
Бесстыдных, Адонай,
стыдом обдай!

С одной стороны упоминание о копье говорит о реальном бое. Но почему враг должен устыдиться? На поле боя это как-то неуместно. Устыдиться есть повод сыну, поднявшему руку на отца. Это ли имеется здесь в виду.

И четвертая строфа, наконец, освещает ситуацию под правильным углом. Речь идет о духовной борьбе, которой посвящен был 69 псалом, где Давид противостоял своим братьям. А здесь он напоминает себе о противостоянии с собственным сыном. И все это за право  верить в Единого Бога и нести эту веру людям.

Дабы спокойно мог
Тот, кто нашел Твой лик,
вскричать толпе, что Бог -
велик, велик.

А вокруг него то, что в 69 псалме Давид ощущал, как болото. А здесь перед нами поле боя, и Давид окружен врагом, перед которым беззащитен и физически, и духовно.

А я — душой открыт,
и неимущ, и наг.
Ты ж медлишь..? - взяв дворы,
уж на пороге враг.

Какой же помощи ждет Давид в своей духовной борьбе за единобожие? Как должен помочь ему Бог?
Возможно, доказательством своей силы, неким чудом, которое явит истину всем неверующим?



Псалом 71
Семьдесят первый псалом — это вновь мольба о спасении.
В поэтическом переводе это четверостишия, написанные мягким анапестом, а чередование в трехстопных строках женских и дактилических окончаний придают псалму оттенок жалобы, протяжного стона.
Фразы переливаются через границы строф. Это создает ощущение человеческих интонаций.

На тебя, Адонай, полагаясь,
избегу  твоего нарекания.
Лишь спаси! Прояви Божью благость!
Взяв к Себе, стань как крепость наскальная.

Тревожное душевное состояние передано и тяжело воспринимаемыми ассонансными рифмами:
в мир — робкими, примером — меркнуть, вблизи тебя — избавителя, зла мне — к славе

Мы часто наблюдали в поэтических переводах Веры Горт, как в моменты эмоционального подъема часто меняется анапест. Первый безударный слог акцентируется фонетическим ударением. Здесь мы тоже находим этот прием в пятой строфе, где в передаче речи заговорщиков ритм становится жестким, бьющим. Он подчеркнут и срифмованной анафорой

Вот уж лгут заговорщики громко -
«Царь-то — сам!» - не увидев вблизи — Тебя!
«Царь-то — стар!, озирается робко!,
Больше нет у него избавителя.

И в шестой строфе жалобный крик Давида совершенно разрушает ритм анапеста.

Адонай! Слышишь? Не отдаляйся!

Бесконечно длинная фраза  похвалы Богу тянется на три строфы, размывая их границы. Умело использованные ритмические переклички «день за днем, славу к славе» тоже создают впечатление бесконечности речи.
И заканчивается эта длинная хвалебная  фраза шестистишием.
Заметим, что вначале, где Давид жаловался и молил о помощи, фразы были короткими. Но вот Давид запел хвалу справедливости Бога — и фраза стала бесконечной, как будто псалмопевец открыл для себя источник силы в этом благоговейном обращении к Богу.

Мощно звучат заключительные строфы псалма, наполненные верой во всемогущего Бога и победу над смертью. Образ этого воскрешения по воле Бога - яркий, выразительный, непривычно материальный, для нас, воспитанных на христианской символике.

Изыми!, из земли — вырой, вытащи!,
опозорив желающих зла мне.
Ждут убийцы во вражеском стане
От Тебя, Эль, предательской выдачи
им — души моей... на растерзанье...

И заканчивается псалом трехстишием, связанным общей рифмовкой с предыдущим пятистишием:

вытащи — выдачи — выручки.
Зла мне — стане — растерзанье — в осанне -  сказанье.

Таким образом, заключительное трехстишие становится частью пятистишия, контрастируя с его содержанием. Это противопоставление жестокости убийц и справедливости Бога становится заключительным аккордом, подводя читателя к выводу о том, что победа с Божьей помощью будет одержана.


Псалом 72
Семьдесят второй псалом создан Давидом для сына Шломо, Соломона, будущего великого царя-мудреца.
В поэтическом переводе Веры Горт этот псалом звучит удивительно.
Ритмическая структура его, имитирующая прозу, очень сложна. Дело в том, что не только прозу имитирует этот стих, но и тонкую игру интонаций отца Давида, умиленно любующегося маленьким сыном.
Здесь строки анапеста нарочито разностопны: от коротких одностопных строк, до трехстопных. И перекликаются они на первых вгляд беспорядочно. Но чаще всего одностопная строка завершает строфу, как будто допел отец маленькому сыну очередной кусочек мелодии и перевел дыхание, чтобы продолжать свою песню.

Бог мой, доводы Божьи Свои,
справедливость Свою -
в сердце царского сына всели!,
дай царю!,

И строфы различны: от трехстиший до семистиший. И тоже чередуются они между собой вне ритма, в зависимости от содержания, как абзацы в прозе.
Замечательна лексика псалма. Добрый любящий отец подбирает для сына понятные образы, рассказывает о сложных для ребенка ситуациях забавно разговорным языком, растолковывая сложные понятия.

Дабы правил он — то есть судил -
сердцем так,
чтоб бедняк -
перемены судьбы
ждал на днях,
а грабитель — чтоб хищный свой пыл
остудил.

Прекрасна центральная часть псалма. Давид рассказывает сыну чудесную сказку о его будущем, сам любуясь этой картиной.

Царский сын!..
Вот он сходит на скошенный луг,
словно дождь,
словно капель блестящая гроздь, -
и целебная сырь
избавляет от мук
все вокруг.

В этой нежной отцовской песне вдруг устанавливается ритм — четыре гармоничные четверостишия. Три из них изящны и музыкальны: три строки трехстопного анапеста завершаются строкой одностопного анапеста, превращенного начальным спондеем в двустопный хорей.

Процветет при нем  - преданный, свой.
И пребудет елейный покой,
жив покуда в расселинах туч
лунный луч.

Второе из этих четверостиший иное по форме. Оно открывает восторженное провидение Давидом будущей славы сына. Это четверостишие открывается одностопной строкой, акцентируя для читателей особое значение этих слов.

Сын царя!
Власть от моря до моря — твоя,
от реки — до хребта, чьи края
окаймляет заря.

В поэтичных мечтах Давида весь мир почтительно склоняется перед его сыном, и отец любуется его будущей славой. Но не забывает и лукаво усмехнуться. Посмотрите, какую тонкую иронию нашла автор поэтического перевода Вера Горт в скупых строках оригинала: «и поклонятся ему все цари, все народы будут служить ему».

Шевы, Севы, Таршиша цари
дорогие оставят дары -
хоть на службу себе их бери! -
столь добры!

Поучение Давида сыну дано в очень мудрой форме. Он не диктует сыну, как должен поступать мудрый правитель. Он просто не выражает ни малейшего сомнения, что сын таким правителем станет, и приглашает сына полюбоваться будущим царем Соломоном. А общая рифмовка этих строк, как бы впечатывает эти картины в сознание и ребенка, и читателя.

ибо ты им покажешь пример,
отзываясь на вопль бедняка,
чья протянута к хлебу рука.
Робких — скроешь ты наверняка
от врага,
кровь их — крови твоей дорога.

И великолепная картина цветущего мира, который будет любить, нежить и согревать царя Соломона. Сколько звучит в этих строках отцовской любви!

Завтра имя твое
согревать станет сад и жилье
легким солнцем; сойдется к тебе,
вплоть к твоей приживляясь судьбе,
нежно благословляясь тобой, -
люд любой.

Обращением к Богу с просьбой одарить его сына великой справедливостью начинается этот псалом. Обращением к Богу и заканчивается в ликующих торжественных словах благодарности Прародителю чудес. А за этими словами слышим мы и благодарность великому Творцу за счастье отцовства.

Псалом 73
Перед нами семьдесят третий псалом, созданный псалмопевцем Асафом. Мы уже встречались с этим автором в пятидесятом псалме. Мы помним его, как сурового, аскетичного праведника, исступленно преданного Богу.
В поэтическом переводе Веры Горт этот псалом, написанный тяжелым шестистопным ямбом, звучит мощно и безжалостно к миру и к самому себе.
В этом поэтическом переводе каждая деталь передает страстную силу псалмопевца с такой яркостью, что ощущается его пронизывающий взгляд на мир.
Сложное построение фраз оставляет впечатление, что говорит в великом волнении человек, который привык к молчанию. Фразы с трудом связываются, часто обрываются, не закончившись, теряя значимые части. Язык псалмопевца странен, но грубо выразителен.

Трудиться? - где там! - пальцем сноб пошевелит едва ль,
высокомерием объят — как в ожерельях.

Утопли в пакостях своих — как в облачениях,
глаза их выпучены — вытолкнуты жиром -

Пред вами речь ведут — надменно, сверху, с облака,
живут, не сердцем, не душой, а — языками, -
на языках по миру ходят...

Трудно воспринимаемые ассонансные и диссонансные рифмы придают речи псалмопевца какую-то первобытность, мрачную мощь:

Израилю — свежих ран терплю,  позавидовал — пошевелит едва ль,
как в облачениях — овец, вещей, семян

Гневно, беспощадно к самому себе на рокочущем, рычащем звуке «р»в сочетаниях с согласными повествует Асаф в первой строфе о своем грехе: зависти к благоденствию порочных, которым так хорошо живется на этом свете, что и смерти они не боятся.

Воистину Бог добр.., Бог исто добр к Израилю,
а к тем из нас, чье сердце чисто, - добр ретиво.
Ко мне же..., я ж.., я словно боль от свежих ран терплю,
скользя стопой по луже липкой крови , ибо

я — благоденствию порочных позавидовал.


Страшный грех свой видит Асаф  в сомнении в справедливости Бога. Перед нами знаменитая, так и не решенная человечеством за тысячи лет, проблема теодицеи. Тот замкнутый круг, из которого так и не нашлось выхода. Если Бог все знает и допускает такую несправедливость, значит, он лишен праведности и милосердия. Если Бог не знает, что творится среди людей, то он не всеведущ.
И это сомнение так ранит душу Асафа, что он словно скользит «по луже липкой крови». И только ответственность перед сыновьями удерживает его от падения. Так Асаф с исступленной откровенностью разоблачает себя перед Богом.

И вправду: зря я руки омывал в невинности
и сердце наставлял, внушая: будь, мол, свято!

И пожираем был я давним бедствием,
возобновляющимся с каждым новым утром,
но все ж, переметнувшись в стан к счастливым бестиям,
я предал бы сынов...

И вот от, выход из замкнутого круга — истина Асафу открылась. Благоденствие порочных — это ловушка:

На скользкий скат Ты ставишь их, дабы скатились в щель -
в глубь — в ад — во власть когтей чудовищ, хватких, цепких.

Великолепный образ прозрения истины передан выразительным сравнением с перекличкой созвучий:

…. Как остатки жутких снов
мы гоним прочь, их не пуская в наше бденье, -

так образы тех крикунов в Ерушалаиме
Ты унижаешь и уничтожаешь, Бог  мой.

Это прозрение дает Асафу силы бороться за свою праведность и невинность. И последние строфы псалма — вдохновенная благодарность за счастье жить с Богом в сердце.

… От мук,
пускай, пока живу, изнемогает сердце!
Пока Ты в нем  - крепки колени, крепок дух.





Псалом 74
Семьдесят четвертый псалом , созданный псалмопевцем Асафом, носит название «Размышление».
В поэтическом переводе Веры Горт он написан суровым, чеканным пятистопным ямбом.
Повествует этот псалом о страшных временах, о пришествии врагов, которые уничтожают святую веру. И Асаф обращается к Богу с горячим призывом вмешаться и защитить — не жизни людей, но их святыни.
Стих псалма при всей его суровости красив и величественен. Асаф призывает Бога на помощь, как равный ему, осознавая свое право: он защищает святое.

Зачем, Господь, Свою былую паству
в угаре воздымившегося гнева
Ты отдалил от сердца понапрасну?,
Ты, по горе Цион сходящий с неба

Описывая разрушения, Асаф живописен и выразителен. Он призывает Бога ощутить на себе, всеми человеческими чувствами, боль разрушения. И эта боль, как сквозь сжатые зубы, ощущается в пронизыващих эту строфу щипящих звуках.

Стопами ощути щепу и щебень
разваленных врагом Твоим святилищ!,
рычанье вражье улови сквозь щели
былого Храма!, в коем ныне — темень,
а прежде — тихо фитили светились.

Прекрасно сравнение варварства врага с размахом дровосека. Псалмопевец, как искусный художник, создает узнаваемый образ.

Как дровосек, войдя в лесную заросль,
срубает сучья со стволов — так в Храме,
топор взяв в руки, молот либо заступ,
сбивает враг со стен лепной орнамент.

Кульминационная строфа псалма, пятое четверостишие, так переполнено скорбью и гневом, что спондеи совершенно искажают ямб, акцентируя начальные безударные слоги.

Враг губит всякую твою обитель.
Сжечь скамьи для собраний наших Божьих,
смыть наши знаки кличет осквернитель
всего святого... Бог!, когда уймешь их?

И вдруг после шестой строфы в воспоминаниях Асафа о былой близости Бога со своими народом резко меняется рифмовка. Двустишия со своей парной рифмовкой как будто рисуют тяжелую поступь Бога, побеждающего чудовищ. И этот четкий ритм тяжелых шагов подчеркнут синтаксическим параллелизмом фраз:
«Ты,  раздробивший...» - «Ты, поперек теченья ручьи иссекший...» - «Ты, сузивший...». И приходит этот перечет великих деяний Бога к итогу: «Ты создал, Боже...» Перед нами грандиозная картина Божьего величия, меняющего мир ради своего избранного народа.
И заканчивается эта картина неожиданным указом Богу, повторенном на святом языке: «зхор зот!» - помни это!

Поразительна смелость третьей части псалма. Асаф в своем праведном гневе и скорби беспощаден и к Богу. Укоряя его за бездействие, псалмопевец создает выразительный образ голубя, отданного хищнику. В оригинале эта строка звучит следующим образом: « не отдавай зверю душу голубки Твоей»
В переводе Веры Горт Асаф более настойчив в своей параллели:

В пасть зверя не клади голубку!, ибо
она — и мы, Твой люд, - одно и то же.

И этот образ беззащитности вызывает у Асафа новый упрек Бога в нарушении его собственного завета:

Живи меж нас! Перечитай завет Свой!


И в великолепной заключительной строфе псалма перекличка созвучий создала образ возрождения, воссоздания святого мира, «- ста-» в различных сочетаниях пронизывает стих.

Отстаивая лозунг Свой и дело!...
Все тот же говорок в мятежном стане,
что донимал Тебя осатанело...
Бог..!, ропот восстающих — непрестанен..!


Псалом 75
Семьдесят пятый псалом, созданный Асафом, носит название «Не рушь».
Этот псалом нам уже заочно знаком. Это песнопение так хорошо знал и любил Давид, что свой 58 псалом-эпиграмму создал на мелодию этой песни Асафа.  И вероятно, не случайно. Что-то есть в этом псалме, что должно перекликаться с творением Давида.
Ритм этого псалма в поэтическом переводе Веры Горт довольно сложен. Его ритмичные шестистишия написаны четырех- и трехстопными анапестными строками.
Здесь мы находим характерные для Асафа, каким представляет его нам Вера Горт, ассонансные, тяжелые для восприятия рифмы, создающие впечатление суровой и величавой речи.
Рифмуются между собой строки в меняющемся из строки в строку порядке. Часто срифмованные строки оказываются далеко друг от друга, так что рифмы ускользают от восприятия.
Зато внутри строки наполнены созвучиями и аллитерациями, что еще более усложняет ритм.

Тайный!.. Явный!.. Неявный!.. - мы славим Тебя!
Явь — одно из имен Твоих, имя Твое
явно на ухо шепчется воздухом.
Быль давно поросла бы дремучим быльем,
если б старец не сказывал стайке ребят
о порядке, из хаоса созданном

Здесь сложный, имитирующий прозу, ритм создает ощущение неземной глубины и миров, откуда Бог приходил к людям.
Асаф не дерзает говорить от имени Бога, он передает Божьи речи через рассказ некоего мудрого старца. Этот красивый образ — находка Веры Горт.
В оригинале Асаф локаничен. Он пишет: «Рассказывают о чудесах Твоих». И тут же начинает говорить от имени Бога.
В поэтическом переводе это целая живописная картинка, в которой старик рассказывает детям о Священной истории, о Боге и сотворении мира. И так оправданно звучит в его устах эта речь от имени Бога — она так понятнее детям.
А речь идет здесь о делах далеко не детских: о грядущем страшном суде и конце света.
И снова строфа наполнена внутренними рифмами и созвучиями, которые при сложной для восприятия рифмовке, создают впечатление внезапно зазвучавшей  мистической, потусторонней речи,
….................Еще говорят,
пригрозил Ты, мол: «Выберу Я день из дней
для суда над землей справедливого:
мир по швам расползется, умрет все подряд:
поросль гряд, живность стад — сэлла! - племя людей...

И человечество заслужило эту кару за свою надменность и самолюбование. Это дано в образе выросших рогов, древнем символе могущества.

Не бесчинствуйте! - Я нечестивых просил,
уговаривал: не воздымайте рога!,
унижая в речах собеседника.

Высший Божий суд над людьми дан в еще одном ярком образе: чаши с вином как символе соблазна. Божья чаша с вином  должна стать испытанием: грешники не смогут удержаться от этой ловушки. И в их опьянении явится правда о каждом, и каждый будет наказан по заслугам.

Ибо чаша с вином есть у Господа:
опьянеют беспутные до дурноты,
даже дрожжи со дня опрокинут во рты...
Выпьем все! - хоть приправа и горькая

в сей настойке — чтоб выявить тех, кто лукав,
во хмелю — кто опасней любого врага.
Интересно перекликается этот образ с апокалиптическим пророчеством христианства, где перед концом света человечество должно впасть в катастрофический соблазн.


Почему псалом назван «Не рушь»? К кому обращен призыв? Это мольба Богу об отмене страшного приговора всему миру? Ведь достаточно этого волшебного хмельного напитка, чтобы отделить грешных от праведных. И обломать грешникам рога.
Если вспомним 58 псалом Давида, то и там идея та же. Справедливый Божий суд каждому воздаст по заслугам:
А благой, видя правую Божью месть, -
землю с ног смоет кровью порочного
и шепнет: суд-то есть.., Бог-то есть...

Псалом 76
Семьдесят шестой псалом написан тем же суровым псалмопевцем Асафом.
Для передачи этого произведения  автор поэтического перевода Вера Горт выбрала красивую и сложную форму из чередующихся шестистиший и четверостиший, структуру, напоминающую песенную. Ведь этот псалом и создан для хора и оркестра.
Шестистишия тоже в свою очередь состоят из чередований четырех трехстопных анапестных строк и двух одностопных, чаще всего с первым ударным слогом. И рифмовка — сложная, уже знакомая нам по псалмам Асафа в переводах Веры Горт, где рифмованные строки расположены далеко друг от друга и рифма с трудом угадывается.

Адонай, в Иудее живущий,
ведом всем,
Кто в Израиле  - Бога исконней?
Был Шалем
знаменит Адонаевой кущей,
днесь Господня обитель — в Ционе.

В трех четверостишиях с кольцевой рифмовкой внешние строки — трехстопные анапесты, внутренние — одностопные.

Здесь — зарницеподобные стрелы,
щит, кинжал -
Бог сломал,
сделав войны бесцельными. Сэлла!

Речь в псалме идет о страшном, грандиозном могуществе Бога, своей волей останавливающего войну, сделав воинов обеих сторон неспособными к бою.
Странный ритм смены трехстопных и одностопных строк завораживает, создавая ощущение отрешенности, практически транса. Это напоминает о том внезапном гипнотическом сне, в который погрузились враждующие стороны. В этом ритме и восхищение и священный ужас перед Божьим беспристрастием и справедливостью.

И странная, удивительная фраза Асафа, которая в оригинале звучит так:
«Ибо гнев человека восславит Тебя, остаток гнева укротишь Ты». В ней какое-то мистическое прозрение о ничтожности и беззащитности человека с его смешным маленьким гневом перед величием Бога.
И в поэтическом переводе эта фраза передана очень выразительно:

Адонай!, даже гнев человечий
чтит Тебя, -
правь!, излишки греховного гнева
истребя.
Люд!, расплачиваясь с Безупречным,
шли дары и посулы для Неба!,

Псалом 77
Семьдесят седьмой псалом, созданный Адамом, полон жалобной мольбы.
Как видим, не всегда Асаф суров и величественен. Ему, как и Давиду, свойственны минуты слабости и отчаяния, чувство покинутости.
Для создания этого образа автор поэтического перевода Вера Горт выбрала дактиль. Обычно легкий и чуть легкомысленный, этот размер здесь придает ощущение жалобной беспомощности.
Чередуются в четверостишиях длинные четырехстопные дактили с короткими, двустопными, будто оборванными.

Голос мой — к Господу, вопль мой — к Нему:
Боль мою чуй!
Раны сочащейся сам не уйму -
Бога ищу.

Трогательное ощущение слабости человека, известного нам своей силой духа, возникает и из-за несочетаемых стилистических форм.
Лексика то нарочито разговорная:
«боль мою — чуй», «твой я иль чей?», «Бог — навсегда ль?», «ан беда стопорит звук».
То она высоко книжная, архаичная: днесь, вежды, длань, истый.

Красивый образ создан Верой Горт в передаче трудно понимаемого оборота в оригинале:
«боль моя — это изменение десницы Всевышнего».
В поэтическом переводе это звучит так:

Сэлла! Ты длань снял с плеча моего -
жить больно мне...

И затем Асаф вдохновенно поет о старых временах, когда Бог был милостив и творил истинные чудеса, меняя мир, чтобы спасти свой любимый народ.

Между послушно разверзшихся вод -
вижу: идешь!!! -
стрелами молний сверкал небосвод,
струями — дождь.

И напоминанием Богу и самому себе о Моисее и Аароне псалом заканчивается. Псалмопевец уже не возвращается к жалобам и ничего не просит для себя. Он как будто вернул утраченные силы в картинах истории своего народа.

Ты это был, а казалось — Моше
и Аарон.

В самом деле, если сам Бог вел свой народ через те невиданные испытания, то не стоит ли за испытаниями Асафа также Божья десница?

Псалом 78
Семьдесят восьмой псалом Асафа — это проповедь, поучение на основе эпизода Священной истории.
Только что, в 75 псалме, Асаф рисовал для нас живописную картину о старце, рассказывающем детям о славных древних делах. Может быть, Асаф нарисовал в этом образе себя? Может быть, здесь, в 78 псалме, одна из тех историй, которые он рассказывал людям, детям или взрослым?
В поэтическом переводе Веры Горт эта проповедь написана длинным четырехстопным анапестом с дактилическими окончаниями. Размер этот в псалме усложнен имитирующими живую разговорную интонацию деталями. Вне ритма возникает в начале строк хореическая стопа. Вне ритма появляется вдруг вместо дактилического окончания дополнительная ямбическая стопа.

Дабы не были боле потомки — как предки их -
поколением буйным, сердца не упрочившим,

В целом этот сложный ритм псалма в поэтическом переводе замечательно передает ритм оригинала, который ощущается даже в подстрочном переводе.
Псалом наполнен внутренними рифмами, созвучиями и аллитерациями, еще более усложняющими ритмический рисунок. При этом возникает новый тонкий и сложный оттенок артистизма. Перед Асафом слушатели, и он делает свой рассказ о трудных для понимания и осмысления событиях максимально понятным и занимательным для слушателей.


Книгой правил «как жить»  одарил Бог Яакова -
Дал Израилю Тору, с которой за родом род
убеждался бы люд, что воистину: Бог — оплот
всем, кто грешен, кто свят, Бог — спасенье для всякого.

О чем  идет речь? В чем  смысл проповеди? Асаф объясняет слушателям, почему настали для народа такие тяжелые времена, почему отвернулся от них Господь.
И псалмопевец нанизывает факт за фактом, сталкивая в неразрешимом противоречии доброту и милосердие Бога с неблагодарностью и лицемерием  людей.

Описывая чудеса спасения народа из египетского плена, Асаф вдохновенен. Стих его из четверостиший разрастается до семи строк, в ритм вклиниваются короткие двустопные строки, создавая эмоциональное напряжение. Фраза, не удержавшись в пределах семистишия, переливается в следующее четверостишие. И там, в целом ряде внутренних рифм и аллитераций, стих выплескивается, как поток, который он описывает.

Воды моря поставил — две водных стены воздвиг,
дном сухим череду  беглецов протащил меж них,
лишь потом — залил брод,
стиснув вновь толщи вод,
дабы смять в них погоню Паро. Вечносущий влек -

вел, волок — беглецов, днем — обернутый облаком,
ночью — пламенем. Воду в пустыне из скал достал,
торкнув посохом в них, - и спустился поток ползком,
и в песках стал рекой. Пили вдоволь и млад, и стар!

Итак, Бог обнажает морское дно, чтобы дать беглецам уйти, и добывает для них воду из скал в пустыне. Интересно, что имени Моисея, Моше, при этом Асаф и не упоминает. Для него все эти чудеса только самим Богом творились.

А как же люди отозвались на эту Божью щедрость?
Ритм тут же меняется. Чеканные двустишия будто припечатывают человеческое невежество:


Пуще прежнего ныли, издевкой — над Ним -  греша,
вожделела в них к хлебу и к блюдам мясным душа.

Великолепно найденное здесь автором поэтического перевода ироническое противоречие высокого «вожделела» и официально-рекламного «к блюдам мясным» рисует нам Асафа, как великолепного рассказчика, умело создающего настроение аудитории.
Чуть дальше мы опять наткнемся на это ироническое обыгрывание лексики официального стиля, как иллюстрацию человеческой пустоты и примитивности:

Люд не вник ни в одно доказательство яркое
в пользу Бога...

Бог в ответ на человеческую неблагодарность удерживает гнев и творит новое чудо: дает людям пищу, и небесную манну, и падающих с неба усталых птиц.
Люди едят и от жадности гибнут — так очищается народ от алчных.
Но и выжившие злы и лицемерны.

И в ответ на их лицемерие следует прекрасное двустишие, наполненное внутренними рифмами и аллитерациями, поющее выразительным трибрахием:

Он же — милостивый — многократно прощая грех,
им не мстил, терпеливо от них отвращая гнев.

Новые чудеса творит Бог, чтобы остановить погоню, насылает на Египет всяческие беды. А свой народ ведет в землю обетованную.
И что же делают неблагодарные люди? Возвращаются к идолопоклонству.
Блестяще обыграна в поэтическом переводе сложное для нашего понимания метафора оригинала: «И отступили они, и изменили, как отцы их,превратились в лук обманчивый...»
В переводе эта метафора не потеряла своего значения, лук остался луком, оружием, но и оказался связанным с глаголом «лукавить»:
И в довольстве живя, люди с Богом лукавили,
были луками, четких мишеней не знавшими.

Умело выстроив факты, Асаф доказывает своим слушателям правоту Бога, покинувшего неблагодарных людей. Но тем сильнее радость псалмопевца, когда он описывает возвращение Бога, чтобы помочь своему народу в трудную минуту. В этой фразе, построенной на спондеях и внутренних рифмах, совершенно перестроивших анапест, слышится ликующий крик Асафа:
Бог таков!  - и врагов смел перстов легким манием.

И заканчивается псалом благоговейным  славословием Давиду, взятому Богом «от овечьих загонов и дойных коров», истинному помазаннику Божьему, им выбранному на счастье народу.


Псалом 79
Семьдесят девятый псалом псалмопевца Асафа печален. Повествует он о разрушении Иерусалима и его святыни, храма.
Скорбно-величавый тон этого псалма передан автором поэтического перевода Верой Горт шестистишиями, написанными тяжелым шестистопным ямбом.
 Первая строка псалма пятистопная. Эта ее усеченность в сравнении с последующими строками создает впечатление эмоционального напряжения, прозвучавшего в начале и продолженного глубокой безысходной печалью.
Два пиррихия подряд превращают третью строку в стон, а в следующей строке акцентом спондея нарисована страшная картина гибели народа.

Господь, пришли чужие в Твой удел,
и осквернили Твой святой и тихий Храм,
и превратили Иерусалим в руины,
и отдали на корм орлам скоп мертвых тел
рабов Твоих, на растерзанье их — зверям,
а кровь, как воду, на питье — стеблям равнины...

Мольба Асафа Богу передана очень выразительно. Он то в отчаянье требует ответа:
Доколе, Бог, столь будешь строг? - ужели вечно?

И здесь два ярких акцента, спондей на слове «столь» и внутренняя рифма «Бог-строг», придают этой фразе напряженно-трагичное звучание.
Это яростное требование от Бога ответа сменяется в следующей строфе раскаянным стоном, который изображен здесь двумя пиррихиями.

О, не напоминай нам преступленья предков.

В четвертой строфе голос Асафа крепнет. Созвучные рифмы, откликающиеся и внутри стиха, придают стиху почти физически ощущимый вес, давление:
 Бог — ох — кровь — вздох — в ров — урок.
А сдвинутый ударный слог в третьей строке на начальном слове Бог жестко отмечает гнев псалмопевца:
Бог!,  семикратно взрежь мечами вражье лоно.

Теперь стих становится чеканным, твердым, пронизанным жестким «р» и лишь в самом конце строфы изливается стоном пиррихиев:

А мы — мы Твой, преподанный врагам урок
передадим из рода в род — подробно, полно!.
Хоть и перечислять своих погибших — больно.


Псалом 80
Восьмидесятый псалом Асафа носит название «Запись на папирусе».
Для поэтического перевода Вера Горт выбрала очень редкий размер — пятистопный дактиль. Здесь энергия и легкость дактиля максимально утяжелены, приземлены многостопием.
И этот размер выбран не случайно. За основу взят ритм первой строки подстрочного перевода, и эта строка использована в поэтическом переводе почти точно.
В подстрочнике мы читаем:
Пастырь Ййсраэйля! Внемли, ведущий Йосэйфа, как овец! Восседающий на керубах, явись!

В в поэтическом переводе это звучит так:

Пастырь Израиля!, внемли, ведущий Иосифа,
словно овцу!, на керубах Своих восседающий!

Этот тяжелый размер ритма рисует нам глубокое сосредоточенное раздумье, печальный монолог, обращенный к Богу.
Но ритм такого длинного дактиля постоянно искажается внеструктурными конечными ударными слогами, имитирующими разговорные интонации.

Боже!, к Менаше приди, к Биньямину, к Эфраиму!
Мощь пробуди Свою, длань протяни, воссияй лицом!
Нас, перекормленных хлебом обиды с приправой мук,
делят соседи, грызясь из-за нас. Это явь иль сон?

В третьей строфе псалма рождается удивительный образ, на котором строится весь стих. Беззащитный народ, верящий в единого Бога среди языческих племен, псалмопевец сравнивает с хрупкой лозой винограда, которую сам же Бог вывез из Египта и укоренил на обетованной земле. Бог растил ее и лелеял — и вдруг сам сломал ограду и отдал лозу на съедение животным лесным и степным.
И боль, и бессмысленность, и трагичность в этом образе.
Появление образа в третьей строфе очень красиво. Конец последней строки второй строфы повторяется в начале третьей строки, будто открывается занавес.
И с появлением этого образа в третьей строфе появляются новые ритмические элементы.
Перекликаются между собой конец второй и начало третьей строки.
Перекликаются между собой вторая и четвертая строки -  в рифму включаются целые словосочетания: «с мест... людей — бездну дел».
Вся четвертая строка построена на внутренних глагольных рифмах.

Явь иль сон, Боже — лозы Твои виноградные?
Ты из Египта рассаду принес, стронул с мест... людей!,
ей отдавая грунты наиблагоприятные,
Ты посадил, углубил, укрепил ее — бездну дел.

Странный ритм создан и в последней строке 4 строфы. Спондей вместе  с повторяющимся «Ты» создает тяжелый набатный укор самому Богу:

мстишь Ты зря!, тын ее Ты проломил: ветки лучшие

Совершенно меняют ритм спондеи и в пятой строфе, создавая имитацию живой речи. И опять образ усилен внутренней рифмой.

Видишь? - обгладывает вепрь лесной, слышишь? - зверь степной

Этот ритм продолжается и в шестой строфе и здесь отмечает особенно эмоциональную, трогательную строку:

выхолил, взвил! Рос я, Ты — справа был! Днесь — сторицею

Заканчивается псалом замечательно красивой фразой с внутренней рифмой.
Эта фраза имеет особое значение в оригинале. Она повторяется трижды и звучит так:
Возврати нас и воссияй лицом Твоим, и будем мы спасены!

И в поэтическом переводе эта ключевая для псалма фраза украшена созвучиями имен Бога и внутренней рифмой:

Эль! Элогим! Появись! Помоги! Воссияй лицом!

Псалом 81
Изысканно красив восемьдесят первый псалом Асафа. Здесь псалмопевцу на первый взгляд изменяет его обычная суровость и аскетичность. Он ликует, он открывает великий праздник Пасхи!
В поэтическом переводе Веры Горт настроение светлого праздника передают гармоничные четверостишия, написанные певучим четырехстопным анапестом, в котором  мужские окончания ритмично чередуются с дактилическими, нежным и распевными.
Стих наполнен музыкой. В эту новолунную ночь весь мир поет:

Восклицайте певуче Владыке Яакова!
Возносите напев, ударяя в тимпан,
повторяя на скрипке его, дабы ласково
вновь излить!... Новолунная ночь темна...

И среди такого сказочного праздника совершенно естественен голос Бога, который говорит с псалмопевцем.
Здесь удивительная игра. В оригинале псалмопевец приводит речь самого Бога, отмечая, что не понимает этот язык. Как бы не осмеливается объявить о своем понимании — это было бы слишком дерзко.
Язык, которого не понимал, услышал я.

В поэтическом переводе эта сложная двусмысленность выражена так:
Слышал я, мне с Небес неземным языком
голос рек....
Момент непонимания языка Бога здесь обойден.
О чем же говорит Бог с людьми? Продолжается тема восьмидесятого псалма. Бог бережет и защищает свой избранный народ.
Неземная речь Бога передана удивительной игрой созвучий, создающих иной, уникальный ритм:
… от участи гибельной
спас не раз, слыша вас и сквозь рокот громов...
Сэлла! Слушай, народ мой!, дай предостеречь,
уберечь тебя, люд, сокровенное высказав!
Если б вник ты в воистину вещую речь!..

В речи Бога звучит и отеческая нежность, и снисходительная жалость. Но постепенно перерастает она в скрытый гнев и обиду.
Безжалостно припечатано рифмами и спондеями человеческое ничтожество:

Люд!, подобен ты трусу, всегда безутешному, -
дал воды! - дам еды, шире рты! - ешь, пей, пой!
Будешь полон с лихвой!...

И в шестой строфе мы вдруг встречаем знакомое. Это находка Веры Горт. Так отмечено тематическое и композиционное сходство с 75 псалмом, который носит название «Не рушь». Там так же передана речь Бога, который говорит об уничтожении недостойного Божьей любви мира людей.
И в 81 псалме это «не рушь» возникает, как укор человечеству, как печальный итог любви Бога к своему народу. И акцентирован образ троекратным «лишь»:

…. лишь с моим вещим голосом
связь не рушь! - лишь последуй за мной! - верь!.. - но ты
не послушался, веря лишь собственным домыслам, -
Я вернул тебя, люд, на тропу суеты -

И весь псалом из радостно-праздничного вдруг обретает иное, трагическое звучание. Поздно праздновать родство человека с Богом — связь утрачена.  И Бог сокрушенно и печально повествует о том, какой могла бы стать жизнь человека, не будь он так глуп и низок.
И опять созвучие внутри строк рисует неземную речь Бога, Его высокую скорбь. Рифма начальной строки с дактилическим окончанием тянется в выросшей до шестистишия строфе, как эхо.

Покорив, покарав всех твоих притеснителей
вечной карой — за то, что бессмысленно злы,
за презренье ко Мне, - Я б заставил хулителей
раболепствовать жалко у ног победителей..,
а тебя — тучным «житом» - «хитой» бы живительной -
сытил впрок.., - медом, выжатым Мной из скалы..»

Псалом 82
Очень сложен и своеобразен ритм восемьдесят второго псалма Асафа, имитирующий живую разговорную речь. Здесь Асаф предстает перед нами еще и яростным публицистом, трибуном. Он язвит и обличает.
Поэтический перевод этого псалма написан Верой Горт четверостишиями, где чередуются двустопные и пятистопные строки, создавая странный ритм с неожиданными паузами.
Так первая строка псалма заканчивается союзом «Но», да еще и первым словом новой фразы, которая продолжится во второй строке. Этот переход на новую строку заставляет нас делать паузу, превращая это «Но» в риторическое восклицание.

Средь судей — Бог. Но
лгунам и плутам потрафляя смело,
все судьи бойко
хитрят при Нем, улики пряча... Сэлла!

А как своеобразны и дерзки рифмы:«Бог. Но — бойко», «Божьи — вельмож!, и»
Они создают впечатление гневного вызова Небесам.
Яростная и язвительная речь Асафа направлена против неправедных судей. Но начинается псалом с незыблемого: «Средь судей — Бог». И, обличая судей, Асаф неизбежно призывает к ответу и Бога.
И какая беспощадная ирония звучит в четвертой строфе:

Скажу: да, Божьи
вы сыновья!, впрямь ангелы!, вы — вроде
царей!, вельмож!, и -
как все они — падете, иль помрете

Пятая строфа начинается с гневного требования, обращенного к Богу. Вся фраза из односложных слов звучит, как набат:

как все... Бог, встань же!

И заканчивается псалом взволнованным и проникновенным требованием Асафа  Богу  быть в ответе за каждый суд над человеком:

Твое мы царство,
Ты нас наследуешь, навек мы — вместе...

Псалом 83
Восемьдесят третий псалом Асафа в поэтическом переводе Веры Горт написан бесконечно длинным шестистопным дактилем.
Такой длинный размер, где рифмы расположены далеко друг от друга и воспринимаются с задержкой, еще более замедляя темп повествования, использован, чтобы передать молитвенное, медитативное состояние псалмопевца Асафа, взывающего Богу о помощи.
Это состояние передает и рифмовка. Псалом написан двустишиями, это усиливает гипнотическую монотонность стиха.

Бог!, да не будет покоя Тебе!, не блаженствуй в покое!,
и не молчи! - ибо ропщут враги, замышляя плохое.

Строфы-двустишия в основном обособлены и грамматически. Лишь в середине псалма фразы начинают расползаться на два двустишия. И каждый раз эти длинные фразы имеют особый смысл в повествовании.

Пятое и шестое двустишия — это перечисление окруживших врагов. Монотонная ритмичность создает страшное ощущение: весь мир ополчился на избранный Богом народ.

Единодушны враги и в скрепленье союзов — поспешны.
Вот уж шатры эдомеев, и ишмаэльтян, и Пелешет,

и Амалек, и Моав, и Агрим, вот и жители Цора,
и Гевал, и Амон, и Ашур — к ним примкнули без спора.

И ответом этому враждебному миру должна стать Божья кара, как уже бывало раньше. Асаф напоминает Богу те моменты, когда тот заботливо оберегал свой народ и уничтожал противника.

Все — заодно, все — с потомками Лота в согласии. Сэлла!
Господи! - то же, что сделал Ты стану Мидьяна, — им сделай!, -

то же, что Сисре — вояке Явина, владыке Хацора... -
оба несчастных собою удобрили землю Эйн-Дора.

И наконец, две фразы сплетенные между собой в три двустишия, - это мольба о мщении.
Страшные картины будущей расправы Бога с врагом нанизываются друг на друга, создавая своим ритмом  впечатление колдовского заклятия:

И неожиданно мудрая и глубокая концовка псалма. Смысл этой расправы не в физической, а в духовной победе. На пороге смерти враг опомнится и обратится к Богу единому.

Бог!, устыди, устраши нечестивые души! - пусть сгинут!,
лишь бы рванулись в миг смерти к Тебе — сущу, живу, едину.

Псалом 84
На восемьдесят четвертом псалме мы возвращаемся к уже знакомым нам потомкам Кораха.
Перед нами в поэтическом переводе Веры Горт замечательный, тонкий и светлый поэт.
Его псалом, вдохновенное славословие Богу, наполнен музыкой, затейливый  ритм которой звучит в стихе.
Четверостишия и пятистишия псалма написаны изящными логаэдами, рисунок которых в строфах меняется, но не искажает общий ритм, создавая изысканную гармонию.
Этот ритм создают стопы дактиля и хорея, вплетенные в общий ритм амфибрахия.

Сколь мною любимы, Бог Цеваот,
милы мне твои жилища.
Тоска по дворам Твоим — сердце рвет, -
здесь — песнь для Тебя и пища.

Удивительно нежны и красивы образы этого псалма. Их изысканность ощущается и в подстрочном переводе.
«И птица находит дом и ласточка — гнездо себе, куда кладет птенцов своих. (А я) — у жертвенников Твоих, Господь Цеваот, Царь и Бог мой»
Псалмопевец выстраивает параллелль образов. В доме Божьем, в храме, возле жертвенника, он ощущает себя, как птица в родном гнезде.
Вот как это передано в поэтическом переводе:

здесь песнь для Тебя и пища

на тлелых углях, здесь птица жилье
в живых обживает щелях,
здесь ласточки — при колыбелях:
кладут в них птенцов... Здесь место мое,
где жертвенник жарок. Сэлла!

А как великолепно выстроен в поэтическом переводе образ оригинала: «Проходящие долиной Баха превращают ее в источник, и благословением окутывает (ее) весенний дождь»

Наименование «долина Баха», ни о чем  не говорящее современному читателю, обретает красоту и свежесть в переводе. И уже не требуется лезть в источники, чтобы выяснить, что Эмек а-Баха в переводе означает «Плачущая долина».

На торном пути своем в Твой Цион,
сквозь зной, засушливым летом, -
такой — околдовывает дождем
долину Плачущих веток

А как красиво передано в поэтическом переводе трудно объяснимое выражение псалмопевца: «Смотри, Боже, и взгляни в лицо помазанника Твоего»!
Почему псалмопевцу пришла в голову такая дерзость называть себя помазанником Божьим?
Вера Горт дает на это ответ:

… я помазанник Твой на песнь!:
услышь меня с неба!.. Сэлла!

И заканчивается псалом пятистишием с замечательно выстроенным ритмом корневых перекличек и аллитераций:

Чего же достойным недостает?:
Вот — тень Божьих крыл.., вот — солнца восход.
Страшись лишь грешного шага,
благой человек!, а Бог Цеваот
благих не лишает блага.

Псалом 85
Автор восемьдесят пятого псалма в поэтическом переводе Веры Горт, потомок Кораха, нам, пожалуй, знаком. Мы уже встречались с его холодноватым аккуратным стилем, с его безукоризненными по форме двустишиями.
Поэтический перевод написан ямбическими строфами. Чередуются между собой пятистопные и семистопные двустишия. Эти распевные длинные строки рисуют молитвенное состояние, напоминающее о медленных, истовых движениях жрецов, приносящих жертву.

Благоволил ты, Бог, к своей стране -
вернул Ты ей плененных на войне,

снял с наших душ, скрыл от соседей, по степи рассеял
грехи народа Твоего, - Бог, ты простил нас. Сэлла!
 
Строки правильны, гармоничны и очень рассудительны. Псалмопевец не просто благодарит за помощь и прощение, он убеждает Бога, что и впредь не надо так уж гневаться на свой любимый народ.

И далее пусть месть Твоя пребудет быстротечной!:
спасенья Бог, что пользы подвергать нас каре вечной?

На смиренном полушепоте шипящих звучит тайный договор с Богом:

Услышь!, - и Ты сулишь нам годы мира, годы счастья,
и просишь лишь к вчерашней глупости не возвращаться.

Этот залог будущего благополучия воодушевляет псалмопевца на истинное красноречие. Это звучит  выразительно даже в скупых строках подстрочного перевода:
Милость и истина встретились, справедливость и мир соединились.

В поэтическом переводе эти строки получили настоящую аллегоричность.

И вот — не расплести уже объятия при встрече
добра и правды, совести и чести!: сплетшись — легче

сим четверым взрасти под небосвод,
откуда Бог нам руку подает.

И заканчивается псалом красивым образом. Милость Божья подобна грозди ягод.

Как ветвь протягивает ягод гроздь, кисть Божья — милость.


Псалом 86
Авторство восемьдесят шестого псалма не установлено. Не идентефицировали его ни с Давидом, на с потомками Кораха. В поэтическом переводе Веры Горт этот псалом носит название «Молитва».
Написан поэтический перевод двустишиями, где мягкий растекающийся четырехстопный анапест с женскими окончаниями создает ощущение тишины, печали и кротости.
Приклони ко мне ухо, Господь, и ответь мне!.. -
Я беспомощен, словно один я на свете.
Легкую монотонность, медитативность подчеркивают и неожиданно появляющиеся ассонансные созвучия рифм в соседних двустишиях:
«ответь мне — на свете — благочестен — не исчезни»
«нощно — прочно — Отче — приурочен»

О чем просит неведомый певец?
Он просит Бога не о конкретной, материальной помощи, не о защите от врагов, хотя и они появятся к концу псалма. Псалмопевец просит Бога быть всегда рядом.

Сохрани мою душу — ведь я благочестен.
Слабый раб — жив я мощью Твоей — не исчезни!

И помилуй меня, и молитву дослушай,
и обрадуй к Тебе возносимую душу.

В похвале псалмопевца Адонаю мы слышим благоговейный восторг не мощью, не всесильностью, а обладанием высшей истиной.
Удивительным образом передала это Вера Горт, додумав, достроив образ псалмопевца.
В оригинале звучат эти слова безлико:

Все народы, которые сотворил Ты, придут и поклонятся перед Тобой, Господи, и прославят имя Твое, Ибо велик Ты и творишь чудеса...

В поэтическом переводе эти чудеса конкретизированы. И высшее чудо для псалмопевца — открытие истины:

В некий миг люд земной, сотворенный Тобою,
распознает Твой образ прозревшей толпою

и склонится пред ликом Твоим, Ты — единствен,
кто соскребывает копоть лжи с блеска истин.

И как умело акцентирован этот образ  трибрахием, растянувшим слово «соскребывает», и спондеем, сместившим ударение на слово «копоть».
Этот  псалмопевец молит об истине. И только к концу псалма появляется образ боя, противостояния неким злым. И строка, где появляются «злые» вдруг вырастает до пятистопной, выдавая волнение поэта.

Злые вы/шли по ду/шу мою,/ угрожа/я боя/ми, -
не учтя одного: Ты стоял промеж нами.

Но победа над врагом для псалмопевца уже решенный вопрос: не о том он молится. В поддержке Бога он уверен. Просит он о знамении, знаке величия, видимом воочию врагами, чтобы одержать над ними духовную победу:

...чтоб стыдом изошел ярый мой ненавистник,
задрожав пред моей предрашенной победой.


Псалом 87
Авторство восемьдесят седьмого псалма принадлежит одному из потомков Кораха. С этими авторами мы уже встречались в поэтических переводах Веры Горт. Но этот псалом особый по своему стилю.
Он удивительно легок, воздушен, написан короткими двустишиями, двустопными ямбическими строками, создающими почти танцевальный ритм.

Твои опоры -
святые горы.

И по содержанию псалом светел и безмятежен. Это славословие Циону как граду Божию.
Удивительна та простодушная интонация, которую подарила этому потомку Кораха Вера Горт.
Он как будто бы слишком молод, чтобы быть признанным профессиональным поэтом. Вместо красноречия его собратьев по перу — простодушие  и конкретность.
Как выразить глубокую мысль псалма о том, что все в этом мире, все люди этого мира живут в Боге, в Его святом доме?  Псалмопевец решает этот вопрос просто. Он приводит воображаемый диалог с жителями разных городов с такой непосредственностью, будто современный журналист берет интервью. Ведь каждой новой идее требуется опора на чей-то отзыв — вот поэт тут же этот отзыв и сочиняет.
Бавэль с Раавом,

Цор, Куш, Пелешет... -
тот — жил там прежде,

а этот рос — рос там.
«Но где же, - спросят, -

родился каждый?»
«В Ционе, - скажут, -

чьи стены, крыши
крепимы Свыше».

Юное поэтическое дарование нашего псалмопевца не может подняться выше конкретного, материального воплощения. И Господь Бог у него вооружается бланком переписи своего народа, чтобы дополнить его нужной строкой.

Всех дальних, ближних
внесет Всевышний

в Свой список люда
в подсчет народов,

в графе «откуда
такой-то родом»

черкнет по белу:
«ционский». Сэлла!

И заканчивается псалом совершенно безудержным легкомыслием, при этом по-детски трогательным. Мысль о Боге не вызывает у него ни желания каяться и молить, ни благоговейного страха, а только наивную радость.

Добра и ласки,
напева, пляски,

поэта строчки -
Цион источник.


Псалом 88
Об Эймане Эзрахи из Священного писания известно немного. Даже правильное написание его имени под вопросом. Упоминается его имя в первой книге Пророков в связи с именем царя Соломона., который был мудрее всех мудрецов, в том числе и Эймана Эзрахи. Никаких иных подробностей его жизни не известно.
Но есть в книге псалмов восемьдесят восьмой, который в поэтическом переводе Веры Горт носит название «Размышления Эймана Эзрахи». Но эти размышления даны в пересказе одного из потомков Кораха.
Кажется, мы уже встречались в поэтическом переводе с этим автором в 43 и 44 псалмах, написанных так же мощно и страстно.
Трудно понять, почему этот псалом дан в пересказе и насколько переосмыслил автор ситуацию. Установленное авторство потомка Кораха говорит нам о том, что перед нами художественное произведение. Сделана попытка проникнуть в психологическое состояние великого мудреца в некий страшный момент его жизни. Какой момент?
В поэтическом переводе этот псалом носит подзаголовок «С болью и мукой».
Написан он четырехстопным ямбом, самым спокойным и эмоционально нейтральным из всех поэтических размеров, служащим прекрасным фоном для глубоких раздумий.
Лишь в первых двух строках эмоциональных выплеск выражен в печальных спондеях, передающих возглас, крик Богу.

Господь, Бог моего спасенья!
Днем — я кричу Тебе, а ночью -
во тьме ищу Тебя на ощупь,
шепчу: «Спаси! - почуял смерть я!»

Прекрасно выстроенными пиррихиями ритм второй строфы рисует нам высокий торжественный покой человека, сознающего себя умирающим. Растянутые пиррихиями строки создают ощущение мертвенности, обреченности.

Душа пресытилась несчастьем
и жизнь достигла преисподней.
Уж я причислен к нисходящим
в могилы!, Бог!, уж мне свободней
средь мертвецов...

Страшные образы физической смерти следуют в том же пугающе спокойном ритме, произнесенные бесконечно усталым, потерявшим силы и надежды человеком.

Во рву... меж тел... Хоть справа — слева
еще я бит волнами гнева -
Твоими, Бог!, - еще я мучим..,
Но  - исчезающ мир и мутен.

И лишь после этого появляется ощущение того, что смерть эта не физическая. Это духовное ощущение небытия, в которое погрузил его Бог своим гневом.
Это небытие — среди людей, герой псалма стал среди них изгоем. В его словах  враждебный укор Богу, потому что герою в его небытии уже нет дела до страха и нет дела до любви. Он с печальным достоинством бросает Богу с холодной язвительностью:

Иль чудеса — для мертвых, сэлла!,
творишь Ты с первых дней творенья?
Иль опочившие восстанут,
чтобы петь Тебе осанну? Разве
слух из могил пройдет  по аду
об удали Твоей и славе?

И великолепен конец псалма, рисущий погружение в небытие.
В оригинале эти строки выглядят так:
«Прошла надо мной ярость Твоя, ужасы Твои истребили меня, весь день окружают меня, как вода, вместе обступили меня. Ты удалил от меня любящего и друга, знакомые мои — тьма»
В поэтическом переводе герой передает свои ощущения пришедшей смерти более определенно, но в том же холодном мертвом ритме, хотя речь идет о страшном эмоциональном напряжении. Но это уже взгляд на себя из небытия.

Я умер в ужасе и страхе,
сдав душу омутов атаке,
один оставшись: всех..., и друга! -
услал Ты прочь... Жутка услуга.
Их лиц чреда в воронках тонет,
и — ни следа на черном фоне.

Псалом 89
В восемьдесят девятом псалме перед нами размышления Эйтана Эзрахи, предположительно, брата Эймана, с которым мы познакомились в предыдущем псалма.
В отличие от талантливого поэта Эймана или талантливо пересказавшего его потомка Кораха Эйтан в поэтическом переводе Веры Горт логичен и рассудителен. Психологически выверенная композиция говорит о том, что перед нами опытный оратор, публицист и мастер дискуссий. И поставил он перед собой труднейшую задачу, его оппонент — сам Бог.
Написан поэтический перевод трехстопным анапестом с дактилическими окончаниями. Но этот мягкий меланхолический размер здесь максимально приближен к прозе обильными спондеями, сбивающими  ритм. Ударные слоги возникают с в начале строки, образуя хореическую стопу,  в конце, обрывая строку на ямбической стопе.
Рифмовка псалма тоже имитирует прозу. Двустишия, четверостишия и пятистишия чередуются вне ритма, подчиняясь только смысловым и интонационным требованиям.
Первая же строфа многочисленными спондеями меняет ритм анаместа до неузнаваемости. Вместо классического слогового ритма здесь выстраивается особый ритм из лексических повторов. Так строку пронизывает слово «Божья» в разных падежах и числах. Перекликаются также понятия «милость»  и «верность», как качества, присущие Богу.

Божьи милости мной воспеваемы,
Божья верность земле мной из рода в род
возносима, чтоб не забывали мы:
мир сей — милостью Божьей, а звездный свод -
Божьей верностью нам — невесомо тверд.

В этом кружеве из одних и тех же понятий есть некамя натянутость, назойливость. Как будто псалмопевец готовит нас к какому-то противоречию.
Своеобразно построена рифмовка переданной псалмопевцем речи Бога. Вместо того, чтобы логически выделить ее в четверостишие, автор перевода разделила ее пополам, оторвав двустишие, как будто Эзрахи делает многозначительную паузу в середине фразы, запнувшись на слове «в веках» и выделив голосом слова «не расторгнуть».

Молвил Бог: «Сердцем выбрав союзника,
Я поклялся Давиду: сих уз — в веках

не расторгнуть, заклятие выдержу:
вечным будет потомственный трон его!»
Бог!, врагам не сносить головы: Ты в жуть
вгонишь их -  и героя,  и робкого...

Заметьте, как дерзко слова Бога «заклятие выдержу» оказываются срифмованными с нарочито грубоватой похвалой «Ты в жуть...», создавая ощущение скрытой иронии.
Славословие Богу льется рекой в дальнейших строфах, но щедро рассыпанные спондеи, странно возникающие внутренние рифмы и созвучия  создают впечатление неестественности, чрезмерности, за которыми чудится скрытое возражение, сути которого мы еще не знаем.

Сильной мышцей Твоей был Раав-дракон -
рассечен, всяк подкравшийся враг — сражен.

Высь — Твоя, твердь — Твоя, - вся вселенная!..
Ты причина ее появления.

И опять с одиннадцатой строфы начинается пространная речь Бога, в которой мы постоянно и назойливо слышим «Я».

«Я героя нашел меж Моих рабов,
Я вознес, возвеличил избранника
и на царство елеем с Моих перстов
Я помазал арфиста и ратника.

Обратите внимание на странную лексику Бога, неожиданно сочетающую просторечие и высокую архаистичность.

прет войной ненавистников армия -
прочь двойной оттеснится десницею!!

Убедитесь, злодеи, что Я — при нем!
Уж кого — а Давида не мучить вам!

Обращают на себя внимание и «неаккуратные» рифмы: мышца — десница, морских — простри, всех — вовек, благости — святости.
Все это создает ощущение дисгармонии речи Бога и готовит нас к предстоящему вызову.
Многословно, пространно Бог повторяет свои клятвы верности своему избраннику Давиду, и их обилие уже начинает создавать впечатление их ложности.
И вот в 19 строфе Эйтан Эзрахи смело бросается в бой и обвиняет Бога в предательстве, в нарушении собственной клятвы.

Сэлла! Бог!, но... - презрел Ты былой союз,
Твой помазанник загнан, Ты — наземь зло
сбил корону с него... Ты ль не рек: «Клянусь,
что соющ сей скреплен Мною намертво?»

Бросив Богу это обвинение, псалмопевец смягчает тон и обращается к живому, личностному Богу, способному сопереживать человеку:

Вспомни, Эль, как ничтожна жизнь!, сколь мала!,
для какой Ты тщеты в эту явь врастил
сыновей человеческих?...

И таким образом укорив и убедив Бога, псалмопевец прямо указывает ему на его обязанности. Ритм анапеста уже не угадывается в этих жестких, отчеканенных спондеями строках.

 Как сказал Ты Давиду — так сделай! - срок
всяк истек... Мы — поруганы, мы з в горсти
нас сминающих недругов..,- спесь с них сбей!

И лишь в конце появляются нотки мольбы и боли.

Шаг помазанника Твоего, Эли,
укрепи! Мы — смешны.., мы — оболганы..,
мы — изгои.., мы — сами с собой.., одни..,
мир — в засаде на нас..! Бог победы!, с колен
дай рабам Твоим сняться! Амэн. Амэн.

И заметим, что псалмопевец и здесь просит не за себя — только за Давида. Лишь в его могуществе спасение народа.

Псалом 90
Девяностый псалом создан самим Моисеем. Это единственный псалом, где авторство Моисея установлено. Но мы уже, возможно, встречались с ним, как с псалмопевцем в 66 псалме и помним его суровую, тяжелую древнюю речь.
В поэтическом переводе Веры Горт девяностый псалом написан четырехстопным дактилем. Но здесь этот размер неузнаваем. Вальсовая легкость этого размера максимально приземлена постоянном меняющимся ритмом спондеев и  разнообразной рифмовкой.
И начинается псалом со строк на иврите, где свой особый уникальный ритм, не имеющий отношения к дактилю.

«Бэ-тэрэм гарим юладу, ва тхолель
эрэц вэ-тэвель,
у-ме-олам ад-олам ата-Эль» -

«и прежде, чем скалы взошли сквозь песок
и мир стал собой,
и — навсегда: сей вселенной Ты — Бог».

О чем говорит Моисей с Богом? Это и постижение Божественной сущности, и тоска из-за невозможности Богу и человеку понять друг друга.
Грандиозное провидение Моисея о необъятной природе Бога упирается в невозможность для человека соответствовать Божьим заветам.

Ты — наш приют. Ты же — не обессудь! -
К изнеможенью приводишь людей,
тщетно внедряя в них святости суть, -
в конченых..., в призраков.., ибо как день -
тысяча лет для Тебя...

Жизнь человеческая так коротка, что невозможно успеть постичь истину, невозможно исправить свои ошибки. Ничтожность человеческой жизни с высоты Божьего величия поражает Моисея, он постигает вневременную сущность Бога, для которого не существует давности грехов человеческих. Они всегда здесь и сейчас.
Поразительна фраза, найденная автором поэтического перевода. В оригинале выглядит она следующим образом: 
«Держишь Ты перед Собой проступки наши, (грехи) молодости нашей — пред светом лица Твоего»
В поэтическом переводе отношения человека и Бога освещены по-новому. Сталкиваются два различных понятия: «смотреть» и «смотреться».

наши проступки пред очи Свои
держишь Ты, Бог, и в сиянье Лица -
смотришь в них, смотришься в них без конца.

Бог не только взирает с высоты Своего величия на грехи людей. Он смотрится в них, как в зеркало, потому что это грехи его созданий.
О чем же молит Моисей? Ему не нужны блага и победы. Ему нужно дотянуться, вырастить себя до постижения Бога.

В оригинале читаем: «Научи нас так считать дни наши, чтобы мы приобрели сердце мудрое»

В поэтическом переводе эта мысль выражена следующим образом:
…. Бог, надоумь!:
как нам считать наши дни, чтобы день
емче казался для дел и для дум.

И понятно мудрому Моисею, что жизни одного поколения мало для такого пути. Но пусть дети или внуки этого достигнут.



Псалом 91
Неведомый автор девяносто первого псалма — прекрасный поэт. Его образы ярки, фантазия свободна. И в поэтическом переводе Веры Горт бережно сохранена вся красота этого произведения.
Для поэтического воплощения этого перевода выбран нежный и певучий трехстопный амфибрахий.
Среди ритмичных четверостиший псалма пятистишия появляются дважды, и каждый раз их появление не случайно. В этих пятистрочных строфах появляется речь героев псалма. Их двое: Бог и созданный воображением псалмопевца истинно верующий. Тот, что сказал: «Бог — оплот мой...»
И весь псалом воспевает великое счастье и благоденствие этого человека
Строфа за строфок рисует нам псалмопевец всевозможные беды, которые обходят стороной этого счастливца, с которым автор как будто ведет беседу, обращаясь к нему во втором  лице.
Под Божьим крылом обитая,
живешь ты в целительной сени,
в убежище, в неге, в спасенье
от острого скального края

Этот человек неуязвим и для стрел врага, и для моровых язв, и даже для ночных страхов.

Ты — скрыт под надежной бронею
от жути, в потемках бредущей,
от стрел, что порою дневною
взлетают из лиственной гущи.

Вдохновенно рисует нам псалмопевец стаю ангелов, которые носят героя над дорогой:

безропотным ангелам строго -
их слаженной стае — накажет
носить тебя впредь над дорогой,
чтоб ты не споткнулся о камень.

Эта фантастическая неуязвимость нашего героя доходит до того, что он дерзает наступать ногой на льва и дракона:
Наступишь на льва, на дракона -
затопчешь их, ты — вне укора.


Вот таким счастьем награжден наш герой. За что? Только за то, что любовь его к Богу искренна, от всего сердца. И в этом слышится горькая нотка псалмопевца, не верящего в возможность такой чистосердечной любви к Богу. Но ведь есть, куда расти. Высокая планка истинной любви и веры поставлена.
И наградой будет обещание самого Бога:
Живи:! Ты исполнен значенья.

Псалом 92
Девяносто второй псалом — это праздничная субботняя песнь,  с тщательно выверенным ритмом и ритуальной системой образов. Безвестный его создатель — мастер ритуальных песнопений
В поэтическом переводе Веры Горт псалом написан величественным шестистопным ямбом и украшен пиррихиями на длинных торжественных словах.

Само блаженство — славить Бога, Божье имя
власть выпевать и ни о чем не помнить
в сии бесценные мгновенья — утром синим,
и узнавать Его сердцебиенье -  в полночь.

Система образов выстроена здесь на роскошном «растительном» орнаменте.
Невежды, те, кто не желают познать Бога, а потому грешат, из лени, боясь труда ума и души, - это сорная трава. Много ее, вырастает везде — и так же легко и быстро погибает.

И разрастаются обильнее, чем травы, -
тьмы нечестивых... лишь для самоистребленья.
Да не взойти им впредь..!  ...

Протипопоставлен этим невеждам и злодеям герой псалма. Он готов к познанию, он не закрывает глаза и не зажимает уши. Он силен, как дерево, как пальма, как кедр. И век его славен и долог.

И так радостно пропета на пиррихиях начальная фраза последней строфы, славящая высшую Божественную справедливость:

Посаженные во дворах близ окон Адоная
впрок станут наливаться соком — кедры, пальмы,
пойдут тучнеть, пышнеть, живым напоминая
зеленой старостью своей в тонах нефрита-камня,
что в Боге нет несправедливости ни капли.

Псалом 93

Маленький девяносто третий псалом легок и светел. Это радостная, ликующая слава Богу.
Поэтический перевод этого псалма написан трехстопным ямбом правильными ритмичными четверостишиями. Открывается он двустишием, как торжественным запевом:
Бог! Твой небесный трон -
навеки, испокон.

Красиво выстроено сопоставление силы и величия Бога со стихией воды. Ее вечное движение подсказала псалмопевцу представление о вечности Божьего бытия. Восходящая градация образов водной стихии приводит слушателя к выводу: Бог сильнее и могущественее стихии воды.

Разносят шум ручьи.
Вздымают реки гомон.
Что мощь морских пучин? -
Ты большей мощью полон!

Псалом 94
Поэтический перевод девяносто четвертого псалма написан очень выразительным дольником на основе дактиля. Сурово и мощно пронизывают этот легкий мелодичный размер ямбические стопы, создавая собственный четкий ритм. Но и этот вновь созданный ритм то и дело разрывается трибрахиями, подобно грозовым раскатам, как например, в третьей строке первой строфы.

«Эль-нэкамот!» - «Бог возмездья!» - явись!
Эль-судия! - воздай по заслугам снобам
за разглагольствованья!..- свесься!, глянь вниз! -
сколько еще ликовать их глумливым скопам?

Две первые строфы псалма скреплены одной рифомой, которая связывает эти срифмованные слова в одно смысловое единство, построенное на антитезе: явись — вниз — спустись — высь. Это придает призыву к Богу особую напряженность.
Необычайно выразительно изображена речь заносчивых «снобов». Она построена на неуклюжих, скомканных, с трудом воспринимаемых выражениях. Звуки слепляются в неблагозвучные сочетания, создавая ощущение неприятной дисгармонии.

«Слеп, - молвят, - Яковлев Бог!, беззрачкова — Высь,
уж ни умом Бог не бодр, ни ухом, ни сердцем..!»

Ответ псаломопевца этим глупцам красив и гармонично торжественен. Он весь построен на внутренних рифмах,  лексических повторах и созвучиях.

Полно, глупцы! - Ответьте-ка на вопрос:
так ли уж глух и слеп Зодчий уха и ока?,
Так ли уж прост Пронимающий нас насквозь
знанием: что хорошо, что смешно, что плохо?

Кульминационная строфа разрастается до шестистишия, для этого от предыдущей строфы отсечено две строки. Это оправдано. Великая мысль этого псалма требует особой подачи. Уж очень трудно она постижима до сих пор спустя тысячелетия:

Счастлив караемый Богом: с Торой над бездной,
к краю толкаемый грузом тягот и бедствий, -
он обретает мудрость, ясность, покой,
волю, терпенье, чтобы дождаться вести,
что нечестивец подследний подвергнут мести,
к яме своей ведомый Божьей рукой.

И весь чеканный ритм этого псалма говорит нам о том, что эта великая мысль, это счастье быть наказываемым Богом, более других, выстрадано псалмопевцем в собственной судьбе.
Через эти страдания приходит он к мысли о высшей, не доступной человеческому осмыслению, справедливости.
Выражена эта мысль псалмопевца в последней строке псалма, где троекратно повторяемое в разных временных формах слово «воздаст» звучит, как заклинание.

Бог воздавал, воздает и воздаст злым вновь,
всех, попиравших добро, изведя в итоге.

Псалом 95
Девяносто пятый псалом в переводе Веры Горт написан торжественным пятистопным ямбом. Медлительный его шаг время от времени растягивается выразительными пиррихиями, будто выводя голосом мелодию.

Сходитесь! - будем петь для Адоная,
представ пред ним, как пред скалой спасенья,
лишь восклицаньями перебивая
мелодию восторженного пенья.

Псалом полон благоговейного почитания Адоная. Здесь появляется образ паствы, стада, ведомого пастырем. К этому образу в духовной практике мы привыкли и утратили остроту восприятия образа. А в нем не только восхищение Божьим величием, но и сокрушенное уничижение человека перед лицом Бога. Здесь уже нет места тому особому духовному родству с Богом, которым отличались псалмы Давида. Паства безропотна и бессловесна. Смысл ее существования в покорности и благоговении перед пастырем.
И после ликующего славословия первых строф мы слышим суровую речь Бога о том, как потеряли люди эту духовную связь из-за своего неверия и бесконечного недовольства. И открывает эту речь горестный вскрик, контрастирующий с безмятежным началом псалма:

О, если б вслушались вы в Божий голос!:

Бог напоминает людям, как требовали они в этом сорокалетнем пути по пустыне подтверждения Божьего величия, напоминает им о Масе и Мериве, где Моисей по воле Бога открыл им источник воды в скале.
«Не злитесь, не ожесточайте сердце!
Как встарь в Масе и Мериве — не сейте
придирки и грызню на месте голом!,
в безводном с виду, в недрах — влаги полном.

И столько горечи мы слышим в речи Бога о том, что народу с заблудшим сердцем не место в Божьем доме.

Поклялся Я: куда б ему не деться -
сей люд уж не войдет в Мой дом толпою,
чтоб стать помехой моему покою».

Эта речь по-новому освящает кроткое, благоговейное начало псалма. Избран был Богом этот народ, великая судьба ему предназначалась, но ныне это лишь стадо Божье.



Псалом 96
Девяносто шестой псалом в поэтическом переводе Веры Горт написан шестистопным ямбом, который еще и удлиняется чередованием женских и дактилических окончаний.
Пиррихии в каждой строке смягчают холодную чеканность ямба и придают ритму мелодичность.

Иную песню новую — пропойте Богу!
Прославьте Божьи каждодневные старания
вернуть петляющих на ровную дорогу,
для нас Всевышним проторенную заранее.

Псалом славит Бога-Творца, созидателя, и безвестный псалмопевец видим в этом созидающем начале признак истинной божественности.

Рассказывайте о Божественных деяниях!,
следя за ловкими руками Бога издали.
Ибо Строитель гор и бездн — Бог созидания,
ибо бездельники — все каменные идолы.

От святости Творца псалмопевец переходит к святости жилища его, храма, куда человек приходит, чтобы духовно соприкоснуться с Богом и ввериться его защите.

Великолепен наших душ Изобретатель,
и полно силы и красы Его святилище.

Автор поэтического перевода нашла психологически тонкий образ для передачи состояния человека, вошедшего в храм.
В оригинале эти строки выглядят так:
Поклонитесь Господу в великолепии святыни, трепещите перед Ним — вся земля!

В поэтическом переводе создан по-человечески близкий образ.

Придите во дворы Его!, вострепещите,
себя стесняясь близ сиянья Высшей Святости!

И очень красивы заключительные строки псалма, где весь мир, все материальное, что видит человек перед глазами, славит Бога. Все эти элементы материального мира, называемые псалмопевцем, создают свой собственный ликующий ритм.

Возрадуйтесь, запойте, волны, травы, кроны,
и все, что населяет вас, гора, овраг и дно!..

Псалом 97
Очень красив поэтический перевод девяносто седьмого псалма. Ритм его строго выдержан в шестистишиях с необычной рифмовкой.
В каждой строфе чередуются трехстишия из двух-, трех- и пятистопных ямбических строк.
Такое количество стоп в строках, 2+3, заставляет воспринимать строфы на слух как четверостишия из пятистопных ямбов. И лишь рифмы, которые связывают первые и четвертые строки создают ощущения дополнительной, как бы сверхсистемной гармонии.

Элога — Царь!
Возрадуется суша.
Возвеселятся в море острова.
Нет черт Лица -
лишь даль, туманность, туча.
Бог скрыт, неясен, различим едва.

Неизвестный автор 97 псалма в поэтическом переводе предстает перед нам как художник и мыслитель.
Главную мысль псалма о любви к всемогущему Богу и доверии к его справедливому суду выражены псалмопевцем в ярких образах, которые сохранены и выразительно поданы в поэтическом переводе.

Бог — раскален, чтобы сонмы
подкравшихся врагов огнем объять.

Бог, вспыхнув, - в лоск
вгоняет мглу вселенной,
а землю — в страх. Громады год пред Ним
текут, как воск.

Противопоставление язычества истинной вере в оригинале выглядит так:

Устыдятся все служащие истукану, похваляющиеся идолами.

В поэтическом переводе это звучит очень выразительно, добавляя новый, по-человечески понятный оттенок. Идолопоклонство не гневит, не пугает псалмопевца. Оно для него смешно и нелепо.

Охватит стыд
взывавших к истукану,
из средств подручных строивших богов,
смешных на вид.

Заканчивается псалом призывом любить Бога и ненавидеть зло. И сильной, энергичной фразой, построенной на спондеях, как будто мощным заключительным аккордом псалмопевец возвестил присутствие Бога рядом с человеком.

Бог льнет тепло
к душе благой, от грешной
рвясь прочь. Вот Он у твоего чела!


Псалом 98
Девяносто восьмой псалом  в поэтическом переводе Веры Горт написан просторным шестистопным ямбом. Его торжественная, величественная поступь еще и замедляется пиррихиями, делая стих тяжелы, растекающимся по земле.
Автор этого псалма в поэтическом переводе — мастер ритуальных песнопений. Его холодные, логично выстроенные фразы безупречны, как выверенные движения в обряде жертвоприношения.

Пой снова, люд!, тешь песней Адоная! -
за чудеса! - Бог их вершил святою мышцей,
послушной приказаньям безупречных мыслей,
для всей земли и для Израилева края.

Убедительно обосновав величие Адоная, псалмопевец усиливает эмоциональный фон псалма, как бы дирижируя невидимым оркестром. Но эмоциональность эта строго ритуальна. Неожиданно яркое слово «растормошить», медленно пропетое пиррихием на фоне тяжелого шестистопного ямба, не делает стих теплее.

Скрипичные растормошите нити!
Уста откройте — пересильте пеньем скрипку!
В шофар и в горны — громче, громче вострубите!,
хваля земную жизнь и в небесах — Владыку.

А дальше, продирижировав оркестром, псалмопевец дает знак танцорам.
Мастерски рисует он картину ликования всего мира с помощью ярких олицетворений.  Вот как звучит это в оригинале:
Зашумит море и все наполняющее его, вселенная и все обитающие в ней. Реки рукоплескать будут, разом возликуют горы.

В поэтическом переводе с помощью  аллитераций и морфемных перекличек картина стала еще более живописной:

Взыграет море, взвеселятся в волнах твари -
все — от чудовищ из глубин до рыбок мелких.
В лугах запляшет все, что населяет травы,
заблещут грани скал, зарукоплещут реки.

Эта картина радостно пляшущего мира открывает нам апофеоз этого грандиозного действия — приход Бога на землю.

И тут радостная одухотворенность картины резко исчезает. Ритуал уже свершен, действие сыграно. Осталось лишь подвести итог.
И псалмопевец делает это очень деловито, как бы отчитываясь перед высоким начальством.
Это внезапное исчезновение эмоционального подъема ощущается и в оригинале. Сразу после картины вселенского ликования холодная фраза: «... ибо пришел Он судить землю. Судить будет он вселенную справедливостью и народы — праведностью»
В поэтическом переводе этот внезапно включившийся деловой стиль еще ощутимее.

Ибо ступил на землю Бог, открыв нам лик Свой,
дабы вглядеться в ход вещей, найти поломку,
уставы обществ испытать на справедливость,
а нас — на верность нашему пред Небом долгу.

Псалом 99
Девяносто девятый псалом создан великим мастером. Даже в холодных скупых строках подстрочного перевода зримо воспринимается картина Божьего величия, переданная автором.
В поэтическом переводе псалмов Веры Горт уже как будто встречался автор с таким же сурово-живописным стилем.
Для поэтического воплощения этого псалма выбран четырехстопный анапест с жесткой хореической начальной стопой.
Четверостишия ритмично чередуются с двустишиями, подобными песенному рефрену с эпифорой «ибо свят он».
Грандиозная картина величия Бога, сидящего на троне меж керувами нарисована в первой строфе, и слова «Бог», «Божий», повторяющиеся в каждой строке, создают почти гипнотический ритм.

Правит Бог — днесь Он в гневе — трепещут народы!
Бог на троне!, а слева и справа — керувы.
Божьей мыслью колеблемы горы и воды.
Бог в Ционе — в исконном дому, свой — в округе.

Бог — над всем, выше всякого сущего саном -
самым именем страшен Своим, ибо свят Он.

Торжественное славословие грозному Божьему величию ведет нас к третьей строфе, где оно проявляется в Его великой справедливости и непостижимом милосердии.
Бог поучает великих жрецов, Моисея и Аарона, тому, в чем состоит земная царственность.
Выразительна заключительная фраза псалма. В оригинале мы читаем:
«Богом прощающим Ты был для них и мстящим за деяния их».
Непостижимая нелогичность этой фразы в поэтическом переводе приобрела ясность. Усилился мотив святости прощения. Царю земному надлежит быть справедливо мстящим за зло. Но Богу доступна святость прощения.

… так — Моше и Арону — жрецам — рек Создатель,
так — Шмуэлю-пророку, Сам в столп дымный спрятан.
Им Он мстил за грехи и... прощал!, ибо Свят он.




Псалом 100
Очень  красив маленький сотый псалом, в поэтическом переводе Веры Горт носящий название «Песней благодарите!»
Трехстопный анапест строк собран в два шестистишия.
Скреплены между собой шестистишия анафорой «Люд» в обеих строфах.
 Люд! Предстань перед Господом с пеньем!
Люд!, войди во врата Адоная,

Сквозная рифма первой строфы «с пеньем — сотвореньем — рвеньем - смиреньем» переливается во вторую строфу: «благодареньем — благословеньем». Во второй строфе эта рифма служит фоном для созвучных рифм: «Адоная — зная — званья — вниманья».

Такая тонко выстроенная гармония создает ощущение светлого полифонического песнопения.

Псалом 101
Автор сто первого псалма — уже хорошо знакомый нам псалмопевец, царь Давид. И в поэтическом переводе Веры Горт мы сразу узнаем его искренность, открытость и задушевную интонацию.
Поэтический перевод этого псалма написан теплым дольником. В нем чередуются анапестные и ямбические стопы, создавая песенный ритм.

Милосердие, правосудие,
пред Тобой, Господь, воспою,
к смыслу святости, к самой сути в ней -
я примерю сущность свою.

Здесь перед нами Давид, достигший мира, покоя и царского величия. Позади все трагедии и волнения юности. Он выходит на новую ступень своего великого восхождения, на уровень святости.
Давид пересматривает свою жизнь и проектирует себя нового, чистого и святого.
Мягкий песенный ритм рисует нам состояние душевного умиления Давида собой новым, чистым, таким, каким он должен стать теперь.

Присмотрюсь к ней сердцем — и стану нов,
исто праведно заживу,
словно — начисто, словно — заново, -
в грезе, в дреме и наяву...

Давид на наших глазах планирует свою новую жизнь, устанавливает сам для себе новые законы и принципы.
Теперь главное для него — хранить свою душевную чистоту и отвергать все нечистое. А значит, не касаться ничего злого, избегать извращенных сердцем, клеветников и высокомерных.

Ненавижу все, в чем подспудность  - зла,
не пристанет нечисть ко мне.

И теперь рядом с Давидом должны быть только истинные друзья.

Тех ищу, кто станет делить со мной
стол, ночлег, в беде - даст совет

Вот такую идиллическую картину своей новой жизни рисует себе Давид. И вдруг нежданная реальность. Вся идиллия разбивается о бытие Давида-царя — грозного владыки. В оригинале эта фраза звучит очень жестко.
По утрам  истреблять буду всех нечестивых земли, чтобы искоренить из города Господня всех творящих беззаконие.

В поэтическом переводе смысл фразы смягчен. Ежедневные утренние казни превратились в конкретную настоящую ситуацию. Перед Давидом страшные грешники: предатель, вор, лжец. Их уничтожить — и мир праведности будет восстановлен.

Но — предатель тайный, но — лжец, но — вор... -
на заре — велю — их казнят!, -
не для грешников — мой дворец и двор,
ибо праведен Божий град.

Псалом 102
У сто второго псалма в оригинале имеется пространный заголовок: «Молитвы страдальца, когда ослабевает он и пред Господом изливает (душу) в жалобе своей».
В поэтическом переводе Веры Горт этот заголовок стал началом  необыкновенно душевного и трогательного псалма.

Молитва бедняги — болью
восходит к престолу Божью.

И вот — близ Божьего лика
страдальческая молитва.

Автор оригинала — замечательный поэт. Описывая свои страдания, он находит необыкновенно выразительные краски и яркие метафоры.
Для поэтического воплощения этого псалма выбрана красивая форма. Двустишия, ритмичные вздохи,  написаны ювелирно выстроенными логаэдами из двух стоп амфибрахия и конечной стопы хорея. Время от времени трибрахии растягивают строки, распевают длинные выразительные слова.

И новое поколенье
продлит Твое восхваленье.

В пятой строфе в жалобные вздохи включается новый оттенок. Начальные спондеи искажают мягкий певучий амфибрахий. Внутренние рифмы  создают новый, тяжелый, требовательный ритм. Мы слышим уже не стоны и жалобы, а вскрики.
Зри!: дни мои — дым, на деле.
Чуй!: кости во мне истлели,

став углем. Знай!: сердце бито
обидой, как дерн копытом.

Замечательны метафоры безымянного псалмопевца. Он рисует себя одиноким пеликаном, покинутым стаей, и филином на крыше чужого дома. В этом образе одинокой птицы и беззащитность, и оторванности от земли, от почвы под ногами.

«Стал я похож на пеликана пустынного, как филин, стал я. Был я все время, как птица одинокая на кровле»

В поэтическом переводе эти метафоры бережно сохранены.

Кто я? - пеликан пустынный.
С собой — один на один я.

Лишенный сплоченной стаи,
Зря дыбящий перья-сабли,

я — филин на чуждой крыше,
покорный судьбе. Ты — выше!

С этих строк начинается цепь сравнений-параллелей «Ты» и «я». Псалмопевец настойчиво напоминает Всемогущему о себе, ничтожном и покинутом.

Я ж, пеплом кормясь, как хлебом,

пья слезы — все жив... Ты — грозен.
Твой вихрь меня взвил и бросил.

И вся эта часть псалма построена на начальных спондеях. Она эмоциональна. Голос псалмопевца как будто становится тверже, слезы в нем уже не слышны. Он бросает Богу эти параллели величия и ничтожества, требуя к себе внимания.
Далее псалмопевец переходит к вдохновенному славословию, как будто забывая о собственной печальной судьбе. Он ликует и благоговеет, описывая величие Бога. И опять появившиеся начальные спондеи на слове «Ты» передают это ликование.

Ты создал Цион, где всюду
Ты виден и слышен люду.

Ты внял мольбе одинокой
и всей толпе многоокой!

Образ величия и милосердия видит псалмопевец в картине освобождения приговоренного к смерти узника. И эта картина, видимо, вдруг напоминает ему о собственной боли. Славословие резко обрывается на великолепной кульминации из созвучных анафор и повторов:
 
чтоб знали в Ционе Имя,
чтоб звали — в Ерусалиме,

когда в одно государство
за царством вольется царство...

И звучит укоризной фраза, возвращающая нас к противопоставлению величия Бога и ничтожества человека.

Ты на полстезе, Спаситель,
позволил мне обессилеть,

убавив мне дней... - с полжизни
меня не срывай, Всевышний!

Эта укоризненная фраза опять выливается в благоговейное славословие на замечательном созвучии «Всевышний — Всегдашний»
Красивым образом заканчивает псалмопевец свой стих. В оригинале выглядит это так:

Некогда основал Ты землю, и небеса — дело рук Твоих. Они-то сгинут, а Ты устоишь, и все они, как платье, обветшают; как одежду, Ты переменишь их,  и исчезнут они.

В поэтическом переводе по-новому зазвучал привычный речевой оборот «дело рук твоих».
Всегдашний!, вчера — не дале -
сошла с Твоих легких дланей
земля с небесами...

И образ материального мира, как обветшавшей одежды, поражает своим глубоким философским значением.

Вселенная — ткань, одежа -

С Тебя опадет, как ветошь, -
лишь Ты устоишь, как светоч...

Псалом 103
Сто третий псалом  - размышления Давида, его монолог, обращенный к невидимому собеседнику, а может быть, к себе самому. Неспешное, несуетливое постижение истины.
В поэтическом переводе Веры Горт этот псалом написан шестистопным ямбом, тяжелым, текучим, имитирующим прозу.
И сложная рифмовка шестистиший служит той же цели. С такой рифмовкой в поэтических переводах Веры Горт мы уже встречались: АБВАБВ. Рифмы стоят на большом расстоянии друг от друга и на слух воспринимаются не сразу. Это делает стих еще более «зазамленным»
На первый взгляд этот псалом  - славословие Богу.  Но нет в нем светлого и благоговейного ликования. Похвала Божьему  могуществу как будто наводит Давида на глубокие размышления. Он, похоже, в чем-то сомневается, не может разрешить для себя какую-то задачу.
Слова выстраиваются в фразы неспешно и устало.

«Бархи, нафши..!» - «Душа моя, благослови»
Спасающего от невзгод!, «вэ-холь кравэй -
эт-шем кадшо!» - «и, все нутро мое, восславь
святое Имя!», тепля память о любви,
с которой изымает Он рукой своей
нас из могильных ям, из хвори цепких лап.

Во второй строфе начинается эмоциональный подъем. Сравнив себя со встрепенувшимся орлом, Давид и в самом деле оживает на мгновение. Вырывается возглас «жди!»

Коль Он твой рот насытит благом — как орел
ты встрепенешься — жди! - ты юность обновишь
свою былую, ведь Спаситель справедлив

В этом ли тяжелое раздумье Давида? Неотвратимость пришедшей старости? На мгновение поверил в возможность вернуть юность, но тут же интонация опять сникла. Мысль Давида тяжело топчется на одном и том же. Бесконечно перечисляет он и перечисляет, как будто нет возможности сдвинуться дальше в своих размышлениях.
Монотонность перечисления усилена и нежданно появившейся короткой одностопной строкой, завершающей ряд однородных дополнений, и аллитерациями.

Он нам открыт: Его для нас Моше обрел -
Того, Кто создал даль, и близь, и ширь, и высь,
и нас,
которых он от рабства спас
страной, судьбой, свободой наделив.

Третья строфа начинается новым восклицанием, которое открывает нам  тяжесть раздумий Давида.

И верь!: не вечный спорщик — Бог, уймет Он гнев.
И встарь не по грехам Он нас карал — берег

Опять та же тема страдания человека от Божьего гнева. Но если раньше Давид метался, страдал и молил, то теперь он кротко и мудро ждет, когда пройдет гнев Всевышнего. Потому что так бывало всегда и будет всегда.
В этой старческой мудрости Давид спокойно готов встретить предстоящую смерть. Она так же сотворена Богом для человека, и принять ее надо с благодарностью.
Рассуждение Давида о смерти красиво. Здесь впервые в этом псалме он выглядит увлеченным мыслью. Эта мысль как будто доставляет ему удовольствие. Рождается образ человека-цветка, прекрасного и недолговечного.

Что человек — горсть трав,
горсть дней, и вот — конец
последней из травинок.., кто он? - анемон:
отцвел, назавтра став
неузнаваем там, где рос, в родных местах.

В этой строфе резко меняется рифмовка, шестистопные строки дробятся на трехстопные, оживляя интонацию.
К кому обращено это размышление, эти возгласы? Есть ли рядом с Давидом собеседник?
В четвертой строфе новый призыв, изучать Священное Писание, как будто подразумевает молодого собеседника, возможно, сына. Но здесь меняется и интонация. Как будто оторвавшийся от своих размышлений Давид вспоминает, что он не один. Молодой собеседник ждет мудрого поучения, и голос Давида бодр.
 И завершает он свое поучение  словами, с которых начал «Бархи, нафши», как бы возвращаясь к прерванной тяжкими раздумьями речи.




Псалом 104
Сто четвертый псалом начинается с тех же слов, что и предыдущий: «Бархи, нафши...» - «Благослови, душа...». И создается странное впечатление, будто кто-то молодой взял факел из рук старика Давида, чтобы продолжить его песню.  Может быть, к нему обращался Давид в 103 псалме? Может быть, это его сын Соломон?
Этот псалом спет молодым голосом, он светел и ярок. Его автору свойственно редкое и драгоценное свойство любить мир во всех его проявлениях и удивляться его красоте.
В поэтическом переводе Веры Горт этот псалом написан шестистопным ямбом с певучими женскими окончаниями. Здесь этот длинный размер не кажется тяжелым из-за обилия движения в каждой строфе, постоянной смене образов и ракурсов. Здесь этот длинный размер создает ощущение полета над землей на огромных крыльях.

Псалом начинается со взгляда с земли ввысь, к чертогам Божьим. И псалмопевец буквально взмывает ввысь в поэтическом переводе этого стиха. Он уже так высоко, что видит глянец Его крыш.
«Благослови, душа...» - «Бархи, нафши...» Восславим
Всевышнего!: сколь Ты велик необычайно,
окутанный плащом Тобою тканной яви!
Пусть контуры Твоих дворцов - для взоров тайна,

но глянец кровель их под бирюзовой толщью
по ним катающихся вод — мы зрим воочью.

А в следующей строфе псалмопевец уже парит в небе и видит колесницы-тучи с впряженными в них ветрами. Яркий живописный образ в оригинале выглядит так:
«... тучи делает колесницей себе, шествует на крыльях ветра».

В поэтическом переводе появляется некая наивная юношеская конкретность в создании образа Бога — мастера на все руки:
Ты приспосабливаешь реющие тучи
Себе под колесницы, в них впрягая ветры -
наипорывистых Своих гонцов летучих.

Интересно, что реющие тучи и дождевые облака рождают у псалмопевца совершенно разные образы. В поэтическом переводе псалмопевцу свойственно поразительное вИдение, странное для человека, живущего несколько тысяч лет назад. Он, поднявшись мысленно в высь, где мчатся реющие тучи-колесницы, и сверху видит землю, крепко и надежно стоящую. А дождевые облака видит он сверху, как живое стадо.
Ты — дождевые облака над кряжем горным
пасешь, как стадо, им бока златя близ солнца:
От окрика — бегут они, и льнут — на оклик.

А вот еще явный взгляд из-под облаков. Читаем в оригинале:
«Поднялись горы, понизились долины на месте том, (что) Ты основал для них»

В поэтическом переводе метко найденными словами «настроен» ракурс: выгнувшиеся хребты и вогнувшиеся долины, дело рук Божьих.
 В высь выгнулись хребты и в глубь вогнулись долы -
в местах, где выбрал Ты;

Но вот полет над землей начинает снижаться. Псалмопевец видит лес и поле: все создано и напитано Божьими руками. Вот  и людей видит автор. Но видит их лишь как детали этого великолепного мира. Таких же, как облака, как трава, как звери. И все они напитаны Богом.
Из строфы в строфу, из образа в образ повторяется мысль о щедрой Божьей руке, питающей весь мир.

А люди  - сыты из земли добытым хлебом,
а люд — развеселен вином и умащен елеем,
от коего блестит лицо; граничит с небом
кедровый лес, Тобой питаем и Тобой лелеем.

Теперь псалмопевец летит совсем низко над землей, чтобы видеть всех ее обитателей, сотворенных Богом: аистов, даманов, горных козлов. И ведь позаботился Бог, чтобы не было всем им тесно: подарил им солнце и луну, чтобы знал каждый свое время суток: и львы, и их добыча.
Подивившись красоте и разумности земли, псалмопевец погружается в море, чтобы и там подивиться Божьим творениям от существ ползучих до левиафана.

И торжествующий итог этого великолепного путешествия по миру пропет пиррихиями:

Сей скоп кромешный умиротворен надеждой,
что Ты  накормишь всех в положенное время...

И в самом деле, кажется, этот псалмопевец — дитя нового поколения. Для него Бог — не воитель, не грозный мститель за каждый грех. Минула эпоха борьбы за жизнь, войн и бедствий. Настал мир и страх перед Богом уступил место любви к Нему.




Псалом 105
Интересна композиция поэтического перевода сто пятого псалма. В нем наблюдается два различных стиля. Но рассказчик не меняется. По-видимому, меняются слушатели.
Написан поэтический перевод редким длинным размером — семистопным ямбом, создающим совершенно разговорную прозаическую интонацию. Четкие двустишия псалма создают некую лапидарность, приземленность. Но в разных частях псалма такая строфика играет разную роль.
В начальных строфах псалмовец поучает слушателей, призывает их благодарить Бога. Его речь забавно соединяет в себе искренние разговорные интонации и официально-деловые формулировки.
Вот так говорит он — искренне, ярко:
   … Славьте рьяно
святое имя Божье! Мудрость Божью вопрошайте!,
ища, ища Его, хоть Бог — рукой подать — в полшаге...

И вдруг просыпается в нем чиновник и вступают в силу юридические формулировки завета между Богом и человеком. Меняется и интонация. С какой важностью протянулась на двух пиррихиях вторая строка  седьмого двустишия!

Знай, сын Яакова!, что люд — почетный Божий пленник,
что Бог — судья, и что его вердикты — вне полемик.

Завет Свой древний тысяче покорных поколений
Бог помнит и следит за искренностью исполнений.

Бог подтвердил единство меж Собой и Авраамом
(отцом) в обете клятвенном Ицхаку (сыну) данном.


Но далее в какой-то неуловимый момент рассказчик совершенно забывает о своем юридическом статусе. Речь вдруг обретает музыкальность, смягчается ритмичными пиррихиями металлический лязг двустиший.

Веленья мудрые Свои возвел он в ранг законов
для Якова — Израиля, для тысяч, миллионов.

Может быть, теперь его слушатели — дети? Он же сам поучал рассказывать о Боге младшим в семье. И вся длинная, запутанная история Иосифа, история прихода евреев в Египет и драматичный исход — рассказаны, как занятная сказка. А двустишия, которыми она передана, теперь подчеркивают простоватый, понятный самым юным слушателям, стиль изложения.
Этот стиль — находка автора поэтического перевода. Он восполняет темные места и логические пропуски оригинала.
Вот например такая фраза подстрочного перевода с трудом поддается осмыслению:

«И призвал Он голод на страну ту, всякую хлебную опору сокрушил, Послал Он пред ними человека — в рабы продан был Иосиф»

А в поэтическом переводе это характерная черта простодушного незамысловатого рассказа, то забегающего вперед, то возвращающегося к началу:

… и на Кнаан навлек Он голод,
лишив поддержки хлебной люд и вот — в амбарах голо.

Но прежде бедствия сего сын Якова — Иосиф
родными братьями был продан в рабство....


Рассказчик вещает увлеченно, он сам захвачен рассказом, перед ним лица внимательных слушателей, и он ждет их ответной реакции:
Семь — семь! - неурожайных лет, всем — всем! - грозила гибель...
но караван с Иосифом давно пришел в Египет, -

привел подростка в кандалах — железо ело голень! -
пока раба — Господня длань не возвратила воле.


В почти разговорных оборотах, максимально понятно изложена причина прихода евреев в Египет к Иосифу и далее трагический поворот в судьбе еврейского народа, ставшего рабом. Но рассказчик в самые эмоциональные моменты своего рассказа, о казнях египетских, не желает пугать своих слушателей. Описания страшных бедствий, постигших Египет, легки и занятны, как в сказке. Рассказчик даже, кажется, забавляет слушателей неожиданными внутренними рифмами:

лягушками Он заволок весь край, достав до трона;
и мышь, и вошь, кишели сплошь в покоях фараона.

Ритм повествования приобретает совершенно сказовый оттенок. Появляется намек на некие фольклорные, сказочные элементы:

И вывел Бог Своих иврим — с их утварью и стадом,
со взятым у господ вчерашних — медью-сребром-златом.

И так по-детски,  безмятежно звучит описание страшной погони египетского войска за уходящими евреями:

Был рад мицри забыть иври, но их властитель — войско
за беженцами выслал вслед на шестистах повозках.

Язык этого псалма ювелирно чеканен, и тем выразительнее  пиррихии, подчеркивающие особенно тревожные и удивительные события  взволнованной интонацией.

Роптал без пищи люд, и Бог — ковром небесной манны
и скопищем перепелов покрыл кругом барханы.

На благополучном возвращении евреев в землю обетованную заканчивается псалом. Здесь, в рассказе для детей, нет места трагическим событиям. У сказки должен быть счастливый конец. Поэтому вся дальнейшая трагическая борьба евреев за свое место на земле предков представлена псаломопевцем, как Божий дар.

Муж брани, Он добыл нам край, за каждый луг воюя,
чтоб жили мы, как Адонай счел нужным. Аллилуйя.

Псалом 106
В сто шестом псалме перед нами еще одна история из давней эпохи шествия по миру в поисках обетованной земли.
Но в поэтическом переводе Веры Горт повествование ведет уже другой псалмопевец и для других слушателей. Он не просто рассказывает, он обличает грехи предков, чтобы одумались потомки.
Написан поэтический перевод шестистопным хореем. Этот легкий и улыбчивый размер при таком количестве стоп обретает тяжелую силу и эмоциональную убедительность.
В поэтическом переводе автор псалма представляется нам талантливым поэтом, умело использующим поэтические инструменты.
Вот как изящно выстроены пиррихии в первой строфе.

Обладатели возвышенного слога!,
говорите же, рассказывайте много
об Исполненном Могущества и Неги!

А во второй строфе молитвенное, экстатическое состояние ярко рисуется сквозной рифмой: время — благоволенья — рвенья — утоленья — в семьях.
Но неизвестный автор псалма еще и талантливый публицист. Живые интонации его повествования переданы постоянно меняющейся строфикой: от четверостишия до семистишия.
Живописно, эмоционально изображает автор драматические события, заставляя слушателей увидеть происходящее воочию.

Ты прикрикнул на Ям-Суф и криком высек
шлях меж водных стен: шел люд — дно было сухо!,
но погоню — сжав с боков — ударив с высей -
слившись — смял Ям-Суф.., о всадниках — ни слуху
и ни духу...

Умело выстроенная композиция проясняет замысел автора: показать, как погряз в грехе избранный Богом народ, опускаясь все ниже.
А началось с достаточно простительного греха, страха перед гибелью из-за маловерия на берегу Ям-Суфа. Но Бог перевел свой народ посуху через море.
Спаслись, но тут же опять остались недовольны. Потребовали пищи. История гибели слабых людей, не сумевших сдержать свои животные порывы рассказана псалмопевцем со скрытой насмешкой, умело формируя восприятие слушателей.

…. и если б
брали птицу — по одной, не впрок, не много, -
то не пали б от ниспосланного мора
с полным ртом еще, жуя уж еле-еле.

Но вот грех из простого физического страха перед смертью и голодом перерастает в область духовного — в зависть.  В седьмой строфе эта новая ступень акцентирована сквозной рифмой:
Аарону — пророков — ропот — неробок — роду.
Грехопадение людей продолжается. С гневным сарказмом рисует автор идолопоклонство. Абсурдность этой веры мастерски подчеркнута странным окончанием строки — на предлоге.

Ибо сделали они божка в Хорэве
и литого стали славить истукана, -
Бога в белоголубом высоком небе
спьяна променяв на... статую бычка, на
вещь — подобье твари, жмых жующей в хлеве.

За этот грех понесли грешники страшное наказание, но Моисей умолил Бога простить народ.
События становятся все более жестокими. Богоотступничество народа, примкнувшего к Баалу, наказано мором. Но и здесь не все опомнились.
И безжалостный акт казни Пинхасом согрешившего с язычницей объявлен автором псалма праведностью.
В ответ на это падающие в духовную пропасть люди сумели самого Моисея ввести в грех сомнения.
В оригинале это изображено так.
И прогневили они (Господа) у вод Меривы, и пострадал Мошэ из-за них, Ибо возмутили они дух его и изрек он это устами своими.
В поэтическом переводе эта скорбная история передана с неожиданно теплой человеческой интонацией:
 В Мериве, вблизи воды не веря в воду,
Возле Господа не веря в Божью волю, -
в грех ввели Мошэ.. и Богу было слышно
с губ впервые
оброненное сомненье... Плохо вышло...

И вот страшный апофеоз греха. Предавшиеся Баалу приносят в жертву собственных детей.
Так ступень за ступенью автор псалма приводит слушателей к мысли о справедливом и заслуженном отречении Бога от своего народа. Грешники, оставшиеся без защиты, попадают в руки врагов.
И тем с большей благоговейной благодарностью звучит счастливый конец этой страшной истории грехопадения.

… но... в их вглядевшись муку,
вслушавшись в молитвенный их ропот,
вспомнил Ты, Господь, былой союз Свой с ними
и, раскаявшись, их сделал вновь Своими,
норов ублажив гнетущих их народов...

Так приводит псалмопевец слушателей к главной мысли. Бог снова простил свой народ, а значит, главное теперь — не потерять эту милость.


Псалом 107
В сто седьмом псалме перед нам еще один взгляд на историю для того, чтобы понять сегодняшний день.
И опять иной автор перед нами в поэтическом переводе Веры Горт. Он мыслит образами, он философствует, он размышляет и призывает к размышлениям. А события давних лет для него лишь повод к осмыслению вечной темы отношений между Богом и человеком.
Поэтический перевод написан четверостишиями, в которых ритмично чередуются пятистопный и шестистопный ямб. Это придает стихам распевность, широкое  движение. Щедро рассыпанные пиррихии придают тяжелому многостопному ямбу легкость и парящую полетность.

Избавленные Им от рук врага,
благодарите Бога! - Он к вам добр навеки.
По человеку Он из вас страну слагал,
как из ручьев, сошедшихся в оврагах, - реки.

Странное околдовывающее ощущение создают частые многократные однородные члены — перечисления. Мы находим их в тех строфах, где речь идет о длинном пути избранного народа. Пути, в котором Бог защищал и поддерживал путников. Удивительный образ находим мы в первой строке второй строфы. Строка оригинала: «и из стран (разных) Он собрал их» превратилась в конкретное физическое движение Бога, своими руками творящего судьбу народа. Глагол «собрал» раздробился на три созвучных глагола и обрел живое воплощение.

Всевышний вас соскреб, и сгреб, и свел
с востока, запада, и с севера, и с моря.
Заблудшие в песках, ни городов, ни сел
в пути не встретившие, глада, жажды, мора

дабы избегнуть — вы вздымали глас.
Благодарите Бога! - Он вас спас.

Здесь же возникает «нестроевое» двустишие, заканчивая мысль второй строфы. Время замедлило шаг вместе с медленным шагом народа по пескам.

Автор этого псалма -  тонкий художник. Его метафоры очень выразительны.
Вот как выглядит фраза в оригинале. Ее красота не потеряна даже в подстрочном переводе.

Сидящие во тьме и мраке, окованные страданием и железом, - так как ослушались они слов Божьих и решение Всевышнего отвергли.
Автором поэтического перевода эта прекрасная метафора вписана в длинную стремительную фразу с торжественными пиррихиями, рисующим облегченный вздох освобожденных от оков людей.

       …..Железом и страданьем
окованные, пыточный острог
познавшие за взбалмошное ослушанье,

вы, чьи сердца объял печалью Бог,
вскричали ввысь — и Он железные засовы
и двери медные разбил, сволок
со щиколоток и запястий прочь оковы

и вывел вас из сумрака на свет.

На грехопадении избранного народа автор этого псалма не акцентирует внимание. Задача его другая: восславить могущество и милосердие.
Мучительные поиски пути, ошибки, промахи, беды, страдания изображены псалмопевцем как плавание в бурном море, где Бог незримо направляет корабль.
В оригинале мы читаем фразы, полные величия и мощи.

«И сказал Он, и восставал ветер бурный, и поднял Он волны его. Поднялись они в небо, опустились в бездну; в бедствии растаяла душа их. Кружатся и шатаются они, словно пьяный, и пропала вся мудрость их»

В поэтическом переводе это выражено замечательно выстроенной фразой, как бы реющей вместе с морским ветром. Волнами поднимаются однородные придаточные предложения нанизываясь друг на друга.

Пусть о делах Его расскажут в песнопеньях
вернувшиеся с моря, те, чей труд
вершится в бездне вод, средь хладного кипенья,

чьи очи зрили Божьи чудеса,
когда, разбуженные легким Божьим словом,
вставали ветры, дабы в небеса
забросить взрытый водный слой за пенным слоем

и возвратит; чьи души, чуя крах,
истаивали; чьи умы теряли мудрость;
валившиеся с ног на кораблях,
как пьяные, сквозь гул — уже не речью — мукой

молившиеся — пусть дадут нам знать,
как вел их Бог меж острых рифов, мимо мели,
как буря превращалась в тишь и гладь,
а горесть — в радость на пути к желанной цели.

И приводит псалмопевец слушателей к мысли о справедливости и милосердии Бога, берущего под свою защиту тех, кому она нужнее, - бедным и обездоленным. «Видят прямодушные и радуются, а всякое беззаконие сжимает уста свои», - читаем мы в оригинале.
А в поэтическом переводе образ беззакония стал еще более ярким, хищным:
«бессовестность сжимает челюсти» в испуге.

И вот вывод, к которому приводит нас псалмопевец, - милосердие Бога безгранично, но чтобы быть счастливым надо не уповать на прощение, а жить без греха.

Сколь счастливы сердца, не знавшие греха!
О сердце собственном подумай на досуге!



Псалом 108
Автор сто восьмого псалма — хорошо знакомый нам псалмопевец царь Давид. В поэтическом переводе Веры Горт мы узнаем его речь, искреннюю, свободную и сильную.
Четверостишия этого псалма написаны легким и гармоничным трехстопным анапестом с женскими окончаниями.
С самых первых строк псалма мы слышим ту свойственную Давиду в поэтических переводах интимную доверительную интонацию, как в разговоре  с близким человеком.

Твой я, Бог. Лишь Твое — это сердце.
Что мое в нем? - грехи и ошибки.

Вновь Давиду нужна Божественная мощь для борьбы с врагом. И прославляя Божье величие, псалмопевец напоминает Богу о его же пророчестве. Обещана была Давиду власть над землями предков — и псалмопевец как бы обводит широким жестом сверху все эти земли. Все они уже его достояние — и относится он к ним с нарочитой и шутливой небрежностью.
В оригинале эти строки выглядят практически грубо, Давид как будто алчно упивается своей властью.
«Мой Гилад, мой Менашше, и Эфрайим — крепость главы моей, Йегуда — законодатель мой. Моав — горшок умывальный мой, на Эдом брошу башмак свой, ликовать буду из-за Пелешета»
В поэтическом переводе гораздо больше любви к этим землям, и сама вольность обращения к ним более добросердечна.

Ты предрек мне в святом Своем доме,
что иврим поведу я к бессмертью,
что башмак свой я сброшу в Эдоме,
что долину Сукот я измерю,

и, как Шхем, разделю меж родами
шлем главы моей, щит мой — Эфраим,
мой — Гилад, мой — Менаше, все — наше,
мой Моав — умывальною чашей,
освежая лицо мое, плещет,,,

И вот так, обведя взглядом и щедрым жестом все земли, Давид напоминает Богу, что вопреки его пророчеству до сих пор не взят Эдом.
Заканчивается псалом вновь доверительной живой интонацией.
Последняя строфа псалма — семистишие с необычной рифмовкой, как будто, закончив пение, Давид вдруг обращается к Богу прозой и обычной человеческой речью.
В этом семистишии срифмованы первая и последняя строки, так что рифмы повисают в воздухе. Срифмованы три строки внутри строфы трудными для восприятия ассонансными рифмами: явных — наглых — рьяных. И лишь четвертая и пятая строки срифмованы точными рифмами — и это ключевые строки строфы. Их значение подчеркнуто протяжным трибрахием.
И последние строки как бы обрываются на недосказанной мысли и потерянной рифме.

Помоги мне волшебным деяньем
в завершающем завоеванье!,
ибо в мощи союзников рьяных,
знаешь, сердце мое усомнилось...

Псалом 109
Авторство сто девятого псалма также принадлежит Давиду.
Поэтический перевод этого псалма написан четырехстопным анапестом с энергичными мужскими окончаниями. Часто строки начинаются с ударного слога, делая ритм более жестким.

Боже, Бог славословий моих, не молчи!,
ибо грешные рты, ибо лживые рты
на меня разевались, поверь, без причин,
камни слов убивающих, как из пращи,
вырывались из адовой из черноты.

Давид в отчаянии молит Бога о заступничестве, душа его ранена клеветой и ненавистью окружающих. И в этом порыве он призывает на головы обидчиков все возможные беды. Вот так громко, исступленно, на бесконечных спондеях, выкрикивает псалмопевец свои проклятия:

Мало дней ему дай! Все, чем мерзкий владел,
пусть чужой заберет, пусть сиротский удел
детям злого достанется, жалкой вдовой
пусть жена его бродит...

Этим отчаянным «пусть» начинаются далее три строфы подряд.
Такая неистовость рисует нам, по-видимому, еще юного Давида, слабого и незрелого духом. В своем желании мщения Давид по-детски безжалостен, призывая беды не только на обидчиков, но и на их будущих вдов, и на детей, и на внуков.
Речь его страстна, посулы всяческих бед нанизываться бесконечно. Псалмопевцу не остановиться и не успокоить свою душу. Обида и страх переполняют его.

Ведь смутьян сей столь черств, столь безжалостен был
к человеку печальной души и судьбы,
в нападеньях являл столь коварную прыть -
Бог! - меня!, Бог! - меня! - он желал умертвить

Замечательный образ рождается в этой страстной речи Давида. Проклятие недруга обретает неожиданный материальный облик. В оригинале читаем:
И оделся он проклятием, как одеждой, и вошло оно, как вода, в нутро его, и, как елей, в кости его. Будет оно ему, как одежда, (в которую) закутывается он , и поясом, (которым) он всегда опоясывается.

Этот интересный образ сохранен в поэтическом переводе:

… Запасшись проклятие впрок,
он оделся в него, как укрылся плащом,
пил его, пропуская в нутро, словно дождь,
как елеем — им кости крепил, грел плечо,
из проклятья цветистого ворох одеж
нацепил на себя, подпоясался им...

К концу псалма пыл Давида утихает. Он уже не бушует, а жалуется. И здесь ритм псалма становится иным. Начальные спондеи еще остаются, как горестные восклицания, но появляются жалобные стоны трибрахиев.

Люд покачивает головой, пес — рычит,
вот — прошел я — клонящаяся долу тень...
….........................................................

Проклинают меня, Ты же — благослови
из сочувствия, из доброты, из любви.

И заканчивается псалом доверчивым предчувствием Божьей помощи. Давид воодушевлен и ликует заранее. Его восторженное состояние акцентируется рифмами и корневыми повторами начальных слов и созвучными рифмами внутри и в конце строк.

Встали — но опрокинет их стыд; я ж ,Твой раб,
стану счастлив и рад!; злых опутает срам,
пали — им не подняться из вороха  трав...
Воспою Тебя!.. Справа от слабого став...



Псалом 110
Сто десятый псалом представляет собой загадку. Носит он указание на авторство Давида, но уже начальная ремарка говорит о некоем авторе, который передает слово Бога его господину, скорее всего именно Давиду:
«Слово Господа к господину моему».
В поэтическом переводе Веры Горт эта короткая ремарка превратилась в двустишие, в котором адресат псалма указан более определенно:

Сие посланье от Небесного Царя -
царю земному бард донес, песнь сотворя.

Написан поэтический перевод шестистопным тяжелым ямбом.
Даже если не принимать во внимание начальную ремарку, об ином авторстве псалма мы можем догадаться. Стиль этого псалма совершенно непохож на ясный и чистый голос Давида.
Образы, используемые неизвестным автором, неясны, громоздки и довольно неуклюжи. Пытаясь передать грандиозность речи Бога, автор не может оторваться от земных, человеческих реалий.
В оригинале читаем:
«Сиди справа от Меня, доколе не сделаю врагов твоих подножием ног твоих»
В поэтическом переводе эта нарочитая материальность образа усилена:
«Сядь справа от Меня! - жди, не собью доколе
из вражеских когорт — скамью для ног твоих!»

Речи Бога псалмопевец перемежает хвалебным славословием своему господину. Но смысл их выражен довольно туманно. В погоне за красотой фразы теряется логическая нить.
В оригинале мы находим такую странную  строку:
«от чрева, от зари — тебе роса юности твоей»
В поэтическом переводе этот образ максимально прояснен.

Родясь, из материнского черпнут ты чрева
впрок росной свежести, ты ею юн, твой ореол -
сродни заре....

Величавее всего звучит третья строфа, где повторяющиеся обращения Бога «ты» создают собственный торжественный ритм.
«Клянусь — и в том не каюсь: ты — Мой коэн — жрец, -
рек Бог, - по слову Моему ты - «Малки-цэдек» -
«Царь справедливость» ты»...

Очень сложны для восприятия заключительные строки псалма. Речь псалмопевца в оригинале выглядит несвязной.
«Судить будет Он народы — (земля) полна трупами, поразит голову страны обширной. Из потока в пути пить будет, поэтому поднимет голову»

Автору поэтического перевода удалось логично выстроить эти странные фразы и найти яркие образы:

Устав, воспрянешь, царь, - в погоне за врагами
лишь пригуби сорвавшийся со скал поток!


Псалом 111
Следующие семь псалмов — это ритуальные песнопения, молитвенные славословия Богу, возможно, пасхальные. Первые три из них носят в оригинале помету «аллилуйя».
Первый из них, сто одиннадцатый псалом, написан в поэтическом переводе Веры Горт пятистопным ямбом. Он строг, торжественен. Его образы точны и корректны.
Многочисленные пиррихии растягивают, размывают строки и придают жесткому ямбу величавую плавность.
Осанну я пою Небесным Дланям
пред прямодушными, явясь на сход их,
пред толкователями строк Господних,
плененными талантом и стараньем

Особый внутренний ритм создается в каждой строфе. В первой строфе мы видим анафору «пред».
Вторая строфа наполнена страдательными причастиями, создающими ощущение сотворенности этого мира и его событий «Незримым Зодчим»

...плененными талантом и стараньем,
которым мир изваян и упрочен...
Он, источая жалость, правит людом.
Запоминаемо любое чудо,
вживленное в наш быт Незримым Зодчим.

В третьей строфе ритм создан однокоренными повторами: обретешь — обретаешь — обретенье.
А в четвертая строфа построена на созвучных рифмах: созданье — страданью — достоянье — дланью.
Таким образом, в каждой строфе мы находим собственный уникальный ритмический рисунок, очень украшающий стих.
Необычайно хороши и благостны строки, построенные на двойных пиррихиях. Они буквально поются.
И милосердие и справедливость...

начало мудрости — благоговенье...

воистину непобедимый разум...

Вот так стройно и величественно выглядит в поэтическом переводе это псалом, написанный безвестным псалмопевцем.

Псалом 112
Сто двенадцатый псалом «Аллилуйя» создан совсем иным автором.
Поэтический перевод этого псалма написан светлым, чуть легкомысленным трехстопным дактилем. И с первых же строк обращает на себя внимание простодушная материальность образов, подчеркнутая в поэтическом переводе просторечностью лексики.
Автору псалма хочется представить слушателям все преимущества богобоязненности и верности Заветам.
В оригинале читаем:
«Изобилие и богатство в доме его, и (воздаяние за) справедливость его пребывает вовеки».
В поэтическом переводе псалмопевец вдохновенно рисует слушателям заманчивую картинку этого изобилия и богатства, украсив ее внутренними рифмами.

В доме такого богатство -
Божья за совесть награда:
яства на скатерти, ясно
вечером светит лампада.

В третьей строфе с тем же простодушием псалмопевец поясняет слушателям, как проявлять Божескую справедливость:

… честен при купле-продаже,
нищему «нету!» не скажет,
хлеб свой деля на две части,
просят — одолжит...

Необыкновенно трогательно звучит разговорный оборот, создающий убедительную интонацию.
… и вот что:
самым трагически слухам
не пошатнуть его...

К концу стиха псалмопевец пытается вернуться к подобающему торжественному тону. Но такой тон для него, кажется, непривычен. Рождаются несколько неуклюжие строки о величии и могуществе щедрого человека с нарочитым, как будто заикающимся звуком «в»

О, расточающий щедрость
пред обывателем злобным! -
в славе ввивается в вечность
рог твой побегом надлобным!

Зато наказанием алчному грешнику, по-видимому, псалмопевец воодушевлен. Его речь становится яркой, живописной, с гармонично звучащим «р»

Алчный же грешник, ощерясь,
в скрежете гибнет зубовном,
с ним — вожделение зверя
угомонится под дерном.

Псалом 113
Нежен и трогателен сто тринадцатый псалом.
Трехстопный анапест, которым написан поэтический перевод, звучит мягко и умиленно.
Особый ритм создают здесь алллитерации: вос-выс-хва

От восхода светил до заката
Адонаево имя хвалю я.
Восхваление — верности клятва.
Восхвалите и вы Божье имя!
Бог — высок...

В этом маленьком псалме всего лишь два выразительных примера Божьего милосердия к отверженным. И в одном ряду оказались нищий, вознесенный Богом в общество князей, и бездетная женщина, ставшая счастливой матерью.
И эти два, видимо, важных в судьбе псалмопевца эпизода человеческой судьбы закольцованы призывом «Аллилуйя!», придавшим этим эпизодам глубокое значение.

Псалом 114
Талантливо создан сто четырнадцатый псалом, вновь обращающий нас к давним событиям исхода из Египта.
Поэтический перед этого псалма написан пятистопным ямбом. Обычно этот размер довольно тяжел, но этот псалом настолько динамичен, что длинные строки не тормозят действие, а создают ощущение мощного потока.
Начинается псалом эпично. Как будто не спеша повествует псалмопевец о разделении вышедшего из Египта избранного народа на Северное и Южное царство. И это чудо победы и пришедшего благоденствия заставляет автора вспомнить другое чудо — преображения вод и земли на берегу Ям-Суфа,.
Поразительные картины увидены псалмопевцем в его воображении. В оригинале читаем необыкновенно выразительные строки.
«Море увидело и побежало, Йарден обратился вспять. Горы скакали, что овны, холмы — как ягнята. Что с тобой, море? Что побежало ты? Йарден, - (что) обратился ты вспять? Горы, (что) скачете вы, как овны, холмы — как ягнята?»

Эта картина в поэтическом переводе усилена блестящим ритмичесим рисунком из повторов, из сквозных и внутренних рифм.

Холмы скакали резво — как ягнята...
Что, море, что с тобой?, от нас — куда ты?..
поток! Как ты потек наверх по скату?,
что горный кряж — как вспугнутое стадо?..

И заканчивается псалом величественным итогом, где противопоставляется могущество Бога безжалостного, перекраивающего трепещущую землю, и доброта Бога милосердного, спасающего свой народ в пустыне.
Мощно звучит последняя строка псалма завершенная целым аккордом спондеев.

Он может скалы превращать в озера,
а камни — в капли... - повествует Тора,
что так в пустыне напоить нас смог Он.

Псалом 115
Необыкновенно эмоционален сто пятнадцатый псалом. Безвестный его автор сумел выстроить ювелирное по форме произведение, передав при этом свое отношение к важной проблеме и убедив в этом слушателей.
Поэтический перевод этого псалма передает стремительный поток речи в различных по длине строфах: от двустишия до девятистишия. Четырехстопный ямб псалма жесток, четок, лишь во второй части смягчен пиррихиями.
Начинается псалом с семистишия. В нем вызов язычникам, смеющимся над единобожием правоверных, выражен в назойливых, почти издевательских примитивных рифмах:
не нам — племенам — гам — там — хлам.
И далее начинается блестящая по форме часть псалма, описывающая отлитого из золота божка.
В оригинале эта часть, выстроенная на синтаксическом параллелизме, выглядит так:
«Идолы их — серебро и золото, дело рук человеческих:
Рот у них, а не говорят, глаза у них — а не видят;
Уши у них — а не слышат, нос у них — а не обоняют;
Руки у них — а не осязают, ноги у них — а не ходят, не издают звука горлом своим».
Великолепный ритм этих строк, не утраченный даже в подстрочнике, прекрасно передан в поэтическом переводе.

Подобных много — всяк кумир:
есть рты у них — не говорят,
есть очи — да не видят мир,
их уши — глухи — виснут зря,
их ноздри не берут эфир...

Особо обращают на себя внимание две строки с тотальной рифмовкой. Эта чрезмерность, нарочитость ритма создает впечатление саркастической насмешки.

Персты подать не в силах знак,
стопы примять не в силах злак...

Высмеяв золотого божка, псалмопевец резко меняет интонацию.
Строки, славящие Бог и призывающие только у Него искать поддержку и защиту, звучат торжественно и благоговейно.
Жесткая чеканка ямба растворяется в частых пиррихиях.

Учти, боящийся Небес,
пусть ты — в регалиях, пусть — без:
сегодня вспомнил нас Господь -
Он завтра нас благословит...

Удивительно музыкален ритм восьмой строфы. Его создают пиррихии, зафиксированные на одних и тех же стопах в каждой строке.

Знай, Зодчим ты благословлен,
создавшим время и простор!
Себе оставив небосклон
Земную ширь Он нам простер.

Псалом 116
Имя автора сто шестнадцатого псалма не установлено. Но за его теплой человеческой интонацией, за его душевной распахнутостью пред Богом чудится знакомый нам голос царя Давида.
Очень напоминает произведения Давида этот псалом в поэтическом переводе Веры Горт.
Написан псалом шестистопным ямбом. Псалмопевец, по-видимому, стар — так он сам о себе говорит, и так рисует его голос, мудрый и усталый, длинные строки ямба.

Люблю, когда мой голос слышит Божье небо,
когда к мольбе моей Всевышний клонит ухо.
И в дни свои последние — бессильно, немо
я буду звать Его, уж взятый смертной мукой.

Следующая строфа, пятистишие, звучит тревожно и надрывно. В первой же строке рядом оказываются слова срифмованные, почти повторяющие друг друга, но противоположные по смыслу: «чувствуя — без чувств я».Очень выразителен спондей на слове «в крик» - и в самом деле вскрикивающий, разрывающий четкий шаг ямба.

Скорбь преисподней чувствуя, почти без чувств, я
в миг оставшийся — в крик попрошу спасенья.

А в следующий строках трогательная надежда на защиту от смерти. Почему? Потому что прост человек, эти слова написавший. В оригинале мы находим именно это разговорное слово «простак»: «Хранит Господь простаков»
 И в поэтическом переводе пиррихий передает радостное волнение этой надежды, растягивая желанные слова «выхватывая из могил».

Я прост. Бог любит простаков: Он их, врачуя, -
выхватывает из могил в момент паденья.

Третья строфа связана со второй общей рифмой: спасенья — паденья — сомненья — преткновенья. Идет она на том же дыхании, на той же надежде. Псалмопевец просит душевного покоя — он чувствует, что спасение его уже решено Богом.
Обнаженно и беззащитно звучит исповедь псалмопевца в четвертой строфе. В оригинале звучит она так:
«Ходить буду пред Господом в стране живых. Веровал я, когда говорил, измучен был я очень, Сказал в поспешности своей: все люди лживы».
В поэтическом переводе эта беззащитная откровенность передана восклицающим повтором.

Я вновь хожу пред Ним в стране, где все — все! - живы.
Я верил в Высь.. - хоть и бывал судьбою мучим,
хоть рек в поспешности, что все — все! - люди лживы...
А Бог... - Он поступил со мной, как с другом лучшим.

В последних строфах псалма появляется новый мотив ответственности героя за судьбу страны и народа. В самом деле, не Давид ли автор псалма?
Этот мотив в оригинале находим мы в следующих строках:
«Обеты мои Господу исполню пред всем народом его, во дворах дома Господня, среди тебя, Йерушалаим»
И в поэтическом переводе этот мотив звучит корректно, ненавязчиво, но все же обращает на себя внимание:

… - клятвы, обещанья
моей стране я, сын рабы Твоей, я, раб Твой, -
исполню все!...
….............................................

Что не свершил — свершу, о люд мой, пред тобою!,
внутри тебя, Йерушалаим! Аллилуйя.

Псалом 117
Замечательно красив поэтический перевод маленького сто семнадцатого псалма.
В оригинале это три короткие строчки. Возможно, это лишь рефрен к какому-то иному песнопению.

«Хвалите Господа, все народы, славьте Его, все племена. Потому что велика милость Его к нам и верность Господня — навек. Алелуйа!»

В поэтическом переводе это четверостишие, написанное шестистопным ямбом, наполнено ритмом, как филигранный узор.
В четверостишии перекрестно чередуются строки с четким ямбом и строки с двумя пиррихиями на третьей и пятой стопах.

Хвали Всевышнего, любовь Ему даруя!
и в свой черед их обретает... Аллилуйя!

Этот слоговой ритм дополнен лексическими повторами и внутренними рифмами:
любой — любой — любовь
душой из душ
народ — доброт — черед.

Псалом 118
Очень праздничен и светел сто восемнадцатый псалом. Его поэтический перевод написан легким, ликующим двустопным анапестом.
Автор псалма, каким видим мы его в поэтическом переводе Веры Горт, наверно, очень молод. Радостное воодушевление, кипучая энергия, как волной, несет псалмопевца. Он то набирает короткими двухстрочными глотками воздух, то вольно поет четверостишиями и шестистишиями.
Закольцован псалом почти одинаковыми строфами с особым ритмом. Перекрестно чередуются строки анапеста с начальным спондеем и  строки с очень сложным ритмом, сочетающие стопу анапеста с начальным спондеем со стопой ямба. Так отмечен в этом псалме зачин и концовка, возможно, исполняемая хором или другим исполнителем.
Пой, Израилев дом! -
Бога славь! - Он добр.
«Вечна милость Его!» -
«Ле-олам — хасдо!»

Выразительный рисунок создает внутренняя рифма и аллитерация в третьей строфе. Вся строфа построена на борьбе разрывающего, энергичного «р» с глухим препятствием «вс», «ст».

Из теснот черных нор
звал я Высь, рвясь на свет, -
на ладонях — простор
Бог простер мне в ответ.

Эта игра энгергичного «р» с внутренней рифмой продолжается и в пятой строфе.

Рядом Бог, раз вразброд
в ад бредет вражий сброд...

Речь псалмопевца порой эмоциональна до бессвязности. Он думает вслух, на ходу принимает решение и озвучивает стремительный бег своей мысли.

… ненавидя меня,
в чем? - не знаю!, виня.

Человек — в дружбе плох.
Лучше — Бог. Лучше — Бог.

Лишь на Высь уповать! -
подлы челядь и знать.

Любопытно, что эта разговорность речи псалмопевца, почти до просторечия, передана и в подстрочном переводе.
«Наказать наказал меня Господь, но смерти не предал»

И этот обаятельный разговорный оборот использован в поэтическом переводе:

Наказать — наказал,
проучил меня Бог.
Но на шее узла
не стянул, уберег.

Особенностью ритмического рисунка этого псалма являются строки с изящной метаморфозой ритма в сочетание начального спондея  и пиррихия.

Подлых разоружив,
….....................
Небо благоволит.
…...........................
стены соединя
….......................
к рогу жертвенника

Ярки и красивы метафоры, найденные псалмопевцем.
Читаем в оригинале:
«Окружили меня, как пчелы, (но) угасли, как огонь (в) колючках, - именем Господним я уничтожу их».

Этот ярких образ превратился в поэтическом переводе в целую стремительную ликующую картину:

Злясь, рекли: роем пчел
налетим, обожжем...-
промахнулись!, плечо
мне лишь жаром обдав,
став угасшим огнем
в колкой сухости трав.

Еще один интересный образ находим в оригинале.
«Камень, который отвергли строители, стал главой угла».

И вот в такой яркий динамичный эпизод развит этот образ в поэтическом переводе.

Мне помог Элогим:
был я камнем простым -
уронила меня
на дорогу скала,
в ров столкнули пинком
возводящие дом,
но... вернули потом,
стены соединя -
мною!: я - «рош пина»! -
я - «вершина угла»!

Этим праздничным чувством духовной победы, преодоления, в которых псалмопевец видит руку Бога, наполнен финал псалма. И обращают на себя внимание строки:
….Ты
обдал золотом день,
мне корону надев.

Уж не юный ли Давид почудился нам в этих строках?
 


Псалом 119
Сто девятнадцатый псалом среди всех остальных занимает особое место. Композиция его уникальна  и настолько своеобразна, что точный его перевод связан с большими затруднениями.
Основа композиции псалма — алфавит иврита. Весь текст псалма состоит из двадцати двух восьмистиший, по числу букв алфавита. И каждая из этих строф начинается с соответствующей буквы.
И при этом произведение представляет собой единое целое: монологическую речь псалмопевца, где славословие Богу и его Заветам сменяется глубокими философскими размышлениями о судьбе человека и судьбе народа.
В поэтическом переводе псалма эти восьмистишия преобразованы в обособленные графически части. Таким образом, этот псалом превращен в особый цикл, где части, совершенно разные по ритмическому рисунку, тесно взаимосвязаны по смыслу.

Первая часть — буква Алеф.
Ритм этой части очень сложен. Рисует он движение мысли, процесс размышления с неожиданными остановками, поисками слова, запинками и рывками вперед.
Эта часть псалма — своеобразный зачин. Автор в свое вдохновенной речи убеждает слушателей и, возможно, самого себя в величии взятой на себя миссии прославить в псалме Божий Завет.

Написана эта часть поэтического перевода разностопным амфибрахием.
Вся первая строфа-шестистишие построена на перечислениях, нанизанных друг на друга и усиленных повторяющимися рифмами. Все шестистишие построено на двух ритмично чередующихся рифмах: АбАбАб

Вторая строфа, семистишие, преобразована из шестистишия графически. Слово «ведь» выскочило из четвертой строфы, где было частью рифмы «тропы ведь — проповедь», и заняло отдельную строку. Тем самым изображена особая интонация, указывающая на ключевые слова:
ведь -
не зря заповедал Он душам людей -
спасенья Синайскую проповедь.

Но при этом слово «тропы» ассонансно срифмовано и с первой строкой строфы: «Кто против», как бы рисуя логическую цепочку размышлений псалмопевца.

Следующая строфа -  четверостишие, где внутренняя рифма строит особый ритмический рисунок: уст — пусть — путь — суть.

И опять в пятой строфе мы находим короткую двустопную строку, акцентирующую  важное для псалмопевца признание.
Так пусть же отныне сам праведный путь
вдоль Свитков развернутых — в самую суть
добра — в справедливость абзацев святых -
мной правит!, меня отступать понукая
с обочин — к срединам дорог —
стопы наводя на следы Адоная
дабы мог
при свете — при мгле — не стыдиться себя я.

С четвертой строфой, пятистишием, общей рифмой связана строфа пятая, четверостишие, отмечая тянущуюся бесконечную фразу. Так вдохновенно, стремительно мыслит псалмопевец.
Здесь обращает на себя внимание особая утверждающая интонация второй строки, построенная на спондеях:

жемчужины-буковки перебирая,
в сотый, в тысячный раз — в нитках слов

И последняя строфа на совершенно иной интонации, как будто на срывающемся полушепоте. И совсем иной, своеобразный, ритмический рисунок. Перекрестно чередуются строки трехстопного анапеста и одностопного дактиля.

Тору в сердце храню. Адонай,
слышишь ли?,
насовсем меня не покидай!;
слиты мы.

Вторая часть — буква Бэт.
Псалмопевец, приступая к своему великому труду, тяготится грузом своих грехов и ошибок.
В оригинале читаем:
«Как очистит юноша путь свой? Сохраняя (себя) по слову Твоему»
Эти фразы превращены в поэтическом переводе в диалог юноши с Богом.
Очень красив ритм этой части.
Короткие двустопные и одностопные строки обрамляют два шестистишия, где чередуются строки трехстопного анапеста с дольником из стоп анапеста и ямба..
«Бог, -
спросит юноша, - как смести
сор случайных вчерашних грехов
прочь с сегодняшнего пути,
с новых трав, с перемытых песков?
Ты б помог...»

И завершается эта часть четверостишием, где мучительное состояние псалмопевца выражено повторами трогательной жалобы и мольбы.

Только мучит ошибок боязнь:
жизнь моя — пытка — казнь.., пытка — казнь...

Третья часть сто девятнадцатого псалма — Гимэл.
Написана она разностопным анапестом, где спондеи на последнем слоге создают сложный ритмический рисунок.
. Эта часть о великой любви псалмопевца к Заветам и о великой жажде познания Истины. И эта жажда затмевает страх и обиды на врагов-отступников.
Необычайно красив язык этой части. Он звучен, полифоничен и очень ярок.
Особое ощущение искреннего ликования придают ему ассонансные рифмы. Чуть тормозя восприятие, они заставляют создают свежий акцентированный образ.
Возвещал — очам  - пристанища
верь, что я  -  веруя — вежд края 
земле — заре — во мгле.

Лексика этой части торжественна, архаична, благоговейна.

Вот как передана в поэтическом переводе скромная строка оригинала: «открой глаза мои, чтобы я увидел чудесное из Торы твоей».
Разведи мне перстами смежившихся вежд края!,
дабы очи мои  - чудеса Книжных недр святых
видя четче, как въявь, - дали бы сердцу изведать их.

Очень выразительную фразу находим мы в оригинале:
«Чужеземец я на земле — не скрывай от меня заповедей Твоих».

В поэтическом переводе эта щемящая интонация сохранена:

Чужеземец на всякой земле -
объяснения яви хочу,
льну к странице Твоей, как к заре,
а к строке — как к лучу
во мгле.

Замечательно двустишие-мольба, где бесконечно повторяется   «-ста-», создавая ощущение жажды уверенности, опоры и надежды. И так выразителен здесь робкий вопрос, заключенный в скобки.

От души мой насмерть усталой (оставленной?),
о Наставник, не прячь, не таи Свой устав святой! -

Поражает острота восприяти псаломопевца, каким изображен он в поэтическом переводе. «Позор и поношение» из оригинального текста превратились в стыд за отступников от истинной веры. И этот стыд сковывает псалмопевца и тормозит его познание. Об освобождении от этих оков молит автор Бога.
Стыд за них
заковал в кандалы, взял на цепь меня... - слышишь, Эль?,
не милы же Тебе в самом деле их стиль и цель!:
От меня ль стережешь Ты простор?.. Бог!, стяни,
сбей оковы мои прочь с запястий и икр!..

Великолепно развернута в динамичную картину странная, немного бессвязная строка оригинала: «И сидели вельможи, обо мне сговаривались, (а) раб Твой размышлял о законах Твоих».
В поэтическом переводе перед нами будто мелькают кадры киноленты. И на каком таинственном полушепоте звучит растянутая трибрахием вторая строка строфы - и далее стремительно мелькающие образы опасности.

Вот, сидели вельможи, шепчась настороженно,
и «сговаривались обо мне»,
замышляя недоброе... Боже.., но
к Торе я припадал при заре, при луне,
при мерцаньи лампад,
блеске сабель и лат,
при полночных убийцах.. у дома, у ложа..!, - вновь
силу черпая в Ней.

Четвертая часть сто девятнадцатого псалма, Далет, напряженно эмоциональна. Постигающий Тору псалмопевец испытывает муку от сознания своего несовершенства и невозможности остаться праведником в мире грешников.
Поэтический перевод этой части написан трехстопным анапестом и акцентирован начальными спондеями.
Мучительно длинна первая строфа. Двенадцатистишие передает стремительность, на одном дыхании, этой мольбы, ее болезненное напряжение. В этой строфе максимально конкретизированы причины душевных мук. Сложная рифмовка строфы, где срифмованные строки оказываются далеко друг от друга, создают ощущение разлада.

Ты изрек, терпеливо уча,
как средь грешников жить беспорочно.
Дотянись!, и подобьем ковша
из нутра — муку вычерпай прочь!,
вырви с корнем расцветшую рознь
меж поступком и честью, и врозь
им не дай разойтись, сбив их прочно!

Вслед за этой длинной строфой псалмопевец, выплеснув свою боль, переводит дыхание. Вторая и третья строфа звучат на прерывистых вздохах пятистрочий с короткой последней строкой.
Во второй строфе псалмопевец стыдится своего взрыва. Он сам сознает это как проявление душевной слабости.
В оригинале этот момент непонятен: за что должно быть стыдно псалмопевцу.
«Прильнул я к заповедям Твоим, Господи, - не пристыди меня!»

В поэтическом переводе мы видим по-человечески понятное объяснение этих слов. Искренние строки псалмопевца с трогательным просторечием просят Бога о снисхождении человеческой слабости:
Только загодя, Бог, не стыди!:
зря, мол, к Торе Твоей прикипел я,
мол, зарвался я: верь, что терпенья
мне достанет на торном пути
вдоль по Заповеди.

И вот в третьей строфе уже овладевший собой псалмопевец готов вернуться к изучению Торы.

В пятой части сто девятнадцатого псалма, Гэй, псалмопевец просит Бога вести его по пути истинному. Автору псалма открылась правда о тщете, суетности и иллюзорности окружающего мира. Истинная жизнь только здесь — в строках Торы.
Интересно начало этой части. Первая строка восьмистишия начинается с амфибрахия:
«Горэни..!» - «Дай зрить мне!», скажи

В целом же эта часть псалма в поэтическом переводе написана трехстопным анапестом. 
Эта строка создает впечатление выхваченной из длинного монолога. Автор псалма думает вслух.
Заключительные строки строф неожиданно смолкают, будто оборванные. Вместе с анафорой «Эль» это создает изысканный ритм, вдруг зазвучавший после восьмистишия со сбивчивой рифмовкой.
Эти два заключительных четверостишия с опоясывающей рифмовкой вместе с анафорой и короткими конечными строками создают красивый ритмический рисунок.

Необыкновенно выразителен сбой ритма в конечной строке второй строфы. Слово «небытие» казалось бы резко разрушает гармонию анапеста, но и создает при этом яркий образ максимальной дисгармонии, отрицания жизни.
 Эль!, бессонное око мое
отврати от тщеты созерцанья!,
ибо оное — злее страданья:
небытиё...

Поэтический перевод шестой части сто девятнадцатого псалма, «Вав», написан разностопным анапестом.
В целом структура этой части псалма имитирует разговорную монологическую прозу. Но в поэтическом переводе этой части создан замечательно красивый ритмический рисунок.
Каждую из разных по объему строф, шестистишие-девятистишие-пятистишие, обрамляют короткие двустопные и одностопные строки, создающие волнообразное движение стиха.
Эта часть величава и благоговейна. Псалмопевец счастлив обретенной в познании истины свободы от людской злобы и от физической опасности.
В смуте толп,
чей бездумный вожак — на восстания быстр,
и, как конь необъезженный, - дик, норовист, -
я — спокоен и тих, ибо — непобедим!,
ибо дух мой — с Твоим
сжит, един.

Каждая строфа обособляет фразу, льющуюся на одном дыхании. Такой рисунок создают и энергичные мужские окончания, и динамичная смежная рифмовка, как будто подстегивающие движение речи.
Эта интонационная завершенность каждой строфы парадоксальным образом создает непрерывность движения. Так связанными рифмой оказываются последняя строка второй строфы и первая строка третьей строфы.

Я — спокоен и тих, ибо — непобедим!,
ибо дух мой — с Твоим
сжит, един.

Только не отводи
доказательность увещеваний моих...

И в этой стремительности речи особую ноту вносят трибрахии, распевая ключевые для псалмопевца  мысли:

В наипыточный день,
в кой клянут даже имя мое знать и чернь,
испугавшиеся... доброты!
….............................
я - спокоен и тих, ибо — непобедим!,
…..........................................
доказательность увещеваний моих...

И неожиданно после высоких торжественных слов теплой разговорной ноткой заканчивается эта часть псалма:

Только не отводи
доказательность увещеваний моих
далеко от рождающих их певчих уст!:
не ничейные ведь — отвечать мне за них,
если Суд.

Седьмая часть сто девятнадцатого псалма «Зайн» светла и умиротворенна.
Псалмопевец чувствует себя неуязвимым, и это чувство защищенности наполняет его душу ликованием.
Поэтический перевод этой части псалма написан мягким трехстопным анапестом с женскими окончаниями и выстроен двустишиями. Такая строфика создает ощущение устойчивости и уверенности.
Эта обособленность двустиший — графическая. Рифмуются строки не только смежно, как свойственно рифмоваться двустишиям, но и перекрестно с другими двустишиями.

Вспомни слово, мне бывшее в радость,
и скажи его снова, - утешь им!

Бьют, как стрелы, проклятия вражьи,
но в борту все ж не пробили бреши.

Здесь интересен образ, найденный автором поэтического перевода.
В оригинале читаем:
«Злодеи осмеивали меня чрезвычайно — от Торы Твоей не уклонился я».
Это слово «уклонился» подсказало образ корабля, следующего по курсу, проложенному Богом.

Бьют, как стрелы, проклятия вражьи,
но в борту все ж не пробили бреши,

силясь сбить мой  корабль с курса к Торе -
к островку правоты в бурном море...

И еще один красивый образ обращает на себя внимание. Мы находим этот образ в оригинале.

«Песнями были мне законы Твои в доме, где обитал я»

Этот образ Торы как песни сохранен и акцентирован в поэтическом переводе.

Жаль мне их, слепо бьющихся в пене..,
ибо пеньем казалось мне чтенье

в каждом доме, где был я привечен,
Свода Правил первичных и вечных.

Восьмая часть сто девятнадцатого псалма «Хэт» в поэтическом переводе Веры Горт очень музыкальна. Это две пропетые на едином дыхании строфы.
Здесь псалмопевец заново вспоминает о грозящих ему в этом мире опасностях. Но он защищен словом и именем Бога.
Ритм, выбранный для поэтического перевода этой части, очень красив.
Чередуются двустопные и трехстопные строки и заканчиваются оба семистишия короткими строками.
В первой строфе это два по смыслу равноценных спондея — оба слова здесь акцентированы.

Свиток — мною храним,
я — им.

И вторая строфа заканчивается ямбической строкой.

Друг я всем, кто боится Тебя,
Твой тревожно любя
Устав.

В поэтическом переводе девятой части сто девятнадцатого псалма «Тэт», сохраняется тот же трехстопный анапест.
В этой части псалма автор просит Бога научить его любить этот мир и все в этом мире. Псалмопевец одинок среди людей. И это ощущает он как свою духовную незрелость – неспособность к высшей Божественной любви к миру.
Но тут же рождается противопоставление себя врагам-отступникам. Так и слились воедино в этой части неутолимая жажда любви к миру и отвращение к отступникам.
Здесь использован тот же прием, что и в других частях псалма. Заключительные строки короткие, одностопные, акцентируют границы фразы, как будто оборвавшейся в раздумье, и границы строфы.
Начинается эта часть с семистишия, где заключительная строка, повторенная в середине строфы, оказывается без рифмы. А срифмована эта строка со второй строфой. Этим подчеркивается глубокая смысловая связь обеих строф. Жажда любви к миру и одиночество псалмопевца взаимосвязаны и взаимно друг друга дополняют.

Научи нас любви благодатной
ко всему во вселенной Твоей! –
ко всему!!

Отблуждав и пробравшись сквозь тьму,
Я молю: «Адонай, Адонай,
Вновь скитаться меж дюн одному –
о, не дай!»

Третья и четвертая строфы не отмечены одностопными строками. Здесь иная, более стремительная интонация. Здесь сталкивается эта мука незаслуженного одиночества и ненависти к отступникам. Слово «отступник», повторившись в форме глагола и эхом отозвавшись в слове «пусть» и рифме «беспутный», рисует нам непримиримость псалмопевца к неверности Богу.

И не лжет пусть трусливый отступник,
что и я отступал, мол, в бою,
мстя за то мне, что дружбы беспутной
с ним не длю и разрыв не таю.

Меткий образ находим мы в оригинале. Отступники, которые внушают псалмопевцу такое отвращение, - это люди с заплывшими жиром сердцами.

«Отупело, (стало) как тук, сердце их, - (а) я Торой Твоей утешался».
В поэтическом переводе образ этот ярко раскрыт выразительными глаголами.

Отцвело, оплыло, отупело,
не живым -  а дебелым и жирным
стало сердце неверных, их тело –
не послушно призывам Твоим!

И в конце этой части псалма рождается замечательный образ Бога-поэта, творящего свой стих личностью самого псалмопевца.
Неожиданна и по-человечески трогательна здесь  и тайная гордость псалмопевца своей поэтической сущностью.

Ты вписал меня свет, Бог-Поэт,
столь умело!..-
я – Твой стих..,
из нескучных..., каких
звонче нет…
Десятая часть сто девятнадцатого псалма «Йуд» в поэтическом переводе Веры Горт тепла и песенна.
Псалмопевец счастлив сознание своей просветленности, которая пришла к нему с изучением Торы.
И вновь возникает противопоставление безумцев, отвергающих Закон и клевещущих на псалмопевца, и праведных, преданных Богу, которым псалмопевец всегда открыт.
Поэтический перевод этой части псалма гармоничен. Ровные ритмичные строки передают умиротворенное состояние псалмопевца.
Постоянное незримое присутствие Бога в этой новой жизни псалмопевца передано в первой строфе  повтором местоимения и синтаксическим параллелизмом частей фразы.

«Изваян я Твоими руками,
просветлен я Твоими строками,
кои вплел я в скрипичные струны.

И далее настроенное на ощущение близости Бога восприятие отмечает это местоимение во всей части как постоянный диалог псалмопевца с Создателем.

Только меченный, Бог мой, Тобою,
испугавшийся глаза и гласа
из окон Твоих, - рад мне без фарса:
для него я — пример, раз рукою
я на руку Твою опирался.

Одиннадцатая часть «Каф» в поэтическом переводе звучит напряженно и трагично.
Две строфы этой части, семистишие и восьмистишие написаны чередующимся трех- и четырехстопным анапестом.
И с первых строк яркий образ раскрывает нам душевное состояние псалмопевца.
Читаем в оригинале:
«Хоть стал я, как мех прокопченный, - не забыл законов Твоих».
Этот образ почерневшего от невзгод автора псалма раскрыт в поэтическом переводе.

К нам влети!, нет — хоть ока лучом
осчастливь нашу сходку!.. - ведь долгим несчастьем,
видишь, Бог, я, как мех, прокопчен...

И далее в строках звучит страх и отчаяние. Болезненно остро противопоставлены друг другу жизнь и смерть.

Выдай срок не пугая меня безучастьем!:
сколько дней и шагов у меня до черты,
за которой ни дней..., ни шагов..? - только Ты
знаешь, Бог.., не дай завтра пропасть им!

Перед нами псалмопевец, обессиленный противостоянием с нечестивцами, и лишь Тора могла бы поддержать его силы. Но поддержит ли?
Необычайно трагичны последние строки. Псалмопевец молит о поддержке и спасении, но Тора молчит.

Мертв почти — и в беспамятстве рвался я к Ней,
в хрип шепча: «как спастись мне?» - в надежде
на совет.., на намек хоть..., как прежде...
Муки псалмопевца в одиннадцатой части «Каф» разрешаются в двенадцатой части «Ламед». Тора ответила, поддержала, спасла, и псалмопевец полон благодарности Богу.
Поэтический перевод этой части написан все тем же гармоничным и легким трехстопным анапестом.
Легким облаком букв в небесах
вижу, Господи, слово Твое;
ниже – горы и кедры; Ты Сам –
близ души, там, где вопль затаен.

Рифмовка этой части псалма причудлива. Она изображает стремительно льющуюся, перетекающую из фразы в фразу речь.
Первая строка второй строфы связана общей рифмой с первой строфой:
«в небесах» - «Ты Сам» - «лесах».
Первая строка третьей строфы срифмована со второй строфой:
«дорог» - «Бог» - «Бог».
И вторая строка последнего трехстишия срифмована с третьей строфой:
«отгорел» - «стрел» - «предел».
Срифмованные строки то теряются в соседних строфах, то сплетаются вместе:

Ставя павшего на ноги, Бог,
оживлял Ты меня – столько раз! –
силой рук, силой фраз…
Погубить меня тщились – угас…

И среди этого переплетения рифм так выразительно звучит сбой ритма в взволнованной мольбе псалмопевца:
Твой я! – дооживи меня, Бог,
до сверхжизни волшебной Твоей.

Тринадцатая часть сто девятнадцатого псалма «Мэм». Псалмопевец в великой радости. Он осознал собственные успехи в постижении Закона, хочет обернуться назад и увидеть пройденный путь. Он ищет в своей жизни оправдания своему духовному подвигу.
В поэтическом переводе эта часть псалма состоит из пяти строф. Три средние строфы, пятистишие, шестистишие и четверостишие написаны классическим трехстопным анапестом. Эту центральную часть обрамляют строфы с очень своеобразным ритмическим рисунком.
Шестистишие опять-таки обрамляют одностопные срифмованные строки. А в середине две пары строк со смежной рифмовкой. Три строфы двустопные и третья из шестистишия — трехстопная. Таким образом, структура этой строфы напоминает язычок пламени.

Мне везло:
Ты учил меня жить -
вне людской общепринятой лжи,
для своих — не обидно,
от соседей — не скрытно, -
незло.

Точно и выразительно передает поэтический перевод воспоминания псалмопевца о начале своего духовного пути.
В оригинале читаем:
«От всех учивших меня умудрялся я, ибо заповеди Твои — помысел мой. От старцев вразумлялся я, потому что повеления Твои соблюдал я».

В поэтическом переводе рассказ более подробен и ярок. Теплая искренняя интонация рисует нам состояние удовольствия псалмопевца при этих воспоминаниях.

Старцы — благочестивейший люд -
из темницы — на солнце, из ночи -
выводили на свет меня.., впрочем -
не был тяжек особо их труд,
ведь дорогу к Тебе знал я с детства
по подскам из Вещего текста.

Последняя строфа псалма сходна по рисунку с первой. Точно так же окаймляют шестистишие одностопные строки. Но рифмуются они иначе: ААБВВБ. Если первая окаймленная строфа была динамична по структуре, то финальная строфа более весома, устойчива.
И замечательной ликующей нотой оканчивается эта часть в ярком сравнении священных слов с каплей меда.
Читаем в оригинале:
«Как сладки для неба моего слова Твои, более, чем мед для уст моих».

И в поэтическом переводе этот образ очень живописен.

Знаешь, Бог!,
для души — сколь целебен Твой слог!,
сколь прозрачен он, сладок и густ!:
слаще, гуще, чем  первая проба
капли меда из сота — для неба
и для уст.

Поэтический перевод четырнадцатой части сто девятнадцатого псалма «Нун» построен на трех пятистишиях и одном заключительном двустишии.
Открывается эта часть необычной фразой, которая в оригинале выглядит совсем странно.
«Слово Твое — светильник ноге моей и свет стезе моей».
Этот необычный образ в поэтическом переводе максимально конкретизирован:
Ночью слово Твое — огонек,
прикрепленный в потемках к стопе,
дабы видеть Твой след на тропе.

Образ дороги в ночной тьме высок, но и печален. И далее мы видим, как тоскует псалмопевец в этом вечном противостоянии с неверными, строящими заповеди и ловушки. Но поддерживает псалмопевца мысль о том, что Бог ведет его и оберегает в этом пути.
И в финальном двустишии звучит иной ритм, четырехстопный, как будто псалмопевец, излив душу Богу и получив поддержку, вдруг запел торжественный гимн, закончив музыкальную фразу долгой нотой трибрахия.

Уклонился я, Эль, от засад, от сетей,
ибо не уклонился от Заповедей.

Пятнадцатая часть сто девятнадцатого псалма «Самэх» в поэтическом переводе очень своеобразна по ритмическому рисунку.
В каждой из пяти строф присутствует односложное слово-строка, воспринимаемое как некий глубинный, неслышный ликующий вскрик.
Псалмопевец торжествует. Он воочию видит свою будущую победу в борьбе против неверных, он ощущает приближение этой победы.

Сеть,
каждой ветвью тугая, как плеть,
на глазах у меня стала тлеть:
расползаются ловчие сети
вкруг сердец, освященных в Завете!

Две первый строфы этой части срифмованы смежно, жестко. Особенно динамична вторая строфа, имеющая в центре две одностопные строчки.
Дай
руку мне в миг рывка
из силка,
Адонай! -
я прошу — Ты вручаешь мне руку,
а ловцов обрекаешь на муку.

За этим мощным стремительным началом  следуют две строфы с более мягкой перекрестной рифмовкой. Энергичный напор речи утихает. Фраза из третьей строфы перетекает в четвертую, нежную и распевную. Трибрахий замедляет и умиротворяет речь псалмопевца.

...впусти сей росток
сердцем выпестованной надежды,
пробивающийся в Твой чертог!

И заканчивается эта часть псалма вновь на энергичной строфе с начальным односложным словом и смежной рифмовкой.
В оригинале этой части мы находим интересный образ. Бог, великий мастер, перековывает человеческую руду, отделяя шлак от чистого металла.
«Как шлак, устранил Ты всех нечестивых земли...»
И в поэтическом переводе этот образ подан очень ярко и выразительно.

Все ж,
общий страх и меня бросил в дрожь,
хоть с пелен мне не свойственна ложь.
Будто шлак — от отливки, Ты лживых
отделил, наконец, от правдивых.

Поэтический перевод  шестнадцатой части сто девятнадцатого псалма «Айн» открывается двустишием, как зачином. И сразу создается настроение тяжелой тревоги и тихого безнадежного отчаяния. Здесь грудная клетка становится «клетью», сковавшей автора.  И ритм, споткнувшийся на спондее, выдает ужас псалмопевца перед собственным бессилием.

Ад, в грудную закравшийся клеть,
пред судом Твоим -  не одолеть...

Псалмопевец осознает себе на краю гибели перед судом врагов, которых когда-то судил сам. Об этом рассказывает автор в гармоничном  четверостишии. Это воспоминание о собственном праведном судействе греет его.

Знаешь, Бог, ведь и сам я судил,
без ошибок почти, в меру сил,
в доказательствах — строг, дланью — чист...
За раба Своего поручись.

Но враг на пороге. В пятистишии напряжение нарастает. И далее в длинной строфе, одиннадцатистишии, мы видим зловеще красочную картину с четким ритмом и жесткой смежной рифмовкой, «впечатывающей» предчувствие близкой гибели.
Бог!, увидь и услышь! - всходит рать!:
там, где прежде была тишь да гладь, -
ныне — лязг надевания лат,
шлемов в лунном мерцании рябь:
вздыблен полк, враг встал в строй...

Но самое удивительное здесь, что псалмопевец в тревоге не за собственную жизнь. Он готов защищать от врагов... Бога. Именно с Богом вышли на бой его враги.

И вдруг как будто опустился занавес над этими мрачными образами. Край этого занавеса мы еще видим в последней строфе. Первая строка ее срифмована с предыдущим одиннадцатистишием:
лют — люд — Труд.
Псалмопевец вновь в своей обители за изучением Торы и в блаженстве от своей недосягаемости для всех невзгод.
Строки поют трибрахием и переплетаются внутренними рифмами.

Элогим, Твой пленительный Труд
перечитываю до конца -
сплошь — без меток «отсель» и «досель»..,
ибо, Эль, больше злата-сырца,
больше золота чистого, Эль,
я люблю каждый в Торе канон.
Я — спасен.

Поэтический перевод семнадцатой части сто девятнадцатого псалма «Пэй» продолжает настроение блаженства и покоя. Ровные четверостишия легкого двустопного анапеста наполнены аллитерациями. Вторая строфа звенит звуком «з» и отдается эхом на «с».
Разверзаю уста -
за абзацем абзац
пью волшебный Устав,
дабы вкус распознать.

А в третьей строфе слышны тревожные  восклицания «ай» и «ей»
Божьих тайн... Адонай!,
пожалей — не отдай
истукану-тельцу...

И как кульминация этого ликования — центральное восьмистишие, где стремительно разворачивается длинная фраза, начавшаяся в третьей строфе. Нанизываются друг на друга перечисления: мольба — обороти, встреться, возврати, упрочь, оживи...; направления — ввысь, в Святое Жилье; развернутые определения тех верных людей, кто достоин Святого Жилья:

верных мысли Твоей,
тех кто внял Твой Канон,
тех, кто в Имя Твое
неуемно влюблен.

И далее к концу стремительный ритм утихает на двух заключительных мягких, распевных четверостишиях.

Восемнадцатая часть сто девятнадцатого псалма «Цади» - томительно-печальная мольба псалмопевца. Он на новой ступени познания и изнурен тяжелой духовной работой. Он постигает священные законы и с высоты собственной духовной вершины видит прошлого себя незрелым и немудрым.
И что самое страшное, он видит, что народ следует тем, прошлым, ложным путем за ним, бывшим бунтарем и противником Закона.
Это надсадное отчаяние и усталость мы видим в поэтическом переводе в повторяющихся и созвучных словах первой строфы.

Цель — постичь Тебя, Эль. Как на цепь,
посадила меня эта цель, -
рвусь! - но рвение к тайнам Твоим
изнурило меня, Элогим!..

Во второй строфе продолжается эта тягостная игра внутренних рифм и созвучий тревожных слов. Все это усиливает ощущение груза, лежащего на сердце псалмопевца.

Зрю: за мной повторяет мой край
давний бунт мой во зло Небесам,
вновь не веря Твоим Письменам...
Люд в пороках упрям... Не карай!! -

Но далее на наших глазах псалмопевец справляется со своим состоянием. Явилась мысль о строках Торы — и следующее семистишие уже наполнено светом и надеждой. Оно связано общей рифмой со следующим четверостишием: человек — навек — завет

А внутри этого четверостишия переплетенные между собой рифмы создают и утверждают новую реальность, новые силы и новую уверенность псалмопевца:

«Ле-олам — цидкатэха!» - «Навек -
правота-справедливость Твоя!»,
«Торатэха — эмэт!» - «Твой завет -
очевиден — правдив — настоящ!»

Очень выразителен поэтический перевод девятнадцатой части сто девятнадцатого псалма «Куф».
По-видимому, здесь псалмопевец  осмысливает то, что произошло с ним в прошлой части.
В легких двустопных строках анапеста он вспоминает о своем безмолвном крике из глубины души, о мольбе Богу поддержать угасающие силы.
И вот оно — пробуждение от тягостных мыслей.
В оригинале это выглядит так:
«Рано, во тьме, встал я и возопил, на слово Твое уповал я. Опередили глаза мои внутреннюю стражу, чтобы размышлять мне о слове Твоем. … Приближаются стремящиеся к лукавству; от Торы Твоей удалились они».
В поэтическом переводе эти строки превращаются в живописную картину.

Ото сна мои очи
вдруг очнулись средь ночи,
до того, Элогим,
как за пустошью в роще
зашептались враги,
в полной мгле еще, раньше
сонной утренней стражи
на стене крепостной.
Отклик слушал я Твой.

И в следующем четверостишии псалмопевец говорит об удивительном явлении. Услышав в ночи приближающийся шум, автор псалма раскрыл строки Торы, как будто спрятался за надежным щитом.
И теперь с вершины своей недосягаемости псалмопевец может иронизировать над глупой ложью неверных.

Нет Тебя у толпы,
Элогим!.. - лгут отважно:
«Небеса, - мол, пусты!»,
но, чем дальше — шуты,
ближе — Ты.

Ритм двадцатой части поэтического перевода сто девятнадцатого псалма «Рэш» остер и нервен.
Четыре строфы псалма, разные по объему, имитируют тревожную торопливую речь с внезапными остановками и поисками нужного слова.
Разностопные строки следуют логике эмоционального состояния псалмопевца. И повторяющийся в первой строке динамичный предлог «раз-» создает ощущение движения: яркой мимики, сильного жеста.

Разве сам я разжег сей разлад
меж собой
и страной,
легкомысленный выбравшей... ад?
Боже, я ли во всем виноват?

Псалмопевец чувствует себя одиноким в борьбе за истинную веру с целым миром. И это одиночество выбивает его из сил. Он перестал чувствовать поддержку Бога и с великой обидой пеняет ему во второй строфе за нарушение клятв верности.
Острый скачущий ритм то смежно рифмующихся строк, то перекрестно, строк оборванных, разлетающихся, как будто рисует нам сдерживаемые рыдания.

В распре сей заступись за меня!
Не с сего ли злосчастного дня
порываешь Ты, клятв не храня,
наш союз?,
равнодушно таясь в стороне,
оставляя меня в западне,
празден, чуж, -
вот уж вне
дружбы уз..!

В третьей строфе ритм устанавливается, дыхание стиха восстанавливается. Голос псалмопевца звучит устало. Смежную рифмовку сменяет кольцевая, сдержанная, замкнутая в себе. Грустно и укоряюще растягивает слово трибрахий:

Видел я вероломных людей,
бой выстаивая за Тебя,
общность нашу на деле крепя.
Чую гибель чуть теплых углей,
прежде жарко пылавшей души...-
для Твоих ли несбыточно уст
пыл их чахлый раздуть? - рдели б пусть!
ком их спекшийся разворошить? -
это ль труд?..

И последнее короткое трехстишие, связанное рифмой с третьей строфой, «труд-суд»,  как будто закрывает для нас тайную страницу минутной слабости псалмопевца.  Он опять полон веры в Божью справедливость.


В поэтическом переводе двадцать первой части сто девятнадцатого псалма, «Шин»,  наш псалмопевец опять полон сил для борьбы. Его голос звучит уверенно. Он ненавидит своих преследователей, но не боится их.
Посмотрите, как величаво и пренебрежительно растекается фраза на трибрахии и перекликается созвучиями:

Шаток шаг, жалок дух у вельмож.
Их — преследователей моих -
ненавижу за спесь и за ложь!

Но лишь первая строфа, шестистишие, так эмоциональна. Далее следуют три величественные  четверостишия.  Псалмопевец недосягаем для земных страхов, потому что только Бог ввергает его в трепет.
И заканчивается псалом великолепно выстроенным на спондеях трехстишии, как бы  впечатывающем мощной рукой свое право творить, а значит, быть подобным Богу. Это трехстишие продолжает фразу, начавшуюся в предыдущей строфе.

Семь раз в день восхваляю Тебя,
Твой безоблачный образ лепя
из пространств меж словами, из букв,

слов, фраз, тем, зовов Торы Твоей.
Безысходных не ведает дней
тот, кто — с Ней.
И последняя, двадцать вторая часть поэтического перевода сто девятнадцатого псалма, «Тав».
Она неожиданно печальна и грустно-лирична.
Никакого торжества по поводу успешно идущего  великого труда. Что это? Новая ступень познания? Знаменитое «я знаю, что я ничего не знаю»?
На обрывающемся полушепоте шипящих рисует нам первая строфа состояние разлада и бессилия. Две короткие строки в середине строфы звучат здесь болезненным укором.

Тронный зал Твой меж морем и тучей,
да и Сам Ты — нездешне далек...
Наилучший!.
Бог!,
на пути в Твой незримый чертог -
тяжкий бот с грузом мольб на бок лег

Замечательный образ потерянности, утраты духовной связи, находим мы в оригинале:
«Заблудился я, как овца потерянная, ищи раба Твоего, потому что заповеди Твои не забыл я».

Вот как внезапно поменялись роли.  Искавший мудрости в Заповедях псалмопевец теперь осознает свою ценность для Бога. Да, пожалуй, это новая ступень познания, на которой псалмопевцу еще предстоит обрести себя.
И так красиво передан в поэтическом переводе образ потерявшегося из стада:

Зная край, заблудился я, Эль!,
как ягненок — потерян отарой.
Вязкий ил ли меня заволок?,
валкий след зализала ли заводь?

И заканчивается псалом замечательной фразой, которая проясняет требовательную фразу оригинала «ищи раба Своего». И вместе с тем открывает нам новое самосознание автора этого псалма.

Как ищу я Тебя — так ищи меня, Бог!:
я — Твоя пропавшая заповедь.


Псалом 120
Перед нами пятнадцать псалмов, которые в оригинале обозначены, как «Песни ступеней». По поводу этого обозначения до сих пор исследователи не пришли к единому мнению. Традиционно считается, что это песни, которые сопровождали вхождение во Храм. На каждой из пятнадцати ступеней исполнялся определенный псалом. Символически это восхождение по ступеням в Храм представляло собой приход евреев из Египта, из мрака и бездны в Святую Землю, ввысь, к свету.
Но до сих пор существует мнению, что словом «ступени» просто обозначали высоту тона мелодии или какие-то иные особенности исполнения.
Сто двадцатый псалом, первая из песен храмовых ступеней,  в поэтическом переводе состоит из двух шестистиший, написанных разностопным ямбом.
Ритмический рисунок псалма, открывающего восшествие в храм, очень интересен и напоминает ступени лестницы. В шестистишиях ритмично чередуются шести- , пяти- и трехстопные строки.
Интересно звуковое оформление начала первой строфы. Оно построено на перекличке звуков «в» и «л»

Я небо всполошил, на вопль ловя ответ:
Господь! -  беда! - спаси от лживых уст!

Обращает на себя внимание интересная метафора, открывающая нам особенности культуры ушедшей эпохи.
В оригинале читаем:
«Что даст тебе и что прибавит тебе язык коварный? Остры стрелы (сильного) с горящими углями дроковыми».
Псалмопевец сопоставляет ложь и злословие с зажигательными стрелами, используемыми для того, чтобы уничтожить жилища врага. Эти стрелы не убивают на месте, но заставляют мирные шатры тлеть и возгораться. Вот такой яркий образ разрушения, которое причиняет нашей душе злая речь.
В поэтическом переводе это сопоставление звучит более конкретно.

Язык лгуна — щепь дрока — тлелый угль
на острых стрелах вражьих.

Вторая строка псалма неожиданно конкретна, что довольно странно для песни исполняемой при восхождении в Храм. Псалмопевец в лживости и злословии народы, в соседстве с которыми пришлось существовать евреям, потомков Мэшеха (Мосоха), внука Ноя, и кочевое племя кедар. Определенно в этом упоминании есть какой-то конкретный исторический смысл, несколько не вяжущийся с глобальностью момента вхождения в Храм.
Вероятно, подобные слишком конкретные образы и заставили некоторых исследователей усомниться в связи этих псалмов с восхождением по ступеням.

Псалом 121
Поэтический перевод сто двадцать первого псалма написан легкой балладной строфой: чередованием четырехстопного и трехстопного ямба.
Этот псалом явно указывает на пусть из Египта в обетованную землю. В поэтическом переводе акцентирована светлая торжественность этого песнопения.
Изящна прекличка рифм внутри двустишия.

Ведь это Он — твой страж вдоль троп, -
не шаток горный кряж для стоп.

Трогательно нежен здесь образ Бога, оберегающего свою любимую страну от палящего солнца.
Читаем в оригинале:
«Господь — страж твой, Господь — сень  для тебя по правую руку твою. Днем солнце не повредит тебе и луна — ночью»
В поэтическом переводе этот образ очень по-человечески понятен.

Не дремля оком  ни одним,
стране Своей на плечи
крыло накинул Элогим
от солнечных увечий...

Замечательно выстроена заключительная строфа, шестистишие с бинарной рифмовкой АБАААБ.
Синтаксически своеобразна фраза, содержащая два перекликающихся деепричастные оборота. Усиленная смежными рифмами, она звучит медитативно, почти гипнотически.
Чеканный ритм перечислений в пятой строке красиво завершается певучим пиррихием.

Оберегая твой исход
из стороны заречной
тебя Он ждет вблизи ворот,
оберегая твой приход
в твой край, в твой дом, в твой Храм, в твой форт -
отныне и навечно.

Псалом 122
Авторство сто двадцать второго псалма, третьей песни храмовых ступеней, принадлежит Давиду.
И в поэтическом переводе мы узнаем его голос по удивительной открытости и искренности строк.
Поэтический перевод псалма написан шестистопным ямбом. Посвящен псалом возлюбленному Богом городу Иерусалиму, куда в этой песне входят странники.
И первая строфа псалма выразительна оборванной фразой, выдающей волнение героя во вратах великого города.

Обрадовался я, когда сказали мне:
«Взгляни! - рукой подать — пойдем в Господень дом!»...
Стопой уж во вратах... еще мы жизнью — вне
Ерушалаима.., лишь давней грезой — в нем...

Псалмопевца восхищает стройность и мощь царственного города, его вдохновенно-разумное устройство.
И удивительной строфой заканчивается псалом. Совмещено несовместимое. Псалмопевец призывает покой и тишину благую - «грянуть» . И ритмически это акцентировано ярким спондеем после нескольких торжественных пиррихиев.

На любящих Ерушалаим грянь, покой!,
на обитающих за крепостной стеной
грянь, тишь благая! - ради общности людской
и частых влетов Адоная в терем Свой.

В этом неожиданном слове образ огромной Божественной мощи и стремительности, с которой должно прийти благоденствие на святую землю.



Псалом 123
Изящна форма поэтического перевода маленького сто двадцать третьего псалма, четвертой песни храмовых ступеней.
Два четверостишия, в каждом из которых чередуются пяти- и шестистопные строки, завершаются короткими двустопными строками.
Обращает на себя внимание в этом псалме тема рабства, с которой начинается стих. Болезненно остро передано здесь противопоставление рабства перед Богом и унижения нечестивыми.
В оригинале читаем:
«Вот, как глаза рабов (обращены) к руке господ их, как глаза рабыни — к руке госпожи ее, так глаза наши — к Господу нашему, доколе он не помилует нас».

В поэтическом переводе эта тема усилена троекратным «так», первой строфы, рисующей отношения человека и Бога.
Так раб глазами льнет к руке господской,
рабыня — так к персту хозяйки, так сквозь страх
я очи возвожу к Тебе, Господь мой
на небесах.
И в контрасте с этой торжественной частью вторая строфа вызывает  ощущение горечи и незаслуженной обиды не только на насмешливый сброд, но и на Бога, не желающего помиловать преданный Ему народ.



Псалом 124
Автор сто двадцать четвертого псалма, пятой песни храмовых ступеней, - псалмопевец Давид.
Псалом представляет собой диалог псалмопевца и Израиля. По просьбе автора Израиль рассказывает о великом чуде, которым сопровождался исход евреев из Египта, когда Бог остановил волны и дал своему народу уйти от преследования.
Поэтический перевод этого псалма написан пятистишиями с кольцевой рифмовкой.
Псалом наполнен яркими образами. Давид, замечательный мастер слова. Создает картину преследования хищным зверем.

«Если бы не Господь, который был с нами, кода встали на нас люди, То живыми поглотили бы они нас, когда разгорелся гнев их на нас. … Благословен Господь, который не отдал нас в добычу зубам их».

В поэтическом переводе образ, созданный Давидом, слегка конкретизирован. Зубастый хищник назван волком.

За нами люди б вышли -
не люди — злые волки, -
живьем бы проглотили,
покуда гнев был в силе

Ярко и динамично передана картина страшной опасности, от которой защитил Бог. Зловеще звучат тут шипящие, рисуя шорох надвигающейся воды.

Захлопнули б нас волны -
сошлись бы половины
двух мощных толщ бурлящих..

Выразителен найденный Давидом образ вырвавшейся из силка птицы.
«Душа наша, как птица, спасшаяся от силка птицелова, - разломан силок, и избавлены мы».

В поэтическом переводе этот образ подан очень ярко и эмоционально. Акцентирована роль Бога, освободившего пленников.

Противник злой забавы -
Бог их силки расслабил,
мол, дичь — не по зубам им!:
душа, как птица, ловко
ушла от птицеловов...


Псалом 125
Поэтический перевод сто двадцать пятого псалма написан четверостишиями с четкой ритмической структурой, где перекрестно чередуются трехстопные и одностопные строки ямба.
В этом светлом ликующем балладном ритме противопоставлены друг другу благоденствие праведных, которых защищает Бог, и возмездие тем неправедным, которые идут в обход путей Божьих.
Кто к Богу прислонен -
тот прочен
и, словно холм Цион, -
бессрочен.

Среди ритмичных четверостиший в центре псалма ключевая строфа-пятистишие, противопоставляющая пути верных и пути неверных. Дополнительная строка в строфе акцентирует внимание на важной для автора мысли.

Но крадущихся вброд -
в безвестье,
всех Божьих троп в обход,
вспять метками Божьим — ждет
возмездье.

Интересен образ проснувшейся совести, найденный автором поэтического перевода. И как остро, колко звучат, перекликаясь, здесь звуки  «и», «з» и «р»
Уж совести ростки
сквозь ребра, как клинки,
их тщатся изнутри
изранить.
Две последние строфы срифмованы между собой особым образом: ААБВ  БГГВ. Такая рифмовка, сплетающая строфы в одно целое, сливает в одно целое образ пробивающейся сквозь ребра совести и мольбу Богу о благоденствии Израиля
Псалом 126
Очень красив ритмический рисунок поэтического перевода сто двадцать шестого псалма. Его двустишия состоят из пятистопной и двустопной ямбических строк.
Посвящен псалом возвращению евреев в Святую Землю, в Сион. За ликующим ритмом псалма чудится светлая и радостная мелодия.

Ционских пленных Бог вернул в Цион.
Иль это сон?

Вот-вот нагрянут песни, пляски, смех,
сняв с места всех!

Особое центральное положение занимает трехсложная строфа. Эта строфа заканчивает длинную фразу, начавшуюся в четвертом двустишии.

Дай пленным сил

не столь в страну, сколь в жизнь вернуться вновь,
верни им кровь!,

как возвращает ливень в каждый лог
сухого Нэгева — былой поток,
а, Бог?..

Это мольба Богу, - то главное, ради чего сложена эта песня, - мольба о возвращении к мирной человеческой жизни измученного лишениями народа. И эта мольба заканчивается в трехстишии неожиданным разговорным обращением к Богу, как к собеседнику: «А, Бог?..»
Интересен образ сеятеля в оригинале псалма как готовность забыть о бедах и начать строить жизнь с чистой страницы, как бы засевая землю свежим зерном.
В оригинале читаем:
«Сеявшие в слезах — жать будут с пением. Идет и плачет несущий суму с семенами, придет с песней несущий снопы свои».

И в поэтическом переводе этот образ ярок и выразителен.

Мы сеем слезы — пожинаем песнь
спокон и днесь:

идешь -  с распухшей от семян сумой
в слезах, но в срок -

ты с песней сноп тяжелый свой
снесешь на ток.

Псалом 127
Автор сто двадцать седьмого псалма, восьмой песни храмовых ступеней, - Соломон, сын Давида.
Перед нами интереснейший поэт. Он явно унаследовал от отца замечательный поэтический и образный дар. Но стиль его более закончен по форме в отличие от свободной и откровенной речи Давида.
В поэтическом переводе четыре строфы этого псалма написаны четырехстопным анапестом с последней короткой двустопной строкой в каждой большой строфе.
Первая часть псалма пронизана словом «зря». Этим словом Соломон рисует жизнь, в которой Бог оставил человека.
Если Бог приустал созидать — жаль труда,
зря строители ставят этаж на этаж.
Если Бог перестал сторожить города -
зря усердствует страж.

Зря — с зарею вставать, зря — сидеть допоздна,
зряшен — хлеб!..

Этой картине жизни без Бога противопоставлена картина благоденствия человека под Божьей защитой. И открывается эта картина во второй части пятистишия.
Самым главным благословением и подарком человеку Соломон называет детей.
Автором поэтического перевода найден трогательный образ подаренного Богом ангеленка.

… Бренной зряшности в противовес
Бог из полного ангелов Божьего сна
ангеленка возьмет и опустит с Небес
на ладони к тебе!..

Последняя строка пятистишия срифмована с последующим двустишием, заканчивающим фразу и перекликается рифмой внутри двустишия.

Даст дитя... - даст детей... Сыновья юных дней... -
словно стрелы они в мощной длани твоей.

Здесь мы видим интересный образ, найденный Соломоном.
В оригинале читаем:
«Что стрелы сильного, то сыновья юности. Счастлив муж, который наполнил ими колчан свой».

В поэтическом переводе этот образ дан максимально точно.

Словно стрелы они в мощной длани твоей!
Счастлив муж, переполнивший ими колчан!



Псалом 128
Сто двадцать восьмой псалом посвящен счастью благочестивого человека.
Ритмический рисунок поэтического перевода псалма сложен. Он напоминает вдохновенную, взволнованную речь с акцентированием отдельных фраз и слов.
Начало стиха написано размеренными терцинами с разностопным анапестом.
В чем счастье благочестивого человека? Открывается это рассуждение красивой метафорой, где хорошо знакомая нам тема судьбы, которую мы создаем сами, сопоставляется с садом, который мы сами взращиваем.

Если ешь от плодов,
Сад взлелеяв своею рукою, -
лад меж сердцем твоим и судьбою.

А счастье благочестивого человека по мысли псалмопевца — в семье, в прекрасной жене, которая в оригинале названа «виноградной лозой» и образ этот использован в поэтическом переводе.

Не твоя ли жена
плодоносна, нежна, -
ветвь, лоза виноградная в сумраке внутренних комнат?

И счастье благочестивого человека в отцовстве. А сыновья его как молодые деревья оливы.
Повествующая об этом строфа -  взволнованное пятистишие с особым ритмическим рисунком: с чередованием пятистопных и одностопных строк.

Не тебе ли о счастье твоем ненароком напомнят
сыновья? -
деревца — молодые оливы — взгляни, как их много! -
вдоль стола твоего... Опекаемы Богом -
дом, семья.

Так создан образ сада, который взращивает человек своей жизнью.
И заключительная часть псалма написана двустишиями. Лишь в предпоследней строфе, сильной, эмоциональной, вынесено в отдельную строку «Ты», и этим акцентирован апофеоз этой счастливой жизни — внуки на руках.

Ты -
внучат ненаглядных своих
примешь на руки...



Псалом 129
Поэтический перевод сто двадцать девятого псалма, десятой песни храмовых ступеней, написан четверостишиями с выразительной рифмовкой, где чередуются пятистопные и двустопные ямбические строки.

Так много с юных лет меня терзали!, -
вздохнет Израиль, -
зря ль мне везенье прочили скрижали? -
я в кровь изранен

Необычный образ мучений избранного народа в египетском рабстве создал неизвестный автор псалма.
«На спине моей пахали пахари, длинную борозду провели по ней».

Этот образ прекрасно подан в поэтическом переводе:

я в кровь изранен:
пахали на моей спине — шел пахарь
промеж лопаток,
вел борозду...

И этот образ пахаря и поля далее в оригинале псалма развернут под новым ракурсом. Ненавистники Иерусалима изображены псалмопевцем в образе травы, выросшей на крыше, засыхающей и бесполезной.

«Да будут они, как трава на крышах, которая засыхает раньше, чем вырвана она, Которой не наполняет жнец руки своей и полы своей — вяжущий в снопы»

В поэтическом переводе читаем:
Взойди травой на крыше!, что поникнет,
жарой палима,
быстрей, чем вырвет жнец ее и полы
да кром наполнит,
чем сноп его благословит прохожий
прозваньем Божьим.

Вот каков Израиль, освободившийся от египетского рабства. Это благоденствующий жнец, который пренебрегает сорной травой, но собирает свои снопы. Так преобразился Израиль, герой псалма, - от унижения с бороздой на спине, до хозяина жизни, выбирающего лучшее для себя.

Псалом 130
Очень красив ритмический рисунок поэтического перевода 130 псалма.
В трех шестистишиях чередуются  двустопные, трехстопные и шестистопные строки. Контраст коротких и длинных строф подчеркнут рифмовкой. Короткие строки срифмованы попарно, а длинные завершают срифмованные пары, рифмуясь между собой: ААБВВБ.
Такой эмоциональный, со всплесками длинных строк, ритм рисует нам мольбу и отчаяние псалмопевца. Страдая от бед вместе со своим народом, автор даже не молит Бога, а требует прощения народу грехов, уличая Бога в несправедливости.
В оригинале читаем:
«Если грехи хранить будешь, Господи, Господи, кто устоит?»

В поэтическом переводе эмоциональный накал этого укора поднимается до границ дерзости.
знай!, не прощая,
копя в Себе нещадно
все наши промахи, - Ты нас теряешь, Бог!

И далее псалмопевец уже моляще и благоговейно выражает надежду на прощение. Замечательный образ этой надежды нашел автор псалма.

«Душа моя (ждет) Господа больше, чем стражи — утра, стражи — утра».

В поэтическом переводе этот образ очень выразителен, живописен и метафоричен. И не забыт красивый песенный повтор, который видели мы в оригинале.

Жило доселе
одной надеждой сердце -
на выпорх из греха, как из петли тугой. -

бессонно, трудно...-
так ночью стражи — утра,
так стражи утра ждут, копьем пронзая сны
и в клочья рвя их.

Псалом 131
Необычен по ритму, тревожен, ярок и нервен поэтический перевод сто тридцать первого псалма,  двенадцатой песни храмовых ступеней. Автор псалма — Давид. Это его ранимость, яркая, мощная энергия и беззащитная открытость.
Текст стиха заключен в два неравновеликих стихотворных абзаца: пятнадцатистрочник и четырехстрочник.
Первый абзац — пятнадцать строк разностопного дольника на основе анапеста. Так передана взволнованная речь, срывающаяся вскриками коротких срифмованных строк: Йа-Эли — вьявь ли — я ли — гнал ли — глянь лишь.
Строки срифмованы беспорядочно: то смежно, то удаленно друг от друга до утраты восприятия рифмы. Это картина мощной энергии, с которой выплескиваются эти строки.
Какой драматичный момент в жизни Давида рисуют эти строки отчаянной личной исповеди?

Я ли
зрил свысока?
Нощно, денно
гнал ли
грезу славы за сказочной мощью?,
коей править - невмочь мне...

И почему на двенадцатой храмовой ступени Давиду необходимо было так обнажать душу?
Беззащитность души псалмопевца до боли трогательна и в оригинале:

«Но уподобил я душу ребенку, отнятому от груди матери его, и усмирил (ее); как дитя, отнятое от груди, душа моя».

В поэтическом переводе псалмопевец нежно баюкает свою плачущую душу нежным звуком «ш»

Глянь лишь!:
уподобил я душу — ребенку,
от соска
отлучаемому спросонку,
и, шепча, утешал...
Не дитя ли, душа..?

Племя душ,
опекаемых Свыше, -
мир не рушь!:
тишь... Бог слышит... и слышен..!

Псалом 132
Сто тридцать второй псалом, тринадцатая песнь храмовых ступеней, посвящен Давиду и великому событию возвращения в Иерусалим святого ковчега.
Поэтический перевод псалма написан четкими ритмичными двустишиями, пятистопным ямбом. Жесткость ямба и смежной рифмовки смягчена торжественно пропетыми пиррихиями.

Бог!, вспомни все, что претерпел Давид
из-за предательств, сплетен и обид

Начинается псалом с клятвы Давида лишить себя жилища, пока не найдет достойного жилища Богу. Эту клятву псалмопевец влагает в уста Давида. Речь его передана плавными строками с торжественной, чуть архаичной лексикой, как, по мнению псалмопевца, подобает великому царю.

…В свой шатер
до наступленья тех блаженных пор

как даже редкий гость не буду вхож я,
простынь не отверну, чураясь ложа...

Далее псалмопевец рассказывает о том, как найден был в лесах Эфрата святой ковчег. Здесь автор локаничен и деловит.  Не это главное в псалме. Главный герой здесь — Давид. И псалмопевец притушевывает роль счастливой находки.

Вняв слухам, мы нашли святой ковчег
в лесах Эфрата. Вновь он наш. Навек.

И будет: мы войдем в обитель Божью,
чтоб поклониться ног Его подножью.

 Цель псалма  - призвать Бога в его святое жилище, чтобы навеки благословить и освятить царствование Давида. И эта мольба автора псалма торжественна, распевна и благоговейна.

Твой коэн облачится в справедливость,
твой раб превознесет благочестивость.

И наконец напоминает псалмопевец Богу его собственную клятву, чтобы убедить Создателя оставить Давиду его царство.
Речь Бога в передаче псалмопевца наполнена неземным тяжелым ритмом, в котором будто бы ощущается гулкое эхо от бесконечных повторов синтаксических конструкций.

.. Вот — Мой приют, Моя обитель,
какой Я жаждал, здешний вечный житель.

И облеку Я коэнов — спасеньем,
а паству их Я -  взвеселю весельем...


Псалом 133
Сто тридцать третий псалом — еще одна из песен храмовых ступеней, созданных Давидом.
Поэтический перевод этого псалма написан тремя стихотворными абзацами с вольной рифмовкой и разностопным ямбом. Мы встречались уже с таким стилем передачи стиха Давида в двенадцатой песне храмовых ступеней.
Но если двенадцатая песнь была наполнена мощной энергией и взрывами отчаяния, то этот псалом нежен и тих, на полушепоте. Это напоминает образы, пришедшие в медитативном состоянии, в молитвенном экстазе.
Первый абзац рисует нам братский круг, где все любят и понимают друг друга. Таким видит царь Давид свой народ, объединенный и сплоченный в одну семью. Мягкий, убаюкивающий ритм этих строк создает ощущение тепла и покоя.

В разгул разлук -
не повело бы порознь их!,
смотри,  как вместе - просто им!,
как славно братьям разновозрастным
сидеть... при тленье фитилька..,
при мыслях вслух..,
при том, что рознь — не в счет!..

А далее начинается удивительная по форме часть псалма из одностопных строк, вырастающих до пятистиший. Срифмованные с предыдущим абзацем одностопные строки падают, как капли елея на лице и одежде Аарона.

Сие -
елей
с виска,
со щек,
с вежд, с вежд...

Этот ритм тихо падающих густых капель создают и повторяющиеся созвучные слова: «с вежд, с вежд» - «ведя...ведя...» - «века... века...»
И заканчивается псалом  красивым образом, найденным псаломопевцем. В оригинале это соединение народа в братство вызывает у автора впечатление течения благодатной влаги — елея на голове Аарона и ручьев, бегущих на Цион: «подобно росе хэрмонской, стекающей на горы Цийона, ибо там заповедал Господь благословение, жизнь навеки»
Это сравнение выражено в поэтическом переводе красивыми строками. Если во втором абзаце мы видели падающие капли, то здесь уже полноводные благодатный поток, нарисованный пиррихиями.

Сие -
снега...
их сокоистекание
с горы Хермон — на жаждущий Цион,
который Богом  - на неиссякание
сей талой свежести благословлен.




Псалом 134
И вот сто тридцать четвертый псалом, последняя из храмовых песен ступеней. Восхождение закончилось — и радостная песнь встречает молящихся.
Поэтический перевод этого маленького псалма их двух четверостиший рисует нам ритм торжественного, ликующего песнопения.
Каждая из строф начинается двумя распевными шестистопными ямбическими строками и заканчивается двумя короткими, двухстопными, напоминающими аккорды в конце музыкальной фразы.

Возденьте длани ваши в искренних молитвах!
и Он, создавший твердь, и зыбь, и небеса,
благословит вас
с Циона Сам.

Псалом 135

Сто тридцать пятый псалом — это радостное праздничное славословие Богу и его могуществу.
Поэтический перевод этого псалма написан стихотворными абзацами разной величины, от двустишия до девятистишия.
Ритмический рисунок псалма создан на основе разностопного анапеста, часто усложненного первой ударной стопой. Длинные пятистопные строки чередуются с короткими, двустопными и одностопными, в случайном порядке. Таким образом поэтический перевод этого псалма имитирует торжественную прозаическую речь, возможно, проповедь. Свой особый ритм создают повторы синтаксических конструкций и союзов. Это точно передает стиль оригинала.
«Хвалите Господи, ибо благ Господь, пойте имени Его, потому что сладостно (это), Потому что Йаакова избрал себе Господь, Йисраэйля — дорогим достоянием Своим»
Начинается псалом с призыва славить имя Бога, выбравшего еврейский народ и взявшего его под свою защиту. И эта часть псалма написана аккуратными четверостишиями, как пропетое хором вступление, где за краткими двустопными фразами слышится музыкальный проигрыш.
Аллилуйя. Хвалите рабы
имя — слышите? - имя хвалите Господне!
Проку нет от стоящей в молчанье гурьбы
во дворах, при дверях, от бесцельно снующих по сходням

Обращает на себя внимание выразительный сбой анапестного ритма в третьем четверостишии, где речь идет об избранности народа, исповедующего истинную веру в единого Бога и отвергающего многобожие. Этот сбой ритма вносит ощущение дисгармонии, пренебрежительной усмешки псалмопевца.

Духи неодинаковы, немощен, жалок их рой,
да и нет их ни в чучеле, ни в изваянье!

И совершенно дискредитирует многобожие язвительная внутренняя рифма в четвертом четверостишии.

Божества иноверцев — не боги в сравнении с Ним!:
столь убоги.

Пятый абзац рассказывает о том, как повинуется Богу весь мир стихий: дожди, ветры, моря, облака. И здесь жесткое смежное чередование рифм размыто строками разной длины. Это придает стиху динамичность и эмоциональную выразительность.

Все, что вздумает Он, - из себя Самого создает:
мир беря в оборот,
Он торопит дожди, понукая их плетками молний,
чтоб до самого пекла дошли, где в кричащем безмолвьи
жаждет влаги земля.

В следующих двух абзацах, пятистишии и шестистишии, автор повествует о Боге карающем, Боге беспощадном к неверным, к врагам избранного народа.
И после этих страшных картин расправы с идолопоклонниками автор возвращается к идее нелепости поклонения идолам.
В оригинале эта часть псалма почти дословно повторяет строки об идолах из 115 псалма:
«Идолы народов — золото и серебро, дело рук человеческих. Рот у них — а не говорят они, глаза у них, а не видят; Уши у них — а не слышат, и нет дыхания во ртах их»
В поэтическом переводе эти псалмы совершенно разные по настроению. И задорная насмешка ритма 115 псалма непохожа на величественное пренебрежение 135 псалма.

Глуп здесь люд!,
коль из золота и серебра кукол-идолов льют.
Что изделия рук человека — не ломкий ли хлам?
По губам,
не колеблемым словом, что здешний читает народ?

И заканчивается псалом хвалебными возгласами. Ритм оригинала с повторяющимися словами «Благословите Господа» передан в заключительных строках с повторяющимся призымом:

О, хвали, о, хвали, о, хвали, о, хвали, как хвалю я!:
из любви.
Аллилуйя.


Псалом 136
Сто тридцать шестой псалом представляет собой песнопение с четкой структурой. Каждая из фраз в оригинале заканчивается рефреном «ибо навек милость его»

«Благословите Господа, ибо добр (Он), ибо навеки милость его. Благодарите Бога богов, ибо навеки милость его»

Эта структура скрупулезно сохранена в поэтическом переводе. Четверостишия с четким ритмическим рисунком создают медитативный ритм, вызывающий представление о плавных танцевальных движениях.
В четверостишиях чередуются строки четырехстопного анапеста с логаэдами из двух стоп анапеста и одной стопы амфибрахия.

Благодарствуйте Богу — кто Бога добрей?
ибо благость Его — навеки.
Благодарствуйте Богу — Владыке царей,
ибо благость Его — навеки.

Строки рефрена в поэтическом переводе меняются. Они связывают попарно по две соседние строфы, объединяя единой мыслью, запечатленной в рефрене.

Ибо благость Его  - навеки
…...................................
ибо милость Его — навеки
…...........................................
ибо к правым Он добр вовеки
…...........................................

Седьмое, восьмое и девятое четверостишия имеют собственные рефрены с той же структурой. В этих строфах с ювелирной локаничностью рассказана вся драматическая судьба избранного народа в поисках обетованной земли. И рефрены, меняясь, говорят об одном и том же — о дружбе Бога со своим народом.

Ибо правым Он друг навеки
…..........................................
ибо дружба Его — навеки
….........................................
ибо друг Он своим — навеки.

В целом псалом — благодарность Богу за его благость, милость и дружбу к народу, для которого Он сотворил мир и совершил столько чудес!

Псалом 137
Сто тридцать седьмой псалом — один их самых трагичных. В христианской традиции он известен по начальным строкам «На реках Вавилонских» и исполняется  в преддверии Великого Поста.
События этого псалма относятся к шестому веку до нашей эры, когда Иерусалим был уничтожен войсками вавилонян, а жители уведены в плен.
Песня пленников полна сумрачной скорби, но и любви к утерянной родине.
Поэтический перевод этого псалма передает скорбный тон оригинала очень точно. Создан он стихотворными абзацами разной величины, тяжелым пятистопным ямбом.
Открывается поэтический перевод строкой, как будто утратившей начало, - трехстопная строка среди пятистопных с начальной ударной стопой. И это один из инструментов создания картины бесконечного, непрерывного плача.

Там, у Бавэльских рек, -
перехватив ладонями рыданье,
мираж Циона крепко сжав меж век,
мы вспоминали о поре недавней.

Еще один прием, создающий эффект непрерывности — сложная рифмовка между строками соседних абзацев, подобная звеньям цепи, связавшей строфы.
С нас, пленных враг потребовал бы песен
как — на чужой земле, льстя вражьей спеси

Прекрасный образ и по-человечески понятная деталь обращает на себя внимание в оригинале. Израильтяне прячут свои кинноры в лесах, чтобы завоеватели не заставили их петь. Ведь все песни израильтян посвящены Богу, и недостойно петь их для врагов.
«На ивах, средь него, повесили мы кинноры наши, Потому что там пленившие нас,  требовали от нас песнопений и насмехавшиеся над нами — веселья».
В поэтическом переводе эти строки звучат печально и лирично.

Мы скрыли наши скрипки в гуще ив -
ведь струн дрожанье в ветре уловив,
с нас, пленных, враг потребовал бы песен,
ценя невольно грустный их мотив.

Заканчивается псалом проклятием завоевателям и мечтами о расправе с детьми Вавилона. Эта жестокость коробит, но и заставляет понять, какую страшную  трагедию, ожесточившую их сердца, пережили эти пленные израильтяне,





Псалом 138
Автор сто тридцать восьмого псалма — Давид. Здесь он, пожалуй, уже стар и мудр. Эти строки вызывают ощущение покоя, одиночества и грубокого погружения в свои мысли.
Двустишия поэтического перевода написаны пятистопным ямбом. Перед нами обычный для Давида  диалог с Богом, как  близким, которому поверяет он самое сокровенное.

Всем сердцем, Бог, благодарю Тебя:
Ты подошел, Собой не ослепя.

Просит Давид в своем песнопении мира, покоя  и защиты от врагов.

О, Всемогущий!, так заговори,
дабы земные дерзкие цари,

вняв логике Твоей и доброте, -
жизнь строили бы по Твоей мечте.

Но тревожится старый мудрый царь Давид уже не за свою жизнь, а за созданную им страну. И как близкого друга, просит Бога закончить начатое им. В этом спокойное осознание того, что человеческий век короток,  и не хватит жизни на все задуманное. И в этих строках с рассыпанными многоточиями истинное волнение и тревога.
Помощник.., Друг.., так заверши, упрочь,
что начал я.., что уж успеть — невмочь!..

И заканчивается поэтический перевод псалма замечательной фразой, неожиданным вопросом Давида, как прозрением.
В оригинале Давид просит Бога не оставить Свои творения.
«Господь завершит за меня. Господь, милость Твоя навек, творения рук Твоих не покидай».

В поэтическом переводе это творческое, авторское, начало Бога вдруг осознается Давидом замечательным вопросом.

Близ сердца будь, как ветер близ ветрил! -
не для Себя ль — меня Ты сотворил?





Псалом 139
Авторство сто тридцать девятого псалма тоже принадлежит Давиду. Давиду-царю, полному сил, победившего своих врагов и в постоянном общении с Богом постигающего высшую мудрость.
Таким рисует его поэтический перевод Веры Горт.
Чеканные двустишия написаны четырехстопным ямбом с мужскими окончаниями. Стих наполнен силой и энергией. Пиррихии, смягчающие стих, здесь встречаются редко.
Начало псалма — это благоговейная благодарность Богу за постоянную близость и поддержку. И здесь же восхищение прозорливостью и всеобъемлющим знание Бога. Это выводит Давида на глубокие философские размышления о великом даре Бога человеку — знании.
В оригинале сказано об этом так:
«Удивительно знание для меня, высоко — не могу (постичь) его. Куда уйду от духа Твоего и куда от Тебя убегу?»
В поэтическом переводе загадка великого Божественного знания восхищает и волнует Давида.
Как странно знанье!.. Зрить насквозь
не дастся мне, как не далось.

Что отогнуть, чтоб посмотреть,
как сплетена познанья сеть?

Эта таинственная сеть Божественного знания величественна и страшна. От мысли о том, что нет в этом мире уголка, где бы ни видел его Бог, то есть о внепространственной сущности Бога, Давид приходит к мысли о Его вневременной сущности. Возникает образ Книги Судеб.
В оригинале этот образ выглядит так:

«Неоформленным видели меня очи Твои, и в книге Твоей записаны все дни, когда (все) сотворены будут, - и мне (значен) один из них».
Вдохновейно и благоговейно звучат эти строки в поэтическом переводе.

Бог!, у Тебя есть книга дней,
где писано рукой Твоей,

кому — когда родиться в мир.
Так был я соткан в нужный миг

Интересно построен переход от философского размышления к земной реальности.
Два двустишия, созданные на одной рифме и окольцованные эпифорой «Твоих» завершают философскую часть, и уже в следующих двустишиях возникает воспоминание о земном зле.

Мир полон помыслов Твоих -
как дюн пустынных, волн морских.

Мне труден смысл высокий их,
но жить близ мест трудов Твоих -

так утешительно тепло!
Лишь жаль: добру мешает зло.

Нечестивые и притворцы — воплощение земного зла, и явственно просвечивает здесь исконный вопросы человека к Богу. Как всеведущий, вневременной и внепространственный Бог, могущество которого безгранично, терпит зло на земле? Почему не уничтожает его?

От нечестивых откажись!
Избавь от них земную жизнь!
 
Это призыв Давида к Богу. За этим призывом и признание в ограниченности человеческого познания, и осознание собственной дерзости, с которой Давид поучает Бога. А дерзость требует покаяния.
И заканчивается псалом замечательным призывом к творческой преображающей силе Бога.
Читаем в оригинале:
«Исследуй меня, Боже, и узнай сердце мое, испытай меня и узнай мысли мои, И посмотри, не на печальном ли я пути, и веди меня по пути вечному»

В поэтическом переводе это звучит с трогательной сыновней любовью и доверием:

Во мне исследуй сердце, Бог,
и дух, и помыслов поток!

И если сбился я с пути,
испортил нрав — исправь!, прости!!

Псалом 140
Сто сороковой псалом создан Давидом и осносится, по-видимому, к периоду начала царствования, когда Давиду приходилось много бороться за чистоту веры и страдать от предательства. Этот псалом — молитва Богу о защите от охотящихся на Давида врагов.
Поэтический перевод этого псалма написан двустишиями, шестистопным ямбом.
Особый распевный ритм создают здесь пиррихии — красиво пропевают фразы на одинаковых стопах соседних строк.

Спаси меня, Господь, от злого человека!,
от воровского полуночного набега!,

от языка, столь изощренного умело,
что он змеиным стал при капле яда! Сэлла!

Выразительны здесь и спондеи, акцентирующие имя Бога.

Бог! - молвлю — быв в бою  моей судьбы на страже,
Ты — шею отдалял мою от сабли вражьей.

Очень выразителен и эмоционален здесь образ охоты на Давида.
Читаем в оригинале:
«Спрятали надменные силок и веревки для меня, разостлали сеть по дороге, капканы поставили на меня».
В поэтическом переводе Давид обращается к этому образу дважды. В первый раз — в четвертом двустишии, которое продолжает мольбу перекликающимися «не».

Не дай метаться мне меж встречных нечестивых,
вплетая путь к Тебе — в обратные пути их!

Не счесть капканов их — не дай, чтоб возымела
успех в конце концов за мной охота! Сэлла!


И в следующий раз образ охоты открывает вторую часть псалма, рисующую торжество Божественной справедливости.

Я — дичь.., вокруг — кипит предательская ловля.., -
глядь, сам ее зачинщик — в пламени злословья!


К концу псалма речь Давида, распетая пиррихиями и акцентированная корневыми перекличками, становится торжественной и афористичной.

Злословящим — не устоять у края бездны!,
злость — груз на шеях их, а грани скал — отвесны.

Я знаю: Бог одних простит, других — осудит,
но справедливыми в грядущем будут люди.

Псалом 141
Сто сорок первый псалом Давида известен в христианской традиции по прекрасному песнопению «Жертва вечерняя».
Этот псалом — мольба Давида о сохранении его чистоты и праведности. Псалмопевец осознает свою слабость перед греховными речами и помыслами, понимает, что может свернуть на неверный путь, указанный врагом.
Поэтический перевод псалма написан дольником. В строках четверостиший с основой анапеста вкраплены стопы ямба, создавая изящный ритмитческий рисунок!

Вопль взращу до небес — о Бог!,
погаси мне откликом боль!
Жмется к облаку мольб поток,
как от жертвенника дымок...

Псалмопевец жаждет защиты от собственных грехов и дурных помыслов. И готов принять упрек в греховности от праведных, чтобы возродить свою чистоту. И сила, страсть, вложенная в эти строки, подчеркнута начальными рифмами.

Распекай меня за порок
всяк, кто свят! - разве лесть мплей?
Что есть праведника упрек,
как не на голову — елей?

Сильный, яркий образ создал в своем песнопении Давид. Вслед за жаждой духовной чистоты приходит мысль ему о наказаниях за грехи, и рождается образ смерти как расплаты.
В оригинале читаем следующее:

«Как земля наша, (которую) рассекают и дробят, так раскиданы кости наши перед пастью преисподней».

В поэтическом переводе этот образ так ярок, что читателю передается ощущение ужаса Давида перед кознями врагов, желающих сбить его с верного пути.

Словно грунт, что киркой дробят, -
ребра — россыпью по земле..,
черепа — перед пастью в ад...
Цел покуда во мне скелет -
Бог, отбрось от стопы силок!

Этой мольбой об ограждении от вражеских сетей заканчивается псалом Давида. И в поэтическом переводе акцентирована именно духовная сторона этой опасности.

Шаг направь мой в обход сети!,
что расставлена поперек
верно взятого мной пути.

Но Давид уверен в духовной победе над врагами, потому что Бог не откажет ему в мольбе.

Псалом 142
Сто сорок второй псалом Давида повествует нам о тревожном начале его царствования, когда не раз  жизнь молодого царя подвергалась опасности и единственным защитником его был Бог. Этот псалом — плач и мольба прячущегося в пещере Давида.
В поэтическом переводе этот псалом носит название «Умудренности самая малость». И название это вписывается в ритм псалма, воспринимается начальной строкой, вместе со строкой ремарки, тоже вписанной в ритм и рифмовку.
Поэтический перевод псалма написан дольником, в котором чередуются стопы анапеста и амфибрахия.

Умудренности самая малость.
Из пещеры на Божью жалость,
из теснин, в коих сердце сжалось, -
в ходоки отпущу свой голос
с тяжкой торбой — битком в ней жалоб.

Каждый стихотворный абзац перевода  построен на двух рифмах, этот ритм передает монотонный тягостный плач затравленного врагами Давида.

Ярко эмоционален второй стихотворный абзац, шестистишие. Красивый образ угасающего духа найден автором поэтического перевода.

Бог!, ужель отломанной ветвью
изнемогшему вянуть духу.

Давид явственно ощущает  приближение врагов к пещере, и читатель начинает трепетать вместе с ним.
Вот уж враг обрадован вестью
о проеме в скале.., вот — с вервью
замер он.., вот — моей стал смертью...

И последнее шестистишие псалма со смежной рифмовкой терцетами: АААБББ. Гармония и медитативность этого ритма — сильный финальный аккорд псалма.

Стань со мной вновь Собой — всегдашним!
Мир для праведных станет краше,
если милостью Ты воздашь мне.

Псалом 143
Сто сорок третий псалом Давида тоже относится к тревожному времени постоянной борьбы с врагом. Этот псалом — мольба уставшего, потерявшего силу духа Давида, просьба поддержать его силы.
 Четверостишия поэтического перевода написаны тяжелым пятистопным ямбом. Холодная размеренность этого ритма создает ощущение давящей усталости, связанности, бессилия. Эмоциональное, трагичное содержание псалма создает контраст с медлительным ритмом, растянутым пиррихиями.
Интересно начало псалма с болезненно горьким упреком Богу.
В оригинале это выглядит так:
«И не входи в суд с рабом Твоим, ибо не оправдается перед Тобой ни один живущий...»

В поэтическом переводе читаем:

Господь, услышь меня! Господь, внемли мне!,
но, обладая высшей правотой,
не спорь с рабом Своим — со мной, с иным ли!:
кто может оправдаться пред Тобой?

Давид воспринимает свои несчастья как бесконечное возмездие за ошибки и грехи, как желание Бога продемонстрировать власть своему рабу. Отчаянный этот упрек несомненно вызван упадком душевных сил Давида.
Поторопись, Господь! - теряю силу.
Вне созерцанья Твоего лица -
похож я на сошедшего в могилу.

И заканчивается псалом насыщенной духовными открытиями строфой. Просит Давид у Бога возможности понять свой грех, чтобы не допустить его впредь и не расплачиваться за него.
Учи меня Твою предвидеть волю!

И еще мольба Богу — губить врагов своей милостью к Давиду. Это очень важно для псалмопевца, ибо смысл его противостояния врагам именно в духовных ценностях и приоритетах. Давиду важно отстоять перед врагами право его народа на истинную веру в единого Бога. И проявленное Богом милосердие к Давиду станет в глазах врагов доказательством его правоты.





Псалом 144
Автор сто сорок четвертого псалма царь Давид  - в зените славы своей, в своей победной мощи и царственном величии. И молится он уже не о себе, а о судьбе своего народа.
Еще тревожно в царстве Давида, войны не прекращаются, поэтому царь-воин обращается к Богу-воину.
Ритмический рисунок четверостиший поэтического перевода сложен. Чередуются между собой строки четырехстопного дактиля и логаэды с тремя стопами дактиля и двумя стопами хорея. Этот дисгармоничный переход с трехсложного ритма на двухсложный оставляет ощущение металлического звона оружия. Энергия дактиля в первой строфе еще и акцентирована спондеями.

Ратник воюющий, Бог-Цеваот!,
Бог, обучающий пальцы мои войне!,
крепость!, скала!, щит и шлем!, Бог-оплот!,
Бог, подчиняющий люд мой и свиту мне!

И неожиданно звучит после этого бряцания оружия глубокий философский вопрос во второй строфе.
Бог!, размышляя о людях, скажи,
что человек? - лишь взметенный и стихший вихрь?,
что его век — тени мнимая жизнь?..

Мощная третья строфа — это восхищение величием и грандиозностью Бога, как единственной реальности в мире Давида, где человек — лишь взметенный вихрь.
Сквозные внутренние рифмы «проколи-пропали-испари-отдали» создают дополнительный мощный поток, подкрепленный великолепным трибрахием, рисующий как будто с помощью рапидной съемки разряд молнии.

Горы насквозь проколи сонмом стрел!
Молниями пропали их до самых недр!
Рухнут — смети! Испари воды рек!
Руку подай! - отдали от засад и бед!

Это величие и мощь Бога — залог благоденствия государства Давида. И окончание псалма — это роскошная картина процветающей страны, которую увидят уже новые поколения, сыновья и дочери.

Псалом 145
Сто сорок пятый псалом Давида в поэтическом переводе носит название «Осанна». Это восторженное и благоговейное песнопение Божьему величию.
Четверостишия поэтического перевода написаны мощным пятистопным дактилем. Псалмопевец говорит о своей готовности просвещать  людей истиной о Боге.
Великолепна перекличка начальных строк четвертой и пятой строфы.

Вторя устам моим — тысячи уст повторят
Вторя словам моим — толпы за мной повторят

Этот прекрасно использованный прием заставляет строфы, перечисляющие великие качества Бога, как бы резонировать в нашем сознании и осознаваться ярко и выпукло.
Замечательный образ отеческой любви Бога к своим праведным найден автором поэтического перевода.
В оригинале эти строки холодны и локаничны.
« Близок Господь ко всем призывающим Его, ко всем, которые призывают Его в истине. Желание боящихся Его исполняет Он, и вопль их слышит, и помогает им».

В поэтическом переводе этот образ наполнен любовью.

Бог питает глаза наши. Близок Господь
к душам живых — кормит благостью досыта их;
павших подъемлет, врачуя их душу и плоть, -
к робкому воплю их вот Он щекою приник...


Псалом 146
Сто сорок шестой псалом — ритуальное песнопение, окаймленное возгласом-призывом «Аллилуйя». Это хвалебная песнь щедрости и  милосердию Бога.
Поэтический перевод псалма написан стихотворными абзацами: тремя четверостишиями и заключительным шестистишием. Четырехстопный анапест поэтического перевода распевен и гармоничен.
Извечная скорбь человечества о конечности человеческой жизни в оригинале псалма выглядит сурово и локанично, как констатация факта.
«Не полагайтесь на вельмож, на сына человеческого, который не может помочь. Выходит дух его (и) возвращается он в землю свою; в день тот исчезают мысли его»

В поэтическом переводе риторический вопрос сообщает этой теме выразительность и эмоциональность. Выразительный спондей  «припечатывает» слово «плоть» и оставляет ощущение трагедии.

Человеческий сын... Что он может? Что волен?
Выйдет дух из него — плоть становится почвой,
обрываются помыслы...

Замечательный ритм синтаксических конструкций оригинала разворачивает перед нами свиток великих дел Божьих.
«Господь освобождает узников, Господь делает зрячими слепых, Господь выпрямляет согбенных, Господь любит праведников».

Этот синтаксический ритм великолепно преобразован в поэтическом переводе.

… нам раздавшегощедро — защиту и верность,
судьям — совесть и ясность ума, снедь — голодным,
волю - узникам, зренье былое ослепшим,
стройность -  скорченным, ласку - безгрешным

Псалом 147
Сто сорок седьмой псалом — вдохновенное песнопение Божьему всеобъемлющему величию.
Четверостишия поэтического перевода окаймляют шестистишие и пятистишие, имеющие «зеркальную» структуру. Начальная строфа начинается с возгласа «Аллилуйя», срифмованного с короткой строкой «Бог, бинтуя». Конечная строфа заканчивается этим же возгласом «Аллилуйя», срифмованным с одностопной строкой «тех — минуя».
Длинные распевные строки пятистопного анапеста наполнены светлым благоговейным чувством к Богу исцеляющему, строящему, вскармливающему.
Замечательно использованы внутренние рифмы в пятой строфе, создающие дополнительный ритм и тем усиливающие энергию стиха. Выразительна игра спондея и трибрахия в последней строке

Эль — Он Тот, кто покой помещает в границах твоих,
сытит туком пшеничным тебя, словом радует добрым,
кое быстро по миру бежит.., Эль — Он Тот, кто роит
снежный пух, Тот, кто кедр белит инеем пеплоподобным

В шестой строфе энергия псалма достигает кульминации. Бог, остудивший землю, вдруг единым своим словом повелевает миру согреться. И грандиозность этого великого акта милосердия к миру отчеканена спондеями в последних строках.

Лишь дохнет — тает лед — теплый вихрь гонит талую воду;
изрекает Господь, Свой закон — шлет ответ на вопрос -


Псалом 148
Сто сорок восьмой псалом — это хвалебная песнь Богу от всего созданного Им мира..
В поэтическом переводе Веры Горт это ликующее песнопение, окаймленное, как вступительным запевом и заключительным аккордом, строфами с нестандартной рифмовкой.
Две первые строфы построены зеркально. Начинается первая строфа и заканчивается вторая срифмованными одностопными анапестными строками.

Аллилуйя!
…............
и раздумья.
 
При этом поэтический перевод псалма в целом написан пятистопным амфибрахием.

Аллилуйя!
Хвалите с небес Адоная!, в самих небесах
хвалите Его, сонмы ангелов!, птицы в лесах!.

Заканчивается псалом четверостишием, в котором пятистопные строки амфибрахия чередуются с одностопными строками анапеста.

Так Бога хвали, город!, улица!, площадь и зал!
Аллилуйя!

Остальные строфы поэтического перевода представляют собой двустишия. Амфибрахий этих строф энергичен и выразителен.
В третьей строфе великолепно использованный трибрахий передает грандиозность движения небосвода, поднятого Богом.

Хвали Его, небо!, и небо небес!, и вода
поверх небосвода, Им поднятого навсегда!

Выразительна бесконечность перечислений всех стихий и сущностей мира, которые хвалят Бога вместе с псалмопевцем. Прекрасный ритм этих перечислений ярким аккордом спондеев  разбивается в шестой строфе, как будто в изумлении перед этой величественной картиной.

Огонь!, снег и пар!, ветер (раб мановенья Его)!:
ведь выше земли и небес — лик Его Одного.

И заключительную строфу украшает торжественно пропетый трибрахий.

Всех праведников Исраэля Он славой объял!

Псалом 149
Поэтический перевод сто сорок девятого псалма по своей структуре сходен со 148 псалмом. Здесь двустишия тоже окаймлены вступительными и заключительными аккордными строфами-шестистишиями, построенные зеркально между собой.
Одностопные срифмованные строки в первой строфе — первая и четвертая:

Аллилуйя!
…............
молвь земную

А в последней строфе это последняя строка и четвертая от конца:

негодуя
….............
Аллилуйя!

В целом поэтический перевод этого псалма написан легким трехстопным анапестом.
Особый ритмический рисунок создают анафоры «пусть» во второй и четвертой строфе  и одинаково срифмованные четвертая и пятая строфы.
Стих — своих — красив — мотив

Псалом 150
Маленький сто пятидесятый псалом завершает канонический свод псалмов. Этот псалом  как эпилог большого романа, как заключительный аккорд симфонии. Короткая хвалебная песнь, каждая фраза которой в оригинале начинается словом «хвалите».
Поэтический перевод этого псалма оркестрован для двух исполнителей: для солиста и хора, громко возглашающего короткие срифмованные строки перед каждой строфой.
Аллилуйя.
…...............
Напропалую
…..............
Ликуя,
…...............
Аллилуйя.

Эти возгласы вписаны в строфы псалма синтаксически, но ритмически они не совпадают с четырехстопным амфибрахием двустиший. Так нарисован с помощью ритма иной голос, иной исполнитель.

Напропалую
         хвалите, дыша вплоть до хрипа в шофар!,
         хвалите дрожанием скрипок и арф!

Легкий музыкальный рисунок амфибрахия прекрасно передает светлое праздничное настроение псалма и рисует картину всеобщего ликования, пения, музыки, танца.
Этим ликованием и заканчивается канонический свод псалмов.

Псалом 151
И вот перед нами  сто пятьдесят первый псалом, неканонический. Его текст был среди найденных в 1947 году кумранских рукописей.
Этот псалом — исповедь Давида, его воспоминание о юности и благодарность Богу за подаренную ему великую судьбу.
Пятистишия поэтического перевода этого псалма написаны красиво выстроенными логаэдами на основе хорея, с включенной второй стопой дактиля.
….......................
был я пастырем отчих стад,
правил шаг озорных козлят,
в сердце пестуя дар певца.


Давид рассказывает о своей пастушеской юности, о проснувшейся тяге к поэзии и песне, славящей Бога.

Руку я превращал в овал
лирной рамы, уча персты
петь без струн..., только б Эль внимал

Давид рассказывает о посланном Богом пророке Самуиле, чтобы помазать Давида на царство. И с благоговейной благодарностью вспоминает Давид о том, что выбраны Богом были не рослые и статные его братья, а он, совсем юный пастух, который «брел промеж коз».
И подводя итог великому Божьему промыслу, Давид отождествляет свое пастушеское прошлое с его царским настоящим. Он остался пастырем для людей и для своего царства.

Но за мною послал пророк,
и из стада меня извлек,
и, на лоб мой пролил елей,
сделал пастырем тех людей,
о которых печется Бог.


Заключение
Закрыта последняя страница. И открыта дверь в новые раздумья о героях этого произведения.
Да, именно так!
Поэтический перевод Веры Горт — это самостоятельное произведение с героями, как известными в человеческой истории, так и безызвестными.
И конечно, главный герой этого произведения — великий псалмопевец царь Давид. Удивительным образом удалось Вере Горт наделить этого замечательного человека узнаваемыми чертами и интонациями. Кажется, еще немного — и сквозь древние строки проступят черты его лица с живой мимикой и открытым ясным взглядом.
Но совершенно определенными человеческими характерами обладают и другие герои этого произведения. Мы запомнили и сурового могучего Моисея, и аскетичного до самозавбения Асафа, и страдающего Эйтана Эзрахи.
А потомки Кораха — их действительно много, и каждый из них обладает характерными чертами. Кто-то из них простодушный воин, не знающий иной судьбы, кроме сражений. Кто-то аккуратный и холодный храмовый поэт, равнодушно роняющий гладкие строки.
А кто-то умен, проницателен и ироничен под маской простоватости.
А как по-разному складывались взаимоотношения героев с Богом! Это само по себе сюжет!
Это и вечная мука Давида, не простившего самому себе давний грех. Это и горячие упреки Богу в равнодушии к человеческой судьбе. Это и доверительная сыновняя откровенность. Это и почти приказ Богу срочно явиться на поле боя и не отлынивать!
Ведь наводит это на размышления! И заставляет заглянуть в глубь себя, проверить и распознать собственные взаимоотношения с высшими силами, как бы мы их не называли в нашем двадцать первом веке.
А это, пожалуй, главный признак истинно талантливого произведения!
Добавим к этому замечательное ритмическое разнообразие, настоящая музыкальная палитра, с помощью которой нарисованы выразительнейшие картины. Великолепно выстроенный лексический ряд, рисующий нам язык и интонации давно ушедшей эпохи, но все это воспринимаемо удивительно современно. Добавим к этому отточенную афористичность поэтических фраз.
Все это в целом делает произведение замечательного поэта Веры Горт серьезным событием в литературе и будет по достоинству оценено  любителями поэзии.