Дон Жуан

    

24 января 2021исполнилось 245 лет со дня рождения великого немецкого писателя романтика Эрнста Теодора Амадея Гофмана, 27 января 2021 исполнилось 265 лет со дня рождения гениального австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта.

«Тайна музыки в том, что она находит неиссякаемый источник там, где речь умолкает».      Э.-Т.-А. Гофман.

  …Дирижер Венской оперы Бруно Лауфер умирал от неизлечимой болезни. Он лежал в спальне с опущенными шторами и никого не хотел видеть. Он был еще молод, очень молод. В марте ему исполнилось тридцать восемь, но печать забвения уже проступила на его бледном лице. Он ни о чем не жалел и ждал своего последнего часа, как неизбежности, с которой надо смириться.
Неожиданный звонок колокольчика у входной двери вывел его на миг из состояния забытья. В спальню, осторожно ступая, вошла горничная и положила на столик рядом с его кроватью письмо. Едва она вышла, Бруно слабой рукой взял конверт и вынул из  из него сложенный вдвойне лист бумаги. Больной развернул его и поднес к глазам. Рука дрожала,  буквы разбегались  в разные стороны, но он все же прочел первые строчки письма:
"Бруно, прости, что я так обращаюсь к тебе. Поздравляю тебя с Рождеством!"
 Он заставил себя читать дальше, недоумевая кому это вздумалось его поздравлять.
 "Прошел ровно год после нашего спектакля. Помнишь ли ты его? Я не забыла.  Можешь выбросить, сжечь или разорвать мое письмо. Я знаю, что никогда тебе не нравилась, казалась слишком веселой и легкомысленной. Поэтому я не решаюсь появиться перед тобой даже сейчас, хотя и страстно этого желаю. Я была весь этот год далеко от Вены и только теперь по приезде узнала о твоей болезни. Молю бога, чтобы он сжалился над тобой и над моей любовью! Как я хочу, чтобы ТОТ МИГ повторился. Тогда в «Дон Жуане», я не вызывала у тебя неприязни.            
                Донна Анна
 Далее было торопливо дописано:
«Р.S. Мне сказали, что ты никого не принимаешь. Позволь мне увидеть тебя хотя бы на мгновение! Разреши подняться к тебе. Клянусь, я не причиню тебе беспокойства. Я стою перед твоим домом, смотрю на закрытые окна и покорно жду ответа. Напиши одно только слово: "Да" или "Нет".
    Он опустил руку, письмо упало на ковер. Если это действительно шутка, то она слишком жестокая! Кому могло прийти в голову так забавляться над умирающим. А если это не шутка? Он знал, кто скрывался под именем «Донна Анна», слишком хорошо знал. Камилла! Камилла Розен! Чудесный, сильный голос, чистый, как хрустальная вода в роднике! Певица, красавица, развлекающаяся со своими поклонниками. 0 если б она знала, как он боготворил ее, как мучительно переживал свою сдержанность и смущение! Он всегда остерегался женщин, боялся их веселья, сплетен, злых насмешек и уколов. Шумные пирушки Камиллы, ее друзей раздражали его. Наверное, Лауфер был излишне замкнут, погружен в привычный ему мир музыки, но ему хотелось верить, что за вызывающими манерами, за дерзкими шутками Камиллы скрывалась нежная и благородная душа, искренняя в своих переживаниях и порывах. Как ни странно, в жизни она была актрисой и лишь на сцене сбрасывала пугающую маску вульгарности. Как он был благодарен ей за те часы, когда они вместе переживали и страдали: он -за пультом, она - на сцене. Как они понимали друг друга! Каждый раз в конце спектакля он готов был броситься к ее ногам, целовать маленькие, красивые руки. Но только он достигал ее гримерной, как навстречу ему выходила совсем другая женщина, ничего общего не имевшая с терзаемой страстями героиней. Она откровенно издевалась над ним, видя его восхищенный взгляд, поправляя платье или шляпку, и поджидаемая вальяжными, никчемными кавалерами уезжала в какой-нибудь ресторан. Пораженный ее цинизмом и бессердечностью, потерянный он долго смотрел ей вслед, машинально сжимая в руках роскошный букет. Постепенно он смирился с этим превращением. Он не спешил больше к ее двери, ему было нестерпимо больно от этих встреч. Он возвращался домой раздавленный, угрюмый. И все- таки он любил! Он шел на спектакли с радостью, хотя знал, что вечером его постигнет страшное разочарование. Это мучение и счастье странно сочетались друг с другой. Он жил в постоянной пытке, в невозможности постигнуть, пробиться к душе дорогого человека. Ему казалось, что вот-вот он постигнет тайну Камиллы, но каждый раз он ошибался.

 ...Год назад, накануне Рождества, он должен был дирижировать «Дон Жуаном» Моцарта. В роли Донны Анны выступала Камилла Розен. Шел снег, порывы ветра налетали на прохожих, сбивая их с ног. Лауфер  приехал за час до спектакля. Взволнованный, нервный он ходил по своему кабинету. Внезапно ему захотелось увидеть Камиллу. Желание было настолько сильным, что ноги сами повели Бруно к двери ее гримерной. Он постучал, но никто ему не ответил. Лауфер толкнул дверь, и она бесшумно открылась. Камилла Розен сидела у зеркала, в задумчивости опустив голову. Она не слышала стука и не заметила присутствие дирижера. Черное платье Донны Анны ей удивительно шло, подчеркивая белизну и бархатистость кожи. Понимая всю неловкость положения, в котором он оказался, Лауфер намеревался уже уйти, но какая-то сила удерживала его, заставляя неподвижно стоять на пороге уборной.
Камилла взглянула в зеркало и вскрикнула, неожиданно увидев отражение бледного, печального лица дирижера.
- Простите меня, - прошептал он. - Я стучался, но Вы не слышали.
Она молчала, растерянная этим внезапным вторжением. Она не смеялась над ним, как всегда. Выражение удивления и еще чего-то неуловимого промелькнуло на ее лице. Лауфер не мог оторвать от нее взора. Молодость и привлекательность Камилла Розен не так поразили его, как неожиданная мягкость и утонченность ее облика.
Что случилось? – спросила она тихо.
 Он смутился и покраснел.
-Милая Камилла, простите меня, я просто хотел увидеть Вас перед спектаклем.
Она улыбнулась.
-Простите, - сказал он снова, - я не буду Вам мешать…
 Он вернулся к себе, подошел к окну. Снег по – прежнему падал, но уже густыми, липкими хлопьями. Лауфер не помнил еще такой снежной зимы в Вене. Странный озноб охватил его. Лауфер заставил себя сосредоточиться, думать об опере, но в голове стучал дьявольский молоточек: «Камилла, Камилла, я люблю Тебя, люблю Тебя! Что же мне делать!». Он обхватил голову руками, раскачиваясь в такт музыки увертюры, которую проигрывал про себя до мельчайших подробностей. Он захватил с собой Гофмана, его новеллу «Дон Жуан», которую недавно читал, готовясь к спектаклю. Книга лежала на столе. Ему захотелось заново прочесть один отрывок. Лауфер быстро нашел его:
«Пожалуй, ничто здесь на земле не возвышает так человека в самой его сокровенной сущности, как любовь. Да, любовь – та могучая таинственная сила, что потрясает и преображает глубочайшие основы бытия: что же за диво, если Дон Жуан в любви искал утоления той страстной тоски, которая теснила ему грудь, а дьявол именно тут и накинул ему петлю на шею?»
  Неожиданный приступ кашля застал его врасплох. Лауферу вдруг стало страшно: он ощутил привкус железа. Он все откладывал и откладывал визит к врачу, страшась диагноза. Бруно поднес к губам платок. На нем расплылось маленькое красное пятнышко. Так вот, как выглядела беда!  Немилосердная, угрюмая, неотвратимая! Он никак не мог понять, почему это несчастье настигло его именно сейчас, когда он думал о любви, когда совсем недавно видел лицо Камиллы. 
 «Придет время, и я не смогу увидеть тебя на сцене, услышать твой голос. Камилла, ведь я не смогу больше никогда быть рядом с тобой, никогда…  Но не все ли ей будет ровно, ведь она ни о чем не догадывается, и даже представить себе не может, что твориться в моей душе!» Лауфер в отчаянье отбросил от себя книгу, встал и подошел к окну. Снег все еще шел.  Не хотелось умирать так рано, без самого что ни наесть маленького глотка любви пусть даже безответной. 
 Глухой ропот донесся до него. В театр съезжалась публика. Лауфер подавил в себе  тяжелые мысли, ему стало стыдно за минутное малодушие. «Этот спектакль должен стать самым лучшим в моей жизни, я так хочу и так будет!» -сказал он себе, прислушиваясь к звукам оживающего театра.
  И вот настал долгожданный час. Музыка Моцарта ворвалась в темноту застывшего зрительного зала. Дирижер почувствовал странный прилив вдохновения, болезненный, сводящий с ума. Никогда еще с ним не случаюсь такого, и прежде, чем он смог объяснить себе свое состояние, он понял, что это было предчувствие неизбежного, предчувствие любви. Лауфер напряженно, нервно ожидал появления на сцене Донны Анны. Он томился, изнывал, не слыша шутливо-грубоватого пения Лепорелло. Но вот она появилась! Она вбежала на сцену, следом за Дон Жуаном в полурасстёгнутом платье и с развевающимися волосами. Бруно не узнал Камиллу - так она преобразилась. 0на совсем не походила на блистательную примадонну, сидящую в раздумье перед зеркалом всего несколько минут тому назад и на ту, которой он привык любоваться много раз на сцене.   В ней появилось что-то новое. Хрупкая утонченная женщина с небесным голосом, с золотыми волосами! Лицо ее было красиво той возвышенной, одухотворенной красотой, которая рождается поэзией таинственных созвучий.
 Мелодия, сильный страстный голос точно огненные стрелы, пущенные с небес, поразили его сердце. Лауферу даже показалось, что он сам, в образе Дон Жуана стоит рядом с Донной Анной, ощущая всем своим существом ее энергию и волю, которым не в силах был противится.  Но наваждение исчезло, и он снова оказался перед оркестром. Руки его взлетали, опускались и снова поднимались, высоко паря над сценой, над зрительным залом, над музыкантами точно живые существа, влекомые непобедимыми чарами гармонии. Глаза  Донны Анны неожиданно обратились к нему. Она не смотрела на партнеров. Он явственно видел! Это длилось всего лишь какое-то мгновение, но в ее взгляде он прочел все, о чем ТАК долго и тщетно мечтал. Тайны Камиллы Розен больше не было, она исчезла навсегда. Ее взгляд говорил о глубоком, искреннем чувстве, все ее существо было открыто только для него, она любила его!
 Ему стало душно, лоб стал влажным, струйки пота потекли по разгоряченному лицу. Он терял сознание и только усилием воли заставлял себя дирижировать.  Зал неистовствовал. Дамы, важные господа соскочили со своих мест, аплодируя и выражая свой восторг криками «браво!»  В антракте он немного успокоился, Лауфер убеждал себя, что ошибся, что это была лишь игра воображения или бред, вызванный надвигающейся болезнью. Разве Камилла могла его любить! Нелепо было даже предположить подобное. «Я действительно болен, надо признать это.  И болезнь прогрессирует с каждым днем, с каждым часом. Я не должен себя больше обманывать!"
 Опера прошла с небывалым успехом. Актеров вызывали по нескольку раз и забрасывали их цветами.  Дирижер, заваленный букетами роз и орхидей, утомленный их тяжелым, дразнящим ароматом, едва добрался до своей артистической. Он хотел подойти к уборной Розен, услышать хотя бы одно доброе, ласковое слово из ее уст. Но увидев толпу поклонников, столпившихся у ее   дверей, повернулся и пошел к выходу. Бруно понял, что обманулся. Камилла Розен после спектакля тут же забыла про него.На следующий день он узнал, что госпожа Розен уехала   на год в Италию…  …Увидеть ее снова, чтобы потерять навсегда! Нет, зачем это, когда знаешь, что обречен. Что принесет эта встреча, кроме отчаянья?! Умирающий взял со стола карандаш и написал в конце письма «Приходите».
 Он лежал, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу. Несколько раз ему мерещилось, что хлопнула входная дверь и легкие, стремительные шаги приближаются к спальне. Он приподнимался, ожидая увидеть стройную фигуру в черном платье. Почему в черном? Что за нелепость! Зачем ей являться в образе Донны Анны. Но все было тихо, спокойно. Из гостиной доносилось мерное тиканье часов. Уставший ждать, потерявший счет времени, он с трудом оторвал голову от подушки и посмотрел на полуоткрытую дверь спальни. Если бы у него были силы, он бы закричал! На пороге стояла Камилла Розен. Она пришла неслышно, точно бесплотный дух, и смотрела на Лауфера, боясь неловким движением обнаружить свое присутствие.
- Вы? - голос его был еле слышен.
  Он хотел что-то сказать, но кашель сдавил ему горло. Музыкант бессильно упал на подушки. Кровь запачкала белоснежное одеяло. Камилла Розен подошла к Лауферу. Ее нежная прохладная рука коснулась лба умирающего. Она не сказала ни единого слова, но было достаточно одного этого прикосновения. Лауфер прижал к губам ее маленькие пальцы, поцеловал их. Как он мечтал об этом когда-то!
- Вы любите меня, скажите Камилла?! Любите? Умоляю Вас, заклинаю, скажите, что это правда!
  Она вздохнула. Он заговорил спокойнее, стараясь подавить в себе возбуждение.
- Камилла, тогда в «Дон Жуане" мне показалось, что Вы признались мне в своей любви. Мне стало так хорошо и радостно. Но после спектакля я не видел Вас,Вы уехали. С тех пор меня мучил лишь один вопрос. Быть может все, что произошло тогда, на сцене, было лишь в моем воображении, и этот взгляд был взглядом героини, взглядом Донны Анны?
 Она наклонилась к нему. Он никогда не видел так близко перед собой ее лицо. Бруно заметил голубую, трогательную жилку на виске Камиллы Розен.
- Нет, Вам не показалось, Бруно.
 Больной подался вперед, жадно ловя губами воздух:
- Я не смею спрашивать большего. Я все понял.
- Бруно, - молодая женщина прижалась губами к его щеке, - прости меня за те муки, что причиняла тебе! Не спрашивай о причинах, заставивших меня это делать. Когда-нибудь я расскажу тебе о них. Но знай для меня это было ни меньшим мучением. Лишь теперь я понимаю, как я была глупа; я совершила непоправимую ошибку.
 Певица встала и широко раскрыла дверь спальни. Теперь он хорошо видел фортепьяно и часть гостиной. Инструмент, брошенный и забытый, тосковал в молчании, будто живое существо.. Камилла подошла к нему, подняла крышку, дотронулась до клавиш. Ее длинные красивые пальцы скользили по их поверхности, готовые извлечь новую никем еще не услышанную мелодию. Распущенные волосы упали ей на грудь. Как она была пленительна! Камилла обернулась, хотела что-то сказать, но застыла грациозная, легкая, манящая. Приступ кашля снова завладел им.  Камилла закрыла лицо руками: это было невыносимо. Но вдруг она резко оторвала их от лица, посмотрела на умирающего просветленным взором, будто она одна знала, как его спасти.
 Он не сразу осознал, что произошло, что изменилось. Камилла заиграла Моцарта. Печальные и светлые звуки рождались в глубине фортепьяно и заполняли собой тихую спальню. Как он мог забыть о Моцарте, о верном, бесценном друге! Ведь всегда эта музыка спасала его в самые тяжелые моменты жизни. Лауферу казалось, что с каждым звуком, аккордом он погружается в мир щемящего света и фантазии. Он видел густой,   лес с непроходимыми чащами,звонкий ручей, бегущий ему навстречу, поляны, усеянные удивительными цветами, непривычными для взора простого человека. Потом он оказался в старинном тенистом парке перед фонтаном. Искристая струя долетала до самого неба и падала, рассыпаясь на миллионы алмазных капель. Он слышал мелодичное журчание фонтана, его прохладное дыхание освежало пылающее лицо больного. Лауферу стало удивительно легко, словно не было страданий измученного тела. Предчувствие радости, избавления от незаслуженных мук будоражили усталую душу. И с каждым новым звуком он отдалялся все дальше и дальше от маленькой замкнутой в пространстве комнаты, от невыносимой боли, от угнетающей реальности. Волны восторга, восхищения набегали и окатывали его всего, но он не боялся захлебнуться, а ждал замирая, когда новая огромная волна обрушится на него. Женский голос донесся до него откуда-то издалека. То пела Розен. Судорога пробежала по всему телу умирающего: он узнал арию Донны Анны. Она пела, как тогда, в незабываемый вечер, страстно, самозабвенно, с такой же энергией и вдохновением. "Вот и услышал еще раз перед смертью, а я боялся, что это не повторится!». Ему хотелось взглянуть на Камиллу, но веки так отяжелели, что он не в силах был открыть глаза.
 Она замолчала, но отзвуки чарующей мелодии продолжали раздаваться в его душе.
Запекшиеся губы с трудом шевелились.
- Еще, прошу, тебя, еще!
  Камилла запела вновь. Она пела долго, забыв об усталости, не щадя себя. Теперь он верил, что круг, очерченный смертью , постепенно разорвется и исчезнет. Нужны только усилия и он будет жить! Голос Камиллы Розен звал его, просил не умирать. Этот голос, как нить Ариадны указывал ему путь к спасению из ужасной обители смерти.
    -Камилла! - закричал он, -Камилла! Я хочу жить, я не хочу умирать! Спаси меня!
 Он протянул руки ища ее, желая обнять. Память его угасала. Последнее, что он видел было бледное измученное  лицо донны Анны, лицо его единственной и желанной Камиллы!
- Бруно, ты будешь жить!
Он почувствовал на своих губах ее долгий, соленый поцелуй.

 ...Странное дело! Он пробуждался несколько раз, вокруг него ходили какие-то люди, по-видимому врачи, что-то обсуждали. Но среди множества голосов ему слышался только один. Лауфер погружался вновь в ТЯЖЕЛУЮ ДРЕМОТУ, НЕ ПОНИМАЯ, что с ним ПРОИСХОДИТ: продолжается ли агония или он воскресает?
  Но однажды, открыв глаза он почувствовал, что болезнь отступила. Организм его больше не страдал, в теле ощущалась сила и уверенность. Он сел на кровати, посмотрел в окно. Было уже утро, наверно, часов десять. Дирижер встал, оделся без посторонней помощи, вышел в гостиную. Все было, как раньше, в квартире ничего не изменилось. С улицы доносились крики и шум проезжающих экипажей!
  Кашель не беспокоил его: он исчез. Бруно обернулся и посмотрел на рояль. Где же Камилла? Да была ли она здесь? Была! Лауфер   заботливо, осторожно погладил крышку инструмента. Надо ехать в театр обязательно, как там сейчас без него! Непостижимо. Ведь всего несколько дней тому назад он прощался с жизнью! А может быть прошло гораздо больше времени, он уже не помнил сколько лежал обессиленный, приходя в себя после болезни.   
 Он вышел на улицу и, будто еще не веря в случившееся, напряженно вглядывался в знакомые силуэты домов.Бруно боялся, что не сможет идти по лестнице театра, не справится с волнением. Ноги действительно не слушались, голова кружилась, он был еще очень слаб.
  Директор Оперы сидел в мягком, обитом шелком кресле за изящным столом из орехового дерева и что-то писал.Его блестящие, напомаженные волосы были четко разделены на пробор. Почувствовав, что кто-то вошел, он поднял голову. Тонкое аристократическое лицо с холеными усами выразило изумление.
    - Бруно!
Директор вскочил, выбежал из-за стола.
- Ты и в самом деле здоров?
-  Как видишь!
Лауфер бледный, осунувшийся улыбался.
- Я слышал, что врачи были потрясены твоим выздоровлением. Они считают, что произошло что-то-необъяснимое.
- Ты знаешь, я сам в это не верю, но мне хорошо. Я готов дирижировать хоть завтра.
  - Поразительно! Ты сильный человек, я преклоняюсь перед тобой.  Победить страшную болезнь!
Директор был итальянец и его бурный темперамент всегда вырывался наружу, как ни пытался он сдерживать его за маской холодной любезности.
- Как театр, как госпожа Розен? - спросил Лауфер, как бы невзначай.
- Наверное после выступления в Италии она стала настоящей королевой сцены!
   Директор не ответил, внезапно смутившись, и опустив глаза. Бруно, недоумевая, посмотрел на директора. Тот вздохнул, взял со стола газету и протянул ее Лауферу. Дирижер развернул газету и ему сразу бросился в глаза заголовок статьи, выделенный крупными буквами "Трагедия певицы». Ему стало жутко, предчувствие чего-то непоправимого, страшного нависло над ним. Он быстро пробежал глазами статью. В ней говорилось, что знаменитая примадонна Венской оперы, госпожа Розен в результате переутомления и тяжелого нервного расстройства лишилась своего удивительного, неповторимого голоса. Местонахождение актрисы неизвестно. Скорее всего она покинула Вену.
- Неужели это правда, какое несчастье!
Бруно удивился, что  смог произнести эту фразу спокойным голосом, не выдававшим всю глубину его потрясения.
- Да, после твоей болезни это для меня второй тяжелый удар.
   Директор взял Лауфера за руку:
 - Мужайся! Придётся привыкать. Певицы Камиллы Розен больше нет.  Но ты, я надеюсь, останешься в театре?
- Конечно, Луиджи. Конечно.
Дирижер не понимал, что говорит. Слова будто бы жили своей собственной жизнью, далекой от его мыслей и переживаний. Лауфер вышел из кабинета, спустился по лестнице. Радость вновь вспыхнувшего вдохновения исчезла. Он пытался постичь, осмыслить, свыкнуться с тем, что произошло. Острая головная боль стала непереносима.  «Камилла ты потеряла из-за меня самое дорогое, я погубил тебя, твой талант". Потрясенный дирижер прижался к   мраморной колонне, как будто она могла охладить лихорадочный жар, охвативший его. "Где ты? Где мне искать тебя?"

  Уставший, раздавленный, он еле дошел до дома.  Там был переполох. Домашний врач, обнаружив исчезновение Лауфера, ругал горничную и кухарку за то, что они не уследили за хозяином.

- Как Вы решились на это, друг мой! - встретил он Бруно. – Вы еще очень слабы! Где Вы были? Это просто безумие!
- Я ездил в театр, я буду дирижировать,
- Нет, это невозможно! - вскричал врач. – Я не позволю Вам!
- Я обещал.
Лауфер только сейчас заметил, что держит в руках газету. Он так
и шел с ней от самого театра.
- Я обещал, - повторил он.
Доктор, обескураженный его безразличным тоном, странной задумчивостью, развел руками.
                Весна, лето и осень пролетели незаметно. Приближалось Рождество. И по традиции Венская опера дарила своим почитателям оперетту Штрауса "Летучая мышь». Это была новая, улучшенная постановка и венцы ожидали от нее чего-то необычного, волшебного, праздничного, словом, того, что ждали от рождественского подарка.
 Лауфер, как всегда, приехал задолго до представления и бродил взволнованный по театру. Это было его первое появление перед публикой после пережитой им болезни.
  Незаметно для себя он ступил в коридор и подошел к гримерной Камиллы Розен. Он толкнул дверь, пытаясь ее открыть: комната была заперта. Конечно, ведь Камиллы там нет, она больше не поет! Он прекрасно знал об этом, но каждый день надеялся на чудо.Рана его не зажила. Ему было больно, когда он думал о Камилле. А думал он о ней постоянно. Любой женский голос, похожий на ее голос, любая женщина с такой же стройной фигурой, пробуждали в нем щемящее чувство потери. Он звал ее ночью, когда никто не слышал, он искал ее в зале, среди кулис и декораций. Внешне он держался уверенно, подтянуто, всегда вежливо улыбался. Никто даже не догадывался скольких усилий ему стоило сдерживаться на репетициях, чтобы   не броситься куда глаза глядят из любимого им театра. Неизвестность томила его.За несколько месяцев Бруно объездил почти всю Австрию, останавливаясь даже в самых мелких городках и деревушках. Директору он говорил, что нуждается в свежем воздухе и приливе вдохновения. Тот понимающе улыбался и отпускал его, зная, что Лауфер никогда не подведет его. Все попытки найти Камиллу терпели крах, но не потому ли, что она сама не хотела этого? А может быть, этой прекрасной благородной женщины уже нет на свете?! От одной этой мысли ему становилось жутко, и он с остервенением гнал ее от себя. Другая мысль, навязчивая и жестокая беспрестанно преследовала его и доводила до безумия. Он хотел уйти из театра окончательно и бесповоротно. Лауферу казалось, что нет смысла заниматься делом не приносящем ему радости. А ведь совсем еще недавно он думал по-другому! Но тогда было счастье и имя ему было «Камилла Розен»!
 Однажды во время одного из своих путешествий он испытал неожиданное потрясение. Прогуливаясь по окрестностям Вены, он так задумался, что буквально наскочил на пожилую женщину, идущую навстречу ему. «Простите!»- пробормотал он и вздрогнул, словно очнулся от тяжелого сна.«Безумец!» - услышал он в ответ и взглянул в лицо незнакомке. В этот момент ему показалось, что Гофман был не так уж и неправ, говоря о другой, фантастической реальности. Это было лицо настоящей ведьмы с пронзительными, черными глазами и крючковатым носом. Одежда на старухе была так поношена, что в некоторых местах даже торчали лохмотья. «Судьба дала тебе шанс, а ты снова ее испытываешь! Займись делом! Разве у тебя есть что-то кроме театра?»-прошипела она и поковыляла дальше.
  Лауфер тоже пошел, но вперед и почти механически, ибо мысли его были в жутком смятении. «Старая колдунья, - говорил он про себя, -а ведь она права! И откуда она все знает. Вот не верь в чудеса после этого!» В самом деле ведь Камилла вернула его театру, а он всеми силами пытался убежать от него, как от чего-то зловещего и пугающего…Но что же делать, если любимое дело стало ему в тягость!

  Спектакль, как ни странно, начался вовремя, хотя казалось он не начнется никогда. Зрители все прибывали и прибывали, наполняя зал шумом, запахом сигар и ароматом дорогих духов.  Бруно задыхался от этих приторных, слащавых и однообразных модных запахов, которыми театр пропитался за столько лет. Вон там в бенуаре сидит, как всегда бледная и прекрасная   молодая француженка. В ложе сбоку сидел импозантный норвежский дипломат Александр Бьернстрем со своей холеной и разодетой женой. Он всегда с любопытством смотрел на дирижера внимательными и пронзительными прозрачно-голубыми глазами.
  Лауфер вернулся к себе, настраиваясь на нужный лад, но это было непросто, ибо мысли его были далеко отсюда. Он понял, что больше не выдержит мук отчаянья, охватывающего его. Без Камиллы он не мог ни работать, ни дышать. Даже любимая музыка его уже не радовала. Он вздохнул, поднялся и пошел в зал. Прозвенел первый звонок. 
  Когда поднялся занавес к нему на время как будто вернулась жизнь, но он понял, что дирижирует скорее машинально, чем осознанно. Музыка существовала отдельно от него в другом пространстве и измерении. Происходящее на сцене совсем не привлекало его. Но ведь он подолгу и упоенно репетировал. Как же случилось, что все пошло насмарку, забылись радостные мгновения творчества? Все первое действие он тяготился музыкой, шутками героев, их диалогами и ариями. Он готов был даже оставить свое некогда любимое и привычное место за пультом, выбежать из зала! И только чувство долга и страх опозорить любимый театр и любимых актеров сдерживали его.  В антракте обессиленный он упал на свое любимое кресло. «Для чего ты спасла мне жизнь? Чтобы снова ее отнять?» Он вскочил, прохаживаясь по артистической. «А может быть продолжить ее искать? Объездить снова все города Австрии, деревушки даже самые глухие. Но это безумие! Просто безумие! И все- таки надо что-то делать.» В дверь постучали и вошел директор театра.
  - Бруно, с тобой все в порядке? - спросил он.
- Разве я плохо дирижировал. Почему ты спрашиваешь?
- Я знаю тебя не первый год. И доверяю своему чутью. Ты думаешь о ней, не правда ли?
Вместо ответа Лауфер вздохнул.
- Но ведь она жива. И рано или поздно она сама придет к тебе, если любит. Так зачем себя так мучить, так изводить?
- А если не придет? А если ее больше нет, если она не выдержала удара судьбы?
-Возьми себя в руки, Бруно Лауфер!
-Хорошо.
-И не вздумай уходить из театра!
- Как ты это понял?
-Для этого не надо быть ясновидящим. Все написано на твоем лице.
 Директор улыбнулся с легким укором, и вышел.

      Началось второе действие. Бал у князя Орловского. Лауфер дирижировал все также машинально. Слова директора не произвели на него никакого впечатления. Он равнодушно смотрел на гостей бала. Монолог Орловского даже утомил его. Он ждал чардаша Розалинды. Судя по первому действию, Эмма Штаубе, исполняющая ее роль, была сегодня в ударе. И вот наконец она вышла в платье «летучая мышь» и черной маске. Первые же звуки ее голоса заставили его вздрогнуть и пошатнуться. Это был не голос Эммы. Кто-то пел за нее. Он подумал, что сошел с ума и посмотрел в зрительный зал. Публика не выказывала никакого удивления. «Неужели мне это кажется. Неужели это галлюцинации?» Но ведь это был голос Камиллы Розен. Он стал прислушиваться, всматриваться. У Розалинды из второго действия была другая фигура. Она была стройнее и выше. Это было несомненно. У нее была фигура Камиллы.  Лауфера окатила волна неожиданной радости. «Неужели для меня подготовили сюрприз?» «А Луиджи мне ничего не сказал! Ну и ну!»
     В третьем действии его ждало разочарование. Розалинду по-прежнему пела Эмма. Будто не было никакой подмены. «Нет, надо выяснить, что все это значит?».
    После спектакля он, сгорая от нетерпения, подбежал к гримерной Камиллы Розен, но она по-прежнему была закрыта. На двери висел замок. Лауфер повернулся и быстро пошел в уборную Эммы Штаубе.
     Эмма снимала грим с лица.  Заметив Лауфера, она удивленно посмотрела на него.
- Вы нечастый гость, господин дирижер. Хотите меня похвалить?»                - Да, пели Вы отменно, Эмма. Но меня привело к Вам другое. Где Камилла?  Она ведь пела во втором действии не так ли?
Эмма бросила на него странный взгляд. –
-Вам показалось. Что за нелепость?
-Я узнал ее фигуру и голос.
 Эмма пожал плечами.
-Я еще раз повторяю, Вам показалось.
    Понимая, что он ничего не добьется, Бруно вышел, начиная уже сомневаться в своих предположениях. Он оперся о мраморную колонну в фойе, размышляя, что же ему делать.
    Неожиданный шорох, похожий на шелест платья вывел его из задумчивости. Лауфер резко повернулся. Дама в светлом шелковом платье приближалась к нему. Лицо ее наполовину закрывала кружевная вуаль. Она была молода эта женщина, он не заметил ни единой морщинки у розовых губ. Как ждал он этого мгновенья, страстно, мучительно! Лауфер рванул ворот сорочки, словно это была ненавистная удавка, попятился, споткнулся будто слепой.
- Ты! Это ты! – голос ему не подчинялся. Но вот он сделал резкий шаг вперед, и оказавшись рядом с незнакомкой, схватил ее за плечи. 
      Дама подняла вуаль, и он увидел бледное, но прекрасное лицо Камиллы Розен.
   - Зачем? Зачем? – Бруно силился сказать что-то вразумительное и не мог. Он сжал Камиллу в объятиях, теряя над собой контроль. Он никогда не целовал ни одну женщину с таким упоением, доходящим до безумия. Но и она отвечала ему поцелуями не менее страстными, не сговариваясь, они упали на колени, заключая друг друга в объятья. В этот момент им было все равно, что подумают о них случайные свидетели встречи.
     Каждый из них всматривался друг в друга, боясь, что это всего лишь бесплотный призрак, готовый вот-вот исчезнуть. Но постепенно сомнения, страх исчезали, уступая место радостной уверенности в осязаемой материальности счастья. Наконец Лауфер встал, бережно поддерживая молодую женщину. Оба они обессиленные внезапным эмоциональным всплеском неимоверной силы сели на мраморную скамью в опустевшем фойе.
   - Камилла, я думал, что потерял Вас навсегда.
    - Нет, Бруно, я видела Вас после болезни то на улице, то в театре. Но не решалась подойти.
    -Зачем, зачем ты скрывалась? Разве ты не видела, как я мучился?
 От волнения он перешел на «ты».
-  Я даже думал о самом худшем!
    - Что я наложила на себя руки, да? От меня отвернулись многие поклонники. Нет, ты бы не отвернулся, я знала твое благородное сердце. Но мне не нужна была жалость. Я не могла и не хотела быть в твоих глазах инвалидом.  Я обрекла себя на затворничество и лишь иногда доставляла себе радость – незаметно следовать за тобой! Как же ты изменился после болезни! Эта осанка, гордый взгляд, элегантная небрежность и в тоже время мягкость улыбки. Я с удивление открывала для себя нового Бруно. Я слишком хорошо знала другого: скромного, застенчивого, робкого. И вдруг яркий, мужественный мужчина. Но вдали от всех я не теряла времени даром. Несмотря ни на что, я садилась за рояль и пыталась петь. У меня появилась цель – спеть во что бы то ни было Розалинду в спектакле, где ты должны был появиться первый раз после болезни. Кому-то это могло бы показаться глупостью.   Но вот однажды я была вознаграждена за свое терпение. Голос появился. Сначала слабый, затем он стал все сильнее и сильнее. И тогда я решилась… Не ругай Эмму. Это я упросила ее разрешить мне спеть во втором действии.  Об этом не знал никто, даже директор. Вообрази, как мы с ней рисковали!
- Значит я не ошибся! Я узнал твой голос и фигуру.
- Разве тебя можно обмануть. Я знала, что ты догадаешься, мне даже хотелось этого, но в тоже время я боялась.
-  Чего же моя ненаглядная? Ведь я давно люблю тебя.
- А если бы ко мне не вернулся голос, ты оттолкнул бы меня?

 -Конечно нет. Ведь тогда, в самый страшный миг в моей жизни, в спальне я признался тебе в любви, и ты тоже была откровенна со мной. Разве это можно забыть и предать. Ведь ты заново подарила мне жизнь. Если бы ты знала до какого безумства я дошел, разыскивая тебя.
   Молодая женщина отвернулась, плечи ее вздрагивали.
 -Камилла, ты плачешь?
- Да, я плачу, потому что ошибалась. Я думала, что ты был одержим музыкой и театром, а мной восхищался только как актрисой и певицей. Я была неинтересна тебе как женщина. Я любила тебя, но боялась случайно выдать себя. Я надела на себя маску бесчувственной кокетки и смеялась над тобой. 
- Но ведь я не разделял певицу и женщину. Для меня это было едино. Камилла, что мне сделать, чтобы ты поверила мне! Хочешь, я уйду из театра!
-Да ты с ума сошел!
Камилла повернула к нему заплаканное лицо и тут же рассмеялась.
-Милый мой, ты все такой же чистый и искренний ребенок!  И за это я тебя люблю. Мы оба не можем жить без театра и это наша судьба.
 Лауфер нежно обнял Камиллу Розен и ласково поправил локон, выбившийся из ее прически.
- Ты знаешь, - таинственно начал он, у меня есть для тебя предложение…
-Неужели Моцарт?
-Да, «Волшебная флейта».
 Бруно мечтательно улыбнулся, но внезапно светлая улыбка померкла, словно на лицо набежала неясная тень. Камилла встревоженно посмотрела на него:
-Что тебя беспокоит? Ты здоров?
- Конечно.
Бруно прижал к щеке руку Камиллы. А потом заботливо ее поцеловал.
- Не беспокойся, с болезнью покончено. Я просто подумал, что было бы если бы я не ответил на твою записку тогда, год назад?
-Ты плохо меня знаешь. Ведь я упрямая, я все равно бы к тебе поднялась.

 
  I