Глиняные шарики

Глиняные шарики
или
сказ о том, как игрушечник
Африкант Наполеона воевал

               
     За давностью лет, трудно уже воспроизвести абсолютно точно детали тех событий, только известно, что Африкант Андреевич, мой предок, житель деревни Крюковка, Саратовской губернии, крепостной крестьянин, а по призванию игрушечник-глинолеп, с Наполеоном воевал. И получилось это совершенно случайно. Было ему в ту пору восемнадцать лет и взял его барин Житков Пётр Никитич с собой в дальнею поездку, родную сестру от Наполеона спасать.

     Сестра его жила вместе со своим мужем Фролом Иванычем в Калужской губернии. Барин её очень любил и потому, как только наполеоновские войска заняли Москву, принял незамедлительное решение ехать в Калугу и привезти сестру в Крюковку дабы уберечь её от наполеоновских орд. Барин в исполнении своих решений был скор и возражений не терпел. Старый вояка, артиллерист, изрядно покалеченный в сражении под Аустерлицем и потому не имеющий возможности продолжать службу в армии, он в чине капитана вышел в отставку и поселился в своём имении в Крюковке. Тогда ещё была всего одна Крюковка, Малая Крюковка ещё не образовалась.


     Искалеченная нога и выбитый на поле боя глаз нисколько не мешали отставному капитану вести хозяйственные дела добротно и содержать своё имение в полном порядке, чего не скажешь о его сестре. Не было в ней хозяйственной жилки, как у Петра Никитича. Муж её, Фрол Иваныч, был вообще далёк от всяких хозяйственных дел. По влечению своей натуры, он был художник. Жена в нём души не чаяла. Весь, какой-никакой доход от имения уходил на аренды выставочных залов, на кисти, краски и прочие художественные надобности, в чём сестра Петра Никитича не могла мужу отказать, считая его очень талантливым, но пока не признанным художником. Она трепетно относилась к его всевозможным выставкам и выставочкам, принимала бурное участие в их организации, считая каждый раз, что уж на этот раз звезда Фрола Иваныча засверкает во всю свою силу и не признать его гениальности будет никак невозможно. Но одни выставки проходили, без каких либо последствий, а другие тут же нарождались. В чём Фролу Иванычу было не отказать, так это в светлости души и чистоте творческих порывов. «Моя Кузенька», – называл Пётр Никитич свою, живущую больше душой, чем разумом сестру и не жалел для неё и её мужа ничего, терпеливо ежегодно покрывая их долги и нередко наезжая к ним в сельцо, чтобы навести хоть какой - либо порядок в хозяйственных делах. Он сам и старосту присмотрел, Зосиму, из местных крестьян, поручив ему вести дела, и доверялся больше ему, нежели сестрице с мужем.

     Жил Пётр Никитич у себя в Крюковке в большом барском доме вдвоём с матерью, Параскевой, которая от старости уже плохо ходила, но была ещё в своём уме. Как ни уговаривала Параскева сына не ездить, в такое неподходящее время к сестре, её просьбы никаких последствий не имели. Пётр Никитич страшно не терпел разного рода упрашиваний и когда такое происходило, то он, наоборот, прилагая к делу особое упрямство, оставался твёрд в осуществлении собственного решения. «А в какое время ещё ехать!? – спрашивал он укоризненно, уставясь на мать своим единственным глазом,– именно сейчас и ехать надо. В другое время и Зосима справится. Надо распоряжения дать, да и мою незабвенную Кузеньку с её Фрольчиком увезти от греха подальше. Они ведь сердцем живут, да душевными порывами, в мечтательности пребывают, а эти вещи с войной не совместимы». Он всегда называл мужа сестры – Фрольчиком, что по детскости натуры к нему более всего и подходило.

     В то время до деревни доходили о Наполеоне и его армии всякие страшные новости. Стало известно, что Наполеон сжёг Москву и что некоторые москвичи бежали из города ещё до занятия его войсками Наполеона. Многие из них приехали в Саратов и поселились у своих дальних или близких родственников, потому слухи те носили бесспорный характер. В это время в Саратовской губернии для помощи армии были организованы сборы пожертвований. Сборы эти были всенародными. В пожертвованиях принимали участие все сословия, вносили все кто чего и сколько мог. Купцы жертвовали много. Крестьяне, по скудости доходов, жертвовали меньше. Для сборов, по деревням ездила большая телега и в неё крестьяне клали всё, кто чего мог без всяких списков и записей пожертвованного. В телегу клали: варежки, шапки, онучи, или новый хорошо наточенный топор, что был в крестьянской семье особо ценным орудием труда. «В армии всё сгодиться», – говорили мужики, снимая с себя полушубки и бросая на воз. Больше всего эти возницы, или сборщики пожертвований  и были главными распространителями новостей.

     В Саратовской губернии по указу царя не создавалось ополчение и многие жители губернии уходили в Пензу, чтобы влиться в пензенское ополчение. Таким образом в пензенское ополчение ушёл старший брат Африканта. На семейном совете решили, что одного солдата от семьи хватит и что Африканту в ополченцы идти не следует.


     Не очень хочется Африканту в такую дальнюю поездку ехать, дома жена молодая, а его  осенью да в незнакомые края. Ладно бы там с французом воевать, а то  барыньку с Калужской губернии везти.  Тьфу ты, нелёгкая. Да кому она там нужна в своей деревне? Так Банопарт на неё и позарился? Барынька не богатая, даже собственного выезда нет. Сельцо, где она проживает, небольшое. Ох, не хочется Африканту ехать, только против барина чего скажешь, человек Африкант подневольный, крепостной. Раз барин сказал, то и надо выполнять. И не дальняя дорога тяготит Африканта – с Фёклой года ещё не прожили, четвёртого февраля свадьбу сыграли, а летом француз напал. Только делать нечего, подождёт Фёкла Ильинична пока Африкант барское дело справляет. Не отцу же ехать в такую даль, да и стар Андрей Григорьевич для таких расстояний, пусть по дому управляется. Единственное, о чём жалел Африкант, так о том, что не успел налепить да обжечь к Рождеству игрушки, ребятишкам в подарок. Кто же думал, что так дело повернётся и придётся ему в Калугу ехать. Детям игрушка – радость. Каждый год в Рождество дарит Африкант игрушки ребятишкам. Пришёл, кто к нему в дом Христа славить, то и получай глиняную игрушку в подарок. Детям игрушка в радость, дети дом игрушечника Африканта никогда не обходят.

     Факт, Африкант и не должен был ехать под Москву, у барина был кучер из дворни, Ферапонт. Но Ферапонта вдруг свалила лихорадка и в дальнюю дорогу взял барин кучером Африканта. Африкант – мужик молодой, смекалистый, да и силёнкой не обижен, на масленицу всегда первый в любом весёлом поединке. На столб ли скользкий залезть или на кулаках сойтись, ему всё нипочём. А, главное, он был человек весёлый, каждое дело делает с прибауточками да присказками. Его удаль да смекалка в столь тревожное время - не лишние. Ферапонт - ямщик надёжный, но молчун. Правит себе лошадьми и молчит, а Африкант - песенник, а песня дорогу укорачивает.

     С вечера заложили карету, положили тёплую одежду, на чём так настаивала старая барыня, съестных припасов на крайний случай. Не забыл  Пётр Никитич взять с собой и пистолет. Время военное, а дорога дальняя, может сгодиться, потому, как лихие люди ещё не перевелись на белом свете и можно ожидать всякого.

     Фёкле тоже не хотелось отпускать мужа в неведомые края, но разве что скажешь, и кто тебя послушает, барскую холопку. Однако, часов в пять утра, проводила мужа, окропив его плечо слезами и долго стояла у калитки вслушиваясь в топот копыт удаляющихся коней. Вышел проводить сына и отец  шестидесятипятилетний Андрей Григорьевич. По хозяйству он занимался уже меньше, силы стали не те, что раньше, а вот обязанности сельского старосты исполнял ревностно и со знанием дела. Был он справедлив и строг, крестьяне его уважали. «Ты лошадям в дальней дороге укорот давай,– напутствовал он сына. – А то до Тамбова не дотянешь, как выдохнутся и поспех выйдет в смех». «Ладно, тя-тя, – смущаясь, отвечал Африкант,– Знаю». Однако Андрей Григорьевич лично проверил упряжь, подсунул под шлею руку и, убедившись, что всё сделано как надо, отпустил сына.

          Из Крюковки выехали, когда было ещё темно, с расчётом к рассвету добраться до Аткарска. Как рассчитывали, так и получилось. Только забрезжил рассвет, как показалась городская окраина. В Аткарске останавливаться не стали и, выехав из города, свернули на тамбовскую дорогу. Про город Тамбов Африкант слышал. В Саратове на базаре с кучерами из Тамбова разговаривал. Только барин сказал, что из Тамбова они поедут в Тулу. В общем, путь не близкий. Барин сказал, что за две недели управятся.

 
     Ничего значимого с Африкантом и отставным капитаном Житковым вплоть до Тулы не произошло, если не считать оборвавшейся постромки, да влетевшей в спицы заднего колеса изогнутой палки, которая так плотно влезла между рессорой, осью и спицей, что пришлось провозиться с ней добрых полчаса, пока её оттуда извлекли.

     Две крепкие барские лошади «Певец» и «Звёздочка» легко везли полупустую карету. Африкант на облучке песни поёт, пара пегих вёрсты отмахивает, а барин в карете дремлет. Сентябрь. Погода  хорошая, Африкант правит да по сторонам посматривает, интересно ему, как крестьяне в этих краях живут. Так далеко Африкант никогда не ездил. Самое дальнее –  до Петровска. А тут –  Тамбов – Тула – Калуга.
 
     Сама Калуга им была не нужна, потому что поместье сестры находилось  между старой и новой калужскими дорогами. Африканту всё равно – новая эта дорога или старая, если он ни ту, ни другую в глаза не видел. На барина надеялся. Пётр Никитич знал те места хорошо, не раз к сестрице ездил.

     Ехали не спеша. Барин был неохоч до быстрой езды, а пуще всего жалел лошадей, считая, что если они приедут на час или два позже, то ничего не случится. А вот что крепкие, сытые и не загнанные кони могут даже жизнь спасти, в этом он был уверен и неоднократно рассказывал историю про то, как лошади в зимнюю стужу и сильный снегопад с метелью его от верной смерти избавили. Он на своих пегих домой добрался, а другой барин замёрз, потому как коней при покупке подбирал более для форса, чтоб конь голову красиво задирал, да ногами игриво перебирал. Вот и доперебирались ногами лошадки – барин замёрз, а игривых лошадок волки слопали. На своих пегашек Пётр Никитич надеялся. Статью хоть и не взяли, но сильные, тягущие. Если надо, из них любая в одиночку, хоть Певец, хоть Звёздочка карету увезут.

     До Тамбова никаких особых примет военного времени не ощущалось, разве что большое количество обозов в сторону Москвы шло, да партии ополченцев встречались, вот и все приметы. А вот после Тулы дорога стала иная: то на рысях кавалерия обгонит, то новенькие пушки на таких же новых лафетах провезут, то роты солдат в полном военном обмундировании строем пройдут, то фельдегерь аллюром проскачет. А как переехали речку Лопасню, то стали им попадаться группы крестьян с котомками и с малыми детьми, что навстречу шли. А чуть дальше проехали, то и сожжённые избы стали встречаться. При виде сожженных изб у Африканта по спине мурашки побежали. Нет не от испуга, а больше от тревоги, которая стала забираться в душу.

     Окончательно это тревожное чувство забралось в Африканта, когда им встретился большой казачий отряд. Барин потом сказал, что это был полк, но Африкант в военных делах не разбирался. Африканту, при встрече с казаками, было надо сразу уступить дорогу и в сторону свернуть, да он замешкался, так его казацкий офицер прямо так на облучке чуть плёткой вдоль спины не протянул, пришлось не только дорогу уступить, но и остановиться. «Куда прёшь! – закричал офицер,– не видишь войско идёт! С дороги!!». Дальше уж Африкант такой оплошности не давал. Он может быть и сам бы сообразил свернуть на обочину, да засмотрелся на казака у которого голова была перебинтована и левая рука на перевязи висела. «Видно с французом дрался»,– подумал Африкант. А ещё он залюбовался стройным донцом под казацким офицером. Не жеребец – огонь. Косит на Африканта лиловым глазом, а у самого с губ пена падает. Жеребец на месте не стоит, то пятится, то приседает, то на дыбы норовит встать. А как только карета остановилась, офицер с дверцей кареты поравнялся и рукоятью плётки по дверце постучал. Барин дверку открыл, высунулся.

– Командир первого казачьего эскадрона лейтенант Чуб,– отрекомендовался офицер и козырнул.

     Барин тоже отрекомендовался, но не как положено – дворянин такой-то, а по военному: «Капитан от артиллерии в отставке …» и так далее. Офицер Чуб Петру Никитичу ещё раз честь отдал, уже как старшему по званию и говорит:
– Вы бы поостереглись дальше ехать, господин капитан, французы вокруг шалят, как бы вам на их интендантов не наскочить, или с авангардом маршала Даво не встретиться. Они за нами следом идут…   Тю, чёрт, разыгрался!..– урезонил он донца.

– А что, это опасно? – спросил барин.
– Не знаю, – уклончиво ответил казачий офицер. – Драгуны Даво может быть и не тронут, а вот в лапы к лессепским мародёрам попадаться не советую.
– А кто этот Лессепс? Что-то я о таком французском главнокомандующем не слышал. Маршала Даво – знаю, про Мюрата слышал, а Лессепса… не припомню, не было такого главнокомандующего под Аустерлицем.

     Услышав про Аустерлиц, казачий офицер, проникся особым уважением к боевому капитану и пояснил:

     – Лессепс у Банопарта руководит снабжением московского гарнизона. Мародёры из мародёров. Шныряют по деревням вокруг Москвы и отбирают всё съестное…– и вдруг спросил. – Вам беженцы по дороге встречались?
– Попадались люди с котомками и с детьми малыми.
– Их работа. Люди из ограбленных деревень уходят, зачастую идут без корки хлеба в кармане. Берут лессеповцы всё подчистую…. А за своё кровное вступишься, то и красного петуха получай, а то и круче обойдутся. Сворачивать вам с  дороги надо, пока не поздно. А лучше вообще в такое время никуда не ездить. Можете без кареты и без своих лошадей остаться или вообще без головы.
–Так сестру жалко. Я за сестрой еду…– произнёс Пётр Никитич сокрушённо.

     – Жалко – не жалко, только время неподходящее. Смотрите сами…
– Нет, мы поедем,– твёрдо сказал барин.
– Я приказа «заворачивать встречных» не получал, – сказал казачий офицер и улыбнулся,– затем, немного подумав, добавил. – Встретятся французы, то…– Чуб многозначительно возвысил голос на последнем слове и произнёс его протяжно с подтекстом, дескать, догадывайтесь сами.
– Понятно, не говорить, что вас видели…– перебил его барин. На что офицер улыбнулся и этак ещё более загадочно сказал:
– Этого как раз скрывать не надо, если остановят  и спрашивать про нас будут, вы не скрывайте, а говорите как есть, видели мол, только не полк, а гораздо больше. – Затем, немного подумав, уточнил. –  Лучше притворитесь, что вы в воинских формированиях ничего не смыслите и скажите просто «много»… Вот и всё.

– Думаете, что французы как узнают, что вас много  – преследовать не будут, струсят? – спросил Пётр Никитич.
На эти слова офицер опять улыбнулся и, пожав руку барину, сказал:
– Честь имею, капитан! – и, оглянувшись назад, приложил руку к головному убору, поднял на дыбы донца и поскакал за своим эскадроном.
– Час от часу не лучше,– проговорил встревоженно барин.– Трогай, Африкант… Чего стоишь!?
– А как же французы?.. Он же говорил…– и Африкант кивнул в сторону удалявшихся казаков.
– Трогай давай!.. дальше поедем. Француза что ли испугался? Откуда ему здесь взяться. В Москве он. Перепугался казачёк малость.

Не поверил Африкант барину. Не увидел он испуга в глазах казачьего офицера. Эскадрон боевой. Рука вон на перевязи, у многих одежда в крови, да головы забинтованы. Тут и своя кровь и вражья тоже. Эти не испугаются, рубаки видать отчаянные. Похоже, задание какое-то выполняют, а не от французов бегут. Со страха бегут совсем не так… торопятся… ни на что внимания не обращают. А они, нет. Вон с ними остановились, предупредили. Когда бегут – не останавливаются. Только вот почему он велел сказать французам, если спросят, что их гораздо больше, чем есть на самом деле? Этого Африкант понять никак не мог. «Может быть, действительно  хотел попугать француза?» –  вспомнил он слова, сказанные барином.

– Трогай, трогай … чего медлишь?! – донёсся голос Пётра Никитича.
Африкант  дёрнул вожжами, причмокнул  и лошади послушно тронулись. Впереди был довольно длинный спуск с горы. Африкант до самого конца спуска придерживал лошадей, не давая им разогнать карету. Только они спустились и начали уже подниматься, как впереди что-то на дороге зачернело, задвигалось, при приближении вырастая в большую массу всадников, скачущих во всю ширину дороги. Не прошло и десяти минут, как масса кавалеристов в незнакомой форме окружила карету. Это были французы. Французский офицер  подъехал к карете и что-то сказал Петру Никитичу. Барин вышел из кареты и заговорил с французским офицером на их языке. Француз говорил быстро, показывая шпагой, то в сторону Тулы, то в сторону Москвы. Он чего-то явно пытался узнать у барина. Пётр Никитич, в свою очередь, показывал рукой в сторону Тулы, кивал головой и что-то говорил французу. Затем французский офицер подошёл к Африканту и по- русски, почти без акцента, спросил:

– Так большое войско недавно вам встретилось?
– Устали ждать, когда пройдут, – выпалил Африкант, никак не ожидая от себя такой прыти. Хотя он и не говорил с казачьим офицером, но мысль, им высказанную в разговоре с барином уловил. «Пытается узнать сколько встретилось наших войск и куда идут»,– подумал Африкант, глядя на француза.

– Ну-ну. – Француз пощипал усы и спросил Африканта снова. – Значит много, говоришь, войска прошло?…
– В жисть столько не видал. – Опять, не моргнув глазом, сказал Африкант.
И что на него в это время такое нашло неизвестно, только врать он никогда не умел, не принято это было не только в семье, но и в деревне. Побалагурить – всегда, пожалуйста, на вечеринке небывальщину рассказать – тоже, а вот чтоб на прямой вопрос незнакомому человеку ответить неправдой – такого никогда не было. Африканту было лучше собственного языка лишиться, чем пойти на враньё, а тут!

Подошёл ещё один офицер, показал на барских лошадей. Что-то сказал по-французски. Африкант понял, что советует их коней забрать. На что первый офицер поморщился и что-то резко сказал подошедшему. Тот попытался ему противиться, но первый офицер, глядя прямо и жёстко ему в глаза, медленно и врастяжку проговорил весьма длинную фразу. Отчего второй офицер, всё же не согласный с первым, но вынужденный подчиниться, что-то ответил. Между французскими офицерами вспыхнул, как показалось Африканту, неприятный разговор. После этого разговора оба наполеоновских офицера не торопясь поехали в сторону, где скрылись казаки. За ними двинулась и вся масса конников. Французский авангард шёл по дороге на Тулу. Один из драгун изо всей силы ударил Звёздочку вдоль спины, та от неожиданности присела, а затем от испуга взвилась, рванулась вперёд, карета дёрнулась с места и понеслась, Африкант изо всей силы тянул вожжи, пытаясь остановить испуганных лошадей, а сзади слышался хохот французских кавалеристов.

Не знал Африкант французского языка, а если б знал, то услышал бы такой диалог:
Второй офицер. Надо, Антуан, у этих русских лошадей  карету забрать.
Первый офицер. Слышишь, Моро. Ты уже не раз говоришь мне те вещи, которые я не приемлю. Я тебе ещё раз повторяю, что  в роду Готье никогда не было грабителей…, никогда. Для нас всегда честь была превыше всего.
Второй офицер. Но, другие, Антуан, это делают, да и император не только разрешает, но и велит делать всё, что идёт на пользу великой армии!
Первый офицер. Возвращайся к своим драгунам. Я тебе запрещаю грабить. Если ты пожалуешься на меня маршалу, то я и ему скажу то, что сказал сейчас тебе… Я не грабитель с большой дороги, а боевой офицер.
Второй офицер. Как знаешь. Ты командир. Только я выразил волю императора…
Первый офицер. Воля императора, как я понимаю, – разбить войска Кутузова, что я и делаю. И меня никто не может упрекнуть в трусости ни под Смоленском, ни под Бородино. Брать редуты неприятеля это не с безоружными воевать. Иди, Моро,  к своим драгунам и не серди меня больше.

Последней фразой потомок рыцарей Готье, явно уколол Моро, который в Бородинском сражении простоял в запасном полку, который Наполеон так и не ввёл в сражение. Антуан же не раз водил своих драгун на неприятеля, атакуя с фланга багратионовские флеши и положил на этом проклятом поле половину своего подразделения. Потом, этот барин и его холоп  дали французам очень полезную информацию. И если этот прощелыга Моро донесёт маршалу о случае на дороге, то ему, Антуану, есть что сказать. И тут он подумал: «Исходя из сложившейся ситуации, двое русских – барин и его кучер подтвердили его догадку, что впереди них движется не кучка казачков, а арьергард русской армии, прикрывающий армию Кутузова с тыла. Эта информация стоит многого. Эти русские не могли сговориться, Антуан разговаривал с барином на французском языке. Ямщик - обыкновенный крестьянин и французского языка, понятно, не знает. Ясно, что ямщик не может знать движется это один русский полк или три полка. Ценность в его информации заключается только в том, что русский ямщик устал ждать, когда войска пройдут, чтоб начать движение дальше.

И это, «устал ждать, когда пройдут», было для Антуана важнее всего. За эту информацию русскому бородачу можно бы было и орден на шею повесить от главнокомандующего французской армии, да ещё и отсалютовать. И ещё Антуан был горд тем, что это они, драгуны маршала Даво, нашли русскую армию, которая будто растворилась, выйдя из сожжённой Москвы. Оказывается армия Кутузова здесь, она перед его кавалеристами, отступает по дороге на Тулу. С военной точки зрения это разумно. Тула – кузница русского оружия, наверняка там его большие запасы; есть чем вооружить пополнение. Зачем армию было искать по дороге на Владимир, зачем её искать по дороге на Рязань? Эти дороги при отступлении  ничего не дают Кутузову. Были горячие головы, предлагавшие армию русских искать в направлении Петербурга, полагая, что она обязательно будет прикрывать новую столицу русских. – Глупцы! Сердце России не Петербург. Петербург – резиденция русских царей, начиная с Петра, и только, а душа русского государства здесь,  в Москве. И прав Император, что двинул свои войска не на Петербург, а на Москву, хотя Петербург  ближе.

 Поразить душу русских, это самое главное, а голова без души сама отомрёт» и Антуан улыбнулся своей мысли. В душе он мнил себя стратегом и ему нравилось, что его размышления совпадают с стратегическими замыслами великого полководца Банопарта, равного которому нет в современном мире. Улыбнулся он ещё и тому, что представил, как конники Мюрата рыщут по Рязанской дороге, отыскивая армию Кутузова, надеясь, что именно им удастся первым найти русских. «Что ж, ищите, господа. Представляю, как у этого выскочки Себастиани, командующего Мюратовским авангардом, вытянется лицо, когда он узнает, что удача обошла его стороной».
      

Прошло немного времени и барин  приказал сворачивать с дороги влево, на просёлок, то и дело повторяя: «Быстрее, Африкант,… быстрее. – Он был не на шутку взволнован и когда они уже, съехав с главной дороги, катили по просёлку, он всё ещё оглядывался назад. Успокоился Пётр Никитич, когда они, почти галопом, отмахали не менее десяти вёрст. Здесь он приказал Африканту остановиться.
– Что скакали как угорелые?– спросил Африкант. – Они ведь нас не тронули. Им и лошади наши видно не понравились.
– Тогда не тронули, а теперь тронут, если, разумеется, им снова в руки попадёмся… Понял?! – убедительно сказал барин.
– Я, хоть их поганого языка и не понимаю, но понял, что хотели лошадей забрать…
– Вместе с каретой, – уточнил Пётр Никитич. –  Это первый офицер, Антуан, воспротивился. А так, выкинули бы нас в чистом поле и все дела. А ты правильно сказал французу, что наших войск впереди много, сообразил…
– Что казачий офицер просил сказать, то я и сказал… Сам не понял, как выскочило, – признался Африкант.

– Эт, ты молодец, что подтвердил, что и я ему сказал на французском, это должно его убедить.  Только всё это непонятно как-то, не по - боевому…
– Что ж тут не понять. – Проговорил Африкант. –  Французы казачков преследуют.  А те вроде  особо и не убегают, а эти не слишком спешат их догнать.
– Это и я заметил, ретивости ни у тех, ни у других нет. Почему они себя так ведут, нам с тобой знать не положено, а свернули мы потому, что если француз ещё кого спросит на дороге и выяснится, что мы его обманули, то догонят и на нашей же оглобле нас и повесят или к карете за ноги привяжут.
– Пужаешь, Пётр Никитич?
– Не пугаю…  Это как пить дать. Давай трогай, только уж больно не гони, лошадей запалим.

Дальше ехали уже с оглядкой. Африкант песни петь перестал и всё больше во встречных вглядывался, да по сторонам смотрел. Его уже перестало интересовать житьё-бытьё местных крестьян. А вот, как бы, откуда не появились французы – это страшило более всего, тем более и защищаться было нечем, в руках один кнут. Доехали до большой развилки. Одна дорога забирала влево, а другая вправо. Барин велел остановится, вылез из кареты, прошёлся по одному ответвлению, затем по другому, вернулся к карете, сказал раздумчиво:

– Конечно, казачий офицер и не должен был мне все их воинские секреты выдавать. Поверь мне, как военному человеку, это не случайность. И не за эскадроном французы с такой силой гонятся. Это всё равно, что по воробьям из пушек стрелять. Здесь французов не менее двух полков мимо нас прошло.
– Может быть решили Тулу взять? – сказал осторожно Африкант.
– Зачем она им? Тем более, что Тулу никто не защищает и наших войск в ней нет, мы бы видели, через неё ехали… Такой силой, Африкант, только армия преследуется, не меньше. Это поверь моему боевому опыту и долголетней службе.
– Так, кроме наших казачков мы никого не видели, – удивился Африкант.
– Возможно это отвлекающий маневр. Себя французам показывают, как красную тряпку быку, чтобы с толку сбить.

– А что ж вы казачьего офицера об этом не спросили?
– Об этом, Африкант, не спрашивают. Если это так, то это военная тайна стратегического характера, понял?! И мы в эту тайну, стратегию и тактику вляпались с тобой по самые уши. И голову нам в этой стратегии отшибут, и как звать не спросят.

Дальше ехали без остановок, изредка справляясь в деревнях о правильности направления движения.  Наполеоновских солдат в этой стороне никто не видел и Африкант с барином немного успокоились и ни о какой погоне уже не думали.

Они - то не думали, а вот Антуан Готье очень даже думал. Правда, он не знал о том, что ни кавалеристы, посланные Наполеоном по дороге на Владимир, ни конники Мюрата на Рязанской дороге – русской армии не обнаружили. Досадно было и то, что и он этой армии не увидел. Ещё его омрачало, что поверил этим, с экипажа, особенно кучеру, который, видите ли, устал ждать, пропуская русские войска. Моро оказался прав. Но он ему об этом не скажет. А ведь как обвели?… Как обвели?  Только, проследовав за мнимым арьергардом русских войск и поднявшись на возвышенность, они  увидели до самого горизонта пустую дорогу на Тулу. Куда казачки делись, неизвестно. Когда это случилось, к нему подскакал Моро и крикнул: «Разрешите догнать карету с русскими!!!». Антуан молча кивнул. Моро с десятком драгун скрылся в пыли, ускакав в направлении Москвы на полном аллюре, желая догнать злополучного барина и его кучера.


К вечеру Пётр Никитич и Африкант расположились на ночлег в небольшой деревушке у старосты. Дом у хозяина был большой. На ночь лошадям задали овса. Ужинали за большим столом. Хозяин, косая сажень в плечах, с кудрявой с проседью бородой сказал, отпивая из блюдца чай:

– Утром на Чириково поезжайте, оттуда свернёте направо, на Красную Пахру. Влево, дорога на Тарутино уходит. От Красной Пахры  до усадьбы вашей сестрицы будет рукой подать. Под счастливой звездой родились, что вас французы отпустили, хотя больше  советую им не попадаться… Мужички по деревням партизанские отряды организовывают. Кто с вилами, кто с топором, всем миром на супостата налягают. В Москве есть нечего, вот француз в окрестностях и лютует. А ваше сельцо я знаю, бывал. И барыньку помню с её мужем. Не знаю как она, а он – сущий ребёнок. Красивые в своей наивности их души, храни их господь. Я у барина ещё картиночку купил, простенькая такая, но душевная, рамка хорошая, богатая. Так что ложитесь спать, а утро вечера мудренее.

Утром выехали затемно. Хозяин показал дорогу, подробно словами обрисовал местность, так что заблудиться было невозможно. Когда совсем рассвело,  переехали по мосту реку Моча и, не останавливаясь, миновали ещё какое-то спящее село. Пётр Никитич то и дело поторапливал Африканта. Лошади в утренней свежести бежали споро, но только они выехали из Чириково и стали подъезжать к Красной Пахре, как путь им перерезал конный отряд русских кавалеристов.
– Сворачивай! Сворачивай, борода! Уходи с дороги! – кричал Африканту гусарский майор и указывал шашкой куда надо сворачивать. Африкант безоговорочно выполнил требование гусара. Карета, покачиваясь на неровностях, съехала с дороги и остановилась.

– Дальше, дальше отъезжай!! – прокричал опять гусарский майор, – вон к тем берёзкам.
Такое приказание было совершенно непонятным, но Африкант доехал до берёзок, что росли достаточно далеко от проезжей части и остановился.
– Ты чего? – спросил его, высунувшись из кареты, барин.
– Велят.
– Кто велит?

– Свои велят, – односложно ответил Африкант и кивнул в сторону удалявшегося гусара. Для чего они освобождали дорогу, ни барин, ни ямщик не знали. Но вскоре всё прояснилось. Из-за леса показался головной отряд русской армии. По дороге шла пехота, по ней же везли пушки, шли санитарные повозки, край дороги скакали эскадроны гусар, а ближе к ним двигались на рысях казацкие сотни. То шли передовые части армии Кутузова. Пётр Никитич и Африкант смотрели на колонны двигающихся войск. Они понимали, что именно их и разыскивала кавалерия маршала Даво. Барин и ямщик стояли уже более часа, а войско шло и шло по направлению на Тарутино. Вдруг к их карете подскакал уже знакомый им казачий офицер Чуб. Он улыбнулся им во весь рот, сверкнув зубами, проговорил:

–Ну, вот и встретились, барин! А я уж думал вас французы того…, и он провёл ребром ладони по горлу.
– Вы тоже хороши,– осклабился Пётр Никитич,– нет на ухо шепнуть…, чай не басурманы какие.
– Нельзя было, капитан. Никак нельзя. Прости уж. Наша задача была француза на Тулу отвлекать. Другие на Рязань отвлекали, а ещё кто и на Владимир, а войско вот оно в подбрюшье Наполеоновской армии к Тарутино идёт. Десять дней армию их авангарды искали и найти не могли. Видишь какая силища!?

– Да уж, видим.
– Мало видишь, капитан. Мы здесь стоим, а по просёлочным дорогам, чтоб не встречаться с наполеоновскими авангардами идут к нам отряды ополченцев, везут с Тулы оружие и боеприпасы. Весь народ поднялся, по всем лесам партизанские отряды… так-то. – А затем, улыбаясь во весь рот, спросил:– Далеко вам ещё до вашей сестры, капитан, ехать?
– Рядом совсем, если б не войско, то уже б приехали.
– Ладно, капитан, честь имею. Счастливо вам. Может ещё свидимся. У нас теперь другое задание, – и галопом ускакал куда-то в сторону, скрылся за ближайшими деревьями.

Африкант с барином смогли тронуться от Красной Пахры, где им пришлось заночевать, к сельцу, там где жила барыня, только утром следующего дня. К обеду они подъехали к знакомым воротам помещичьей усадьбы. Каково же было удивление Петра Никитича, что никто не вышел открыть им ворота, хотя ворота, по сути, не были воротами. Одна их половинка валялась на земле, а другая, покачиваясь на одной петле, жалобно поскрипывала в осенней тишине.

Барин почуял недоброе и, не дожидаясь, когда карета остановится, выскочил из неё на ходу и бегом побежал к барскому дому. Двери в доме были открыты, людей не было. Только из одной комнаты слышались то-ли всхлипы, то-ли причитания. Пётр Никитич открыл дверь и остолбенел – Посреди залы стояли два гроба, а около них на лавке сидели две крестьянки, да старый лакей Силантий. Крестьянки молча уставились на Петра Никитича, а Силантий, узнав брата барыни, весь затрясся и ни слова не говоря опустился на стул, плечи его ходили ходуном, а из глаз лились безудержно крупные старческие слёзы. В гробах Петр Никитич узнал свою несчастную Кузеньку с не менее несчастным Фрольчиком.

 Крестьянки тут же рассказали, что вчера на барский дом налетели французские фуражиры с охраной и стали допытываться, где хранятся припасы. Припасы нашли. Подогнали телеги, стали зерно насыпать. А в одной фуре зерно потекло, стали зерно в другую фуру пересыпать. Командир французский стал искать, чем бы дно у фуры застелить. Вошёл в мастерскую барина, где он картины малевал и сорвал со стен несколько полотен, намереваясь ими и застелить фуру. Фрол Иваныч такого глумления над своим творчеством стерпеть не мог, схватил кочергу, да на француза, хотел свои картины защитить, а драгун его сзади пикой в спину. Барыня, увидев всё это, скончалась от разрыва сердца.

Пётр Никитич, услышав сей рассказ, медленно опустился на скамью, сжав голову руками. Этого он предположить никак не мог.

Крестьянки поставили Петра Никитича в известность, что могилка для барина и барыни выкопана и что сегодня надобно похоронить, так как французы могут нагрянуть снова, потому как всё зерно увезти не сумели. Хлеб сейчас, что французы не увезли, крестьяне по ямам прячут, потому и не до похорон. Ими руководит староста Зосима. Только между мужиками спор идёт – надо зерно прятать, или нет. Одни говорят, что надо, потому что и есть надо будет что-то, и сеять весной. А другие против того, чтоб зерно прятать, потому как если б это было сделано раньше, до прихода французов, это одно, а после того, как они хлеб видели, а, приехав снова, его не найдут, то и мужиков могут побить, и деревню спалят…

– Что же вы решили? – спросил Пётр Никитич.
– Староста Зосима сказал что, то зерно, что видели французы, прятать нельзя, а спрятать надо только то, что в дальних амбарах лежит, которого мародёры не видели. Он подсчитал, что того хлеба людям, хватит, но жить будут впроголодь. Но, и это зерно, что французы видели, всё не отдавать, а только немного им оставить.
– Француз не дурак, – сказал Пётр Никитич. – Он прекрасно помнит, сколько было хлеба и сколько осталось?
– Он помнит на глаз, – стала объяснять женщина побойчее. – Сколько его в амбаре есть, на глаз столько и будет. Сейчас мужики полы в амбаре поднимают. Потом снова зерно назад в амбар насыпем, но только треть от того, что было.

– Хорошо придумали, – сказал капитан. – Может и пронесёт нелёгкая.
Через час в комнату вошёл с несколькими крестьянами староста. Африкант представлял старосту здоровым мужиком с большой бородищей, а в комнату вошёл невысокий тщедушный мужичок лет пятидесяти, поздоровался с барином и этак непринуждённо сказал:

– Снова надо ждать  гостей. Это уж, Пётр Никитич, как дважды-два. Крестьяне их повадки изучили. Если чего не дограбили, то обязательно дограбят. Сегодня приехать не успеют, а вот завтра, точно здесь будут.
– Мне уже бабы рассказали про подъём полов в амбаре, – сказал Пётр Никитич.

– Эта хитрость, по - большому, дела не решает… Мы тут организовались немного, – и Зосима кивнул на окно. Пётр Никитич посмотрел в ту сторону и увидел на улице вооружённых вилами и кольями группу мужиков. – В соседние сёла гонцов послали, чтоб сообща отпор дать, потому, как фуражиров этих отряд конный сопровождает. У них даже пушка имеется.

– Хорошо, хорошо, – сказал Пётр Никитич, понимая, что староста лучше его разбирается в местных реалиях и что мешать мужикам не стоит, а вот что он должен делать, Пётр Никитич пока не знал. Его выручил тот же староста.
– Мы здесь, барин, пока мужиков организовываем, а вам лучше заняться похоронами. Вон Василиса всё расскажет,– и он кивнул на крупную, дородную крестьянку.

– Да-да,– опять проговорил Пётр Никитич. Он был рад, что благодаря старосте и Василисе, здесь уже всё организовано и что ему пока не надо отдавать каких-либо распоряжений. Он полностью решил доверится  старосте, и этой крестьянке. Василиса тут же сообщила барину, что могилку выкопали в хорошем месте и что надо хоронить сегодня.

– Хорошо, хорошо. Делайте, как знаете.
– Я пойду с Василисой могилку посмотрю, да и дорогу тоже,– сказал Африкант. – На наших лошадях придётся везти, других в сельце нет, крестьяне каких  в лес отогнали, от супостатов подальше, на каких зерно прячут.
– Иди, Африкаша, … иди…– проговорил барин ласково. – Делайте всё, что надо.

Африкант вышел из барского дома, за ним вышла и Василиса.
– Туда надоть,– сказала крестьянка и показала палкой в сторону пруда.
Кладбище было недалеко, за прудом, на бугорке. Пока шли, Василиса рассказала, что у неё пятеро детей и что жив ещё свёкор. Её мужа Зосима в деревни ближние послал, крестьян организовывать.
– А почему его? – спросил Африкант.
– Он говорить умеет и люди ему верят,– сказала  Василиса.


Подошли к кладбищу, Африкант спустился в свежевырытую могильную яму, постучал по стенкам. Могилка была вырыта на славу. Отливающие глянцем глиняные стены были прочны, точно утрамбованы. Он выпрыгнул из ямы, взял с кучи выброшенную из ямы глину, помял в руках. Мастер сразу определил, что глина в этом месте жирная, эластичная. «Только игрушки, да горшки лепить» – подумал он.

– Надо торопиться, сказала Василиса. – Засветло надо похоронить. Оно туда - сюда и темнеть начнёт. – И они вернулись в усадьбу.

В поместье готовились к похоронам. В прохладной зале горели поминальные свечи, старенький священник читал молитвы. Большая толпа крестьянок пришла проститься со своей любимой барыней и барином. По скорбным лицам  баб было видно, что они действительно очень жалели о своей барыне, при которой до сего времени жили не зная нужды. Трое мужиков вместе с Африкантом, установили оба гроба на телегу, обряженную сосновыми и еловыми ветками и Африкант, по знаку Петра Никитича, стал выводить лошадей со двора на дорогу. Со всех сторон к процессии присоединялись крестьяне и крестьянки, да старики, что были покрепче. Старики, что послабее, стояли у дворов и смотрели на похоронную процессию. Певец и Звёздочка везли телегу не торопясь, будто знали что они делают.

– Никогда не думал, сестрица, что мы так тебя  хоронить будем,– проговорил  барин, шагая сбоку телеги. – Да ну уж ладно. Видно не вы последние от супостата пострадали. Много ещё будет покойничков, пока русская земля освободится.

Провожали покойных молча, никто не плакал. И эта похоронная тишина была  страшнее всех плачей,  и причитаний. Пётр Никитич только тёр покрасневший нос платком, да крякал. После похорон так же молча вернулись в усадьбу. Народ не расходился. Все ждали, что скажет барин. После смерти сестры и её мужа он был единственный,   кому отходило их сельцо, и потому воспринимали Петра Никитича как своего барина.

Пришёл Зосима и сообщил, что крестьяне около дороги в сельцо нашли французскую пушку и притащили её в деревню.

Услышав про пушку, Пётр Никитич сразу оживился и пошел посмотреть трофей, совершенно не понимая, как орудие могло быть найдено, а не отбито у неприятеля, тем более пушка без охраны стояла рядом с дорогой. У него ещё мелькнула мысль о том, что пушка могла выйти из строя и её французы просто бросили за ненадобностью. Однако, осмотрев орудие, он убедился в его полной исправности. И ещё его больше удивило, то, что вместе с пушкой, в ящике находились неиспользованные пороховые заряды. Этого он никак не мог себе объяснить. Это не укладывалось у него в голове. Разъяснил ситуацию муж Василисы, Прохор, который и обнаружил пушку.

– Тут, барин, всё просто, – сказал он не торопясь. – Лошадей мы из деревни увели, фуражиры французские хлеб нашли, а везти не на чем. Так они телеги в домах забрали и артиллерийских лошадей в них впрягли, а пушку бросили.

– Так-так, – сказал Пётр Никитич, пощипав ус. – Если пушки стали в армии дешевле хлеба, то плохи дела у Бонапарта.
– Что скажете, Петр Никитич?– спросил Африкант и кивнул на пушку.
– Без ядер и картечи – это никому не нужная вещь, – сказал он хмуро. – Были бы ядра или картечь, тогда можно бы было по-настоящему помянуть и усопшую сестрицу и Фрола Иваныча… Картечь, даже одним только выстрелом, оставит от их интендантов пустое место. Сколько их было?
– Человек пятьдесят, половина на повозках, половина верховых, с ружьями.

– Маловато нас будет,– сказал староста. К обеду столько людей не наберём, чтоб с французским отрядом совладать. И он сердито стукнул кулаком по пушечному лафету.
– Кабы пушку эту задействовать,– сказал Прохор, тогда и людей больше не надо.
– А если вместо картечи камешек насобирать и зарядить? – спросил староста?
– Нельзя. – Пётр Никитич отрицательно покачал головой. – Не круглые камешки, вылетев из ствола, полетят каждый по своей траектории, исходя из капризов своей неправильной формы. Да и улетят из-за сильного сопротивления воздуха недалеко. Результат от выстрела будет мизерный.

– Не побьём, так пугнём, а пуганый неприятель слабее непуганого. – Настаивал на использовании пушки Прохор. Видно ему было жаль, что его находку нельзя использовать в бою.
– Пугнуть можно. – Заметил барин,– только французы тоже не дураки, быстро сообразят, что по ним холостыми палят. Эта затея может стоить многих жизней.
– А если по…– начал говорить Африкант и замолчал, осёкшись на полуслове.
– Что хотел сказать? – спросил ямщика Пётр Никитич,– говори… раз начал…
– Я подумал…
– Ну… –  Барин испытующе посмотрел на Африканта.
– Когда мы с Василисой смотрели могилу, Пётр Никитич…– Начал Африкант издалека. – Глина там в могиле хорошая, вязкая. Если шариков накатать, какие по размеру скажете, то можно будет и из пушки   этими шариками выстрелить. Будет картечь не хуже чем свинцовая.

Капитан Житков поднял на Африканта глаз, подумал и вдруг у него в его единственном глазе засветились лукавые огоньки.
– А ты похож дело говоришь, Африкант. – Проговорил он. – Стало быть из глины предлагаешь картечи накатать… Так…так. – Затем помолчал и сказал. – Негоже нам от француза улепётывать. Думаю, дело говоришь, Андреич. Только с выстрелом твоя глина в пыль не рассыплется?

– Будьте спокойны, – уверенно сказал Африкант, – не рассыплется. Если поближе подпустить, так всех наша картечь слижет и не рассыплется. Глина здесь жирная, даже не обожженная будет крепкая, вы уж мне поверьте.

– А высушить успеем? – спросил строго старый капитан, прошедший не одну войну и знавший, что в таких делах на авось надеяться никак нельзя, потому и допытывался. – А если он завтра с рани сюда прикатит? Эт, мы только думаем, что он день отдыхать будет. А если не будет? Здесь надо не на авось действовать. Чем мы завтра к обеду  по французу палить будем? Или, скажем: – «подожди, мусье, у лесочка, у нас ещё картечь в печи греется…»

Кто-то из крестьян хихикнул. На него зацыкали. Из толпы послышались голоса:
Первый голос. В ночь не поедут. Забоятся.
Второй голос. Зная, что у нас есть чем поживиться, могут и в ночь поехать,
Первый голос. Или другой фуражной команде про село скажут, те приедут.
Третий голос. Не скажут. Зачем им, найденный ими хлеб, другим отдавать?
Первый голос. В ночь, как пить дать, не поедут, а завтра к обеду можно ждать. Так что наша картечь и высохнуть не успеет, не только обжечься. У меня сват, сами знаете, из Пахры, горшечник. Так он горшок, прежде чем тот просохнет, десять раз с места на место переставит и сохнут они у него не одну ночь или сутки…

– Правильно говоришь, борода,– ответил Африкант. – Только нам на глиняной картечи не щи варить, это не горшок. Сушку упростим. В шариках при лепке дырочки махонькие насквозь проколим, чтоб влага не только снаружи, но и изнутри уходила. Одни шарики будем сушить в более тёплом месте, побыстрее, а другие помедленнее.

Первый голос. Сё равно не успеть. Высушить, высушим, а обжигать когда?
Африкант. Часть приготовим к обжигу, если нам французы время дадут на обжиг, а часть просто высушим и всё. Глину я брал в ложбинке, с осыпи, верховую. Глина лежалая и морозом братая. Тесто из неё хорошее выйдет.
– А ты поясни, – сказал Пётр Никитич, – чтоб понятнее было.

Верил старый артиллерист Африканту, как не верить. Таких глиняных игрушек  никто не смог сделать в округе, какие делал Африкант с отцом. Знал игрушечник толк в глине. Вот и здесь, достаточно было мастеру взять в руки местную глину, так сразу определил её свойства. Молодец.

– За полчаса сомнём, – начал пояснять Африкант, – за час шариков накатаем, до полуночи в тёплое место положим, чтоб основная влага с глиняной картечи ушла, а затем на печь, на горячие кирпичи, такие, чтоб рука терпела... К утру шарики будут сухие и крепкие, так что не только кулаком не разобьёшь, но и палкой с одного удара не расколотишь. Шарик и не обожжённый, в француза попадёт – в живых не оставит. Если нам завтра француз, на наше счастье день подарит, то мы и обжечь успеем, а если два дня, то и того лучше.

Пётр Никитич и староста согласились с доводами Африканта. Через час двое крестьян уже мяли красными от холода ногами глину, а ещё через час, в зале, где недавно лежали покойные хозяева с десяток крестьянок под надзором Африканта уже дружно катали глиняные шарики и клали их сушить.
– Хорошая картечь будет,– говорил Африкант довольно, ¬- вон как боками отливает.

Всю ночь Африкант следил за сушкой самодельной картечи, переворачивая её с боку на бок, опасаясь появления трещин. Глина хоть и хорошая, но в сушке неопробованная, нельзя предугадать, как она себя поведёт? Времени же на проведение проб не было. Здесь Африкант полагался на собственный опыт и интуицию. И его они не подвели. На следующий день к обеду глиняная картечь была готова, шарики оказались крепкими и гладкими. Только  некоторые самые крупные  из них лопнули и их пришлось выбросить. Хотя, много и крупной картечи уцелело. 

Под командованием капитана был сделан пробный выстрел по сараю, что стоял поодаль, у пруда. Когда капитан-артиллерист осмотрел после выстрела сарай, то остался премного доволен. Картечь глубоко засела в обмазке, а из двери вышибла и расщепила две доски.
– Ну и как? – спросил Африкант.
– Повозки их может быть и не разобьёт, а вот людей положит, тут можно не сомневаться, кучно легла, без большого разлёту,– проговорил довольным голосом Пётр Никитич. В картечи и в пушках, он, боевой офицер, артиллерист толк знал. После пробного выстрела крестьяне повеселели. Женщины продолжали катать шарики, а Африкант колдовал над укладкой партии картечи в большую русскую печь, готовя её для обжига.

Пушку выкатили в направлении, откуда должны были появиться французы, и замаскировали. Крестьяне, кто с вилами, кто с топорами, кто с кольями попрятались за кустарником и стали ждать. Далеко вперёд по дороге был выслан верховой наблюдатель из подростков на Звёздочке.

Французские фуражиры появились к обеду. У неприятельской армии было очень трудно с продуктами и они не жалели своих фуражиров, рассылая их по окрестным сёлам с приказом – не взирая ни на что, доставить в сожжённую Москву хлеб. Поэтому наполеоновский отряд фуражиров, поспав два-три часа, снова выехал из столицы, направляясь в знакомое сельцо, где ещё можно было чего-то взять. Своим ранним приходом, они так и не дали Африканту закончить обжиг. По французам пришлось стрелять хорошо высушенной глиняной картечью. О появлении французских снабженцев предупредил выставленный на опушке леса дозорный. Парнишка во весь опор скакал к крестьянской засаде на Звёздочке и кричал: «Едут!! Едут!!». Крестьяне приготовились.

Вскоре у леска, где терялась дорога, показался отряд французских фуражиров. Это был тот же самый отряд. Впереди на сером в яблоках жеребце ехал командир отряда. Крестьянин Прохор рассмотрел его в подзорную трубку, сделанную им из осинового ствольца. Трубка та была как нельзя кстати. Конечно, никаких в этой трубке линз не было. В ствольце было высверлено круглое отверстие, через которое и смотрел Прохор вдаль. Эта трубка позволяла ему, охотнику, издали определить, где находится в лесу медведь, потому как тот, почёсываясь о деревья, обязательно раскачивал даже самые высокие из них. Вот Прохор и смотрел в свою подзорную трубу и высматривал, где сосны головами качают. Эффект трубки был прост. Солнечные прямые лучи  не попадают в глаз и не мешают смотреть.

Отряд фуражиров всё отчётливее вырисовывался на дороге. Было уже слышно пофыркивание лошадей, да слышались отдельные голоса наполеоновских солдат. После выстрела, как рассчитывал барин, крестьяне должны были броситься вперёд, но бежать не по дороге, а по бокам, так чтобы пушка смогла успеть сделать ещё один выстрел и чтобы их собственная картечь не зацепила.

Штабс-капитан подпустил фуражиров поближе, перекрестился, зажёг фитиль и сказал, поднося факел к запальной канавке: «Это вам за Кузеньку». Глянул оглушительный выстрел. Пушка рявкнула и откатилась. Со стороны французов послышались стоны и крики. «Это вам за Фрольчика!!» – проговорил старый капитан, посылая во французов второй заряд картечи. И снова со стороны французов раздались крики и ругань. Французам и в голову не пришло, что стреляют по ним из их же собственной пушки. По всей видимости, французы подумали, что впереди в засаде находится воинское подразделение регулярной армии. А они именно так и подумали, потому что так мастерски стрелять из пушки мог только артиллерист с большим боевым опытом.

Через минуту паника охватила отряд французов и оставшиеся в живых, сбивая друг друга с ног, бросились бежать. Пётр Никитич выстрелил им вслед ещё раз. Было видно, как упало ещё несколько человек. Возбуждённые удачей крестьяне вместе со старостой стали преследовать французских снабженцев. Больше французские фуражиры в сельце не появлялись.

После этого боя многие крестьяне из села отдельным подразделением влились в партизанское соединение известного партизанского командира Сеславина, а Пётр Никитич, уладив хозяйственные дела, засобирался домой. Он отдал необходимые распоряжения старосте, обещаясь в скором времени опять приехать, обещал не оставить овдовевших крестьянок своей заботой. А старосте наказал сообщить, сколько уцелело зерна и сколько нужно будет зерна привезти. Крестьянки с плачем провожали нового барина. И был он им не просто барин, а и защитник от иноземных супостатов.

Пётр Никитич решил ехать из сельца по той же старой калужской дороге. Выехали они рано утром. Погода была всё ещё хорошая. Далеко же Петру Никитичу с Африкантом уехать от сельца не удалось.
Не доехали они до Красной Пахры, чтобы выехать на прямую дорогу, как путь им  перерезал французский разъезд.
– Влипли мы с вами, Пётр Никитич,– сказал Африкант, увидев скачущих им наперерез французских конников. Ещё больше Африкант удивился, когда узнал во французском офицере старого знакомого по встрече на тульской дороге. Это был Антуан. Но не он один. Вскоре к ним подъехал и тот самый Моро, который хотел отобрать у них лошадей.

– А-а-а, старые знакомые, – проговорил зло и язвительно Моро и рывком сдёрнул Африканта с кучерских козел. Африканта тут же связали, а через минуту рядом с ним связанный валялся и Пётр Никитич. Поодаль французские офицеры обговаривали их судьбу.
– О чём они говорят? – спросил барина Африкант.
– Самое, Африкант, доброжелательное словосочетание, это «немедленно расстрелять», – пояснил Пётр Никитич.
– Думаю, что эта мера нашего наказания исходит от этого Моро, – заметил Африкант.

– Ты прав. Он ещё предлагает колесовать нас на колёсах нашей же кареты.
– Думаю, что вращаясь вместе с колесом кареты мы не протянем больше десяти вёрст, – подытожил Африкант.
– Думаю, что и пяти вёрст вполне хватит, – заверил барин.
– Но всё равно это лучше, чем расстрел сейчас на месте.
– Не думаю, Африкант, что это намного лучше.
– А о чём они сейчас говорят?
– Всё о том же, о любви к нашим личностям.
– Кажется, к нам идут…
Пленники замолчали. Французские офицеры подошли к связанным  и велели драгунам поставить их на ноги, что их кавалеристы моментально и исполнили.

– Так, долго пришлось ждать пока русские войска пройдут? – спросил по-русски Антуан Африканта с ухмылкой. Африкант молчал. – Мы потеряли из-за вас полдня. Пока пытались определить,   куда свернула армия Кутузова, пока гонялись за казаками, время ушло. Но не это главное. После разговора с вами мы послали маршалу письмо, в котором уведомили маршала в том, что армия Кутузова движется на Тулу и мы её держим в поле зрения.

– Ну и что, – буркнул Африкант. – Не я же доложил об этом… – Но, офицер оставил фразу Африканта без ответа.
– А вы, господин помещик, что скажете по этому случаю?– и Моро поднял плёткой подбородок Петра Никитича.
– Не трогайте капитана! – закричал изо всей силы Африкант.
– Ка-пи-та-на?! – возвысив удивлённо голос, произнёс Моро. И обращаясь к Антуану проговорил: – Ямщик назвал барина капитаном! Этот человек военный, он офицер.
– А это очень интересно, дружище. – С интересом проговорил Антуан. – Это совсем иной поворот. – Он подошёл к Африканту и спросил:
– Правда ли, что ваш барин капитан?
Африкант ещё не понял, куда клонит француз, но догадался, что проговорился, а будет им хуже от этого или лучше неизвестно.
– Правда?!... спрашиваю.
Африкант молчал.
– Хорошо, продолжай молчать. Твоё молчание только подтверждает сказанное тобой ранее. –  Французы заговорили между собой и этот диалог, понятный капитану и совершенно не понятный Африканту, следует привести дословно.

Антуан. Хорошо, что ты Моро, сразу не разрядил в них свой пистолет.
Моро. Почему?
Антуан. Если этот господин является офицером русской армии, то не является ли он тайным дорожным информатором, чтоб дезориентировать наш генералитет?  Такие экипажи могут быть посланы по всем дорогам вокруг Москвы. Такие действия называются военной хитростью.
Моро. Это интересная мысль. Бескровная диверсия, так это можно назвать?
Антуан. Если это так?.. А, это именно так, то эти молодцы могут много знать… Ведь их кто-то же послал на это задание. А кто? Потом, посмотри-ка на пожилого внимательно – выправка военного просматривается, её нельзя искоренить…
Моро. Я из них сейчас вытрясу душу, и они мне всё расскажут.
Антуан. Если ты из них вытрясешь душу, то они никому и ничего не расскажут, даже самому маршалу Даво.
Моро. Правильно… Трупы не говорят, а жаль…

Антуан. Думаю надо поступить иначе.
Моро. Это как же?
Антуан. Если мы отправим их к маршалу, с соответствующей сопроводительной запиской, что дескать, эти двое специально остановили французский отряд, чтобы дезинформировать наш авангард об армии Кутузова, то эффект от их поимки будет совсем иной.
Моро. Хорошо бы было, если бы, маршал Даво  засомневался в достоверности посланной нами ранее информации и не стал бы дезинформировать  главнокомандующего.

Антуан. Этого мы, Моро, не знаем. Армию Кутузова уже, конечно, нашли, но мы-то как выглядим со своим враньём? Об этой дезинформации Даво не забудет. Не забудет он и тех, кто ему её подсунул, то есть нас. И если мы доставим ему дезинформаторов, то таким образом сотрём с себя пятно. Мы себя реабилитируем в глазах маршала.
Моро. Ты гений, Антуан. Ловко так всё повернул. А я уже хотел отдать распоряжение, чтоб готовили верёвки для колесования.

Антуан (улыбнувшись). Их не колесовать Моро надо, а бережно взять под руки и бережно посадить  в их собственную карету, да под хорошей охраной доставить самому маршалу. Их смерть не улучшит нашего положения, а вот от их жизни можно извлечь много пользы для нашей армии… – И дальше, подумав, добавил: – Хотя бы только для нас, лично.

Моро (драгунам). В карету их!  Доставим лично маршалу!
После того, как Африкант и Пётр Никитич очутились в собственной карете и под конвоем всадников тронулись в путь, капитан шепотом произнёс: «Они нас, Африкант, за Кутузовских шпионов приняли, сопровождают в штаб, только ты не обольщайся, шпионов во всех армиях всегда казнили…». Дальше ехали молча.


После описанных здесь событий, совсем недалеко, чуть дальше, по той же старой калужской дороге, в штабе  русского главнокомандующего идёт разговор между Михаилом Илларионовичем Кутузовым и генералом Дмитрием Сергеевичем Дохтуровым. Этот разговор следует довести до читателя дословно, потому, как в большей степени от него зависела судьба наших незадачливых путешественников.  В это время русский главнокомандующий стоит у большого дубового стола.

Кутузов (обращаясь к Дохтурову). В создавшейся ситуации, Наполеон предпринимает попытку обойти наши войска у Тарутино, чтоб выйти к Малоярославцу. Он думает по Новой Калужской дороге продолжить движение на Калугу и тем самым вырваться на стратегический простор. Кукиш ему с маслом, а не Калуга! – и Михаил Илларионович показал правой рукой увесистый кукиш. – Не для того мы, Дмитрий Сергеевич,  – скрытно шли к Подольску, затем к Тарутино, чтоб выпустить француза на оперативный простор. Этот манёвр французской армии ожидаем. Правда, я рассчитывал, что француз пойдёт по старой калужской дороге до Тарутино, а он свернул. Этого я не ожидал. Боится французский император. Ой, боится… Впервые показывает неуверенность в своих силах. Это хорошо. Эта неуверенность нам на руку. Мы тоже двинем армию к Малоярославцу и немедленно двинем.

Дохтуров. Какие будут распоряжения, Михаил Илларионович, хотя задача, в общем, ясна.
Кутузов. Я для того тебя позвал, Дмитрий Сергеевич, что нам позарез нужен именно сейчас высокопоставленный французский офицер, который бы знал о самых последних распоряжениях Наполеона. Информация часто устаревает, не успев до нас дойти. Нам надо знать не то, что мы видим до горизонта. Об этом нам докладывают наши разведотряды. Нам надо знать, что делается за горизонтом, то есть знать то, что сделает Банопарт через два-три часа, чего на глаз, пока не прослеживается.

Дохтуров. Понимаю вас, Михаил Илларионович. Вы опасаетесь, как бы Наполеон не проделал свой  «Тарутинский манёвр», только на Наполеоновский лад?
Кутузов. Всё можно ожидать, Дмитрий Сергеевич. Бонапарт – противник непростой. Да, он сейчас обескуражен. Он в растерянности, это видно по письму ко мне с просьбой выпустить его из России. Но, надолго ли? У него ещё есть сильные резервы. Бережёного – Бог бережёт. Поэтому нам надо иметь постоянно самые свежие сведения о его намерениях.
Дохтуров. Надо постоянно охотиться за их высшим офицерским составом. Я немедленно отдам необходимые распоряжения.
Кутузов. Вот…вот. Вы уж потрудитесь. – И главнокомандующий углубился в чтение бумаги. Генерал Дохтуров, не прощаясь, незаметно вышел.


Прохладно. Ветер - верховик раскачивает верхушки деревьев, гонит над лесом сухой лист, изредка спускаясь к земле, чтобы вихрем схватить на ней что ни попало, поднять да и закрутить в безудержном веселье и силе.
– Зима скоро, проговорил, знакомый уже нам, обер-офицер казачьего полка Чуб, стоя около морды своего  жеребца и скармливая ему с ладони крошки хлеба.
– Интересно, и долго мы будем ещё ждать этого высокопоставленного француза? – спросил обер-офицера его товарищ младший офицер Сажин, сидя на стволе сваленной берёзы и очищая с сапог прилипшую грязь.

– Сколько надо, столько и будем ждать, – буркнул Чуб. Метрах в ста от них, в пологой балке стояла сотня спешившихся казаков. – Сказали взять высокопоставленного, значит высокопоставленного… На мелкоту размениваться не будем, мелкотой только себя раскрывать.
– Так откуда мне знать, кто из французов по дороге едет и кого хватать надо? – Зло сказал Сажин.
– А ты гляди и соображай.

Подошёл партизан Прохор из сельца, спросил:
– Чего у вас?
– Посмотри ты через свою палку, может быть чего усмотришь? – с улыбкой в карих глазах проговорил обер-офицер, показав на подзорную трубу Прохора. – Вы где расположились?
– Ниже по балке стоим. Наш командир сказал, что мы за вами не успеем. У нас пеших много.
– Ваше дело дорогу перегородить надёжно, чтоб не ускользнули, – растягивая слова, сказал Чуб.
– Не ускользнут. Мы поперёк дороги сосну свалим.
– Как же вы её свалите, когда около дороги только две чахлые берёзы, а сосен совсем нет?
– Ты, казачёк, оказывается только в седле лихо сидишь, да папаху заламываешь, скумекать не можешь. А во-он, видишь, пока мы разговаривали, она и выросла, сосна- то.

Казацкий офицер посмотрел в ту сторону, куда кивнул Прохор. Действительно, рядом с берёзой, покачиваясь, стояла стройная сосна.
– Вы что ж её из леса притащили?!– удивлённо воскликнул Чуб.
– Позиция хорошая, а вот деревьев рядом высоких нет. Пришлось привезти из леса и к берёзе привязать, так что упадёт туда, куда надо и когда надо, – заверил Прохор.
– Да вы, оказывается, щи не лаптем хлебаете, – улыбнулся Чуб. – Вот бы и сзади так сделать…
– Уже и сзади так сделали,– неторопливо проговорил Прохор. – Если французское благородие поспешит назад, а у французов голова тоже не из заднего места растёт, тоже думают, а им раз… и подарочек…. – Прохор приложил свою подзорную трубу к глазам и стал вглядываться в линию горизонта. Затем тронул Чуба за руку.

– Чего там? – спросил, встрепенувшись, Чуб.
– Карета, кажется, а за ней десяток конных.
– В каретах у них только высшие чины ездят, Наполеон и его ближайшее окружение, проверено, – уверенно сказал Чуб и прижал к себе нос жеребца, чтоб случайно не заржал. – Вы там сначала переднюю сосну валите, а сзади только тогда, когда в обратную кинутся, а не сразу, – сказал он Прохору.
– Не впервой…– озабоченно сказал Прохор и почти бегом побежал к партизанскому отряду.
   

Как и рассчитывали партизаны, ель упала перед самой каретой, сильно хлестнув ветвями двух конников, что скакали впереди. Самое же поразительное было то, что никто из сопровождения не стал защищать того, кто сидел в карете. Гренадёры дружно повернули коней назад, но упавшая ель и, выскочившие на дорогу с гиком и свистом казачки, преградили им путь отступления. Первые же двое верховых, не останавливаясь, пришпорили коней и, бросив своих товарищей, пустились наутёк. 

Бой был коротким, но яростным. Трое пленных гренадер сидели на земле, связанные кушаками и верёвками. Чуб подошёл к карете, постучал шашкой по дверце и сказал, игриво и весело посматривая на товарищей:
– Господин, как тебя там… француз, прошу вытряхиваться… приехали – Но видя, что дверь не открывается и никто не выходит, он рывком открыл дверцу и остолбенел. Немая сцена, так можно описать реакцию партизан и казаков.

В карете сидели связанные по рукам и ногам двое русских.
– Первый раз вижу, чтоб русских пленных французы в карете возили да с эскортом,– недоумённо сказал Сажин, указывая Прохору внутрь кареты.
– Да это же наш барин. – Воскликнул Прохор. – Пётр Никитич, как же это вы!? – И, обращаясь к казакам, добавил. – Да вы не сумлевайтесь… свой он. Это он из пушки французских фуражиров расстрелял, помните я вам рассказывал?
– Глиняной картечью, – уточнил один из казаков.
– Ей самой… А с ним его ямщик…, ну тот игрушечник…, помните!?
– Да мы, ка-же-тся, с ни-ми то-же зна-ко-мы, – проговорил с расстановкой Чуб. И, глядя на Петра Никитича, спросил, – помните дорогу на Тулу?... Я вас не сразу вспомнил, а вот лошадок ваших знаю… крепкие коняшки… – но договорить он не успел, за спиной прогремел  выстрел из пистолета. И тут же раздался удар и вскрик.

– Гад, мы думали он убит, а он очухался и из пистолетика бахнул, – оправдывался один из партизан.
– В грудь попал, – говорил другой, отходя от лежащего на земле партизана.
– Живой он! – послышался женский голос. – В карету его. Прохора, пуля попала именно в него, тут же поместили в карету и повезли в имение, а Петра Никитича и Африканта сопроводили к самому генералу Дорохову, где Пётр Никитич и рассказал, что с ними произошло.

– Значит, вот так прямо в карету посадили и повезли…– вытирая слёзы от смеха говорил Дохтуров…– а сзади эскорт… – затем, просмеявшись, сказал серьёзно, – свои неудачи французы готовы списать на кого угодно и этим оправдаться. В данном случае провал на Тульской дороге решили списать на провокаторов. И кому, интересно, такая мысль в голову пришла?

– Майору Антуану из драгун, господин генерал. Капитан Моро нас хотел просто пристрелить, – сказал Пётр Никитич. Только этот Моро сам лежит холодный. Перед смертью успел в нашего партизана выстрелить. А Антуан улизнул.
– Далеко пойдёт этот французишка, если пуля не остановит… Прыткий. – Проговорил генерал.

И только, вошедшие собрались уходить, как генерал, вглядываясь в Петра Никитича вдруг проговорил:
– Батеньки…, неужели… Аустерлиц! Пушечная батарея, проложившая дорогу нашим егерям… Капитан Житков, ты!!!
– Так точно, господин генерал! –

Дохтуров рывком обнял и прижал Петра Никитича к себе.
– Выжил… – говорил он взволнованно. – Я видел, как тебя уносили с батареи, кусок окровавленного мяса… Если б не ты и твои пушкари, не прорубились бы мы тогда сквозь неприятеля… А я то смотрю… Вот ведь где довелось встретиться а…  Прибор капитану,– крикнул генерал денщику.
– Ну, а вы как, тут с французом!? – спросил Пётр Никитич, – когда они сидели с генералом за столом и пили чай.

– Добиваем антихриста. Сейчас он свернул на Малояролславец, только у него ничего не выйдет…
– Почему?
– Не тот теперь стал француз… не тот. Мечется как волк в капкане. Сила ещё есть, а духа победного нет. Ты, знаешь, какое Бонапарт письмо Кутузову прислал?
– Ну, если это не военная тайна, генерал? – улыбнулся капитан.
– Какая уж там тайна… – Дохтуров отпил глоток чая. – Просит Бонапарт выпустить его из России… молит только об одном, чтоб сохранить его честь и императорское достоинство…

– Ну, если так, то…
– Так… так, капитан, всё так. Не тот  уже Банопарт… не тот. – И, помолчав, спросил. – А этот, Антуан, француз, благородным оказался, говорите?..
– Если б не его родословная, то этот Моро при первой встрече сделал бы нас пешими, а при второй  – изрубил бы в капусту.
– Бывает и такое. – И генерал весело засмеялся.


Долго умирал Прохор. Долго выходила из большого тела большая жизнь. Пуля Моро, пробив лёгкое, застряла где-то там внутри и он, то тихо бредил, то начинал кричать и отдавать какие-то команды, то вроде, забывался, а когда приходил в себя, то обязательно интересовался – не приехал ли барин? Барина всё не было. Около постели Прохора стояли его жена и пятеро детей.
– Похож, не дождусь я барина, – сказал Прохор. – Убил меня француз…  Насмерть убил. Позовите Зосиму…

Кто-то крикнул: «Старосту позовите! Прохор просит».
Позвали старосту.
– Что тебе, Прохорушка, – спросил Зосима, едва переступив порог.
– Ты вот что,– и Прохор попытался приподняться.
– Лежи, лежи,  Прохорушка, – сказал ласково Зосима.
– Видно я барина не дождусь… – Сказал раненый. – Барин обещал не уезжать, пока меня не увидит. – Он сделал ещё усилие, чтоб досказать фразу, затем лёг, слабо махнул рукой и успокоился. Успокоился навсегда. А через десять минут приехал в деревню Пётр Никитич. Крестьянки с причитаниями бросились к нему, жалея, что он не застал Прохора в живых. Жена Прохора голосила по покойному. Одна из крестьянок подошла к барину и проговорила: «Он так хотел вас увидеть и чего-то сказать».

– Я знаю… Он мне всё сказал, – проговорил Пётр Никитич медленно. Я всё знаю.
– Как же он вам сказал, барин, когда вас здесь не было? – спросил Зосима.
– Душа его мне привиделась на дороге, в карете со мной ехала. Она-то и сказала его последнюю просьбу.
– Какую же?, – спросил Зосима.
– А просьба эта состояла в том, – возвысил голос барин, – чтобы не забыли мы его сирот. И его, и тех отцов семейств, что сложили и ещё сложат свои головы в борьбе с басурманами. Вот в чём состояла его просьба. – И, посмотрев строго на старосту, добавил. – Ты понял Зосима!?
– Как не понять… ни вдов, ни сирот не забудем…


А через две недели, когда отгремели бои под Малоярославцем и армия Наполеона безудержно покатилась на запад, выехали из сельца, дав последние наставления старосте Зосиме, артиллерии капитан Житков с кучером Африкантом. Пётр Никитич обещал, что вскоре снова приедет в сельцо, только организует из Крюковки обоз для помощи пострадавшим крестьянам. Чем он и стал заниматься после приезда в имение. Африкант же, когда пришёл домой,  сразу сел лепить игрушки. До Рождества оставалось совсем ничего и ребятишкам надо было обязательно приготовить подарок. Война, войной, а рождественского подарка детям никто не отменял.


А вот о том, как от имени Африканта Андреевича  наша фамилия образовалась? и как его дети стали, как сейчас говорят, профессионально игрушечным промыслом заниматься? это уже в следующем рассказе будет описано.