Любовь моя, иль ты приснилась мне?

      Вошла в магазин и обомлела....у кассы стоял Лёшка. Моя первая безумная любовь. Безумие было тридцать лет назад и длилось полгода. С тех пор мы никогда не виделись. Я училась в десятом классе, а он заканчивал институт в Москве. С этих недосягаемых высот: институт, интеллект, рост метр девяносто - он разглядел меня в толпе девчонок - подружек. Было лето: Лёша приехал к родителям на каникулы. Каждый вечер его окно загоралось в доме напротив. Он жил там давно, но встретиться во дворе до этого вечера не пришлось. В то время я была мелочь пузатая, не стоящая внимания, теперь же пришло моё время. Через два дня в компании Лёшка смотрел только на меня, через неделю провожал до подъезда, ещё через неделю поцеловал в этом подъезде и уехал в Москву учиться. Мне казалось, что уже в поезде он забыл о девчонке из дома напротив.
      Лешкино окно стало главным и единственным событием в моей жизни на долгих полгода. Я знала - его там нет, но это не мешало наблюдать, как менялась жизнь за ажурной шторкой. Днём было неинтересно, но наступал вечер, и в окне загорался свет. Прежде чем задергивались шторы, я успевала рассмотреть часть комнаты, вазу на столе, руку женщины, поправляющую занавеску. Это продолжалось месяцами: вечер, окно, шторы. Сейчас думаю, неужели можно влюбиться в человека за две недели и один поцелуй? Да так влюбиться, что думать ни о чём не могла - только он и окно напротив. Так началось безумие, которое требовало выхода. И я решила писать письма. Первое написала сразу после его отъезда. Начиналось оно стандартно: "Здравствуй, Алёша". Я писала и писала: день за днём, несколько месяцев - рассказывала о каждом, даже самом незначительном событии, которое случилось без него. Моя любовь требовала выхода и выплескивалась целыми трактатами. Иногда на одно письмо уходила тетрадка в клеточку. Так продолжалось долго, пока я не поделилась с подружкой дурацкой идеей: как узнать Лёшкин адрес в Москве.
      - Буду каждый день заглядывать в почтовый ящик родителей. Надеюсь, повезёт и я перехвачу письмо, которое Алёша напишет матери, где будет обратный адрес.
      - А ты и вправду, безумная -рассмеялась Лариса, - кто сейчас пишет письма?
      - Я. Каждый день.
      - И куда отправляешь? - Лариска смотрела на меня, как на идиотку.
      - В стол. - Теперь мне уже самой казалось это безумием.
      - Это потому, что тебе делать нечего и у тебя нет телефона, чтобы позвонить, а у него дел по горло и телефон у родителей. Хоть пять раз в день звони. Какие к черту письма?!
      Как же теперь я рада, что в то время не в каждой семье был телефон. Остались письма, осталась моя любовь на бумаге, осталась незнакомая девочка, о которой я стала забывать...
      Лариса чуть подумала и предложила  простейший вариант, до которого мой мозг, воспалённый любовью, додуматься не смог - пойти к родителям и спросить адрес сына.
      - Как, пойти?! Куда пойти? Я - пойти? - вскричала я. - Девочкам такого нельзя! Что подумают родители?
      - Ты чего кричишь? - закричала Лариска. - Тебя никто не заставляет идти. Я пойду. Мне пофиг твой Лёшка, а потому ничего не стыдно.
      И она пошла в дом напротив, а я плелась за ней следом и сгорала со стыда. Сейчас уже не помню за кого: за себя или за подружку.
      Вошли в подъезд, Лариска решительно поднялась на третий этаж, я осталась на втором.  Помню, тряслась, как овечий хвост. Через несколько минут, которые показались вечностью, вышла Лариска, протянула листочек с адресом и сказала:
      - Будут дети, позовите на крестины.   
      Детей не случилось. Ничего больше не случилось. 
      День проходил длинно и нудно. Я жила ожиданием вечера. Это было моё время, когда, отдёрнув шторку, садилась за стол, смотрела на окно напротив и писала...как скучаю, как хочу видеть, как жду... Теперь у меня был адрес, появилась надежда, что он ответит. Первые три письма ушли в никуда. Я ждала, ждала, ждала....несколько раз в день бегала к почтовому ящику, пока папа не заметил  моей суеты и не сказал, что почту разносят раз в день, вечером. Он же и принёс  первое письмо. Сказал :"Пляши". Помню, как обдало жаром, загорелись щёки и затряслись руки. Чтобы никто не мешал, закрылась в ванной, трясущимися руками открывала конверт, боясь повредить. Вот сейчас....сейчас...Как долго я тебя ждала, как долго...Руки тряслись, конверт не открывался, папа стучал в дверь... Из конверта выпал маленький листик, почти чистый. Там было семь предложений - я потом посчитала. В эти семь предложений вошли: здравствуй и до свидания. 
      И как дальше жить?
      Выжила.
     Лёшка закончил институт, приехал домой, и я увидела его в окне. На следующий день он пришел в гости, но у меня уже ничего, нигде не дрогнуло, и сердце не ответило радостным толчком навстречу. Наверное, любовь живёт пока её подкармливают: письмами, взглядами, прикосновениями. Если ничего этого нет, то она умирает, и глубоко в воспоминаниях остаётся щемящее чувство утраты чего-то прекрасного. И окна в снах, застрявшие на всю жизнь. В прошедшую среду опять был дом напротив и окно, где шторка не давала рассмотреть, что происходит в комнате. Так продолжается тридцать лет: сон, незнакомый дом, окно напротив, небрежно задернутая занавеска. 
      Наши любови не встретились: когда я писала письма, то была не нужна ему. Теперь же он пришёл, но оказался не нужным мне. А может быть, глупая девчонка, начитавшаяся Бунина, придумала себе любовь, которой не было.
      Нет, я уверена, любовь была. Моя. Она жила в каждом письме, в каждой строчке, в каждой букве. Не откликнуться на это мог только слепой. Сердцем слепой.
     И вот теперь Алексей стоял у кассы, и его жена расплачивалась за покупки. Он не видел меня, но, вдруг, безумно захотелось, чтобы увидел.
    - Ну, посмотри, посмотри, - тихонько шептала я, проходя мимо  в третий раз. - Посмотри, какая я стала! 
    Шептать-то шептала, а сама думала: "Тьфу, чёрт! И нафига мне это надо!"
       Спросите, нафига? А вот, надо! Каждой женщине хочется, чтобы ею восторгались или, на худой конец, встретив через тридцать лет, сказали: "Как ты прекрасна! Дурак я был, когда целую вечность назад не оценил тебя". И она бы согласилась :"Дурак!" И, гордо тряхнув волосами до пояса, вскинув бровь, пошла домой варить мужу щи.
      Наконец-то, Лёшка увидел, улыбнулся и кивком головы поздоровался. А я всё так и проделала - подняла левую бровь, тряхнула волосами, взмахнула ресницами (вчера только приклеила) и пошла на работу - обеденный перерыв заканчивался.
     Шла и веселилась, вспоминая Лёшкино удивлённое лицо и радостную улыбку, когда мы встретились глазами. Сторонним взглядом окинула себя: джинсы, новые туфли на высокой шпильке, делающие длинные ноги ещё длиннее, волосы, рассыпанные по спине каштановой волной. И главное, блефаропластика глаз оказалась как нельзя вовремя: прошёл месяц после операции. Сегодня первый раз вышла на улицу без темных очков и такая удача - встреча через тридцать лет с тем, чьё окно, застряв в мозге, снится до сих пор.
        На работе начальник уже трижды спрашивал меня, требовал бумаги на подпись. Я влетела к нему в кабинет, не успев смахнуть радость с лица и торжество во взгляде. Протянула папку с документами. Он, не поднимая головы, начал подписывать бумаги, потом глянул на меня и сказал:
      - А что у тебя с глазами?
      - А что у меня с глазами? - подумала, что он о восторженном блеске, оставшемся после триумфальной встречи с далёкой молодостью.
      - У тебя левый глаз какой-то безумный.
      - Ну, вы сказали! И это после того, как я пять минут дефилировала перед мужчиной, стараясь показать, как я молода и хороша собой?!
      Я смеялась так, что текли слёзы. Начальник подумал, что это истерика и начал клясться и божиться, что пошутил, и у меня всё в порядке: и с глазом, и с лицом, и с весом. Наверное, он вспомнил, что женщины следят за своими килограммами. На мой хохот прибежала секретарша: меня посадили в кресло, поили водой и успокаивали. Наконец, все угомонились, и я пошла искать зеркало, чтобы посмотреть левый глаз. Он был на месте, но может быть чуть более распахнут, чём правый. Ну, ничего, решила я.... ещё через тридцать лет при очередной встрече Лёшка этого не заметит. А я буду всё так же прекрасна, как и в те полгода, что любила его.