Сезоны

— Кап-кап-кап! — сердито тарабанили капли по пыльному капоту машины, пока та всё безуспешно порывалась за жёлтым автомобилем впереди. На кой чёрт ей за ним: в плечо ударить, что ли? Дак у него нет плеча...

А по двум сторонам бесконечного проспекта угрожающими столбами высились дома: то рыженькие, то даже и бордовенькие, ну и зеленоватые нашлись. Такое всё здесь необычное. То аккуратные рельефы, то ещё каким-нибудь мазком разукрасил улицу художник. И вот досада: ни чёрные толстые мухи, ни вороны на крышах, ни люди внизу этим особенно не заняты. Одни летают по своим делам без особой мысли, другие с мыслью закусить чем аппетитным, а третьи идут куда-то, останавливаются, по сторонам не глядят, а если и глядят, то как-то тупо, бессмысленно. Вон парень идёт, а за ним девушка — красивые! — ну, и чем же они заняты, когда над ними нависает заботливый серый глаз Гороховой улицы? Да так, встали, обсуждают дребедень какую-то: «меня раздражает то да то, ничего-то меня не восхищает, вот даже что-то и не знаю, где бы взять вот это-то самое вдохновение к жизни...» Комедийный жанр, надо сказать, особенно если рассудить, что искать эти порывы даже не нужно.

— Я к вашим услугам, молодой человек! — кричит словно и тротуар, и светофоришко, и даже провод через улицу.

Город так переливается зелёными, жёлтыми, красными цветами, что все они разольются потом в одну красочную радугу по небу; когда солнышко постучится в гости к дождю, ну а тот робко спросит, дескать, «Кто там? Что надо?», а солнышко говорит: «Я палитру принесла, пошли рисовать» — и расплывается небо семицветной улыбкой.

И так близка эта радость, простая, обывательская, может даже деревенская. Но что, разве сложно городским понять такое? Откройте же глаза хоть на минуту. Нет-нет-нет, не так, как вы спросонья смотрите или задрёмывая, а так, как стоило бы видеть и мух, и ворон, и даже, пускай, паренька с девушкой, хотя Бог знает, что они там вдвоём задумали в жизни, а глаза у них однако закрыты; вдохновения ищут.

А ведь город — такая вдохновенная сила. Он дышит порою тяжело, медленно, как в жаркий день, и тогда все радуются, что прохладный ветерок пожаловал в тридцатиградусную погоду. А иногда соседние города расскажут что-нибудь грустное, печальное, да хоть про таких вот пареньков скучающих, и город так и застучит всем сердцем, и машины так и помчатся по проспектам, и всё куда-то бежит, и ветер дует в спину, несётся куда-то! А куда? Дайте ответ! Не дают ответа. Ну и к чёрту эту птицу-тройку, ведь давно уже кони ускакали из городов. А город печалится, что ускакали, ведь какова пышность была, проливает горькие слёзы, что омывают улицы сначала Петроградской стороны, потом и Александровскую колонну, а там где-то и заводы на юге... А потом приходит зима, и замирают покойно слёзы, и поднимают их беспокойные детки, лепят снеговиков всяких, кидаются, собачки просто едят снег, и весело городу оттого, что даже слёзы его становятся кому-то счастьем, и приходит с этой эйфорией весна. Зарождается жизнь снова, как и миллионы лет назад, расцветает, готовится всё в городе позеленеть, потеплеть, снова раскинуться невероятной радугой. Каков Петербург! Всегда этот оборот проходит, снова и снова, всякий раз встречаешь эти круги с улыбкой. А потому ещё более обидно, если вдруг узнаёшь, что кому-то вбегающее в сапожках солнце после февральской метели не в радость, и думаешь: «как хорошо, что я ещё ребёнок хотя бы душой, что есть городу за кого порадоваться...»