Судьба снайпера глава 3

      Глава 3
   Некоторое время после случившегося в ДОФе, Эмиль страстно хотел поквитаться с генералом Ухватовым. Восстановление справедливости зудело у него в голове, руки его чесались, чтобы осуществить наказание за его преступления. Понаблюдав за ним какое-то время, Эмиль понял, что пока ничего не выйдет - Иван Антонович временно покинул город, а следовать за ним он не мог по очень веским причинам. Дело было вот в чём: почти полгода назад, фактически, сразу перед демобилизацией Эмиля, произошла ужасная и нелепая катастрофа - Лёня, родной брат Эмиля, разбился на  машине, а его жена Эллочка ушла за год до него от рака. Так вот, у них был сын Саша, который являлся инвалидом с самого рождения; по причине халатной родовой травмы у него случилась задержка развития. И дело обстояло так, что Сашенька в свои пятнадцать с небольшим лет не запоминал ни букв, ни цифр - бесцельно исписывал прописи, обводя непонятные ему закорючки.
   Одно то, что он мог хоть как-то говорить, уже давала врачам повод использовать слово "чудо". Какой-то один из центров мозга взял на себя вербальную функцию, и Саша довольно сносно говорил, чтобы родные и те, кто с ним ним часто общался, могли бы его понимать, хотя и не всегда. В общем, короче говоря, ни у Эмиля, ни у Саши никого не было роднее и они стали жить вместе - формальное опекунство оформили быстро, ведь Эмиль считался героем войны и ветераном.
   Опекунство означало лишь то, что Сашеньку надо было отвозить по утрам в интернат, забирать после обеда, кормить, временами одевать, купать, стирать, убирать, рисовать, складывать пазлы, смотреть мультики, отвечать на миллионы ежедневных вопросов (причём на многие по десять раз подряд!), а ещё стараться вложить в него что-то новое, чего не учат в интернате, постоянно переживать, слегка нервничать, каждодневно всматриваться в божественно-голубые глаза этого солнечного и жизнерадостного мальчика в надежде увидеть там крохотную искорку самосознания, лучик надежды на исцеление.
   Они вместе часто ходили на море, где Саше приходилось одевать круг-жилет, чтобы не утонуть, и купались, резвились, прыгали с камней и ныряли, баловались и просто здорово проводили время вместе. А море, словно ласковая и заботливая мать, принимало их в свои объятия и бодрило, расслабляло, закаляло, и, конечно, наполняло их своей любовью безмерной. Ребята наши отвечали морю тем же, и частенько посиживали на берегу в тишине, растворяясь в безмолвии и сближаясь сердцами между собой и с морем.
   Это внезапное отцовство, обретение сына и забота о нём и не давали Эмилю полностью слететь с катушек и сорваться в штопор. Вот и сейчас, вернувшись с вылазки по делам своим скорбным, передумав уйму мыслей и, буквально, перелопатив гору чувств, Эмиль окунулся в кухонные хлопоты, что несколько отвлекло его и успокоило, впрочем.
   Сашенька, как всегда, пять раз подряд спросил не с работы ли он вернулся, и пять раз получив утвердительный ответ, пару раз спросил не устал ли дядя. Вновь, услышав несколько раз подряд "да", Сашенька спросил с лёгкой улыбкой: "мама на небе?" Эмиль тихо ответил, что да, там.
   - А папа тоже? - спросил Саша, делая чуть более круглые глаза, чем обычно.
   - И папа на небе, Саша, - сказал Эмиль ещё глуше. Он очень любил и брата, и невестку, и ему их не хватало, особенно в последнее время.
   - Дай цём, - сказал Саша и потянулся к Эмилю. Тот мягко обнял его и поцеловал в лоб, как всегда. Тоска слегка заволокла его горизонт своей печалью, и легкие облачка скорби появились на незримом небе его, но тут же вскоре рассеялись, ведь с Сашей скучать не приходилось.
   Вот и сейчас, спустя пять минут, он снова несколько раз спросил не устал ли Эмиль, с работы ли он пришёл, и все ли по-прежнему на небе. Сразу после этого он стал узнавать пойдут ли они на море, тёплая ли там вода, есть ли волны и много всякой другой всячины, которая так было важна для него - это было его общение,  его кредо.
   Ответив на все насущные вопросы, и походя приготовив на ужин котлеты и пюрешку, Эмиль пригласил Сашу отужинать, что они вместе и сделали, быстро по-армейски. Саша, в виду своих особенностей, вообще почти не пережевывал и попросту глотал пищу, потому-то еда зачастую и была мягкая, нежная и очень вкусная, кстати, Эмиля мама с детства учила готовить, ведь он всегда помогал он ей на кухне с большим удовольствием, не то что его сестрёнка.
   В этот момент он вспомнил их обеих, сердце снова защемило, затрепетало, осененное добрыми светлыми воспоминаниями. Лёгкая ненавязчивая грусть опустилась мягкими сумерками на небо Эмиля и растеклась там розовым-розовым закатом, на котором отражались картинки прошлого, такие далёкие, такие родные.
   Но и тут вдруг появился огромный орлиный нос, который стал склевывать их и глотать, бросая себе в ненасытную пасть, где они запросто перемалывались и исчезали в бездонной глотке демонического существа. Эмиль оторопело замер, глаза его расширились и заблестели - волна ненависти подкатила с новой устрашающей силой. В руке его появилось копьё, а сам он был на лучезарном коне, бьющим копытом о землю. И они грозно взмыли в небо, чтобы повергнуть мерзкого аспида, пронзив его пасть и утробу.
   Безумные глаза чудовища, завидев противника, превратились в узкие щелочки, смрадное дыхание его участилось, пасть его обнажилась частоколом кривых клыков, а когти приготовились рвать и кромсать. Но он был слишком неповоротливым и промахнулся в ударе. Эмиль же точно вогнал свою пику ему прямо в левый, самый узкий, глаз. Монстр заревел дико и стал беситься, махая во все стороны своими мощными лапами. От одной из них Эмиль не успел уклониться и ему досталось по левому плечу - рука так и повисла, как плеть, но ярость его была непоколебима. Он вновь взмыл к голове чудовища и, воспользовавшись его неуклюжестью и полуслепотой, вонзил своё древко точно между головой и ключицей; тёмная, ядовитая кровь стала хлестать водопадом во все стороны. Несколько капель, попав на Эмиля, запузырились, шипя и пенясь, но он уже ни на что не обращал внимания и только метался молнией, добивая аспида, пока тот был в агонии.
   Наконец всё было кончено, и чудовище растаяло в лёгкой серой дымке сиренево-лилового угасающего неба. Солнце уже скрылось за горизонтом, и в вышине появилась первая мерцающая звезда - призрачная и нереальная. Эмиль смотрел на неё, растворяясь в её мерцании, и так был очарован её блеском, что быстро позабыл о битве и погрузился в созерцание безмолвное. Саша сидел рядом и сопел,  стараясь одолеть в телефоне детскую игру. Они слегка касались друг друга, и в воздухе снова витала незримая, но такая ощутимая любовь, спирали которой обвивали наших героев и всё вокруг своими невидимыми, но такими реальными нитями, сплетая удивительный орнамент бытия.
   Чуть позже они почистили вместе зубы и легли спать - Саша спал, закинув руки, и тихо посапывая, Эмиль же скрестив руки на груди, словно покойник. Саша снилось неизвестно что, а Эмиль попал на соревнования, где участники пытались наполнить лужи соперников, а свои осушить. Эмиль был такой воодушевленный, что ловко и легко наполнял лужи астральных сотрудников,  в его же луже всегда была вода на самом дне, она чуть мокрела, и ноги его постоянно вязли в иле и месили его многократно. Наконец Эмиль победил, осушив свою, но ноги его ещё долго были грязны и холодны, с этим ощущением он и проснулся от утренней прохлады и сонный пошёл в туалет, поеживаясь и зевая.
   После бодрящего кофе он встрепенулся немного и во время готовки завтрака понял, что надо расширить сферу деятельности своей новой и пощупать, что называется, ближайшее окружение Ухватова, авось что-нибудь да и выскочит, как чертик из табакерки.
   И действительно, сделав несколько оперативных действий и достав через свои армейские связи специальные приборы для слежения и прослушки, он случайно установил, что некто Подпроэцкий Станислав Денисович очень уж даже подходит для его разработки, ведь он был правой рукой Ухватова и через него шёл весь поток важнейшей информации для негласного синдиката, руководство над которым осуществлял Иван Антонович и вышестоящие, до которых Эмиль надеялся добраться чуть позже.
   Он узнал, что этот пройдоха, Подпроэцкий, встречается под вечер с неким Урюкиным, о котором многие знали такие истории, что и бывалый авантюрист заслушается да и развесит уши свои перепончатые да заскорузлые. В общем, покормив Сашу и закрыв его на замок, Эмиль выдвинулся в район объездной дороги, где и намечалось встреча кощунников.
   Ещё до самой проклятой войны его дорогой учитель, Вильгельм Карлович, подарил ему на день рождения снайперскую винтовку ОРСИС Т-5000, и это было так неожиданно и невероятно для Эмиля, что он в тот же день поразил цель на расстоянии 1550 метров - это уже был его подарок Вильгельму Карловичу. Учитель обнял ученик, и Эмиль понял в этот момент, что у него есть ещё один отец - любящий и заботливый, а главное готовый для него на всё.
   Свою машину Эмиль оставил в скрытом от всех месте, даже массеть была предусмотрена, хотя его авто и было защитного цвета. В общем, позицию он занял, как по учебнику - на опушке леса, который был на противоположной стороне трассы, где где по эту сторону на стоянке для отдыха и должна была состояться встреча людей, наказать которых сегодня собирался.
   Он лежал, весь подтянутый и отрешенный, словно и не закончилась вовсе проклятая война, а он всё ещё в строю и на ответственном задании, где от одного выстрела зависела ситуация на всем фронте. Солнце клонилось к горизонту, ветра почти не было, а он находился почти на западе, то есть даже и новичок с СВД запросто бы справился с этой легкотней.
   А так как Эмиль, естественно, прибыл на час раньше срока, то у него еще было время, чтобы просто полежать, подумать и подготовиться к осуществлению акта божественной, как он считал, справедливости и даже возмездия. Ведь новые фигуранты его нового дела нисколько не помешали ему, а, наоборот, только убедили его в том, что на свете есть столько подлецов и мерзавцев, которые живут за счёт честных людей, и как паразиты на теле общества, да и человечества, в целом. А его задача удалить этих кровососов с общего тела и восстановить баланс, который был нарушен ими.
   Но вдруг все мысли куда-то удалились и Эмиль почувствовал Присутствие чего-то Неведомого, но такого родного и близкого, что слова сами полились из его уст:
   Стоишь, мой друг, с скалою слившись,
   Куда ты смотришь? Вглубь себя?
   И парус крыльев, опустившись,
   Огнём об укутавших тебя.
   Не отделил тебя от мира,
   Ты дивный,пламенный цветок.
   Иисус в тебе еще Ярило,
   Мохаммад, Будда лишь Дажьбог.
   И вот стоишь покой движенья,
   Тебя и нет, лишь дух Святой.
   И песня льется восторженья,
   Рождая в сердце свет родной...

   Спасибо за всё, за эту немую щемящую грусть, уходящую в пустоту, звенящую рваными струнами сердца моего затворенного, сердца моего свидетельствующего. Ах, как хочется обнять сейчас дерево, землю, весь мир и слиться в одно живое и пульсирующие чудо бытия, - думал Эмиль. Как много хочется сказать об этой всепоглощающей пустоте, что затапливает всё вокруг, но что можно передать пустыми искалеченными словами о черной дыре, когда даже ближайшая к ней ассоциация - чёрная, сплошной обман, и надо только пережить это и пребывать в моменте этого, ибо тотчас блекнет тончайший запах запредельного, когда вы подставляете электронный нос, чтобы уловить это, высказать, удержать чуть дольше, но увы...
   - Я какое-то редкое, заповедное животное, но дикое и своей красотой, и повадками своими, - подумал Эмиль про себя и увидел подъезжающий к автостоянке чёрный "Мерседес", а за ним тёмно-синий "Бентли". словно сквозь туман, он смотрел на происходящее, и думал:
   - За что же мы любим свои цепи?! Не за то ли, что они дают нам иллюзию безопасности, сковывая каждое наше свободное движение, и как бы охраняющие нас от ошибок своим невидимым пленом, в котором мы растворяемся, как верующий, пришедший на утреннюю молитву и проглоченный толпой. Что есть толпа внешняя, как не отражение внутренней нашей толпы, в которой мы растворены, молясь внешним богам и упуская внутреннего, имя которого Всеединство. Самая дальняя от центра частичка Эмиля наблюдала в этот момент за выходящими из машин людьми; в лучах заходящего солнца они, освещённые по-особенному, казались ей какими-то ужасными, но такими красивыми насекомыми, словно они только повылазили из своих нор и коконов и не могли напиться, надышаться жизнью. Их конечности, как щупальца спрута, обхватывали друг друга в своей дикой, животной страсти и едва не душили, такая в них была низкая, приземленная сила, которая управляла ими, как марионетками.
   Они что-то довольно стали обсуждать, присев на скамейку около молодой еще, но уже плодоносящей липы. Шоферы-охранники болтали около машин, а Подпроэцкий вместе с Урюкиным, словно что-то хотели поделить - жесты их были похожи на манипуляции с пилой, будто бы они держали какой-то куш, и каждый хотел отпилить от него большую часть себе. Вот Урюкин встал и заслонил собой Станислава Денисовича, он рьяно махал руками, пытаясь что-то тому доказать.
   Эмиль недолго пребывал вне материального мира, выгодная позиция, как три семёрки на барабане, выпала сама собой, и грех было ей не воспользоваться. Патрон 8,6 мм позволял точно стрелять на дистанции до полутора километров, а здесь было всего семьсот - семьсотпятьдесят, поэтому, когда Эмиль нажал курок, меньше чем за секунду в спине Урюкина появилось отверстие, через которое, если бы мы стояли сзади него, можно было бы увидеть такую же дыру и в голове Подпроэцкого, может быть и больше.
   Звук выстрела ещё только несся в воздухе, а Эмиль уже отползал с позиции  - его тело само знало, что нужно делать, и Эмиль не лез, просто наблюдая за собой со стороны. Достигнув деревьев, он смог встать и быстрым шагом начал удаляться в направлении машины. Около неё он снял маскировку, камуфляж, всё аккуратно сложил в специальную сумку и через несколько минут снова оказался в спортивном костюме. С винтовкой было сложнее, но и она быстро оказалась в тайнике за задними сиденьями. Закончив свои манипуляции, он оперативно сел за руль и, как ни в чём ни бывало, выехал на проселочную дорогу, по которой добрался до близлежащей трассы, где и растворился в потоке машин.
   Домой он приехал слегка уставшим, но с такими новыми и захватывающими дух мыслями, что когда кормил Сашу и ел сам, почти ничего не слышал, да и не мог слышать, ведь в его голове происходили серьезные подвижки.
   Он понял, что Предвечное обратилось к нему, попросило помощи, направило его руку словом своим изначальным. Ведь миллионы лет молчания тишины равнозначны мгновению крика, ведь если поделить мгновение крика на миллион лет тишины, разве же не кричащая тишина появится?! И вот, когда в тиши появился первый звук и смолк, то  Тишина стала такой оглушающей и молчаливой, всецелой и бездонной, что кажется, будто звук рождённый утонул, утонул в Океане молчания Всевышнего, растворился в безбрежности Бытия, пророс во всесознание и всё стало Едино, и всё стало блаженно. Эмиля словно коснулся перст божий, и он задрожал, наполненный светом и любовью несказанной; он сам стал десницей Бога, и это преображение дало ему понять, что он по-настоящему ещё не любил, ещё не чувствовал, ещё не жил, ну, может, всего несколько раз за всю жизнь, и то мельком, и это с позволения Всевышнего. Ведь в любви по законам единым всё происходит из тишины Предвечной, мгновение узнавания Всеединого, как радостный восторженный возглас озаряет сердце огнём проявившимся, и тишина, родившая его, наполняется им, молчаливая, тихая, нежная, струящаяся, любящая и любимая, сама Любовь.
   Жажда жизни, новой и настоящей, комом встала в горле,Эмиль, этот колосс, способный удивить кого угодно, и не моргнуть глазом, раз так надо, вдруг стал съеживаться и уменьшаться, что-то сдавливало его со всех сторон, старалось превратить его снова в эмбрион, зародыш. Перед его закрытыми глазами в один момент пронеслись сотни, тысячи воспоминаний, когда он мог, но не сделал, мог, но не сказал, мог, но не помог и мог, но не смог. Все эти осколки кружились вокруг него, некоторые его даже жарили своей болью нестерпимой и не проходящей, узоры их складывали орнамент жизни, как мандалу складывают монахи - на одно мгновение, чтобы сразу разрушить.
   Эмиль не помнил, как заснул, но ночью ему четко снилось, что он командир отряда, который отступает с боями. Мимо них пробегают гражданские, все бегут в ужасе, побросав свои пожитки. Он догоняет последних и узнаёт, что они уже окружены, и вдруг видит надвигающуюся атаку. Эмиль хватает у мертвеца винтовку и убивает пять человек (ему кажется, что он уже видел во сне этот бой). Его люди боятся, трусят, и он приказывает расстрелять несколько человек, но вдруг перед ним возникает старик Перебоев и пытается их защитить. Эмиль с жаром начинает доказывать, что они предатели и их нужно наказать в назидание, но когда он берёт в руки документы одного из них, там стоит его имя. Непонимание и отчаяние охватывают его, он вдруг начинает плакать, и ему кажется, что всё вокруг тоже заплакало, запричитало, пошёл дождь из слёз. Весь мир умылся слезами и немного очистился от скверны, словно принял баню Бытия.

--