Крошится мрамор, ч. 1

               

  ЧАСТЬ 1
Сам начальник Николай Евграфович Квасов (Неквас - так звали его между собой подчиненные) приступил к записи доноров после того, как это дело провалила Зоя Евсеевна Кострецова. Кажется, чего проще - обойди комнаты и культурно выяви добровольцев. Так нет, давай кричать, нажимать, с кем-то сцепилась…

Зоя Евсеевна должна была сидеть при начальнике, за шторками цвета саранчи, и отвечать на звонки.  Но с утра объявился директор, отчет о работе потребовал,  и  «Скорей, скорей!» покатилось по институту.  Неквас взялся уже за перо, как  свалился вопрос о донорстве, да не просто, а в рамках Недели добровольцев. Тут и пришлось подключить Кострецову.

 Зоя Евсеевна явилась, выслушала и сказала:  то одно выдумывают, то другое, а она, между прочим, не девочка. Неквас  попробовал обратить её к делу, однако на все высокие «агитационные миссии» с «гуманными целями» следовало: «Да я же их знаю.  Сачки, Николай Евграфович, бездельницы».   Всё же ключи удалось  подобрать: два-три слова про энергию, чуть побольше - про незаменимость, а в завершение - про не имеющую равных силу речи. И Зоя Евсеевна, готовенькая, пошла в народ. Однако... Те, кто остерегался портить с Кострецовой отношения, берегли свою кровь не для того, чтобы  её кому-то отдать. А кто готов был отдать, интересовался: «А бабки?». И Кострецова явилась к начальнику с пустыми руками.
    
- Олухи же царя небесного, Николай Евграфович. И ведь чья бы корова мычала?!  Посмотрели бы, из чего эти чистюли чай пьют. Та же горлопанка Надя. Ну, без слез не взглянешь.  Чашка ведь черная от заварки, как будто траур по ней. Лень же подняться, шаг лишний сделать.
    
 - Значит, добровольцы не выявлены, - прозвучало в ответ.
    
 - Добровольцы!.. Да лучше смену у станка отработать! Надя пьет чай, Лютенко вяжет, Геворкянц улизнула на лестницу. Ведь она, Николай Евграфович, вся прокоптилась. Когда ни придешь, или - на телефоне, или дымит за колоннами. Нарочно гляньте сейчас за колонны.

Неквасу ли, проработавшему в институте с самого основания, не знать, кто болтается по закуткам, а кто работает! Но с Зоей Евсеевной он был согласен в том, что от человека должен быть хоть какой-нибудь прок,  если ему двадцать первый год. На обороте календарного листка  записал: «Геворкянц, доброволец № 1» и поставил большой вопросительный знак, начертанием сходный с изгибом настырной головы Зои Евсеевны, которая зависла над ним.

- Мне, может, Николай Евграфович, тоже неохота разговаривать с гопотой, и я не знаю, откуда  чай, если электроприборы запрещены. Ведь ясно же сказано: за нарушение - штраф! А они варенье выставили и торт, ну чем не жизнь?! И эти... Как их?.. Бабетки! Без всякого стеснения, Николай Евграфович. Видели бы их самовар! А еще плачутся: денег нет...

По многолетнему опыту работы с женщинами, - а Неквас считал себя зубром в тонком женском вопросе, - так вот, Неквас знал, что Зоя Евсеевна угомонится, если он начнет ругать её обидчиц. Но сегодня... Он только буркнул: «Ничего поручить нельзя. Вечно у вас истории с географиями» - и очень сильно нахмурился, как бы желая видеть один лишь недомученный отчет. Однако Зоя Евсеевна на удочку не попалась и продолжала стоять, потому что, сказав «а», Неквас набирался пороху на «бэ», а именно: к истории с географией прибавить педагогику, римское право и другие премудрости.  Не в характере Николая Евграфовича были такие, знаете ли, непрочувствованные беседы, когда подчиненная улетучивается без всякого понятия: где отец родной, а где начальник.

- Я хочу разъяснить положение, - сказал Квасов внушительно и кивнул Зое Евсеевне, чтоб не торчала перед глазами, - благодаря чему ваши действия достигнут цели, а не будут рядом необдуманных поступков растерявшегося человека.
Зоя Евсеевна безропотно села, понимая, что влипла.
 
- Все общественные мероприятия, будь то распродажа товаров, санитарный день или донорство...
 
 - Да ведь не красно солнышко, Николай Евграфович, всех не обогреешь! А получать денежки ни за что я бы тоже не прочь…

- Слушать - великое качество. Будь внимателен, и успех не заставит себя ждать - гласит древнее правило. Так вот…

- Не понимаю, Николай Евграфович, как еще записывать. Они же болтаются целыми днями и к ним же с поклонами. Ведь вот Лютенко… Специально приносит из дома лису.

Неквас  вскинул брови. Лису? Это что-то новое.
 
-  Ну, горжетку лисью - проветривать. Вывесила на  видном месте,  каждый раз захожу и вздрагиваю. Морда вниз, щерится. Ну, страсть глядеть. Ничего же святого, Николай Евграфович! С родной сестрой судится. Придись, и отца родного прикончит. Так чему удивляться, если младенцев на помойке находят!?
      
 - Каких еще младенцев?
      
 - Обыкновенных! Новорожденных.  Принесу - почитаете. Да таким Лютенкам   что отца засудить, что младенца с любовником укокошить. Придушит, и будьте покойны, глазом не моргнет.

Неквас, которому в высшей степени был неприятен разговор о смерти, перебил:

- А  знаете, что несимпатичных птеродактилей природа хранит в отпечатках?

- Я только хочу сказать, что не дело - третировать коллектив страшенными мордами. Она лису прыскает - и на солнце. Разве мы с вами так работали?

- Да, в отпечатках! Имейте в виду, если желаете уцелеть. Я предупреждал: без нажима! А как поступаете вы?.. Вы поступаете, как Наполеон: выслушиваете маршалов и действуете по-своему.

- Опрашивать, Николай Евграфович, - удовольствие, знаете... ниже среднего.

- Разве я говорю, что выше? Я говорю, что к обстоятельствам надо приспосабливаться. Нужна пластика! Взвешенность! Вы привыкли реагировать на стандартные явления, здесь случай особый, и вы растерялись. Люди ведь всё замечают и делают выводы. И не в вашу пользу... Есть сигнал, что вы перехватили.

- Или Надя! Дворняжку с улицы зазывает. Видано ли, чтобы собак тортами кормили?! У них язвы дела¬ются, кровоточат. Так знаете, что она ответила? «Скоро и без нас кровь потечет». От кого сигнал-то?

- Так и сказала?

- И стихи зачла. Вот полюбуйтесь, я записала: «Крошится мрамор - к смерти всё готово...»

- А дальше?

- Я, было,  подумала,  не перегрелась ли у самовара. Но, оказывается, Ахматова сочинила. А сигнал-то,  говорю, от кого?

Неквас хитро сощурил глаза. Пора бы, дескать, понять, что осведомленность его от прозорливости и наблюдательности, а вовсе не от стараний верных людей.

- Для чего я это говорю? Для того чтобы инцидент не повторился.

- Хватит одного раза, - отмахнулась Кострецова и расстегнула воротничок, как бы показывая то самое горло, которое сыто людской неблагодарностью. - Больше не пойду и за прибавку к зарплате.

Вид распаренной Зои Евсеевны не вдохновил Некваса, напротив, произвел в нём суровость и некоторую пертурбацию в смысле тяги к порядку.

- А если  вас сам не пошлю? Если другие могут повторить вашу ошибку? Лекс  проспицит, нон рэспицит!

Настала тишина. Зоя Евсеевна прикусила язык, чтобы невзначай  не ляпнуть чего и тем продлить пытку. Но язык, имеющий своенравный и прыткий характер, сработал без  согласия с головой.

- Ну, не в жизнь не выговорить, Николай Евграфович! Надо иметь ваше образование и понятие в отношении средних веков. Сразу видно, у человека багаж. Одно удовольствие слушать.

Замечание сильно расшевелило нашего латинянина, просто-таки всколыхнуло. Он оставил без внимания путаницу в голове подчиненной и пошел лепить латынью направо - налево. Зоя Евсеевна только глаза таращила, вперясь в Периодическую систему Менделеева, который сам в латыни с головы до ног вовсе не собирался сочувствовать ей.

Через несколько минут Зоя Евсеевна попробовала температуру:

- Мне дочку надо встречать. Я отлучусь часочка на два?

- Это что?! Уже половину забыл. Язык требует практики. А где её взять? На русском не с кем поговорить. Шутка ли, страна на сорок шестом месте по интеллекту. Ни за понюшку табака отступили духовное лидерство. А ведь на моей памяти целые речи на латыни закатывали. Гонорис кауза, доктора, сливки общества. Из Тавриды?

- Да нет, Николай Евграфович, с Крыма.

- Крым раньше Тавридой назывался! Хоть эти-то вещи желательно знать, всё-таки работаете в академическом институте.

- Я и говорю, из Ялты, Николай Евграфович.


- А, по-моему, лучше нашей русской природы нет ничего.

- Я вообще, Николай Евграфович, не понимаю, за¬чем куда-то ездить.

- Ездить надо, но с выбором. С толком. А почему, это особый разговор. Вы согласны со мной?

Зоя Евсеевна, не чаявшая вырваться, поспешила принести в жертву и природу, и Тавриду, и еще много чего.  Но не тут-то было.

- Насчет чего согласны?

Ну... это... Николай Евграфович, про ездить или не ездить, - так же вкрадчиво сказала Кострецова, не желая выглядеть перед начальником глупой.

Тем суровее обрушил Квасов заготовленное назидание:

- Схватывать на ходу - великое качество. Его никакими науками не заменишь. Моя внучка дошкольница, к примеру, уже решает уравнения с двумя неизвестными. Вот надо ей забрать игрушку у братика. Она знает, прямым путем не получить. Она советует: «Отдай дедушке, пусть поиграет». Соображаете? У дедушки-то легче забрать игрушку. Иной раз в Кунцево лучше и через Ленинград ехать. А вы напрямик. В сапожищах! С народом надо аккуратнее. В ботиночках. Донорство по своей природе деликатно. Гуманно!.. В высшем разе гуманно. А дочку встречайте. Да поспешите. Немудрено и грозе нагрянуть.

Оставшись наедине с отчетом, Квасов почувствовал неодолимое отвращение к бумаге как таковой, а, кроме того, к самой идее подотчетности и, помянув любимого директора «бюрократом», «тряпкой» и «юбочником», поднялся суровым агитатором донорства и аскетической жизни. Совершив променаж к окну, он несколько развеялся, что было жизненно необходимо перед таким испытанием, как разговор с Рузаной Геворкянц.

Сверху он увидел солдат, роющих канаву. Солдаты не так чтобы старались, а больше через пень колоду работали, но дело двигалось, и, поразмыслив, Квасов решил, что суетиться и вызывать Геворкянц сразу после обхода Зои Евсеевны незачем. Лучше он попробует захватить её на дальней лестнице, за колоннами. Подкрадется и цап-царап!

С этими мечтами он ступил в коридор, где со стен на него глянули рекламные красотки, из которых одна откидывала пенящееся оборками платье, выставляя зад наподобие страуса. На Квасова эти штучки вовсе не действовали. Нет, нет и еще раз нет. Далеко этим картинкам до настоящих прелестей, «чье имя в тонком аромате, та-та-та, та-та, та-та-та... А та сверкальная! А та веселая! И упоенная такая та!» А тут... И думать противно, что такое эти бабы на стенках.

Столь же непринужденно вели себя  котята на календарях. Таращились, жмурились, вылезали из корзин. Кошачья тема завершалась видом оскаленной пасти тигра, облепленной объявлениями арендаторов. Общество кактусоводов извещало о заседании с участием почетного члена иностранного университета Ивана Ароновича Застенкера, любители аквариумных рыбок и прочей живности  продавали шапочки из собачьей шерсти, причем владельцы попугаев отважились на объявление о каком-то неведомом, «креативном»,  наращивании ногтей.  Курсы кройки и шитья под руководством потомственной швеи Колотыркиной  наступали яркими буквами на аранжировку цветов из семейства бромелиевых, которые, в свою очередь, пришпилились к хвосту секции у-шу. Поодаль прилепилось объявленьице о распродаже галантерейных товаров.

Далее шли простые стены с окнами, видавшими виды хоть в том столетии, хоть в этом, и вместе с бронзовыми ручками и петлями покрытые краской от души.  Маляр так старался замазать проклятое прошлое: и вкривь, и вкось, и как-то кругом изловчался вмазать, что увековечил и самые щетинки кисти на своем пути, похоронив с ними и последние поползновения на стиль «ампир».

На свободном поле стены была прицеплена академическая картина всеобщего благоденствия с мелкими тракторами и комбайнами и яростной труженицей на переднем плане. Картина слегка кренилась, как бы силясь из недр своих повалить удалую героиню, но её не могла одолеть никакая сила. Героиня дубиной стояла середь битвы за урожай и хоть тресни! ничто её не смущало.

Вдали, где коридор закруглялся вроде  ротонды, царило огромное полотно с изображением непреклонного красноармейца. «А ты заплатил налоги?», - вопрошал он, сквозь буквы просвечивая бывшей живописью в виде бородки и сократова лба. Полотно узурпировало парадный вход, отрезав  надежды и на выход. Оно было снабжено горшком с цикламеном, облысевшим и усохшим до невозможности.
Тут Неквас услышал голос Геворкянц:

 - Представляешь, вылазит из машины, а у самого на пальце кольцо. Хочу с вами познакомиться. Клёво, думаю, сгодится. У меня нынче плоховато с машинами. Съездили пару раз по магазинам. Потом он: «Вы меня используете как извозчика». Как же еще его использовать?

Ага... Неслужебные телефонные разговоры в рабочее время... Прекрасно!

Квасов открыл дверь и от неожиданности опешил. В комнате совершалась примерка купальных костюмов. Правда, полоски, которые сотрудницы натягивали на себя, Квасов не назвал бы костюмами. 

Начальник отвел глаза, но и тут был смущен зрелищем рыжей лисицы, висящей брюхом к солнцу. Пышный хвост покоился на куче одежды, сбоку торчал самоварный краник, под ним  провод уткнулся штепселем в торт. А Геворкянц всё  говорила и говорила.

-Вы бы дверь запирали, что ли! - не  выдержал начальник. - Хорошо, зашел я, а если бы директор или какой-нибудь гость... Академик, к примеру?
Ответил дружный хор голосов:

-Подумаешь, академик! Он что, на пляже не был? Мы же не голые здесь.
Последнее замечание было спорным. Впрочем, некоторая часть трудового коллектива действительно оставалась в нижнем белье и выглядела одетой.

- Кстати, как мужчина должен заметить: умение раздеваться - большое искусство. Тайна прежде всего! Женщина без тайны – ошибка природы!

- Представляешь, какой скупердяй! - продолжала Геворкянц. - Купил подержанные шорты и выдает за супер. Из ресторанов не вылезает, а жмется за каждый доллар.

Геворкянц, долго мне еще ждать? - повысил голос Неквас.

- У меня же нет дома телефона! - попробовала отвертеться Рузана, но,  видя, что Неквас стоит над душой, сдалась.

«Ну, бездельница, кажется, попалась», - подумал он, беря подчиненную под конвой.
К слову сказать, вид маячащего впереди зада не доставил Неквасу никакого эстетического удовольствия. Обтянутый пегим бархатом, он напоминал карточный туз бубен. К остальному тоже имелись претензии. Во-первых, что за походка? Где полет, где мечта, порыв и так далее?.. И это при том, что бог не обидел, то есть бесспорно - нервные трепетно-длинные ноги - что есть, то есть. Во-вторых, ему не требовался такой, извините, выставочный материал - без галантного намека и щекотания нервов, без шарма. «Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым... Ваше платье изысканно, ваша тальма лазорева...»  И, наконец, осанка. Тут только руками разведешь.

Разобрав тылы, Неквас обратил придирчивый взгляд на лицо. Действие уже перенеслось в кабинет.  Усевшись в родное кресло, начальник попытался представить себе восточно-яркие черты Геворкянц в старости. Мысленно вытянул вперед чуть выдвинутый подбородок, лишил щеки и губы детской припухлости, ужесточил линию носа и заключил, что с полуседыми волосами она будет похожа на бабу-ягу. Неквас вздохнул, и сожаление о том, что сам не остался стройным Иван-царевичем, пропало.

- Итак, нет телефона, - продолжил он тему, - значит новая квартира. Есть куда пригласить друзей, обсудить проблемы, обменяться мнениями. Или вас мнения не интересуют?

- С моими предками не очень разговоришься. - Зелеными веками Рузана обиженно прикрыла глаза.

«Эту голыми руками не возьмешь», - решил Квасов и поставил перед собой мраморное пресс-папье со сфинксом на аспидной крышке, с «дорогим и уважаемым… за безупречную и добросовестную...»

- Я хочу рассказать о порядке, заведенном в Англии при пользовании телефонами как личными, так и общественными.

Суровый вид Некваса внушил Рузане неприязнь к англичанам, хотя она не знала, что в Соединенном королевстве ограничили время телефонного разговора до двух минут.

- Если вы не сумели уложиться, вас автоматически разъединяют.

- А почему шмотки мерить можно, а общаться нельзя?

Этот действительно трудный вопрос мог поставить в тупик кого угодно, только не Квасова.

- В настоящий момент, милейшая, вы представляете собой типичный образец несамокритичности и злопыхательства. Вы никоим образом не можете заявлять в подобном духе, не зная доподлинно обстоятельств. К примеру, в 67 году новой эры скончался римский полководец Гней Домиций Корбулон. Это вы знаете точно, возможно, не знаете, не в этом дело, хотя не мешало бы знать, поскольку он покончил с собой после победы над парфянами в Армении. Следовательно, можете это утверждать. Я лично слышал ваш телефонный разговор и могу утверждать, что вы злоупотребляете таким чудом техники, как телефон. Позавчера я видел вас в половине десятого в вестибюле и могу утверждать, что вы опоздали на работу. Позвольте спросить почему?

- У нас автобусы не ходили, какой-то псих бросился под машину.

- Вы, кажется, недалеко живете? Правильные у меня сведения?

- Пять с половиной остановок.

- Для здоровой девушки одно удовольствие пройтись пешком. Вы ведь здоровая девушка?    

- Пока всё нормально. - Рузана гордо вскинула голову, качнувшись на стуле, от чего колыхнулись её черные волосы, торчащие в сторону, как рога, а также воланы на блузе.

- Еще бы не нормально! На таких котурнах только эквилибристы способны передвигаться. 

- Я не сто долларов, чтобы всем нравиться.

- А раньше девушки возражали интеллигентнее.

- А мне всё фиолетово. Мой  внешний вид никого не касается.

- Ошибаетесь. Пока мы с вами работаем, нас всё касается. Нас даже ваша бабушка касается.

- Что-то  юмора не усекла. Бабушка с нами не живет. Она в Тбилиси.

- Тбилиси или Ереване?

- В Тбилиси. А в Ереване другие родственники. Я их в глаза не видела.

- А неплохо бы встретиться, как  считаете?

- Пожалуйста... Пусть приезжают. У нас атмосферно.

- А сами не хотите попутешествовать?

- Еще чего?! Все оттуда, а я туда! Да и кто будет с маленьким Ашотиком?

- У вас разве брат есть?

- Ашотик - это сын бабушки.

- Какой бабушки?

- Я же говорю, которая в Тбилиси.

- Сколько же ей лет?

- Вот приедет, и сами узнавайте. Только предупреждаю, она замуж не собирается, она посвятила жизнь Ашотику.

- И когда же она приедет?

- Ой, Николай Евграфович,  дохлый номер. Она всем отказывает.

- Ну, всё-таки?

Пришлось рассказать о телеграмме, о дне приезда. Узнав, что дело на мази, Неквас тут же пообещал целых три дня для встречи и семейных объятий. Рузана подумала-подумала и осторожно сказала:

- Мне, Николай Евграфович, встречать не обязатель¬но... Пускай родители подсуетятся.

- Бабушка ведь вам больше обрадуется.  Уж не говорю об Ашотике. Разве не так?

- Тогда, пожалуй, возьму день за свой счет.

- Три дня, по моим соображениям, лучше, чем день. Как  сами считаете?

- Да я от безделья умру. Я даже в карты не умею играть!

- За три дня обучитесь.

Вкрадчивый тон начальника убедил Рузану, что соглашаться не обязательно, она поняла, что не потребуется и спасительная медицинская справка.

- Мне, Николай Евграфович, крови не жалко. Если бы меня не забраковали - пожалуйста. Ведь я в детстве   болела желтухой.

«Чёрт бы побрал тебя с твоей желтухой, бабушкой и Ашотиком!» - подумал Неквас и сделал выметательный жест.

- Имейте в виду, - сказал, – кровь – жидкость информационная! Всё негативное следует время от времени сбрасывать. Прошу запомнить и прислать сюда Парафинову. И впредь не попадайтесь мне на глаза.

- Эту стрёмную, что ли? С приветом??

Квасов и бровью не повел, чтобы ответить,  лишь исполнил добавочный жест.
Окончание следует.