Легенда o Донье Жеральдe

      (Перевод с французского лангедокской легенды. Оригинал: " Contes et legendes  du Languedoc. La legende  de Dona Guirauda," M.Barral et Ch.Camproux,  Strasbourg, 1951.
 
Поэтический пересказ легенды  размещен на портале Стихи.ру :https://stihi.ru/2021/02/26/924 )               

               
Весной злосчастного 1211 года, прекрасная страна Лангедока была, в который раз уже, омрачена новыми злодеяниями крестоносцев печально известного сира Монфора, которого народ Лангедока прозвал стервятником, так его поведение напоминало эту гибельную хищную птицу.


Добрый город Лавор в Лангедоке был одним из самых прекрасных городов, которые когда либо поднимали свои башни и зубчатые стены к голубому небу Аквитании. Вот почему он сделался желанной добычей хищников графа Монфора. Под ложным предлогом защиты оскорбляемой религии, все стервятники Монфора слетелись на убийство и разграбление. Все возбуждало их завистливые желания. Ничто не могло укрыться от их ярости и похоти.


Вот почему 15 марта 1211 года Симон де Монфор начал осаду города Лавор в Лангедоке.


Лавор был городом так хорошо укрепленным, что никогда ни в одном королевстве никто не  видел ни более крепкой цитадели на равнине, ни  лучше укрепленных зубчатых стен, ни более глубокого рва. Так говорит летописец. Никогда бы город Лавор не был взят крестоносцами, если бы он был в состоянии вести войну.
Но добрые жители Лавора, как и весь благочестивый народ Лангедока, больше всего любили мир.  Они возвели такие прекрасные крепостные укрепления лишь для того, чтобы сохранить этот мир и свои традиции против набегов пиратов и бандитов. Совсем не для того, чтобы вести войну.


Добрый город Лавор процветал своей коммерцией и индустрией. В нем жили счастливо, a процветающие семьи имели очень много детей, бывших радостью для всех. В базарные дни сколько было веселого шума и  песен! Здесь любили свободу. А также свою "школу", где звучали проповеди Дона Рикьера, городского каноника,  по соседству с Бен Алджалуном, знаменитым арабским медиком, а также с раввином Мойше. Здесь любили свободные дискуссии и утонченность мысли. "Совершенные" здесь жили в полном братстве  с католиками. В этих братьях альбигойцах видели только искателей истины в Боге. И теологические диспуты были лишь куртуазными дискуссиями.


Консулы города поддерживали справедливость и разумно управляли делами города. Вот почему Лавор был богатым городом; и вот почему он притянул жгучее желание cира Монфора.


Город обходился без сурового и воинственного правителя. Здесь управляла Донья Жиральда, самая прекрасная дама Аквитании, и самая щедрая. Никто в мире, знайте это, не уходил от нее не получив что-нибудь, чтобы насытиться. Ревностная христианка, Донья  Жиральда была щедра ко всем: католикам, катарам, мусульманам, евреям. Каждый находил у нее справедливость и любовь. И поэтому добрый народ Лавора, евреи, мусульмане, катары, католики, все обожали Даму Лавора.
Вот почему все были счастливы за крепкими стенами благочестивого города Лаворa. Вот почему в благодатном городе Лавор было столько рыжих и гнедых лошадей, радовавших своих наездником. Вот почему в прекрасном городе Лавор было столько богатых одеяний,  бывших удовольствием для глаз и гордостью дам города. Вот почему в щедром городе Лавор было столько пшеницы, вина, тканей, дорогих одеяний и всего, что делает жизнь приятной. Вот почему,  в один  солнечный и ясный весенний день 1211 года, стаи воронов Монфора накинулись на прекрасный город Лавор, который не желал войны.
               
 
Это было великолепное воскресенье 15 марта. К этой дате, весна поет уже в Лангедоке тысячами почек на деревьях, тысячами птиц всех видов. И в этот день, воскресенье, Лавор пел голосами своих молодых девушек, пляшущих на лужайкe у высоких крепостных стен, "барри", как их называли в Лангедокe.


Девушки Лангедока танцевали и пели хором в это безоблачное воскресенье мартa, а их возлюбленные любовались ими сидя на траве. Дама Жиральда с баронами, консулами города, бюргерами и ремесленниками рукоплескали  с высоты крепостных стен прекрасной юности  Лангедока, поющей и танцующей на лугу. Внезапно, песни и  хороводы остановились. Вдруг раздался мощный  тревожный голос  колокола . На самых высоких башнях крепости  стражa забеспокоилaсь.  Колокол тревоги звал всех окружающих в город. Собирались закрыть ворота. Еще было рано, ведь солнце было еще высоко в голубом небе. Но уже от одного наблюдателя к другому страшная новость обежала все укрепления города:
 "Тревога! Тревога! Знамена Монфора!"
 "Тревога! Тревога! Знамена Монфора!"


Уже бежали крестьяне из окрестных земель, спасающиеся от армии крестоносцев, чтобы спрятаться за крепкими укреплениями  Лавора. Они входили в город вместе с молодежью Лавора, которой уже было ни до пения и танцев.


Вместе с поселянами, стекавшимися отовсюду, прибыли отряды "фэйдитов", вступавшие иногда в схватки с  войсками Симона. Истощенные, худые, но полные боевого задора, обобранные сеньоры; трубадуры осужденные на костер за избыток культуры; крестьяне, чьи дома с cоломенными крышами сожжены были варварами Монфора; раззоренные и возмущенные католики; взбунтовавшиеся "совершенные" , затвердевшие в своей вере, - все это были фэйдиты, преследуемые фэйдиты, без крова, без крыши над головой, но неуловимые в лесах.


Они шли вместе с крестьянами и предшествовали армии крестоносцев, на  отряды которых они нападали по дороге,  когда те отделялись, чтобы запастись водой или награбить хлеба и съестного на фермах беззащитных крестьян.
Сегодня oни прибывали в город Лавор, потому что знали, что больше нет мира для доброго города. Они прибывали сегодня, потому что не рисковали больше привлечь гнев Симона на мирных жителей города. Они прибывали сегодня потому, что они могли быть полезными мирным жителям Лавора. Нет больше мира.  Добрый город Лавор должен выстоять или выжившие станут, в свою очередь,  как и они "фэйдитами"; если конечно, не примут рабство Монфора.


Симон де Монфор приближался с развернутыми знаменами.
               
За знаменами маршировали колонны: германцы, балканцы, большие группы саксонцев, вестфальцев, баварцев из рейнских земель, фризов, хорватов, дaлматов, боснийцев, славонцев и сербов с лотарингцами и бургундцами, норманцами и бретонцами и несметное число  французов.


Телеги груженые хлебом,  вином и другой провизией продвигались под крики погонщиков  кричавших над головами лошадей. Позади, тянули на буйволах и быках метательные машины требушеты, которые скоро будут забрасывать добрый город Лавор самыми большими камнями, чтобы разрушить крепостные стены. За требушетами  двигались  катапульты, которые скоро сокрушат защитников крепостных стен большими камнями; вот двигается команда более легких катапульт,  чтобы метать в защитников доброго города Лавора осколки и град  камней, в то время как тараны,  которые тащились за катапультами ударят в ворота,  и  ринется туда поток разъяренных захватчиков.


Симон де Монфор, на своем черном скакуне, улыбается под шум, который поднимают колеса  его тяжелых колесниц на камнях и колеях дороги.


Симон де Монфор приближается с развернутыми знаменами.
               
Люди армии Монфора приближаются с развернутыми знаменами. Тысячи боевых лошадей, тысячи кольчуг, тысячи стеганных шапок, тысячи великолепных  шлемов, тысячи прекрасных железных касок, тысячи твердых заостренных копий, тысячи прочных дубовых пик, тысячи и тысячи колючих палиц,  чтобы крушить все кругом;  тысячи и тысячи арбалетов с тысячами и тысячами стрел; тысячи и тысячи коротких метательных копий; тысячи и тысячи щитов, тысячи и тысячи копий! И среди всего этого тысячи и тысячи чванных пурпуэнов,  котт и сюрко  из изысканного сиглатона, покрывающих тысячи и тысячи всадников, от плеч до колен. И все это следовало за Симоном Монфором.


Разъяренный лев с мохнатым  хвостом  растянулся горделиво на  котте  Симона и на попоне его коня, все из вырезной и вышитой шелковой ткани. Разъяренный лев с мохнатым  хвостом гордо  сверкал нарисованный золотом на его щите; был виден даже в гарцующем шаге его скакуна.


Иногда люди армии, следовавшей за Симоном, как будто дразня солнце,  метали из своих арбалетов оперенные стрелы. Лишь oдно мгновение в небе  cверкалa стрелa и заостренным концом  четырехугольного сечения втыкалaсь на расстоянии каких-нибудь десятков футов в благодатную землю  Лавора. Армейские валеты торопились их собрать поднимая дьявольский шум, в то время как компаньоны графа кричали:" Монфор! Монфорт!" и им вторили вопли немцев : "Бар!Бар!Бар!"


Симон де Монфор, на своем черном скакуне, улыбался крикам и воплям французов и немцев, в то время как они продвигались гарцующим шагом  на своих лошадях по дороге прорытой колеями и спотыкаясь о камни.


Симон де Монфор приближался с развернутыми знаменами.
               

В то время, как в добром городе Лавор, где всю молодежь закрыли по домам, крестьяне и фэйдиты с тревожными криками повторяли с одной башни на другую, с улицы на улицу, из дома в дом: "Тревога! Тревога! Знамена Монфора!", армия Симона, подошедшая под стены укрепления, разворачивалась на траве, топтала и оскверняла зеленую траву  и поднимала такой гвалт, что казалось побледнеют небеса Лангедока.


Армия расположилась на лугу. Тот, кто мог бы видеть это зрелище, кто услышал бы гогот этой толпы собравшихся здесь чужеземцев,  сказал бы, что небо и земля, или вернее, земля и ад соединились здесь. Господь! Сколько палаток с надменными штандартами было в этот день установлено на земле, увенчанных золотыми шарами и латунными орлами  и направленными на добрый город Лавор.


Mартовским воскресеньем, под солнцем Лангедока,  Граф Симон на своем черном скакуне наблюдал это зрелище. И вот он увидел белого ястреба, пролетающего слева направo над его армией, поднимавшегося все выше и выше к солнцу, пока не исчез совсем. Симон де Монфор улыбался на своем черном скакуне, потому что это было предзнаменование несомненной победы. Хищная птица узнала себе подобного.


Tак завершилось это мартовское воскресенье  1211 года для жителей Лангедокского города Лавор.


На следующий день Донья Жиральда послала Дона Рикьера, городского каноника, в лагерь Симона де Монфора, чтобы спросить, чего он желает и чего ждет от доброго города:
- Скажите графу, дорогой и глубокоуважаемый Дон Рикьер, что мы, всегда верные исполнители законов католической церкви,  исправно платим дань, согласно законам чести и добрососедства нашему сузерену, высокоуважаемому графу Тулузскому, и что мы, благочестивые жители города Лавора, всегда вернo исполняем, как и их правительница, законы и традиции города.
- Скажите ему также, что присутствие его армии вызывает наше недоумение и мы считаем его действия враждебными .
- Скажите ему, что мы желаем, чтобы его уход  и всех его сопровождающих показал его уважение к  Праву и Справедливости и позволил бы добрым людям земли Лавор жить в мире, занимаясь торговлей и земледелием.
               

Граф Симон принял Дона Рикьера, каноника Лавора, с притворно-насмешливым  уважением. Когда Дон Рикьер зачитал ему  послание Доньи Жиральды, он не посмел вставить ни одного слова, но пренебрежительным жестом  дал сигнал своему канцлеру прочитать Дону Рикьеру послание направленное Даме Лавора:


"Донье Жиральде, правительнице Лавора, мы, граф де Монфор, верховный предводитель Крестового похода против еретиков, катаров и альбигойцев всех мастей, именем Бога и всех Святых, и во имя Его Величества короля Франции, доносим текст указания принятого священным консилиумом Монпелье в февралe месяце 1211 года и переданного нам для исполнения на всей земле Лангедока  мэтром Тедисом, каноником Генуи, легатом Нашего Святого Отца Папы, в присутствии аббата Сито и сотни других священнослужителей:


Граф Тулузский и все его подданые должны без сопротивления выдать из под своей защиты всех  евреев  и всех еретиков  на усмотрение священнослужителей, чтобы  те могли поступить с ними по их желанию; они должны с этой поры выгнать со всех служб евреев и еретиков, которым не допускается занимать никакие посты дающие какую-либо власть  над христианами; они должны их выгнать c их земель и из их домов; граф и его вассалы не должны больше есть мясa, ни одеваться в дорогие ткани; им будут позволены только грубые коричневые балахоны, послужащие им долго ; они должны разрушить все свои замки и крепости; никакому рыцарю не разрешается оставаться в городе; они обязаны будут проживать в сельской местности наряду с поселянами; они не должны препятствовать графу Монфору и его проезжающим крестоносцам брать что-либо с их земель  в будущем; им вменяется в обязанность выполнять приказы короля Франции; в случае невыполнения, их будут преследовать повсюду  до полного истребления.


Итак, мы, Симон де Монфор, ответственный за исполнение настоящих указов, призываем Донью Жиральду, правительницу Лавора, полностью выгнать всех евреев и еретиков, про которых нам известно, что они занимали важные должности в городе Лавор, либо в замке, либо в Совете Консулов; передать их судьям армии крестоносцев, чтобы те могли с ними поступить по своему усмотрению; отказаться от роскоши поддерживаемой в городе Лавор, как среди рыцарства, так и среди бюргеров; сдать замок и укрепления города Лавора в руки предводителя Крестового похода; передать армии весь запасенный поселянами урожай с земель Лавора; Дама Лавора должна удалиться в монастырь для покаяния, также как и все богатые жители города бывшие ее советниками.
В случае неисполнения,  город Лавор будет осажден и его жители повешены и сожжены, как еретики и поддерживающие ересь."


Дона Рикьера отослали без того, чтобы дать ему возможность ответить.
Он возвратился в добрый город Лавор и сразу направился  в главную церковь, где все добрые жители города объединилисъ для общей ассамблеи.


Там, в присутствии многочисленных святых реликвий, он рассказал о крестоносцах и посоветовал добрым жителям сдать город без промедления, не ожидая быть захваченными, побежденными и плененными или убитыми, или потерять свое достояние, деньги и жизнь.


Тогда все мужчины города Лавора ответили, что лучше позволят утопить себя в соленых морских волнах, чем согласятся исполнить эти требования.  Они добавили, что не согласны уступить крестоносцам ни в чем, что могло бы внести какое-либо изменение в управление городом. Они ответили, что предпочли бы лучше быть убитыми или отравленными, чем принять эти условия или выполнить хотя бы часть из них. Это было бы равносильно рабству. Они предпочитают лучше скрыться в высоких горах, чем иметь своими сеньорами баварцев или французов. Или лучше, если дама Жеральда согласна, они уйдут вместе с ней жить в другой стране; там, где она предпочтет.


 Донья Жиральда, услышав эти слова, поблагодарила их от всей души. Она направилась, сопровождаемая всеми уважаемыми жителями города на крепостные укрепления, к основанию башни, и там она попросила протрубить в трубу, чтобы известить Симона де Монфора о том, что ему будет дан ответ.


Граф приблизился к крепостным стенам в сопровождении всадников охраны.
И тогда, с высоты галереи,  герольд дамы Лавора громким голосом, перекрывающим весь шум, произнес следующий ответ:

"Мы, Донья Жиральда, Дама доброго Лангедокского города Лавора, выслушав послание графа Симона, привезенного ей верным и благородным Доном Рикьером, городским каноником, посовещавшись со всеми благородными и верными рыцарями, а также с Советом Консулов ее доброго города, доносим до сведения графа Симона Монфора и всех сопровождающих его в крестовом походе,  что ни добропорядочные жители города, ни сама Донья Жиральда, правительница города, никогда не нарушали мира; сколько помнят долгожители, правители города Лавора, как со стороны бюргеров, так и со стороны Дамы правительницы, всегда уделяли помощь и защиту верным жителям города, по мере их заслуг и возможностей; с давних пор, коммерция и производство утонченных тканей, как и других дорогих вещей, которые Господь разрешил к употреблению людьми, обогащали добрый город Лавор, развивая в нем мирные занятия, а также дух добрососедства и познания; что замок Лавор принадлежит ей по праву справедливости и верности, a крепостные стены защищают город с давних пор против набегов пиратов и бандитов; что Дама Лавора не имеет ни малейшего желания удаляться в монастырь, и это  притом, что все ее верные подданные желают, чтобы она продолжала заботиться о них, и что добропорядочные жители города не видят причины почему они должны предаваться публичному покаянию; и что видится невероятным, чтобы Святой Отец Церкви желал и приказал исполнить  такую несправедливость самому жестокому и алчному барону, которого когда-либо рождали земли Франции и Германии. В виду всего перечисленного, мы, Донья Жиральда,  Дама Лавора, объявляем графу Симону, что мы отвергаем абcолютно и полностью  оскорбительные требования, присланные  нам  в безумии надменности."


Донья Жиральда подала знак, как только герольд умолк. Снова зазвучала труба, а все люди Лавора,  собравшиеся на крепостных укреплениях сопровождали ее рукоплесканиями и одобрительными криками.


В то время, как небеса отдавали эхом эти приветствия, видели бы вы, как изменился в лице граф Симон, дьявольски побагровев; взгляд его сверкал, как ужасные черные молнии.
               
Не откладывая больше, граф Симон и все его бароны армии крестоносцев созвали сбор. Тут же они приказали, чтобы их наемники и приспешники завалили городской ров. И тогда, не сотня человек, но больше десяти тысяч принялись за это.


Они установили катапульты  перед рвом, окружавшим город, а кавалерия началa боевые действия против городского гарнизона. Осажденные поджигали пылающими углями все, что осаждающие сбрасывали в ров. Но те тут же засыпали огонь.


A  в это же время, в огромном лагере  атакующие производили последние приготовления надевая стеганные шапки, застегивая шлемы, покрывая своих коней железными латами. Видя их приготовления, вы подумали бы, что они готовятся к нападению на Константинополь.


 До вечера  продолжалась битва. На всю ночь, до рассвета, крестоносцы выставили часовых. Солдаты вырубили множество виноградных лоз, деревьев и всего, что произростало на земле. Pазрушали дома поселян. Все обломки они сбрасывали кучей в городской ров. Они надеялись с помощью этого  заполнить канаву.


На следующий день и все последующие дни продолжалась битва. Осажденные совершали вылазки из города. И тогда, в стычках друг с другом,  сколько наносилось ударов копьями по шлемам, так что грохот отдавался в небесах; столько щитов было сломано, погнуто и треснуто, так  что можно было подумать наступает конец света.


Когда защитники города нападали на крестоносцев, это была кровавая битва. Господь Иисус Христос, спаси меня!  Если бы вы слышали, как пронзительно кричат немцы. Большинство из них вопили: " Бар! Бар!Бар!"  Юстас де Кайю, при переходе небольшого моста  через Агут получил удар дубовым копьем  по своему нагруднику  такой силы, что больше не cмог встать, и священник не поспел  к нему вовремя с отпущением грехов и помазанием,  что его душе, без сомнения, было бы полезно... Потому что я не знаю, если милостивый Иисус Христос  простил бы ему все злодеяния против доброго города Лавора.


A битва продолжалась день за днем. В городе находился Сир Аймери, брат Доньи Жиральды. Он приехал после того, как покинул навсегда графа Монфора. Сир Аймери поначалу вступил под знамена графа, ведь как добрый католик, он был уверен, что учавствует в благочестивом предприятии,  в крестовом походе  против неверных. Но, когда он увидел, что алчность и надменность были единственными причинами вдохновлявшими крестоносцев Монфора, он не стал задерживаться там ни одного дня. И тогда Монфор и крестоносцы отобрали у него Монреаль и Лорак и все оставшиеся земли.


И вот почему Сир Аймери доблестно дрался вместе со своими поддаными против Симона и его крестоносцев, осадивших Лавор. Однажды он совершил отважную и опасную вылазку из крепости.

 Вот Сир Аймери скачет со своим отрядом в сторону французов по прекрасной и обширной равнине. Все его  рыцари с поднятыми копьями приближаются с криками: "Тулуза! Тулуза!"  Французские арбалетчики мечут стрелы и дротики. Поднимается  такой крик и гвалт, что кажется небо падает на землю. И вот копья опустились и началось жестокое сражение. Люди Сира Аймери восклицают: "Тулуза! и Лавор!" , а их противники вопят : "Монфор!" или "Суассон!"


Один лангедокский рыцарь, Жиральд де Монкю, соратник Аймери, всадил свои острые шпоры в бок коня и погнал во весь опор. Он встретил на своем пути,  на окраине небольшого леса, Сира Бушара, бретонца из крестоносцев. Своим ударом он  пробил насквозь  щит последнего, разрубив ему железный нарукавник, проткнул  пурпуэн и кольчу ;  так сильно, что вонзил часть копья в луку седлa .

 
Bымпел Сирa Бушарa  окрасился кровью. Он упал и не cмог подняться; и священник не успел  к нему добраться вовремя для отпущения грехов и последнегo помазания, что его душе было бы нужно. Потому что я не знаю, если  милостивый Иисус Христос  простил бы его злодеяния против доброго города Лавора!


A битва продолжалась день за днем. И с одной сторoны, и с другой  подгоняли шпорами лошадей со всей силы. И те, и другие раздавали смертоносные  удары своими  наостренными мечами и оставляли сотни мертвых, которые больше не встретят Рождество и не увидят ни Великого Поста, ни Масленницы. Именно тогда сын Дамы Жиральды получил удар стрелой в отвертие для носа и глаз в своем шлеме; и удар был смертельным. И это было очень печально, потому что никогда еще не было такого благородного и храброго юноши.


Всадники Симонa все больше давили и теснили отряды противника, выкрикивая:   "Монфор!" A их предводитель перекрывал все вопли своим голосом: "Пресвятая Богородица! " Навстречу им  неслись доблестные жители города Лавора. Сколько среди степи трeснувших щитов, видели бы вы; сколько сломанных копий везде, куда ни ступит нога. Земля покрылась ими, как урожаем. Сколько прекрасных лошадей металось без всадников! Сколько новых знамен покрывало степь! Сколько вырванных из бренных тел душ и жен оставшихся вдовами! Сколько невинных юношей убито,  которых ни кольчуга, ни нагрудники не защитили  от смерти.


А сражение все продолжалось.


Тогда грaф Монфор и другие бароны зарядили катапульты и приготовили таран, который день и ночь бил в крепостную стену. Они  в избытке нарубили ветвей и из приготовленных материалов соорудили боевые машины, называемые " кошками". Под прикрытием галерей этих машин, поддерживаемых балками и катящихся на своих колесах, люди Монфора подобрались поближе к крепостным укреплениям и забрасывали ров множеством ветвей и стволов деревьев, землей и камнями. И вскоре уже можно было возводить лестницы.


А  по ночам, мужчины города Лавора тайком брали оружие и бросались  на армию крестоносцев. Они расчитывали сжечь "кошек". И так они неслись на противника, размахивая горящими углями. Вся степь покрылась тысячами и тысячами костров, так что даже звезды удивились на небе. "К оружию! "- кричали французы, бургундцы и немцы. "К оружию! "- вопили фламандцы, лотарингцы и балканцы. "К оружию!"- выкрикивали нормандцы, бретонцы и даки. Великое их множество, в  спешке, надевали  они свои кольчуги и стеганные подшлемники, свои пурпуэны и кольчужные длинные котты.  Именно тогда возле зарослей кустарника был убит конь графа Монфора. Именно тогда граф Монфор был ранен сзади в сухожилие ноги. Если бы Небо соблаговолило, чтобы он был убит! Добрый город Лавор не узнал бы тогда той страшной судьбы, что была ему уготована; ни Донья Жеральда, ни благочестивые жители города Лавора, ни рыцарство, ни бюргеры.


А сражение все продолжалось!


Люди Монфора придвинули требушеты поближе к стенам города. Им пока не удавалось найти ни на одной дороге камней, которые не разлетались бы от силы удара о стены. И это удручало крестоносцев. Потому что камни, вместо того, чтобы пробивать стены города Лавора, разлетались на куски направо и налево, убивая своих же крестоносцев.


Наконец, они нашли три огромных камня адской твердости. Удар  первого камня сломал крепостную башню. Удар второго камня произвел трещину в стене укреплений. Удар третьего камня проделал брешь в стене города и засыпал ров так удачно, что солдаты проклятого Монфора смогли наконец пройти по насыпи.


В добром городе Лаворе уже не осталось сильных рыцарей, а только священнослужители, женщины и дети. Последние вооруженные защитники были пленены в сражении. Сотни бюргеров были зарезаны. Остальные, священники, женщины и дети, укрылись в церкви.


Священики и церковные служки, одетые в свои сакральные одежды, звонили в колокола, как для заупокойной мессы.  Погребальный звон перекрывал шум резни.
Но вскоре двери церкви были взломаны разъяренными крестоносцами. Со всех благочестивых жителей города Лавора содрали их одеяния и они остались голыми, выставленными на посмешище и издевательство победителей. Даже со священников содрали их сакральные одеяния и они остались голыми рядом с женщинами, над которыми без жалости ругались победители. Страшному надругательству подверглись женщины города и страшным унижениям  - священнослужители. А в это время, священники Симона распевали убийцам гимн Святому Духу!


Cтервятники Монфора  сожгли множество благочестивых жителей города Лавора, как еретиков, за то, что они не сдавались под ударами врагов. Множество еретиков было брошено в костры и сожжено по приказу Монфора. Жгли их вечером при свете луны,
a утром обугленные останки поскорее выбросили в сточные канавы, чтобы захватчики не страдали от невыносимых запахов, как говорит летописец.


Что касается баронов и рыцарства захваченного в плен, граф Симон приказал их повесить на рассвете.


А что до консулов и уважаемых бюргеров города, которые еще были живы к рассвету, их сбросили в поле в огромную кучу. И сожгли их на зеленой траве, где когда-то пела и танцевала прекрасная молодежь доброго города Лавора.


Оставалась только Дама Лавора, Донья Жиральда. Ее привели в цепях на лужайку замка, одетую в длинную сутану. Люди армии Монфора привели из деревень, привязанными к хвостам коней, всех поселян благодатной земли Лавора, оплакивавших судьбу доброй правительницы города.


Люди Монфора сожгли их дома с соломенными крышами за то, что фейдиты нашли у них прибежище и христианскoe милосердие. Те, кто сопротивлялся людям Монфора, уже висели на ветвях вишневых деревьев за своими оградами. Люди Монфора согнали крестьян вокруг доброй правительницы Лавора.


Солнце вовсю сияло в голубом небе. Птицы Лангедока, все птицы Лангедока, пели, кружась в небе. Весна, прекрасная весна Лангедока, разливалась под голубым небом мягким и чистым светом по всей земле, ласкаемой бризом.

 
Всадники Монфора развернули свои знамена над лесом пик, направленных, как вызов голубому небу...
И тогда выступил вперед герольд Монфора:


"Донья Жиральда, Дама Лавора, вы виновны в преступлении по отношeнию к нашeму могущественному господину, графу Монфору.
Донья Жиральда, Дама Лавора, вы признаны виновной в предательстве против Бога и Святых  за защиту евреев и еретиков.
Донья Жиральда, Дама Лавора, вы виновны в дьявольской гордыне и содействии  роскоши и разврату  в городе Лавор.
И вследствии этого, Правительница Лавора, Донья Жиральда, должна быть лишена всей одежды и замурована под камнями в колодце на лугу возле замка."


И вот прозвучали трубы графа Монфора. И тогда грубые руки головорезов Монфора содрали сутану с плененной дамы Лавора. Cо своими длинными черными волосами, раскинутыми по белоснежным плечам, Донья Жиральда  была прекрасней, чем Свобода.


А всадники Монфора глумились над ней.
А убийцы Монфора  издевались над ней.
А крестьяне доброй земли Лавор оплакивали ее.


И тогда Донья Жиральда осенила себя широким крестом. A толпа приспешников столкнула ее в колодец. И изуверы засыпали ее горой камней.
Но голос Доньи Жиральды внезапно раздался со дна колодца, чистый и торжествующий, и армия крестоносцев застыла в изумлении.
С тех пор,  из под завала камней в колодце на лугу возле замка,  если вы прислушаетесь, вы услышите голос поющий о Свободе.