Крошится мрамор, ч. 2

часть 2

Геворкянц улизнула, оставив неотвязный запах розового масла и табака. А Неквас проследовал к окну, желая проветрить помещение. Внизу он опять увидел солдат, которые, не докопав, засыпали канаву. «Что же  в самом деле  - какой-то бездонный колодец времен.  Точно как во всём государстве. А где дух истории? Эпоха титанов?». И канава представилась ему заброшенной штольней, где в мантии земли запутались последние души, и кромешная тьма гонит их глубже, в дебри мутаций. Под плач, реквием, скорбь, адские стоны.

Голос Зои Евсеевны пронял его:

- Николай Евграфович, щуку брать будете?   

Магия странного видения отпустила. Предметы определились. Цветы бреда, возникшие в голове, померкли в подполье сознания.

Вместо того чтобы обнимать таврическую дочь, Зоя Евсеевна прижимала к груди рыбину в прозрачном пакете:

- Бегом! На втором этаже, возле буфета, задаром.

- А колбаса не предвидится?

- Тушить, жарить, мариновать! А лучше всего - отварная кусочками, - затараторила Зоя Евсеевна и, махнув рукой, убралась.

- А я вообще не люблю рыбу, в рот не беру, - заявила сменившая ее Парафинова. - Меня от рыбы тошнит.

– Напрасно. Любой гурман мечтает об осетрине на вертеле.

Дверь распахнулась, и две новые рыбины стараниями  той же Зои Евсеевны прошли путь к подоконнику.

 - Сегодня я пятьсот двадцать семь раз переписала на карточки одну и ту же фамилию: САНКАРАНАРАВАРАГАНАН старший, К.Р.Д. - это же чистейший идиотизм! 

- Прекрасно. И что?

- Если эти пятьсот двадцать семь раз помножить на три месяца, которые  у вас работаю, получится астрономическая цифра.

Зоя Евсеевна, затолкав рыб,  хлопнула себя по лбу (возможно, таврическая дочь дала о себе знать) и умчалась как на пожар. А Квасов опять попал под обстрел Парафиновой:

- Я, к вашему сведению, университет окончила! Меня в аспирантуру прочили. У меня в дипломе инженер-программист написано. 

«А зачем, собственно, она пришла? Беспардонная,  - подумал Неквас. - Настырная какая. Только от дел отвлекает. Вот и отчет ни с места».

- Или давайте настоящую работу, или я ухожу!

Шестеренки в голове Квасова, заскочившие, было, одна за другую, пошли как по маслу.

- Запомните, мечта, воплощаясь, становится заурядным событием. Давайте заключим гуманитарное соглашение...

Парафинова завела глаза, как будто её донимала  зубная боль и  сил нет терпеть. А Неквас, оседлав «гуманитарное соглашение», дал ход  «экзистенциям». 

Телефонный звонок врезался в монолог. Конечно, если бы звонил Иван Иванович... Или его заместитель Тельман Абселямович... На худой конец, бывший парторг Анжелика Ильинична Малкина... Так нет, всё та же пошлая жизнь лезла в телефонную трубку. Теперь уже в виде дешевого мыла с точным указанием координат: третий этаж, возле туалета.

- Да из этого мыла, - заорал Неквас, - у меня внучка пирамиды возводит!

А вокруг всё шумело, сотрясалось,  сметало,  устремленное на взятие третьего этажа. Непонятная дворняжка, возникнув из темноты, лаем фиксировала пробегающих: сначала активисток-общественниц, затем бывших отличниц системы политпросвещения, следом привилегированных ветеранов, далее директорскую фаворитку Татьяну Александровну Барк, самую подкованную институтскую даму, которую в народе звали «тетя Лошадь», потом рядовых научных сотрудников и, наконец, весь коллектив купальщиц, ведомый по старой памяти Малкиной А.И.

Шум привел в чувство рыб, одна из них вильнула хвостом и ляпнулась на пол. В эту минуту поблизости что-то грохнулось; стены, полы, потолки опять задрожали, шторки цвета саранчи взметнулись. А в коридоре яростная картинная труженица, которую не могла накренить никакая сила, на сей раз сдалась и легла на бок с тракторами-комбайнами, обнаружив под собой маленькую тайну - незаконнорожденное окно, забитое кирпичами. Труха и пыль сыпались из него.

Только Парафинова как сфинкс, чёрт побери, пребывала.

- Да будет вам известно, милейшая, - сказал Квасов, - что инженер с университетским образованием счастлив, если ему удается устроиться в фирму по мытью окон. Представьте, счастлив даже доктор наук.

- Да что мне за дело до разных безбашенных! Пусть хоть на голове ходят. Я   специалист по точной механике и будьте любезны, предоставить мне то, что положено.

«А может, она ненормальная? - подумал Неквас, обратив внимание на странный блеск в глазах подчинен¬ной. - Определенно, ненормальная. У нее даже губы дергаются».

- Да где же я вам возьму? - спросил он осторожно.
      
Парафинова опять подскочила, как будто взялась достать головой Менделеева:


- А я знаю где! Знаю! Я взорву ваше поганое болото, вот где! Со мной так, и я так! Пусть полюбуются, что тут творится. «Свобода, эманация, пертурбация»! А пользуются самым настоящим рабским трудом. Пятьсот двадцать семь раз! Вот сегодня же приведу корреспондентов и сделаю заявление о голодовке.

У Квасова потемнело в глазах. Он представил Парафинову, окопавшуюся у всех на виду, и милый сердцу коридор с безмятежными котятами, по которому ковыляли последние ноги последней представительницы золотого века науки, заслуженного ветерана, отличника министерства культуры, старейшины архивного дела, члена нескольких обществ Ариадны Игнатьевны Коловратской, сделался адом, где это чудовище ставит палатку.

- Даже не голодовку, - кричала Парафинова в полном запале, - я вас так проучу - не обрадуетесь! Какие-то паршивые карточки. Я не для того окончила университет. Завтра же... - она сделала паузу и так посмотрела, что просто могла съесть одними глазами, - вот завтра принесу бензин и устрою... самосожжение!

Произнесши, она так и осталась с открытым ртом. А Неквас, наоборот, услыхав «завтра», несколько отошел, и самосожжение ему как-то не показалось. Голодовка даже больше произвела впечатления. А уж голодовка и самосожжение - что-то не то... Словом, Квасов  почувствовал облегчение и даже расположение к прострациям. Но прежде он дал себе время успокоиться, привести в порядок сердце, пульс. Всё-таки голодовками не бросаются, особенно если знаешь, что самых элементарных вычислительных машин в институте нет, не говоря уж о компьютерах, электронном мозге эт сэтэра. Зря только здоровье загубит. Тут обыкновенных мозгов не хватает с таким, знаете ли, обычным серым веществом. Шутка ли, на сорок шестом месте по интеллекту.  А собственно, что Парафиновой нужно? Как будто уже договорились - голодовка, самосожжение... Пора бы и честь знать... Ах да! Неквас посмотрел на карандаш, лежащий на чистом листе, на сфинкса, застывшего в мраморном ожидании... Конечно же, он искал донора!

И вот, когда Квасова осенило, в дверь просунулась физиономия, сильно смахивающая на репу, раздобревшую в перегное.

- Зои Евсеевны нету, что ли? - пропела репа, продвигая туловище и обнаруживаясь в полном объеме перед носом начальника. - Тогда вы, Николай Евграфович, укажите. Нету никакой возможности совладать. Держится на честном слове. Или польта, или не знаю... Всё-таки работа вредная. Штукатурка как есть вся на мне. А то, как надо, так Катерина Иванна, Катерина Иванна, а как духовое мыло или заграничное чего... Сами спустились бы в гардероб.

- Вас приезжий из Заполярья ищет, - сказала Парафинова мрачно. – Второй час пальто не дождется.

- Так как же, Николай Евграфович, можете иметь уважение?.. Или пускай как хотят... И у меня самолюбие... Да там и портрет оборвался... Звон-то слыхали?.. Разве так прибивают? Это же срамота... Один крюк остался. Или теперь стиральным порошком мыться?..

Неквас вперился в гардеробщицу, словно в запредельное что-то. Она кликнула:

- Евграфыч, акстись! Херувим оглоушный!

Очнувшись, он увидел, что репа потеснилась каким-то воздушным существом с беленькой челкой и тоненьким голоском:

- Меня Зоя Евсеевна прислала. Записаться на кровь.

Во-о-о-н! - закричал Неквас. - Какая кровь?.. Нет у меня никакой крови! Всю высосали. Один крюк остался - повеситься. А компьютеры ваши нераспакованные! Гниют во дворе. Проклятые кровопийцы. На сорок шестом месте по интеллекту! После племени папуасов!.. Сан-кара-нара-вара... - и еще какие-то латинские слова, среди коих преобладало «ничто».