Эксклюзив

               
В этом рассказе описывается история, произошедшая с игрушечницей Пелагеей. Только не с той Пелагеей, что оборонялась от волка игрушками в стародавние времена, об этом вы читали, речь идёт о другой Пелагее. Та была Андрияновна, а эта Ивановна. А вообще-то они родственницы. Муж Пелагеи Ивановны родной брат Пелагеи Андрияновны. Пелагея Андрияновна лепила, а потом продавала игрушки на «Сенном» и «Пешке», а Пелагея Ивановна лепила и продавала на «Шарике» и «Стадионе Волга» в Заводском районе, в самое что ни на есть перестроечное время, то есть, что гораздо позже, чем Пелагея Андрияновна. Вот и вся разница. История же, которую поведала Пелагея Ивановна, так и просится в книгу. В общем, дело на первый взгляд, может показаться пустяковым, только не для Пелагеи Ивановны. Такого поворота она в своей игрушечной практике не ожидала. Сейчас подобные взгляды не новость, а вот тогда-а!.. В общем, обо всём по порядку.

День погожий. Светло. Солнца нет, а так ярко, насыщенно, будто всё окружающее: деревья, дома, столбы, изгороди сами производят диковинный золотистый, похожий на подсолнечное масло, свет. Он каплет отовсюду, откуда, только можно. Этот свет издают даже вчерашние лужи. Все эти новомодные купеческие лабазы, сделанные из современных материалов, холлы и витрины зазывно светятся, источая теплоту и свежесть.

Люди идут по толкучему базарному проходу румяные от тонкой осенней прохлады, которая не заставляет человека кутаться, а наоборот, прохожий с радостью подставляет под свежесть утра свои щёки и грудь, распахнув, невесть для чего, наброшенную куртку. Один пожилой чудак в малиновой ветровке остановился, задрал неестественно голову к верху и, оторопев, смотрит в раскинувшуюся над головой янтарную вечность. Свалилась у чудака шапка, растрепались редкие волосы, а он и не замечает, поднял шапку, смеётся во весь рот, а во рту три зуба в разрядку, доволен, будто только отошёл от причастия.

Небо светло и прозрачно до такой степени, что хорошо просматривается тысячевёрстное пространство над головой и видно не только луну, но и ближайшие звёзды, которые от любопытства приблизились к земле, чтобы, рассмотреть эту чудную планету-крошку, в северной части которой творится что-то интересное и непонятное даже для их миллионолетнего разума. Великолепно, чудно, невыразимо. Невыразимы эти торговые ряды, невыразим воздух, невыразимо пространство и хочется верить и любить эту страну, этих людей, проникнувшись гордостью за их прошлое, настоящее и будущее. Да-да, вы не ослышались, и настоящее тоже, ибо только русская воля и гениальное необоримое терпение смешало все ближние и дальние планы «всех любящих русский народ»; и будущее тоже, потому как без России нет у земли будущего, ни хорошего, ни плохого, ибо закоснеет человечество, заплутается в мирозданье и не будет светильника среди народов, который бы указывал им нужное направление. Э-ге-гей!!!..., чудак! Смотри в небо, наблюдай безбрежную высь, ищи ответ на вечные вопросы, удивляйся и радуйся, и пусть валится с твоей головы шапка, потому как ты это можешь. Всё прейдёт, всё изменится и только останется прежней русская душа и русский дух, носящийся на необозримом земном пространстве севера евразийской суши. Так это есть, так это будет и впредь на все времена.
 

На базаре «Стадион «Волга», у прохода, что тянется до самого железнодорожного моста, маленький столик. За ним, не смотря на погожесть дня, стоит тепло одетая Пелагея. Знакомые продавцы весело переговариваются, рассказывая последние базарные новости. На столике глиняные игрушки, а рядом со столиком – горшочки для цветов. Горшочки стоят прямо на земле. Народ движется, покупатели подходят и отходят, унося с собой: кто горшочек, кто игрушку, а кто подходит просто так, поглазеть. Такого человека видно издалека, у Пелагеи глаз намётанный, она относится к таким покупателям терпимо: – «Сам не купит – так людям расскажет, что видел. Людская молва для продажи многое значит, от этого тоже прибыток».

Пелагея всегда с удовольствием рассказывает интересующимся про игрушку, про горшки. Говорит обычно, не торопясь, со знанием дела и люди понимают, что за стойкой стоит профессионал, а не перекупщик.
– Игрушки - то из местной глины? – вопрошает очередной покупатель, мужчина лет сорока с окладистой  бородкой с проседью. Это «дока». Он всё знает и обо всём имеет своё собственное мнение.
– Конечно из местной.
– А как же известь? Местная глина этим грешит… – пытается подловить игрушечницу знаток.

– Для «сушки», что без обжига делается, известь только на пользу…
– Я не о «сушке», – парирует дока. – Обжиг - то проблемный, факт.
– «Не хочешь – не бери. – Урезонивает покупателя соседка справа, Люба, полногрудая женщина в очках с добродушным круглым лицом. – Подойдут, а ты ему ещё и лекцию должна прочитать, что за народ?.. Покупай. Вон, какие игрушки красивые! Нигде таких не найдёшь…
– Эксклюзив, я не спорю, а всё же…, как с известью справляетесь, если вы, конечно, понимаете, о чём я говорю? – А сам так испытующе смотрит, пытаясь уловить в лице Пелагеи оттенки тревоги или смущения.

– Вы о белых сосульках что ли? – уточняет та.
– По-вашему сосульки, а по-научному кальций… – поучительно сказал дока.
– Сын мельницу сделал, на ней глину в пыль размалываем. Так даже лучше получается. Размолотая в глине известь, придаёт черепку пористость, от этого краска лучше держится.
– А вы, бабушка, действительно профессионал, – уже миролюбиво, переменив тон, уважительно проговорил мужчина. – На такой вопрос только узкий специалист ответить может. Теперь верю, что вы не из этих, – и он многозначительно поднял вверх палец.

Дока тут же купил глиняного двухгорбого верблюда и прокомментировал: «Я из-за Волги приехал. У нас этой живности до недавнего времени было пропасть, а теперь редкий и, можно даже сказать, исчезающий вид». Он сунул игрушку в карман и, поблагодарив Пелагею, тут же смешался с толпой прохожих.
– Экзамены устроить решил,– покачала вслед доке головой Люба, – доцент выискался. А ты ему Полюшка, раз и – разевай рот шире. – Она весело засмеялась. – Нечего им секреты рассказывать… пусть сами попачкаются, если интересно.
Замолчали.

После небольшого затишья около столика к игрушкам подошли два молодых, высоких, модно одетых парня. Один плотный, кучерявый с длинными белёсыми бакенбардами, крепыш лет двадцати пяти, другой казался гораздо моложе с тонкими чертами лица интеллигента с ещё ни разу не бритыми усиками и папиросой во рту.
– Трофим! Как раз то, чего ты искал, – кивнул на игрушки крепыш.
– Может быть, может быть, – проговорил, тот, кого назвали Трофимом. При этом он не вынул папиросу из рта, а только загнал её языком в угол, затем присел около столика и стал внимательно рассматривать его содержимое.

После непродолжительного рассматривания, он вдруг проговорил раздумчиво, медленно произнося слова, говоря более для себя, нежели для окружающих:
– Нет, никогда не появится в России новая игрушка…, ни-ко-гда… так и будем лепить старину… . Нравится нашим людишкам в лаптях ходить…, ой! нра-вит-ся-я.
– Интересно, что ты понимаешь под новой игрушкой? Объясни бабульке, она может быть её и сварганит во временном промежутке между выпечкой блинов и пирогов, – мягко улыбаясь, сыронизировал крепыш и вполголоса хохотнул.
– Помолчи, Макс, – процедил Трофим сквозь зубы. – Не слепит,– подытожил он, затягиваясь папиросой. – Новая игрушка нашим бабкам не по зубам, видение не то.

– Этому, Троша, учить надо, – вставил крепыш.– Откуда оно появится. По телевизору, поди, только Зыкину смотрят.
– Много её напоказывали. – Вставила Люба. – Одни хварыздалки по сцене бегают, – и с видом знатока медийного пространства замолчала. Кто такие «хварыздалки» она не объяснила. На фоне недоговорённостей, создалась тягомотная пауза. Трофим ещё немного покопался в игрушках и сказал, обращаясь к товарищу:

– Ты, Макс, прав. Появится этому видению неоткуда. Но и это, мой друг, неплохо, если чуть осовременить. Ты как на этот счёт?
Макс придвинулся поближе к прилавку, взял в руки глиняную бабу в косынке, что торгует калачами, повертел в пальцах, многозначительно почмокал губами, вывернув в глубокомыслии нижнюю губу так, что она, заехав на верхнюю, капризно оттопырилась, проговорил:
– Ну, если орало сделать побольше и покруглей, одежонку пофартовее, губы налепить потолще, да накрасить их поярче, попу чтоб отклячила, да одну ножку этак игриво подняла, каблучком к пояснице, а-а? Что скажешь?
– Не хохми, – буркнул Трофим.

«Искусствовед что ли?», подумала Пелагея, глядя на задумчивое лицо Трофима, на его длинные тонкие пальцы и спадающие на лицо волосы.
– А ты, Троха, объясни, чего тебе надо?– проговорил крепыш. – Наш народ смекалистый, быстро схватит и выдаст, ты на этот счёт не сумлевайся.
Макс при этом особо нарочито произнёс последнее слово.

Трофим отрицательно покачал головой. Он продолжал рассматривать фигурки, поочерёдно беря их со стола, то рассматривая их через очки, то поднимая очки на лоб и отводя игрушку на вытянутую руку и всматриваясь.
 – Н-да…. Забавно, но не то, – произносил он глубокомысленно  отдельные слова и фразы. – Эксклюзив, конечно, и ничего больше… Этого недостаточно, шарм есть, но не тот, философии в них не хватает, философии…
– Какого тебе рожна надо? – занервничал товарищ, – безделушки они и есть безделушки. Ты что, в них решил увидеть сакральный смысл бытия? Подгон не тот. Наш народ кроме глупых баранов ничего путного сделать не может, это факт,– и опять тихо хохотнул.

– Да нет, не безделушки это, Макс, не без-де-луш-ки… – опять медленно и тихо проговорил Трофим и, помолчав, добавил. – Столько лет безраздельного господства и на земле, и в воздухе, как говорят военные, и на тебе…, не привилось. На разных веточках привилось, а на стволе, нет.
– А ты был уверен, что она исчезла? Ты желаешь, чтоб её не было?.. – быстро и нервно заговорил крепыш. – Нет ничего проще – скупи у этой бабки игрушки на десятилетие вперёд, и вопрос исчерпан, – и он опять самодовольно хохотнул.

– Дурак, ты, Макс, прости за грубость. Меня заботит, отчего новая игрушка не появилась, а не почему эта не исчезла, – проговорил Трофим не смотря на товарища, и продолжая внимательно вглядываться в игрушку. Он смотрел так, будто это были не глиняный барашек, дородная хозяйка с ведром молока и не калачница, сделанные три дня назад, а находка с тысячелетним прошлым. – Если желаешь знать, подобными изделиями определяется пульс народного организма, оценивается его самосознание и историческое самочувствие.

– Для этого надо спрашивать политологов и врачей, а не рассматривать глину на базаре, – парировал крепыш. Трофим саркастически улыбнулся. – Только ты, Троха, сам себя обманываешь, – продолжил Макс. – Ты же прекрасно понимаешь, что пока существует ЭТО – не придёт ТО, место занято. Для того, чтоб новое пришло – этого на прилавке не должно быть…
Он специально сделал упор на слова ЭТО и ТО.

– А оно, Макс, есть. Понимаешь, есть… Все магазины продвинутой игрушкой завалены… а оно не исчезает, даже не мутирует… Стоит  здесь себе на прилавке в рядах и жизни радуется… Вот она и по-бе-да. Не победа это, а фига в кармане, которую народ держит…


Пелагея не особо прислушивалась к разговору этих покупателей. На её веку всякое было. Бывало, и раскритикуют товар, чтоб цену сбить, а под конец купят. Так и эти, пусть бормочут про эксклюзивы и прочее, это её, Пелагеи, не касается. А касается её то, что коммунальные платить надо, а денег всё-ничего, вот она и старается. Потом внучатам тоже подарки какие-никакие купить надо. Для детей подарки – первое дело. Без подарков никак нельзя. А лепить что?.. лепить она привычная, хотя дело и не слишком спорое. Тут тебе и глины привезти надо, и просушить, и намять, и прочее…

Торговля тоже неплохо идёт, не перевелись ещё ценители её искусства. А что до философии, то она у неё самая простая – лепи доброе, светлое, чтоб, глядя на игрушку, душа отдыхала, а там, как Бог даст, так и будет. И ещё она верила в то, что  каждая добрая, хорошая игрушка сродни иконке, потому как о добром печётся, в добре наставляет и на великое человеческое предназначение ум-разум наталкивает. Не зря её сосед, дядя Гриша, как не придёт к ней в дом за чем- нибудь, так  домой сразу торопится. А почему? Однажды он ей так и брякнул: «Ты меня, Пелагея, извини, перед твоими игрушками находиться как-то неловко. Вроде как в душу смотрят и жалеют душу мою непутёвую. Лутче б в рожу мне плюнули, иль укорили…, а они жалеют, участие к моей дрянной жизни выказывают. А я жалости не терплю, сама знаешь. Уж лутче по зубам и за пьянку мою, и за прочее».

Неплохой был Григорий мужик, пил только, а совести до конца не пропил, игрушек, вишь ли, стеснялся. Матершинник правда был, а при женщинах и детях не ругался. Это Пелагея ему в большую заслугу ставила, потому как в семье её отца Ивана Андреевича и матери, тоже Пелагеи Ивановны, никто чёрных слов не употреблял, да и свёкор этим не грешил. Знала Пелагея и то, что пред тем, как игрушку лепить – надо помолиться, а когда лепишь, чтоб никакая скверная мысль твою голову не посещала, потому как это всё ребятишкам передаётся, вот такое игрушечное правило. Надо чтоб детям передавались добрые мысли и добрые чувства. Если при таких настроениях, да с молитвой игрушку лепишь, то от такой игрушки и отдача соответствующая будет. И в этом Пелагея ни один раз убеждалась.

Однажды неподалёку от её столика ребёнок у родителей закапризничал, упал, стал по земле кататься. Они ему и игрушки, и конфеты, и строгостью хотят взять, а он, знай, кричит на весь базар и ни на что не реагирует. Пришлось Пелагее взять глиняную игрушку и подойти к малышу. Через минуту ребёнка как подменили, куда и слёзы делись, щёчки порозовели, игрушку держит обеими ручонками, улыбается и этак, по-детски, с ней разговаривает, лопочет. Родители молодые, дивуются. А что там дивоваться, ребёнок лучше их знает, что ему ближе и милее. Тут, какую игрушку, станком сделанную, не дай, всё не то, хоть самую наикрасивейшую. Родители мальчика потом к Пелагее подходили и удивлённые рассказывли, что их Витеньке какую игрушку не дай, всё на пол дня хватает Он её или забросит, или разобьёт, а эту, вроде, по всем законам физики должен давно разбить, а она всё целая и на месте. Про другие, разбитые им, игрушки даже и не вспоминает, а тут краска чуть отколупнулась, заставил отца подкрасить и вообще с ней не расстаётся – он в постели – и глиняшка под боком. Вот такая была история.
«Что-то долго мои покупатели выбирают,– мелькнуло в голове у Пелагеи. – Толи разборчивые да привередливые попались, толи себе на уме с горошком?
– А вы не могли бы показать ещё чего-нибудь, – обратился  к Пелагее Трофим.
– А чего ещё показывать? – спросила недоумённо игрушечница, – других не делаем.

– Однако ж, посмотрите, а вдруг, что к душе выищится, – поддержал товарища крепыш. – Вдруг на дне этого коробка философский камень окажется?
– Какой… какой… камень? – Пелагея занервничала, обиженно пододвинула к себе коробку с игрушками, стала шарить внутри. – Никаких камней не держим, ни в коробке, ни за пазухой. –  Хотя ей покупатели не нравились, но других пока не было, а тут, глядишь, чего-нибудь, да возьмут. Внутреннее чутьё ей подсказывало, что этот покупатель не её покупатель, чужой. Вон про какую-то новую игрушку толкуют. Видела она у внучки эти новые – так, срамота одна, «ни для духа, ни для брюха». Немного погодя она вытащила из коробка несколько изделий. Тот, что с усиками смотрит, но не уходит, медлит, ждёт, когда Пелагея ещё чего из короба вытащит.

– Нету боле, – проговорила Пелагея, – машинально вытаскивая из коробка оставшиеся игрушки. Она даже не посмотрела, что вытащила, но увидела, как лицо у «искусствоведа», наблюдавшего за её действиями, сразу вытянулось, глаза просияли и всё его существо, выразило недоумение и восторг. Он взял прямо из Пелагеиных рук игрушку, не дав поставить её на стол и стал вертеть перед лицом приговаривая: «Это то, что надо… умеют же, когда захотят… Вот тебе и русская сиволапость, вот тебе и бабка с термоядерным прошлым… а!!  Макс!.. Макс!!.. Гляди чего!?… а… да гляди  скотина ты рыжая, – воскликнул он от переполнившего его чувства изумления и восторга, а не для того, чтобы обругать товарища.

Пелагея посмотрела и ахнула – в руках Трофима она увидела зайчонка, которого она собственноручно собиралась отправить в бой и брак, да не отправила. Только, как он оказался в коробке, она объяснить не могла. «Видно впопыхах сунула, когда на базар собиралась, – подумала Пелагея и щёки её стыдливо зарделись. – Искусствовед небось, специально изумляется, чтоб её в неудобное положение поставить». Она уже хотела сказать, что это брак, что игрушка случайно попала в коробку. Только она ничего не сказала. Руки Пелагеи стали подрагивать то - ли  от волнения, то - ли от ворохнувшегося в груди стыда. Такого с ней ещё не случалось. Покойный свёкор говорил, что если игрушка самому не нравится и если у двух одинаково слепленных не находится отличий – это брак. У каждой игрушки, как и у людей должен быть свой характер, а он передаётся через взгляд, мимику и так далее. И если с точки зрения свёкра подходить, то этого зайца даже браком назвать нельзя. «Сейчас взять и выбросить, – мелькнуло в голове, – неудобно, невесть что подумают, а им, видно, лишь бы посмеяться…»

Заяц, конечно был… Даже слов сразу не подберёшь, чтоб описать. Разве можно подобрать слова к этому через чур загоревшему в пламени изделию. Видно он в горне стоял  не ахти как, вот и свалился в самое пламя. Огонь как бы в насмешку над Пелагеиным трудом учинил такое, что этого зайца даже игрушкой назвать стало нельзя. Скрюченные от жара уши опали и неестественно свалились на одну сторону, выпучившийся правый глаз смотрел зло и надменно. Правый же, наоборот ушёл в глубину, ехидно и насмешливо поблёскивая из - под надбровья, выражая ко всем остальным игрушкам своё презрение. Два передних зуба, которые Пелагея так любовно расположила, и они придавали травоядному самый, что ни на есть, миролюбивый вид, здесь, отслоившись от нижней губы и оттопырившись в стороны, кроваво и воинственно поблёскивали, будто это был вовсе не заяц, а вепрь, у которого на уме только и было – убить и зарезать. Наверное, уже и зарезал с десяток себе подобных и неподобных.  Багровый цвет изделия, палевые с коричневыми подпалинами пятна, грязная с синятой от въевшегося дыма, клочками вспученная спина, подчёркивали в зверушке вардулачную сущность и разное иное непотребство.

 – Трофим смотрел на изделие широко открытыми немного отрешёнными глазами. Его преоткрытый рот отображал восхищение, а образовавшиеся на лбу складки, говорили о глубокомыслии и сосредоточенной работе мозга.
– Клёво…. А ещё такого нет? – явно завистливо проговорил крепыш.
– Так, такой на весь мир один и точно такого нигде и никогда не будет, – проговорила сердито Пелагея.
– Полный отпад, – в восхищении вымолвил Макс, разглядывая вурдулачонка через плечо товарища.
– Среди эксклюзивов - эксклюзив, – выдохнул Трофим и, разогнувшись, весело и довольно сказал: – Берём, – вытащил из-за пазухи бумажник, засунул в него два пальца, не глядя, вытащил зелёную купюру и не дал, а засунул её Пелагеи в нагрудный карман халата. –  Держи бабка. Порадовала. За хорошую работу не жалко. – И бережно положив изделие в добротную кожаную сумку, толкнул дружески товарища в плечо кулаком, сказал: – А ты не верил!.. Бабка-то цивильная… – и они, весело переговариваясь и переталкиваясь плечами, пошли по дорожке.
 

– Чего это они? – спросила с интересом Люба, – покажь.
Пелагея не спеша вытащила из карманчика купюру.
– Ба-а! Так это ж валюта! – Она взяла у Пелагеи купюру и стала зачем-то её рассматривать на просвет. – Не доллар это Поля… не доллар. Я доллары знаю. Может чего всучили?
– «Евро» это, – молвил дворник, отставив в сторону метлу, – не обманули. Так что, Пелагея, можешь домой отправляться.
– Это, Фёдор, почему?
– А потому, дурка баба, он тебе дал столько, что все твои игрушки, а заодно и горшки продашь, а столько не выручишь. Понятно тебе?
– И это что, за одного палёного?! – Удивилась Пелагея.
– За одного, за одного, – подтвердил дворник, – домой иди, ты свой миркендинг сегодня сделала. В следущий раз, ты их всех в огонь засунь, да и поддай жару. Иди, иди, говорю.

– Это как же домой? – встряла в разговор Люба. – Не для одних же денег она всю эту красоту творила. Ты, наверное, Фёдор, не опохмелился, чё несёшь то, уши б не слушали.
А Пелагея стояла и не знала, что ей делать. Радости особой от продажи не было, одно только не проходящее смущение, словно с подворотни ветром обдувало душу. В следующий раз, укладывая игрушки в горн, она особо следила, чтобы изделия на поду стояли устойчиво и прежде чем замазать глиной творило, обязательно ещё раз проверяла, всё ли сделано так, как положено.
                Ноябрь 2011