Детали и образы

Детали и образы

Писатель Илья Ильич Перехватов через скрипучие сени вышел улицу. По инерции посмотрел направо, туда, где возле забора стояла собачья будка. Собака ещё спала. Через тёмный лаз будки было видно ее неподвижные черные лапы, сложенные крестиком, и часть такого же черного хвоста с белым пятном на самом кончике. Небо мутно отсвечивало далекой синевой. С боков оно было занавешено плохо простиранными облаками.
Немного наклонив голову, писатель нырнул под сарай, поднялся по деревянной лестнице на сеновал и скинул корове честь пахучего лета, спрессованного в тюки. Потом поддел лето вилами и, кряхтя, протащил до хлева. Корова посторонилась, пропуская его в хлев и наблюдая за ним со стороны своими большими тёмными, как бы немного сочувствующими глазами. Дав корове сена, Илья Ильич решил почистить у неё навоз. Одна из лепех оказалась очень тяжелой, он разделил ее вилами на две части и бросил в кучу возле окна. Потом посмотрел через перегородку на поросят. Они заволновались, подняли ушастые морды с крохотными глазками, громко захрюкали. Умные глаза поросят смотрели на писателя настороженно и внимательно. Писатель при этом почувствовал себя хищником, выслеживающим добычу, и смущенно отвернулся. Потом принес корове воды, насыпал курицам пшеницы, накормил поросят заварихой и только после этого затопил печь в кочегарке, от которой обогревался весь дом.
Теперь, кажется, все дела по хозяйству были сделаны. Он постоял немного во дворе, опираясь на гладкий черен вил, и пошел к реке. Он делал так каждое утро. Река в утренний час была пустынна. Собственно, от прежней реки сейчас остался только высокий глинистый берег. Вода ушла отсюда года два назад. Сейчас река блестящей лентой огибала небольшой песчаный остров, который долгое время находился на самой ее середине. На прежнем месте реки вначале выросла огромная песчаная коса, потом она стала зарастать ивой и черноталом, а теперь постепенно превращалась в непроходимые заросли. Почему река пошла по новому руслу, писатель толком не понимал, но почему-то надеялся, что когда-нибудь река одумается и вернется обратно. От реки со стороны города осталась небольшая застойная заводь, но и она с каждым годом становилась всё уже, всё мелководнее. 
Глядя на песчаное дно реки, писатель подумал о том, что у него в жизни тоже есть два течения. Одно приносит радости, другое - подтачивает здоровье. Одно созидает и дарит, другое – разрушает и отнимает. «Надо когда-нибудь написать об этом», - подумал он.
Дома его встретила сонная, полная, постаревшая за последнее время жена.
- Чем сегодня будешь заниматься? – спросила она, допивая чай и намереваясь отправиться на работу.
- Что-нибудь по хозяйству, - невпопад ответил он.
- Что?
- Ну, не знаю пока.
- Шел бы уж тогда на рыбалку, - посоветовала она назидательным тоном. – А то усядешься опять за компьютер, как только я уйду, и весь день просидишь. Я знаю.
- Река далеко ушла. До неё шагать да шагать, - с грустью в голосе ответил Илья Ильич, - а то бы пошел.
- Но люди рыбачат и рыбу продают. А ты нигде не работаешь, и рыбачить не ходишь.
Тут она ошибается, Илья Ильич пробовал устроиться на работу. И в колхозе работал, и в школе сторожем, но нигде удержаться не смог. В колхозе денег не платят, как положено, а в школе надо целыми ночами не спать, следить, чтобы бывшие ученики ничего из любимой школы не утащили. Да и заработок в школе такой, что плакать хочется. К тому же после каждой ночной смены у него голова болит и кости ломит, особенно осенью в ноябре. После руководящей работы в районной администрации любая работа сейчас кажется ему слишком мелкой, не достойной его, неинтересной.
Провожая жену на работу, писатель вышел на крыльцо, накинув на плечи выцветшую фуфайку. Жена посмотрела на него с грустью, потом спросила:
- Может, дать тебе денег на конверт?
- Не надо, - ответил он.
- Ну, тогда оставайся с Богом.
- Ладно...
Проводив жену, писатель возвратился в дом, потрогал трубу водяного отопления. Горячая уже. Сходил в кочегарку, подбросил в топку пару березовых поленьев и сел на кресло возле окна. Ноябрь на исходе, а снега всё нет. Деревья за окном, как надгробные изваяния. Дорога в глубоких колеях, на ней лужи по колено. В такие дни время идет медленно, и копится в сердце какая-то странная обида. Кажется, ничего хорошего он в жизни не добился. Всё для людей старался, всё для них. А кто это оценит? Кто спасибо скажет?
Писатель встал с кресла, направился было к столу, на котором всегда стоит его старенький компьютер, но на полдороге остановился. Повернул к стеллажам с книгами и стал рыться в толстой папке для бумаг, где хранятся адреса нужных издательств.  Куда же он отправил свою последнюю рукопись? Сколько времени прошло после этого? Должно быть, много. А ответа всё нет. Через день он ходит за почтой с тайной надеждой, что именно сегодня придет ответ. Иногда ему кажется, что его последняя рукопись - это новое слово в литературе, что за неё в приличном издательстве можно получить хорошие деньги. Но почему-то в последнее время его рукописи никого не интересуют. Может быть, это потому что он не умеет себя подать, не видит важных проблем, пишет горькую правду. А может, настоящая литература сейчас никому не нужна. Вот если бы продать лодку с мотором, сейчас она всё равно ни к чему. Тогда он смог бы доехать до Москвы и показать свои рассказы заинтересованным людям. Особые надежды он возлагал на одного известного писателя из местных. Этот писатель был родом из соседнего села. Высокий, лысый и очень словоохотливый. Печатали его мало, но он был членом редколлегии одного известно московского журнала. Вот только связаться с ним у Ильи Ильича никак не получалось. То адреса не было, то обратиться к нему мешала излишняя скромность.
Когда-то давно - давно, когда Илью Ильича неожиданно приняли в Союз Писателей, он изредка печатался в одной из столичных газет и ежемесячно получал небольшую стипендию из областного бюджета. Деньги были примерно такие же, что ему платили за работу сторожем в школе, но какое было от этого удовлетворение, какая редкая радость в душе. Сейчас всё это вспоминается, как далекий сон. Далекий сладкий сон… И храм, который он начал строить, будучи главой администрации, всё ещё недостроенным стоит, как склеп несбывшейся мечты. Хитрые и безбожные дачники разбирают его по кирпичику тёмными осенними ночами.
Побрившись возле высокого мрачного зеркала в прохладной прихожей, писатель стал одеваться, чтобы дойти до отделения связи. Сегодня среда. В среду как раз привозят почту, а почтальон - знакомый ему человек. Надо поинтересоваться у него насчет письма или бандероли из издательства.
Писатель надел старые вытертые на коленках джинсы, доставшиеся ему от старшего сына, серый китайский свитер с рисунком орла на груди, синюю клетчатую рубаху, ворот которой всегда казался ему великоватым. Потом нашел на вешалке в прихожей черную кожаную куртку, которую сын перестал носить на втором курсе института, потому что она сильно выцвела на спине. Подошел к высокому зеркалу в прихожей. Посмотрел на себя оценивающе. Да, вид у него неважнецкий. Впалые грустные глаза, узкие бледные скулы, тонкая несерьёзная полоска усов над верней губой. Нос излишне длинный, веки почти без ресниц. В общем, писатель остался собой недоволен. Равнодушно вздохнул, надел на голову картуз и вышел на улицу.  Там дул северный ветер. Мутное небо без видимых облаков казалось излишне низким и едва пропускало солнечные лучи. Казалось, что вот-вот наступит вечер, хотя день ещё только-только начинался. Пахло влажной листвой.
До отделения связи писатель дошел довольно быстро. Оно располагалось в длинном брусковом здании на небольшой площади в центре городка. Внутри здания стояло две печи, которые дополнялись двумя железными буржуйками. Возле одной из буржуек писатель приметил знакомого почтальона. Тот пытался засунуть в печь какое-то несуразно большое, сучковатое полено. Увидев писателя, он помахал ему рукой, захлопнул дверцу печи и выпрямился.
- Кажется, для вас что-то есть, - с улыбкой произнес почтальон.
- Неужели! - вырвалось у писателя.
- Письмо, - продолжил почтальон и привычно стал рыться в своей огромной кожаной сумке.
С замирающим сердцем писатель следил за его ловкими руками, перебирающими тонкие стопки газет. Сейчас, вот сейчас он достанет большой белый конверт из какого-нибудь столичного издательства, а там… приглашение к сотрудничеству, просьба поскорее приехать и подписать договор на издание книги. Но почтальон всё никак не мог найти этот красивый большой конверт. Его ловкие руки пробежались по газетам ещё раз, потом замерли на одном месте и неожиданно вытащили на свет божий маленький неприметный конверт с синей печатью вместо марки. Писатель с недоумением повертел конверт в руках, нашел обратный адрес и с удивлением прочел: «Вологодская область, поселок Шексна, учреждение ОЕ – 256117, шестой отряд». Дальше следовала фамилия одного из его племянников, которого писатель видел ещё мальчиком лет двадцать назад. Уже тогда тот был задирой и крикуном, он всё время куда-то спешил и ни на чем не мог сосредоточиться. Писатель вспомнил круглое лицо племянника, русые волосы на макушке, маленькие водянистые глаза. 
- Этого письма вы ждали? – спросил участливо почтальон.
- Нет. Нет, совсем не этого.
- Ну, может, в следующий раз, - успокоил его почтальон. - Сейчас люди редко пишут друг другу. То ли похвастаться нечем, то ли конверты стали слишком дороги для обычных слов. Пишут только перед свадьбой или после похорон.
Выйдя с почты, писатель по инерции дошел до магазина. Он делал так всякий раз, когда ходил на почту. Магазин был тем местом, куда стекаются деньги и новости, тем местом, которое никогда не пустует. И на этот раз в магазине тоже были люди.
- Здравствуйте, - сказал писатель.
- Здравствуйте, - ответили ему.
Он привычно прошел в конец очереди, встал там, порылся в своих карманах, но денег не нашел. Вернее, он был почти уверен, что денег у него нет,  но для чего-то проверил карманы. Там были какие-то мелкие крошки, катышки, травинки, прилипающие к пальцам, странный конверт, чек на какой-то товар, купленный черт знает где и для чего, но денег не было. Деньги даже наощупь легко определить, их ни с какой бумагой не спутаешь. Они приятно хрустят, согревают руку, радуют. Раньше, когда у него были деньги, он всегда покупал себе что-нибудь. К примеру, бутылку пива или красного вина, новые рабочие рукавицы или кило гвоздей. Рукавицы и гвозди всегда нужны в хозяйстве, а пиво приятно горячило желудок. На этот раз он ушел из магазина ни с чем.  Унес только новости. Узнал, что от коронавируса в селе умерли ещё два старика, Максим Платонович и Вера Павловна. Веру Павловну он хорошо знал. В молодости она была красивой женщиной. Он всегда провожал её глазами. Учительница, умница, добрая душа.
От магазина Илья Ильич повернул в сторону берега - решил дойти до часовни, в строительстве которой принимал самое деятельное участие. Не удалось воздвигнуть храм – надо выстроить хотя бы часовню. Часовня расположилась на месте сгоревшего клуба рядом с поклонным крестом и представляла из себя небольшое кирпичное здание, отдаленно напоминающее водонапорную башню, слегка завалившуюся на один бок. Этим летом он много дней трудился на разборке завала возле сгоревшего клуба, потом собирал деньги на часовню, стоя в центре города с желтой эмалированной кружкой, и когда в кружку падали деньги, повторял: «Спаси вас Бог». Потом топором шкурил бревна вместе со всеми, строгал доски для вместительного крыльца и звонницы, покрывал их олифой. Было жарко, он сильно потел и думал, что такое испытание ему когда-нибудь зачтется.
Пристанская улица показалось пустынной. Он прошел по ней до небольшого оврага, обогнул по желтой сухой траве крутой спуск к реке и на берегу остановился. В лицо пахнул свежий ветер. Речная даль, насколько хватало глаз, была красноватого цвета от поросли чернотала на той стороне. Сухое песчаное дно реки с высоты казалось сильно волнистым и имело небольшую возвышенность в самой середине, там, где когда-то располагалось русло. Над руслом реки, нагоняя тоску, бессмысленно кружила стая ворон. Глядя на птиц, писатель почему-то вспомнил о времени. Достал карманные часы и посмотрел на тусклый пожелтевший циферблат. Без десяти двенадцать. Ему показалось, что время идет слишком быстро. Днем оно идет быстро, а длинными осенними вечерами почему-то замедляет ход. Писатель это давно почувствовал.
- Прогуливаетесь, Илья Ильич? - услыхал он у себя за спиной чей-то женский голос.
- Да вот домой продвигаюсь, - ответил писатель, узнав в юркой женщине знакомую учительницу литературы, Татьяну Львовну Аристову.
- Что-то давненько вы к нам не заглядывали, Илья Ильич. А у нас в школьном музее появились новые экспонаты. К двум вашим книгам ещё две добавилось: книга крестьянского поэта Ивана Фетисова "Долюшка", которую он написал в 1898 году, и амбарная книга купца Киреева в кожаном переплете. Первую книгу нам правнучка поэта подарила. Эта женщина, оказывается, всегда краеведеньем занималась. У неё о нашем городке собрано столько интересных материалов, что вы себе представить не можете. И фотографии, и книги, и какие-то рукописные сборники… Вы загляните когда-нибудь в наш музей – я вам всё покажу.
- Приду как-нибудь, - пообещал писатель.
- И сами вы могли бы написать о своих родственниках воспоминания. У нас есть кое-какие материалы о вашем отце, о деде. Они ведь были священниками?
- Да, из священников, - смущенно добавил писатель.
- И в двадцатых годах были репрессированы?
- Кажется, так, - подтвердил Илья Ильич.
- Вот видите. Мы всё про вас знаем, мы работаем, а вы нам не помогаете. Неудобно получается.
Она посмотрела на писателя с лукавинкой во взоре. Снизу вверх. Потом скороговоркой попрощалась и пошла прочь, легко переступая стройными ногами. Писатель с грустью посмотрел ей вслед и подумал о том, что, если бы она была его женой, он, вероятно, был бы сейчас на вершине славы. Она стала бы для него тем же, чем была Камилла Клодель для Огюста Родена. Образом, вдохновляющим на чудо. Музой.
Дома он сел на диван и вытащил из кармана конверт, который получил на почте, порвал его в середине, достал грязные тетрадные листы, исписанные корявым почерком, и стал читать.
«Здравствуйте, мои дорогие дядя Илья и тетя Мария!
Вот  и получал я от вас весточку, за что вам огромное спасибо. Ведь мне сюда пишут только мама, папа да тетя Галя из Петрозаводска, а больше никто не пишет. Подруги все опрокинулись, никто не хочет писать. Ну, да и ладно. Ведь сроку мене дали 10 лет. Выйду отсюда – найду себе женщину лет под 40, чтобы уже в годах была. По этой жизни тюремной мне только такую и надо. В моей жизни ошибка была, но ведь кто не ошибается? Вот пройду эту школу и выйду уже совсем другим человеком. Совсем по-другому уже буду смотреть на жизнь, а на тюрьме поставлю крест. Она не для таких, как я.
Я работаю на промке, шью рабочие рукавицы. Заработок, правда, небольшой, едва хватает  на чай и курево. И приходиться выбирать: либо курить, либо чай пить, хотя хочется и того, и другого.
Дома у нас всё вроде бы в порядке. Мама не работает - стоит  на бирже. Отец работает  в совхозе, в гараже. Часто болеет. У него варрикоз вен. Да и выпить любит, нет-нет да неделю-другую гульнет. Было у них две коровы, три поросенка и овцы. Но когда меня взяли, они всех зарезали, чтобы нанять хорошего адвоката. Не знаю, что из этого получилось. Прокурор просил 12 лет, дали мне 10. Сейчас у них вместо всей скотины одна коза.
Я уволился из армии в 2000 году, устроился на работу, собирал деньги на квартиру, а потом связался с одной вдовушкой. Запил, загулял. Целых три месяца гулял. И вот результат. Угодил в тюрьму на десять лет. Друган мой – племянник вдовушки тоже поступил мерзко, подсунув мне свою тётку. А сам увел у меня мою Ирину, у которой моя дочь. Дочери моей уже 5 лет, звать Леной. Меня посадила, а мой друганец собирается на Ирине жениться. Хорошо они всё спланировали. Приду из тюрьмы и зарежу обоих».
Илья Ильич дочитал письмо до конца и стал рвать его в клочья. Вот его жизнь, вот его родственники, вот его реальность! Ужас, позор! Что может быть хуже? И при этом он пробует писать что-то хорошее, мечтает о чем-то красивом и возвышенном. Как, как всё это совместить, чем оправдать?