Алёшкины скакуны

(Необыкновенная история, приключившаяся с мальчиком Димой, в результате которой, он научился лепить традиционную Саратовскую глиняную игрушку)

               

Я хочу рассказать вам, ребята, одну очень занимательную историю, которая произошла с вашим сверстником Димой Полозковым, который жил в большом городе, стоящем на реке Волге. Вы, наверное, уже догадались, что это за город? Правильно – это Саратов. Красивый город! И люди в нём красивые и мужественные. И история этого города славная. Гимназий же, школ и лицеев в нём не пересчитать. А мальчик этот – Дима, учится в школе, и занимается в объединении «Керамика» у Павла Петровича Тетерина. Ещё его ученики зовут кратко –  «Два-П». В объединении Дима учится из глины лепить всякие вещицы. В общем, он занимается уже второй год и кое-что уже умеет делать. Особенно Диме удаются свистки, маленькие, заливистые. Никто из ребят не может сделать такого свистка как он. Только сегодня лепить свисток Дима не будет. Почему? Да потому, что Павел Петрович обещал объяснить новую тему. Какую? Послушаем, увидим. Он сейчас подойдёт.

А вот и сам Павел Петрович!.. В кабинет входит пожилой мужчина с седыми волосами при короткой стрижке. Обводит взглядом рассаживающуюся за столами шумливую ребятню. Тут, скажу я вам, пожалуйста, будьте повнимательнее. Давайте послушаем. Павел Петрович Тетерин всегда проводит занятия интересно. На его уроках – муха пролетит– слышно.

Учитель подошёл к своему столу и начал говорить.
– Вы, ребята, конечно, знаете глиняную Дымковскую игрушку!– Павел Петрович многозначительно помолчал, чтобы сконцентрировать детское внимание. «Знаем, знаем!», раздались голоса.
– Это игрушка – знаменитость,– возвысил голос Павел Петрович,– она известна во всём мире. И знаете вы о ней потому, что об этой игрушке пишут в учебниках, о ней можно услышать по радио и просто увидеть эту игрушку на прилавках магазинов, потому, как лепили её не только в давние времена, но лепят и сейчас.

– И мы лепили,– вставил Дима Полозков – лопоухий, рыжеватый мальчишка с набором разнокалиберных веснушек на носу. На него зашикали: «Не один ты лепил,.. помолчи…». Дима смутился и стал слушать, а учитель продолжал говорить.– Только знайте – кроме известных игрушек лепилось в нашей стране и много малоизвестных и даже совсем неизвестных. Ваяли их мастера в городах, пригородах и деревеньках, густо разбросанных по нашей необъятной родине. И мастера в тех деревеньках были отличные, и изделия их были отменные, только как-то не получилось у них с известностью. Не думали тогда мастера об известности, а больше думали: чем деток занять, да так, чтобы это занятие было и поучительное и затейливое. Глиняная же игрушка для такого дела в самый раз подходит.

Ребятишки притихли, насторожились. Лица стали более внимательными, глазёнки заблестели,.. интересно. Лёнька Квасков  поближе придвинулся.
– Об одной такой полузабытой игрушке я вам и поведаю сейчас – это традиционная саратовская глиняная игрушка. Не слышали?.. – учитель обвёл взглядом ребят.
– Нет... нет!– стали переглядываться ребята.
– Так я и думал… Саратовцы, а о саратовской глиняной игрушке даже и не слышали.

– Расскажите, расскажите, – хором заговорили ребята.
– Как же не рассказать. Обязательно расскажу. Ведь я не только о ней слышал, но в детстве сам её лепил, подражая старшим братьям и сёстрам, потому и расскажу вам о ней до мельчайших подробностей, чтобы каждый из вас мог взять в руки глину и слепить себе игрушку и не одну, а столько, чтобы можно было младшим сестрёнкам и братишкам подарить. Согласны!?
– Согласны, согласны!– послышалось в ответ, а Лёня Квасков спросил:  – Павел Петрович, а мы были на вашей выставке игрушек…– но его перебили.
– Не один ты был,– проговорила Лиза Сорокина,– другие тоже были,… нечего выскакивать.

– Да я только хотел спросить,…– оправдывался Квасков.
– Что ты хотел узнать, Лёня?– спросил Павел Петрович.– Говори…
Лёня смутился и спросил:
– Скажите, а ваши дети лепят из глины или нет?
– Нашёл чего спрашивать,– буркнула Лиза. – И без этого понятно, что лепят.
Учитель же отнёсся к этому вопросу очень серьёзно и сказал:
– Этот вопрос не праздный, и даже очень интересный. Я тоже над этим задумывался.

Лёня повернулся к Лизе и показал язык, что, мол, съела. Павел же Петрович продолжал.– Сам я из рода глинолепов. Из глины лепили и бабушки и прадедушки. Только в роду лепили далеко не все. Те, кто в родстве лепили, имели разный уровень талантливости. Многие лепили игрушку на уровне подражания тем, у кого из родства это получалось лучше всего. Корифеев же лепного дела, первопроходцев, было единицы, хорошо, если один на поколение выпадет, а то и того нет. В нашем роду, такими одарёнными были мой дед и прадед.
– А ваши дети?– опять повторил вопрос Квасков.
– К сожалению, мои дети лепкой пока не занимаются. Я говорю, пока. Старший сын Константин, пошёл по научной части, младший Антон, пока тоже глину в руки не берёт, но задатки есть и неплохие. Жаль, что его компьютер смущает.
– Это что же, пресеклось древо игрушечников? – спросил кто-то из задних рядов.

– Не скажите…– педагог улыбнулся.– Я до сорока лет тоже глину в руки не брал, и профессия моя с глиной никак не была связана, а потом гены заговорили.
– Может быть, ваших детей дети будут лепить?– вставила Лиза.
– Этого нам знать не дано,– сказал Павел Петрович, а вот что мы должны знать, и что каждому дано усвоить, мы, и разберём на сегодняшнем уроке.

Начнём же вот с чего. – Старый педагог помолчал, взгляд его стал задумчивым, он будто на какое-то время окунулся в своё детство, увидел себя босоногим мальчишкой, а потом стал медленно говорить, глядя поверх ребят, будто вглядываясь в прошлое.

– Представьте себе, дети, пригородную деревушку около Саратова. А чтобы вы лучше представили, подскажу: зима, мороз, ветерок с соломой в омётах играет. Вечер. Холодно. Озноб. По спине мурашки бегают, в прятки играют. Желтоватыми огнями высвечиваются в сгустившемся фиолетовом сумраке заледенелые окна домов под соломенными крышами. Забился от мороза под скрипучее крыльцо лохматый пёс Кузя, а в домишке, что охраняет Кузя, сидит за широким столом мастер и при свете лампы переминает пальцами небольшие кусочки серо-белой глины, да чего-то бормочет себе под нос. Это игрушечник, зовут его Ларя, Илларион значит, или короче Ларион.  Другие в деревне по вечерам с лучинами сидят, а у него лампа горит, потому как семья не без достатка и всё благодаря игрушкам.

Из кусочков глины Ларя лепит игрушки и тихонько с ними разговаривает. И если прислушаться, то можно услышать такие слова: «А нос мы тебе подправим…. Вот так… ещё чуть-чуть. Ох!.. И славный же у тебя, брат, получился нос. Сколько леплю, а такого носа никогда не получалось. Посмотри, Анфис, какой красавец». Подошла жена Анфиса, улыбнулась. Хороший у неё муж, работящий: хоть в поле, хоть со скотиной – всё у него спорится. А зимой, когда дел по хозяйству немного, лепит игрушки. Другие мужики в это время в извоз ходят, ему завидуют – «ни морозится, ни метели его не заносят, ни волчьих завываний не слышит, а копейку зарабатывает».

     – Тять! Кого ты лепишь? – теребят отца за рубаху ребятишки. Их у него целая дюжина: старший Николай, уже свою семью имеет, внуками радует, а младший ребёнок в зыбке качается, да тряпичную соску с хлебным мякишем сосёт. Так почти у всех в деревне, маленьких семей нет. А ребятишки всё теребят отца – кого, да кого, он лепит?

– Леплю я дети мои «Заступника»,– поясняет ребятне Илларион,– видите, какая у него в руках дубина огромная. Этой дубиной он женщин, стариков, да деток малых от врагов обороняет.
– И мы хотим быть такими как он,– говорят мальчики.
– Вот вырастите и станете такими как он крепкими и сильными и будете защищать землю русскую от супостатов.
– А я? – робко спрашивает внучка Акулина
– И ты, и ты,– смеётся старшая дочь Федосья. Она замужем и пришла навестить родителей с детьми Марией и Акулиной. Пришла к Лариону и сноха Прасковья, что за старшим сыном Николаем. С ней  дети Иван, Александр и маленький Володя, он на руках у матери восседает. Внуки дедушку тормошат, разные вопросы задают. Илларион  игрушки лепит и на вопросы отвечает. Разговаривает с ребятнёй.

– Вам внучки я слеплю хозяйку около печи,– говорит он,– да пряники на лопате, которые хозяйка в печь ставит, чтоб было чем Заступника накормить после трудов ратных.

Радуются ребятишки, возле Лари толкаются, сами лепить пробуют, да только не совсем получается, а Ларя уже другую фигурку начинает. Сын Андриянка  тоже к глине тянется. Дал ему отец глиняный окатыш. Радуется Андриянка, пристроился на конце лавки, сопит, притих, видно из окатыша что-то изобразить хочет. А Ларя, знай, лепит. Ловко у него получается: раз-раз, скатал колбаску, подмял, оттянул, скрутил податливое глиняное тесто и вот уже в его руках настоящий баранчик, а за ним козлик – рога серпом, котик, собачка, поросёнок, коровка так рядком на столе и становятся.

Анфиса с Федосьей и Прасковьей о приближающемся празднике речь ведут, обсуждают какие обновы к празднику детям сшить. Про Андриянку на какое-то время забыли, а тут и он, толкает брата Алексея и что-то ему показывает. Алексей взял поделку, отцу показывает и улыбается. «Смотри, тять», а на ладони у него глиняный цыплёнок, точь в точь, как у курицы Рябы по весне вывелись. Схватил Ларя Андриянку, к потолку поднял, смеётся,– не иссяк значит ещё наш род на таланты», Андриянка тоже смеётся, радуется, что похвалили.

– А я свисток хочу…– просит Андриянка, сообразив – раз отцу его изделие понравилось, то можно чего-нибудь и попросить.
– Дорогой ты мой! Да я тебе за этого курёнка, не один свисток сделаю! – Сам опускает сынишку на пол и берёт в руки кусочек глины. Раз, раз помял, оттянул, получилась головка петушка, пальцами носик защипнул, вот петушок уже и поёт.

Взял отец протыкалочку – длинную заострённую палочку, проткнул в глиняном петушке несколько дырочек и даёт Андриянке. Дует Андриянка в дырочку, щёки от натуги надувает, а по избе пронзительный свист разносится, в каждое укромное местечко проникает. Испугался этого свиста кот по кличке «Епифан», уши прижал и под печь полез, а игрушечник смеётся: «Что!?... Епифан, Испугался!?..

Смеются ребятишки, радуются. Радуется и хозяйка. Повезёт она в воскресный день на Сенной базар игрушки на продажу и с выручки купит ребяткам к празднику обновки. Один пёс Кузя не рад. Сидит под скрипучим крыльцом, нос лохматым хвостом закрыл и вслушивается: то ли ветер в поле свистит, то ли снег под полозьями чужаков, то ли опять хозяин свистульки делает, как тут разберёшь? Б-р-р… холодно.


Ребятишки не заметили, как закончился урок, хотелось услышать что-нибудь ещё, но надо уходить. Собрался домой и старый учитель, одел было уже шапку, как увидел за последним столом Диму Полозкова. Мальчик и не собирался с места двигаться, будто прирос к стулу. Сидит с широко открытыми глазами, ресницами морг, морг и ни с места.
– Дима! Все уже ушли…– проговорил тихо учитель.
– А дальше… дальше что, Павел Петрович?..– спрашивает Полозков…
Учитель посмотрел на Диму, опустился на рядом стоящий стул и снял шапку…. Для них с Димой урок ещё не закончился, он это увидел по состоянию мальчика.
– А хочешь, мы с тобой перенесёмся на сто, а то и двести лет назад…– спросил учитель.– Сам всё и увидишь?..

– Как это?.. Разве так можно?– удивлённо спросил мальчик.
– Если очень - очень захотеть, то можно…. Только очень - очень. Понял? – и многозначительно поднял указательный палец вверх.
– Я хочу, очень хочу!!! Павел Петрович,..  можно сейчас,.. ну, пожалуйста.
– Можно и сейчас. Только мне надо домой позвонить и предупредить, что я сегодня задержусь. Дома ждать будут, беспокоиться. Кстати, тебе тоже надо родителей предупредить.

– А они меня до восьми вечера отпустили, вы не беспокойтесь.
– Главное, чтоб родители не беспокоились,– сказал Павел Петрович.
Он достал телефон и, услышав знакомый голос, сказал: «Антоша, я задержусь» и, выключив, положил телефон в карман, затем внимательно посмотрел на Диму и сказал:

По глазам вижу, что желаешь. Тогда вперёд. Только, для начала, надо хорошо представить то, о чём я говорил, и ты очутишься в другом времени. Ты очутишься в той самой деревушке, о которой я рассказывал.
– Я об этом читал в фантастической литературе,– ответил Дима.
– Человеческий мозг, Дима, может сделать всё, что угодно. Для него нет ни времени, ни расстояний. Ты должен только очень хорошо подумать о предмете твоего желания… и больше ничего.

А мальчик в это время как раз думал о недорассказанной истории про Саратовскую глиняную игрушку, про занесённую снегом деревушку и про игрушечных дел мастера. Он живо представил себе небольшой домик, крытый соломой, шапка снега на крыше. Всё так предстало пред ним ясно и отчётливо, до каждой соломинки. И вдруг мальчик почувствовал озноб, будто в комнате стоит лютый мороз. Да это и вправду мороз. Видит Дима деревеньку и себя в ней. Вон и Павел Петрович на крыльце небольшого домишки, с ноги на ногу переминается, доски от мороза скрипят, и пёс Кузя под крыльцом прячется. Дима к учителю подошёл, опасливо на собаку поглядывает.

 Только Кузя почему-то не видит и не слышит, стоящих на крыльце учителя и Диму, странно это и непонятно. Из-за избной двери, точно свист слышится – значит и впрямь, мастер свисток делает. Это же надо такому быть!.. И Дима от удивления присвистнул. Кузя и на этот свист не среагировал. Странно… Хорошо, что он не один здесь очутился, а с педагогом. Нет, мальчику не страшно, а более, как-то неловко, вроде как подсматривает за кем.

– Ты не удивляйся,– проговорил учитель.– Мы здесь присутствуем мысленно, а значит, мы для всех совершенно невидимы и незаметны. Для мыслей нет преград, вот, смотри,– и он, подняв ногу, шагнул прямо в запертую дверь. То же самое сделал и Дима. Вместе они очутились в той самой комнате, о которой, только что рассказывал Павел Петрович, и  увидели в ней усатого мастера-игрушечника с ремешком на лбу и дюжину ребятни. Один Андриянка спит на лавке, положив голову матери на колени.

– Что мне делать?– спросил шёпотом Дима.
– Ничего, просто смотри и запоминай. Лучше один раз увидеть, чем много раз услышать. Мне, Дима, и самому интересно…. И не говори ты шёпотом. Они всё равно нас не слышат. Лучше говори в полголоса, так удобнее.
– Ух! Ты! – не сказал, а выдохнул Дима.

– Здорово…. Будто в краеведческом музее. И прялка, и печка, стол из досок, ухваты с кочергой возле печки в уголке. Самовар. Полы не крашеные, до желтизны отмытые, валенки у порога, в уголке, около двери веник полынный. Видит Дима, дом состоит из двух комнат, между ними переборка дощатая и занавеска цветочками вместо двери. Вдруг в передней комнате заплакал ребёнок. Хозяйка осторожно положила голову Андриянки на лавку, рукавицу подложила, встала, одёрнула широкую юбку с многочисленными складками, поднялась и зашла за занавеску. Заглянул и Дима за занавеску – увидел полутёмную комнату. Впереди иконостас о трёх иконах в деревянных окладах и лампадка горит, немного темноту разгоняет. Комната такая же, как и первая, только печки нет, потому просторнее кажется; кровать деревянная в углу, а около кровати к потолку зыбка привязана, в ней младенец. Подошла к нему хозяйка, покачала, да под нос песенку промурлыкала: «Ой, лю-ли…. Ой, лю-ли.... Спи, сынишка маленький, спи, малыш удаленький, придёт серенький Волчек, да ухватит за бочёк…». Ребёнок успокоился,… вышла,… снова села на прежнее место. Ос мотрелся Дима и стал прислушиваться к тому, о чём в доме говорят. Подумал: «Говорят, так же как и мы, только пореже, да слова иногда непонятные произносят, типа «сковородник», «кочедык». С сковородником проще – от слова сковорода образован, значит сковороду им цепляют, а вот слово «кочедык» совсем непонятное»...

На лавке сидят, толкаются ребятишки, разговаривают, слышно: «Ты спроси,.. нет, ты спроси».
– Тять, а когда мы глину мять будем? – спрашивает дедушку внучка Мария.
– Ах! Вы - суета, глину мять захотели,– и Ларя широко улыбнулся. – А вот сейчас прямо и начнём. Чего откладывать раз хочется. – Он отставил в сторону только что вылепленное изделие, достал из-за печи дерюжину, расстелил её на полу, вытащил оттуда же мешок с глиной и высыпал горкой на разостланную дерюгу. Затем в верхней части горки сделал углубление и вылил в него из большого низкого кувшина, что стоял на печном шестке, подогретую воду. Глина стала с жадностью впитывать воду и вскоре из серо-белой превратилась в тёмно-серую. – А теперь ребята,– и он кивнул Марии и Ивану,– начинайте!

Мария и Иван, заранее приготовились к обряду мятья глины: Мария подобрала и подоткнула подол, а Иван закатал до колен штанины. Начинали всегда мять они, младшим этого пока не доверяли, потому, как могут из-за недостатка силы просто увязнуть в глине, как прошлый раз Андриянка, еле вытащили, а уж перепачкался…
Мария, перебирая ногами и склонив голову набок, плавно пошла по кругу, вокруг замоченной глиняной кучи, руки на бёдра, поворачиваясь в разные стороны и распевая:

Как мы глинюшку копали,
Как мы глинюшку носили,
Как мы камушки ломали,
Как на солнышке сушили.
Люли, люли, копали,
Люли, люли сушили.

Следом за ней двигался легко и проворно Иван, руками и телодвижениями изображая то, о чём пела сестра. Он, то брал деревянную лопату и показывал, как копали глину, то взваливал на спину импровизированный мешок с глиной и, согнувшись, нёс, вытирая одной рукой пот, то рассыпал содержимое мешка на солнышке для просушки…

Разбивали мы комочки, (продолжала петь Мария)
На серёжки младшей дочке,
Добавляли мы песочку
На сандалии сыночку,
На вязёнки малышу,
На пелёнки голышу,
Люли, люли разбивали-и,
Люли, люли добавляли-и.

Иван же после каждого куплета указывал рукой, то на Марию, хватаясь за кончики ушей (там вешаются серёжки), то на свои голые ноги (на них одевают сандалии), то на спящего на лавке Андриянку - (вязёнки), то показывал на висящую под потолком зыбку в другой комнате (пелёнки). А Мария всё пела.

Как мы глинюшку месили,
Били, били, колотили,
Ножками топ-топ,
Ручками хлоп-хлоп.
Не вздыхай, глинюшка,
Не ворчи, глинюшка.
Слепим из тебя коней –
Нет на свете их быстрей;
Козликов рогатых –
Налетай, ребята. У-у-х, ты!

Мария всплеснула руками, бросила петь и быстрее задвигалась по самому краю глиняного круга.

После пропетых куплетов Иван смело ступил в самую средину тёмно-серого глиняного вороха, утонув в нём по колено, а Мария стала заступать по краю; край мять легче. Глина под ногами Ивана заохала, завздыхала точно живая и стала потихоньку расползаться, образуя широкий круг. И вот они уже оба брат и сестра ходят друг за другом, с силой вытаскивая из глины ноги. Глина хлюпает, чавкает и сопит, а хозяин ходит вокруг и поправляет её лопатой, чтоб не выползала за края дерюги. Потом Ларя взял берестяное ведёрко с песком и стал подбрасывать, рассеивая песок под ноги мяльщиков. Андриянка уже проснулся. Они сидят с Акулиной, переталкиваются и ждут своей очереди.

Мять было нелегко, рубаха на спине у Ивана вспотела, а Мария то и дело вытирала со лба пот. Глина уже не лежала горкой, а образовала толстый ноздрястый блин. Ноги в ней уже не так увязали, и ходить мяльщикам стало гораздо легче.

Наконец, мастер сказал: «Шабаш». Мария и Иван вышли из круга и вместо них в круг впорхнули и закружились Акулина и Андриянка. Работа эта для них была привычная и они довольно быстро смяли вохклую массу в упругий тонкий блин. Этот блин мастер несколько раз скатывал в рулон и ребятня опять этот скаток разминала, превращая снова в блин. Но вот хозяин взял кусочек глины в руку, помял в пальцах, прижал комочек к тыльной стороне руки, пробуя на отлипание, и сказал: «ещё немного надо помять».

– Это он готовность определяет,– догадался Дима. – Вы нам, Павел Петрович, об этом рассказывали. Делает так же, как и мы.
– Нет, это мы делаем как он, – поправил Павел Петрович.
– Довольно – сказал мастер. Ребятишки, сверкая голыми пятками, выскочили из круга, а мастер скатал глиняный блин в рулон, обернул его сырой дерюжиной, затем поднял половицу и столкнул скатку в подполье. После чего гости ушли домой.

– Это зачем он глину в подполье сбросил?– спросил Дима.
– А затем, что глина перед лепкой ещё вылежаться должна, отдохнуть. На мороз её не понесёшь, за печью высохнет, вот её в подполье до срока и поместили.
– А потом?
– А потом мастер будет брать глину по мере надобности и лепить.
– А зачем он песка добавлял?
– Чтоб игрушки при сушке не лопались и не коробились. А что касается свистулек, то свисток может от коробления совсем перестать звучать… Стоп! Кажется, Дима, к ним кто-то идёт в гости, слышишь, Кузя лает.

В дверь постучали.
– Кому это надо на ночь глядя?– спросила хозяйка громко.
– Пахом обещался прийти,– сказал хозяин и пошёл в сенцы отпирать дверь.
В комнату вошёл в овчинном тулупчике с заиндевевшими усами и бородой Пахом, снял шапку, перекрестился и сел около печки на приступок.
– Живут небогато, а у всех по дублёнке,– заметил Дима.
– Это сейчас дублёнка – роскошь. А тогда дублёнка  была основным видом одежды на селе, полушубками их называли, – заметил Павел Петрович.
– Слышь, Ларион!.. – обратился вошедший к хозяину, – что я к тебе на ночь глядя? Сват мой с города приехал, разговаривал с одним купцом заезжим на базаре, тот его всё склонял игрушку по-другому делать, не как мы. Говорит, что её надо сначала побелить всю мелом с молоком, а потом поверх по голому телу раскрашивать. Ты как?

Хозяин улыбнулся и, сев напротив Пахома, сказал:
– Знаю я такой раскрас, эта игрушка в Дымковской  слободе лепится, только так мы делать не будем. Тамошние мастера делают, вот и пусть делают, а у нас своя игрушка, деды так лепили и мы будем так лепить. Мы на голое тело игрушки краску не кладём, а обязательно в ямочки прячем, от этого игрушка по-особому выглядит. Так что ты там Пахом слышал, забудь. Если мы по всей Руси начнём тамошнюю лепить, то, что же получится?

Пахом пожал плечами.
– Глупость одна получится, – сказал Ларя. – В каждой местности своя глина, свои способы, которые мы должны соблюдать и беречь. Без наследия отцовского мы не мастера, а пустой звук, как от пастушьего кнута хлопок. Из одной глины игрушку так делают, а из другой – совсем по-другому. Там, в Дымковской слободе такой глины, как у нас, нет, вот они и додумались игрушку выбеливать. Нашим отцам это было ни к чему. У нас много разных по цвету глин, хоть белую игрушку делай, хоть жёлтую. Нет уж ты, Пахом, как хочешь, а я нашу, штампиковую, ни на какую другую не сменяю. Я и с Зинаидой – свистулишницей говорил и с Васькой-гончаром, они моего мнения держатся – у них там своё, а у нас своё. Как говорится «хороша Маша – да не наша».

– Значит, ямчатую так и будем делать?– утверждаясь в сказанном Ларионом, проговорил Пахом.
– Так и будем, – твёрдо сказал Ларя.
– А ты никак глину мял…? на жжёнку или сушку?– перевёл разговор на другую тему Пахом.
– Для жжёнки у меня ещё глина есть, а серо-белая, что для сушки, кончается. Пока остатки долеплю, смятая и подоспеет.
– Вот и ладненько,– проговорил Пахом поднимаясь,– вот и ладненько…. Стало быть, беспокоиться не о чем, свою игрушку как лепили, так и будем лепить,.., тогда я пойду.
– Иди, дед, иди, никто нашу торговлю не перебьёт….
Пахом, водрузив на голову шапку-треух, вышел, и было слышно, как яростно залаял под крыльцом Кузя.

«Шляются тут, – думал Кузя о Пахоме, – без вас тошно. С другой стороны, можно полаять, от мороза отвлечься, как-никак работа». И Кузя стал думать о сахарной косточке, что даст ему хозяйка и о поездке с Ларей по близким и дальним деревням с товаром. Хозяин запряжёт в сани Лыску, поставит в сено сундук с игрушками, постелит тулуп, и они поедут по деревням продавать игрушки. Ох, и любит Кузя такие поездки. Аж дух захватывает, когда вспомнит: леса, перелески, снег искрится на солнышке. Хозяин специально солнечные дни для продаж выбирает, потому, как игрушки на солнце сильнее блестят и внимание лучше привлекают.

Сам Кузя или впереди лошади бежит, или в санях, рядом с сундуком лежит. Но это только тогда, когда в чужую деревню въезжают. В деревнях собак, пропасть, сколько и все, даже самые маленькие шавки, хотят Кузю немножко куснуть для знакомства, особенно в деревне Полчаниновка или Большая Фёдоровка. Правда, и среди чужих собак есть благородные. Вот, например, в селе Старая Ивановка, где они всегда ночевать останавливаются у дальних родственников. Рыжая собака Стрелка, у Кузи в больших приятельницах ходит и Кузю никаким другим псам в деревне трогать не разрешает.

Деревушка с виду небольшая, а игрушки там любят, хозяин в ней хорошую выручку делает и даже заказы принимает. Обычно они едут по деревенским улицам медленно, Кузя на санях сидит и изредка тявкает, чтоб привлечь к себе собачье внимание. Собаки не остаются в долгу и встречают возок заливистым лаем. Этого Кузе и надо. «Молодец,– говорит Ларя, – шевели их, Кузя, шевели, чтоб проснулись». На лай собак  смотрят в оконные проталины любопытные хозяйки. Известный всей округе мастер останавливает возок так, чтоб солнечные лучи на игрушки падали, открывает сундук, расставляет игрушки, а вокруг уже бабы с ребятишками товаром любуются, приноравливаются, что купить к Рождеству. А Ларя приговаривает: «бабам копилки , мужикам мундштуки, ребятишкам игрушки расписные глиняные, свистки заливистые!

Бери, молодка, глухаря – приобретёшь мужа-ухаря! Купишь тройку с бубенцами – под венец помчаться сами!». Девчата смущаются, однако игрушки покупают охотно.
– Мне барашка, – просит девочка. Мальчишки пробуют на заливистость свистки. Парень в тулупчике нараспах, выбирает гуделку. Он поочерёдно берёт в руки то одну гуделку, то другую, прикладывает к губам и дует, перебирая пальцами по игральным отверстиям. Разносится тихая задумчивая мелодия. И вдруг пальцы музыканта начинают бегать быстрее и быстрее – плясовая. Покупатели начинают ногами в такт притопывать,… хороший инструмент. Ребятишки стараются Кузю погладить. Он не противится. Ему что, жалко, что ли? главное, чтоб торговля шла….

Между тем, пока Кузя вспоминал, Пахом с крылечка спустился и домой направился. Кузя на Пахома долго не лает, Пахом безвредный. И вдруг, как только Пахом скрылся за соседским палисадником, снег заскрипел. Кто-то идёт, да не идёт, а крадётся вдоль стены сарая, то и дело озирается, на окна поглядывает, а в руках, что - то металлическое поблёскивает. «Никак сарай подломать хочет, – думает Кузя, – а там у хозяина инструмент всякий, крупорушка, чтоб глину размалывать, рядно, через которое хозяин глину процеживает, глина в сусеках разная. Её меж собой Ларя смешивает, чтоб цвет у игрушки красивый был. В этом деле хозяин большой мастер. Конечно, есть у него завистники. Они хотят знать, какую глину Ларя берёт и с какой глиной, и в каких частях смешивает? Этот с ломиком, наверное, из них. Тут надо быть осторожнее, это не на безобидного Пахома лаять, тут можно и по хребту получить. Наверное, лучше совсем даже не лаять, а подкрасться сзади и вцепиться, только это надо сделать тогда, когда станет дверь подламывать. Вылез Кузя из-под крыльца и потихоньку пошёл за непрошеным «гостем».


А между тем зимний вечер в доме шёл своим чередом.
– Это о чём, Ларя, говорили с дедом Пахомом?– спросил учителя Дима.
– Пахом боится, что мастера начнут Дымковскую игрушку делать и торговлю перебьют, боятся, как бы местная игрушка не перестала существовать. Её ведь поколениями делали,.. привыкли…. Потом, старикам труднее переучиваться, вот Пахом и забеспокоился.
– Я не об этом, тут я понял, а вот «жжёнка», «сушка», что это такое?
– «Жжёнка» и «сушка» – это, Дима, две разновидности традиционной Саратовской игрушки. Жжёнка – это та, что обжигалась в печи, а сушка не обжигалась. Делались они из разных глин. В жжёнке использовалась беложгущаяся глина, к ней добавлялась жёлтая, коричневая или красноватая, цвет после обжига получался царственный, золотистый, разных оттенков. А сушка делалась, как правило, из жёлтой или серо-белой глины. Иногда эти глины смешивались в разных пропорциях, какому мастеру какая смесь нравится, кому посветлее, кому потемнее. Если надобно, чтоб изделие потемнее было – коричневой глины больше в белую добавляли и наоборот.

– Это теперь понятно, – кивнул головой Дима. – Он что-то про ямки говорил при покраске, дескать, голое тело не красим…. Что за «голое тело»?
– Тут, Дима, мастер про расточку говорил. Это главное в декорировании Саратовской игрушки. Кстати, наш мастер как раз этим делом, кажется, и думает заняться. Игрушки, пока мяли глину, малость подвяли, можно и расточивать, сейчас посмотрим, как это в старину делалось.

– А вам, Павел Петрович, тоже интересно?
– И мне интересно, Дима, обязательно интересно…. Стоп…. Нет, Дима, кажется, не расточку он собирается делать. Штампиков в руки не берёт.
Оба стали внимательно наблюдать за действиями игрушечника.
– Ла-ри-он, поздно уже, – проговорила жена, качая на руках малютку, – ложился бы спать.
– Нет, мать, не поздно,– и Ларя тряхнул русыми кудрями, – Я ведь не играл ещё. Вот отыграю и будя.
– Поздно уже. Дети уснули, видишь на полатях сопят.
– А ты, Анфис, ложись, я не могу не отыграться. Сама знаешь, глина чуть подсядет и уж с поправкой морока будет.
– Это о чём они?– спросил Дима.
– Сам не понимаю, – ответил Павел Петрович. Давай понаблюдаем, оно и прояснится.

А на столе у глинолепа уже довольно много всяких игрушек сделано и не одинаковых, а в разных позах. Тут тебе одна только собачка и бежит, и лает, и играет, и хвост свой догоняет.
– Зачем столько?– спросил Дима.
– Я, Дима, тоже не всё досконально знаю, хотя и учитель, многое и до меня уже не дошло, за давностью лет, как за горизонтом спряталось.
– Видите? Их мастер по нескольку штук расставляет и при этом улыбается – воскликнул Дима.
– Он жене сказал, что должен отыграться,– проговорил Павел Петрович. – Что значит отыграться? Не понимаю…  Не будет же он в них играть на самом деле?.. Тут какой-то секрет.
– Да-да, видите, играет в только что слепленные игрушки! – Воскликнул изумлённо Дима. Он подошёл к самому столу и вцепился в столешницу. – А зачем он, Павел Петрович, это делает? Не решил же взрослый усатый дядя просто поиграть как маленький?

– Конечно, нет, Дима. А играет он в них, я думаю, для того, чтобы характеры слепленных фигурок выверить и если чего не так, то подправить. Когда одна игрушка стоит, то её характер не так проявляется. Вот он и сводит игрушку с игрушкой, а то и по нескольку штук сразу.

Тут они увидели, как мастер рядом с собой на столе поставил собачку. Пёсик припал на передние лапки и азартно лает, не зло, а по-доброму. Покрутил мастер ус и напротив него поставил другую собачку побольше и тоже дружелюбно лающую, только поза у ней высокомерная, с поднятой лапой. Сверху вниз смотрит. Это спорщицы. Ларя лапку у неё чуть опустил.
– Ни дать, ни взять тётка Марьяна с бабкой Аграфеной сошлись, – проговорил Ларя, усмехаясь в усы. – Они не могут, чтоб друг с дружкой не поспорить. Недавно спорили так, что одна голос потеряла.
– Всё-то, ты подмечаешь, – проговорила жена, улыбаясь. Ей определённо нравились эти собачки.

Тут мастер отставляет высокомерную собачку и ставит на её место большого быка, копилку, а напротив высокомерной  ставит бодающихся барашков. Вот уже две композиции получилось. Вторая композиция, верно, это «дуэль». Тут тебе и секундант с поднятой лапой на месте, того и гляди даст команду к поединку, и баранчики с круто закрученными рогами готовы померяться силами. Но, что-то не понравилось мастеру. Он взял в руки каждого из баранчиков и отогнул немного головки вверх. Позы получились более дружелюбными.

– Не люблю злых, – проговорил Ларя.– Теперь всё в порядке. Теперь у них просто поединок, чтоб силами померяться, а не драка.
Много разных ситуаций можно составить из фигурок, хорошие игрушки получились.
– Отыграл и иди отдыхай, – сказала жена, – хватит на сегодня.
Из подполья вылез кот Епифан. Крадучись дошёл до порога и прыгнул на печь. Тут мастер вдруг прислушался, насторожился, подошёл к окну, отдёрнул занавеску, стал вглядываться в замёрзшее стекло.

– Чего ты?– спросила жена, – аль балует кто?
– Почудилось, – сказал Ларя, задвигая занавеску и отходя от окна, – ветер под застрехой играет, ставнями скрипит. Пожалуй, Анфис, я сегодня и расточу, всё быстрее высохнут, – сказал мастер, – я сегодня в настроении, должна хорошо расточка получиться.
– Ну, как знаешь, – Анфиса, притворно нахмурившись, ушла в переднюю комнату и задёрнула за собой занавеску.


– А вы нам про расточку ничего не говорили, – сказал Дима,– что это?
– Такого слова «расточивать» вы ещё действительно не слышали, – ответил Павел Петрович, – да и, читая о других глиняных игрушках, вы его не встретите. Не встретите потому, что игрушки расточивались только на Саратовщине. Это ещё одна особенность Саратовской глиняной игрушки. Дело в том, что расточивание – один из самых древних способов декорирования глиняной посуды и назывался этот декор – ямчатым. Технология расточивания такова: берёт мастер штампик и вдавливает его рабочей частью в тело сырого изделия, получаются ямки разных конфигураций (точки). Какой конфигурации штампик, такой и углубленный оттиск получается, то есть ямка. Только я раньше времени не буду говорить, давай посмотрим, как это будет делать мастер. Хорошо?

Дима кивнул и стал наблюдать за игрушечником.
– Видите, он пододвигает к себе глиняную тарелку, на которой лежит множество деревянных и глиняных штучек. – Сказал Дима, – Сразу и не разобрать, что это такое? Ясно одно, что у каждого предмета имеется ручка – держатель, а на конце приспособления её что-то прикреплено или вырезано.
– Это Дима и есть штампики. При помощи их мастер оттискивает, различные геометрические фигурки: кружочки, треугольнички, квадратики, звёздочки... Штампики имеют обязательно геометрический рисунок, других в расточке не допускается. Мастер при помощи набора  штампиков, может оттиснуть на теле изделия составной геометрический рисунок.

– Такие игрушки и красить не надо! – воскликнул восторженно Дима.
– А их и не красили, а только слегка ямки подкрашивали.
– Так можно и без штампиков любой рисунок кисточкой нарисовать, – сказал Дима, – зачем такая морока?
– А вот на этот вопрос ты ответишь себе сам, когда изделия расточенные увидишь, – сказал Павел Петрович.
– Вон вижу на готовых изделиях на полке гривы подкрашенные, рога, копытца, глаза – точки. – Сказал Дима.

– Всё правильно, у игрушек эти части тела так и красили, но это не ямки.
Они разом замолчали, потому как на столе развёртывалось какое-то таинство. Мастер взял бычка в одну руку, а в правую штампик и быстро на боку бычка оттиснул круг. Затем другим штампиком поменьше, по периметру, поставил несколько звёздочек, затем пожевал ус и, взяв третий штампик, поставил в центре рисунка солнышко с ровными и прямыми лучами. И, видимо, остался своей работой доволен. После этого он сделал точно такой же штампиковый рисунок на другом боку бычка и принялся за голову: посредине лба оттиснул маленькую выразительную звёздочку, затем самым маленьким штампиком, похожим на спичку, оттиснул глаза.

После того, как у быка появились глаза, он как-то сразу ожил и совершенно изменился. И хотя он ещё не был подкрашен и не был покрыт матовым глянцем, это был уже иной бык, не те, что пасутся в стаде, которых видел Дима у бабушки в деревне. Лучи света от лампы падали на игрушку и не отражались как обычно. Эти лучи попадали в ямки и отражались под разными углами. Ямчатые рисунки, казалось, были объяты пламенем. «Вот здорово,– подумал Дима, – такого кисточкой никогда не сделаешь. Но и это было далеко не всё, расточенный бык в руках Иллариона был сказочный, а не земной. Раскиданные по его телу звёздочки, квадратики, рисовали фантастическую картину мирозданья. И всё это было единым, в одном многоступенчатом рисунке.

– Вот это да, – выдохнул Дима. Но что это? Глядя на грудь бычка, мастер надолго задумался. Затем отставил бычка, взял нож, деревянную палочку и стал что-то вырезать на её торце.
– Что это он делает? – удивлённо спросил Дима.
– Штампик новый вырезает, – пояснил Павел Петрович. Нет у него штампика, по его задумке, – вот, он и взялся за нож.
– Что, штампики… ножом вырезали? – удивился Дима.
– Здесь нет ничего необычного ,– пояснил Павел Петрович. Ещё их выжигали или просто подбирали из разных веточек. Главное, чтоб геометрический рисунок был в оттиске. Вон видишь, он уже что-то вырезал.

В это время игрушечник, прищурившись, разглядывал на свет лампы, изрезанный торец палочки и видимо, оставшись доволен сделанным,  влепил его в средину груди бычка... Получившийся оттиск Дима рассмотреть не успел, потому, как мастер быстро поставил игрушку на стол и взял другого бычка. Однако, не стал выдавливать прежнего рисунка, а взял другой штампик. На теле бычка появились треугольники, квадраты с боковым углублением и крестики с заострёнными скошенными палочками. Вид от такого рисунка у бычка был довольно грозный, по сравнению с первым, не хотелось бы попасть к нему на рога.
– Ух, ты? Какой грозный получился,– проговорил вслух Ларя.– Всё правильно.

Таким ты и должен быть для волков, которые из стада телёнка стянуть желают, а вот здесь на тебе мы добрые оттиски разместим. Это значит, что ты только для зверья грозный, а для стада добрый, заботливый, но и строгий одновременно.
– Видишь, – заметил Павел Петрович, – один и тот же бычок, а при другой расточке и характер другой имеет.
– Это как одними и теми же красками можно нарисовать и доброе и злое! Значит и штампиками тоже?
– Молодец, догадливый. – Похвалил Павел Петрович.
– А папа говорит я смекалистый, – добавил Дима.
– Смотри, смекалистый…, смотри, да запоминай… – весело сказал учитель.

Ларя довольно быстро закончил расточку и принялся за подкраску. Разумеется, он пользовался не такими кисточками, какими пользуются дети в школе сейчас, но особых свойств от кисточки и не требовалось, главное чтоб она подкрашивала ямочки изнутри. Только Ларя не стал раскрашивать, голову поднял, прислушивается… Дима тоже прислушался – вроде ничего особенного – на улице ветерок соломой играет, да старые сосульки перезваниваются, даже Кузя не лает и вроде как рычание послышалось,.. охнул кто-то. Ларя тут же бросился к двери, в сенцах схватил топор и на улицу. Дима только подумал о том, что неплохо бы посмотреть, что там случилось, как тоже на улице очутился. Видит, Илларион кого-то за шиворот держит, тот, кого он держит, на карачках стоит, голову в сугроб уткнул, рядом ломик и запор сбитый валяются, Кузя рычит и за штаны злоумышленника тянет. Тут Анфиса на крыльцо с кочергой выскочила, видно шум услышала, а Ларя уже взломщика в дом волочет.

– Сейчас мы тебя на свету рассмотрим, – говорит Ларя, – узнаем, кто это любит по ночам по чужим сараям шастать?
Втолкнул он грабителя в дверь, сам следом вошёл, а грабитель бух Иллариону в ноги и говорит:
– Не губи, Ларион Африкантыч! Век за тебя буду бога молить, бес попутал.
– Ты смотри, да он никак моё имя в крещении знает, значит наш, деревенский, не чужак.

Сдёрнул Ларя с злоумышленника шапку и от неожиданности крякнул.
– Никак Михей пожаловал! – удивлённо сказал мастер. – Ну, и что ты, Михей, хотел в сарае моём увидеть!? – прогремел голос Лариона.
– Глинку хотел увидеть,.. глинку,.. твои игрушки, супроть моих, веселей получаются,.. вот я и хотел…
– Чего ты хотел? Я знаю. Ты бы лучше у меня спросил, я бы не отказал. Сарай бы не пришлось взламывать, запор портить.
– Неужто бы дал?.. – изумился Михей.
– Я тебе и сейчас дам, не смотря на то, что ты ко мне вором пришёл, – сказал Ларион, насмешливо глядя на стоящего на коленях Михея. Только, вряд ли ты, Михей, что путное сделаешь. Тебя зависть в мой сарай погнала, А зависть – она твой противник, а не помощник. Хочешь, совет дам?

– Шутишь, Ларюшка…, – не зная то ли радоваться, то ли плакать, проговорил Михей.

– А совет мой простой – перестань завидовать и не жадничай. Вот ты, Михей, помнишь, когда последний раз игрушки кому дарил? И отвечать не надо, по глазам вижу, что не дарил. Вместе со своей Марфуткой только деньги любите считать. А я без дарения с базара не ухожу. И не богатым дари Михей, а увидишь, какого ребятёнка неимущего, вот ему и дай, да не самую плохонькую. От души подари. Понял?! Вот если ты эту заповедь будешь исполнять, то и не надо будет по чужим сараям шастать.

Михей видит, что Ларя не желает его бить, закивал и заискивающе заулыбался. А Ларя взял из-за печи сухой кусок глины, сунул в руки Михею и проговорил: «В Шейном овраге копал, пробуй и не воруй больше. А теперь… пошёл вон!» – Последние слова он сказал не зло, а как-то снисходительно, даже дружелюбно.
Но Михей не уходил и тут только Дима увидел, что взломщик держит разорванную штанину, из которой Кузя выхватил изрядный клин, видно боится встречи с псом. Посмотрел Ларя на клин и говорит:
– Хватит с тебя и этого,– вышел в сенцы и взял рвущегося Кузю за ошейник, потом долго смотрел на убегающего и прихрамывающего Михея.
– К уряднику бы его надо, – сказала Анфиса, когда муж проводил нежданного гостя.

– Не надо, – весело ответил Ларя, – он нашего Кузю долго будет помнить. Ложись спать, Анфис, мне всё равно не уснуть, да дай собаке хороший мосол, вылови из горшка со щами, заслужил.
– Что ж он не лаял на Михея? На деда Пахома вон как брехал, а он безобидный? – спросила жена.
– На Пахома он лаял забавы ради, дабы развлечься и службу показать, а тут он хозяйское добро защищал и ему виднее, как в данной обстановке лучше поступить. – И Ларя, пододвинув к себе плошки с краской и взяв кисточку, стал быстро закапывать краску в  штампиковые углубления на теле коняшки.

– Тять, можно я попробую, – проговорил сын Алексей. Он тихонько подошёл сзади.
– А ты чего не спишь? – спросил отец.
– Шумели, вот я и проснулся. Теперь не уснуть.– Мальчик засмущался. – Лежу…. То ли сплю, то ли нет, а в глазах скакуны  несутся и прямо к реке на высокий обрыв, где омута. Помнишь, мы там сома ловили. Я им навстречу, кричу, руками машу,.. мол, туда нельзя,.. разобьётесь, шатоломные. Только, не доскакав до меня саженей семь, вожак стал отделятся от земли, и вижу уже поверх меня скачут, подковы над моей головой блестят и ветер в гривах свистит. Так и стали подниматься всё выше и выше, вижу, что это наши кони… ямчатые, глиняные, расписные. Смотрю я им вслед и дивлюсь. К чему бы это, а?..

– А это к тому, Алёшка, что быть тебе, как и отцу игрушечником, глаз у тебя верный и душа тонкая. Ведь в игрушке, что люди любят? а любят они то, что сами частично растеряли: в первую очередь доброту… Игрушки, они людей заново учат любить. Чувство это в людях поддерживают.
– Я ещё тебя хотел спросить… – Алёша помялся и немного сконфузился. – Правду игрушечники говорят, что у нас оттого игрушки нарасхват, что ты секрет игрушечный знаешь, дескать, тебе дед Африкант амулет передал или слово заклинательное?

Ларя улыбнулся, но глаза его были очень серьёзные. Вдруг он кивком пригласил сына сесть рядом. – Садись. – И, подождав, когда сын сядет, продолжил. – Правильно люди говорят,.. знаю я секрет. Знаю, Алёшка, знаю. И не я один, а весь наш род…– Он не договорил, махнул рукой. – Вот сейчас, Алёшка, я этот секрет и буду тебе передавать…. Бери в руки кисточку. Краска не должна быть слишком жидкой. В каждое штампиковое углубление капелька краски должна от лёгкого касания скатиться. Если закапываем в жжёнку, то, чаще всего, один коричневый цвет, а по сушке разные цвета идут. Если хочешь сушку лепить, бери хоть серо-белую глину, хоть жёлтую, а в каких случаях и коричневую, если глянется. Лепи весело, когда расточиваешь – в небе душой пари, подкрашивай сердцем и чтоб при этом душа пела, продавай, не скупись!

Но, Алексей отложил кисточку и обидчиво насупился.
– Ты мне про секрет расскажи…. А, как красить? я знаю, и как продаёшь, видел….
– Правильно, видел,..   знаешь,..   но, не всё разумеешь, – приблизившись к Алексею и прямо глядя ему в глаза, сказал Илларион.
– Чего не разумею? – насупился сын.
– Сплетням Марфуткиным веришь. А я не хочу, чтобы ты суеверным рос. Они с Михеем думают, что раз кошку через дорогу перетащили, так и удача в рот влетит, разевай рот шире…

– Что тять за кошка? Ты не говорил…– Удивлённо спросил Алексей.
– Да была тут история, без смеха не вспомнить…. Это их всё суеверие доводит. – Илларион широко улыбнулся, показав ряд белых зубов. – В прошл0е воскресенье собрались они на базар игрушками торговать. Едут, а на выезде из деревни им Матрёнина чёрная кошка дорогу перебежала. «Не быть удачи в торговле, раз чёрная кошка дорогу пересекла»,– решили супруги и давай её ловить. Так они два часа эту кошку ловили, чтоб назад через дорогу перетянуть. Кошка от испуга на берёзу сиганула, что рядом с дорогой росла. С берёзы кошку не снять, так они давай берёзу пилить. Берёзу спилили, а возок свой подальше не поставили, видишь ли возок с игрушками с места трогать нельзя, пока кошка не поймана.

 Подпиленная берёза упала и прямо на возок, кучу игрушек побила. А они рады радёшеньки, что кошка опять через дорогу в обратную сторону перелетела, даже на побитые игрушки внимания не обратили. В результате на базар приехали с половиной товара и к шапошному разбору. Вот до чего суеверие людей доводит… Трудом надо копейку добывать, а не кошек ловить, да амулеты искать. А теперь дальше слушай… – Ларион пожевал ус. – Я тебя, Алёшка, в душу свою смотреть учу. В какую ямочку, какую краску капнуть? душа должна сказать, а не рука. И никто…, никто тебе, Алексей, в этом деле не подсказчик, ни дед, ни я, ни кто другой, хоть весь амулетами обвешайся. И весь наш секрет состоит в том, что в душу свою умеем заглядывать и за рублём не гонимся. Расписываем игрушку только тогда, когда душа просит, вот и получаются игрушки на загляденье. А ты, как Марфутка, про заклинательные слова, да амулеты речь ведёшь. Не годится так, не нашенское это дело, не христианское.

– Твои игрушки, тять, во всём Саратове славятся, – смутившись сказал Алёша, чтобы, как - то скрыть своё смущение, от того что поверил сплетням.
– Возможно, и славятся, только об этом лучше не думать, а то игрушка не пойдёт. И потом, твой дед – Африкант, как игрушечник, вдвое меня сильнее был и не важничал.
– Это почему так? – удивился сын.
– А потому, что если ты об этом будешь думать, да собой любоваться, то заберётся в твою душу гордость и украдёт, то, что ты имел. Талант твой украдёт. И мало украдёт, да ещё в душу наплюёт. Если же мастер загордился, заважничал, стал свысока на товарищей смотреть – конец пришёл его мастерству. А чтоб тебе понятней было, расскажу я тебе одну историю, Моя мать, а твоя бабушка, Фёкла, рассказывала. Так,  слушай:

Жил в Саратове один купец, из немцев. Крепкий купец. Даровитый. Торговал исправно, негодного товара не подсовывал, всё у него ладно шло, состояние увеличивалось несравнимо с остальной купеческой братией. Только приехал он раз к Африканту, твоему деду, игрушку заказать, прямо на тройке к воротам подкатил. Африкант его в дом, смотрите, дескать, на ваш вкус, а сам на купца особого внимания не обращает, а знай себе лепит, да отыгрывает. Купцу как - то не по себе стало. Что ж ты, говорит, меня, именитого купца, вниманием обходишь. А тот в ответ, дескать, у меня ко всем внимание одинаковое. «Так я тебе втридорога могу заплатить» – говорит купец и золотые червонцы достаёт. «А мне втридорога не надо, отвечает Африкант, – у меня цена определена – копеечная».

 Удивился купец, спрятал золотые червонцы, серебро достал. А Африкант на своём стоит. Пришлось купцу и серебро прятать, а медь доставать. И только он хотел с мастером расплатиться, как подумал: «Что же я это? Игрушку подарю барыне, а до той дойдёт, что вещица копейки стоит… Неудобство сплошное, и среди купцов конфуз. И вновь подступает к мастеру: «Давай, говорит, я тебе сто рублёв заплачу, меньше никак не могу». А Африкант на своём стоит – «Божий дар на деньги не меняю» и всё тут, «сколько сказал, столько и плати. Так мой отец завещал». Мне, говорит, пред Богом стыдно больше брать, а купцу меньше платить, перед барынькой стыдно. Так и разошлись. Сказывали, что и Африканта отец такой же был.

– Ты, тятя, про Африканта никогда ничего не говорил.
– Мал был, вот и не говорил.
– А теперь что, вырос? – смущённо спросил Алёша.
– Раз тебе такие сны стали снится, значит, вырос, сынок. Правильно ты мне про коней над рекой рассказал. Думаю, что скоро возить мне по деревням два сундучка придётся. А сейчас иди спать, поздно уже.

– Я действительно поначалу думал, что Ларион нам секрет выложит,– сказал Дима, – медальон покажет или слово сокровенное молвит. Я даже подумал: «Узнаю секрет и по всем предметам на пятёрки учиться буду». Только никакого слова таинственного он и не сказал, разве Михея на ум наставлял, да Алёшку воспитывал.
– Так разве это не секрет? – вопросом ответил Павел Петрович. – Ведь игрушечник Ларя секрета своего мастерства и удачливости не скрывает, с врагом делится секретом, только воспользоваться им сложно. Секрет, вот он на виду, а не воспользуешься. Здесь, Дима, до Иллариона Михею с Марфуткой надо душой дорасти. Сделать же это не просто. Потому и были игрушечники от бога, такие как Ларя и его предки, а были и такие как Михей. Понял?

– Если б своими глазами не увидел, то в жизнь бы не поверил, что так было? – сказал Дима. – Вот бы на всех уроках так. Раз, и посмотрел, что там Иван Грозный делал, а то одни версии.
– Так ты, понял теперь, как лепить глиняную игрушку? Сам слепишь? – спросил Павел Петрович.

– Я её теперь с закрытыми глазами слеплю, – весело ответил Дима.
– Хвастаешь, – сказал учитель.
– Есть немножко, Павел Петрович,.. настроение хорошее….
– Однако, нам пора, Дима, думай скорее о нашем клубе.
– Что-то не хочется, Павел Петрович, давайте ещё здесь побудем, на базар вместе с Анфисой сходим, по деревням с Ларионом и Кузей поездим, игрушки попродаём, разве вам не интересно?
– Очень интересно, Дима, только надо и о времени думать. Тебя скоро родители искать начнут, в клуб звонить будут, а Ларя вон уже кисточки моет, спать собирается, Алёшка на полати залез, сон про коней досматривает.
– Жаль, – сказал Дима. – Только дайте слово, что мы обязательно сюда вернёмся, правда?
– Правда, Дима, правда…


Они вышли на крыльцо. Далеко в небе круглой льдинкой мерцает тусклая луна. Высокие сугробы серебристыми волнами покрывают всю деревенскую улицу. Фиолетовые тени прячутся в сугробах, желая напугать запоздавших прохожих, но их нет. Пуста деревенская улица. Поскрипывая, качается на петлях, отцепившийся от крючка, ставень. Под крыльцом, прикрыв нос пушистым хвостом, мирно дремлет Кузя, совершенно не подозревая, что над ним сверху стоят люди совершенно из другого века. Да, что там века, мира… Мира, с которым столько общего и всё же они такие разные. И только игрушки, что слеплены в кружке Павла Петровича и игрушки на столе у Иллариона говорят о том, что они одинаковые.