К источнику

(повесть)

1

Я давно собирался съездить на святой источник, но как-то всё не выходило. Мои знакомые уже там были, а я всё откладывал и откладывал. Наконец твёрдо и решительно  сказал себе: «Еду» -  и уже ничто меня не могло остановить. Зная, что дорога не близкая, заранее приготовил всё необходимое и отправился на автовокзал.

Междугородний автобус мерно шуршит шинами, давя ночную наледь  по краю дороги. Из  пассажиров кто спит, кто вяло переговаривается  или зевает. Я сижу у окна и пытаюсь разглядеть  что- либо за стеклом. На улице темно. Раннего утра синь плотно обволакивает автобус. Разглядеть что- либо невозможно, только редко где на трассе набежит кучка фонарей, заглянет в автобусное окно и отпрянет прочь, высвечивая придорожную забегаловку с чопорным названием «Кафе» и снова, фиолетовый полумрак.

Рядом со мной сидит с маленькими усиками  мужчина лет пятидесяти и откровенно пытается заснуть. Добродушные  губы, на широком лице его потихоньку шевелятся.  Сплошь седые волосы  придают лицу  выражение  повидавшего, знающего и много пережившего человека.

«Наверное, какой–то  инженер с бывшего НИИ,– подумал я,– чем-то он сейчас занимается?»

Я перестал смотреть на соседа и стал думать о своём. И уж, было совсем забыл о нём, как тот чётко проговорил:
– Что не спишь?
– Не спится совсем,– ответил я ему в тон.
– Вот и мне тоже.  Думал вздремнуть, часок- другой пока едем, а ничего не выходит. Я пытался и молитву читать – не помогает. Всё равно в голову лезет всякая всячина и вспоминается то, что уж давно пора забыть и никогда не вспоминать.

– Что так?– спросил я его. Более желая поддержать разговор и  этим помочь человеку разговориться.
Было видно, что у соседа   лежит что-то на сердце, что ему очень хочется что-то рассказать и никакой сон его от этого не спасёт. Ему нужна была исповедь. А может быть не столько исповедь, сколько желание поделиться накопленным опытом, который он не мог носить в себе просто так. Догадка моя впоследствии подтвердилась,  и я, забегая на перёд, скажу, что был рад, что Господь свёл меня с этим человеком.

Четыре часа пути пролетели как одна минута. От него я узнал много нового и даже сокровенного. Мой попутчик  оказался интересным человеком с весьма не простой судьбой. Нет, он не плавал на подводных лодках, не сопровождал натовские субмарины, не колесил по заграницам и даже рубля лишнего в кармане не имел.

«В общем, проходная личность,– может сказать читатель и отложит повесть,– современный типаж чеховской шинели, скучно. Не могут писать про русских Рэмбо, не-т не могут." Но я бы не советовал закрывать книгу и втыкаться в телевизор. Право, этот рассказ бывалого человека стоит того.

* * *

Звали попутчика Иван Петрович. Он был лет на десять старше меня. И жизненный опыт его был далеко не такой, как мой, хотя я тоже уже повидал не мало. Его опыт лежал совсем в иной плоскости и к любому человеку этот опыт  имеет самое прямое отношение. Только об этом я узнал потом, когда мы познакомились поближе.
– А давно ли вы надумали ехать к источнику? – спросил я, чтобы как-то продолжить разговор.

– Я еду к нему не первый раз,– ответил Иван Петрович,– наверное, уже седьмой, если не больше. Знаете, не люблю считать, какая разница. Главное, что мне там хорошо,  и ладно. Приеду на источник, вдохну тамошнего воздуха и жить хочется. Сяду на пригорок – благодать. Так бы и сидел и никуда не уходил. Другие приедут, быстрее окунутся и убегают. А я нет. Зачем ехать, чтоб вот так быстрее, быстрее… Суета у человека в сердце сидит, страсть, вот он и стремится всё ухватить и везде побывать.  Это больше на экскурсию похоже. А я… нет.

Иван Петрович пошевелился, как бы пытаясь усесться поудобнее в кресле,  и продолжил.
– Мне главное душу благостью этого места напитать, чтоб, на несколько месяцев хватило. А там я с пенсии опять на поездку наберу и снова к источнику. Так и живу. Я даже, знаете, время в жизни не месяцами и неделями меряю, а поездками к святому месту.– И он посмотрел на меня испытующе, желая знать – интересна мне эта тема или я один из тех туристов, про которых он упоминал? Увидев, что я его с интересом слушаю, продолжил.–  Мне соседка говорит искренне и жалеючи:

«Иван Петрович! Что вы себе покою не даёте? Посидите у подъезда на лавочке, как все люди, купите  на эти деньги, что прокатаете, колбаски или сыру, и поешьте со своей Еленой Ивановной душе на радость».

А ведь она всё искренне говорит, от души. Только после этих слов, мне соседку жалко становится. Одно в её словах правда, что не баловала меня жизнь никогда ни сыром, ни колбаской. Принадлежу я к интеллигенции в первом поколении, выходец из деревни. Отец был трактористом, мать учётчицей. Особо они ничего в жизни не видели, рвались между колхозной работой и своим хозяйством и меня сызмальства к работе приучали. Уже подростком умел я на селе всякую работу исполнять: косить, запрягать, возить, вилами орудовать, что тебе заправский мужик. А, как ещё подрос, то и пахать на тракторе за отца стал. Он у меня болел, с Великой Отечественной ещё. В первый день войны был тяжело ранен, плен, побег, партизаны, мотострелковый корпус, парад на Красной площади. Пушку он на «Студоре» по Красной площади вёз. Предупредили, у кого машина на площади заглохнет, тот дома в ближайшее время не увидит. Много мне отец чего порассказывал, да не о том речь.

Он помолчал, как бы собираясь с мыслями, а затем таким же ровным голосом продолжил.
– Работал я, значит, за отца на тракторе, когда ему плохо было, подменял. Бригадир разрешал – под отцовскую ответственность. Освобождения  от работы участковый врач всё равно не давал: в уборочную или в посевную нельзя, если только, само собой,  увезут, потому что умереть может. Пансионаты, конечно, дома отдыха и там здравницы всякие строили, но к конкретному человеку, у которого  ни председатель, ни бригадир в друзьях не ходят, отношение было не ахти какое. Сельхозтоваров тогда в свободной продаже почти не было.  В колхозе было легче украсть, чем что-то выписать.

Иван  Петрович немного помолчал и продолжил:
– И воровали! Сначала люди крали, чтоб выжить, а потом, когда выжили, по привычке стали красть, для  достатка. Да, так приохотились, что отучить людей от этого ремесла не было никакой возможности. Это в деревне даже за героизм почиталось, если ты сумел что- либо  в колхозе стащить.

– А как же начальство, или сторожа?– спросил я, мало чего понимая в сельском житье-бытье. Иван  Петрович понимающе улыбнулся.
– Начальство больно-то никого и не ловило, если уж сам при свидетелях попался, тогда да, пошумят немного. Оно – начальство само воровало, только не ночью, а днём. И сторожа, тоже не с луны были завезены; за бутылку они тебе  сами домой чего хошь принесут.– Потом вздохнул, помолчал и сказал,– воровал и я… – Опять помолчал. – И ведь не думали, что это грех великий. Вот до чего люди дошли. Великий грех, за героизм почитали. Зато на каждом столбе было про коммунизм написано, дескать, –  вперёд и он – этот коммунизм, не за горами, а чуть -ли не на соседней улице, только до нас не дотопал. Тогда я в политике ничего не понимал, а думал, что этот коммунизм какой-то воровской получается. Чем больше воруют, тем ближе светлое будущее.

Помню, по ранней деревенской жизни своей, дедушку – благообразный был старик, с белой  бородой и усами – Георгия за Первую мировую имел. Я только и помню, как он иногда пред иконами молился. Иконы у нас в переднем углу на полочке стояли. Такой был иконостас небольшой, со шторками из тюля. Иисус Христос там был, Богородица да Николай Чудотворец. Иконы были старые, тёмные. Едва можно различить, что на них было изображено. Подобный иконостасик почти в каждом доме имелся.

Дедушка был малограмотный и кроме как Боженька накажет, и что он всё видит с неба, я ничего от него не слышал. Мои родители в религиозном отношении тоже были безграмотны, хотя праздники православные чтили, о них помнили. К Пасхе всё уберут, вычистят, полы аж жёлтыми становятся, и всем  в этот день было радостно. В церковь не ходили, церквей просто не было. Божий храм был один, в областном центре за семьдесят километров. Его родители посещали  раз в год, когда на базар ездили, и то не всегда удавалось, а потом и ещё реже стали в нём бывать.

Ещё праздновали престольные праздники. В близлежащих деревнях были когда-то свои приходы, а значит и свои престольные праздники существовали. В этих деревнях жили родственники, вот и съезжались друг к другу повеселиться  да самогонки попить. О молитвах и речь не шла. Их больно- то и не знали. Одна молитва была у взрослых в ходу: – «Господи, помилуй»,–  когда беда какая надвигается, да: « Богородица, спаси нас».  Я и не думал тогда, что это молитвы. Но видно в сознании народном что-то ещё теплилось, не всё дьявол умыкнул у людей. Не всё, не всё злодей выкрал и по ветру пустил… Вот супостат…

Я и моя сестра - Аннушка среди сверстников, наверное, были самыми религиозными, потому как знали  величальное «Рождество твоё Христе Боже наш…».  Выучить- то я молитовку выучил, а о чём в выученном говорится– я толком не знал. Особенно меня смущали волхвы, которые со звездою путешествуют. Кто такие волхвы, откуда они? А звезда, думал,  у них прикреплена на  длинном посохе. Знал я в то время совсем другое – за  пропетую эту песнь денежек или конфет давали больше, чем сверстникам, которые  читали следущее:

Я маленький мальчик,
Сел на диванчик,
Открывайте сундучок,
Вынимайте пятачок.

Росли мы с сестрой крещёнными на дому.  В церкви никогда не были и о причастии или об исповеди ничего не знали. Родители нам этого не говорили, наверное, из опаски, что по глупости кому-нибудь расскажем.
 
* * *
Да что там говорить,– Иван Петрович махнул рукой,– на всю деревню один псалтирь был. По нему по покойникам читали. Евангелия не было, а если у кого и было, то о нём молчали и никому его не показывали. Даже, как мне потом стало известно, от детей родных, воспитанных в школе на идеях марксизма- ленинизма, эту книгу прятали. И допрятались до того, что бабушка умерла, а куда она книгу положила, никто не знал, так и не нашли.

Да если б и нашли, что толку, по церковно-славянски читать никто из  молодых уже не мог. Так, что и единственный псалтирь скоро стал не нужен. Эту книгу просто клали рядом с покойником на столик около зажжённой свечки, вот и всё. А потом и эту книгу куда-то задевали и стали обходиться вовсе без неё.
Помню, раньше ещё на поминках свечку за покойного ставили, а потом к ней прибавился стакан самогона, покрытый куском хлеба. Скажете,  не так?– обратился  ко мне Иван Петрович.

– Всё так,– подтвердил я, вспоминая поминки с этим же злополучным стаканом самогона.
– Дело дошло до того,– продолжил он,– что забыли каким концом и куда в могилу гроб ставить. И это ни с кем-нибудь происходило, а со мной. Собственного отца привезли на кладбище. В деревне уж ни одного дома, а кладбище стоит. Так отец пожелал, чтобы его на этом кладбище похоронили. Привезли, гроб стоит, а те, кто пришёл проводить в последний путь, спорят: «куда должен покойный головой лежать, на запад или восток». В космос летали, а хоронить разучились. Вот,  до какого оскудения  дошли.

А как же не дойти. Я в педагогическом институте учился. «Диамат» и «Истмат» изучал. Правда, мы студенты, к ним относились так себе, с прохладцей, особенно в эту догму не верили, а отвечать, как положено, отвечали. Куда  денешься. Другого же ничего не было. Как будто стране не тысяча лет, а всё, нет ничего.

Помню,  в то время книжка одна появилась, по критике религиозных догм христианства. Преподаватель целый урок этой книге посвятил. Из всего курса нашёлся я один, который возьми и скажи, «как можно критиковать то, чего мы в глаза не видели и ничего не читали». Меня поддержали сокурсники. Сказал я это не потому, что отстаивал идеи православия, а оттого, что мне показалось несправедливым, критиковать то,  чего мы не читали и о чём знаем только по разного рода, агиткам.

Шуму моё выступление тогда наделало много. – Рассказчик весело засмеялся. – На комсомольское собрание выносить не стали, видно побоялись огласки, а вот партбюро заседало. Со мной парторг беседовал. А как увидели, что это во мне не от веры идёт, а от чувства справедливости, так и успокоились. Дело свернули.

Они  дело свернули, а в моей голове всё это осталось. И очень мне после заседания захотелось Евангелие прочитать. «Что это за книга, думаю, раз  такая на неё реакция?»
Пошёл я в библиотеку, но не в ту, куда всегда ходил, а в другую, где меня не знали, поосторожничал,  спросил у библиотекарши про Евангелие. В библиотеке как раз народа совсем мало было. Спросил и смотрю на реакцию. Библиотекарша засмущалась, а потом объяснила мне вполголоса, что книга эта в закрытом фонде.
 
Понял я, что мне не видать  этой книги как своих ушей. После   решил сходить в церковь и там спросить. Было это под церковный праздник. Прихожу, а там кордон милицейский, бабушек пропускают, а молодёжь нет.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день» – думаю, и до времени оставил эту затею с Евангелием. Вскоре институт закончил,  диплом получил, женился, дети пошли, как- то не до Евангелия стало. О нём и не вспоминал. Работал в редакции многотиражки. Человек я в литературном плане был способный, но беспартийный. И понимал, что мне выше корреспондента по служебной лестнице не подняться.  Орган был, конечно, партийный. Вот я и решил в партию из этих соображений вступить. Происхождение  имел рабоче-крестьянское, связей порочащих не было, приняли быстро.

– Стало быть, вы потрудились на ниве партийной пропаганды и агитации? – вставил я.
– Да уж пришлось хлебнуть и этого,– согласился он. «Павел не был бы Павлом, если бы не был Савлом», так ведь говорят. В общем, откровенно партийные статьи я не писал, это был не мой конёк, передовицами у нас занимался сам редактор. Я всё больше очерки писал, фельетоны и что-нибудь по технической части. Правда, были у нас тогда в ходу клише типа «Советский народ, идя навстречу коммунизму, встал на трудовую вахту в честь праздника Великой Октябрьской  Социалистической революции…» и так далее. Этими клише, мы строчки нагоняли, чтоб план выполнить. Но серьёзно к этому не относились.
– А что и у вас был план?

– План тогда был у всех,– сказал сосед и, помолчав, продолжил рассказ дальше.
– Я ведь не только статейками в газете в то время занимался. Были у меня в деревне родственники. Я к ним ездил: помогал косить сено или ещё что делать. Я ж деревенский. Видел, как живут, как основная часть мужиков пьёт беспробудно. О вере в Бога и о церкви среди земляков никто не говорил. Можно было уже кордоны перед храмами не ставить, народ туда уже не рвался, даже из любопытства. Время, агитация, школа, запреты сделали своё чёрное дело.

Потом я перешёл в организацию покрупнее, нежели многотиражка, и стал заведовать сельскохозяйственным отделом. Видеть стал пошире и знать побольше. Зарплата, естественно, увеличилась. В семье тоже всё было в порядке. Правда, женился я поздно, в тридцать с лишним лет. Жена попалась скромная, трудолюбивая и мать хорошая. Народилось двое сыновей. Константин и Антон. Сыновья росли умненькими, старательными и очень тихими. Нам соседи говорили, что вы живёте так, как будто у вас и детей нет. Жили мы в то время в пятиэтажке, в «хрущёвке», всё на виду. Если куда надо сходить, там купить, чего, где что выбросили, жена сунет ребят соседке и уйдёт, а они до её возвращения рта не откроют, играют себе тихонечко в уголке. Никогда не дрались, не спорили.

Мотоцикл «ИЖ» мы в то время купили. Я хотел «Урал», да где там, разве достать. Мне товарищ советовал поехать в Азербайджан. Он там был и сказывал, что видел в магазине такие мотоциклы, в ящиках, целую гору, никто не берёт, а у нас в средней полосе России  их днём с огнём не сыщешь. Потом, правда, стали легковые машины  «Запорожцы» в свободной продаже появляться, только у нас на него денег не было. Но уже думали о нём и подкапливали.

А тут меня на курсы повышения квалификации в Москву послали на четыре месяца. Там я впервые компьютер увидел, негров и монахов. Побывал не просто в храме, а в сердце  православной Руси – Загорском монастыре. Помню:  осень, погода чудная, листья падают, природа подмосковная     будто рукополагает, звон колоколов, монахи в чёрном на звоны крестятся,  и я стою балда – балдой. Верите, будто в иностранное государство  попал. Почему звонят – не знаю; что за служба – тоже, а уж  что поют и тем более.

Хоть и недоумевал я, но на душе как-то радостно стало. Чувствую - сердце забилось, будто воробушек трепехчется, вылететь из рук хочет и слёзы на глазах. Вот как душа на всё это среагировала. Я тогда подумал: – генетика, память поколений. Промокнул слёзы платочком, сел в автобус и уехал. Это я только потом понял, что это была не генетика, а тогда мозги именно так сработали – генетика, мол,  виновата. Но, в памяти эта поездка проделала глубокую борозду. Это я потом понял. Не зря, всё что увидел, было: и поездка, и монастырь, и монахи.

И вот что интересно, был я в Москве и в театрах,  и на выставках, а когда из командировки вернулся, среди коллег рассказывал в основном о посещении монастыря. На что главный редактор вроде смехом, но с большой долей намёка сказал, «Наш коллега не в монахи ли решил податься? Больно уж  с интересом о монастырях рассказывает». Стал я после такой реплики только друзьям, да родственникам о монастыре рассказывать…  Со мной вот так, дорогой, было, с другими не знаю, – сказал Иван Петрович с улыбкой и похлопал меня по колену.

2.

За  разговором я и не заметил, как наступил рассвет. Розовый свет струится из-за  дальней горы. Придорожные откосы набиты талым  мартовским снегом, ещё отдают синью, а по чернеющим буграм, почти с ними сливаясь, важно расхаживают  заботливые грачи. Но чем севернее мы забираемся по избитой Ельцинским режимом дороге, тем реже встречаются талые плешины чёрной земли. Сюда весна ещё не добралась, а заиндевелые деревья  нагоняют зимнюю скуку.

— И что же дальше?– спросил я.
– А дальше грянула Горбачёвская перестройка. Всё закрутилось вокруг, как сухие листья от ветра. Интеллигенция шумела, будто пчёлы в улье по весне.

Мы, как будто, ошалели от этой перестройки. Статьи стали появляться разные, книги. На слуху были фамилии экономистов Попова и Аганбегяна. Церковные священнослужители то же стали мелькать в средствах массовой информации. Их больше для политики  использовали, а не для наставления в слове Божьем. Ну, а дальше пошло и поехало.

Особенно активизировались разного рода секты и инославные учения. Философия мне нравилась, и я с упоением читал «Бхавагат Гиту», это одно из индийских вероучений,  штудировал книги  индийских гуру – тамошних учителей – аскетов. Всё было в новинку, интересно, особенно, что заморское. К этим гуру я сильно пристрастился.

Собеседник покачал головой.
– Помню, всё пытался чакры развить, да энергию кундалини активизировать, чтобы в космос  в тонком теле выйти и среди планет солнечной системы постранствовать. А про йогов газеты писать не уставали, вот крыша у меня и поехала.

Бывало, в позе лотоса замру  посреди зала, а отец покойный поманит  мать пальцем и говорит: «Иди посмотри, что наш дурак делает?»,– покачает головой и уйдёт. А этот - дурак, чёрный квадрат Малевича в голове ищет, чтоб значит ни одной мысли  не было. Видно бесам этот квадрат очень нравился: мыслей нет, Бога тоже нет, делай с этим недорослем  всё что хочешь.– Иван Петрович улыбнулся.– Бывало в деревню приеду и рассказываю  сельчанам про  всё, что вычитал. Дед Матвей, уже покойный, слушал, слушал, да и говорит:

«Смотрю я, Петруха, ты там,  в городе сильно мозгой повредился. Ну, зачем мне с Филимоновной твоя Будалини? Нам бы картошка с тыквой уродились, чтоб зиму пережить, ить что творится, а ты Будалини, Будалини.
– Куддалини,– поправляю деда.
– А хрен редьки не слаще,– говорит он.– Ты вот меня старого послушай. Да тебе и любой  здесь скажет. Брось ты  этих всяких магов.

Йогов,– поправляю.
– Не сбивай ты меня с толку. Послушал я тебя - и будя. Свою веру  похерили, а чужой не надышишься. Вон по улице  Савося- парторг бежит, видишь?– он кивнул на окно.
– Вижу, – говорю.
– Так, он тоже, свою веру насаждал, теперь поутих, ослаб. На его место в душу другие рвутся. А теперь ступай. Рассказываешь ты складно, да ну и ладно. Филимоновна! – кричит, – проводи гостя, а то штанов не будет, одна кундалини останется. Наш кобель в философии не силён, сам знаешь,– а сам в усах улыбку прячет и на здоровенную псину у конуры кивает.

– Больно меня этот разговор тогда по самолюбию резанул. Успокоиться никак не мог. За гуру было обидно, ругал я непросвещённость в глубинке, затюканность и малограмотность.
– И что? Никаких сомнений в вашу душу не закрадывалось в связи с этим вероучением? – спросил я,– вы вот не очень верили в происхождение человека от обезьяны! А тут как?

– Точно, и тут это же было. Никак не мог я принять их учения о реинкорнации, то есть о переселении душ. Ну, помните ещё у Высоцкого–
« …красивую религию придумали индусы.»
– А как же помню, помню, про этот самый баобаб.
– Да-да, про него самого. Так вот не укладывалось  у меня в голове, что в дереве и в лопухе может находиться человеческая душа, как в ссылке, на исправлении. Ну, не мог ничего с собой поделать, да и только.

Уехал я тогда из деревни с тяжёлым сердцем. И как тому и быть, на следующий день  иду по проспекту, а там, на лотке, очередную книгу  очередного гуру продают. Встал я в очередь, стою. Передо мной парень стоит, видно из студентов-старшекурсников. За мной уже хвост образовался. Стою, жду. В это время подходит к парню, что впереди меня, друг и говорит:

«Что, деньги лишние? Решил собственным червонцем поддержать индийский монастырь?»
 «Брось ёрничать,– тот в ответ,– на тебя  книгу взять?»
 «Я, дружище, это уже не читаю, есть вещи куда глубже»,– говорит он,  улыбаясь. А улыбка такая, очень добрая, располагающая. И взгляд открытый.
«Где ж ты глубину нашёл?»– спрашивает тот, что в очереди.
«Окунись в христианство, увидишь»,– а сам его тихохонько дёрг за рукав, тот, что передо мной, от прилавка и отошёл. Моя очередь брать, я в раздумье, замешкался, сзади напирают, продавец торопит. В общем, я тоже  от прилавка отступил. Сзади интеллигент нервный, шипит:
«Ходят тут, не знают, чего им надо?» – А я думаю: «Что, это я, ядрёна вошь, в то, во что крещён, того не знаю, а за заморским гоняюсь?» Тут я и отца,  и деда Матвея вспомнил. Хоть их ум и был сильно повреждён партагитацией, но не настолько, чтобы чужое, поперёд своего ставить, когда ленинское дало дуба.

Пошёл я искать книгу по христианству. Как сейчас помню, зашли мы с товарищем в газетный магазинчик, спросил я православную литературу. Продавщица  показывает две книги и спрашивает: «Вам какую?»
– А мне,– говорю,  всё равно, дайте вон ту светленькую,– на моё счастье это было произведение Феофана Затворника.
– И что же, с этой минуты вы стали православным?– спросил я  Иван Петровича.
– Да нет, не сразу. Хотя проехала эта книга по моим мозгам здорово. Она, можно сказать, мне в другой мир глаза открыла. Она открыла, а враг рода человеческого сразу не допустил. Это, можно сказать, было только начало.
– Что же ещё - то могло быть?– спросил я с запальчивостью.
– А куда ты секты христианские денешь, чародейство? Они, таких как я, первыми у христианских ворот поджидают… Видно, это был Божий промысел, иначе бы меня не шарахало. А доморощенные экстрасенсы, густо замешанные на христианской догматике, куда ты это всё денешь? Нет, видно надо было мне и этого всего хлебнуть, по самое не хочу. Ладно, про это расскажу чуть попозже. Сейчас остановка будет, немного разомнёмся. Туалет там и всё такое.

И верно, не  прошло и двух- трёх минут, как автобус, свернув с дороги, переваливаясь с боку на бок на неровностях, остановился у одноэтажной постройки, около которой усатый  дородный грузин жарил шашлык, ловко поворачивая  над огнём шампуры с дымящимся мясом.  Рядом были  свалены дрова, в сторонке под старым Мазом  лежал на фуфайке шофёр… кто-то громко говорил, по другую сторону автобуса, по сотовому телефону.

Место, по правде сказать, было унылое. Сонные автомобили, как запоздавшие с ночлегом ночные птицы, торопливо пролетали по шоссе, шарахаясь от осевой к обочине при встречном автомобиле. Сидящие высоко на деревьях грачи, раскачивались на тонких ветках и то и дело перелетали с дерево на дерево.

«Глупые птицы,– думал я,– зачем вы здесь сидите,– ведь сто километров южнее уже весна и ваши собратья там уже важно ковыряются носами в земле». Но грачам было не до моих размышлений. Их не мучили философские вопросы и религиозные тоже. Инстинкт им указывал верную дорогу,  состоящую из нескольких  тысяч  километров пути,  и они не могли сбиться и свернуть в сторону. Но, это птицы, у них всё иначе.

3.

Остановка была недолгой. Вдохнувшие свежего воздуха пассажиры лениво рассаживались по  местам. Занял своё место и Иван  Петрович.
– Вот и хорошо,– сказал он,– размяли косточки. Теперь можно и дальше. –
– Так вы хотели ещё что-то рассказать?– заметил я.
– Нет, нет, я помню, помню,– встрепенулся Иван Петрович, довольный тем, что его рассказ произвёл впечатление.– Тогда слушайте, если интересно. Так на чём я остановился? Ах, да, вспомнил. Стал я, значит, о христианстве книги читать. И такие у меня горизонты открылись. Прочитал  Феофана Затворника, купил летопись Дивеевского монастыря, затем и пошло. Вообще в церковь ходить стал, молитвы некоторые выучил. И до того мне в церкви хорошо было, хоть бы из неё и не уходил. Чувства такие же наплыли, как и в подмосковной лавре. Стою в церкви,  бывало, а слёзы сами собой текут, а почему текут, не знаю. Хорошо, вот и всё. Душа Родину духовную что-ли чувствовала?

Я, в то время как шальной ходил. С кем не заговорю, всё на православную тему сворачиваю. Такого раньше со мной никогда не было.
– А как же гуру?– спросил я.
– Когда я восточными философиями занимался, тогда только голова от мыслей переполнялась, а теперь  и душа была готова из груди выскочить.  Помню, приедем в деревню к родным картошку копать, поставят меня родственники с лопатой  меж себя, я и рассказываю, рассказываю. Потом я им стал, с этим делом, надоедать и они стали откровенно надо мной посмеиваться. А я хоть и чувствовал, что посмеиваются, а удержаться не могу, так меня и несёт. В таком состоянии я пробыл года три – четыре. И вот, что интересно, читал много, а Евангелия не прочитал, у меня его и не было даже.

Одной мне церковной литературы мало было, стал я прикупать и другую литературу, вроде бы тоже христианскую, как мне тогда по моей малоопытности казалось. Вы, я вижу, уже догадались, что это была за литература? –  Я кивнул.
– Вот, вот её самую. Где увижу на обложке икону, то мне и гоже. А тут стали на меня сваливаться всякие несчастья. Как на грех появился откуда-то Алан Чумак, как бес из преисподней выскочил и давай с экрана телевизора руками махать, да губами шевелить. В общем домахался, а мы досмотрелись.

– Что так?
– Старший сын у меня должен был в первый класс идти, а после сеанса с Чумаком, говорить перестал. Заикание такое, что слова сказать не может, зато у бабушки шишка с ноги сошла. Я то – дурень, и не подумал на Чумака, решил, что кто-то испугал его на улице. Кинулся к ребятишкам, с которыми он около дома играл. Те: -«Знать ничего не знаем. Не было, мол, у нас ничего такого, что бы могло Костю вашего испугать». Мы к врачам - те руками разводят. Мы к бабкам – те мзду берут, а сделать ничего не могут. Сильно мы все испугались.
Немного погодя к нам в город  один экстрасенс приехал – я к нему, так, мол, и так, вечером Чумака посмотрел, а утром не говорит. Вот тогда до нас только дошло, от чего он речь потерял.

      Экстрасенс и говорит, «Зря вы его перед телевизром посадили, я Алана знаю и говорил ему, что такие передачи ни к чему хорошему не приведут, он не слушает. Только я вам вряд ли чем помогу, тороплюсь.» Я чуть ли не в ноги падаю – помогите, я его быстро вам на такси доставлю.– Тут он, видно глядя на моё состояние, согласился и говорит, что не надо никакого такси, а вспомните только голову сына, мне и этого достаточно.

Да какой же отец сына не вспомнит, когда он со мной вырос.
 – Вспомнил,– говорю,– А он в ответ
 – Я знаю, что вспомнили, больше от вас ничего и не требуется и стал какие - то пассы руками делать, вспотел весь, а потом мне и говорит: –Подлечил я вашего сына, а вот полностью с него снять, что через  телевизор получил, не могу,
 Алан сильнее меня. – Поблагодарил я его на словах, денег он не взял, а я домой ходу. Подхожу к дому, а навстречу мне отец, слёзы на глазах поблёскивают. «Заговорил, – говорит,– внучек, час назад заговорил, только чуть-чуть осталось заикание».

Обрадовался я, рассказал как всё было и проникся  я с этого дня к экстрасенсам уважением. Думаю: «От Бога люди». А раз так, то и литературу по экстрасенсорике стал почитывать, да стал пытаться выявить в себе скрытые экстрасенсорные задатки. Слово мне это уж больно приглянулось, была в нём какая-то тайна и сила. В общем, из огня да в полымя.

Хотел я тогда увидеть самого Чумака, связи-то у меня редакционные были. Через друзей связался с первым каналом телевизионным в Москве, вышел на общих знакомых, а те и говорят: «Чумака  вы не достанете, у него в Москве ни одна  квартира. Где он,  живёт никто не знает, а там где официально проживал, люди день и ночь караулят. Кто ждёт, чтоб спасибо ему за излечение сказать, а кто и «спасибочки». У нас тут мешки писем от телезрителей с негативом, а мы в эфир ничего дать не можем, запрещено».

Не верилось мне, что редакция телеканала негатив, как последствие выступлений Чумака, скрывает. Потом решил, что дело это тёмное и звонить в редакцию перестал. Однако, книги по экстросенсорике продолжал читать, хотелось выйти на некую тайну, в этом деле скрытую. Узнать, как можно на расстоянии лечить? Мысли в моей голове ютились положительные.

Иногда, правда, посещала меня неразрешимая мысль: «Как это так, один и тот же человек может и вылечить,  и искалечить?» От такой мысли у меня в голове сумбур начинался. Думалось: «Это от того, что мало знаю. Один и тот же врач может и вылечить, а может и болезней прибавить, это всем известно» А раз так, то  литературу по экстрасенсорике стал не просто почитывать, а штудировать, да стал пытаться выявить в себе скрытые возможности заодно. Вдруг и во мне «чумак» сидит? Ведь пишут же, что в каждом эти силы есть, только проявить их требуется. Вот я и старался.

Хорошо, что тогда никого в себе не откопал, ни «Чумака», ни «Кашпировского», Бог не допустил. Погиб бы, обязательно погиб. Затянула бы меня эта чертовщина. Видно насчёт меня у всевышнего другой промысел был. Я его вскоре и узрел.

Тут  ни с того, ни с сего самого меня болезнь прихватила, да такая, что врачи ничего и определить не могут. На глазах стал таять. Один знакомый пообещал с главврачом лучшей клиники города свести. В определённый день, набиваем дипломат  коньяком, какого я в жизни не видел, закусью разной, что слюнки потекут,  и к этому главврачу. Дверь на ключ, дипломат на стол. Тогда с продуктами-то никак было, шаром покати, ни дорогих, ни дешёвых. Знакомый всё устроил.

Смотрели меня врачи этой клиники и за страх,  и за совесть одновременно. В каждую щёлку во мне заглянули. После всех процедур приходим вместе с заведующей отделением к главврачу. Тот  глаза поднял, а она рапортует, что де здоров как в двадцать лет, хоть в десантные войска отправляй.

После такого диагноза я совсем закручинился. Я жить не могу, а они – здоров как бык. Тут я готов был хвататься за любую соломинку, лишь бы живым остаться.
Товарищ, что меня в своё время йоге учил, посоветовал пройти по  системе оздоравливающего голодания. Это у них в  этой самой йоге такое голодание есть. Я согласился. А как же не соглашаться, жить то хочется.

Помню, клизмами весь живот промыл, голодаю. Товарищ говорит, что десять дней голодать надо. Терплю, кроме воды в рот ничего ни-ни. Я все требования товарища выполняю. Первые три дня очень есть хочется. Потом эти инстинкты гаснут и уже ничего не хочется, лежишь на диване и лежишь.  Наконец эти десять дней прошли, а я как болел, так и продолжаю болеть.  Плюнул я на эту йогу, повезли меня родные по бабкам, да по дедкам. Проверяли меня и на нитки, и на спички, и на обручальные кольца, и на карты,- «порченый», говорят, а сделать ничего не могут. «Что ж  это, – думаю, – за сила такая, что никто и излечить не может?»

После этих поездок я совсем закручинился. Апатия напала, безразлично всё стало.  В общем, лежу я дома на диване, в потолок смотрю, а мысли одна мрачнее другой. И тут по телевизору объявляют, что в  городе Балаково состоится всероссийский  съезд экстрасенсов. Я к директору. «Владимир Иванович, направь в командировку? Это ведь рядом». Тот, добрая душа, приказ написал. Я, в автобус и туда. Думаю: «Может там, кто и отыщется, кто из меня хворь изгонит, бишь эту самую порчу? Экстрасенс же помог моему сыну, а там их сотни съедутся, один сильнее другого, глядишь,  и найдётся для меня лекарь».

Приезжаю в Балаково, в гостиницу устроился и на регистрацию. Дворец огромный, зал битком набитый. Нашёл я свободное местечко, сижу. В первый день доклад прочитали, затем, уже на другой день, прения начались, а в третий, значит, должны приехавшие работать по секциям. Сижу, слушаю, в тетрадь всё строчу, по привычке. Всё что не говорят, одно интереснее другого, аж дух захватывает.
С соседкой познакомился, дородная такая женщина, оказалось, что мы из одного города. Она тоже экстрасенс. Приехала диплом получить. Этот диплом  вроде, даёт  право лечить больных. Так, не так, не знаю. Только она и говорит мне:
– Ты что думаешь, сюда все эти люди, она кивнула на собравшихся, учиться приехали экстрасенсорике,  опытом делиться?
 
– Да, – говорю,  А она в тон мне и в рифму,– «Балда. Вот тебе и да. И откуда ты такой  шелкопёр выискался?» Я ей, дескать, так и так, лечиться приехал. Она в ответ рассмеялась и говорит:
– То-то меня знакомцы спрашивают, откуда ты взялся, не со мной ли?– И тут же в лоб спрашивает.– У тебя дома жена, дети есть? Я всё как на духу и про жену,  и про сыновей. Она на это только улыбнулась и говорит:
– Не знаешь, куда приехал. Держись за мою юбку и не отходи, иначе тебя твои дети не дождутся, слопают тебя в этом зале, и поминай как звали. Ты не смотри на эти «добренькие» физиономии, здесь, знаешь, какие акулы сидят, без крыши никак нельзя. И ты здесь не один такой дурак.

«Вот,– думаю,– попал, как кур в ощип». Хотел уж бежать, да болезнь моё желание пересилила.

Иван  Петрович вдруг замолчал, покусал   ус, нахмурился. Видно воспоминания ему давались нелегко. И не потому, что он не мог вспомнить, а потому, что подходил он в своём рассказе к такой черте, за которую не каждому дозволяется зайти. И он раздумывал: «стоит ли мне рассказывать некие  пикантные подробности или не стоит?» Я его не торопил. А он вдруг сказал  непринуждённо:

– Пожуём что ли?– и ловко выудил из своей сумки съестное и положил на откидывающийся столик. Его примеру последовал и я.

Мы ехали уже по другой области, дорога здесь была значительно лучше и автобус почти не трясло. В окно мерно вливался морозный рассвет. Солнце, закрытое  сизой дымкой, едва проталкивало свои блёклые лучи, кое-как освещая крутой косогор и на нём кучку  рыжеватых сосен. На одной из макушек  которых, будто примёрзшая, сидела  какая-то птица, наверное, ворона. За окном  была почти настоящая зима.
4.

Сосед угостил меня картофелем в мундире. С солью, он был весьма хорош. А ему понравился  мой самодельный томатный сок. В моём животе перестало урчать. После обеда Иван Петрович, сразу расслабился и его, как я понял, потянуло на более откровенный разговор.
– На второй день, – начал он, – идём с моей покровительницей по фойе, а там очередь стоит. Я поинтересовался, зачем очередь?
– Диагностируют, – ответил усталый  женский голос. – Что у кого  болит определяют…

Я заинтересовался. Подумал: «В больнице не определили, может быть здесь чего скажут?»
– Я здесь приторможусь,– сказал я  покровительнице. За давностью лет, я уже забыл как её звали и для удобства в рассказе, я дам ей вымышленное имя «Валерия».
На это моё заявление, она сказала, что вольному – воля, но она категорически не советует, ибо неизвестно, чем всё это дело обернётся. Я же, настоял на своём и остался.

Диагностировала  больных молодая девушка, лет двадцати пяти, не больше. Весь диагноз длился не больше  трёх минут. К ней подходили, она делала пассы рукой вдоль туловища, и говорила диагноз. Диагноз не был конкретным и, как я понял,  медицински точным. Она просто называла болеющий орган и всё. Некоторых, в том числе и меня, она отсадила в сторону, попросив подождать окончания сеанса.

Я сидел и мучился в догадках: « Зачем меня оставили, что за причина?» – Теперь-то я знаю, что это была за причина, а тогда не знал. После  того, как очереди не стало, Наташа, так звали, мою новую знакомую, повела нас на квартиру, Она её снимала,  в лечебных целях, неподалёку от гостиницы, чтобы приезжим было удобно. Мы  прошли парк с большими толстыми вязами и тут же очутились около старой пятиэтажки. Поднялись на четвёртый этаж и постучали в дверь. Нам открыла  весёлая симпатичная  небольшого роста женщина и сбиваясь на южнорусский говор, пригласила в комнату.

«Интересно, что это за лечение? Что за диагноз?»,– думал я, оглядывая прихожку и часть зала. Всё было как у всех, ничего лишнего. Только длинная скамья в прихожей, выдавала, что она здесь стоит не случайно и приспособлена для  отдыха, таких как я - бедолаг. Хозяйка ушла на кухню и о чём- то там разговаривала с Наташей вполголоса. Затем они поставили на порог, отгораживающий  кухню от прихожей, стул, посадили на него одну из пришедших женщин и стали священнодействовать.

Я, правда, ждал чего-то особенного, но всё, как мне показалось, сводилось к банальной отливке воском. Почему банальной? Да потому, что уже так  отливали сына, отливали  и меня, но ничего из этого не вышло. Сын тогда, продолжал заикаться, а я теперь продолжаю болеть. В общем, я так и сказал Наташе. Она посмотрела на меня,  прищурив свои красивые, кошачьи глаза,  и медленно ледяным голосом проговорила:

– Помолчите, коли не знаете,– а потом добавила укоризненно. – Я за этот сеанс с вас ничего не возьму, если вы сумеете вот так же бойко, как разговариваете,  дойти отсюда до гостиницы? –  Она лукаво и, немного с издёвкой,  улыбнулась. Я поймал на себе осуждающие взгляды окружающих.

– Ваша очередь садиться,– сказала она мне. Указывая на пустой стул. Я поймал себя на мысли, что не отследил, как предыдущая пациентка сошла со стула и села на лавку. Видно голова в это время была занята совсем   мыслями не о лечении.
– Ладно, хрен с ней, сяду, раз брать ничего не собирается, а уж завтра не приду, дудки,– подумал я.

Наташа прочитала надо мной какие-то молитвы, затем взяла ковшик с растопленным  воском и вылила его над моей головой в чашку с водой. После чего посмотрела на затвердевший воск и проговорила:
– Тоже мне герой! Ты в живых сначала останься. – На меня зашикали и укоризненно посмотрели уже все жаждущие лечения.

После отливки воском,  нас в гостиницу сразу  не отпускали. Надо было ждать, когда проведут процедуру отливки над  всеми. Из квартиры должны были выйти  все сразу. Наконец сеанс отливки окончился и мы столпились около выхода. Я чувствовал себя сносно.
– Храбрые есть?– спросила Наташа,– и продолжила,– кто храбрый?  Становись вперёд и выходи первым.

Женщины жались и не хотели выходить первыми.  Я, недолго думая, встал впереди всех, за мной молодой парень, дальше выстроились женщины. После услышанного, они  оробели и сникли…
– Чего увидите на лестничной площадке и ниже по этажам, ничему не удивляйтесь и ничего не бойтесь,– сказала  Наташа и открыла дверь.

Я шагнул  за дверь первым. Две спаренные лампочки тускло освещали  площадку четвёртого этажа, выхватывая из темноты перила убегающих вверх и вниз лестничных пролётов. И тут я остановился как вкопанный, волосы, помимо моей воли, сами поднялись на голове, а за воротником пробежал холодок. С десяток, очень больших чёрных, пушистых кошек, сверкая жёлтыми горящими глазами и стукая большими когтями,  ринулись от двери вверх и вниз по перилам. По окрасу они были все одинаковые, серые. Но, откуда они здесь? Как они собрались в этом подъезде? Так вот, значит, о чём нас предупреждала Наташа. Чертовщина какая-то. Новые «Вечера на хуторе близ Диканьки». Рассказать – никто не поверит.

Сзади на нас с парнем напирали, торопясь выйти, а мы с ним и одна женщина, что шла следом за нами, остановились. Кошки разбежались очень быстро и те, кто выходил позже, их уже не видели.

Я вышел на улицу. Морозный осенний воздух, наполнил грудь, выдавив оттуда  запах  топлёного воска, ударил  в виски, отчего голова немного закружилась и я, чувствуя, что едва держусь на ногах от угнетающей слабости, обнял ствол ближайшего дерева.

До гостиницы было не больше двухсот метров, но я не мог преодолеть эти несчастные метры. Я падал, вставал, цеплялся за сучки и ветки и думал только об одном: «Надо во что бы то ни стало дойти. Обязательно дойти.»  Я вспомнил слова Наташи: «Я за этот сеанс с вас ничего не возьму, если вы сумеете вот так же бойко, как разговариваете,  дойти отсюда до гостиницы?». «Откуда она всё это знала,– думал я, – что за чертовщина?» Перед глазами, то растекалось какое-то марево, то возникали смеющиеся  глаза Наташи и слышался её голос: «Ты дойди до гостиницы! Дойди! Герой». Но Наташи рядом не было, не было никого, но явно доносились голоса, много голосов, сверху, сбоку, сзади…

Смутно помню, как напрягался, переставляя ноги, они были неимоверно тяжёлые и неповоротливые, как не мои, тело обмякло и с большим запозданием отзывалось на команды.

* * *
В гостинице меня встретила Валерия.
– Да не рассказывай, всё знаю,– отмахнулась она. Все мы тут одинаковые, только прибамбасы разные,– и ушла в свою комнату. Мне было неловко перед Валерией и я твёрдо решил завтра не идти к Наташе. Голова раскалывалась и ещё нужно было как-то  заставить себя уснуть.

На следующий день я увидел в гостинице Наташу и остолбенел. Оказывается, она жила со мной на одном этаже и комната её была радом с номером Валерии. А я -то думал, что она живёт в пятиэтажке.
– Ну, что, не хочет тебя старуха от себя отпускать?– и она кивнула на дверь Валерии. – Не желает, ох, не желает! – Затем распахнула дверь своего номера и сказала:
– Заходи!  – Женщины, сидящие в коридоре, около её двери зашушукались. Наташа прошла к окну, села в кресло и закурила. Она была чертовски привлекательна в своей манере вести себя. Она говорила со властью в голосе и в то же время ласково. Тембр её голоса, напоминал  журчание весеннего ручья: настырного, строптивого и в то же время весёлого.

– К вам посетители,– заметил я. Она сморщила красивый носик и, стряхивая  пепел безымянным пальцем, бросила сквозь зубы:
– Шушера!  Пришли, чтоб я им мужиков приворожила. Я им, сволочам,  говорю, что их привороженные минимум как через год дуба дадут, а они мне в ответ: – Год, да наш.– Ну не стервозы ли?
– А вы что, не только лечить, но и привораживать умеете?– спросил я удивлённо.
– А вы что,  с луны упали? – спросила она недоумённо. – Вы что,  верите в белую и чёрную магию?!

Я действительно верил в белую и чёрную магию, потому, что много читал, особенно, про белую.
– Они так же друг от друга отличаются как  исторический материализм  от диалектического,– проговорила она пренебрежительно. Сказки для непосвящённых.
– За что вы не любите Валерию?- спросил я прямо.
– Я, не люблю?– проговорила она удивлённо,– и тут же пренебрежительно резко добавила,– А за что мне её любить? Экстрасенсоришки, выскочки. Над чем  мы веками работали и, передавая из поколеня в поколение,  берегли и лелеяли, они получили в одночасье, даром. А теперь строят из себя белую кость. Твоя Валерия имеет то, чем не умеет ещё пользоваться. Дубина стоеросовая, твоя Валерия. Но сила у неё есть, только необузданная. Учить её надо.

– Так подскажите ей! – сказал я в запальчивости. Наташа нахмурила брови. Потом, ни к кому не обращаясь, сказала:
– Каждый экстрасенс  делает то, что может  сделать средней руки колдун.
– А что, это разве одно и тоже?– спросил я.
- Что, одно и тоже!? – глаза Наташи зло сузились. Но она быстро с собой справилась. – Святая ты простота!– сказала она наигранно и рассмеялась.– А вот возьму и увезу тебя с собой, – и она подсела поближе, положив голову на стол и заглянула в мои  глаза. Затем встала, закинула голову назад, обхватила её сзади руками, постояла на цыпочках раскачиваясь и чего-то мурлыча под нос и вдруг резко села рядом.

– Как это?– мне никак нельзя уезжать,– проговорил я торопливо,– дома жена, дети. Она оттолкнула меня резко и бесцеремонно:
– Да иди ты со своею женой! – поднялась и, отойдя в сторону, стала вытирать платочком слёзы.
– Не бойся, не приворожу,– сказала она. – Зачем мне телёночек на верёвочке. – Затем помолчала и задумчиво проговорила, как бы не для меня, а просто так, – Хочешь, я научу тебя многому и ты будешь помогать мне удерживать власть в своей области. Ты будешь обеспеченный человек. Тебя будут бояться и перед тобой лицемерить. Всё это возможно. Нужно согласие…

– А вы, Наташа, кто? – Спросил я осторожно – Колдунья, или экстрасенс?
 Она бросила вытирать слёзы  и сказала просто и как-то обыденно:
– Я – Божья служка.
– Как это понять?
– А зачем тебе понимать, Божья служка и всё.
Какое-то время мы оба молчали.
– А ты мне определённо нравишься, – проговорила она, прищуривая кошачьи глаза и подсаживаясь поближе,– ну-ка посмотри мне в глаза.

Я посмотрел прямо Наташе в зрачки.
– Вот, вот, взгляд не отводишь, – проговорила она весело, – это признак породистости. Ты, братец, породистый.
– Я не из бывших, я из крестьян.
– Однако, кремень… Ох, кремень! Сила…
– Откуда вы знаете?
– Мне положено знать.

– Вы, Наташа,  колдунья? – спросил я бесцеремонно. Она промолчала.
– Вы, Наташа, колдунья? – повторил я снова. Она молчала. Я подошёл к ней и, сжав с силой руками  её голову, повернул  лицом к себе и заглянул в глаза.
– Да,– проговорила она тихо. И отпустите меня, мне больно. – Я разжал пальцы. Ей было трудно начать говорить, лицо её покрылось багровыми пятнами, но она справилась с собой и сказала:

– Я знаю, что вы никогда не будете моим,– какою бы я силой не обладала, потому что настоящая любовь сильнее моих чар. Я не хотела быть колдуньей, но я была единственной внучкой у бабушки. Перед своей смертью, она заперла меня в пустом доме, и я сидела в нём целые сутки. Я очень, очень боялась, а родителей дома не было, они уехали в город. На следующие сутки, я вышла из дома уже колдуньей. Бабушка умерла под утро, передав мне все свои колдовские силы и полномочия. У неё было большое «хозяйство».

 Хотя она жила в деревне, но перед ней трепетали области. Я не имею полностью её силы, за власть в мире этом и том, невидимом, нужно бороться. Вся страна поделена между колдунами на вотчины. А здесь, сейчас идёт делёж. Каждый старается урвать своё.– Опять помолчала. Дальше сказала тихо, – «Пойду скажу им, чтоб уходили,– она кивнула на дверь,– а вы сегодня обязательно приходите в пятиэтажку. Я буду вас ждать»– и она грустно улыбнулась. – Нам, как и вельможным барыням любить нельзя, а всё остальное.,.– она осёклась и больше не сказала ни одного слова.

В третий день у экстрасенсов, приехавших в Балаково, была работа по секциям. Всем предстояло выбрать свои секции. Председатель собрания пригласил подходить к столам и записываться.
– Интересно, что здесь за секции, – думал я, проталкиваясь к столам, чтобы удовлетворить своё любопытство. Я думал, что увижу секции «прорицателей», «ведунов», «белых магов» и так далее. Голова моя в то время была забита этими, казалось «положительными» персонажами. Но, было всё гораздо проще. Первая секция, оказалось, была секцией ведьм, другая секция вурдалаков. Остальных секций я не смог прочитать, потому что, как ошпаренный вылетел из дворца и заспешил на вокзал.

– К чёрту! К чёрту! Повторял я. –Экие прохвосты. А я уши развесил!

В последний раз я увидел Наташу перед самым отъездом. Она пришла на автобусную станцию и, увидев меня, сказала: «Ты испугался меня, правда? Я знаю. Не надо ничего говорить.– Она вскинула голову.– Петрович, я знаю твоих обидчиков.  Хочешь, я сделаю так, что они  изобьют друг друга до смерти? Кто тебя заказывал и кто делал… – Я отрицательно покачал головой. Она не настаивала. Мы расстались, чтоб больше уже никогда не встретиться.

Мы с Валерией вернулись в Саратов и ещё какое-то время встречались. Она пыталась своими путями меня лечить, но у неё ничего не получалось. Наконец я  обессилел и перестал  почти совсем ходить.  Целыми днями я лежал на диване, мысленно готовясь к неминуемой смерти и даже на случай кончины, написал своим мальчикам завещательное письмо. Недели через две получил письмо от Наташи. Она просила меня приехать к ней для полного излечения. Я на письмо не ответил.

5.

Иван Петрович глубоко вздохнул, пожевал верхнюю губу, посмотрел на улицу. Не весна, а полноправная зима смотрела в окно. Потеснённая в южных районах весною и, понимая, что ей приходит конец, в последние дни она готова была расправиться со всем миром. Что уж если ни ей, то и никому пусть не принадлежат сокровища земли, которые она прикрыла белым с ледяной, сверху коркой, покрывалом.
– Если уж ни ей, то и ни кому,– повторил Иван Петрович тихо, что я едва мог расслышать.
– Вы что-то сказали,– спросил я.

– Да, так, пустое,– ответил он. Из чего я понял, что история с  Наташей  и по сей день сидит в его сердце. И не это ли гонит его к святому источнику, чтобы как-то омыть свои мысли, соединить ум с Богом и получить плоды разумения.
– А она, того, вам не врала, про бабушку и бесовские дележи?
Врала она – вру и я.– Сказал он коротко.– Только зачем ей было врать?
– Так, чтобы сильнее вас к себе привязать,– заметил я.

– Пустое,– сказал Иван Петрович, – в то время я был не шибко верующий, благодать отошла от меня,  и я как слепой котёнок тыкался во всё, что встречалось на пути, мяукал жалобно, да шипел для острастки. Взять ей меня, ничего не стоило. Да и я готов был броситься к ней в объятия, если бы, как следует, поманила. Так что особых чар было и не нужно.
– Почему не взяла?
– Господь за меня заступился.
– А может быть как раз, это и были чары, но очень искусные, тонкие. Написала же она вам письмо. Зачем? Значит, на что-то рассчитывала?
– Пустое, – опять сказал собеседник.– Ей я был нужен для представительства. Большие дела хотела делать. Да вы хотя бы знаете, что за каждой из таких акул, как Наташа, стоят легионы бесов, что они  при жизни  уже имеют  полковничье звание  в бесовской иерархии. – Сказал он раздражённо.
– А вы, стало быть,  подполковником быть не захотели,– сказал я, не спрашивая, а больше рассуждая, глядя себе под ноги.

– Ни в этом дело,– сказал сосед, – все мы люди и все под Богом ходим. Я думаю, что она твёрдо уверена, что она Божья служка и выполняет  очень важную миссию. Ну как в фильмах про разведчиков: жениться не могут, любить не могут и жить как они сами того хотят, тоже не могут. Нет-нет, вы не подумайте, что я её оправдываю. Дело не в ней. Бог с ней, Он ей судия. Дело во мне. Я – то зачем во всю эту историю вляпался?

– У вас был повод, чтобы вляпаться,– ответил я за него.
– Понятно, что был. Без повода я бы туда и не поехал.– Он помолчал, пошмыгал носом, будто не мог справиться с подступившим к горлу комком, а потом проговорил совсем спокойным  голосом: «Дьявол с Богом борется, а место поединка – сердца людей».
– Здорово вы сказали,– воодушевился я понравившейся мне высказанной мыслью.
– Не я сказал. Я только вспомнил.– Опять помолчал и продолжил,– если бы всё этим  тогда и кончилось, а этим всё только начиналось.

– Что и ещё что-то было?– спросил я удивлённо. Он усмехнулся и сказал по-детски совсем просто. У него даже голос изменился.
– Лежу я, значит, дома, на диване, дышу, как говорится, на ладан. А тут моя мама приносит книжку – «Евангелие». На улице раздавали, бесплатно. Половина на русском языке написана, половина на английском. Шрифт такой крупный, читается легко. Взял я эту книгу, открыл где-то в средине и прочитал первую попавшуюся фразу: «Сей же род изгоняется только молитвою и постом». Матфей эти слова Иисуса Христа записал. Крепко я тогда задумался. Стал читать главу эту сначала, чтоб в голове всё как надо улеглось. И оказалось, что апостолы выгоняли из человека беса, а он не вышел, после чего эту фразу и произнёс Иисус.

 Нет, вы понимаете, сами апостолы, наделённые властью от Бога на изгнание супостатов, не могли выгнать беса. Я Евангелия до этого не читал, читал больше старцев. А тут… От этих слов меня аж пот прошиб, руки задрожали, лежу сам не свой. Такие вот дела. Они меня терзали, а я у них помощи искал…  Это сильнее чем ледяной водой облить… Сразу всё перед глазами проскочило: и поездки к бабкам и дедкам, и увлечение йогой, и Алан, и изучение экстрасенсорики, и много чего ещё… Лежу, плачу и у Бога прощенье прошу.

С этого дня  устроил я для себя жёсткий пост. Едой моей был только чёрный посолёный хлеб, три кусочка на день и вода. Молился и читал Евангелие не переставая. Молитву знал только «Отче наш». Её и читал. И что  вы думаете, проходит семь дней, встаю утром и чувствую, здоровый. Говорю жене, а у самого слёзы на глазах. Детей обнимаю, целую. Мать с женой тоже плачут вместе со мной. Дети, на всех глядя и не понимая, что происходит, тоже разревелись.

Тут ко мне опять пришло церковное рвение, но ненадолго. Смущали меня иные конфессии. На улицах останавливают и давай мозги морочить. Ну, я и распалялся с ними, спорил. До того распалюсь, доказывая противное, что, наверное,  всех чертей соберу себе в помошники, лишь бы доказать свою православную правоту. Даже ходил один раз на их богослужение, в секту значит. Был и у пятидесятников, и адвентистов седьмого дня. В общем, у кого только не был. Уж очень мне хотелось узнать, о чём они там говорят на своих собраниях, и если можно, то хотел кого- нибудь  спасти.

– И что же, удалось?– спросил я.
– Нет,  не удалось. Сам было чуть сектантом не стал. Да Бог миловал. Не по Сеньке оказалась шапка. Ревность не  по разуму, как говорится.
– Это, что,  – другая история?
– Нет, история всё та же. Только забыл вам сказать одну вещь. Как приехал я из командировки, со съезда, такое ощущение было, что как будто в  чём- то выпачкался. Пошёл я в церковь и рассказал на исповеди всё батюшке. Говорю, а сам слёз сдержать не могу. А батюшка такой внимательный,  кроткий, тихий. Плачьте, говорит, не стесняйтесь. Всё ему рассказал: и про бабок с дедками, и про сына,  и про то, как переписывал и читал их поганые молитвы, якобы в древних монастырях найденные и только ими, колдунами,  сохранённые.

Рассказывай, рассказывай,– говорит батюшка,– тебя Бог слушает.
– Вы,- говорю,– батюшка накажите меня,– а он в ответ:
– Вы уж себя так наказали, что куда же больше.– Поцеловал я крест и Евангелие и ушёл. Причащаться не стал, хотя мне батюшка и не запрещал. Не мог я сам к причастию подойти, пока всех грехов не исповедую. Так, приходил я исповедоваться раза три,  и всё вспоминаю,  и вспоминаю, что когда- то со мной было и я поступил не должным образом. Знаете, с тех пор никогда так не исповедывался, даже когда  оглашенным бегал.

И вот в конце третьей исповеди мне батюшка так тихонько и говорит:
– А что, мил человек, к причастию не подходите? Пора, пора. Сегодня обязательно причаститесь. Я и причастился  христовых тайн. Да так причастился, что сроду того причастия не забуду.  Знаете, мне подходить, вкушать тела и крови Христовой, а меня такой страх охватил, хоть из церкви беги: зубы стучат, дрожь по всему телу, руки на груди пляшут и слёзы по щекам текут.  Больше ничего и не помню. Помню только,  что после запивки и целования креста, меня такая радость охватила, какой я в жизни не испытывал.

Иду, а воробышки на меня смотрят и чирикают. Думаю, это они  мне чирикают, тополь макушкой качает, это он меня приветствует. И чего бы я не видел, всё было мило и хорошо. Домой я сразу не пошёл, а вышел за город, на пригорок, сел и петь хочется и мир вокруг такой несказанно красивый. Я хоть тысячу раз этот пригорок видел, а такой красоты  вокруг не наблюдал. Будто с моих глаз пелена спала.  Долго я просидел на том бугорке. Наконец, чувства во мне стали немного успокаиваться и я пошёл домой. В жизни этого состояния не забуду. – Повторил он ещё раз ранее произнесённую фразу.

6.

Автобус въезжал в какой-то населённый пункт. За окном замелькали заборы, дома. Какой-то мужичонка, заехал с возом в кювет  и никак не мог оттуда выбраться. Лошадёнка кособоко стояла в оглоблях и, задрав  голову, искоса смотрела на незадачливого возницу. Маленькая, рыжая собачонка, видя столь интересное событие, радостно бегала вокруг и тявкала, то на лошадь, то на хозяина, то на воз, как будто он мог её услышать. Я улыбнулся, глядя на эту  трогательную картину.
– Вот так и мы,– сказал Иван Петрович, кивнув на мужичонку, – зачастую стоим точно также,  почёсывая затылки. И мозги у нас нередко стоят враскоряку, как та сивая кобылёнка.

Мне понравилось сравнение и я сказал:
– А вы, однако, Иван Петрович, философ.
– Будешь философ. Как в народе говорят: «Попадётся хорошая жена, будешь не вспомню кем, а вот если плохая, то будешь философ».
– И что же это за плохая жена, если не секрет? 
– Да какой тут секрет. Даже наоборот. Хочется об этом кричать и волком выть. Помните, я вам про секты стал рассказывать. А ведь там столько добрых и хороших людей. Только поняли они  в своё время православие по-своему, а точнее сказать, совсем не поняли. Людям в этих передрягах нужно было людское утешение и они его в этих сектах нашли. Понимаете, не в Боге нашли утешение, а в людях, в общине. Ну, сами понимаете, как это бывает, забота, внимание и всё такое. Хотя, у человека никто свободной воли не отнимал. Я по собственной воле встал в очередь к колдунье; они по той же самой собственной воле пришли в храм без Бога, прельщённые  самообманом.

– А как же, промысел Божий, его благодать и святая воля?– спросил я.
– Так- то оно так, и святая воля есть,  и благодать и,– замечу вам,– неисповедимые пути-дороги тоже есть. Господь желает всем людям спастись.
– Что, и чародеям тоже?– спросил я недоумённо.
– Всем. И им, то  же,– твёрдо ответил сосед. Я спорить не стал, но на этот счёт у меня в голове были большие сомнения.
– Человеческая любознательность, иногда толкает человека на необдуманные поступки, – заговорил вдруг попутчик. Вот я. Дёрнуло меня тогда переписывать эти колдовские молитвы.

– А вы что,  их ещё и переписывали?
– Ну а как же. Как филолог сверял каждую букву, пытаясь найти подвох. Ведь мне Наташа сказала, попробуй и сам увидишь. Самое простое, это отливка. Перепиши и прочитай вот эти пять молитв. Да и молитвы – то из молитвослова. А вот одна на них не похожая. Она её велела в средине читать и на определённой фразе выливать воск.
– И что же было в этой молитве особенного?
– Да всё особенное. Не молитва, а заклинание языческое:   Пойду там по воду, нырну в глубины, попрошу месяц, и так далее. Точного текста я не помню, а так,  для примера. Я, было, хотел, чтобы она мне всё написала, а она в ответ «необходимо, чтоб сам. Я её спрашиваю, это что, код какой-то? А она, – Сам узнаешь».

Таким образом, любопытство чуть не привело меня к гибели. Хорошо, что вовремя спохватился. Так и в этих сектах. Читаешь текст – хренотень какая-то, а принял сердцем и всё. На чёрное будешь говорить белое. Это я так, образно. Тут главное сердцем не принять. Принял сердцем, поверил – принял дьявола вот и сектант. И тебя он уж ни за что не отпустит из этой секты.

– Вы так говорите, как будто в секте побывали?
– Я не побывал, а вот мой товарищ и по сей день в ней. Никакие доводы, никакие аргументы, всё впустую. А ведь образованный человек, два вуза закончил. Отнимаются мозги у людей. Они уже в каком-то своём мире живут, как наркоманы.
– А вы, мне кажется, что-то не договорили?
– Точно,  не  договорил. Не договорил про сегодняшний день. А вот про прошлое – всё сказал.
– И что же сегодня?

– А сегодня тоже неотрадная картина. У жены и у меня, ни с того,  ни с сего сердце забарахлило: давление скачет, аритмия такая – аж качает. То тихо, то громко, а работает – будто на бегу по штакетнику палкой ведут. У нас только сердце, а свояченица совсем занемогла. Три инфаркта подряд: инфаркт глаза, инфаркт миокарда и инфаркт аорты. Врачи её списали, можно сказать, пожизненно группу дали. А тут она ещё стала зря говорить. То начнёт людям рассказывать, что мы её обворовали, то плачет, убивается по всякому поводу и без повода, просто так. Слёзы из глаз катятся как семечки.  То начинает звонить нам по телефону постоянно, Может пятьдесят раз на день позвонить, а подойдёшь к телефону молчит, только в трубку дышит.

Шурин говорит, что её пожизненно в дурдом надо, налицо неадекватное поведение. Мы и сами понимаем, что с ней творится что-то неладное, а понять ничего не можем. Сами с женой по больницам мотаемся, горы лекарств приняли, а толку нуль. Поставили нам диагноз – распространённый остеохондроз, мол,  от него всё это,  и отпустили с миром. А тут мне знакомая говорит, что  она ездила в монастырь и теперь у нее всё дома хорошо, а то до развода дело дошло.

  «Вот, думаю,  куда свояченицу свозить», а та ни в какую. Наконец жена моя её уговорила и они поехали на отчитку этим самым рейсом, что и мы с вами едем. Вот так,  дорогой.  Только жена думала, что она сестру на отчитку везёт, а оказалось, обе на неё едут. После первой отчитки свояченица в себя пришла, глаза заблестели, чепуху перестала молоть, жене тоже сильно полегчало. А потом с ними и я поехал. С тех пор и езжу. Только на отчитку не хожу, постою на службе и к источнику.  На местное кладбище ещё захожу.
* * *
Мы и не заметили, как автобус подкатил к церкви и остановился.
– Вот мы и на месте, – сказал Иван Петрович.– не торопитесь  выходить,  успеем. Я надеюсь, что мы не туристы. Обязательно, советую вам, побывайте у батюшки на отчитке.
– Да я вроде в норме,– На что он только улыбнулся.
– А вы сходите, сходите,  не пожалеете. Славный батюшка, из монахов. А затем на святой источник  идите, там и встретимся.
– А что, подумал я,– не побывать ли мне и правда на службе. Места здесь Богоугодные, благодать особая над этим местом изливается,  и я шагнул в отворенные двери храма.

7

Сколько бы я раз не заходил в церковь, меня всегда охватывает чувство неподдельной радости и какого-то ожидания. Есть у храмов некое внутреннее и внешнее обаяние, которым они чаруют видящих и входящих. Помню, как я трогал стены древней церкви в Загорске, как прислонился к ним ухом   и,  кажется, услышал древнюю славянскую речь, и звон мечей,  и запах древнего ладана. Всё так. У этой деревенской церкви было своё обаяние. Обаяние радости,  с которой местные прихожанки, как могли, украсили Божий домик незатейливым убранством, отчего в него вселился уют и святая простота. Это не городские храмы с позолотой и прочими богатыми вычурностями. Я не против и позолоты,  и богатых окладов. Главное, чтоб этими окладами от лика Божьего не отгородиться. Так думал я, входя в притвор.

Церковь была полна людей; пришли на евхаристию, а затем на отчитку. Я перед поездкой причастился, но решил ещё раз постоять и послушать церковное пение. Голоса  у певчих были отменные. Чувствовалось, что поют очень верующие люди. Я встал в сторонке, чтобы никому не мешать и стал тихонько подпевать.
После принятия  Христовых тайн, священник перешёл к отчитке. Перед этим он долго рассказывал пришедшим о Боге, о заповедях и что бывает с человеком, если он не освящён божественной благодатью.
– Не удивляйтесь,– говорил священник,– если вы вдруг почувствуете, что не можете стоять, что в вашем теле начались ломоты, не удивляйтесь ничему, что будет происходить вдруг с вами помимо вашей воли и желания, и ничему тому, что будет происходить с другими.

И вдруг, он ещё не начал читать  молитвы, а я уже почувствовал, как ноги мои от колен начали тяжелеть; мне вдруг стало невыносимо трудно стоять, но я крепился. Было огромное желание выйти из церкви и бежать, бежать. Батюшка начал читать молитвы, раздались рыдания и душераздирающие вопли. Кто-то впереди вскрикнул, повалился на пол  и стал биться. Рядом со мной молодая девушка тихо опустилась на пол и захохотала. Кто-то слева кричал: «Зачем ты жжёшь меня, проклятый  монах!» А справа, двое дюжих мужиков никак не могли удержать связанного. А батюшка, ходил по рядам и  буквально обливал людей святой водой, осеняя их крестом. Он  окроплял веничком, обезумевших людей и они затихали. Перестала дико хохотать девушка, перестал ругаться на батюшку мужчина, что называл его проклятым монахом, перестали держать связанного мужики.

Брызги в лицо водой вывели меня из оцепенения. Затем я почувствовал ещё два резких окрапа и вдруг некая лёгкость овладела моим телом. И мне уже не хотелось бежать из церкви, а от ног отхлынула тупая боль и усталость.
После отчитки,  вышел на улицу. Я ещё толком не понимал, что со мною произошло и знал только одно, что нужно идти к источнику. Я пошёл   вслед за  двумя женщинами, потому что из разговора выяснил, что они туда направляются.
– Вы боитесь холодной воды?– спрсила одна из них спутницу.
– Раньше боялась, а теперь ни капельки.
– Почему так?
– У нас одна женщина с двусторонним   воспалением лёгких сюда приехала, на один день  отпросилась у врачей и приехала, почти что тайно. Ведь лечащий врач не знал, что она сюда поедет. На службе пробыла и к батюшке, куда- де мне теперь, а он : «В источник». Она: «Я из больницы» так и так, а он: «Тем более,  в источник».
– И что же ?
– Да ничего, три раза  на службе побыла, да в источнике три раза искупалась, и анализы ничегошеньки и не показали.

Я шёл, слушая рассказы женщин, и всё более смелел и смелел.
У источника меня встретил Иван Петрович.
–А я смотрю – люди идут, идут, а вас нет и нет. Стал думать: «Уж не плохо ли вам там стало? Зря, думаю, я вас одного оставил». Браню себя, на чём свет стоит. Ведь мы про отчитку и словом за дорогу не обмолвились, а вы первый раз.
– Не берите в голову,– отвечаю,– всё хорошо.
– Что, и не ломало?– спросил Иван Петрович.– Тогда вы герой. Старцы говорят, что сейчас редкий человек без злого духа ходит. Один из десяти. Статистика, как видите, не в пользу человеков. Батюшка говорил, что лет двадцать тому назад такого наплыва беснующихся не было. Попустил видно Господь, попустил…  А как же не попустить – совсем  люди с рельс сходят.

Мы подошли к источнику.
– Каких то два года назад, продолжил попутчик, здесь никакого домика и в помине не было. А сейчас – красота. Хоть в дождь, хоть в ветер или вьюгу, заходи и пользуйся Божьей благодатью.
– А вода, как сильно холодная? – спросил я.
– Это не бассейн, здесь без подогрева. И зимой и летом – стабильные плюс четыре.
– Ого!— сказал я оторопело.
– А ты не нервничай,– заметил Иван Петрович. В святой воде не простужаются и воспаления лёгких от неё никогда не бывает, если ты зашёл и с молитвой три раза погрузился с головкой.   Первый раз, разумеется, не по себе. Перед входом молитовку прочитаешь, а как окунёшься, то уже и не до молитовки. А второй и третий раз уже проще: из воды, как ошпаренный, не выскакиваешь. Тут уже благодать действует. И потом, какие святые источники от чего помогают: одни от нечистой силы, другие от женских болезней хороши и так далее.

Перед самым источником нас обогнала легковая машина. Пока мы поднимались в горку, два дюжих мужика, коих я видел в церкви, вытащили с заднего сиденья  здоровенного мужичину,  обвязанного толстыми верёвками,  и потащили его, почти волоком, к источнику.  Ещё двое, у входа, помогли им и, наконец, общими усилиями, дотащили его до  купальни.

Сердобольные женщины у входа, вступились за связанного, прося его развязать.
– А кто связывать будет?– парировал один из сопровождавших,– его дома всей деревней связывали, сколько верёвок порвал, а тут он всё строение по брёвнышку раскатает.
Мужичина, с виду татарин, лежал тихо, но не переставал дико вращать глазами и хрипеть.
– А ну, бери его,  мужики!– скомандовал сопровождавший, и те  под «раз, два, три», подняли страдальца и прямо с верёвками опустили в воду.
Окунув его три раза, они так же дружно его вытащили и положили  на ровное место. Татарин уже не вращал дико глазами. Взгляд был спокоен и немного непонимающий.

– Где это я? – вдруг сказал он тихо. Затем, узнав одного из мужиков, сказал:
– Сидорыч! Ты что ли?
– Ну, я,– сказал тот, кого назвали Сидорычем.
– А чего я связанный? И где это мы?
– Так я же говорил! – прокричал Сидорыч смеясь,– я же говорил! К батюшке его надо везти, да на источник. А они мне – «в дурдом оформляйте». Я сейчас, Муслимчик, сейчас, -  и он стал, торопясь,  развязывать этого самого  Муслима.

После того как мужичину развязали, он тут же сел на землю  совершенно тихий и спокойный.
– Что это всё значит!?– спросил он.
– Давай,  Муслимчик, переодевайся в сухое и поедем,– говорил ласково Сидорыч. Через десять минут Муслим, Сидорыч и ещё один сопровождающий, сели в машину и уехали.
– Ну, как, видал?– спросил Иван Петрович?– и добавил значительно.– То-то.
После купания, мы вышли с территории источника воодушевлёнными, и, как мне показалось, помолодевшими.
– Что? Скинули годочков пяток?– спросил довольно Иван Петрович.
– Скинули!– ответил я.
– А теперь давай вон на той горочке посидим да на Божий мир посмотрим,– сказал он и зашагал, стараясь идти вровень со мной,  и говоря:

– Тут и не такого ещё насмотришься. Вот, прошлый раз, один мужик искупался, посидел на лавочке, поговорил, а вышел за территорию источника и память потерял. Стоит, а куда идти не знает. Жена, думает, что он её разыгрывает, а потом как увидела и поняла, что он действительно ничего не помнит: ни куда приехал, зачем и на чём, где находится и куда должен ехать? Тут хочешь, не хочешь, а задумаешься. С полчаса тот мужик ехал в автобусе пень пнём, потом, начал кое- чего узнавать. Знаете, первое, что он вспомнил?- Иван Петрович широко улыбнулся,- Не поверите – дырку в обивке переднего сиденья. И из этого сделал заключение, что он в этом автобусе уже ехал и сидел именно на этом месте. – Помолчал и добавил: – Здесь много чего можно увидеть. Лютуют демоны. Надо же… Только человек за ограду святого источника вышел и налетели…

Мы поднялись на облюбованный им пригорок.
– Так это же кладбище!– удивился я, увидев ряды  старых и новых могилок.
– Да, это погост,– ответил попутчик и продолжил.– Место особенное. Ты видел, чтобы когда-нибудь на кладбище кто ссорился?– и тут же сам ответил,– нет, не видел. Вот и я не видел. А знаешь почему? То-то! Душа здесь с небесным соприкасается, не до того ей. Вся правда Божия вот здесь сокрыта, под этими крестиками, – и так спокойно говоря, он достал пригоршню маленьких свечек и стал их зажигать и ставить на безхозные могилки, по сути,  просто на холмики.
– А вы знаете,  кто здесь похоронен?— спросил я.
– Бог знает,– ответил он. –Наше дело помянуть, а Господь по именам назовёт.

Я занервничал. До отхода автобуса оставалось совсем ничего.
– А вы не переживайте, автобус без нас не уедет. Сейчас дождёмся – свечки сгорят, так и пойдём. Я их специально разрезаю, из длинных короткие делаю, иначе на автобус не успеешь.

Свечки действительно довольно быстро догорели. Мне даже показалось, что они торопились и сгорали быстрее, чем обычно, как бы боясь задержать нас. Свечки прогорели и потухли одна за другой. Мы вышли с кладбища. Шли тихим шагом, направляясь в сторону церкви.

А вы знаете, почему люди страдают?– спросил  Иван Петрович, и сам же ответил,– а потому, что люди от главного зла иммунитет потеряли. Вместо свечки да креста, на стол стакан мутного самогона ставят. И я в том числе. Мне бы, как услышал о колдовстве, так бежать бы без оглядки, что и сделали мои далёкие предки. А я, нет. Мне, видишь ли, интересно, во мне бес любопытство разжигает, потому, что я весь в его власти. Нет, в это время на себя крест наложить, а я умом кичился. А ум- то омертвелый, а душа страстями поражена. Самонадеянность – вот главное зло в человеке, вот главная болезнь. Мы считаем, что нас не обманут, а как же, ведь мы умные,– он сделал очень выразительную гримасу,– обманут, да ещё как обманут.

Иду я раз, смотрю, напёрсточники. Подошёл, гляжу – всё легко и просто. Думаю: «обмануть нельзя», сел. И что вы думаете? Обманули,– и он засмеялся.
– Почему обманули?– спросил я.
– Всё просто, у обмана логика другая. Он учитывает человеческие страсти, на них и играет.
– Значит ложь, знает нас лучше, чем мы сами себя,– заметил я.
– Всё правильно,– воодушевлённо поддержал Иван Петрович.– У нас ведь как: «да я!, да мы!» А я всегда говорю такому кичливому: «Ты пойди сначала у  напёрсточника выиграй, а потом якай». Слабо!? Без иммунитета не выиграешь, а с иммунитетом играть не сядешь. Вот так-то. Обманщику рода человеческого, духу тёмному и бесплотному тысячи лет. За это время он и его шайка так человека изучили, что, по нашим меркам, сто раз академиками стали. Бога обмануть не могут, а нас запросто. Сам на своей дублёной шкуре испытал и другим говорю.

Вы, что, думаете, я только вам эту историю рассказываю? Дудки. Я её всем рассказываю. Люди не от сладкой жизни  к источнику едут. Скрутило, значит. А тут я, так, мол, и так, любезный, угощаю своим опытом бесплатно.
– Меня - то, вроде, и не скрутило ещё?– сказал я.
– И вас скрутило. Иначе бы не поехали. Господь вас надоумил. Не тело ваше, так душу вашу связало, что нисколько ни легче. А болезнь одна и та же у всех. В этом автобусе здоровые не ездят. Все больные, весь род человеческий больной, а в автобусе сидят единицы от этого огромного мира. И вы радуйтесь, что вы в нём сидите.–

Он на время замолчал. А я в это время подумал6 «ездит вот этот милейший человек к источнику и рассказывает и рассказывает с глазу на глаз свою историю, со всеми подробностями. Он уже со счёта сбился, сколько раз съездил, а всё встаёт ни свет,  ни заря и едет, чтобы хотя бы вот так крикнуть каждой человеческоё душе: «Стой! Не видишь красный свет. Идти нельзя.» Люди же всё бегут и бегут,  пренебрегая правилами, отринув иммунитет самосохранения, а взмыленный, молоденький регулировщик, всё машет и машет жезлом – «Туда нельзя! –задавит!». Нет, люди не слушают его, они  торопятся, самонадеянные, гордые, стараясь в торопливости своей, проскочить перед самыми колёсами. Рискуют. Во имя чего рискуют!?».

Мне стало немножко грустно. В этой бегущей толпе, я вдруг увидел себя.
– Что, взгрустнулось немножко?– спросил сосед,– бывает. Я вот тоже как раздумаюсь, аж оторопь берёт. Вся жизнь перед глазами, как единый миг. А я себе твержу: «Не боись. Всё это ты прошёл не случайно. Тому должно было случиться с тобой. Помни о промысле Божьем. Неисповедимы пути его».

– Так вы бы книжку написали, чем вот так каждому рассказывать.
– Статьи на эту тему я писал, журналистский задор ещё сидит. Только далеко не всем это подходит, участие нужно, человеческий голос нужен,– и как бы желая доказать мне это спросил,– Вы батюшку сейчас с интересом слушали?
– Да, с большим интересом.
– А новое он вам что-то сказал, чего-бы вы не знали?
– Нет, ничего.
– А почему же вы слушали с большим интересом, раз вам это уже известно? То-то. Буква это одно, а голос – совсем другое, ближе, роднее, доверительнее…
Автобус остановился у небольшой станции. Пассажиры стали выходить, чтобы размяться. Вышли и мы.
– Посмотрите, что весна с природой делает. Всё оттаивает. Так и человек, тоже оттаивает от безвременья.

Я улыбнулся ему в ответ.
– Да, да!
Мы разом замолчали. И было от чего. Небольшой морозец, державший бразды правления в этой местности, вдруг перестал залазить, как вор, за воротник куртки. Лицо почувствовало дуновение тёплого ветерка. С каждой минутой воздух становился всё теплее и теплее. Это продолжалось до тех пор, пока холодная масса воздуха, скопившаяся в низине, не была выдавлена оттуда свежими тёплыми массами. Мы стояли,  не шевелясь, вдыхая всей лёгочной массой душистые мартовские потоки, видя, как даже на закате солнышко вышло из-за облаков, и  осветило вдруг землю по-иному – покаянно, кротко и тепло. И мне показалось, что я увидел, как сверкнул в его лучах купол сельской церкви, заиграла синими и белыми всполохами долина,  и зардел деревянный новый крест над крышей теперь от нас далёкого святого источника.

– Весна идёт,– сказал, выдохнув, Иван Петрович.
– Не идёт, а летит,– заметил я, наблюдая за тёмной точкой на горизонте, которая, приближаясь, всё росла и росла, пока не превратилась в большую птицу.
–Грач!– выдохнул воодушевлённо Иван Петрович. Мы смотрели завороженно на птицу, а та,  медленно махая крылами, облетела автостанцию, снизилась над автобусом и, плавно планируя, спустилась неподалёку от нас на единственную оттаявшую кочку.  Опустившись на ком чёрной земли, грач ткнул носом мёрзлую землю, как бы проверяя – годна ли она для него, и остался на ней сидеть, внимательно осматривая нас и чувствуя всей своей грачиной душой, что начавшая оттаивать кочка уже больше не замёрзнет.
               
                Саратов, 2007.


Рецензии