Свой среди чужих

В 1887 году начальник 18-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Н. Г. Столетов представил сведения о личном составе своей дивизии Командующему войсками Варшавского военного округа генералу от кавалерии И. В. Ромейко-Гурко. Оба генерала знали друг друга достаточно хорошо - первый, как командующий болгарским ополчением, воевал под началом второго в составе Передового отряда во время русско-турецкой войны 1877 – 1878 г.г., и особенно отличился в сражении при Ески-Загре и при обороне Шипки. И оба ратовали за как можно большее однообразие национального состава в воинских частях.
Оказалось, что в частях дивизии инородцы превышают установленную планку в 25 % личного состава (в том числе свыше 20 % из этого числа были уроженцами Прибалтийских губерний).
В свою очередь, в связи с этим, будущий фельдмаршал доложил о своих опасениях Начальнику Главного Штаба Н. Н. Обручеву:
«…части 18-й пехотной дивизии, при мобилизации получают при укомплектовании запасных нижних чинов Люблинской губернии, хотя и причисляются к коренному русскому православному населению, но, в действительности, представляющими элемент весьма в этом отношении сомнительный…».
Особое беспокойство Гурко вызвал факт, что в случае возможного военного конфликта с бывшим союзником по «Священному Союзу» Австро-Венгрией, по ту сторону границы частям 18-й дивизии будут противостоять земляки-единоверцы, что должно кардинально изменить существующее укомплектование:
«…Такой состав дивизии, при условии размещения ее на государственной границе с Австрией, имеющей в Восточной Галиции преимущественно польские полки, представляет основательный повод к предположению о необходимости усилить в 18-й дивизии число чисто русских людей…».
18-я пехотная дивизия из состава XIV армейского корпуса предназначалась для 4-й армии Юго-Западного фронта и то, что «свои не будут воевать против своих», крайне смущало русских генералов: после трех разделов Речи Посполитой ее разрозненные части оказались в составе трех государств (России, Пруссии и Австрии). У генералов не было никакой гарантии, что в тяжелую минуту части, укомплектованные «сомнительным» элементом, займут «правильную» позицию.
Хотя со своей стороны, в Главном Штабе твердо рассчитывали на «помощь» братских славянских народов, входящих в состав «лоскутной империи», как на «пятую колонну» в стане врага.
В общем, получалась невероятная «петрушка»: военные видели в чужих славянах свою надежную опору в случае неизбежного военного конфликта, в то время как своих собственных боялись пуще огня.
Все эта разномастица была следствием зародившегося в Западной Европе в 1-й половине XIX века панславизма, который вкупе с национализмом, стал мощным фактором внешней и внутренней политики, особенно в начале царствования Императора Александра III. К этому моменту все ранее существовавшие независимые славянские государства (Чехия, Польша, Хорватия и др.) уже перестали быть самостоятельными, и поглотились более крупными империями (прежде всего, немецкой империей Габсбургов). Славянофилы много, пафосно и активно рассуждали об упадке Европы, о величии России и о ее главенствующей роли среди славян (да и во всем мире).
Наибольшего политического веса панславизм набрал к началу русско-турецкой войны 1877-78 годов, когда дело дошло до реальных внешнеполитических действий. Русские националисты питали весьма призрачные надежды на то, что стоит только России начать войну на Балканах, как все тамошнее славянское население разом поднимется на борьбу против османского владычества, а самое главное - с радостью перейдет под власть русского царя!
Точно такие же мысли овладевали умами наших военных, когда началась Первая мировая война – мол, стоит нам только надавить, и «лоскутная» австро-венгерская армия развалится как карточный домик.