Беседа с М. Монтенем о старости

28.02.2022 года исполняется 489 лет со дня рождения замечательного французского мыслителя Мишеля де Монтеня.

Известный историк Н. Басовская писала о его знаменитых «Опытах»:
«Думаю, что молодым людям полезно заглянуть в книгу Монтеня, людям зрелым – обязательно прочитать и перечитывать, а склонным к серьезным размышлениям – глубоко знать ее. Каждый человек может пить из этого чистого источника разума».

«Я выбрал время, когда жизнь моя, которую я стремлюсь изобразить, вся у меня перед глазами».
М. Монтень

Желая отметить день рождения этого великого человека, наш друг, независимый журналист М. Михайлов, мысленно обратился к мыслителю, чтобы задать ему несколько волнующих его вопросов. Ниже приводится запись их беседы.


Чтобы уже никто не видел
Мою безобразную старость
Я отказался
И от единственного общества
Двух моих старых друзей.
Доки Дзенмаро


М. –  Уважаемый Учитель, когда-то в юности, прочитав эту японскую танку, я был поражен. Неужели это правильно и справедливо – лишать себя последнего утешения, перестав общаться с друзьями?! Ведь они тоже не остаются молодыми, и, прекратив с ними отношения, мы лишаем их своей посильной поддержки.

М. М. – Преклонному возрасту подстать одиночество. Я общителен до крайности. И, тем не менее, я считаю для себя обязательным избавить отныне мир от лицезрения моей немощи, таить ее про себя, съежиться и укрыться в своей скорлупе, как черепаха под своим панцирем. Я учусь видеть людей, удалившись от них; соваться к ним, когда твоя жизнь на волоске, означало бы оскорблять их чувство. Пришла пора повернуться спиною к обществу.

М. –  Общество, конечно, предпочитает молодых и здоровых. Но есть же родные и близкие, которые уважают и любят своих пожилых членов семьи.

М. М. – Тем, кто значительную часть своей жизни проводит в медленном угасании, также, пожалуй, не подобает, чтобы их несчастье мешало жить целой семье. Кому эти несчастные под конец не наскучивают и кому они не становятся нестерпимыми? Обычно наши обязанности не простираются так далеко.

М. –  Конечно, видеть страдания близких нелегко, но, возможно, Вы преувеличиваете?

М. М. – В своих лучших друзьях вы насильственно воспитываете жестокость,
вы прививаете черствость и вашей жене и детям, привыкающим не замечать ваших  страданий и не сочувствовать им. Стоны, которые я издаю во время одолевающих меня колик, никого больше не трогают. И если порой мы испытываем известное удовольствие от общения с нашими близкими, что, впрочем, бывает далеко не всегда, так как различие в условиях существования вызывает в нас досаду и зависть к любому человеку, то допустимо ли злоупотреблять этим удовольствием целый век?

М. –  Если ограничить себя в общении, то как  жить и чем заниматься?

М. М. – Так как в оставшиеся мне немногие дни я не в состоянии совершить ни чего-либо очень хорошего, ни чего-либо очень дурного и стремлюсь лишь к тому, чтобы как-нибудь их прожить, я могу, благодарение богу, достигнуть этого без особого напряжения сил.

М. –  Вы не считаете, что следует трудиться до последнего вздоха, чтобы обеспечить будущность семьи?

М. М. – Судьба мне в этом благоприятствовала, и так как мое главнейшее житейское правило состояло в том, чтобы жить спокойно и беспечно и скорее в лености, чем в трудах, она избавила меня от нужды приумножать богатство ради обеспечения кучи наследников.

М. –  Судьба подарила Вам, кроме всего прочего, философский склад ума,
а это, безусловно, лучшее средство от всех невзгод и страданий пожилого возраста.

М. М. – Я не философ: несчастья меня подавляют, каждое в зависимости от своей тяжести, а она зависит как от их формы, так и от их сущности и часто представляется мне больше действительной; я это знаю лучше других и поэтому терпеливее, чем они. Наконец, если иные несчастья не затрагивают меня за живое, все же они так или иначе меня задевают.
Жизнь – хрупкая штука, и нарушить ее покой – дело нетрудное.

М. –  C возрастом люди отходят от службы и прочей общественной жизни, и, кроме болезней, их могут донимать, в основном, житейские мелочи, что тоже, конечно, может изрядно огорчать.

М. М. – Мельчайшие и ничтожнейшие помехи – чувствительнее всего; и как мелкий шрифт больше, чем всякий другой, режет и утомляет глаза, так и любое дело: чем оно незначительней, тем назойливее и хлопотнее.

М. – Это верно.  Но все равно, так или иначе, приходится решать возникающие проблемы, а их, увы, немало.

М. М. – Единственное, что я нахожу поистине дорого стоящим, – это заботы и труд, и я жажду лишь одного: окончательно облениться и проникнуться ко всему равнодушием.

М. –  Безусловно, хотелось бы, чтобы все возникающие неурядицы разрешались без нашего участия, но не всегда это удается.

М. М. – Я довольствуюсь тем, что наслаждаюсь окружающим миром, не утруждая себя заботой о нем; я живу жизнью, которая всего-навсего лишь извинительна и лишь не в тягость ни мне, ни другим.

М. –  Однако Вы столько лет были мэром города Бордо и деятельно участвовали в жизни общества.  Разве не хотелось бы Вам вернуться к более активной жизни?

М. М. – Законы – и те отсылают нас по домам. И принимая в расчет жалкое состояние, в которое ввергают меня мои годы, мне только и остается, что доставлять им игрушки и всяческие забавы, как в детстве; ведь в него-то мы и впадаем. И благоразумие, и  легкомыслие – и то и другое извлекут для себя немалую выгоду, попеременно подпирая и поддерживая меня в этом бедственном возрасте своими услугами.

М. –  Читая Ваши «Опыты», видишь человека скорее мудрого, чем легкомысленного.

М. М. – Старость со всеми своими неизбежными следствиями только и делает, что на каждом шагу предостерегает, умудряет и вразумляет меня.
 Из одной крайности я впал в другую: вместо избытка веселости во мне теперь избыток суровости, а это гораздо прискорбнее. Вот почему я теперь намеренно позволяю себе малую толику чувственных удовольствий и занимаю порой душу шаловливыми и юными мыслями, на которых она отдыхает.

М. –  Действительно, приятные воспоминания юности помогают немного отвлечься от суровой реальности.

М. М. – Пусть детство смотрит вперед, старость – назад: не это ли обозначали два лица Януса?
Пусть годы тащат меня за собой, если им этого хочется, но отступать я наметил не иначе, как пятясь.  И пока мои глаза в состоянии различать картины этой чудесной, безвозвратно ушедшей поры, я то и дело устремляю их в ее сторону.
И если молодость покинула мою кровь и мои жилы, все же, на худой конец, я не хочу вытравлять ее образ из моей памяти.

М. – В пожилом возрасте жизнь постепенно меняется в худшую сторону.
 С этим нелегко свыкнуться.

М. М. – Некогда я отмечал дни мрачности и уныния как необычные, теперь они у меня, пожалуй, вошли в обычай, а необычны хорошие и безоблачные.
И если ничто не печалит меня, я готов ликовать всей душой, видя в этом вновь ниспосланную мне милость.

М. –  Да, это особенно чувствуешь, когда что-то сильно болит – и вдруг боль отпускает. Или когда выздоравливаешь после болезни. Понимаешь, что
 счастье – это когда ничего не болит. 

М. М. – Я хватаюсь за всякие, самые ничтожные возможности удовольствия, какие только мне представляются. Я ищу в них не столько величия, возвышенности и пышности, сколько приятности, доступности и бесхитростности.

М. –  С Вашим философским складом ума, вероятно, главное удовлетворение Вы получаете от творчества?

М. М. – Моя философия в действии, в естественном и безотлагательном пользовании благами жизни и гораздо меньше – в фантазии.

М. –  Это прекрасная философия, но жизнь часто подбрасывает разные беды, чтобы мы не забывали, что земля – не райский уголок.

М. М. – Я избегаю даже наилегчайших уколов, и те, что когда-то не оставили бы на мне и царапины, теперь пронзают меня насквозь; и я привыкаю безропотно сживаться с несчастьями.

М. –  Недаром Ваш соотечественник Франсуа де Ларошфуко писал:
«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией».

М. М. – Я всегда был необычайно восприимчив и очень чувствителен к напастям любого рода; теперь я стал еще менее стоек, и я уязвим отовсюду.
Мой разум не дозволяет мне огрызаться и рычать на неприятности,
насылаемые на нас самою природой, но чувствовать их – воспрепятствовать этому он не может.

М. –  Иногда просто хочется сбежать куда-нибудь подальше, верно?

М. М. – Я бы обегал весь свет – с одного конца до другого, – чтобы найти для себя хоть один сладостный год приятного и заполненного радостями покоя,
ибо нет у меня иной цели, как жить и радоваться.

М. –  В Вашем уединении Вам не хватает покоя?

М. М. – Унылого и тупого покоя вокруг меня сверхдостаточно, но он усыпляет и одурманивает меня и довольствоваться им не по мне.
Найдись какой-нибудь человек или какое-нибудь приятное общество в деревенской глуши, в городе, во Франции или в иных краях, живущие оседло или кочующие с места на место, которые мне бы пришлись по вкусу и которым я сам был бы по нраву, – им стоило бы лишь свистнуть, и я полетел бы к ним, и перед ними предстали бы эти самые «Опыты» во плоти и крови.

М. –  Как странно, что Вы, занимающий столь высокое положение и общительный, не имеете в своем окружении достойных собеседников и друзей.
Впрочем, человек такого выдающегося интеллекта почти всегда одинок.
А разъезжать по всей стране в поисках приятного общества, вероятно, с возрастом все трудней и опасней.

М. М. – Мы должны кротко подчиняться установленному для нас самой судьбой закону. Ведь мы и созданы для того, чтобы стареть, слабеть, болеть, несмотря ни на какое врачевание. Это первый урок, который мексиканцы преподают своему потомству; едва оно успеет появиться из материнского чрева, как они приветствуют его словами: "Дитя, ты явилось в мир, чтобы терпеть: терпи же, страдай и молчи".

М. –  Недурное приветствие при рождении!  Хорошо, что младенец не может его понять, а иначе сразу бы умер от ужаса. И почему надо страдать молча?
Можно хотя бы пожаловаться Всевышнему на свою горькую участь.

М. М. – Несправедливо жаловаться на то, что с кем-то случилось нечто такое, что может случиться с каждым.
Взгляните на старика, который молит Бога, чтобы он даровал ему полноту сил и здоровья, то есть вернул ему молодость.

М. –  Когда человек заболевает, такие мольбы естественны.

М. М. – Разве это не глупость, противная естественным условиям возраста? Подагра, почечные колики, несварение желудка – признаки пожилых лет, как зной, дождь и ветер – неизменные спутники длительных путешествий.
Милейший старик, ничего не поделаешь: тебя уже не поставить на ноги. Можно немножко починить, немножко подправить, продлить еще на несколько часов твое жалкое существование.

М. –  Как это печально осознавать.

М. М. – Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь, подобно мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых. Так должно быть и у нас с радостями и бедами, составляющими нашу жизнь.

М. –  Пожалуй, в старости слишком много суровых и грубых тонов, а это уже дисгармония.

М. М. – Мы слишком много требуем от природы, надоедая ей так долго, что она вынуждена лишать нас своей поддержки, оставлять наши глаза, зубы, ноги и все остальное на милость чуждых ей помощников, которых нам приходится умолять о помощи: устав от наших домогательств, природа препоручает нас искусству.

М. –  Вы имеете в виду медицину? По-моему, до сих пор Вы относились к ней довольно скептически.

М. М. – Если врачи не делают ничего хорошего, то они хоть подготовляют заблаговременно своих больных к смерти, подтачивая постепенно их здоровье и понемногу ограничивая их во всех жизненных проявлениях.

М. –  Конечно, в Ваше время медицина как наука еще не состоялась.
Но все-таки многие врачи помогали своим пациентам, излечивали разные недуги.

М. М. – Я блюду свое здоровье, следуя без изменений привычному жизненному распорядку. Болезнь выбила меня из него с одной стороны? Если я доверюсь врачам, они выбьют меня из него и с другой, так что и волею обстоятельств и из-за медицинского искусства я окажусь вне своей обычной колеи.
 А между тем больше всего я верю в то, что мне никак не могут повредить вещи, к которым я издавна привык. Именно привычка сообщает нашей жизни ту форму, какая ей заблагорассудится.

М. –  Как же Вы справляетесь с болезнями?

М. М. – Я мирюсь с тем, что мне уже не бегать, – с меня довольно и того,
что я влачусь, – и не стану жаловаться на естественный упадок своих телесных сил.
Пусть болезни проходят сами собой, и я нахожу, что они меньше длятся у меня, не вмешивающегося в их течение. Даже от самых упорных и стойких недугов я избавлялся благодаря их естественному прекращению, без помощи врачевания и вопреки правилам медицины. Предоставим природе действовать по ее усмотрению: она лучше знает свое дело, чем мы.

М. –  Возможно, так и есть. Как Вы проводите время, когда болезни Вам не докучают?

М. М. – Есть у меня свой собственный словарь: время я провожу, когда оно неблагоприятно и тягостно. Когда же время благоприятствует, я не хочу, чтобы оно просто проходило, я хочу овладеть им, задержать его.

М. –  Я употребил обычное словосочетание. Объясните, почему оно Вас не  устраивает?

М. М. – Этими обычными словами "времяпрепровождение" и "время проходит" обозначается поведение благоразумных людей, считающих, что от жизни можно ждать в лучшем случае, чтобы она текла, проходила мимо, что надо быть в стороне от нее и, насколько это возможно, не вникать ни во что, словом, бежать от жизни, как от чего-то докучного и презренного.
 Я знаю ее иной и считаю ценной и привлекательной даже на последнем отрезке, который сейчас прохожу. Природа даровала нам ее столь благосклонно обставленной, что нам приходится винить лишь самих себя, если она для нас жестока и если она бесполезно протекает у нас между пальцами.

М. –  Конечно, можно винить и себя, но далеко не все от нас зависит, и жизнь бывает жестока к тем, кто этого совсем не заслужил.

М. М. – Тем не менее я готовлюсь потерять ее без сожаления, но потому, что она по сути своей является преходящей, а не потому, что она мучительна и докучна.
 Так что лишь тем подобает умирать без горечи, кто умеет наслаждаться жизнью, а это можно делать более или менее осмотрительно.
Я наслаждаюсь ею вдвойне по сравнению с другими, ибо мера наслаждения зависит от большего или меньшего прилежания с нашей стороны. Особенно сейчас, когда мне остается так мало времени, я хотел бы сделать свою жизнь полнее и веселее. Быстроту ее бега хочу я сдержать быстротой своей хватки и тем жаднее пользоваться ею, чем быстрее она течет.
 Мне уже недолго предстоит обладать жизнью, и это обладание я хочу сделать как можно более глубоким и полным.

М. –  Разве для получения наслаждения нужно особое прилежание? Разве когда человеку хорошо, он этого не чувствует?

М. М. – Иные ощущают сладость удовольствия – сладость благополучия. Я ощущаю то же самое, но не потому, что она проносится и ускользает. Сладость эту надо познавать, смаковать, обдумывать, чтобы ощущение наше стало достойным того, что ее породило. Есть люди, которые и другими удовольствиями пользуются так же, как сном, – не осознавая их.

М. –  Да, некоторые люди проживают жизнь, «не приходя в сознание», как сказал один умный человек. А как поступаете Вы?

М. М. – Я обсуждаю сам с собою каждое удовольствие, я не скольжу по его поверхности, а проникаю до самой сердцевины и заставляю свой унылый и уже ко всему равнодушный разум познать его до конца. Я прибегаю к помощи души, чтобы она полюбовалась собою в зеркале благоденствия, чтобы она смогла взвесить, оценить и обогатить миг блаженства.
Пусть душа осознает, как должна она благодарить бога за то, что он умиротворил ее совесть и снедавшие ее страсти, за то, что она владеет телом, упорядоченно и благоразумно выполняющим все приятные и сладостные отправления, которыми богу по милости его угодно было вознаградить нас за страдания, бичующие нас по его же правосудию.

М. –  Хотя не каждому дана такая способность, но изо всех сил постараюсь следовать Вашему примеру. Скажите, дорогой Учитель, нам на прощание, как правильно распорядиться своей жизнью в пожилом возрасте?

М. М. – Самой, на мой взгляд, прекрасной жизнью живут те люди, которые равняются по общечеловеческой мерке, в духе разума, но без всяких чудес и необычайностей.
 Старость же нуждается в более мягком обращении.
Да будет к ней милостив бог здоровья и мудрости, да поможет он ей проходить жизнерадостно и в постоянном общении с людьми.

На этой оптимистической ноте закончилась беседа с нашим замечательным собеседником...