Юродивая. Глава 20

-Ты, Лушенька, ещё недельку потерпи. Мы дом, вроде и сдали, да комиссия подзадержалась, в следующий понедельник как раз будут. Я бригаду бросить не могу, прораб, как никак, придётся поехать. Но во вторник - как штык, дома буду. Ну, не дуйся. Знаешь, сколько я тебе подарков насобирал, да малышу нашему. Уууу, два чемоданища. Специально не привёз в этот раз, а во вторник праздник у нас с тобой будет - вот и сюрприз.

-Ты, Андрюшенька, заранее дитю вещи не особо покупай, не надо. Мало ли... Да и примета...

Андрей и Луша валялись, обнявшись, на сене, в сарае - чистом, теплом, светлом, как будто это не сарай, а дом. В нем хранили корма для скотины, сено, солому и сарай этот был гордостью Андрея, он на него положил столько труда, что не каждый на свое жилье сможет. Мать не могла нахвалиться на сына, гладила по плечу, гордилась - "Вот, свой дом отстроите, пока сараи сподобите, так скотину здесь держать будете, сколько надо. Вон какие хоромы отгрохал, прямо хоть сама живи. Пригодится". Да и вправду, здесь было хорошо, нежаркие, стеснительные лучи позднеоктябрьского солнышка (опять вдруг грянула оттепель и снег, как корова языком слизала) проникали через крошечные окошки под высоким деревянным потолком, дробились в сенной пыли и поджигали жёлтое сено золотым огнём. Пахло сухими травами, цветами, лежать было приятно и, Луша, накрывшись до носа мужниной новой курткой и прижавшись к Андрееву теплому боку, начала было засыпать. Но заставила себя открыть глаза, погладила Андрея по щеке ласково, промурчала

-Ладно, Андрюша. Столько ждала, ещё подожду. Делай работу свою, что уж...

И задремала, сладко провалившись в сон, чувствуя полный покой и освобождение...

...

-Мам... Глянь... Что это там на яблоне? А то не дойду - скользко.

Утренний морозец сковал вчерашние лужи и идти было скользко, да Луша и побаивалась, охраняла живот. Поэтому издалека смотрела, как Пелагея, странно сгорбившись, что-то делает у яблони, скользя валенками машет ножом, а потом трясет старым мешком, вроде старается побыстрее сунуть туда то, что сняла с ветки. И тут Луша, как прозрела...Кот!!! На ветке, вверх связанными лапами, свесив большую лобастую голову вниз, висел кот, её Котофей Иваныч, старый, мудрый парень, проживший с ней рядом полжизни. Луша дернулась, как от удара поддых, бросилась к яблоне, подскользнулась, но не упала, встала на колени перед мешком, чувствуя как спазм перехватил горло

-Кто? Кто это, мам? Зачем они? Он же в пожаре выжил, на нем живого места нет... Как же можно, живая душа... Кто!!!???

Луша ткнулась головой Пелагее в подол, как когда-то девчонкой матери, и завыла, заголосила, выпуская в небо хрустящего ноябрьского утра всю свою боль и обиду, так ранящие её последнее время.

-Да полно, милая. Полно. Что ж ты так из-за кота убиваешься? Мало ли хулиганья? Возьмём другого, котёнка - вон, соседка предлагала, беленький, как снег, пушистенький. Вставай, вставай, детка. Нельзя тебе на холодной земле. Иди в дом. Я приберу его, закопаю.

-Мама!!! Вы не понимаете... Это они меня мытарят, душу по кусочку вынимают. Господи, за что?

Пелагея завязала мешок, помогла Луше встать, повела её по тропинке к крыльцу.

-За что? Так за доброту твою, за характер ангельский, за чистоту, за любовь. Ненависть - она, как грязь, чистоту ненавидит. А у них, сеструх этих, ненависти выше головы. А ты ещё и дорогу ей перешла, Нинке этой. Раз перешла. А теперь и к Кольке подбираешься. Вот она и озверела совсем. Гадит, как может. А не пойман - не вор..

Луша ничего не стала говорить Пелагее, не стала ни переубеждать, ни оправдываться. Ведь и она... Слова такие сказала - к Кольке подбирается. Язык повернулся, знает же, как Луша Андрея любит, последнюю кровиночку за него отдаст, жизни не пожалеет. И это мать... Что ж о других-то говорить. А!!! Пусть думают, что хотят.

... Коту Луша сама могилку прорубила в саду, под старой грушей - лежи, Котофей Иваныч. Не понять тебе, зверенышу, злобы людской и мерзости, не принять добрым сердечком твоим. Спи...

Луша догадывалась, кто это сделал, но Пелагею попросила молчать. Молчала и сама, не сказала ни одной душе, так они и затаились со свекровью - Бог, он сверху все видит, Бог им судья...

Понедельник пролетел, как одна минута - радостный, счастливый, светлый. Лёгкий морозец с утра прояснил низкое ноябрьское небо, солнце подожгло ледяными искрами иней на траве лугов, солнце превратило в осколки зеркал заледеневшие лужи, вроде снова вернулась зима, и только на реке осень задержалась, вода чернела таинственно между спустившимися с берега куртинами плакучих ив и замерзать не собиралась.

Переделав все дела, приготовив румяный борщ к приезду Андрея, нашуровав гору пирожков, оттащив три противня холодца на ледяную погребицу, откинув творог и разлив по банкам кислое молоко, Пелагея с Лушей сели передохнуть, выпить чаю. До захода солнца оставался ещё часок, и Луше вдруг так захотелось подышать морозным воздухом, что она уговорила Пелагею отпустить её прогуляться до реки. Та поворчала, но отпустила. Сама проверила, как плотно намотана шаль, хорошо застегнута ли шубка и, наказав вернуться побыстрее, перекрестила вслед.

Луша, легко, как когда-то давно, девчонкой, добежала до обрывистого берега у двух корявых от вечного ветра берёз - своего любимого места, чуть спустилась вниз, пробралась по скользкой тропке к мосткам и села на лавочку - небольшую, без спинки, на такую раньше ставили бабы таз с бельём, когда приходили полоскать. Засмотрелась на реку, замечталась - завтра приедет Андрей, Господи, какая начнётся жизнь... А потом дитё. Мама писала не называть Стешей, так они и не будут. Машей назовут, Машенькой, Марией. Светлое имя, старинное, настоящее, истинное.

-Привет, Лукерья, подружка дорогая. Вот и повидались. Ну что, змея, одного мужика забрала, теперь на другого зубы свои поганые ощерила? Юродивая.

Резко обернувшись, Луша вздрогнула. На тропинке, перегородив её полностью, стояла Нинка. В этой худой, страшной женщине прежняя Нинка угадывалась с трудом - тощая, сутулая спина, спутанные грязные волосы, выбившиеся из-под замызганного драного платка, синеватая кожа, обтянувшая лоб и длинный нос, впалые, серые губы. Старуха, ведьма с горящими безумными глазами, раздувающимися ноздрями острого носа и только злая, косая ухмылка, да поза - "руки в боки" напомнила Луше соседку, позволила узнать.

-Нин. Ты зря это. Я Коле твоему помогла, он пить перестал, хозяйничать начал, разве плохо? Совсем другим мужик стал, что ты злобишься?

-А тебя просили? Просили? Что ты лезешь без мыла в чужую жизнь, помощница чёртова? Мужиков приваживаешь, опаиваешь травами своими ядовитыми. Гадина. А вот это!!! Видала???

Нинка распахнула грязное пальто, выставила маленький, круглый, но уже заметный живот и пошла стеной на Лушу, выставив перед собой тонкий, острый прут, как пику.

Луша попятилась, валенок поехал на скользкой тропке, она налетела на лавочку, опрокинулась и, уже падая в воду, как в замедленном кино, увидела, как Нинка тычет в воздух своим прутом, а сзади, по тропинке кто - то бежит - огромный и тёмный...