Феномены, гипнотизёры, фокусники

   Феномены , гипнотизёры, фокусники


Вместе с тысячами переселенцев и ссыльных в Коми край хлынули и тысячи суеверий и предрассудков других народов. А так же, конечно, и мастерство костоправов, травников, специалистов даже по гипнозу и колдовству. Официальная статистика никогда не велась, но в народных преданиях осталось не мало фактов о чудесах — и реальных, и мнимых. О людях с необычными способностями.  Фамилии в данном случае восстановить трудно, вряд ли они реальные — что-то осталось по кличкам, что-то по рассказам совсем уж сегодня древних стариков, которые несколько раз делали оговорки «вроде бы» или «кажется». Но это ведь сейчас, однако ещё тридцать-сорок лет назад фактология была живой и на слуху. Можем себе представить, насколько она была «пропагандистски», по-народному, действенна в 1930-50-х годах.

Например, история о «летающей девочке» среди немецких спецпереселенцев в Койгородском районе, или история о пьяном шамане в Воркуте, который, «как рыбка в аквариуме», слышал и предчувствовал подвижки или взрывы в шахтах и угадал, по рассказам, около трёх крупных аварий. Но ему не верили до третьего раза. А потом он умер. История про гипнотизёров и про людей «по-цыгански» умеющих «отводить взгляд» широко бытовала среди заключённых — несколько историй про гипноз и про чудеса побегов из лагерей были фольклором. Но он же взялся не из «ниоткуда». Более того, я лично успел переписываться со стариком, который в период ГУЛАГа совершил восемь побегов, и восьмой был удачный... Когда к нему пришли в августе 1953 года, его уже не арестовали. Потому что страна и сама система МВД в то время шепталась об аресте ещё в июле того же года Лаврентия Берия, о массовой амнистии и прочем. Пожилого мужика тогда уже не стали арестовывать, а, продержав для выяснения обстоятельств побега около десяти дней в местной кутузке (Псковская область), его отпустили вообще. Дожил он до 1994-95 годов (точную дату, увы, сказать не могу, потому что умер сначала его товарищ, через которого поддерживали связь, а потом и он сам — по сведениям дошедшим явно с опозданием). Уникальность его побегов в том и заключалась — шесть из восьми побегов были не без помощи его таланта гипнотизёра.

Некоторое время мне довелось работать на гражданских предприятиях и пересекаться с людьми Управления Федеральной Системы исполнения наказаний(УФСИН). Старые специалисты в разговорах на темы «идеологий» уголовного мира и всяких «чудес» в психологии и самоощущении заключённых рассказывали немало случаев удивительных патологий, феноменов и чудес. Конечно, всё это уходило в фольклор не только зека, не только работников УФСИН (кстати, они «заболевают» часто ровно теми же болезнями, что и зека — видно «бесы» умеют скакать и подселяться в тела и по ту, и по эту сторону колючей проволоки. Известен, например, феномен прапорщика-молдаванина из Ветью, который имел чутьё на грани рентгена — видел скрываемые предметы, находил там, где собаки не могли найти. «Дьявол!» – говорили про него сами заключенные). Уходило в фольклор — да, конечно. Потому что заключенный — это часть народа, того самого фолка, и в народе сила, тайна духа (часто не разделяемого — светлого или тёмного) была обсуждаема и формировала свою градацию почитания авторитетов, чудиков, шальных.

Критики и скептики скажут: «Такое ли уж заметное место занимали эти элементы культуры замкнутых социальных групп в формировании общей культуры и самосознания людей?» Однозначно – заметное. И основных причин  две. Но даже они достаточны – многочисленность и продолжительность существования этих явлений вне официальной культуры и статистики.

Если уж сравнительно немногочисленные истории столкновений бандитов и шерифов в реальной жизни Соединённых Штатов Америки тем не менее создали вестернизацию как культурологическое явление и явление в искусстве не только всех США, но и громадной части мировой культуры, повлияв и на индийское кино, и на целые направления в музыке, если романтические истории в балладах бардов и трубадуров закрыли мракобесие папства и Инквизиции, создав флер поиска «высокого вкуса» и альтернативы органу в уличных мелодиях, то почему же блатняк и шансон, культура подворотен и кодексы дворовых группировок не влияли? Ещё как влияли. Другое дело, что у нас в силу доминирования государства над средствами производства образцов культуры и искусства все эти элементы субкультур не пробились в «широкий прокат». И то — до поры до времени — в 90-е вылезло всё... «Владимирский централ» Михаила Круга — это, конечно, жалкая отрыжка от того, что ходило в песенных балладах, байках и прочих жанрах лагерного быта. Но уж, как говорится, «Централ» вылез тогда, когда частные предприниматели смогли тиражировать и иметь инвестиции на такого рода культуру. В США спиричуэл — песни тоски и рабства афроамериканцев, и плачущий регги прозвучал на пластинках почти за сто лет до «плача лагерей» в России. Это потом появится и «Магадан» и прочие. А пока в подворотнях звучит «Постой паровоз, не стучите колеса», «Цыплёнок жареный», «Мурка» с её императивом настроения «Раз пошли на дело, дело погорело...» (оставим совсем уж в скобках частушечное многообразие «Эх, огурчики да помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике...»).
В христианских общинах Европы ответ на вопрос — откуда вы? Из Коми. Где это? Европейский Север России. А-а-а-а — это же Русская Голгофа! В кино — Воркута — это место, где «я сидел», а кличка «Воркута» или «воркутинский» - это брутальный индекс узнаваемости. К сожалению, брутальный в шахтерском смысле лишь в третью очередь, а в первую — в уголовном, во вторую — в заполярном, экстрим полярный. Ничего личного — только результаты опросов и социально-психологическое тестирование.

В «Русскую Голгофу» мировое общественное мнение и мифотворчество записало теперь всех — и реальных мучеников за веру, к которым не метафорически, а буквально применимо понятие Голгофа, как смерть за веру, за Христа, и всех тех, кого классово, идеологически, мировоззренчески не знали куда записать: от рериховцев, магов агни-йоги и парапсихологов до аферистов и манипуляторов играми с «расширением сознания» с помощью ноотропных веществ и наркотиков.

                Игры, литература, кино.

Правильнее назвать бы эту главу иначе – «Соревновательность и подражательность». Ведь по играм, по навязываемой самой литературе и транслируемым образам из неё, и по кино формировались модели поведения — как близкие к естественным, так и карикатурные. Кто-то всерьёз думает, что свадьбы играли по тем критериям, что в «Свадьбе с приданным» Н.Дьяконова или в «Кубанских казаках» Пырьева? Ну да... Прямо ходили с гармошкой, зажимались и думали — как бы в соцсоревновании победить да улучшить производственные показатели. И водку ведь совсем не пили, и танцы были прямо трезвые, без поножовщины и без грязи по уши на неосвещённых улицах. Конечно, ерунда. Причём недосягаемая ерунда. Никогда не досягаемая. И это называлось «реализмом», точнее – «социалистическим реализмом». На самом деле это был «фриковый реализм», карикатура фантазий конструкторов нового человека. «Преображенщина» (от доктор Преображенский) по «Собачьему сердцу» – переделывающая собаку в человека. Или человека — в идеологического робота. Конечно, с самыми благими пожеланиями.

Игры. В 1920-30-х почти не играли в футбол. Не было этой игры в Коми. В Усть-Сысольске, может, и состоялись некоторые показные матчи между залетевшими сюда пилотами и местными отставными солдатами, но не более. Не играли и в хоккей. Кстати, когда в него играть-то начали? В России более менее массово лишь в 1950-х годах. И то «более-менее» – это не значит, что в 50-х играли во всех городах. Дело в том, что первый чемпионат СССР прошёл только в декабре 1946 года, на 1947-49-е года в перечне играющих городов было всего чуть более десятка. Правда, близкий к нам Архангельск уже играл и, конечно, слегка ускорил наше внимание к этому ледовому виду спорта. Хотя до середины 70-х годов в районах невозможно было купить спортивную хоккейную форму и даже клюшки! Их дети 60-х делали сами. Потом клюшки появятся — сначала в Сыктывкаре, Инте, Воркуте, Ухте, а потом уже и в районах.

Но во что-то же играли? Как соревновались между собой мальчишки и девчонки? Лыжи. Конечно, лыжи. И бег. И рыбалка. Да, именно рыбалка, а в сенокос — кто больше по площади накосил – и было соревнованием, поводом для разговоров на улице в Усть-Сысольске и на всю деревню в сельской местности. «Вернулись с рыбалки Петька да Васька, да Светка с ними — у Светки с Васькой плотвы по ведру, а Петька-то двух сигов и гро-о-о-омадного леща взял!». Для восьми-двенадцатилетних детей, для их родителей талант Петьки очевиден, похвальба гарантирована, слава на месяц-полтора тоже. В 1920-40-е те, кто постарше, конечно, хвалились и объёмами побольше, и делами погрознее — медвежатников знали не только в деревнях, но и по всей округе, часто за сто вёрст. Метких, умевших взять куницу и белку с непорченной шкурой — тоже. Сами житейские обстоятельства, сам образ жизни делал соревновательными виды работ, честь и славу за умение что-то делать лучше, интереснее.
Однако, конечно же, наступали и скучные зимние вечера. Тут на помощь приходили кости. Бараньи кости, птичьи (глухариные, куропатковые, рябчиковые), перо да пух. Игры были и настольные, и с угадыванием отскоков от печи и многие другие. Лото в начале ХХ века уже появилось. Эти игры привезли с собой мужики, возвращавшиеся с промыслов и заработков с уральских заводов, из Архангельска, с Серёговских солеварен, фронтов и из Санкт-Петербурга. Студенты и интеллигенция привезла карты. Они тоже были в ходу и ещё как в ходу. Пожалуй, с ХIХ века, но все-таки до начала 20-х годов ХХ века эта игра была для мещан, интеллигенции. В 20-х годах солдатня и крестьяне карты освоят «для всех». Свежие колоды трепались в руках мужиков под цигарку и самогон, в специальных избах, где хозяйки разрешали дымить и засиживаться запоздно (не бескорыстно, конечно. Такие хозяйки-вдовы или старухи, у которых зятья нерадивы, за зимние посиделки весной с мужиков попросят помощь — кто огород вскопает, кто забор исправит). А неполные, порванные колоды, слишком уж «убитые» – это детям для игры, да бабам на гадание.
«Угадай, кто ударил». Распространенная игра в свободное короткое время. Сзади одного стоит толпа. Кто-то стукает по плечу сзади. Надо обернуться и угадать — кто? Если угадал, ударивший встает на место того, которого стукают. Бесхитростная игра, но тем не менее пустоты общения и коммуникативные механизмы объясняет.
Лапта, городки, «семь палочек», качели, карусели, салки-догонялки, просто катания с горок на санях, просто гонки на санях или на лошадях — всё это было, конечно. Городки вообще стали официальным спортом. Автор этих строк  в 2018 году  под Ялтой случайно оказался свидетелем сборов основного состава сборной России по городкам и был свидетелем их тренировок. Это не имеет отношения к книге, но к книге имеет отношение другое — в Княжпогосте и в Инте тоже жили и работали чемпионы России 50-60-х годов по этой игре.
Вся это соревновательность и развлечения вещь, конечно, интересная, создающая настроение, как песни и книги. Но вот была и другая соревновательность, которая уже совсем иначе отражалась и на благосостоянии людей, и на самооценке, и стратегически. На вере и недоверии судьям этих «игр» и «соревнований» тоже...

 От бригадных соревнований — к социалистическим

В 1929-31-х годах начался существенный перелом в партнерских отношениях на селе. Связано это было и с началом строительства железной дороги Котлас-Воркута, и с коллективизацией. Если до 1929 года хозяйства в массе своей у нас на севере были семейными ( о немногочисленных коммунах отдельный разговор, и мы о них уже вспоминали) — гнездовыми, деревенски изолированными. В 1929 начинаются попытки объединения в коммуны колхозного типа. Реально коллективизация в Коми завершится к 1937 году, переломав весь тип отношений  людей друг с другом, и отношения человек-природа, и утилитарно человек-земля.
«Голодные игры» тридцатых годов — это... Сначала дурацкий и страшный «квест" в поисках кулаков и подкулачников. Чётких критериев не было ни в документах партии, ни в государственных документах. Рекомендовалось следовать так называемому «классовому чутью». По сути — самосуду. Ничего себе «игра» в справедливое общество! Наёмный труд признавался как признак кулака? Но все вдовы, оставшиеся после войн без мужиков, нанимали работников для вспашки земли (так же, как сегодня на дачах — пенсионеры сами не копают, а нанимают). И ведь раскулачивали даже вдов. Известно несколько случаев, когда шли на попятную, но и то, только в результате сельских собраний-протестов, и в случаях, если у неё много детей было да вдова красноармейца. Тех, кого раскулачили и просто бросили в нищету было гораздо больше.

Потом правила оплаты. Трудодни? Ах, если бы... Они чуть позже появятся. А пока — как скажет бригадир. Не всегда это было однозначно нечестно, но то, что была неразбериха - точно. По воспоминаниям тружениц тыла, например, тех что застали лесозаготовки начала 30-х годов: «Неделю сидели в лесу без дела, ели суп с мясом каждый день. А потом месяц чёрт знает что — хлеб гарантировано дадут да и ладно. Рыбу сами ловили. Но бригадир опять требовал, чтоб в общие котлы сдавали. А кто там из котлов черпал? Не мы — это точно.». Это вызывало гул протеста. Чуткий и справедливый сельский люд замолчал, напрягся. Помрачнел. Песни стали звучать с матерком и с сарказмом...
Скотина пошла под нож в масштабах больше обычного ещё в 20-х годах, но начиная с 1929-го вне всякой хозяйской логики. Где-то потому, что напугали людей, что «вторая корова — признак зажиточности». Где-то рядом оказались в трудном положении бригады зека, конвой. Не успели обеспечить довольствием (то же самое со спецпереселенцами и сопровождающими). Что происходило? Приходили посланцы в коммуну или в колхоз с бумагами-разнарядками сдать то тут больше, то там чаще. И то, что было заработком сельчан (и так ничтожным) делилось теперь ещё и с пришлыми. На 100 сел зарежь на 4 коровы больше, да на 10 овец, да на полсотни кур — вроде бы не особенно заметно. Но если это один раз. А всё, к сожалению, случалось не один раз. Мотивация «работать лучше, чтобы лучше жить» не срабатывала. Не удивительно, что к 1940-му году крупного рогатого скота в деревнях было меньше, чем в 1928-м, в последний год перед коллективизацией.
Пришлые комиссары и их пламенные речи — это одно, но свои односельчане — это другое. Конфликтность между семьями вела к ссорам такого масштаба, что на выезд из родных деревень потянулись все, кто послабее, кто не у идеологической кормушки, кто без рычагов найти хотя бы справедливость. Про исход на учёбу, на работу из-за появления рабочих мест на стройках и на лесозаводе в Усть-Сысольске, например, (кстати, верфь в Затоне открывалась, появился хлебозавод на берегу Сысолы, на том месте, где нынче корпуса Налоговой инспекции. Хлебозавод сгорит в мае 1941-го, новый отстроят к сентябрю в районе нынешнего городского военкомата – между ним и полицией,но факт – появляется и первая пищевая индустрия, первое производство, – о нём мы упомянем позднее) – про исход из-за смены технологического уклада и появления индустрии написано много. Но про грустное стимулирование и ускорение таких исходов – об этом в тысячах книжек либо вскользь, чуть-чуть, либо никак...
Частью «длинных игр» является игра «в догонялки» и в «казаки-разбойники» С древнейших времен. Обществу свойственно поляризироваться. Более того — оно пугается, когда слишком объединенно. И тут начинается вариант «охоты на ведьм». На староверов и на классово чуждых, на наркоманов и токсикоманов, на алкоголиков и на курящих, на кормящих грудью и кормящих соской, на тех, кто с длинными волосами и тех, кто в джинсах, на тех, кто любит джаз, и тех, кто любит Шульженко... В 30-х годах «охота» была реальной. С ликвидацией. А не просто с записанными «очками» в отчётах.

Теория длинных игр

Человеку нет никакой надобности знать всё. Н.К. Крупская

Эта теория была весьма популярна в педагогике в 1920-30-х годах. Рождалась она, похоже, раньше, но оформилась в теорию, благодаря таким «инженерам человеческих душ», как Сорока-Росинский, Занков, Макаренко, Покровский, Зиняк (прошу прощения, что даю фамилии без инициалов: педагогам и так понятны фамилии и «школы», как понятны шахматистам чемпионы мира по шахматам, а политикам понятны фамилии лидеров СССР и России).

Современная проектная деятельность школьников, недавние «длинные игры» в пионерию, комсомол, самоуправление, как и «длинные игры» сетевиков в коммерческих структурах со ступенями признания — серебряный, золотой, рубиновый и т.п; как «архитектура криминальных игр» с их бригадными, смотрящими, ворами в законе — всё это об этом. Всё это и есть «длинные игры» общества. Они организованы и имеют все атрибуты символов, ступеней, «несущих стен» в этих конструкциях и иллюзии перспективы до бесконечности.
Откуда и как они брались? Никто не признается (во всяком случае мне не встречались строки признания), что много копировано из устройства церкви. А откуда брала церковь? Вспоминается Моисей, консультирующийся у отца жены Сепфоры (моавитянские и халдейские мудрости), а так же знания управления египетских жрецов. Этимология игр, таким образом, прослеживается глубоко в древность, но нам интересно — как это выстреливало здесь, в Коми, и выстреливало тогда — в 1920-30-е и последующие годы — времена Великого Социального Эксперимента.
Особенно интересен период 1929-1937 годов. Почему? Не только потому, что в это время в Коми край массово начинают заезжать сотни тысяч переселенцев, ссыльных, заключённых и сопровождающие их войска ОГПУ-НКВД, не только потому, что в это время взламывается крестьянско-гнездовой и охотничий уклад коми деревни, но и по ещё одной, почти неисследованной причине — это годы возрастного демографического слома. Массово именно в этот период уходят старики-авторитеты (годы рождения 1840-70, то есть те, кто в 1914-20-х годах имел сдерживающий моральный вес, на кого ещё автоматически ориентировались пятидесятилетние того периода, то есть рожденныё в 1860-80-х годах). 

Давайте посчитаем и вглядимся в картинку — эдакая политическая сценография и драматургия... Итак — для фронтовика 24-28 лет от роду, вернувшегося домой в 1920-21-ом году сорокалетние-пятидесятилетние были указ. Тем более «указ-авторитет» были и те, которым по 60-80 лет. Ещё какой указ. И хозяйства держались на них. За 17 лет, к 1937 году, что происходит? Теперь бывшему фронтовику Первой мировой уже 43-47 лет, старики, которым было по 70-80 вымерли, а те, кто был отцами семейств и хозяйств в 20-е годы становятся в концу 30-х годов ветхими стариками, не понимающими ни радио, ни технику (самолёты вон полетели, а пугались ведь и рёва тракторов). Ко всему прочему, резко упал авторитет возраста из-за отношения к старикам-переселенцам и ссыльным. Теперь они были развенчаны в своих социальных статусах, подавлены. Предвоенное общество как в Коми, так и в СССР в целом — это было общество одного решающего поколения — возраста от 38 до 50 лет. И тут вот к вопросу — а на каких теперь примерах взрастают дети? Точно не на примерах стариков, сходящих с жизненной сцены бесславно, под шквалом критики «отжившего царского мракобесия» (ну и весь набор эпитетов).
На смену символам «старой доблести» готовились символы, знаки и значки доблести новой. Нового табеля о рангах в негласное и гласное структуирование от детского сада до производственных групп. В системе должны были срочно и по внятным критериям появляться те, кто:
а) «лучше-хуже»,
б) «малые, средние, большие командиры и «образцы»,
в) «сопутствующие», «враги», «подкулачники и кулаки», «скрытые враги» и, конечно, высшая антидоблесть – «враги народа».

Любопытна здесь система, которая родилась в лагерях и тюрьмах. Те самые «воры в законе», «блатные», шерстяные, фраера и прочее. Полнейшая копия церкви – «вор в законе» рукополагался не менее чем 2 другими ворами в законе, так же как канонически епископ может быть рукоположен двумя и более епископами при согласии ещё и мира и клира — возглас «Аксиос!» («Достоин!» – с греч. яз.) обязателен от общины в церкви. Или тебе есть что сказать против? Тогда скажи. С «ворами в Законе» всё один к одному. Есть что предъявить? Предъяви!
Но откуда взялись первые «апостолы» воровского мира? Ведь первых епископов назначали апостолы, оставленные на земле Христом. А этих-то кто оставил? Не знаете? Или их кто-то сделал? Кто был тем самым Первозаветным воровского Закона? Полнейшая вертикаль и оформленность родились по оценкам специалистов примерно в 1927-29-х годах. До этого были, конечно, и «общаки» (общие кассы для поддержки находящихся в лагерях), и авторитеты, но не было яркого и чёткого закона о рангах. Одним из авторов его считают Василия Бабушкина (Вася Бриллиант), но и он вряд ли был в самом начале и уж точно был не один. Скорее всего «апостолами» были всё-таки спецы, знающие структуирование сеток и механизмов подчинения. Это либо халдейские мудрости еврейских общин, либо строгие армейские недра специалистов спецслужб, знающих механизмы конспирации. Другое дело, что и первое, и второе в уголовной среде этику вывернуло в антиэтику, иерархический лоск — в шарж, во фрик, в протест (чего стоят рисунки погон и звёзд на теле — татуировки).
К сожалению, и в наше время искусственное создание «школ авторитетов» в системе УФСИН тоже практикуется. Хоть как его назовите другими словечками, но именно это происходило в пермской, некоторых челябинских и сибирских тюрьмах. И скандалы об этом вырывались в СМИ и в документы правозащитников. Экспериментаторство такого рода, как методического инструмента исправления преступников, не утверждено и не подтверждено ни психологами, ни педагогами, ни социологами, то есть ни одной компетентной организацией. А значит, деятельность такого рода сама преступна в принципе.

Но что происходило в 1920-30-е годы в социальном проектировании (в перепрошивке общества, как сказали бы про компьютерные системы и про связи внутри компьютерных систем), как статус внутри пионерской организации становился важнее семейных связей? Пример Павлика Морозова, сдавшего милиции своего отчима, спрятавшего зерно, не случайно культивировался, как «генетическая мутация» ценностей нового поколения, как пример того — к чему должно прийти новое поколение. В конечном счёте разрыв поколений стал культивироваться как задача. Проблема «Детей Арбата», предающих своих отцов, выросла из проблемы тургеневских «Отцов и детей» через культы Павлика Морозова и им подобных. Попробуйте сегодня в интернете найти материал «отцы и сыновья». Вас Гуглы и Яндексы уведут на вопрос «отцы и дети». Но стоп! Это другой вопрос. Попробуйте порыться в исследованиях таких китов культурологии как В. Шкловский, М.Бахтин и других — вы, конечно, найдёте кое-что, но именно – «кое-что», изящно спрятанное за более актуализированным всё тем же «отцы и дети».
Почему и кем очевиднейший из вопросов искусства взаимоотношений отца и сына, был выведен далеко на периферию внимания? Случайность ли это или все-таки злая воля? (доброй я её, извините, назвать не могу). 
Критик скажет: «А что, разве есть в искусствоведении отдельный вопрос «матери и дочери? Или матери и сыновья?». А вот да, есть! Причём так много и очевидно больше, чем «отцы и сыновья». С тех же первых страниц интернета и в десятках, и сотнях исследовательских работ (от «Матери великих художников» до «Десять великих сыновей и их матери»). Заданный вопрос совершенно точно не высосан из пальца, и проблема исследований точно однобока.

Но вернемся к вопросу всё же — случайно всё это или «злая воля»? Если злая, то чья? Без претензий на исчерпывающий ответ предположу одну из главный причин такой воли — Эпоха Просвещения.
Где-то там, в ту пору ломается парадигма ценностей, где сохранение традиций, наследование (как и Абсолютизм власти) начинают считаться проблемой и препятствием развитию человечества. Настоящий Свободный Человек должен быть свободным от «вчера» и от вчерашних ценностей. Искусство стало исследовать ошибки отцов едва ли не больше, чем победы отцов. Уравновешивало в предыдущие столетия, в «эпоху королей, дворянства и героев» разве что заказное искусство дворов и богатых вельмож, которые, конечно же, требовали текстов и картин прославляющих деятельность семей и, как бы, легитимность статуса и капитала. Но при этом внедрялась непрерывная новая культурологическая парадигма, что старое подходило для жизни только вчера, к тому, старому, а вот сейчас надо смотреть на «нестандарт» – на новые привычки, новые искания, на то, что выходит за рамки системы. Взлом Системы (ну и весь прочий масонский набор) начинался со взлома причинно-следственных связей, где связь отец-сын — Ключевая. Именно эта ключевая связь сохранена в последние пятьсот лет Церковью (такой «устаревшей и консервативной»).

Школа учит двум вещам - вере (системе ценностей) и навыкам. Это условие выживания личности, рода и народа. В 1920-30-е годы инженеры человеческих душ в строительстве нового общества поняли — нужна вера в новое (старая вера не ведёт к переформату общества). И нужны новые навыки. Не крестьянские, а индустриальные и новые по типу взаимоотношений — без семейных ценностей. Во всяком случае, так им казалось правильным тогда, когда «призрак коммунизма бродит по Европе» и весь мир вспахан Первой мировой войной и социальным напряжением, революциями, Великой Депрессией.
Не проговорив это, не обозначив эту проблему , мы в написании этой книги и в изучении процессов минувшего столетия, просто не увидим целей, задач и ключей, которыми руководствовались лидеры общества и государства в эти самые минувшие сто лет.

                Одна статья в журнале «Коммунист»

В августе 1983 года в журнале «Коммунист» (был такой журнал, обязательный для выписывания всему активу коммунистических партийных первичек) вышла статья Генерального секретаря ЦК КПСС того периода Юрия Владимировича Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР". Особо интересны в ней последние 2-3 абзаца, где Юрий Владимирович по сути говорит следующее (с вашего позволения «переведу» с русского партийного на русский «человеческий»): «Почему на идеях Маркса сделали кучу работ всякие зарубежные социологи, политологи, философы, а мы не можем в условиях сложившегося нового безклассового общества и второй фазы коммунизма найти для себя новые идеологические и методологические решения? Потому что мы не знаем общества в котором живем.» – Сказано у него сложнее, но сказано именно об этом.

А почему мы не знаем общества, в котором живем? Потому что доэкспериментировались, доинженерились с перековкой сознания и ценностей до такой степени, что уже не ясны были ни естественно возможные пути, ни новые конструкции, способные все это исправить... Через пять лет после выхода статьи, в 1988 году, СССР, приемник Российской Империи и Руси праздновал Тысячелетие Крещения Руси. И начался всё-таки поход нации к истокам — к базовым тысячелетним ценностям. Но поход этот с первых же шагов столкнулся со страстями и соблазнами новых «образцов» западной культуры, хлынувшей в Россию и на территорию союзных республик, и это привело уже к полноценному антропокризису, похлеще даже западного.

В эти же 80-е годы философ Френсис Фукуяма пишет свой трактат «Конец истории?» (по сути эволюция заданных Оскаром Шпенглером в ХIХ веке «загадок о Закате Европы»). У нас Андропов пишет свою статью, ставшую предвестником «загадок» об обществе, в котором мы живём. Надо с удовлетворением отметить, что и в Коми крае в начале-середине 90-х бьётся автохтонная мысль об этой же проблеме, об антропокризисных явлениях. Автор у нас — кандидат философских наук Владимир Михайлович Теребихин. Его материалы мы публиковали в самое пекло перестройки – шла Первая Чеченская кампания, народ был взвинчен многомесячными задержками заработной платы, но мы, газета «Вечерний Сыктывкар», посчитали нужным говорить тогда и о глубинных, медленных и длинных лопастях «вентилятора истории». Мы давали его работу «Нам грозит антропологический кризис» из номера в номер, как и статьи на эту же тему другого социолога и философа, Виктора Ковалева из СГУ.
Но вернёмся к педагогике 1920-30-х годов. Там начинался тот самый практический переформат, перелицовка, перепрошивка умов — на демографическом сломе, на обрушении социального статуса и авторитета сначала стариков вообще, а потом и тех институтов ценностей, которые они олицетворяли: Церковь, патриархальность семьи, крепость личного хозяйства и личной собственности. На смену шли критерии — красной звёздочки (бумажной, конечно) за активность в классе, красный флажок и выход перед строем за лучшую песню, за лучший субботник (коллективный и не в личных дворах, конечно), и песни не о царе и не о Царствии Небесном, а о «смело мы в бой пойдем» и прочие агрессивно настраивающие на жертвенность ради всеобщего блага.
Показательна сцена накануне Пасхи в одной крестьянской семье в 1941 году. Она была 20 апреля. Во всю шли репетиции к Первомаю. Репетиции шли в закрытых церквях, превращенных в клубы. Танцы и песни разучивались в алтарях и на амвонах.
Двенадцатилетняя девочка не поддается на уговоры деда и гостящего в те дни у них Тикона Подорова — того самого блаженного Тихона, о котором мы уже немного рассказали. Сначала она декламирует стихи дома брату и сестре. Что-то про пионерию и комсомол. Заболоцкого, небось... Тихон качает головой и говорит деду: «Всё — этим мозги уже окончательно развернули. Это уже покалеченные, другие люди...» А дед просит девочку не идти на репетицию (заметим — дед был не очень-то верующий, но «Страстная Суббота ведь!» Страшная суббота... Нет. Девочка идет и слышит сзади печальное: «Всю жизнь этот танец помнить придётся...»).
Мама страдала ногами всю жизнь. Мальчишки, участвовавшие в той репетиции не пережили войну . Только один остался живым. Хотя возраст был такой, который не призывали на фронт. Это не страшилки о силе вещуна. Это рассказ о готовности детей умереть за светлое будущее, о степени уже внедрённых новых ценностей к весне 1941 года.

                "Семь нот» общечеловеческих ценностей

Есть «семь нот» общечеловеческих ценностей: Бог, Церковь(общество), семья (малая церковь — общество), личность, материальные ценности, духовные ценности, свобода выбора.
«Музыкальный ключ» всех этих симфоний-сочетаний — это либо Борьба с ними, дибо Объединение вокруг них (война и мир «между объектами» и «с объектами»).
Теория длинных игр — это учение в том числе и о переходе на другие октавы, и о  переформатировании человека-мажора в человека-минора (и наоборот), переформата басов в фальцеты (и наоборот) — это о том, как общечеловеческие ценности расставить в таких порядках, которые адаптируют общество либо к новой эволюционной ступени, либо создают внутри общества механизмы самоуничтожения, самосжигания.
Православная Имперская Россия играла по порядку ценностей — Бог, Православие (церковь), духовные ценности, семья, Я, материальные ценности. Нет, конечно, не всегда и не везде... Речь только о «в целом». И, конечно, капитализм с его идеями спенсеровского типа (эволюционного физиологизма — выживает сильнейший, позитивнейший, адаптивный и т.п) свою симфонию играл тоже.
Большевизм в своём «порядке» вынес на первое место Коллектив(изм); потом Идею равенства, как нового «бога»; далее — материальные ценности; потом духовные (но не религиозные — споры о разнице и о вообще возможности существования духовных ценностей в мире, где казалось бы нет духов вообще – в безбожном идеологически мире, будут идти вплоть до постструктуалистов конца 60-х); потом Семью (и то — лишь к концу 30-х); а Личность... что Личность? Она не стоила ничего. Как и права человека — она оставалась вечной проблемой в искорежённом сознании общества.
Андропов знал это. Нет, мы не пишем слово «догадывался», а пишем слово «знал». Потому что уж работы Максимова, Зиновьева, Солженицына, уж аналитические записки социологов и психологов спецслужб у него были в избытке и в избытке показывали деформацию (не «социально инженерный продукт», а деформацию).
Эта глава о теории длинных игр написана для пояснения. Чтобы читатель понимал и слышал без экивоков — в каком ключе я пытаюсь рассмотреть события в Коми за сто лет. Именно поэтому я не стремлюсь в этой книге к обязательному «поминальнику» всяких значимых людей и дат. Пытаюсь найти линии, тенденции, примеры поворотов, примеры новых алгоритмов. Многие нельзя записать и классифицировать во что-то однозначно плохое или однозначно хорошее. Я даже не думаю так. По крайней мере, стараюсь не думать так. Но и избежать, но и расстаться со стереотипами, с ложной трактовкой «достижений» тоже невозможно, если не ставить к событиям вопросы «длинного характера». Нам предложили теорию длинных игр? Мы смотрим на практику их воплощения. И что же видим? Другая расстановка «нот общечеловеческих ценностей» дала принципиально другую мелодию общественной жизни.

            Минусы, признанные педагогическим сообществом

Перечислю минусы (только некоторые), которые признаны педагогическим сообществом просто однозначно:
1) Очернение досоветского периода истории и искажение нравственных ориентиров,2) Низкое качество гуманитарного образования из-за идеологических ограничений и штампов, 3) Ограничения на ознакомление с иностранной научной литературой, ограничения международного общения (какого там международного, если выезд и ознакомление с культурными достижениями родной страны стали налаживаться только в 60-70-х годах для практически всей провинции России). То есть прошло пятьдесят лет, выросло два поколения людей, для которых Эрмитаж и высокий театр оставался чудом, а московские дома-высотки «другим миром», 4) Деградация образования в области архитектуры, дизайна, городского планирования, идеологическая цензура, автаркия и застой в художественном образовании, 5) Недостаточное воспитание критического мышления у граждан, чрезмерная унификация.
Отдельный разговор — чрезвычайная милитаризация сознания — вплоть до «битв» везде: за урожай, за успеваемость, за здоровье... и «фронты». Даже к «фронту работ» и «фронту задач» сознание наше приучено с детства.
Оправдывать это только травмами войн — нечестно. Это удобство управления. Это результат того, что кадры и людские массы были выстроены в формы военной подотчётности.
Пионерские организации, школьные линейки разве что в Китае и в Северной Корее были ещё более военизированны. Иначе было никак? Видимо,никак. Исторический контекст обязывал. Иначе стали пробовать только недавно — в «Сириусах» и «Кванториумах», а все «Артеки» и «Орлята» были заточены на битвы с кем-то потенциально опасным для государства. Это признак бессилия, на самом деле, признак непонимания движения общества — то самое, о чем написал Андропов. То самое, с чем пытался разобраться наш великий земляк Питирим Сорокин и что до сих пор остается ИКСом в понимании диагноза нашему обществу, переживающему страшнейший антропокризис. В России он создан ещё и рукотворно. Впрочем, надо справедливости ради сказать, что и западные культуры тоже рукотворно создали кризисы. Корпоративными кодексами, псевдосвободами Личности до абсурда – свободы деформации морали и этики (в итоге — психики и поведенческих механизмов).
Ценности, напомним, бывают разные, и порядок их тоже бывает разным. Но, кроме этого, они делятся на декларируемые и инструментальные.
И проблема заключается в том, что государство, Система, декларирует одни ценности (традиции, иерархия, коллективизм), а её представители, элиты в своём поведении демонстрируют совсем противоположные инструментальные ценности (индивидуализм, личный успех, сверхпотребление).
И надо особо отметить, что активная часть общества в основном идёт за моделями элиты в ближнем социальном круге. То есть нравится моему двору, округу, городу священник-бессребренник, пассионарий соответствует и становится ещё более бессребреником, но если элита «ближнего круга» допускает священника-сибарита с мерседесом и привычкой к пышным застольям после служб — пассионарий будет культивировать то же самое, но сильнее. Это было и с комиссарами, и с кулаками-купчиками, и с предпринимателями нового времени, и даже с охотниками и рыбаками. Но тогда вопрос — кто и как формирует тут самую «Первую Скрипку»? Что за «ЛОМ — лидер общественного мнения»? А его формирует природа, порода, контекст времени. ЛОМ — явление нечеловеческое, выраженное в человеческом образце (простите уж за такую максиму).
У пассионария всегда есть право воспринимать власть как лицемерную и циничную, а любые её инициативы принимать в "штыки", даже самые благие. Оставим для других книг и для других авторов вопрос пассионарности и прав самой власти. Интереснейший в итоге конфликт — власти формализованной и власти «человеческого измерения — ЛОМа».
А есть ещё глубинный народ со своей системой ценностей, который так же видит лицемерие Системы, но пока работает. Однако, можно сказать, что это такой национальный вид спорта у народа, но опять же — совсем не у всего. А специфика характера народа коми рождала ещё и длинную поколенческую обиду, внутри которой спряталась теперь, возможно, даже исторически и на века обида туземца на колонизаторов. Хотя вплоть до 1960-х годов такой нотки не было в характере народа вообще...