Дядя Яща

Зима. Холодно. На улице свистит ветер и гонит по селу жёсткую колючую крупу. Я – ученик пятого класса восьмилетней школы, сижу на табуретке около окна и пальцем протаиваю на замороженном стекле маленькие лунки, чтобы через них  посмотреть на улицу в направлении Крюковской дороги. Крюковка – это моя деревня, в семи километрах отсюда. А я нахожусь в Фёдоровке, учусь в школе и стою,  вместе с  сестрой, в зимнее время, на квартире у своей  тётки, которую мы зовём  Няней.

Мне, говорят, повезло – я живу у родственников. А мне от этого не лучше. Домой хочется и я вместо того, чтобы учить уроки, смотрю и смотрю в протаянную лунку на дорогу между домами на той стороне улицы – не едут ли родители. Нет – не едут, не скрипят полозья саней, не фыркает  карий мерин, не скрипят в сенцах промёрзшие валенки отца. Моя лунка потихоньку затягивается ледешком, затуманивается и я вижу уже в ней не дорогу меж домами, а какие-то странные фантастические образы, которые вдруг оживают и  начинают дразнить меня: «не приедут, не приедут, не приедут.» Я снова протаиваю в лунке образовавшуюся наледь и мерзкие рожи исчезают, а вместо них, прямо напротив  вижу дом дядя Яши.

Дядя Яша живёт один, а если точнее – то вдвоём, с непутёвой дочерью. Только, когда он живёт один, а когда вдвоём никто не знает. Дочь постоянно выходит замуж, уезжает куда-то, затем снова появляется и снова исчезает. А дядя Яша живёт, как и жил: задаёт корове сено, расчищает лопатой снег, проделывает в сугробе дорожку к колодцу и ещё он подолгу с кем - нибудь из прохожих разговаривает и потому знает все деревенские новости. По вечерам он приходит к нам. К этому все привыкли, хотя баба Даша – свекровь моей тётки, услышав в коридоре знакомое покашливание, ворчит по-доброму: «Вот, опять тащится…  Сидел бы дома на печи и сидел».

По-доброму может ворчать только баба Даша. У нее это здорово получается, ведь я знаю – она ни капельки не сердится на дядю Яшу и даже жалеет его, а вот чтобы не поворчать, никак не может. Я только не понимаю – почему они всегда потихонечку бранятся с моей тёткой. То из-за сковородки, что не там стоит, то из-за какого-нибудь ведра. При этом баба Даша всегда смотрит на нас с сестрой, как бы ища поддержки, и часто повторяет: «Нет, не угодишь, никак не угодишь» и, всплёскивая руками, хлопает ими по бёдрам.

Вообще, они по-крупному не скандалят, а так,  ворчат от скуки. Внуков у бабы Даши нет – один сын и сноха. Нас с сестрой баба Даша любит. Я это чувствую. А ещё, на селе, я знаю, бабу Дашу зовут колдуньей. У неё  чёрные с проседью волосы и такие же чёрные глаза. По рассказам я знал, что колдуны все злые, недобрые люди, а баба Даша, какая же она колдунья, когда она о нас так заботится!

И не только о нас она заботится, а как увидит в окно, что какой-то кульдюшонок, не по погоде одет, так обязательно это дело постарается исправить. Выйдет, остановит, спросит: «Дома ли родители?..» и так далее. Нет, таких колдунов не бывает. И зря одноклассники  говорят, что  пятёрку по литературе мне баба Даша наколдовала. Врут всё. Мне литература даётся, они этого ещё не поняли. А если бы знали, то и о колдовстве бы не говорили. А «кульдюшатами» баба Даша всех зовёт, кто в младших классах учится.

Я сижу у окна и по-прежнему смотрю в проталину. Смеркается. Уже тёмным пятном смотрится  дяди Яшин дом, но старик  ещё со двора не уходит, что-то там копошится, только видно на белом снегу мельтешит его высокая сгорбленная фигура, да торчат в разные стороны уши от шапки. Я знаю – дядя Яша так будет копаться до позднего вечера, чтобы потом сразу прийти к нам.

* * *
Я люблю дядю Яшу, он добрый и не совсем  старый. Я сижу и думаю о том, что вот если бы  он посватался к бабе Даше, то, наверное, ладно бы жили. Баба Даша никогда не забывает угостить его блинами или ещё чем. Мне всегда кажется, что они друг другом премного довольны. Было бы очень хорошо, если б они вдвоём  жили напротив нас, и мы бы ходили к ним. Но, почему-то время идёт, а  ничего в этом плане не происходит. Я знаю, что у бабы Даши муж погиб на войне и она после ни разу замуж не выходила, хотя её и сватали, боялась за сына.
 
Немного погодя пришёл с фермы Братка, это муж моей тётки. Его в деревне любят все: и взрослые, и дети, и старики. И в соседних сёлах тоже любят. «Сейчас будет проверять тетрадки»,– думаю я. Эта процедура всегда немного омрачает вечер. Но вот приходит дядя Яша  и всё внимание переключается на него, про меня  забывают.

Дядя Яша долго в сенях обметает веником валенки от снега, потом стучит ими друг о дружку, затем, пригнувшись, входит в низкую дверь и садится у печки на приступок. Это его излюбленное место. Отсюда он потом медленно начинает перекочёввывать ближе к столу и останавливается на уровне печного чела. Здесь он, держась за задоргу, потихоньку разоблачается, садится на пол и подсовывает под себя  свою незабвенную шапку. Сколько ему раз говорили, что надо раздеться – не соглашается. Сидит молча и смотрит, иногда кивает, или дакает, поддерживая таким образом разговор,  и не больше.

При нём начинают играть  в карты. Дядя Яша не играет. Мы садимся кругом на полу и начинаем резаться в дурака. Братка нас всегда немного обманывает, да он и не скрывает этого. При игре его широкое с румянцем на щеках лицо, всегда улыбается.
– Натолька, мухлюешь,– говорит баба Даша,  притворно сердясь.
– А какие ж это и карты,  если их не передёргивать,– говорит Братка,  нисколько не смущаясь. Он весело проигрывает, а ещё более весело выигрывает.

У моей сестры – Анны «лошадиная память». Так говорит Братка. Именно она всегда его ловит на разных афёрах, потому как помнит – какие карты выходили, а какие нет. Я же обычно играю азартно, игра захватывает меня гипнотически и я легко просматриваю даже самый грубый Браткин сброс. В карты мы играем недолго – Братка бросает карты и говорит – «баста». Затем  на столе появляется противень с калёными подсолнечными семечками. В этот момент может зайти на огонёк лесник. Он живёт через дом и нередко заходит поговорить о том, о сём. Но если его и нет, то это ничего в корне не меняет – настало время дяди Яши.

Он кряхтит, усаживается поудобнее, или просто меняет ногу, на которой сидит,  и начинает рассказывать. Рассказывает он всегда об одном и том же – о колдунах, привидениях, мертвецах, змеях и прочей нечисти. Тема одна и та же, а вот рассказы разные.

* * *
Дядя Яша почти никогда не повторяется. Говорит он размеренно, не торопясь. В его рассказах главное действующее лицо – он сам. Иногда он выступает в качестве пересказчика или стороннего  наблюдателя.
– Собираюсь я к вам сегодня идти… «Схожу,– думаю,– вечер длинный, дома одному скучно, с Филимоновной поговорю», с Бабой Дашей значит.– Только вышел на улицу, глаза-то поднял, а от моего-то дома кладбище хорошо видно, оно на бугре. Над кладбищем ореол, как северное сияние, только пониже и с красноватым оттенком.  «Батюшки,– думаю,– знамение что-ли какое?» Вспоминаю – «такое же было перед тем, как моей бабке помереть».

– Дядь Яш,– прерывает его Братка,  улыбаясь,– поди, когда к нам шёл так и придумал эту историю?
– Да ты што, Натолий,– искренне возражает дядя Яша,– взаправду видел, да нешто я когда неправду…– и он покачал из стороны в сторону головой,– разве можно… грех.
– Так-то оно так,–  вдруг соглашается Братка и хитро нам подмигивает,– так что это было, как ты думаешь?
– Да што я думаю, тут и думать нечего – ведьмы лампы зажгли, их дело. Вот как баушку Мотрю похоронили, так и начались на кладбище всякие несуразности.
 
– Правда,  что ль? – сделал серьёзную-пресерьёзную мину Братка.
– Спрашиваешь тоже, покуролесила старая, чтоб ей. Хотя о покойниках и не принято говорить плохо, а я скажу – людского горя на ней не меряно. Собственного мужа со свету сжила и дочь тоже.
– Про дочь-то я не слыхала, – говорит баба Даша,–  о муже всё разговор по селу шёл.
– Ей что, чужих людей разве было мало?– вдруг спросил совсем серьёзно Братка.
– Мало, не мало, а как их бес мучить начинает, чтобы зло делали, так они первого встречного портят: мать, отец, брат, сват… ни с кем не считаются.–  И дядя Яша победоносно посмотрел на Братку.
– Ну и ну!

– Вот тебе и «ну и ну!». Я сам видел, как она за сараем  в полночь килы пускала. С Сергуней  Бариновым засиделись вот так же. Иду от него, глаза  к темноте пообвыклись, глядь, а за  Мотриным двором человек стоит. Я поначалу думал, что это бельё на морозе сушится, ближе подхожу и остолбенел – Мотря. То стоит, то начинает крутиться на одном месте и аж повизгивает. «Ну,– думаю,– вляпался. Увидит, что я её за таким занятием застал и, пиши пропало». Схоронился за  световой столб, стою, жду когда чародействовать кончит. Мёрзнуть уж стал, а она всё подпрыгивает. Пока дождался, покуда уйдёт, думал насквозь проморозился. После этого я к Сергуне ни шагу, а ведь дружаны. Он меня пытает: «обиделся, или что?». Я всё молчал, молчал, а потом не вытерпел и говорю ему: «Или что!» Он догадался, что дело не во мне – перестал спрашивать. Только когда бабка убралась, я ему и рассказал. Ей потом  осиновый кол в могилу забили.

– А что это за килы такие, – спрашиваю я, а сам уже жмусь поближе к сестре. Страшно. И представляю бабушку Мотрю, что за сараем чародействует, и дядю Яшу,  схоронившегося за столбом.
– Килы – это их слуги, – с видом знатока поясняет дядя Яша. – Как стрелы.  Они их по ветру пускают. Попадёт в скотину – скотина мается. В корову – молока там не даёт,  а то мычит и на стену лезет. В человека – значит человек сохнет, или болезнь какая приключается ни с того, ни с сего. Врачи природу болезни не определяют, и вылечить не могут.

  Все слушают дядю Яшу внимательно, даже Братка перестал отпускать свои шутки. Баба Даша, чтобы не сидеть без дела, взяла свою прялку и стала прясть шерсть. Няня с ручкой в руках, тут же что то высчитывает, она учётчик и краем уха слушает дядю Яшу.
– Давно она померла? Мотря эта? – спросила Няня. Она в эту деревню была отдана три года назад и всех историй и людей не знает.
– Померла то давно, только вот как помирала, страхи Господни. Кричит, мается, всё лицо ногтями изодрала; говорит на третий день: «Стащите с крыши набалдашник, что на коньке прикреплён, в нём моя смерть». Мужики тут же  вдарили по нему прямо с земли оглоблей – набалдашник в щепки, а из бабки дух вон.

Я гляжу на дядю Яшу во все глаза и потихоньку отодвигаюсь от тёмного окна. Мне кажется, что сейчас из окна, протянется ко мне старухина рука и…  В это время дядя Яша потихоньку начинает двигаться  мне навстречу. Мы сидим напротив  и я вижу каждое его движение.   Он тоже, сильно уверовав в то, что говорит, начинает побаиваться. Однако форса не теряет и своё передвижение от двери маскирует то  под затёкшую ногу или под смену уставшей руки.
– Я, Натолий, всегда правду говорю. Всю жись только за неё стою и её держусь…

Он помолчал. Дядю Яшу никто не торопит. Потому как знают, сам всё расскажет и вечера ему на рассказы не хватит.
– Нечисти в нашей жизни много, – начал он, глядя в пол. – Вот я ещё парнем был. Пошли мы с ребятами в Кошаровку вечером к девкам. Сами знаете, сельцо маленькое, а девок там было – пруд пруди… Вышли за крайние дома и откуда ни возьмись свинья… бегает вокруг нас и хрюкает за ноги укусить норовит. Мы и так, и этак, а она не уходит и хода не даёт. Тогда мы решили её поймать. В общем, бегали мы за ней, бегали по полю, поймали. Сёмка  в нашей компании был, он её и ухватил за заднюю ногу. Отчаянный парень. Навалились мы на свинью кучей, держим, а Сёмка вытащил перочинный нож и чирк ей по уху, так кончик и отхватил. «Это ребята для заметки, – говорит,– чтоб больше не попадалась».

Сходили мы в Кошаровку. Больше свинья нам не встретилась. Наутро Сёмка к своей бабке пошёл, мать послала. Пришёл, а бабка на печи с перевязанным ухом лежит, стонет и ругается. Кровь на повязке запеклась. Увидела внука, зло на него посмотрела и молчит. Понял Сёмка, что это он собственной бабке ухо ножичком резанул.

Дядя Яша помолчал и добавил.
– Бедовый был парень, этот Сёмка в японскую погиб.
– Как же это человек и свиньёй становится? – Недоверчиво спросила Няня.
– Ведьма просто так в свинью, или кого ещё, не превратится. Ей надо в лунную ночь через двенадцать ножей перекинуться. – С видом знатока заключил дядя Яша.– Ещё могут кожу свиную одевать. Точно никто не скажет, как это у них там происходит, только против фактов не пойдёшь…

* * *
– У нашей Пеструшки, у коровы, молоко отнимали.– Проговорила тихо баба Даша. Все повернули головы в её сторону. – Вечером пошла корову доить, а молока в вымени ни капли. Села на крыльцо и не знаю, что делать, хоть в голос плачь. Только коровой и жили в то время.  Сижу, смотрю, какой-то белёсый шар по двору прокатился и в торец бревна ударился. У нас брёвна на постройку сарая во дворе были сложены. Пошла посмотреть. Глядь, а это масло. Соскребла его в плошку, захожу в дом и говорю мужикам. У нас они всегда собирались по вечерам. Мой муж простой был, весёлый. К нему и липли. Два соседа за столом Турик Иван, Семён – сосед, да мой среди них.  Я рассказываю и плачу. Турик, мужик бывалый, мне и говорит: «Не плачь. Клади это масло в сковороду и на огонь, а сама режь его крестообразно с молитвой. Кто молоко у твоей коровы отнял – тотчас здесь будет, а ты этого человека ругай».

Я всё делаю, как Иван сказал. Немного погодя приходит соседка и говорит Семёну: «Пойдём Сёма домой. К нам гости приехали». А я и давай её бранить за содеянное. Соседка в ответ ни слова. Ушли они, а следом Турик ушёл. Я вышла на улицу, глядь, а в окнах у соседей ни огонька. Вот тебе и «гости приехали». После этого молоко появилось у коровы.
– А я о чём говорю,– встрепенулся дядя Яша. – колдунов в нашем селе много было. Это они сейчас повымирали и то не все…

* * *
Я дядю Яшу не слушаю, я представляю клубок масла, что катится по двору и что он не сам катится, а вокруг него мелькают какие-то тени с длинными и тонкими руками и направляют этот клубок на брёвна. Мне страшно.

Особенно мне страшно, когда дядя Яша начинает рассказывать про летающих и сыплющих искрами змей, что летают с кладбища к тем, кто убивается об умерших родственниках. Дядя Яша говорит, что перед домом того, кто убивается чрезмерно, змей падает на землю и рассыпается, как бы, жаром. А уж в дом идёт человеком, точно похожим на умершего и что они такого змея видели. Что этот змей летал к Матрёне, у которой сына автомобилем задавило, а она по нему уж очень плакала.

 Дядя Яша рассказывал, что они с Федюхой в створку  окна подсматривали. В дом вошёл вроде бы её сын и с Матрёной разговаривал, только не близко, а на расстоянии, от порога. Выходил из дома он задом, потому как сзади у него хвост и шерсть, чего показывать Матрёне никак нельзя.

Когда змей первый раз прилетел, то у Матрёны соседка была, Марька. Она рассказывала про это так, что сидят они с Матрёной разговаривают, вдруг дверь входная открылась и закрылась, как бы сама по себе. Вроде вошёл кто-то, только Марька никого не видит, а Матрёна с кем-то разговаривает. Затем опять дверь открылась и закрылась и никого.

Два раза  к ней этот змей прилетал, после чего знающие люди Матрёну предупредили о том, что как третий раз прилетит, то обязательно её убьёт. Порядок у них такой. Посоветовали ей свечи и лампадку перед иконами зажечь и молитву читать. Помогать читать ей Марька приходила. Прилетать змей в тот вечер прилетал, а в дом войти не мог.  Когда увидел, что у него ничего не выходит, то так по углу дома ударил, что из крайнего окна даже рама вылетела.

– Неужели правда!?– Восклицает, притворно удивляясь, Братка.
– А ты Федюху спроси, он скажет. После этого рассказа наступила пауза.
– Я и сама скажу,– прервав паузу, начала баба Даша. – В Ивановке на праздник мужики собрались, заспорили, а среди них Сысой был. Помните Сысоя?
– Кто ж его не помнит, – подтвердил дядя Яша.
– Так вот, – продолжила баба Даша,– Это сваты рассказавали. Заспорили они и чуть ли не до драки. Вадим Парфёнов Сысоя за грудки начал брать. А Сысой и крикни ему: «Полезай на столб!» и пальцем указал. Парфён, как бросится к столбу и мигом макушки достиг, а слезть не может. Это зимой в валенках и полушубке. Сысой ушёл, а мужики начали  Парфёна со столба снимать. Столб высокий и гладкий. Пришлось две лестницы связывать, чтоб достать. Кое -как от столба оторвали… Потом ему литр ставили, чтоб на этот столб залез, а он

– А я о чём говорю! – Дядя Яша недовольно хмыкнул и продолжил.– Ладно, Натолий, это давно было, а про Сергунькину свадьбу знаешь, всё совсем недавно произошло. Я на свадьбе не был, а у ихней колитки стоял, когда молодых увозить стали. Лошади в санки были впряжены правленские. Огонь, а не лошади. Федот на облучке. Тронул Федот вожжами коней, а они ни с места. Вперёд шага не могут сделать, только на дыбы встают, как перед стеной какой. Так и не тронулись. Других лошадей впрягли, тогда праздничный поезд и тронулся. Разве, Натолий, ты про это не слыхал? На свадьбе той за молодых стали пить, гости стаканы к губам поднесли, а водка из их стаканов вся в потолок. Ещё налили – и та в потолок. Поняли хозяева что к чему. Гришуньку соседа из за стола за шиворот вытащили и давай ухватом охаживать, а он кричит: «Не бейте! Я больше не буду!» После этого и вино из стаканов  перестало в потолок вылетать…
* * *

Я верил в эти рассказы и мне было жаль себя, потому как я чувствовал беззащитность перед таинственными силами о которых говорит дядя Яша.
– А что,  дядь Яш,– спрашивает Братка, хитрая улыбка опять появилась на его лице,– ты с кладбищем-то того – не пошутил?
– Вот удумал, – дядя Яша сделал  доверительную мину, – видно я вам ещё не рассказывал, что со мной произошло по осени.
Он уселся поудобнее и ещё на четверть придвинулся к столу. Так вот слушайте.

– Темно было, луна хоть и светит щербатая, да толку большого нет, а кладбище-то на горе, там снежок не растаял, видно там ещё ветерком его обдувало, а в деревне напрочь весь сошёл, от речки тепло. Часов в десять вечера моя Стрелка залаяла, и всё за ваш двор бросается. Я пошёл посмотреть, вышел в проулок, глядь на гору  и меня как током пронзило. А хорошо так видно гору-то, как на ладони. Снежок – не снежок, а так крупа тоненько так разбросана, как курам просо сыпят. А среди могил кто то в белом весь, ходит и в сторону деревни направляется.

Я до чего вроде небоязливый, а сердце холодком обдало,– в это время дядя Яша, переменил положение и ещё дальше отодвинулся от двери, но продолжает говорить.– Тут ещё соседский Тобик подбежал, пёс злобный и вдвоём со Стрелкой бросились к кладбищу. Стрелка рыжая, её хорошо видно, а Тобик серый, рядом пятном тёмным кроет.  Только как собакам приблизиться, фигура в белом остановилась и вытянула в стороны руки, собаки разом осеклись, стоят как вкопанные, а потом с визгом  назад. Я, хоть человек и неробкого десятка и много чего на свете видывал, а  тут мурашки по спине побежали толпой.– Дядя Яша перестал рассказывать, обвёл всех взглядом и ещё отодвинулся от двери уже без всякого предлога ногу переменить, или ещё чего.

– Чё… замолчал-то, – спросил Братка.
– Тут замолчишь,– проговорил дядя Яша,– как вспомнишь, так перед глазами и стоит – руки вытянуты и только белое что-то с головы до пят немного колышется.
– Саван,– ахнула тётка.
– Можа и саван, я ближе не подходил, только собаки оттеля с поджатыми хвостами вернулись и уже не брехали. Стрелка, так та сразу в конуру забилась, будто её и нет.

– Покойник-то куды делся?–  спросила баба Даша.
– Можа покойник, а можа и нечистая сила,– заключил рассказчик, и пододвинулся ещё немножко, а баба Даша перекрестилась на угол.– Откель мне знать,  кто это был? Тут луна за тучку зашла, покаместь она из-за неё выйдет? Только я дожидатца не стал, холодно, домой ушёл.

– Как же ты всё это помнишь? – Спросила Няня.
– Запомнишь, когда мурашки по спине побегут.– Многозначительно сказал дядя Яша.  – Ты вот Натолий, я вижу, не больно этому веришь, – обратился он к Братке,– а я не могу не верить, потому как сам много чего видел и поэтому не могу не доверять тому, кто мне про эти дела рассказывает. Вот, например, что мне дружан из Малой Крюковки рассказывал. Его мать заболела странной болезнью, похоже, как с головой что-то стало. Заговаривается, иногда просто несусветную чушь несёт, злится, нервничает, посуду бьёт… К доктору возили – он сказал, что понаблюдать надо, случай непонятный. А тут мужу больной, Андрияну, посоветовали в Старую Ивановку съездить, там, дескать, один старик живёт, он вылечит.

 Запряг Андриян лошадь, поехал. Привозит этого старика с бородой, в дом ведёт. Знахарь этот перед тем, как в дом заходить, говорит Андрияну: «Сейчас, как в дом войдём, ваша баба бросится на меня с кулаками и с руганью. И бросать в меня будет всем, чем непопадя. Я у вас должен прожить три дня. Сегодня она будет сильно буянить, а потом тише станет.

Прошло три дня. Жена Андрияна вылечилась.
 На четвёртый день повёз Андриян знахаря назад, в Старую Ивановку. Выехали за деревню, а этот знахарь и говорит: «Деревушка ваша, Андриянк, маленькая, а колдунов то в ней сколько-0-0!!. Хочешь, они сейчас прибегут на этот выгон и раздерутся в пух и прах?!»

         «Нет, говорит Андриян,– не надо. Ты уедешь, а мне здесь жить». Так и увёз он этого бородача.
– Это, наверное, был главный колдун в их округе?– заключила Анна,– если он может другими колдунами командовать…
– Не без этого.– Заключил рассказчик.

* * *
– Ну ладно,  дядь Яш, на сегодня хватит, ребятам спать надо,¬– сказал Братка и поднялся. Дядя Яша  тоже засобирался.
– Проводил бы,– сказала Няня Братке и кивнула в сторону дяди Яши. Тот это заметил и стал протестовать:
– Подумаешь,  тут два шага шагнуть,– говорит дядя Яша, – одевая старый армейский бушлат, купленный когда-то по сходной цене у военных и открывая  ногой дверь в коридор.– Ты, Натолий,  не беспокойся, дорожки я прочистил, дойду,– и за ним захлопнулась дверь.

Братка вернулся из коридора. Но не успел он повесить фуфайку, как на улице раздался истошный вопль. Братка раздетый бегом выскочил в  коридор, а из коридора на улицу. Через несколько минут, в коридоре раздались голоса и в открывшуюся дверь ввалились Братка и дядя Яша. Дядя Яша был бледный как полотно. Он стучал зубами и вращал ошалелыми от испуга глазами. Ему дали пить. У дяди Яши стучали зубы,  вода в рот не попадала и проливалась на пол. Он  продолжал дико вращать глазами и повторять:
– Оно это,… сам видел!!!  Налетело сзади, я и в сугроб,… обняло будто верёвками обмотало,… вот силища… А! Если б не Натолька – мне бы конец.

Тут он немного отдышался, помянул  крепким словом нечистую силу, будто ей от этого стало хуже.
– Так тебя простынёй накрыло,– сказал Братка весело, когда увидел, что дядя Яша в своём рассудке.– Ветром сорвало у Анки соседки с верёвки простыню, ей и накрыло.
– Я и без тебя знаю, что простынёй,– уже уверенно, и тоном,  не желавшим пререканий, сказал дядя Яша.– А за простынёй что было?.. и он  многозначительно поднял палец к верху,– То-то же…

– Можа у нас заночуешь?– робко  спросила баба Даша. И увидев отрицательный жест дяди Яши проговорила,– Ты уж, Натольк, как следует проводи, прямо до крыльца, чтоб в сени вошёл.
Дядя Яша и Братка ушли. Я лёг спать на своей раскладушке и долго ворочался, потому, как в голове рождались и исчезали образы, то бегущих в ночь собак,  то наводящей на людей порчу колдуньи, то образ летящего по воздуху ковра-самолёта из простыни. И почему-то на нём сидит дядя Яша смеётся и машет на прощание рукой. Я тоже машу ему  рукой, и мне жалко, что он не взял с собою бабу Дашу, вместе им было-бы не скучно. Я засыпаю.

                Саратов, 2007.