Домой

    На заводе катастрофически не хватало рабочих рук. Брали всех, кто едва достигал трудоспособного возраста. У станков работали вчерашние мальчишки  и девчонки. Но шел уже 1951 -й год. Прошло уже шесть лет  как кончилась война, и где-то в  верхах посчитали, что с кадрами пора наводить законность, и кадровикам было строго наказано: малолеток не брать!

    Валю посчитали малолеткой. Ей было всего четырнадцать. К тому же она была и недоростком. Она не тянула даже на свои четырнадцать. Худенькая, остроносенькая как Буратино, такая же живая, она молитвенно смотрела на кадровика, упрашивала:
----  Ну, пожалуйста, возьмите. Я буду только стружки выносить, никуда больше не буду соваться. Возьмите.

    Глаза округлые светлые, ещё не набравшие той глубокой голубизны, которая придаёт девичьим глазам очарование, тайну и притягательность, умоляюще смотрели на строгого, старого человека, прошедшего и войну и суровую тыловую школу, не единожды раненого, много повидавшего и знавшего.  Валя заметила его колебания. Кадровику было жаль девчонку.

   Строгости строгостями, а люди остаются людьми со всеми своими бедами, горестями и радостями. Ну, куда вот этой девчонке податься ещё? Детдом, срочно организованный в старых казармах в начале войны недалеко от Балахты, расформировывался, оставались только малышовские группы.
 
  Старших воспитанников выпускали в «свободное плавание», в самостоятельность. Вот и потянулась Валя за другими в город, на завод, где уже устроились некоторые детдомовские девчонки. Они и подучили Валю проситься в токарный цех убирать стружку. Одна из детдомовских уже успела окончить какое-то учебное заведение при заводе и работала на Ворошиловском в должности не  то мастера не то инженера.

     Кадровик знал как трудно живётся детям военного времени, тем более сиротам. Умоляющие глаза смотрели так жалобно! Сзади этих пронзающих глаз стояла стайка таких же девчонок-детдомовок, которых он уже принял, а вот эта подошла последней Как оторвать её от остальных? Кадровик долго молчал, морщился, взглядывал из-под очков на это, ещё совсем зелёное буратиноподобное создание и, наконец, махнул рукой:

----  Давай метрики. Но только никуда не соваться кроме своего цеха! Маршрут: от станка до свалки! Всё!

     В токарном цехе Вале выдали спецовку: фартук, рукавицы-верхонки, и что самое ценное — новые ботинки. Ботинки были совершенно новые! Для Вали это было счастьем, радостно и удивительно. Новой обуви она никогда ещё не носила. Ботинки были не ахти какие красивые, можно сказать Ч.Т.З. (трактор был тогда такой тяжелый), но главное, они были новыми, блестели чернотой. Валя нет нет да и взглядывала на них: это в них-то она будет стружки таскать?! Она поцарапает и побьёт их о подмости... Нет! Она будет работать в своих, уже побитых, повидавших виды детдомовских, а эти, новые, она побережет...

     Жить Валя определилась туда, куда определили обстоятельства: в общежитие к своим девчонкам, уже определившимся туда. Мест не хватало, спали по двое на одной кровати без права проживания. Но комендантша была пожилой, повидавшей всякого и смотрела на такое жительство сквозь пальцы.

     И быть бы Вале заводской рабочей, но после полуторамесячной трудовой деятельности её вдруг вызвали в отдел кадров, и тот  же хмурый старый кадровик, пряча глаза, пояснил:

----  Комиссия едет из Москвы, будут проверять. Придётся тебя отчислить. Вот записка в бухгалтерию. Получи расчёт..
.
     Всё! Городская жизнь для Вали закончилась, едва начавшись. Девчонки уговаривали остаться в городе. Она могла ещё какое-то время прокантоваться в общежитии, среди своих, пока найдёт место работы хотя бы в виде домработницы.

   Могла она так же пойти на курсы всеобуча при заводе. Пока приобретала бы специальность, глядишь и возраст подошел бы. Однако жить в таком случае было бы не на что. И она, обескураженная неудачей, затаив обиду на несправедливых дядечек из какой-то грозной комиссии, засобиралась «домой», в Балахту. Девчонки уговаривали:

----  Ну кто тебя там ждёт?! Детдом расформировывают, родных и близких нет... Кому ты там нужна?
     Но город пугал Валю своей торопливостью и жестокостью, хотя она и в детдоме насмотрелась и натерпелась предостаточно. Но, видимо, не зря говорят, что дома и стены помогают. Её тянуло в родные места, в привычную обстановку.
--------------------------------------------
     А в родных местах у неё не было никого и ничего. От детдома остались только две группы малышей, поступивших уже после войны. Да и не взяли бы её туда обратно. Она до Красноярска уже успела поработать в колхозе, всю зиму на скотном дворе таскала тяжелые бадейки с водой, поила телят. Скотный двор располагался на горе, а колодец внизу, в долине. Рядом со скотным двором была срублена избушка для обогрева рабочих.

  В ней Валя и жила с девчонками, такими же как и она детдомовскими. Воду возили в гору на быках. Недоросток Валя растянула суставные связки от непосильной работы и попала в больницу. Старшей у девчонок-поильшиц была Максимовна, дородная но грубая тётка. Она и сопровождала Валю в Балахту, в больницу. Максимовна, завернувшись в доху, завалилась в сани, а Валя большую часть пути, длиною в десять километров, бежала. Бежала чтобы не замёрзнуть.

   Летом надобность в поильщицах отпала, и председатель отпустил девчонок на все четыре стороны. Они были ещё несовершеннолетними, и держать их в колхозе без их согласия он не имел права. Вот и оказалась Валя в городе. Но город не принял её.
---------------------------------------------
     Колёса стучали на стыках монотонно, убаюкивающе. Валя прижалась в угол тамбура, затихла. Яркий свет в тамбуре зажигался только перед станциями..Было страшновато. Сумеречная темнота усиливала тревогу. Всего второй раз она ехала поездом. Босым ногам было холодно от пола. Ботинки она сняла и спрятала в деревянный чемоданчик, выданный ей в детдоме. Немудрящая одежонка, состоящая из ситцевого платьишка и самовязки кофтёнки, грела плохо. На дворе стоял сентябрь, и ночи были уже холодными. Поезд Красноярск-Абакан отправлялся поздно вечером, и основной путь до Ужура, куда ехала Валя, проходил ночью.
     В тамбур набилось ещё пятеро «зайцев», ребята и ребятишки. Двое, что постарше, видимо фэзэошники, некоторое время присматривались к Вале, но, не оценив, перестали её замечать. Трое других, только что окончивших школу-семилетку, возвращались в Назарово после неудачной попытки поступить в техникум. Они держались с Валей наравне, дурачились, пытались поначалу разговорить её, но она держалась отчуждённо. Отступились и они. Постепенно все утихомирились, дремали.

     Валя была благодарна судьбе, что она вот едет и на билет не растратилась и не обижает никто, авось и до Ужура благополучно доберётся. Но доехать до Ужура благполучно не получилось. Перед Ачинском нагрянул контроль. Билеты проверяли начальник поезда, милиционер и проводник. Ребята, что постарше,Были опытными «зайцами», юркнули на межвагонную площадку, а оттуда на крышу вагона взобрались, где и пересидели, пока проверяющие не перешли в следующий вагон. Младшие же не успели, и контроль застукал их и Валю. Валя даже не шевельнулась в своём углу.

----  А ну, ребятки, где ваши билеты? - равнодушно поинтересовалась проводник. Она прекрасно знала, что никаких билетов  у мальчишек нет. Она уже видела их здесь, в  тамбуре и не прогнала.

     Ребятишки бестолково, перебивая друг друга, стали объяснять, что они деревенские, что ездили в Красноярск поступать в техникум и не поступили, и вот едут домой. Денег, конечно же, нет.

----  А ну, брысь с поезда! - приказал милиционер.
----  Дяденька, нам осталось совсем немного, - заволновались ребятишки. - Уже Ачинск, а от Ачинска до Назарово всего пятьдесят километров..
.
----  Вот и топайте! Недалеко — дойдёте, - грубо оборвал их милиционер.
----  Дяденьки... - заплакали ребята. Расчёт ребят был на начальника поезда и проводника, но они молчали. Милиционер был совсем молодой, видимо, только начавший службу, и, видимо, получивший строжайший инструктаж ссаживать всех безбилетников. Война давно закончилась, и пора наводить порядок в стране, и на железнодорожном транспорте в частности. Он был в новенькой форме с красивой военной выправкой, блистал ремнями и пряжками. Инструкции он считал законом и обходить их ещё не научился.

----  Дяденьки...
----  Откройте боковую дверь, - приказал он проводнице.
     Поезд, притормаживая, медленно подползал к перрону.
     Проводница открыла боковую дверь, и, едва остановился вагон, как ребята были выпровожены на перрон.

----  И не сметь снова цепляться! - приказал им вдогонку милиционер.
----  А ты кто такая? - спросил милиционер Валю, вжавшуюся в угол. - А ну вон из вагона!

     От станционных огней в тамбуре было совсем светло, и Валя испуганно засматривала в лица контролёров, молчала. Милиционер был явно зол, а начальник поезда выглядел усталым. Ему-то было не в первой сталкиваться с «зайцами». У милиционера это был первый рейс, а у начальника поезда сотый или больше, и начальник понимал, что побороть безбилетность можно будет только тогда, когда у людей появятся деньги, что безбилетность и бедность идут рядом. Нужда загоняла ребятню на крыши вагонов. Пригородные поезда ходили по Красноярску буквально облепленные безбилетниками.

   Перед станциями безбилетники спускались с крыш, спрыгивали с подножек, рассыпались по перрону, растворялись в толпе. Проезд без билета билета считался тогда даже некоторым шиком. Безбилетный проезд в междугородних поездах был делом более сложным. Бригады контролёров буквально сновали по ним, безжалостно ссаживая безбилетников. Но они не унывали, уходили от контроля, подобно этим двум фэзэушникам, а ссаженые снова впрыгивали на подножки, мёрзли на ветру, но ехали.
 
   Вале ещё повезло. От Красноярска до Ачинска она доехала, можно сказать, спокойно. Это была первая ревизия. Услышав обращение к себе, она ещё глубже вжалась в свой угол, прикрыла чемоданчик руками, молчала.

----  Ты что, глухая? - спросил её милиционер.
    Проводник склонилась над Валей, стараясь получше разглядеть.
----  Поднимайся, поднимайся. - посоветовал усталый начальник поезда. - Не убьём же мы тебя. Поднимайся. Куда едешь-то?

    Надежды на то, что её оставят в покое таяли. Надо было вставать. Надо было отвечать, рассказывать всё. Она медленно встала, по старушечьи горбясь, поднялась в своем углу.

----  Она босиком! - воскликнула проводник — Тебе нечего обуть?
----  Есть, - буркнула Валя, потупясь.
----  Обувайся, пойдём в отделение, - уже мягче сказал милиционер. - Там поговорим.
----  Ты почему босиком? - спросила проводник. - Обувайся, У тебя что на ноги-то?
----  Ботинки.
----  Ну так одевай.
---- Они новые...

---- Холодно уже на улице-то. Простудишься. Ну, вставай, пойдём, - уже мягко, по матерински просила проводник.
----  А поезд уйдёт!?..
----  Господи, куда ты едешь-то?
----  В Ужур.
----  Адрес твой какой?
----  Нету адреса.
----  Детдомовская что-ли?
    Валя мотнула головой.

----  Из какого детдома? Да обувайся же! - уже прикрикнула проводница.
    Мужчины, милиционер и начальник поезда наблюдали, уступив инициативу женщине.
    Валя достала ботинки, обулась.
----  Из какого детдома-то?
    А детдомов в те годы было много, в каждом городе и районе, даже по нескольку.
----  Балахтинского, - призналась, наконец, Валя.
----  Значит ты в детдом едешь?

----  Ага, тоесть нет...
    Стало ясно, что с девчонкой надо что-то делать: или сопроводить её до детдома или просто оставить в покое. Начальник поезда взял дальнейший разговор на себя. Он был в таких ситуациях опытнее.
----  Паспорт, метрики есть?
    Валя опять только головой мотнула.

----  Покажи, - и, видя нерешительность девчонки, добавил: - Да не заберём мы тебя никуда, покажи.
    Валя порылась в чемоданчике при свете милицейского фонарика нашла метрики, подала. Начальник подставил бумажку под луч фонарика.

----  Сургутская Валентина, - прочёл он. - Родителей нет?
----  Нет.
----  А деньги у тебя есть?
----  Нету.

    Деньги у Вали были. Она их искусно закатала в волосы на голове, прикрыла платком. Тут она соврала. От нужды соврала.
----  Откуда едешь-то?
----  Из Красноярска.
----  Что там делала?

    Начальник вернул Вале метрики. Она тут же сунула бумагу в чемодан.
----  На заводе работала.
----  Уволили что-ли?
----  Я малолетняя.
----  И расчёта не дали?
----  Нет.

    Тут она соврала во второй раз. Расчёт ей выдали, но ведь впереди жизнь, впереди  неизвестность, и деньги  ей, ой как будут нужны. Да это и не деньги это вовсе, не так их и много у неё., всего на несколько дней, но всё-таки это были деньги. Это была защита, это была надежда и спокойствие хотя бы на несколько дней. С деньгами ей не придётся голодать, мучительно страдать от навязчивых мыслей о завтрашнем дне, думать, где найти кусок хлеба. Отдать последнее она просто не могла. Что ждёт её там, «дома», в Балахте?

----  Срочно свяжитесь с Ужуром, - сказал начальник поезда милиционеру, и сразу стало ясно, кто здесь главный. - Выяснишь. Сопроводишь и сдашь там в транспортную. - А вы, Анастасия Михайловна, побудете с ней.

----  Я никуда не пойду. Я здесь буду... - запротестовала Валя.
----  Пойдём ко мне. Мне ведь работать надо, - взяла за локоть проводница Валю и повела в свою келью в другом конце вагона.
    Милиционер ушел и вскоре вернулся в купе проводницы.
----  Будь здесь! - приказал он Вале. - К обеду будем в Ужуре. Не вздумай сбежать!
----  Не... Я не сбегу. - заверила милиционера Валя.

    Да и куда ей бежать-то?  Она была радёшенька тому, что с поезда не сбросили. Ребятишек вон назаровских согнали. Как они теперь до Назарово доберутся? Ей-то вон как повезло, а они теперь пешком будут идти пятьдесят километров... Скорей бы поезд тронулся, что-то долго стоит... Но наконец-то впереди нервно зафуал паровоз.
 
 Вагон содрогнулся, потом медленно покатился. И вокзал и перрон и толпа стали проплывать мимо окна. Слава богу! Валя поехала дальше, а из головы не выходили мальчишки. Она теперь точно доедет до места, да ещё и под охраной, а они... И Валя не утерпела, спросила у Анастасии Михайловны, когда та вошла в свою бытовку:

----  А ребята-то теперь как?...
----  О, господи, она ещё о них беспокоится... Едут твои  товарищи, позаскакивали уже на ходу. Ни увечья, ни греха не боятся. Калечатся, а всё равно цепляются. Дружки они твои что-ли?
----  Нет, я их не знаю.
----  Чего же беспокоишься?
----  Жалко...

    Валя подумала ещё и тех двоих фэзэошниках. Ну, те-то наверняка приедут куда надо. Опытные, вон как шустро сиганули из тамбура.
..
    Проводница положила на полку флажок, повесила фонарь, устало вздохнула, присела на постель. Это была уже не молодая женщина, однако не потерявшая былой привлекательности. В тяжкие времена основная ноша труда и забот ложится на женские плечи, и женщины быстро стареют.  На вид ей было лет пятьдесят, но, присмотревшись, можно было дать и меньше. Привычная к работе и хлопотам, она тут же поднялась и принялась готовить чай, подступила к Вале с расспросами.

----  У тебя покушать-то что-нибудь есть?
----  Нету.
----  Зачем едешь в Ужур? У тебя там кто-нибудь есть?
----  Нету.
----  А с завода выгнали?
----  Отчислили. Я малолетка.
----  В городе-то можно было остаться?

    Валя пожала плечиками. Наверное, можно было, но она рванулась «домой». Она обиделась. Она растерялась перед городом. Она испугалась города.
----  Господи, куда же ты? К кому? Кто тебя там ждёт?

    Валя ничего не могла ответить. Она просто ехала в привычную местность, ехала в надежде на лучшее, ехала успокоить душу. Душа просила близкого, своего, родного. Если для выросшего в семье своей гаванью, дымом Отечества являются  стены родного дома, родители, братья и сестры, то для Вали все этим был детдом, в который она уже не могла вернуться, да разлетевшиеся по стране воспитанники. Город что-то сдвинул в ней, пошатнул. В знакомом селе, в знакомой местности Валя надеялась найти знакомых, обрести душевное равновесие.

----  Ну подвигайся, будем чай пить, - пригласила Анастасия Михайловна. - Господи, прости грехи наши...
    Начались расспросы про родителей, детдом, про дальнейшие планы. Но какие могут быть планы у четырнадцатилетней девчонки, не имеющей ни крова, ни средств к существованию, ни надёжного тыла?
    Родителей своих Валя не помнила, знала только из уст воспитателей, что они оказались «врагами народа» и были репрессированы

. Из ранних, детских воспоминаний осталась лишь бомбёжка. Помнит взрывы, сутолоку толпы, сестрёнку старшую, прикрывавшую её своим телом. Сестра наваливалась на Валю, обхватывала руками. Вале было тяжело, и она всё возмущалась: «Зачем меня придавила? Пусти, я не хочу!». Четвертый год шел ей тогда. Валя не помнила конкретной обстановки. Это была, скорее всего, колонна беженцев. Её бомбили. Было много шума, криков. Они-то и врезались в память. Всё дальнейшее, вплоть до Балахтинского детдома, она хоть и смутно, но помнит.

   Помнит пересылку, по словам детдомовских работников не то в Пятигорске, не то в Кисловодске и длинную дорогу в Сибирь. Сестра осталась там, на дороге, среди взрывов, и что с ней случилось дальлее ей неизвестно, а она вот здесь сейчас, в этом вагоне, рядом с доброй проводницей и пьёт чай в прикуску с сахаром.

    Метрики ей выправили уже в детдоме. Это Валя помнит уже хорошо. Была врачебная комиссия, осматривали и сзади и спереди, считали зубы, по ним и определяли годы, а месяц и число рождения записывали, как бог на душу положит.

 Вале определили 1 августа 1937 года. Сначала она была в малышовской группе и вот выросла... Лучше бы не вырастать... Детдом какой-никакой а всё-таки дом. Сейчас вот ищи куда приткнуться, где поесть, где поспать..
.
    Нет, в детдоме было лучше, чем на воле. Как-никак, а знаешь, что будешь худо-бедно, но накормлен и спать уложен. Работу спрашивали строго, но умереть с голоду или от болезней не  позволяли.

   В детдоме находишься под покровительством порой злых, недобрых, но людей, ответственных за тебя: воспитателей, нянечек и других.
    Всякое бывало в детдоме. Помнит она и обиды, понесённые от детдомовцев, но помнит и детдомовскую спайку, когда один за всех и все за одного. Бывало и унижали, даже истязали детей взрослые дядечки и тётечки. Помнит туберкулёзного директора, заражавшего детей, воровство грубого повара, уносившего домой продукты, которого обозлённые детдомовцы вытащили через кухонную амбразуру в зал и прикончили.
 
 Они по своему отвечали на грубость и подлость взрослых. Помнит  злую воспитательницу, издевавшуюся над детьми, которой сделали «тёмную» из специально сшитых одеял. После гибели воспитательницы весь детдом держали на тюремном режиме, под замком, не выпуская даже во двор, допытывались, кто это сделал. Да разве в детдоме такое дознаешься? Воспитанники в парашу ходили, но не выдали никого.
   
Помнит как гибли малыши, придавленные козырьками коек. На ночь комнаты закрывались на замок, а койки были старые складные, с крючками. Крючки ночью срывались под тяжестью лежащих в повалку на них детей и срабатывали как мышеловки.

----  О, господи! - крестилась Анастасия Михайловна. Она слушала и ужасалась. - Где ты, Господи? Как ты терпишь такое?!
    Многое рассказала Валя доброй проводнице. И про сердобольную  всех любившую повариху, пришедшую на смену задушенному вору. И про доброго конюха дядю Егора, позволявшего и прощавшего детям многое, которого любили все, кроме злых людей: туберкулёзного директора да его толстой жены, служившей завхозом
 
. Дядя Егор был, наверное, лучшим воспитателем детдома, потому что был накоротке с детьми, многое знал о них, о ещё большем догадывался, но молчал. Воспитатель — это не должность, это призвание, и не каждому оно даётся. Дядя Егор был воспитателем по призванию.

    Всякое бывало в детдоме, но всё-таки это был дом. В нём всё было ясно и понятно. Здесь же, в свободном мире, всё куда запутанней и сложнее. Так казалось Вале. Она привыкла к детдому.

----  Хватит, детка. Ужасы-то какие! Ложись вон поспи чуток. - Остановила Валю Анастасия Михайловна.

    Строгий милиционер наведывался трижды, проверял не сбежала ли. Но Валя и не думала сбегать: некуда было. Сбегают те, кто хватил волной жизни, кто не воспринимает казарму. А Валя кроме казарменной другой жизни не видела. Она бы снова спряталась в детдоме, да туда её больше не примут. Валя свернулась клубком на постели проводницы и уснула. Она могла бы ещё многое рассказать доброй женщине,  но та уже не могла слушать, да и некогда было, надо было справлять службу.

    Валя спала и видела во сне картофельное поле, детдомовцев как муравьёв на нём. Она, ещё маленькая, таскает ведра с картошкой, не может никак накопать норму, торопится, старается успеть за старшими. Она знает, что если норму не выполнишь, обеда не получишь, будешь  сидеть в стороне и глядеть как другие едят. А не успеешь до ужина дневную выполнить — голодной  и на ночь останешься. И вот сидит она и смотрит как другие едят и придерживает руками живот, в котором бурчит пустой кишечник. От голода она и проснулась.

    В Ужур приехали к обеду. Строгий милиционер был тут как тут. Он привёл Валю на вокзал, передал из рук в руки дежурному по вокзалу. Дежурный — тоже женщина развела руками:

----  Что я с ней буду делать? В райотдел её надо.

    Она позвонила в райотдел милиции. Оттуда пришла легковушка, и Валя оказалась в кабинете начальника. Снова расспросы-допросы, снова история  о заводе, о том как она вскочила на подножку вагона в Красноярске, когда поезд тронулся, как пробралась всед за ребятами в тамбур, как её задержали в Ачинске. Снова туманные объяснения куда и зачем она едет, и почему не осталась в городе.

    Наконец начальник позвонил на элеватор:
----  Алло, заготзерно? У вас там транспорт из Балахты есть? Присылайте сюда, да чтобы кабина свободной была. Пассажирку увезёте в Балахту.

    Не прошло и полчаса как к милиции подкатил «ЗИС-5». Кабина у него была хоть и деревянная, но без дыр, и шофер  добродушным оказался. Живой такой. Ещё не старый, фронтовик.
----  Зачем звали? - спросил он у дежурного.
    Дежурный кивнул на Валю, сидевшую на чемоданчике в коридоре.
----  Вот девчонку подвезёшь до Балахты. Домой едет...

    Валя забросила чемодан в кузов и быстро забралась в тёплую кабину. Разговорчивый водитель учинил новый допрос, куда, зачем, почему, но ему уже не надо было  всё так детально разъяснять как железнодорожникам. Шофер был из местных и знал многое о детдоме.

  Он накормил Валю хлебом и салом и сам разговорился. Он мотался с зерном  в Ужур по нескольку раз в неделю, а то и в день и чаще всего один, а сейчас с ним в кабине была живая душа. Поговорить хотелось. Про детдомовские ужасы он был премного наслышан и потому проникся к девчушке сочувствием.

----  У нас в колхозе тебе негде работать. Опять в поярки руки вытягивать? - раздумывал водитель вслух. - Куда ты такая? А там опять ведра надо будет таскать, да и живут колхозники немногим лучше детдомовцев. Благо, что скотинка да картошка своя спасают. И то: молочко сдай, яички сдай, полторы шкуры с овцы сдай.. Себе что остаётся? На трудодень граммы достаются.
   
  Выгребают хлебушко у колхозников чуть ли не под метёлку вместе с семенами, говорят: весной дадим. А какие дадут неизвестно. В соседнем колхозе председатель попридержал хлебушко, раздал на трудодни. Кто-то донёс наверх. Приехал из района уполномоченный с милицией, забрали председателя, а колхозников заставили хлеб обратно в амбары свезти.
   
   От председателя вот уже год как нет вестей. Говорят, на север сослали. Так-то вот с нашим братом разговаривают. Ты только не разболтай нигде то, что я тебе тут рассказываю. Знаю, вы, детдомовские, умеете держать язык за зубами. Я-то не колхозник, хотя живу рядом с колхозниками.  Я от МТС работаю. У нас, у шоферов, твёрдый заработок, да к тому же хозяйство, огород.

     Валя слушала и не встревала, да она не очень-то и понимала, что ей рассказывают. Далека она была от колхозной жизни. Шофёру же хотелось выговориться.
----  Я ещё живу... - неопределённо высказался он. - А на колхозников насмотрелся... Ты вот что, звать-то тебя как? Ха, да у меня дочка Валя, другая Вера, в честь бабушки назвали. Да они почти одногодки тебе, до войны родились. Ты знаешь что, побудь у меня день-другой. Я тебе подыщу место. Тут у нас хирург райбольнгицы держит домработниц, только они что-то не приживаются у него. Уходят или он их выпроваживает. Жена учительница, мать престарелая.

    Валя насторожилась. В домработницы она готова. В домработницы она согласна, и Валя торопливо заверила:
----  Я, дяденька, всё умею делать: и картошку копать, и сено убирать, и корову доить, готовить обеды научусь...
----  Зови меня дядей Мишей. Ладно, помогу я тебе. Безродная ведь. Кто ещё  поможет?

-------------------------------------------------
    На этот раз повезло Вале с людьми: начальник поезда, проводница, шофер, да и с девчонками дяди Мишиными она за два дня успела сдружиться. Дядя Миша сам ходил к хирургу, а потом сопроводил туда Валю.