Последняя цитадель

«После меня не ждите новостей
Плохих и наводящих на мысли о беде
Я вас покину, и везде будет сочиться жизни свет
Но это вряд ли станет истиной, люди, пока вы здесь»

Столица пылала. Грохот и чёрная копоть теперь правили бал на некогда пышных и роскошных проспектах, освещённых неоновым светом бесчисленных светофоров и магазинных вывесок. Там, где ещё недавно играла, для кого-то отвратительная, а для кого-то прекрасная, музыка из верхних строчек интернет-чартов, теперь гремели автоматические пушки бронемашин и лязгали затворы солдатских винтовок. Молодые парни, что ещё недавно спешили по этим богатым, свежеотделанным улицам на пары в институт, на новую, недавно найденную работу или в объятия любимой девушки, теперь тут и там, во дворах и скверах сходились в жестоких рукопашных схватках. Ревел огонь в тёмных проталинах окон жилых домов, что, к несчастью для своих обитателей, стали мишенью очередного управляемого (или не очень) снаряда. Впрочем, не системы лазерного наведения убивают людей. Их убивает воля себе подобных. Воля одного-единственного человека, что привела войска новой, революционной Страны под стены последней цитадели. Ещё немного – и город будет в руках восставших. Ещё немного – и Столица падёт. Победа близка! Вперёд, братья, сквозь шторм из стали и огня!

Столица пылала. Рушилась и складывалась под огнём своих же детей. А под огнём этой беспощадной канонады из артиллерийский залпов, автоматных очередей и выкрика команд сгорали миллионы и миллионы денег, которые были вбуханы в этот город. Сгорали инвестиции, банковские вклады, разлетались пеплом стартапы и блокчейны, уступая под напором человеческой ярости и решимости. Все чаяния и надежды торгашей, что ещё недавно были здесь кесарями и юпитерами, хрустели, будто разбитое стекло, под чёрной подошвой солдатского ботинка. Вся их финансовая система, все их схемы, все откаты и попилы умирали, корчась в предсмертных судорогах. А ведь стоило людям всего лишь один раз протянуть руки не к деньгам, а к солнцу…

Столица пылала. А где-то там, под землёй, в укреплённом полуметром стали и железобетона помещении, сидел Диктатор. Сидел на небольшом, совсем неудобном, не на таком, каком он привык сидеть последние несколько лет, стуле, обхватив голову руками. Жёсткая твёрдая спинка, не обитая мягкой кожей, врезалась ему прямо в поясницу, то и дело заставляя ёрзать некогда безраздельного властелина Страны туда-сюда. Где-то там, над толщей земли и стали, за стенами древнего роскошного дворца, построенного не в этом веке, и даже не прошлом, где-то там, вдали от богатого и до сих пор не изуродованного войной центра Столицы, кипел бой. Бой не насмерть, как любят описывать его различные военные литераторы, а именно что на жизнь. Бой шёл за будущее, бой шёл за людей, что будут расти на этой земле, в этой Стране. Бой шёл за живых и за честь мёртвых. За память павших поколений и во имя тех, что грядут. И самое страшное, в участи этого, не злобного по сути человека, осаждённого в двадцати метрах под землёй, что он прекрасно это понимал. Как понимал и то, что бой этот, ведущийся, на самом деле, не на полях сражений, не в городских кварталах и узких горных перевалах, этот самый главный бой он проиграл. Проиграл вдрызг и с треском. И даже если армейские части, по какой-то неведомой причине оставшиеся ему лояльными, сегодня отбросят мятежников от Столицы, завтра они придут вновь. А если их умудрятся отбросить и завтра, они придут через неделю. Или через две. Или через три. Но они придут, сколько не отбрасывай. И с каждым разом их будет всё больше. Просто потому что лавры победителя привлекают намного больше, чем горечь побеждённого. Просто потому-то за спинами революционеров, этих необученных, малоопытных и совсем ещё юных мальчишек, он, даже он, тиран и деспот, видел солнце. Солнце, которое сегодня почему-то всходило не там, где ему положено всходить по утрам, а на северо-западе. Как раз со стороны, с которой в Столицу входила революционная армия.

Рядом с Диктатором на таком же неудобном и жёстком стуле, оперев изящный локоть на большой и обстоятельный стол, сидела, внимательно разглядывая своего отчаявшегося избранника, Женщина. Она была красива, эта женщина. Из той, почти вымершей породы, что сто лет назад называли «роковыми». Длинное, до колен, чёрное облегающее платье. Тонкие, украшенные ярко-красной помадой губы, аккуратно уложенные в каре русые волосы и выражение упрямой непокорности на лице, как раз такое, какое и должно быть у Женщины Диктатора. Фурия, валькирия,  боевая подруга, которая никогда не грохнется в обморок при виде расстрельной команды, не будет в истерике визжать при виде крови и не зажмурится от смачного звука ломающихся костей. Женщина, знающая, даже нет, к чёрту знания, верящая, вопреки всему, что её мужчина прав. Прав, несмотря на то, что бой за свою правду он проиграл.

– Прости меня… – услышала тихую просьбу Женщина.

Она прервала своё молчание. Алые, цвета свежей крови, губы разомкнули свой многотонный монолит лишь для слов непонимания:

– За что?

– За всё… – также, не поднимая головы от рук, тихо произнёс Диктатор.

Гнетущая тишина Дамокловым мечом повисла в и так не большом помещении. Обслуга давно махнула рукой на уже бывшего господина, разбежавшись кто куда, едва только мятежники вошли в Столицу. Сегодня им не подали даже завтрака, пришлось самим разбираться на бункерной кухне. Чисто технически, было бы большой удачей, если Диктатор и его Женщина вообще смогли бы покинуть своё убежище. Учитывая то, что вахтенные на КПП, призванные контролировать толстую стальную стену, отгораживающую последнюю цитадель от внешнего мира, давным-давно дезертировали, разобраться с механизмом подачи энергии на гермодверь и её открытие стало отнюдь не тривиальной задачей. Впрочем, это обстоятельство нисколько не мешало этой необычной паре. Скорее наоборот. Покидать бункер они не собирались. А что до человеческого общества, то оно их совершенно не волновало. Они уже давным-давно научились полагаться только на самих себя. И роскошная жизнь первых лиц государства не смогла отнять у них этого, безусловно важного, умения.

– Не это я обещал тебе, когда всё только начиналось, – задумчиво проговорил Диктатор, подняв, наконец, глаза от ладоней, и тупо уставившись на женщину, глядя как будто сквозь неё и совершенно не замечая роскошного декольте.

– Я помню, – спокойно ответила Женщина, закинув одну ногу на другу. – Ты обещал мне светские рауты, роскошные политические приёмы и мягкий диван президентского кабинета, на котором так удобно заниматься любовью. В общем, всё, что угодно, лишь бы я в тот тоскливый осенний вечер осталась в твоей тараканьей квартире.

Диктатор грустно улыбнулся

– И что в итоге?..

– Что в итоге?! – Женщина резко поднялась.

– Я скажу тебе, что в итоге, – резко отрубила она, подойдя к диктатору и оперевшись руками об его плечи так, чтобы её глаза точно глядели в его.

– В итоге, – она продолжила. – В итоге я получила не только президентский диван, где когда-то валялись мои смятые чулки, не только искренние, поверь, именно искренние комплименты иностранных дипломатов, восхищённых моей красотой, не только роскошные банкеты в нашем с тобой дворце. Нет, дорогой, я получила гораздо большее. Я получила мужчину, с которым сейчас сижу в подземном бункере, доживая свои последние часы.

– Не говори так. Не смей. Мы сейчас пойдём на КПП и постараемся выбраться наружу. Я что-нибудь придумаю, я обещаю. Там, наверху, в президентском дворце, обязательно должны ещё остаться верные мне люди. Они смогут спрятать тебя, а затем, когда пыль уляжется, незаметно вывезти из Страны…

– Даже и не думай. Я останусь здесь. Или поднимусь наружу, неважно. Главное, что с тобой.

– Не смей! Всё то, что происходит сейчас – моя и только моя вина. Ты не должна, просто-напросто не можешь расплачиваться за мои грехи.

Женщина горько усмехнулась:

– Как поздно ты спохватился, – она села Диктатору на колени и нежно обняла за шею, всё также не отрывая взгляда. Было в этой позе что-то далёкое и забытое. Что-то, что они оба оставили там, в той прокуренной замызганной квартире на окраине Города, где когда-то и начался грязный политический путь Диктатора, приведший его сначала на вершину, а затем и к бесславному концу в сыром одиноком бункере.

– Не должна расплачиваться за твои грехи, говоришь? А ты вообще помнишь, как всё начиналось, или твои недавние слова это так, для поддержания разговора? – спросила она.

Диктатор улыбался. Впервые за многие недели на его лице играла улыбка.

– Конечно, помню. Бедный студент юрфака и красивая, невероятно мажористая сокурсница. У меня денег тогда даже на обед в столовой не всегда хватало. До сих пор ума не приложу, как ты смогла на меня клюнуть.

– Всё очень просто. Помнишь тот день студента, что мы отмечали всем факультетом? Когда мы после бара ещё к тебе домой поехали?

– Такое забудешь, – с ноткой ностальгии ответил Диктатор.

– Так вот, – продолжала Женщина. – Ты никогда не задумывался, почему я в тот день осталась с тобой? Полгода ты ко мне безуспешно пытался подбивать клинья, натыкаясь лишь на напускную радость и притворное непонимание намёков. И вдруг, в одни день, да что там день, в один час всё изменилось. Никогда не задумывался, почему так?

– Полгода?!.. – Диктатор раскрыл глаза от удивления. – Я думал, ты не замечала!

– Дорогой мой, – в глазах и интонациях Женщины скользила ничем не прикрытая ирония. – Если ты думаешь, что женщина, какая угодно женщина, не обязательно я, не замечает какой бы то ни было попытки овладеть ею, то ты очень сильно ошибаешься.

Диктатор поднял руку ладонями вперед, шутливо признавая своё поражение.

– Хорошо, хорошо, я понял. От вашего всевидящего ока ничто не скроется. Что же до твоих слов, то, если честно, не было и дня, чтобы я об этом не задумывался. Не считая, наверное, последнего полугодия, пока я был занят подавлением мятежа. И спросить всё никак не решался. Хотя, сколько мы там вместе?..

– Двадцать пять лет, дорогой. Четверть века.

– Вот считай, четверть века этот вопрос мне и не даёт покоя, – накрыв своей ладонью, ладонь своей избранницы, сказал Диктатор.

– Думаю, что смогу, наконец, подарить тебе твоё долгожданное умиротворение. Помнишь, что ты сказал мне в тот вечер?

– Да. Я сказал, что прекрасно понимаю, что человек в моём финансовом положении ни разу не может претендовать на руку и сердце такой прекрасной девушки. И то, что я никак не похож на одного из тех богатеньких папеньких сынков, что сорят деньгами направо и налево, а заплатить за такси заместо поездки на дорогой машине – это всё, что я могу ей сейчас дать. Но, тем не менее, несмотря на всё это – я готов сделать всё что угодно, чтобы когда-нибудь на месте той старой драной софы, на которой мы сидели в тот вечер, однажды оказалась на заказ сделанная кровать с шёлковым бельём.

– И вот именно поэтому я ту ночь провела с тобой. Именно из-за этого безумного блеска во взгляде. У тебя тогда глаза блестели, да что там, натурально горели, ты вообще знаешь это? Я видела в тот томный вечер отнюдь не таракана, сидевшего на стене и не залитый липким чаем потрёпанный стол. Я видела лишь твои глаза, в которых огненным клеймом отпечаталось желание не сдаться, не сойти с пути. Такую уверенность в себе и собственных силах, которую я тогда увидела в тебе, я не видела ни в одном человеке до и ни в одном после. И тогда я решила сделать свою ставку. И не прогадала. Никто не знал тогда, что такая неприметная пешка сумеет дойти до края доски и стать ферзём. Никто не знал. Кроме меня. Именно поэтому в платье, которое сегодня на мне, вбухано чуть больше денег, чем в весь бюджет какой-нибудь африканской страны. Просто потому что я хороший игрок.

Губы Диктатора и его Женщины слились в долгом протяжном поцелуе.

– И именно поэтому я была с тобой на тех бесчисленных митингах в рабочих кварталах и промзонах. Поэтому я держала тебя за руку, находясь рядом с тобой в первых рядах на тех масштабных митингах, что организовывала твоя партия. Поэтому стояла за кадром в той самой телестудии, откуда ты записывал своё знаменитое воззвание «О начале ликвидации бедственного положения народа и Страны». Я была рядом и наблюдала, как ставка, которую я сделала, становится всё более и более верной. Как мой боец обходит на виражах соперников и как выходит победителем из, казалось бы, безнадёжных драк. Да, я, в конце концов, по-настоящему полюбила тебя. По-настоящему прониклась твоими идеями и идеалами. В муках рожала двоих твоих сыновей, которых назвала Александром и Леонидом. «Защитник» и «Сын Льва», всё по партийной линии. Всё ради укрепления власти своего любимого, Диктатора огромной державы, всем, чего он достиг, обязанного лишь мне. Я полюбила тебя, владыка и властелин. Но, послушай меня, грешник. Все те твои грехи, о которых ты упоминал, все они лежат и на мне в том числе. Просто потому что тогда, той осенью, я отдалась тебе. Потому что не одёрнула руку во время тех массовых шествий, не заткнула твою агрессивную риторику сладким поцелуем. Я тоже виновна. И в своём грехопадении, дорогой мой, я пойду до конца.

Диктатор смотрел на женщину, которая всегда была для него всем. Да, он безусловно был романтичной натурой, раз влюбился с первого взгляда. Второе сентября, первый курс и он уже жадно пожирает глазами молодую девушку, сидящую в другом конце аудитории. Сейчас эта девушка, повзрослевшая, правда, на двадцать пять лет, сидит у него на коленях, прямо посреди осколков разрушенной империи. И он не мог, просто не мог отрицать того, что эта женщина, когда-то из корыстных целей решившая его использовать, не была для него всем. В конце концов, все любят сладко есть и крепко спать. Другое дело, до какой степени в этом своём желании ты готов дойти? Некоторые, как, например, его женщина, доходят аж до края, до самой последней границы. Границы, которой и является любовь. Любовь преданная и искренняя, такая, например, как дикое беззаветное самопожертвование в их последнем бункере. А некоторые… а что некоторые, некоторым из подобных ей игроков не хватает терпения и при первой же неудаче они сбрасывают свою ставку со счетов. Потом правда, им остаётся лишь кусать локтя, глядя как мягкая постель и вкусная еда достаются другому игроку, но проблемы идиотов – это проблемы идиотов, нормальным людям в них лезть не стоит.

Говоришь, это грехопадение? Чушь, скорее вознесение. Мир не делится на чёрное и белое, как думают наивные подростки и инфантильные взрослые. Скорее, это много разных оттенков серого, над массой которых и стоят две великие силы. Иногда, чтобы вознестись на вершину, нужно идти по головам и дерьму. Иногда, ради благой цели приходится жать руку и улыбаться в лицо подлецам и, одновременно с этим, отправлять на виселицу благородных и честных людей. Так думал Диктатор. В конце концов, кем бы он был, если бы не она? Юристом-клерком, работающим в какой-нибудь консалтинговой конторе? Двушка в ипотеку, мебель из «ИКЕА», раз или два в год поездка к тёплому морю в пятизвёздочный отель. А может, если деньги позволяют, и на горнолыжный курорт зимой. Зато – за душой никаких грехов, кроме вымаранной страницы в школьном дневнике и сворованной из офиса ручки. У него был шанс остаться человеком. Шанс, который он без раздумий выкинул на свалку, опьянённый краснотой её мягких губ. Он отверг человека в самом себе, став Диктатором. Диктатором, руки которого по локоть в крови, а на совести – десятки загубленных жизней. Но, сегодня, сейчас, в этот роковой час для него и его Женщины, в его ладони её ладонь. И что может быть на этом свете ценнее? Кем бы был Адам, если бы он не последовал за Евой? Бессловесным животным, запертым навеки в золотой клетке Эдема, променявшим вечную борьбу с призрачным шансом на победу на сладость райского яда. Да и, в конце концов, мог бы он, бросивший свою женщину на произвол всемогущей божественной сущности, вообще называться мужчиной?..

А он был мужчиной, этот государственный муж. Самым настоящим, не побоявшимся бросить вызов демиургу, самой судьбе. Схватившимся насмерть в грязной политической игре и вышедший из неё победителем. Как жаль, правда, что кубок первенства – очень быстро переходящее знамя. Спася свою душу от мрака инфантилизма, паутины лени и безразличия, что так широко раскинула свои липкие сети в умах и сердцах его современников, он не смог уберечь от этой напасти других. Идя твёрдым шагом к свой цели – укрепить Страну и вывести её из разрухи и бедности, он, видя перед собой экономические и социальные проблемы, не заметил главного врага. Того холодного равнодушия, которое он, ведомый прекраснейшей женщиной из всех живущих в этом мире, сам в себе и заборол. В конце концов, именно в нём и была главная проблема Страны, а никак не в дефиците бюджета. Недостаток денег можно преодолеть, отсутствие же пламени в сердце – фатально. В итоге, правда, народ Страны всё-таки сам справился с этим недугом. Такая великая нация просто-напросто не может столь длительное время находится под гнётом холодности и безразличия. Правда, для Диктатора эта терапия стала фатальной. Теперь он сам считался виновным в возникновении этих раковых опухолей, что сейчас артиллерийским огнём выкорчёвывали революционные войска. И никто не задумывался, что именно он, Диктатор, обвиняемый сегодня во всех смертных грехах, первым поднял знамя борьбы. Впрочем, история, словно женщина, не терпит неудачников. Она предпочитает отдаваться в объятия победителю.

Диктатор внимательно посмотрел на свою женщину и аккуратно ссадил с коленей. Адам, вместе с Евой, был изгнан из Эдемского сада. Карающей рукой Господа они были низвергнуты в нижний, земной мир. Подобно этим библейским персонажам, Диктатор и Женщина точно также были вынуждены покинуть роскошный президентский дворец с его мягким диваном и ютиться здесь, в этом мрачном пустынном бункере. Но был ли у Адама иной выход? Что, если бы он вступил в спор, в борьбу со своим создателем? Допустим, выторговал бы у Бога вечную жизнь в раю для Евы, а сам пустился в изгнание, лишённый бессмертия и обречённый на страдания и боль. Спасти свою женщину, матерь всех людей, ценой собственного забвения, разве не этого требуют от мужчины первородные, будто грех знания, человеческие инстинкты? Кто бы что ни говорил, а природа сделала именно инстинкт продолжения рода первичным, а не инстинкт самосохранения. Будь иначе – человеческая раса давным-давно бы вымерла.

Диктатор был человеком неверующим. Как-то не получалось у него верить, будто какой-то бородатый дядька сидит на небе и всем управляет. Тем не менее, ему были и отвратительны возгласы разных усатых философов о том, что Бог, дескать, умер. Диктатору было легче в него просто не верить. Тем не менее, Библию он как-то прочитал. И когда  занимал пост единоличного главы государства, с церковью предпочитал дружить. Было в ней что-то правильное. В конце концов, в этой Стране даже вора и убийцу можно было разжалобить, напомнив ему о кресте не груди. А убери его – и о чём ты станешь напоминать? О либеральных ценностях?

Диктатор подошёл к огромному столу, за которым не так давно сидела его Женщина. Огромная тяжесть разных документов, бумажек, докладов и служебных телефонов свалилась на плечи этого дубового гиганта. И всё же, он молчаливо терпел.

– Можно ли считать всё то, что ты сейчас наговорила – исповедью? – стараясь придать голосу весёлое и беззаботное выражение, спросил Диктатор у сидящей к нему спиной Женщины, одновременно с этим отодвигая один из верхних ящичков стола.

Женщина же, тем временем выпустила облако дыма, сладко затянувшись тонкой сигаретой. И откуда только достала? Всё так же, не оборачиваясь к своему мужу, она ответила:

– В тебе опять заиграли христианские мотивы? Если тебе так удобно, можешь считать это чистосердечным покаянием, да.

В её голосе звучали столь несвойственные их бедственному положению весёлые нотки. В голосе своей любимой Диктатор слушал тот самый улыбающийся звон, который так любил. За последние десятилетия, все те годы, что он шёл к вершине, именно эта трель поддерживала его. О, как бы он хотел услышать его где-нибудь в тихом, мирном и старческом месте. Каком-нибудь загородном доме, даже, может быть, целой резиденции, где отдыхал бы от ратных дел стареющий государственный муж, передав дела преемнику. А рядом с ним, на светлой деревянной веранде сидела бы его женщина. Сидела и смеялась…

– И я готова повторить своё главное прегрешение ещё раз, дорогой. Я пойду за тобой до конца. Каким бы он не был.

Твёрдость и уверенность в собственном выборе. Она не сомневалась в нём ни на секунду, даже теперь, когда всё, что он построил, рушилось и горело. За то и была любима.

– Боюсь, солнце, что я не могу этого позволить…
К сожалению, она успела обернуться. Услышала, среагировала на звонкое щёлканье металлического курка, приводящего в боевую готовность механизм смерти. Удивлённо повернула, даже не до конца, лишь на половину, своё красивое гладкое лицо. Повернула лишь для того, чтобы краем глаза зацепить чёрную дыру пистолетного дула. Увидела, зафиксировала огненным знаком на сетчатке глаза. А затем грохнул гром.

Диктатор опустил дымящийся пистолет. Как мерзко. Когда-то он вместе с этим оружием брал власть в Стране. И с тех пор никогда не расставался с ним. Хотя бы в ящике рабочего стола, хотя бы в прикроватной тумбочке, но он должен был быть рядом. Сам, лично разбирал и смазывал его ненасытное нутро, не доверяя никому. Даже собственной Женщине. И как этот чёрный металлический ублюдок отплатил ему? Уничтожил самое дорогое, что было в его жизни.

Впрочем, зачем перекладывать с больной головы на здоровую? Не оружие убивает людей. Разве могут эти куски стали и пластика навредить кому-то? В конце концов, палка, вопреки расхожему мнению, не стреляет ни раз в год, ни даже раз в три. Нажимает на курок точно такой же человек, как и тот, что попадает в перекрестье прицела. И не обязательно стрелок делает это, потому что мама с папой его плохо воспитали, нет. Двигать им могут цели исключительно благородные. Вражеские танки рвутся к столице его Родины, и поэтому он с яростью в сердце лихорадочно ловит в прицел наступающего противника. Синяя мразь с сочащимися похотью глазами и ножом в руке докапывается до той, что каждую ночь греет тебе постель. И забота о ближних вскидывает твою руку и плавно, как учили, но уверенно жмёт на курок. Иногда, очень редко, правда, и ярость, и правильностью уходят. Уходят лишь для того, чтобы уступить своё почётное место любви.

Диктатор не был верующим человеком. Не верил он ни в рай, ни в ад. Бог и Сатана были для него лишь персонажами старой еврейской сказки. Но… видимо та самая дружба с церковью на него всё-таки повлияла.

Он знал, что будет дальше. Таков закономерный итог для жён всех диктаторов. Когда рушится режим, когда народ сбрасывает цепи тирании, радостно меняя их на цепи оккупационного правительства какого-нибудь очередного борца за демократию, вторгающегося под шумок в их страну, у этих женщин лишь один выход. Яд, петля, пуля – способ не важен, если финал один. И его Женщина тоже бы не избежала этой страшной участи. Мало того – приняла бы её с радостью, как и подобает. Он не мог этого позволить. Просто не мог. Даже если он и не верил во все эти религиозные бредни, даже если церковная пропаганда так и не смогла пробить броню его атеизма, он всё равно не мог допустить даже саму возможность, что женщина, ставшая для него всем, будет обречена на вечные, страшные муки. Лучше уж, пусть он возьмёт этот грех на себя. Грех убийства не врага даже, но самого дорогого и любимого человека. В конце концов, скольких он уже замучил своими указами, что с такой лёгкостью подписывал в годы своего всесилия? Одной душой больше, одной меньше, разница есть лишь для того, кто любил эту «одну». Именно для него, Диктатора, и больше ни для кого.

Диктатор никогда не узнал, смогла бы простить этот поступок его Женщина. В конце концов, он действительно разлучил их навсегда, не дав ей, клявшейся в верности, проследовать за своим мужчиной до конца. Впрочем, что вообще мог бы узнать человек, чей земной путь оборвался через пару минут после таких невесёлых мыслей? И где-то там, под звуки небесной осанны, апостол Пётр встречал печальную женщину, так и не отрекшеюся от своего мужчины. А под ними, в самом жерле, страдала и мучилась душа мужчины, убившего свою любимую. И не смотря на вечные страдания, на которые она сама себя обрекла, душа счастливо улыбалась.

И только где-то посередине между адом и раем люди, живые, тёплые и чувствующие, бросались грудью на пулеметы и шли в отчаянные атаки. Шли за живых и за мёртвых, не различая в тот момент, кто важнее. Столица пылала. Последние войска лоялистов покинули её лишь в середине следующего дня, когда тела Диктатора и Женщины уже успели остыть.