Не в тему быль...

Почему в селе гусь не гогочет, и петух не кукарекает средь ночи? Не в тему быль, мечта Пятровны превратилась в пыль.
Кругом разор, позор и баба к небу задом… а дождик с градом прошел с утра. Мамону бы пора из бочки вылезти и прогуляться. Какой уж день сам в бочке без любви и взаперти. Громко выдает рулады, от гребли до межи, хоть лешего спроси… слышимость в тумане, как при храме… что будет дальше посмотрю внутри.
Пятровна поправила подол, приставила лестницу в небольшой уклон. Не торопясь на пятую ступеньку - планку забралась, как курочка уселась на насесте… оглядывала огород, Мамона двор и бочку, в которой проживал сам выдумщик хозяин- «идиот».
Рулады выдает, пугает петуха, который ходит вокруг бочки… пляшет гопака и трет крылом о землю… и норовит в дырочку Мамона в худосочный клюнуть зад, возможно пощекотать родимцу,- Дигену пятки. Видимо петух узрел зерно и смачно клюнул.
- Мать твою идти, и здесь мне нет покоя!  Кричал Мамон… а в бочке эхо вторя,- «за старые грехи!»
-Доколь мне бабы будут днем надоедать и в зад клевать? «А ты дурак, по жизни не дури!»
Голос доносившийся из бочки насыщен бархатным шипящим матом… житель омулевой бочки выражался лихо с подкруткой ставя ударение на кратность. Любимую мелодию в словах. Играли иероглифы Й, У и аХ. Произношение гортанно не московское, а сельско- деревенское, чуть- чуть вискозное…не местное. Индивидуальный горестным акцент, с дефектом речи. Видимо Мамон проголодался, сил уж нет.
Пятровна не выдержала…- коль каждый дурак будет баб ругать? Кому мы тогда нужны? Без нужды мы в самый раз… у нас горячие меж ляжек пироги, не каждому Ереме по карману. Не каждому они видны. Ишь разошелся…бочка ходит ходуном. Как бы в лужу не скатился.
 Мамон же матом разразился… и покатился под сиреневы кусты.
-Мамон, куда деёшь помет? Иль сам жуешь. Ты сколько дней как дурень в чудной дыре живешь. Баб беспричинно не буди…
это не курица, а пятух в тебя навозом плюнул, в мошонку,- то место клюнул… Небось ум плоский,- больно и свербит? Коль тяжко, - выходи… луна еще не спит…я подлечу.
                ***
Как решили все бабы в селе… а их было пять- Мамон сошел с ума. Два месяца назад в начале мая, разум у дятла помутился…бедолага глазом окосел, присел, но не туда. О жалил крапивой первой свежести себе промежность и гузно, частично зад. Маруся облепиховым маслом протирая гузно и промежность, ему внушала. Не лезь дурень. Коль нет ума. Вон кума на ниточки весела, когда корень хотела вырвать лопуха. Рука от стебля соскользнула… дуреха пала под быка.
Её от смерти явной спас Иван Чалдон. Бычка камнями от кумы отогнал, её саму в репейник завалил… довел и до греха. На нее прилег… бог видит- невзначай. Какой итог? Тут не замай.  Ей не вздохнуть, не дух перевести, так томно. Бойфренд, он весь в шерсти, крестись, иль не крестись ревела баба скромно… лежала на колючках, теперь наколка на жопе и груди. Не сочти за грубость… шипы пришпорили мозги. К сведенью прими. Беременна она, губа не дура. Будет ждать теперь мат – капитал. А ты? С тобой одни расходы, трата… и не ворчи. А зад твой от крапивы красный, справный. На яйцах пузыри.
 Заспорили они, причину никто из них уже не вспомнит. Мамон с дурь ветки соскользнул, в огонь пальнул. И став в орлана позу… сообщил не теще, а сообщил жене, что месяц в дом ни глазом, ни ногой.  Надоело птице жить в дерме. А я ведь чист,- святой. И в ранге, снова на коне. А Нюра высказалась увесисто разумно. «Да катись ты кабель в собачью будку, где весело тебе и проституткам. Размалеванным прости господи блудливым сучкам. Катись из дома побыстрей. Я без тебя найду себе друзей…тебя в дом месяц не пущу…не приглашу. И выпив с дуру мировую, пожали руки, заключив пари. Коль кто нарушит их обет… тот целый год пред сном, жене, иль мужу готовит ядерный обед и ноги моет. И самогон не в будний день сам гонит.
                ***
Мамон в марте, на деревенском грязевом Монмартре, пал в лужу…поранил лоб, лишился разума… заряжен порохом, был   одержим идеей… построить на авось в уме, в селе, обитель счастья. Пока брел испачканный домой, счастье где-то потерялось. А что осталось? Три гроша до беды. А почему? Опять здесь бык нассал. Он дважды поскользнулся и упал, мысль потерял. О счастье все же вспомнил.
 Повстречав бондаря, бездумно заказал большую липовую бочку. В рост себя. С Макаром Молдаванином сговорились быстро,- ударили, как раньше, по рукам. Мамон выделил задаток…купюрами как нынче, две тысячи,- аванец в самый раз. Стал ждать. Ведь скоро лето, за летом осень. Солить капусту будет в бочке, божественно…от липы божий аромат… лампад…- еще какой. Макар выполнил заказ не в срок.  Немного раньше. Два раза рост, объём Мамона замерял. Был удивлен. Во лбу Мамона кость такая, лом не прошибет.  В объёме бочка триста литров. Куда теперь её? Макар не понимал. Получив положенный остаток мелкими купюрами уехал к дочке на недельку в Курск.
 Мамон заказывал бочку соизмеримо его уму, на 300 литров. Как знал, что она ему далее в ином смысле пригодится.
Пятровна, бабенка закалки старой, сызмальства была сметлива. Осматривая творение Макара дивилась: -Поди Нюру будешь в этой посуде мыть?  Макать иное место. Поди баню надумал новую построить? Или месить в ней тесто?
Мамон корячась наполнял водой бочку у колодца. Ответил не сразу. -Капусту буду солить.
-Это хорошо. А бочка у тебя резонная…- разборная?
-Мамон промолчал, домысливая: это она к чему? – нет, нет!
Пятровна кликнула Нюру. – Нюра, у тебя муж Эйнштейн. Ты только посмотри, какую тебе муж лохань заказал,-плескайся не хочу. Я в голове помет верчу… и думка на уме и черт на языке. Как энто произведение искусств вы впихнете в собственный подвал? Ведь дверь…
До Мамона наконец дошло. Он разразился благим матом, но ненадолго. Зачерпнув ладонью воды из бочки, хлебнул, охладил нутро,- успокоился.
А спор, есть спор. Покинув дом, Мамон побродил часа два по селу. Пристанище себе не нашел… Все бабы от Мамона отвернулись. Ему в житье отказали. Неровен час, Нюра с дуру все пожжёт… опаснее всего Мамона теща. Та выдра вывернет
пятки наперед. Мамон несолено на хлебавший вернулся в сараюшку, минуя дом. А там сыро, сена нет… накрылась мечта о счастье медным тазом. Просиживая часами в отхожем месте. Читая «прессу» эпохи застоя. И надо же нашелся выход и резон. В газете.  Какой -то местный шнырь писал с иронией о Диогене. «Восхваляя» его житье- бытье. Особенно делал ударение, что и сейчас спрос на малые квартиры – бочки Диогена, очень даже, имеют спрос. Бочка стояла пока у колодца, заполнена водой. Вычерпав воду… бочку на солнце подсушив. Мамон стал искать не гиблое, а солнечное место.  Решил причалить у собачьей будки. Кинуть якорь там. Прекрасно, в самый раз.  Жаль Шарик сдох. Составил бы мне компашку. Мамон положил бочку набок и покатил к облюбованному месту. Подложил два не толстых полена по бокам, чтобы бочка не скатывалась беспричинно к дому. Вытащил поясной ремень, прибил ремень по концам к обратной стороне крышки. И как спартанец со щитом, прошелся по двору. Почувствовал себя на миг настоящим греком, спартанцем-Диогеном. Снял одежду, постелил рубашку и брюки в бочке. залез, примерился. Бочка в самый раз. Чуть-чуть мешают комфорту его ноги. День теплый жаркий. Под взглядом вездесущей Пятровны и своей жены, сплюнул в траву. Прикрыл вход крышкой. И млея от своей мысли – блаженно уснул.
Жена, повертев у виска. Не нашла иных слов, как «квашенный Мамон». Прилегла в тенечке на крыльце, ягненком задремала.               
Пятровна проснулась ночью, вышла до ветру… луна, полнолуние и явный непонятный космический, не громкий дробный стук. Удивилась, ветра нет… подошла к забору… прислушалась, посмотрела в щель. Дробь выбивает клиент в бочке. Ах родимец. Замерз и зубами как волк щелкает, а туман холодный, поди замерзнет, простынет. Тихо позвала: -Мамон! Поди сюда.
- Тебе чего?
-Хочу тебе помочь. Ты выпить не прочь? А?
Мамон гремя крышкой, нудистом выскочил из бочки.  Пятровна опомниться не успела, как голова Мамона заглядывала к ней в ограду…  а его хозяйство прижалось к щели, в которую смотрела Пятровна.  В нос пахнуло сладковатым собачьим мускусом.  Надо же... замерз, а хрен как у мерина.
-Пятровна пособи, все возверну. Замерз как цуцик… моей ни гугу. Неси. Богом молю,- с возвратом.
- От тебя возврата, как и разврата не дождешься. Но ничего, за то я эротику посмотрела бесплатно одним глазком. Я сейчас.
Пятровна принесла начатую бутылку… и две рюмки. Налила себе и Мамону. Держи,- выпьем на брудершафт.
Мамон опрокинул рюмку не чокаясь. Пятровна допила рюмку не спеша и подала бутылочку ему. –Бери и помни. Крепкай, спасу нет.
Мамон сделав два глотка из горла. Крякнул, и побежал в свой новый дом. Пятровна смотрела в щель и восхищалась:- Везет же Нюре…- дуре!
- Счастливо, спокойной ночи- Диген.
Через пол часа Мамон с первым петухом пел на распев… вернее кукарекал, подражая одноглазому Коли горбатого петуху.
Прошла неделя. Мамон вылезал из бочки редко. Лишь за тем, чтобы похлебать щей. Которые приносила жена и тихо выливала в чистую посуду …доставшуюся Мамону по наследству от Шарика. Отбросив пару-две мух из тарелки Мамон с аппетитом волка съедал содержимое, облизав языком тарелку, с наслаждением запил горечь компотом, предался размышлению… я видно не сну. Жене надоела эта канитель. Нюра решила навестить маму. Рассказать из первых уст, пусть узнает, что по чем. Собрав в пакет шанежки с мясом. Поправив бровки, подкрасив рот… вышла на крыльцо, прошлась до бочки… постучала: -Эй постоялец! Я иду на выгон к маме, возможно заночую у нее. А ты кобелиное отродье, дом охраняй и честь блюди. Хрен меж штакетника не суй. Узнаю, выну из шерсти и Тузику скормлю. И покачивая бедрами, медленной походкой удалилась.
 Мамон остался один. Дом заперт на замок. Где он харчеваться будет? Как питался Диоген? Кто что подаст. День был теплый. Мамон пятясь выставив к солнцу зад, выполз на карачках из бочки. Привстал, размялся. Пробежал до отхожего места, вернулся радостный. Почесав морковку. Прошел до ворот. Выглянул на улицу. Окинув взглядом правую сторону села. Ни одной живой души. Повернул голову в лево и ахнул. По улице шла Вера Васильева… вся в китайских шелках, с иероглифом в наряде. Перед домом Мамона немного сконфузилась. Огромная лужа мешала ей пройти в никуда… прижаться к забору? Проблема, крапива и лопухи с кожушками стояли ядрено стеной. Дощечку по которой проходил до этого народ…какой-то урод отбросил в лужу.
Видя её замешательство. Мамон предложил: -Вера Ивановна, а вы ножками, ножками по луже.  Туфельки снимите.
-Добрый день Мамон. А где я ноги сполосну от грязи?
А ты заходи. Я один,- жены нет. Она у мамы.
 Вера Ивановна, услышав амурные, волшебные слова. «Я один. Жены дома нет!» - сразу преобразилась. Сняла обувь и нагоняя волну вышла как Диана на берег. И в три прыжка оказалась у калитки Мамона.
-Я недотепа… самой наклониться лень. Помоги ноги водицей окатить. Мамон приоткрыл калитку, подал ей руку и повел к крыльцу. Вера Ивановна жила долго. Все видела… и Мамона принимала не раз. Но встречи происходили ночью. А здесь. Увидев голого Мамона, вошла в стопор, прямо оцепенела от добра. Мамон видя какое он произвел на нее впечатление… приподнял её на руки и понес к бочке. Нежно, как мог, с любовью, так покойника направляют в крематорий, всунул Веру Ивановну в бочку вытер её ноги своей рубашкой. Влез сам в бочку прикрыв отверстие щитом.
 Пятровна испив компота. Прилегла, чуть-чуть дремала. Что-то подозрительное творилось в ограде Мамона. Окно открыто слышимость хорошая, на все 100 баллов. Вышла тихонько во двор приблизилась к забору, стала наблюдать в щель. К её удивлению бочка шевелилась, раскачивалась из стороны в стороны. Стон крик. Не уж -то помирились? И он её жаром ошпаривает. Но стон и крик не Нюры. А чей? Память на стоны крики у Пятровны абсолютная. Перебрала в уме всех. Горемиха ревет.  Калмычка мычит. Одна Верка хрюкает. Пятровна навострила слух. Вот-те раз. -Хрюкает. Ах да Мамон. Жена за порог, а он бабий бог…без мыла там.               
                2
Нюра прошла по порядку, вышла на греблю. Вот те на… нос к носу повстречалась с мамой.- Мама. А я к тебе.
- А я к тебе. Что у вас происходит. Что этот кобель опять удумал?
- Ничего дурного, живет как Диоген в бочке.
- И что, с тобой ни-ни?
- У нас с ним уговор. Если он проиграет спор, то будет мне целый год, каждый вечер перед сном мыть ноги.
- Ладно, дурь из головы выкинь. Пойдем дурачка лечить. А мне люди говорят, будто он голый, без одеяний ходит. Ты смотри. Нас баб в селе пять, а он один. Только отвернёшься… свято место пустым не бывает.
Пятровна первая узрела Нюру и тещу Мамона. Они стояли посреди двора раскрыв рот. В бочке творилось невероятное. Первой от оцепенения пришла в норму теща.
- Дочка, бери что потяжелей. Из дурня черта будем изгонять. Подойдя, не сговариваясь … все истинное передается по наследству. Приподняли как пушинку бочку и поставили на попа. Мамон и Вера Ивановна не ожидали такого исхода. Уткнувшись головой в днище бочки. Мамон дрыгая ногами пытался повлиять на ход событий. Первая мысль, которая мелькнула: -Это Хведор. Только ему под силу опрокинуть их в бочке. Но он ошибся. У тещи силищи хватит на троих, коль обиду нанесли её дочке… и посягнули на её хозяйство.
-Дочка бей их по пяткам. А я их водицей святой охлажу. Теща зачерпнула ведром воды из железной бочки окатила их, приговаривая: - сладкого захотелось. Нудист недобитый. Диген треклятый. Дочка, неси молоток и гвозди. А я их постерегу. Нюра принесла молоток и с десяток гвоздей на пятьдесят. Подобрав Мамонов щит, теща уверенно вставила крышку на место… заправски по-мужски четыре гвоздя заколотила в борт бочки. Теперь дочка пособи опрокинуть бочку набок вместе с содержимым.  Напрягаясь покатили по указке тещи бочку к воротам. Распахнув ворота. Выкатили бочку и не обращая внимание, что грязь в луже по колено, покатили бочку в центр лужи-на глубину. Бочка легко вращалась в грязевой жиже. Мамон почувствовал неладное, когда грязевая жижа проникла, струйкой потекла внутрь бочки. Барахтаясь, став скользким, он как аспид со змеей отменной… недавней дамой в герце… меж затмений, плыл в бурный океан. А «лисонька», вкушая жижу, вдыхала лета аромат. Её не манил волшебный, сладкий виноград… она боялась, быть по праву битой.
 Мамон изловчился, и матерясь, с третьего раза ногой вышиб крышку бочки. Вода с грязью хлынула внутрь. Теща налегая катила бочку подальше в колею, на глубину. Нюра тем временем, сняв грязную туфлю, лупила красотку Веру по ляжкам и любимое свое недоразумение каблуком по пяткам.
 Неожиданно для себя. Теща и Нюра сами соскользнули в колею,- застряли в луже. Изрыгая брань, бросили бочку, поспешили   вылезли на карачках на сушу. Задами подперев забор сверля глазищами чернь днища бочки, созерцая в омулевой бочке…двух негров…-злорадно, злостно «лаская» - матеря их в слух. А в жиже копошилась плоть. Невинности досуг… злословье замыкало круг. Периодически приходишь к мысли; что в мыслях каждый глуп.
Воспользовавшись передышкой – замешательством, Вера Ивановна как вьюн выскользнула из бочки и поплыла по луже на доске, вращая головой, как филин в темноте. Издав гиены рык, не обернувшись, засеменила вдоль старого плетня, на улице она была одна. Отряхивая гряз, глаз в прошлое косила.
Мамон вылезал из бочки…- пятился задом по направлению к теще.
-Дочка, я такого авангардизма не понимаю. Как ты с этой обезьяной живешь?  Наверни его чем ни будь. Не боись. Бей дурня- Дигена в яйца. Будет знать, как слово данное не соблюдать. И нас смущать…- ух негр приблудный - неприглядный.
-Мама. Как же так, ведь я эту обезьяну почти люблю. Он первый мне нарисовал мечту…
-Тфу ты! Ну и живите, как хотите.  Он тебе еще не то нарисует. Тащи его домой. Отмой. А я стол накрою… здесь на травке во дворе
А что с бочкой делать?  Вытащите. Пусть муди свои мочит. Огурец свой солит. Коль в подвал бочку поместить нельзя.
Пятровну клич, пусть на негра, и на нас «веселых» подивиться… несет сюда святой водицы… мат с ходом от ферзя. Так жить нельзя.
И глядя на Мамона, Нюру, дополнила: специфический разврат… муаровый дефект. Хрен с редькой в одной бочке.
Пятровна вся в лучах, несла поднос, вся образно светилась… как прежде созерцая даль, розлив любви возможной. Язык ведь без костей, а мозг природы розжиг. Промолвила: -За тех людей… с которыми жить  весело не в прошлом. Ведь жизнь в селе сейчас, как не крути... -награды не ищи, добра не жди...-бессмертный подвиг.