Дружок

Служивший в армии может забыть номер военного билета, приписанного оружия, адрес полевой почты, но имена и лица армейских друзей остаются с ним навсегда, как и образы родных. А если сослуживцы – соратники по военно-полевым условиям, то это вообще отдельная категория людей. Здесь в почёте взаимовыручка и крепкое воинское братство, которое больше нигде не встретить.
В то же время человека с военной закалкой сразу узнаёшь по особому выражению облика, по крепко сжатым кулакам и волевым скулам. Это – элита Красной армии. Решительнее, мужественнее, отважнее людей не бывает. У ладно скроенной Элиты твёрдость духа запредельная. Невероятная стойкость. Смелость, выходящая за грани возможного понимания. Настоящие герои с красными звёздами. Сталь.
Люди, прошедшие войну, меняются в корне. Жизнь у бывших фронтовиков начинает делиться на «до» и «после». «До» – это школа, перекуры в сторонке, танцульки в летнем парке и легкодоступные девушки. «После» – это крепкая мужская дружба, порою даже твёрже семейных уз. Армейское товарищество и верность прочнее, серьёзнее гражданского хлебосольного содружества. Боевое братство сохраняется на долгие годы, проходит тяжкое испытание временем.
Тот, кто испытал на себе лихие времена, знает, что стоит только боевому другу попросить о помощи, весь лоб расшибёшь, в лепёшку размажешься, ты не ты будешь, а поможешь. С другого конца страны приедешь, быстрее ветра прилетишь, ноги до локтей износишь, чтобы облегчить участь товарища запросившего поддержку.
Все взаимоотношения между людьми в воинском формировании определяет устав. Командир ли ты, рядовой или вольнонаёмный служащий – всё подчинено военному закону. Но вопреки дисциплине жизненные коллизии иногда диктуют свои внеуставные правила, адекватные сложившейся ситуации. Каждый, преступивший грань возможных допущений, имеет своё оправдание. Однако так ли это на самом деле? Не нам судить...

***

Соседский парень из детства Алексея Прилукова был крепкий, большого роста, уверенный в себе малый. Люди тогда существовали на мизерные зарплаты, а крестьянский люд, словно крепостные подневольники, не имел даже паспорта. Валентин Захаров для прокорма гоп-стопничал где-то на стороне, прибранный к рукам товар скидывал цыганам-перекупам на сенном рынке. Шельмец и любитель словить рыбку в «мутной воде» не брезговал промышлять сдачей цветного металла.
Ловчила не бомжевал, однако по настоящему определить его постоянное место жительства не представлялось возможным. Чаще всего молодого человека злодейного вида обыватели видели на помойке, возле болота, в местах скопища людей с достаточно низким социальным статусом. Проще говоря, нечистый на руку жиган своё проживание обеспечивал нетрудовыми доходами. За ловко провёрнутые шахер-махерные делишки соседская братва расхитителя соцсобственности крепко уважала и с его наличием на районе считалась.
Однажды, когда Алексею пришлось торопиться в школу, его внимание привлекла забавная сцена. Участковый милиционер вытаскивал за ноги из оконного проёма на первом этаже застрявшего там босяка. Лихой «бомбила» средь бела дня рискнул очистить богатую квартиру местного торгаша из Потребкооперации. Не случилось. В конце концов, усилиями легавого представителя власти криминальную жертву, словно пробку из бутылки, удалось вытащить и поставить во фрунт возле обшарпанного цоколя здания.
По факту происшедших событий ограбления-кражи не случилось. Для представителя власти лишняя галочка в отчёте об инциденте в подведомственном квартале совсем была не нужна. Поэтому неудачливый гангстер получил мощного пендаля в пятую точку и с позором убыл восвояси зализывать обиженное чувство собственного достоинства. Свидетели несостоявшегося крысятничества от всей души хохотали над мазуриком. Опозоренный форточник с камнем на сердце свалил до невесть какой ночлежки.
По воле случая, пути-дорожки молодых людей изредка пересекались. Городок-то был маленький и, хочешь, не хочешь интересы многих действующих лиц на предметы торга могли совпадать. Как-то раз, Алексей углядел рискового пацана в толпе. Тот в очередной раз пытался жулить на барсетках.
Не долго думая, более разумный и рациональный паренёк подозвал к себе пятнадцатилетнего простофилю и предложил за еду жить у престарелых родителей на приусадебном участке. Взамен было предложено делать всю работу по хозяйству: копать выгребную яму, кормить кур, из простецких продуктов готовить обед и ужин, стирать на пруду общее бельишко: скатерти, половики, шторы, окучивать картошку, обслуживать погреб, чинить дворовые постройки, ремонтировать постоянно ломавшийся велосипед. На ладан дышащем ржавом двухколёснике удобно было ездить на рыбалку, да и прокатиться с ветерком по полям-лугам не возбранялось.
У стариков воровать было нечего. Они тоже, как и вся страна, жили впроголодь. К тому времени, домушнику, видимо, надоели перманентные успехи криминального бизнеса. Нестабильная житуха. Доверчивый Валентинка не колебался в выборе приоритетов. В результате юношу отмыли, откормили, обиходили и выпустили хозяйничать на стариковское подворье.
Алексею сразу же подфартило. В далеко не идеальном обществе стало жить чуточку комфортнее: местная шпана уже не могла обшаривать карманы по пути в учебное заведение. Желающих поживиться на дармовщинку ожидал не знающий пощады крепкий кулак Валентина. При условиях равноценного силового отпора не забалуешь.
Потихоньку-помаленьку в традиционных драках улица на улицу мужал характер ребят. Безусловно, поддавков в силовом соперничестве не существовало. Условия противостояний абсолютно для всех были одинаковыми. Однажды в темном переулке сильный телом парень перехватил заточку, приготовленную для удара в грудь нанимателя халявной рабсилы. Непоправимой беды не случилось.
Так и повелось дальше: Алексей везде стал появляться с Валентином как с персональной охраной. Жлобского вида здоровяк семенил за хозяином тенью и не отходил в сторону ни на шаг. Соседи посмеивались. Мужики с улицы прозвали несостоявшегося преступника Дружок.
Кстати будет сказано, у Дружка было что-то с головой, поэтому за него думал Алексей. Дружок не обижался. Гренадёрского вида здоровяк постоянно отбивал от малолетних отморозков более слабого по физическим возможностям компаньона, интеллигентного с виду «ботаника». Мечтатели срубить наживу с хлипкого лоха оставались ни с чем.
Оказывается, в быту Дружок был добродушным, неконфликтным, совестливым парнем. За время жизни на подворье Прилуковых к Валику на удивление успели привязаться все близкие. Домочадцы полюбили юношу за то, что хорошо строил, ухаживал, готовил, прибирал, мастерил. Соседские дети хохмили, проказничали и обожали играть с юморным балагуром. Даже собака с кошкой души не чаяли в бывшем архаровце с мягким сердцем, который не забывал о «братьях наших меньших» и временами баловал косточками с барского плеча.
Работящий добрый молодец прожил у стариков почти три года. В домашнем взаимовыгодном сосуществовании время текло стремительно и незаметно. За окошком мелькали времена года: зима, весна, лето, осень и снова зима…

Как снег на голову грянула война. Алексей и его Дружок как раз подходили по возрасту для действующей армии. В райвоенкомате добровольцев записывали без очереди. Через месяц молодые рекруты были уже далеко от отчего дома. А через две календарных тридцатидневки война уже вовсю грохотала возле родительского порога. На горизонте заблистали сполохи от взрывов, издалека слышалась артиллерийская канонада. Вполне можно было предположить, что если враг прорвёт оборону, провинциальный городок окажется в оккупации.
Однажды рано утром в калитку хозяйства Прилуковых громко постучали. В предрассветной темноте полуодетые родители выбежали на улицу. У забора вздрагивала кожей и обмахивалась грязным хвостом полудохлая кляча. На гнилых досках разбитой телеги лежал окровавленный мешок с кусками человечьих останков. Запылённый с головы до пят красноармеец, сопровождавший бесценный груз, взял под козырёк и попросил расписаться в препроводительном документе.
Со всей улицы сбежался встревоженный соседский люд. Уставшему ездовому плеснули стакан первача. Смахнув хлебные крошки от закуски с пшеничных усов, он благодушно крякнул и убыл за несколько десятков вёрст к месту дислокации воинской части.
По разложенным на траве фрагментам человеческого мяса узнать, кому принадлежали разобщённые куски, не представлялось возможным. Вихрастые мальчишки помогли убитым горем старикам довезти на тачке скорбный мешок до погоста. Глава семейства взял в руки кухонный нож. На памятном деревянном распятии враз осиротевший старик  дрожащей рукой оставил нацарапанной надпись «Алексей/Валентин».
После грустных поминок жизнь потекла своей чередой. Только для всех соседей осталась загадкой тайна захоронения. Кто же, в самом деле, покоился в таинственной могиле: Алексей или Валентин или оба вместе, но по частям? Мрачная загадка о семи печатях долго оставалась нераскрытой.
Минуло четыре года. Многострадальная держава одолела оккупанта. Всем миром удушили супостата. Наступил долгожданный праздник Великой Победы. Ближе к лету на улице городка неожиданно появился фронтовик. К вечеру попутная полуторка привезла из райцентра хромоногого солдатика. Небравого вида, с трудом ковыляющий человек добрёл до увядающего хозяйства Прилуковых. В калитку громко постучали. Одновременно с надеждой и нехорошими предчувствиями на порог дома выбежали родители Алексея. В сердцах стариков ярким сполохом озарилась надежда.
В дверном проёме, оперевшись на самодельную еловую тросточку, стоял победитель. Это был Дружок.
Встреча была безрадостной, а рассказ долгим и с заранее известным финалом. Правда-матка выворачивала душу. Приходилось напрягать волю, до посинения костяшек сжимать чувства в кулак. Слушали не перебивая, с придыханием. Родителям Алексея хотелось узнать правду из первых уст. Получили старики, с горечью услышали то, что хотели. Как это было…

***
— С Алексеем мы притулились на окраине небольшой лощины, разрезавшей неширокий равнинный заколоток на две половины. С противоположного края, вдоль рощицы, тянулась заброшенная, пыльная, извилистая дорога. От поля веяло клевером, луговыми ромашками и цветочным медом. Неподалёку шелестели кучерявыми серёжками берёзки – символы древнерусского уклада жизни. Буйно цвела гречиха.
Паривший соцветиями между небом и землёй воздушный мир благовоний кружил голову. Терпкой горечи сбор нектара однолетней ядрицы завихрял разум при мыслях о родимой сторонке. Какие же сладкие воспоминания о бесценном запахе милой сердцу землицы. Аж, сердце защемило.
Воздух бездонной природной чаши до края был напитан ароматом луговых трав. Шикарное торжество природы  запросто имело право называться разносольным летним пиром. Тем более что в празднике жизни самое горячее участие принимало уму непостижимое количество самых разных растений.
Океан разнотравья восхищал, пленил, завораживал. Дышалось легко, полной грудью. Казалось, что сладость из цветочной пыльцы без всяких на то пчелиных усилий самотёком бежит по устам.
Вне сомнений, земля была одета в безумно сочные акварельные наряды. Украшения были беспримерными по роскошеству. Прелестные цвета радуги, отражаясь в хрустальной росе, тысячами соцветий разбегались по полям, лугам и весям. Великолепного шедевра мазки первостихии превращались в изумрудные ковры с причудливыми узорами из ярких венчиков всех красок палитры.
Высоко-превысоко в лазурном небе плыли одиночные белоснежные облака. Уже совсем скоро, ближе к полудню, вовсю будет жарить солнце. Но здесь и сейчас светлая пора только вступала в свои права.
Летнее благоденствие всегда начинается спозаранку. В сладкой истоме пробуждалась знойная заря. В бездонной голубой выси, прикрытые жгучей вуалью, таяли остатки прозрачной предрассветной дымки.
Клочья лёгкого тумана покидали золотистую парчу из цветов, неглубокие овражки, перелесные низинки. Раскидистые просторы становились абсолютно видны, как на ладони.
Можно было бесстрастно констатировать факт, что перед глазами наблюдалась заливисто-голосистая, словно иерихонская труба, шумливая, чудесная пора. Возле лесной пущи порхала небесная живность. Радуясь прекрасному новому дню, на небосклоне заливался переливными трелями жаворонок. На его чудесное пение откликнулись другие птички-невелички.
В кустах волчьей ягоды беспечно болтали малиновки, корольки, певчие дрозды. На лету, штурмуя небо, скворчали-тарахтели о своём насущном стремительные чёрные стрижи-пикировщики.
Кузнечики тоже не отставали от всеобщего праздника жизни. Грядущий день откровенно радовал гусаров. Их сабельная щелкотня звенела и «дзынькала» в ушах.
С утра до вечера не умолкал в близлежащей округе птичий хор. В распевках участвовали тысячи разноголосых певцов. Озабоченные солисты на все лады свистели, щебетали, чирикали, каркали, трещали, визжали и пищали. Воздух звенел от громких и тихих, радостных и тоскливых, мелодичных и резких звуков.
Пернатые от души заливались, стоя на земле в густой траве, сидя на гнезде, в стремительном полёте, во время отдыха и в самую горячую пору нелёгкого трудового дня.
Шебутной мир пернатых был охвачен радостным возбуждением. Из серебряных лужёных глоток непроизвольно вырывались на волю песни. Птичьему коллективному ансамблю аккомпанировали, как умели, бабочки – легкокрылые летуньи, полевые сверчки, шмели, мухи и мушки, даже комарики и прочая жужжащая бесчисленная рать насекомых тварей.
Хмельная луговина жила своей жизнью. Пир на жнивье набирал вселенскую силу. Оголтелая какофония разноголосицы вполне даже вписывалась в пасторальное спокойствие окружающего мира. Чувствовался восторженный трепет природной стихии.
Мертвецкой натуги сегодняшняя хватка действующих лиц предопределяла неизбежное согласие миролюбивого союза совершенно разных ипостасей. Невероятно, но казалось, что все обладатели горячей крови на земле обязаны жить без насилия, обид и в непогрешимом согласии.
Окружающая среда была абсолютно безвоинственной. Ощущение дружественного сосуществования всех среди всех oxватывало людские чувства от края до края. Полнейшее состояние душевного покоя было всеобъемлющим. Сердцем хотелось жить, созидать и любить вечно.
Идиллия.

— Ну что, братцы-кролики? У кого кошки на душе скребутся-воют? Чья душонка в рай просится, на «горячее» дело идти не хочет? — ротный безальтернативно посерьёзнел. – Сидай, пацаны. Покурите. Настроиться на праведное дело надобно. Скорее всего, этот бой будет для нас последним. Помощи ждать не приходится. Так что один за всех и все за одного.
Кто в живых останется, черкнёте пару ласковых фраз моим в Удмуртию. Адресок я в латунной гильзе от ППШ в нагрудный карман пристроил и вам советую память о себе для верности сохранить.
Прилуков, младшой лейтенант, остановись, не греми патронами. Позже боекомплект людям разделишь. Услышал меня? Грю, записку с адресом родни сунь в солдатский пенал, повесь на шнурке ближе к сердцу.
Ну, да ладно, не будем о грустном раскладе. Всё будет хорошо. По крайней мере, надеюсь на благоприятный исход.
Неожиданно бойцы увидели повеселевшие лица своего начальства. На душе отпустило. Закурили. В воздухе пахнуло горьковатым дымком ядрёного самосада. Успокоились.
Не откладывая в долгий ящик, командир тут же поставил задачу по занятию огневых точек. Справедливо разделил поровну мизерные крохи боеприпасов: на ствол мосинки, вместо штатной сотни, пришлось по 25, максимум 30 патронов. Не густо. Гранат вовсе не было.
Капитан Скоробогатов обвёл бойцов весёлым взглядом, с ехидством спросил:
– Час наш пробил. Теперь-то осознали, пацаны? Готовьтесь. Сейчас перед пулей-дурой поклоны бить, по земле шариться, орать и выть придётся. Не хочется, да заставят враги изгаляться. Однако, где наша не пропадала? Выдюжим!
С правого фланга прибежал взмыленный, запыхавшийся испуганный боец. Губы необстрелянного ещё паренька стянулись в ниточку, лицо было перекошено, ворот гимнастёрки расстёгнут. С ходу, без доклада, желторотик взволнованно ощерил беззубый рот, напоминающий плохо набитую патронами пулемётную ленту. Брызгая слюной, размахивая руками новобранец истерично закричал невпопад:
— Товарищ капитан! Това...
— Стой, говори без суеты, рядовой Вахрушев! — строго остановил его ротный. — Ну, что там у тебя случилось? Докладывай обстановку. Только не ори, без паники. Как на духу объясняй, что видел возле развилки дороги?

Ошеломлённые свалившимся несчастьем, мы с Алексеем молча лежали на своём НП (наблюдательный пункт). Из-под запыленных касок чуть видны были только уставшие глаза. Немигающий взгляд невозможно увести в сторону, смотрели туда, где разворачивался в цепь непримиримый противник.
Впереди, прямо перед нами разгружался из машин, с повозок, из мотоциклетных драндулетов усиленный бронетехникой пехотный полк вермахта. Сомнений нет, что враг беспощаден. Пара тысяч кованых сапог с лёгкостью перешагнут через овражек – природный заградительный барьер. Наш жиденький заградогонь для оккупантов не будет преградой. Добьют, ещё с удовольствием высморкаются на окровавленные лица защитников родины. Ё-моё, засада полнейшая.
И как угораздило остаткам нашей покоцанной роты оказаться на пути оккупантов? В строю-то всего полсотни штыков. Мороз по коже. Ужас. Мамочка моя родная, святая Богородица, спаси и сохрани. Авось пронесёт? Или капец полный?..
Добрая тысяча гитлеровцев уверенно неспешно готовилась к атаке. Немцы знали, что им будет противостоять всего лишь горсточка уставших, измотанных бесконечными боями, деморализованных краснопузых отщепенцев. На их пути оказались остатки стрелковой роты, какая-то ничтожная пригоршня струхнувших до беспредела людей. Фашисты уже предвкушали возможное удовольствие от разгрома заградотряда. В воздухе витал запах неправедной виктории по арийским законам. Ад кромешный, катастрофа для оборонцев были гарантированы. Здесь червячок сомнения гарантированно не терзал головы: чья возьмёт? Приговор был абсолютным.
– Победа пахнет русской кровью, сырым мясом «унтерменшей»-недочеловеков и немецким шнапсом, — так категорично и нагло предрекал викторию истинным победителям пехотный герр обер-офицер.
Тем временем ряды немчуры подходили всё ближе и ближе. До первой линии обороны оставалось пятьсот метров… Триста… Двести пятьдесят… Двести метров...
Хотелось закричать от жуткого перенапряжения. Если так будет продолжаться, нервы запросто разлетятся в клочья. Подумалось, что все ребята сейчас, как единый механизм, мощная, сжатая пружина. Альтернативных вариантов, другой судьбы жизнь не приготовила, и создавать им не собиралась.
Хочешь, не хочешь, а надо было показывать железную силу характера. Предстояло спокойно наблюдать, как ползёт на тебя многоликое, многорукое, огнедышащее чудовище. Понятно дело, что главным здесь было случайно не вскочить, не выстрелить раньше времени без команды, не закричать, не струсить.
Наиважнейшее условие для начала боя: хладнокровно лежать, сжав от драматического накала сердце, как патрон в обойме. Ох, каким трудным было ожидание. Требовалось мучиться в неведении предстоящей схватки, ждать упрямо, терпеливо, до солёного прикуса на губах. Не стыдно высматривать глаза в жутком предчувствии той единственной минуты, которая, наверняка, может принести победу и позволит выжить, казалось бы, в безвыходной ситуации.
Рота молчала.
Ни единого выстрела. Неимоверное усилие над подавлением желаний собственной воли отдельно взятого бойца. Адская терпеливость. Крик души. Надрыв.
Фашисты приближались всё ближе и ближе. Злодейского вида фельдфебели некоторых отстающих, нерасторопных и трусливых живодёров погнали вперёд пинками кирзачей бегом. Уже отчётливо слышалось хриплое дыхание наступающей нечистой силы. Можно разглядеть до странности одинаковые и безликие потные лица с выпученными глазами.
Почти в упор видны тупорылые бычьи лбы металлических касок со страшными дьявольскими рожками. Психологический штурм – в брезгливой ухмылке ощерены скаберзные рты. Рукава френчей закатаны, шмайссеры изготовлены для стрельбы с пояса. Сапёрные лопатки, плоские ножи сдвинуты на ремне в область живота – подготовка к возможной рукопашной схватке.
– Forwards, deuche soldaten! (вперёд немецкие солдаты)
– Laufend! (бегом)
– Zerstoren russische untermenschen! (уничтожьте русских «недочеловеков»)
– Alles! Alles! (все, все)
– Umbringen, toten russische schweine! (убивайте русских свиней)
– Feuer! (огонь)
В глазах многих оборонцев наблюдалось волнение. Смятение чувств некоторых было налицо. Трепетные ощущения, до дрожи в пальцах, хотя робость не назовёшь трусостью. Драматический накал страстей. Для каждого солдата наступил именно его исповедальный час: чья возьмёт?
Неимоверные человеческие усилия над собой. Натуга нервов до побеления глаз. Сверхмобилизация твёрдости духа. Ожесточение.
Однако рота молчала.
Патронов было в обрез, каждый выстрел обязан быть нещадящим, точным, убийственным для врага.
Немцы подошли к цепи защитников родины вплотную, оставалось всего-то полторы сотни метров. Сто тридцать. Сто десять. Девяносто метров до врага...
Пора!
Капитан выпрямился во весь рост. Теперь ни единой смешинки не присутствовало в глазах красного командира. Каменное сердце. Гранит!
– Огонь! Пли! – командир подал долгожданный сигнал.
«Бах! Бах! Бах!» — как эхо, прозвучал дуплетом один залп. Другой, третий. Как в тире, выцеливали мечущихся фрицев храбрые красноармейцы. Немедленно, дружно, из всех стрелковых точек, обрушился на врага ураганный, беспощадный, уничтожительный огонь. Словно не обоймы с беспощадной смертью разряжали бойцы в противника, а долго сдерживаемую, накалённую, страшную злость.
Свинцовый ливень смял, скосил, отправил на больничные койки передние ряды наступающих фашистов. Прицельная дальность трёхлинейки две тысячи метров. Ворошиловский стрелок на расстоянии ста шагов запросто мог положить пулю в спичечный коробок. С трёх ротных залпов Пресвятая Дева Мария могла с радушием принять в свои объятья до ста пятидесяти истинных арийцев. Нашим легче.
В передних рядах обнаглевших гансов возникла паника. Беспощадная залповая смерть настигала позади идущих трусливых завоевателей. Как фазаны в клетке, метались в безысходном страхе холёные европейцы. На поле боя возник кровавый замес, постепенно превращающийся в заправленную мертвецами кашу светопреставления.
Наступил переломный момент жестокой, залитой кровью срубки. Его нельзя было пропустить. Если вовремя не ринуться на противника, тот может очухаться, прийти в себя после неожиданного оборота дел. Тогда пиши, что всё пропало.
Здесь всё пошло по плану. Взвод старлея Софронова, самый отчаянный во всей части, ринулся в штыки. Донельзя обозлённые парни неожиданно обрушились на неподготовленную к нападению колонну немцев, спешивших на помощь своему воинству, рассыпавшемуся по луговине.
На левом фланге немцев было двести человек, в Валеркином взводе только два десятка храбрецов – одержимых, умелых, яростных бойцов. Всё-таки отчаянный Софронов атаковал немчуру и рассеял вражескую пехоту. Единовременная, но победа. Знай наших!
Было смешно видеть, как гитлеровцы удирают по полю: кто ползком, кто на карачках, бросая оружие, снаряжение, каски. Бойцы радовались победе так, что их могучий задорный хохот был слышен над всем полем боя. Никто не считал потерь врага. Глаз радовало: на красивом, разнотравном поле лежали горы вражеских трупов. Вот бы и дальше так.
После первой атаки фрицев капитан Скоробогатов сосчитал свои потери: убитых нет, раненых двенадцать человек. Победитель улыбнулся. Однако радоваться было рано. Немцы готовили другой штурм. Над головой слышался посвист пуль, в лощине раздавались стоны раненых, по соседству бойцы громогласно делились впечатлениями от неожиданной, но такой выстраданой победы. Дыхание боя всецело захватывало. Хотелось ещё и ещё раз побеждать, добивать до последнего человека ползущую по родной земле гадину…

К концу дня никто не хотел умирать.
Печально, однако рано или поздно, всё встало на круги своя. Увы, как и предполагалось, дела сложились не лучшим образом. Из остатков заблудившейся стрелковой роты уцелели только младший лейтенант Алексей Прилуков и ещё пара человек из личного состава. Остальные были мертвы, уснули вечным сном навеки. Но по уставу Красной армии так: пока жив Прилуков, жива и рота.
Младший командир, пригибаясь, перебегал от одной стрелковой точки до другой, производил прицельный выстрел и двигался дальше. То же самое демонстрировали обессилевшие бойцы. Огонь был редкий, беспорядочный, неэффективный.
В свою очередь немцы обрушили на упрямых, неуступчивых русских яростный огонь своей миномётной батареи. Захватчики лезли и лезли вперёд, подгоняемые офицерами и, скорчившись, падали, сражённые меткими пулями младшего лейтенанта Прилукова и его людей.
Так продолжалось достаточно долго, до тех пор, пока не закончились последние патроны. Огонь защитников родины умолк. Над полем боя наступила оглушительная тишина. Затем ввысь устремился гортанный вопль победивших фашистов. Злорадный, яростный рёв немцев прокатился над лесом. Зверьё захлебнулось в беспощадном лае. Сатана правил бал.
Постойте. Не спешите с выводами. Погодите…
Глазам не верилось. Окровавленный, выбившийся из сил, оглушённый Скоробогатов всё ещё был в строю, и сдаваться даже не помышлял. Встав на четвереньки, полуживой, засыпанный пылью от взрывов, командир с трудом выбрался из воронки, на карачках взобрался на соседний бруствер стрелковой ячейки. Капитан прихватил в левую руку пригоршню земли, чтобы бросить в налитые кровью глаза наступающего врага. Стоя на коленях, с правой руки мужественный человек прицельно выбивал подступающих немцев из табельного ТТ.
В очередной раз неубиваемого красного офицера пронзила очередь из шмайссера. Тело наотмашь рвануло к земле. Лёжа на спине, прижав к груди размозжённую левую, правой рукой он попытался перезарядить пистолет. Было неловко, раскалённый ствол обжигал пальцы. Враги приближались.
Шансы остаться в живых становились всё призрачнее. Когда патроны вовсе закончились, он повернул пистолет дулом к себе: нет-нет, не затем, чтобы застрелиться, а для того, чтобы броситься врукопашную и бить врага рукоятью пистолета, кулаками, рвать ненавистную плоть зубами.
– Надо же, как оно просто умереть. Кончились патроны, и ты беззащитен, – прикинул в уплывающем сознании капитан.
Герой оглянулся: со всех сторон к нему приближались ненавистные изверги. Их было много – он один. В пистолете оставался последний патрон. Для врагов? Для себя? Как бы не так. Не дождутся враги слабоволия красного командира.
– Жить будем, не помрём, – вспомнил он обычную армейскую шутку. —Неужели конец?
Однако для него шанс остаться во здравии ещё имелся, да и на тот свет отправляться безумно не хотелось. Совершенно неожиданно взгляд зацепил приходящего в себя после контузии младшего лейтенанта Прилукова. Рядом с ним, мотая «лысой шевелюрой», оклёмывался рядовой Захаров.
В дальней стрелковой ячейке последний из действующих стрелков, обессиленный боец Шамшурин, необдуманно приподнял голову над бруствером. В воздухе что-то чавкнуло, и крупнокалиберная пуля из «машиненгевера» (MG-34) хлёстко ударила солдатику в горло.
Хрустнул разрубленный сталью шейный позвонок. Несчастную бошку остервенело вырвало с мясом из широких молодых плеч и швырнуло к ногам опешивших людей. Возле стоптанных керзачей закурился парок от свеженького кровавого киселя, вытекающего из шейной аорты. Блевать хотелось, глядя на отстреленную от расчленённого тела, отодранную с лоскутами хрящей, костей и кожи нефартовую головушку.
Прицельно выпущенная немецкая пуля сделала своё чёрное, неправедное дело. Противно, неестественно, с чудовищным отвращением смотрелся уродливый, окровавленный клубок человечьих мышц. Отлетевшая голова валялась рядом. В открытых глазоньках ясного сокола отражалось бездонная синева лазурного неба. Мгновение, и на сорванной с груди голове очи бывшего защитника родины моментом остекленели. Не повезло пареньку. Теперь никогда уже не взлететь товарищу кречетом на свиданку с любимой, не почистить молодецкие пёрышки, не увидеть краешек отчего дома на родной сторонке.
Никто из служивых не проявил излишней чувствительности к ужасающему зрелищу. В горячке боя они совершенно не обращали внимания на то, что брызжущая фонтаном алая суспензия из обезглавленного тела как-то уж очень поспешно напитывала земельку в округе, которую ещё предстояло защищать. Некогда тут было жеманиться да рассусоливать. Родную сторонку-то кто оборонять будет, если не они?
Взгляды оставшихся в живых людей встретились. Превозмогая невыносимую боль в позвоночнике, Прилуков, кособочась, двинулся на карачках в сторону Скоробогатова. Следом полз раненный в голову Захаров. Умирать никак не хотелось, приободрился капитан: уже не один на поле брани.
– Братцы! Будем биться, сражаться насмерть, драться до последнего патрона, до последнего вздоха.
– Отходи! – хрипло закричал младший по званию офицер. – Отходи, товарищ капитан! Мы тебя прикроем. Уходи отседова, командир!
Видя, что капитан колеблется, закричал совсем уже нетерпеливо, с надрывом, на пределе осипшего голоса:
– Отходи же, ну! Пока есть возможность, уходи, капитан. Прошу. Хотя бы ты поживёшь за нас опосля победы.
Младший лейтенант и красноармеец стали прикрывать отход старшего командира. Храбрецы защищали его своими телами и своим огнём. Это продолжалось долго, сколько – никто не помнит. Время в бою имеет свой, одному ему известный счёт. Бесстрашные люди измеряли драгоценные  минуты, секунды количеством расстрелянных патронов. Но рано или поздно боеприпасы иссякнут, и уникальная временная эпоха для героев прекратит свой бег. Стрелки на часах неизбежно остановятся. Настанет время подводить горестные итоги.
Так и случилось по жизни.
Однако вопреки судьбе, потихоньку, полегоньку и через небольшой промежуток мгновений, опалённых пламенем боя, тяжелораненый капитан Скоробогатов был уже вне исключительной опасности.
– Ну вот, – с трудом ухмыльнулся израненный младший лейтенант, – выручили начальника, жить до старости посчастливится человеку.
Теперь защитников родины оставалось всего двое: Прилуков и Захаров. Рядовой посмотрел на младшего лейтенанта и с усилием воли, шёпотом промолвил:
– Отходите, товарищ младший лейтенант. Я вас прикрою. – Увидев, что тот колеблется, закричал уже нетерпеливо, со злостью, с хрипом в горле: – Отходите же. Ну!..
Вали скорей из проклятого места, Лёха. Делай ноги к своим, да побыстрее. Кто-то же должен из нас выжить на этой земле. А по-другому просто не может быть. Иначе, где справедливость? Уходи, брат. Уходи-и-и!..
И в этом случае действовал тот же безапелляционный закон боя: солдат, как мог, всем своим существом охранял жизнь командира. Прилуков подчинился распоряжению младшего и двинулся к краю лощины. Теперь отходил старший по званию, и это было по уставу. Боец прикрывал начальство своим телом и своим огнём.
Младший лейтенант отползал медленно: он видел, как храбро дерётся знакомый ему до боли пехотинец. Вот Захаров упал. Поднимется ли? Младший лейтенант подождал немного. Боец не поднимался в рост. Неужели пришёл конец пацану?
– Прощай! – прошептал младший лейтенант. – Прощай, дорогой мой человек.
Совершенно неожиданно Прилуков махнул рукой и громко матюкнулся. Приподняв голову на мгновение, уловил замыленный взгляд тяжелораненого боевого товарища. Затем с трудом развернулся и пополз в сторону Захарова.
Однако сознание постепенно возвращалось к бойцу. Сквозь мутную пелену перед глазами солдат увидел, что Прилуков, стоя на колене с краю стрелковой ячейки, выцеливал врага из подхваченной с бруствера трёхлинейки.
Обречённый стрелок передёргивал затвор оружия грязными, негнущимися, окровавленными пальцами и посылал пулю за пулей в наступающего по всему фронту врага.
– Уходи, брат. Уходи, дорогой. Не всю же жизнь мне прятаться за твоей спиной. Когда-то и мой черёд должен наступить уберечь тебя от погибели. Уходи, боец Захаров. Двигай скорее, Валентин. Уходи, Валька. Уходи-и-и…
Выполняя приказ командира, из последних сил боец Захаров тащил израненное тело в сторону окоёма лощины. За её краем была спасительная нейтральная полоса. Там было гарантированное избавление от смерти. Совсем рядышком была жизнь.
За крутояром были регулярные части Красной армии.

Рядовой Захаров обернулся. Прилуков стоял на коленях лицом к врагу и тряс расколотой осколками, кровоточащей головой. Из пробитой насквозь дыры на груди ещё живые лёгкие отхаркивали на волю омлетные клочья розовой пены. Из разорванных ушей текла кровь. Перекошенный рот изрыгал в разукрашенную красным цветом землю то ли проклятья, то ли нечеловеческий рык, то ли прощальный стон. Рвота была с кровью и давалась младшему лейтенанту с адской болью.
На прощание всему свету невыразительные, мутнеющие Лёшкины глаза с прискорбием отражали безрадостную картину невыигранного боя.
Всполох огня и дыма рванул землю за спиной младшего лейтенанта Алексея Прилукова.
Опалённое взрывом голубое небо в одночасье рухнуло на многострадальную землю. Пожухла трава. Смолкли птицы. Угасло летнее солнце.
– Поживи за меня, Дружок!

Эпилог

После войны каждую Троицу на Родительский день вся семья Прилуковых ездила к Алексею повидаться на соседнее кладбище. Обычно люди тихо плакали и поминали на могилке героя.
Колченогий Дружок никогда не любил эти скорбные поездки и старался как можно реже бывать на погосте. Израненное сердце солдата не могло найти оправданий когда-то учинённой секундной слабости.
Не было прощения на белом свете нарушившему устав бывшему рядовому Захарову.
Так ли это было на самом деле? Нам неведомо.

Ноябрь 2018 года