По реке плывет утюг из села Кукуево...

«По реке плывет утюг из села Кукуево – ну пусть себе плывет, железяка… странная» – приходят на ум строки озорной частушки, когда вспоминаю о предках.
Мой прадед родом из села Кукуевка Орловской области. С железным, как утюг, характером, он гордо проплыл по реке жизни и дал начало большому роду Усановых.
Когда-то давно Орловская область была дном моря. Оно было достаточно теплым, чтобы в нем водились огромные акулы. Зуб такой громадины был найден в районе будущей Кукуевки.
Позже в тех местах были обнаружены стоянки первобытных финно-угорских племен, которые жили бок-о-бок с вятичами. Находят и скифские курганы.
                Кукуевка-Знаменка
Здесь в старину проходил известный «Свиной шлях», по которому частенько совершала набеги татарская конница. В 16 веке для защиты от татар решено было построить «сторожки» – заставы с пунктами наблюдения и силами реагирования. На реке Цон был устроен один такой пункт, который и дал начало Кукуевке.
Там, на отшибе собирался самый отчаянный сброд: разбойники, недовольные или преследуемые властью. И беглые преступники тоже. Отсюда и название.
К концу 18 века Кукуевка (Альшанской волости) стала частью поселка Знаменка. Она входила во владения графов Каменских.
На момент отмены крепостного права (1861) деревня принадлежала помещице Мацневой Олимпиаде Алексеевне, а еще позже, в 1886, Знаменку перепродали землевладельцам Панюкину и Козловскому. На то время там стояло 35 дворов. Люди обрабатывали землю, держали скот. Грамотных было девять мужчин и две женщины.
                Переселенцы
Сейчас странно читать, что главной проблемой России в то время был стремительный рост населения. Мы были на третьем месте в мире после Китая и Индии! Правительству нужно было и разрядить обстановку с перенаселением в центральной России, и заселить пустующие земли Сибири. В стране началась Столыпинская реформа – переселение крестьян в Сибирь.
В связи с этим власти начали строить железную дорогу – Транссиб (1891-1904). По которой и поехали позже в Сибирь переселенцы в знаменитых, страшных, голодных «столыпинских» вагонах.
Про моего прапрадеда известно только то, что его звали Григорием. Родился примерно в 1840 году. Крепостным был!
Сын Дмитрий родился в 1873.
В свои 34 года он задумался о счастливой жизни в дальних краях. И стал переселенцем – отважно отправился в Сибирь. С женой Марией и двухлетней Настенькой на руках, пешком. Была лошадь с телегой, на которой везли необходимые пожитки и зерно для посева. Чтобы на новой земле хоть немного, но своей пшенички посадить. К телеге привязали за рога кормилицу-корову, которую дал в надел отец.
С ними шли еще несколько семей: Пантыкины, Хорошильцевы и др. Из разных губерний: Курской, Смоленской, Воронежской.
Из архивных записей: «Люди были неграмотны. Когда их спрашивали, куда идете, некоторые мужики уверенно отвечали, что идут сначала в Гамбург, а затем в Африку».
Много испытаний им пришлось пережить… Условия были тяжелые. В те годы в Сибири была поздняя холодная весна, сильные наводнения. Сырость, топь, болота. Малодушные поворачивали назад. Треть переселенцев вернулась домой.
Потом начались болезни. И люди, и рогатый скот от тяжелых лишений болели и умирали.  Беда не обошла и Настю, девочка заболела воспалением легких. Остановились в ближайшем поселке, едва спасли ребенка. Задержались в пути.
Сколько шли? Данные расходятся. Долго – от одного года до трех.
 Для жительства выбрали Алтайский край.  Земля для посева там очень хорошая, чернозем. А климат помягче, чем в других сибирских губерниях: Енисейской, Томской или Омской.
                Алтай – новая родина
Пришли на место в 1897. Семья остановилась в деревне Петропавловской Алтайского края, незадолго до этого основанной староверами.  Кержаки-староверы были туда депортированы из Черниговской епархии (в то время Польша). Их так и называли – «поляки».
Природа Алтая великолепна! На горизонте синеют низкие Саянские предгорья. Вокруг – нескончаемые степные разнотравья. Лучших пастбищ для коров и овец не придумаешь.
Рядом с деревней течет быстрый, шумный Ануй, приток Оби, с чистой прозрачной водой.
Местами встречаются сосновые боры, березовые и тополиные рощи. А там грибы! Соленые белые грузди – что-то невероятное!
Неподалеку от деревни – четыре озера. Рыбы и в реке, и в озерах – полно. Пескарей хоть руками набирай. Огромные щуки и налимы, ростом с поросят, спят в заводях. Бабушка делала в детстве пельмени из налимов, вкуснота!
Видимо, нашим переселенцам выдали подъемные деньги, потому что они смогли построить дом. Тогда люди были дружнее, всем миром помогали.
Жизнь налаживалась. В 1902 родилась Ефросинья. Следом, в 1903 – мой дед Василий. Потом, через каждые два года: Алексей, Семен и Максим. Младшенькая, голубоглазая Маня, родилась в 1915.
Прадед Дмитрий Григорьевич был основательным мужиком, с крепким здоровьем и крестьянской деловой хваткой. У него ладилась любая работа.
Семеро детей – немало… Григорьич не знал отдыха. Работал до седьмого пота. Домой приходил только спать. Любил, чтобы во всем был порядок. Пьянчуг, ворье и лентяев на дух не переносил. Односельчане его уважали.
Гостеприимнее и добрее Митрия не было в деревне. Умел он весело, с душою, и отдохнуть. Бывало, как запоет «Про пахаря», так огонек в керосинке погаснет…
– Есть – так есть, а работать – так спать, – шутил после ужина…
Дети подрастали. Каждому в большой семье находилось дело. Настя и Фрося нянчили младших. Сыновья в поле, в огороде помогали. Мама каждый день пекла хлеб, корову доила. Это была дружная, работящая семья, на таких держалась Россия.
Переселенцы привезли в Сибирь развитые технологии, более урожайные сорта пшеницы, подняли общую культуру. Появились новые по тем временам орудия: жатки, молотилки, конные плуги.
Все было бы неплохо. Но грянул 1917…
               «Если я кулак, значит, вся Сибирь – кулаки…»
В 1917 моему деду Василию было 14 лет.
Установление советской власти шло в крае «со скрипом». Сибирские крестьяне не приняли «революцию» – они называли ее «переворотом», или «заварушкой». Но постепенно в районных центрах все-таки создавались Советы деревенской бедноты.
Кстати, именно в этом году юго-восточная часть Томской губернии была выделена в Алтайскую губернию.
Жизнь в селе шла своим чередом. Сестры-красавицы вышли замуж и выпорхнули из родного гнезда. Василий остался самым старшим из детей. Он взял на себя заботу о лошадях – души в них не чаял. Кормил, чистил, купал на речке каждый вечер.
Вскоре влюбился в милую девушку – Машу Хорошильцеву. Она тоже была из семьи переселенцев, из Воронежской губернии. Сыграли свадьбу. Затем женился и Алексей. Все жили вместе с родителями, одной большой дружной семьей.
Как выйдут косить в поле – целая артель! Работали всегда весело, с песнями. Сильные, работящие сыновья – гордость любого отца. Снохи тоже хоть куда. Лентяев не было, поэтому жили справно.
Лошадь имелась. Потомство от коровы, приведенной из Кукуевки, было на славу! Надаивали по ведру молока, да такого, что треть отделялась на сливки.
И завистники нашлись:
– Богачи, – цедил сквозь зубы сосед, услышав очередной взрыв смеха и звонкие детские крики, доносившиеся из-за забора. А у самого, что двор, что огород стоял, заросший крапивой…
Ну, не настолько богачи, чтобы иметь наемных работников, стальной плуг или жатку. Вот только, по случаю, купили шерстобитку-теребаху. Такое приспособление для валяния овечьей шерсти при изготовлении валенок. Семья огромная, а зимы долгие да холодные. Обувь была очень нужна. За эту теребаху потом и поплатились, кто жизнью, кто здоровьем…
                Продразверстка
Власти в 1926 объявили торговлю хлебом государственной монополией. И стали заставлять крестьян продавать хлеб по «смешным ценам», себе в убыток. Не помогали ни продотряды, ни учетно-сдаточные комиссии. Алтай отказывался сдавать хлеб.
В декабре 1929 терпение Сталина лопнуло. Он приказал ликвидировать кулаков, как класс. И даже сам приехал в Сибирь для контроля. Настаивал на применении самых жестких мер, показательных, вплоть до лишения свободы. Так и начался «перелом» – уничтожение крестьянских хозяйств и передача их собственности колхозам. Досталось и «середнякам». Тогда и появился термин «раскулачивание».
Тятя Митрий был мужик прозорливый. Чувствовал, что дела плохи. Узнал, что раскулачивали только отцов семейства. Отдельно живущих детей не трогали. Быстро отделил Алексея, дал лошадей, корову, утварь.
А мой дед Василий ушел в собственный дом, который построил, пока жил с отцом. К этому времени у него уже родились Таисия (1924) и Андрей (1928). А жена была беременна моей мамой Татьяной (1930).
Этот дом стоит до сих пор. Он в отдалении от села, поэтому зовется – «на ветру». Там живет многодетная семья. Правда, дети уже выросли и разъехались.
Помню, дед говорил:
– Конечно, трудно дом строить. Но не бойтесь начинать, не думайте, что не осилите… Да и любую сложную работу тоже. Просто каждый день нужно забивать хотя бы по одному гвоздю. И тогда вы справитесь…
А дальше пришла беда…
                Сибулон
Чиновники сто лет назад ничем, по сути, не отличались от сегодняшних. Несколько лет подряд в стране был неурожай. Как накормить город в условиях нехватки продуктов? Правильно, отнять у крестьян. А кто не хочет отдавать даром, тот «контра» и враг…
Те крестьяне сами, вместе с детьми, трудились в поле «до седьмого пота». Вот и взялись за оружие. Сибирь бунтовала, прошло около 60 вооруженных выступлений.
Власти применяли разные меры. Сгоняли людей на принудительные собрания и держали по несколько суток, не давали спать. Не выпускали никого из села.
Многие из сельчан пустились в бега. Кто-то прятался в горах, в тайге. Представители власти бессовестно разоряли оставленные дома.
Из наших в колхоз согласился идти только Василий.
– Куда бежать? Как дом бросить… Дети малые, да и жена беременна, сгинем…
 – рассуждал мой дед.
Остальные братья подались в Прокопьевск, на шахты Кузбасса. Уголек рубить.
Прадед Митрий добровольно отдавать хлеб не хотел, близилась посевная… В колхоз идти тоже отказывался. Не верил, что советская власть может отобрать нажитое собственным горбом имущество. Для землепашца каждый весенний день – на вес золота. Он собрался сеять.
                Пришла беда – открывай ворота…
– Тятя, идут кулачить! – прибежал с криком взволнованный сын…
К крыльцу подъехали обозы. Застучали в двери сотрудники НКВД. Выгребли все, что могли: посуду, шубы, половики, чугунки, даже детские игрушки. Прабабушку с младшей дочкой Маней выгнали из дому, а сам дом опломбировали.
Прадеда посадили на телегу и увезли. Как потом оказалось, в Сибулон (Сибирское Управление лагерей особого назначения). В 1935 он был переименован в Сиблаг.
В дороге почти не кормили, давали только воду и «чернуху» – непропеченный черный хлеб, который рубили топорами. Куда везут, не говорили. Смеясь, объясняли, что будут прудить сибирские реки кулаками.
Привезли в лесоповальные зоны в районе от Минусинска до Новосибирска. Там было около десятка таких зон, каждая по 500-1000 заключенных.
Условия были очень страшные. Провинившихся узников летом ставили «на комара». Привязывали к деревьям и оставляли. Таежный гнус и комары съедали их заживо. А зимой выгоняли босых на мороз, с приказом не двигаться. Кто дрогнет – расстрел.
Смерть косила людей сотнями. Когда в 1940 лагеря закрыли, в живых (примерно из миллиона) осталось всего 200 человек! И среди них мой прадед. Это какую же силу духа надо было иметь, чтобы выжить!
                Огонь по своим
Когда прадеда Митрия угнали в сибирские лагеря, его жена с младшей дочкой Маней остались жить в бане. Дом забрали в колхоз. Сыновья уехали на заработки.
В те года все более-менее крепкие хозяйства властями были разорены. Работоспособные мужики – в лагерях, или разбежались. Поля остались незасеянными. На Алтай пришел голод.
Моя прабабушка, с пятнадцатилетней Маней, спаслась от смерти только потому, что дальновидный Митрий прикопал несколько мешков с зерном. Этим неприкосновенным запасом зимой и питались. «Выжить любой ценой» было главным девизом прадеда.
Но к весне еда закончилась, и они пошли побираться. Некоторые из сельчан совали украдкой картофелину или корку хлеба. Но больше отворачивались, боялись. За помощь раскулаченным вполне могли и сами пойти по этапу.   
Сыновья Митрия работали на кузбасских шахтах. Работали хорошо, как привыкли с детства. Вышли в передовики. Получали почетные грамоты и подарки за отличную работу.
Ночью, по доносу, их арестовали. Обвинение – не указали в анкетах, что из раскулаченных. Всех отправили в лагеря…
Семен в самом начале войны был призван в штрафной батальон. Ему было приказано «смывать кровью» свою вину перед Родиной. В чем только была его вина? Погиб под Курском…
Алексей умер раньше. В лагерях под Воркутой, от голода.
Младший, Максим, отбывал срок на Соловках. В 1939 его отпустили умирать – врач поставил смертельный диагноз… Каким чудом он дошел до дома, только Богу известно.
Пришел к брату Василию. Тетя Аня, которой было семь лет, вспоминает:
– Сижу на печке. Входит незнакомец, очень худой.
– Чего тебе, мил человек? – спрашивает Василий.
– Что, братка, не узнал? Это я, Максим…
Ходячий скелет стоял, прислонившись к печи. Ни сидеть, ни лежать он не мог – больно было, сильно впивались в кожу кости. За стол не сел, от молока отказался. Попросил только хлеба и кипяток. Стоя жевал. Только так питаясь, смог выжить.  Если бы сразу накинулся на еду, мог умереть.
К весне Максим ожил. 25 лет, организм молодой, справился. С девушкой познакомился, по вечерам на селе играл на гармони. Так и забрали его в 1941, вместе с гармонью, на фронт. Погиб в Польше.
Деда моего, Василия, тоже призвали на войну. Совсем необученных сибирских парней высадили из эшелона где-то на границе с Финляндией, в болотистой местности. Не успели даже переодеть и выдать оружие.
Фашистские самолеты расстреляли их на бреющем полете из пулеметов. В живых осталось 20 человек. Последнее, что помнил дед: смеющаяся пасть фашистского летчика и немецкий крест на его мундире.
Контуженного, оглохшего, без памяти, привези его домой на носилках. Год пролежал Василий на печи. Потом пришел в себя. Потихоньку начал ходить…
Тяжелым катком прошлись по нашей семье те страшные годы…

                Мирные дни
Прадеду Митрию было 70, когда его реабилитировали и отпустили из сибирских лагерей.
Вернулся, как говорится, «на голую кочку» … Зима впереди, а жить негде.
– Ничего, — сказал жене, – справимся… Ты, да я, да Манька подросла, выживем…
Хоть и болен был, насквозь простуженный, выкопал прадед землянку, обложил стены бревнами. Печку нехитрую соорудил. Так и перезимовали.
А по весне начал избу строить. На берегу Ануя, в тихом красивом месте. Поселился недалеко от единственного, оставшегося в живых, сына Василия. И подальше от сельчан. Не хотел никого видеть после того, как его незаслуженно опозорили и разорили.
На большую избу не хватило ни сил, ни средств. Бревна сам в лесу выбирал, потом спилил. С сыном на лошади привезли. Получилась только одна комнатка с русской печью. Стол и кровать, больше ничего не поместилось. Манька спала на печи.
Так и доживали. Баба Маня прожила там всю жизнь. Родила трех дочек, без мужа. Да и где их было взять, мужиков, после войны?
У деда Василия к тому времени родилось уже девять детей. Они с бабушкой с утра до вечера работали в колхозе. Дед во время войны был бригадиром, выращивал табак для фронта. Потом стал конюхом.
                Голод
Однажды его отправили с обозом за семенным зерном в город. Когда возвращались, налетела пурга. В Сибири весной часто бывают резкие перепады погоды. Буря разразилась страшная. Дороги перемело. Ехать было невозможно, обоз встал.
Полуграмотные колхозники решили покормить лошадей зерном. Они и не догадывались, что зерно перед посевом протравливают. Лошади пали. У наших в семье плакали все. Очень боялись, что деда посадят. Еще больше боялись, что заберут кормилицу-корову. Это означало верную голодную смерть…
Но, слава Богу, обошлось. Списали урон на погоду.
Мать вспоминает, какое голодное было детство. Ходили с подружками за ягодой бзднюкой (паслен). Наелись, легли спать. Одна девочка так и не проснулась, отравилась. Слабенькая была. Недоспевший паслен ядовит.
Несколько лет подряд в колхозе был неурожай. Заливали дожди и все сгнивало на корню. Посадят картошку, с трудом, в «три дорога» купив семена. А осенью собирать нечего… Выкапывали картофельные гнилушки, заливали водой, промывали. Получался порошок серого цвета – крахмал. Варили кисель и ели. Еще ели горох и фасоль. Потом она их всю жизнь терпеть не могла.
Бабушка всегда на работе. Сестра Тася и моя мать Таня – старшие девочки в семье. Уход за младшими лег на их плечи. Однажды пошли купаться, прихватив малышей. Посадили их под обрывистый берег, а сами – купаться. Часть берега обвалилась на детей. Откопали, все живы остались…
Не было ни одежды, ни обуви. Одна пара валенок на всех детей. По этой причине часто не учились. Мама как-то летом заработала в колхозе денег себе на обувь, в школу хотела. А родители на эти деньги купили соли и спичек. Так и пропустила учебу…
Когда Тасе исполнилось 16, она уехала в город, выучилась на почтальона, вышла замуж. За ней, через два, года уехала и мама. Отец в дорогу сшил ей сапожки. Подбил деревянными клинышками. В поезде они рассохлись и запросили «каши». Пришлось их веревочками связывать.
Мама пошла на курсы воспитателей детского сада. Пока училась, голодала. Денег не было. По дороге на курсы просила подаяние. Уже потом, с первой зарплаты, она купила себе халву, о которой давно мечтала. Это был верхом наслаждения! Раньше про такую экзотику она и не слыхала.
                «Инженерша»
Немного поработав в садике, мама устроилась газомерщицей на шахту. Тогда женщины еще работали под землей. Платили хорошо.
Однажды на шахту приехали работать два молодых горных инженера. Один из них запал маме в душу: скромный блондин с накачанными бицепсами – баскетболом занимался.
– Надо брать, а то уведут – решила мать…
Повезла в деревню знакомить с родителями.
– «Инженерша» – сразу же прозвали мать сельчане. Это звучало гордо…
Бабушка для будущего зятя сварила куриную лапшу. Сели за стол. Вдруг пролетавшие две мухи столкнулись и упали «инженеру» прямо в тарелку…
– Ох! – только и промолвила бабушка. Катастрофа…
Но он спокойно достал ложкой мух, выбросил и продолжил есть. Так и стал в деревне своим.
Молодые продолжали встречаться. Осенью захолодало. У мамы было тоненькое старое пальтишко. На свидании тряслась от холода.
– Вот возьми деньги и купи себе хорошее пальто!
Мой будущий отец отдал ей всю свою зарплату. Мать оценила столь широкий жест, и они расписались.
А дальше родилась я, и это уже другая история…