Модистка, гл 11, часть 2

  Был первый день Рождественского поста. Было еще темно, рассвет только зачинался, когда Аннушку разбудил настойчивый стук в дверь.
  Протерев заспанные глаза, которые никак не хотели просыпаться, она поднялась с постели и поплелась к двери.

  Это была Полина. Она вихрем влетела в комнату, как только Аннушка отодвинула засов.
  — Ты еще не одетая?! — воскликну она. — Скорее одевайся, а то Степан уедет без нас, и нам придется с тобой идти пешком. Дуся сказала, что не будет кормить завтраком никого, пока все до одного не исповедуются. Степан вызвался всех довести до церкви, — тараторила она, пока Аннушка одевалась.

   Когда они с Полиной вышли на улицу все уже сидели в повозке и ожидали только их с Полиной и Дусю. Пришлось потесниться, но повариха выразила желание сесть вместе со Степаном на козлах.
   Вскоре они подъехали не к церкви, что стояла недалеко от барской усадьбы, а к большому храму. Дуся пожелала исповедаться в храме, и Степан не мог не выполнить ее желание, так как уже давно был в тайне от всех, но только не от нее,(женщины чувствуют это, каким-то, только им свойственным чутьем), влюблен в эту пышущую здоровьем высокую женщину с добрым улыбающимся лицом.   

   У храма, несмотря на ранний час было уже много народа, но люди не толпились, а неспешно входили, осенив себя, перед тем, как войти крестом. Следом за всеми вошла и Аннушка, осенив себя тоже крестом.

   В храме царила необыкновенная тишина, она была торжественной, волнующей, обволакивающей со всех сторон, и вместе с тем, пугающей чем-то, может, необъятным простором помещения храма, высокими потолками, их красочными росписями на библейские темы, а, может, изящным великолепием его убранства и тем необыкновенным свечением, что исходил от лика святых на иконах, взирающих со всех сторон на Анну,строгими глазами, проникающими в самую глубь ее души и невольно заставляющих замирать сердце.

  Аннушка подошла к священнику со сложенными крестообразно перед собой руками и поклонилась. Затем приложилась к Распятию, которое священник поднял перед ней и поцеловала Библию. Священник накрыл ее голову  покрывалом и спросил ее имя.
   — Анна, — ответила она тихо.
   — Я слушаю тебя, Анна, — сказал он.
   Анна растерялась, Она не знала, что говорить, в горле и во рту у нее пересохло; она не помнила ни одного слова, хотя готовилась накануне, вечером к предстоящему причастию очень тщательно.

   Поняв  ее замешательство, вызванное волнением, этой юной и еще не запятнанной никакими греховными делами, священник сказал:
   — Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай одним словом: "да" или "нет".
   — Совершала ли ты хулу перед Богом?
   — Нет, — ответила Анна.
   — Насмехалась ли над церковью, ее церемониями, над церковными таинствами, обрядами?
   — Нет, — опять сказала Анна.
   — Давала ли клятвы, греша этим перед Богом? Причиняла ли кому-нибудь обиды?
Завидовала ли кому? Лгала ли?
На все вопросы Аннушка ответила: — нет. И только на один, она ответила: — Да!
Это был вопрос: — Совершала ли ты ежедневные молитвы?

   Затем, когда все вопросы были исчерпаны, священник произнес молитву, и, сняв с головы ее покрывало, дал поцеловать Распятие и Библию. На этом покаяние было окончено.

После того, как все покаялись и причастились, они отправились с легкой душой домой, и по приезде, каждый занялся своим повседневным делом. 

 
   До завтрака оставалась еще целых два часа. Аннушка навела порядок в своей комнате, и села за неоконченное шитье — первый заказ барыни. Это был своего рода экзамен, который она учинила Анне, чтобы убедиться не напрасно ли были потрачены деньги на ее обучение.
 
   Платье, которое она шила, предназначалось для выездов на званные обеды. Оно должно было быть нарядным и изящным. Материю для него — зеленый бархат — барыня выбрала сама. Нарядным его делала драпировка из салатного атласа, которая шла по круглому вырезу горловины и по подолу платья. Высокую талию его опоясывала широкая атласная лента с бантом в центре, длинные концы ее, красиво спускались вдоль прямой юбки.

   Аннушка так увлеклась работой, что забыла о завтраке, и, наверное, осталась бы без него, если бы, не Полина.
Девушка, приоткрыв дверь комнаты, и, увидев, что Анна сидит за шитьем, сразу поняла: почему она не пришла на завтрак.
 
   — Сидишь, занимаешься рукоделием, — с укоризной сказала она, — а Дуся беспокоится, почему ты не пришла на завтрак? Послала меня узнать не заболела ли ты?
   — Полиночка, скажи ей чтоб не беспокоилась, я здорова, а есть не хочу, — не отрываясь от шитья, сказала Анна.
  — Не выдумывай, Аня, в пост и так пища, считай — голодная, так что не стоит отказываться от завтрака, так можно отощать и помереть, ступай, поешь. У нас сегодня на завтрак овсяная каша, такая вкусная, что язык можно проглотить, хоть она совсем без масла. Чай тоже без сахара, но зато — черный хлеб сверху намазан был медом. Все поели и всем завтрак очень понравился, одна ты не позавтракала.  Иди поешь, твоя порция не тронута, тебя дожидается.

  Но Анна, покачала головой, —  Полина, я же сказала, что есть не хочу, и потом мне так некогда, что не до еды. Я должна успеть закончить платье, барыня наказала, чтобы оно готово было непременно сегодня.

  Полина ничего не сказала, и вышла, а через несколько минут пришла с подносом, на котором стояла тарелка с овсяной кашей, чашка с чаем и рядом с ней, блюдце, на котором лежал кусочек черного хлеба, с тонким слоем на нем меда.

  — Дуся тебе послала, и сказала, чтобы ты все съела, — сказала Полина и поставила поднос на стол.