О моей маме

               
                О моей маме
               
                (отрывок из повести)

     Мамочка моя, Ксения Леонтьевна, - деревенская, жила в небольшой деревеньке Заблагаре Заларинского района, 1912 года рождения. В три года осталась сиротой. Её мать умерла при родах. Папа женился на украинке – злобной, суровой. Детей было много: от одной жены двенадцать душ да от другой – восемь. Но дети от второго брака умирали, осталось только четверо ребят.
     Соседка тётя Катя помогала однажды мачехе белить дом и видела, как та издевалась над Ксюшей. Спать легли уже поздно ночью, падчерица переутомилась, в сенях на полу лежала.
     - Ну-ка, спи! А то завтра тебя не поднять.
     Но девочка к утру только заснула. Мачеха поднялась, пинком, чирком, - по спине! Так у неё до самой старости спина болела.
     - А… что я тебе говорила: спать надо вовремя!
     А как за водой ходила… Отец сделал ей коромыслице. Так она чуть присядет – вёдра на земле стоят. А сама тоненькая, маленькая, в гору идёт – тяжело. Мачеха – за ней следом, тычет в спину – подгоняет. То ушатом заставит воду таскать. Или она, бабИще, несёт, или девчушка держит ушат на палке (три ведра в ушат входит!)… Да ещё и указывает: «Чо неровно несёшь?»
     На вечёрки её не пускала, а только к бабам на посиделки. И то предупреждала: «Не напрядёшь полного веретена – домой лучше не заявляйся!» И Ксюша за вечер выпрядала веретено. А платье у неё, не поверите, - из куля: вырезаны дырки для рук и горловины. И ходила в нём везде. Чулки вязаные, чирки на ногах, да и то донашивала за кем-то. Тяжко, ох, как тяжко было ей, да кому пожалишься-то, кому чо скажешь?..
     У этой соседки тёти Кати в Усолье жила сестра, и она, тётя Катя, слезми упрашивала её: «Забери Христа ради эту девчонку, пока мачеха её не заморила, не извела». Сестра согласилась, но отец - ни в какую!
     - Иди, Ксюха, просись у тятьки, моя сестра готова тебя взять. Ты уже не маленькая – семнадцать тебе стукнуло нынче! И мы передадим с тобой сундук.
     Ну, чо, пошла она. А он как раз строил баню у братаника, троюродного брата. Там люди были с отцом, поэтому было проще просить.
     - Ладно, иди хоть холстины отрежь на матрас, чтобы мешок сшить да потом соломой набить.
    Пришла она в амбар – страшно: у мачехи не спросила, сама отмерила кусок, а второй – по себе, от полу отрезала крадучись. Набили соломой матрас, отец погрузил его и сундук на телегу и посадил дочку на поезд. Едет – опять страшно, грустно. Слёзы бегут, она их растирает по лицу – вся чумазая стала от грязных рук, в саже, в потёках.
     А до этого тётя Катя предупредила, чтобы телеграмму отбили её сестре: пусть встретит. Но они забыли про это, так что приехала Ксюша в Усолье, а адреса не знает. Кто-то помог ей этот сундук, правда, небольшой, да матрас на землю стащить. Подъезжает извозчик:
     - Вам куда, барышня?
     - Мне нужЁн Пухов дом, возле церкви.
     А ямщики хохочут меж собой, и никто везти не хочет: видно, что денег нет, взять с неё нечего. Один всё-таки согласился:
     - Я знаю этот дом. Садись.
     Кое-как погрузились. Приехали. А ворота закрыты. Что делать? Постояла-постояла, замёрзла уже: на дворе ветер, холод. Опять слёзы из глаз сыплются. Вдруг глядит – идёт не спеша бабИще к дому, ещё здоровее мачехи. Это и была хозяйка. Но приняли Ксению как родную. У них в семье было ещё двое детей.  Муж у хозяйки работал в ГПУ. Однажды к нему приехал парень и спросил:
     - Скажи, девочка, сколько времени на часах.
     - Вы знаете, маленькая стрелка стоит на два, а большая на неё залезла.
     Он засмеялся, но понял, который был час, сел на лошадь и ускакал. Устроили её в ФЗО («фазанку»), получила семилетнее образование и стала работать на «Спичке». Подросткам разрешалось тогда работать по четыре часа. Вот так она и жила у этих людей до тех пор, пока они не переехали в Москву. Звали её с собой, но не согласилась:
     - Спасибо, тётенька, но у меня здесь и учёба, и работа – нет, не поеду!
     А рядом, через дом, жили родственники отцовы, она и приткнулась у них. Время суровое, голодное. Бывало, себе картошку сварит, а ребятишки съедят. Ксения в то время дружила с Катей, со своей одногодкой. У той было ещё три сестры и брат, который работал где-то на севере. Катя уговорила свою мать: «Давай заберём к себе Ксюшу, иначе ей шибко худо будет жить с родственниками». Её и взяли. Когда брат вернулся с севера,  родители нашли для него невесту в Тельме. Но ему приглянулась Ксения, спокойная, добрая. «Никого мне больше не надо, я на ней женюсь!» И всю жизнь невестка и свекровка прожили вместе под одной крышей – в мире и согласии. (Бабушка эта умерла, когда мне исполнилось восемнадцать). Между Ксенией и мужем – всё ладно и спокойно, тихо и мирно.
     В 1941-м году отца моего забрали в Армию, он служил на Востоке, а потом, раненный очень тяжело, в декабре сорок второго уже вернулся домой. Дали инвалидность. Он был слесарь, но устроили на «Спичку» на «нетяжёлую» работу: выдавать продукты со склада для столовой. Мама в сорок четвёртом сильно заболела. А он стал попивать. И чем дальше, тем больше, почти каждый день. Я училась тогда в четвёртом классе, и мне приходилось даже самой выдавать продукты вместо него. Порой приползал домой пьянее вина. А жена хоть бы голос повысила: «Стёпа, иди ложись спать…»  И только.
     Проснётся утром, сядет около печки на табуретку – дурак дураком.
     - Ты понимаешь, что Людмилка скоро школу кончает, ей надо дальше учиться?!
     - Всё, Ксюта, крест! Больше в рот не возьму… зарок даю.
     А у нас вся изба уже в крестах от его зароков. Но, к счастью, пьяницей он не стал. Поменял работу: мы боялись, не дай Бог, склад обокрадут – время-то суровое было. Ушёл на Хромзавод, потом на ЗГО. В пятьдесят лет он сильно заболел. Сейчас бы сказали, уходи, нам больной не нужен. А его трудоустроили, сохранили за ним «горячий» стаж. Ушёл на пенсию – ему вручили дорогой подарок - радиоприёмник! Для дома всё делал сам: корытце для рубки капусты, сковороды, кастрюли из нержавейки, ложки, бачки для воды, таганок… В шестьдесят лет его не стало: сердце не выдержало. Мама дожила до восьмидесяти семи.