Это маленькое документально-биографическое повествование в виде «Записок педиатра», написанное в память о нашей советской медицине. О тех людях, которые трудились в то время и запечатлились в моём сердце. Маленькая история якутской медицины с её героями того времени. Такого вы не читали со времён Михаила Афанасьевича Булгакова. Есть всё – сама жизнь, путь героя и его пути к сердцам своих маленьких пациентов, их родителей, а сейчас, надеюсь, и к сердцам читателей. Прочитайте и не пожалеете. Адреналина, мыслей в пути и даже о той любви, которую испытал герой и о которой мечтают многие, многие… Прочитай! И ты окунёшься в жизнь с не совсем обычной стороны.
Посвящается «немногим, кому обязаны многие»…
В. Богомолов
ПРОЛОГ
Якутия (1947-1976)
Было сырое, серое утро сентября 1974 года. Я сидел у окна, через которое был виден задний двор больничной территории со всем его хламом и отбросами. А дальше … Я просто не в силах передать дикую и необузданную красоту якутского пейзажа. Необыкновенная ширь и глубина полей местного совхоза, за которыми вплоть до осенней реки Амги, протекавшей по долине, где находился одноименный районный центр, село Амга, тянулись узкополосые перелески. Далее же, за рекой, вновь простиралась ширь сенокосных угодий, которые, в конце концов упирались в тяжёлые, даже издалека высокие, монументальные и кряжистые лиственницы, простоявшие здесь не один десяток лет. На этом пейзаж сентябрьского утра заканчивался, но не по своей воле. Низкая облачность и морок осеннего дождя, больше похожего на туман, скрывали перспективу предгорий хребта Черского- одного из красивейших мест Якутии. И, надо заметить, что на душе у меня был тот же оттенок осеннего пейзажа, но без признаков грусти, так как сидел я в кабинете заведующего детским отделением районной больницы, рассчитанным на пятнадцать мест и до последней койки заполненным пациентами. И мой настрой души никак не зависел от погоды, ведь всего полтора месяца назад я приступил к осуществлению цели своей мечты и жизни – занятию медициной. Да не простой медициной, а медициной детской – педиатрией.
И вот я уже детский врач, приступивший к практической деятельности. Путь к этому этапу жизни, прямо скажем, был нелегок и не прост. Как же я попал в педиатрию?
Все начиналось в городе Якутске. В обычной семье служащих того времени. Отец – бывший фронтовик, работал главным инженером на комбинате по производству строительных материалов и конструкций, мать – педагогом. Как водилось в те послевоенные годы, по крайней мере, в нашем окружении это было так,в семьях было как минимум трое детей.И это тоже про нас: три мальчика, три брата. Из трёх детей я был самый старший и самый болезненный. Ни одна инфекция, ни один чих не обходили меня стороной. И вот уже в шестом классе я за зиму дважды перенес пневмонию. После второго излечения, когда я лежал дома, соблюдая постельный режим, у меня с глазу на глаз состоялся разговор с нашим участковым врачом, жаль, не помню её имени, которая дала мне, как оказалось, судьбоносный совет: «Слушай меня внимательно – дела твои не совсем хороши. Если сейчас не решишь этот вопрос кардинально – а он именно так решается – то все может закончиться или тяжелой формой пневмонии, с которой ты не справишься, или туберкулезом, что для тебя есть приговор. А выход один – заняться активно спортом! В этом твое спасение, все только в твоих руках!».
Осенью я уже записался в секцию спортивной гимнастики Детской спортивной школы. В разговоре с тренером Юрием Николаевичем Ознобищевым обрисовал ситуацию и попросил его помощи. Он не отказал, и я два года занимался гимнастикой. Но я был так слаб, что даже не смог выполнить нормативы юношеского разряда, хотя мои ровесники, товарищи по группе, легко стали осваивать вершины мастерства. Хорошо помню братьев Барашковых, Сергея Калину, Валеру Стефанского. Ну а я просто не пропускал ни одного занятия, хотя это было трудновато, так как жил на другом конце города и, особенно в зимнее время, попадать в зал было трудно – если не сядешь на автобус, то бежишь рысью, чтобы не опоздать к восьми утра. И так два года.
Что поразительно, уже через полгода я забыл о насморках и разных других инфекциях. А то, что осталось у меня на всю жизнь – это твердое убеждение, что спорт делает человека собранным, целеустремленным, дисциплинированным, умеющим управлять собой, правильно расставлять приоритеты и выполнять их, рационально мыслить в любой ситуации и принимать правильное решение в короткий отрезок времени, твердо и последовательно идти к намеченной цели. А какое положительное влияние на здоровье! Мои товарищи уже далеко ушли вперед, я понял, что мне их не догнать, да и надо ли? В конечном итоге я через два года покинул стены детской спортивной школы. Надо искать свой вид спорта. И я нашел его!
В марте 1963 года в возрасте пятнадцати лет я стал членом секции фехтования спортклуба Якутского Государственного Университета, куда меня пригласил мой друг и наставник Михаил Афанасьевич Протопопов. Первым тренером стал преподаватель кафедры физвоспитания университета Леонид Николаевич, затем Ирина Александровна Гусева. Морально и физически я идеально подходил под критерии отбора членов секции. Сдал физический уровень подготовки новичка и с головой окунулся в «мушкетерские» будни.
За пять лет занятий в секции не пропустил ни одного занятия без уважительной причины, хотя занятия проводились три раза в неделю. Сборы, соревнования, турниры различных рангов и за два с половиной года выполнил норму первого взрослого разряда. В моей «коллекции побед» уже были победы над мастерами спорта СССР, даже один заслуженный мастер спорта СССР, но выше подняться не удавалось, поскольку это было связано с отсутствием финансирования выездов для участия в соревнованиях, которые позволяли бы выполнить кандидатский и мастерский нормативы.
Но сколько радостных, знаковых, окрыляющих молодого спортсмена-рапириста встреч и знакомств было в то время на якутской земле! В наше время выпускников ВУЗов страны распределяли по всем ее далеким точкам. Так я познакомился с мастером спорта по шпаге, членом молодёжной сборной СССР, выпускником Саратовского медицинского института Львом Моториным, который три года отработал в Городской больнице города Якутска хирургом-травматологом; мастером спорта СССР по сабле, выпускником Московского физкультурного института, членом молодежной сборной СССР Робертом Кимом, работавшим преподавателем физкультуры в средней школе № 10 г. Якутска; чемпионом мира 1961 года по шпаге, заслуженным мастером спорта СССР Дмитрием Люлиным, окончившим факультет журналистики МГУ.
Но самый яркий фейерверк спортивных событий произошел в 1964 году, когда почти вся олимпийская сборная страны, возвращаясь с Олимпийских игр из Токио в Москву, приехали в Якутск, где провели двухнедельные сборы. Нас обучали тренеры сборной СССР! Спарринги с членами олимпийской команды, победителями Токио! Это было что-то!!! Лично для меня эти сборы закончились разговором с главным тренером сборной СССР Виталием Андреевичем Аркадьевым который пригласил меня в случае призыва в армию пройти службу в спортивной роте при ЦСКА, оставив официальное письмо об отправке в Москву в распоряжение МВО ЦСКА для предъявления в военкомат республики. Эти дни прошли как во сне! После этих сборов я за два соревнования выполнил норматив первого спортивного разряда по фехтованию и открыл личный счет побед над мастерами спорта СССР.
Конечно же, жизнь вносила свои коррективы. 1960-е годы были годами «таежной романтики». Взвесив все «за» и «против», я оставил стены средней школы после окончания девяти классов и поступил рабочим-геодезистом в бригаду на разбивку строительной сетки, протяжённостью около ста км под фундамент Мохсоголлохского цементного завода, будущего Восточно-Сибирского гиганта по производству цемента для всего Дальнего Востока. Отработав лето, осенью поступил в Предприятие № 14 Геодезии, Аэрофотосъемки и Картографии города Якутска на полуторагодичные курсы техников-геодезистов. Летом – поле, зимой – учеба и спорт. Главное, что я имел возможность оказывать значимую финансовую поддержку своей семье.
За четыре года исколесил пол-Якутии. Были трассы важнейшего проекта СССР – передача «абсолютного нуля СССР» из Кронштадта (ноль Кронштадтского футштока – условный ноль высоты поверхности суши или средний уровень воды Балтийского моря по всей территории СССР) в Магадан. Работы велись методом высокоточного нивелирования первого класса. Допустимая ошибка в превышениях допускалась плюс-минус десять мм на сто км двойного хода. Непостижимо! Но выполнимо! Нам достался участок трассы Покровск – Нижний Куранах, протяженностью триста восемьдесят км двойного (с контролем) хода – всего семьсот шестьдесят. С конца марта 1965 г. до конца октября того же года – шесть с половиной месяцев – прошли пешком, с рейкой на плече.
По окончании курсов передо мною встала реальная задача – осуществления давней мечты стать врачом, возникшая в далёком детстве. Этой причиной послужила зачитанная до дыр книжка «Доктор Айболит» Корнея Ивановича Чуковского.
Равнозначным фактором однозначного выбора профессии стало желание моего отца, который хотел видеть меня доктором. Отказать моим самым дорогим в жизни людям я не мог, мать тоже присоединилась к его пожеланию. Тем более, что выбор жизненного пути устраивал всех. И здесь имеется своя история этого не совсем обычного желания.
Мой отец, гвардии капитан, командир стрелковой роты, отважный и, в то же время, скромный, интеллигентный человек, до войны работавший учителем, любил правду и честность, высоко ценил прямоту человеческих отношений и никогда в своей жизни не отступил от этих принципов. С фронта принес настоящий иконостас боевых наград и личную благодарность И.В. Сталина «За взятие Кенигсберга». Воевал с 1942 г. по 1945 г. и закончил войну в Берлине. К наградам прилагались нашивки за два тяжелых ранения и одну контузию.
Одна из нашивок была получена им за участие в битве на Курской дуге. Отрекошетив от приклада автомата, пуля, попав в запястье правой руки, двигалась по нервно-сосудистому пучку в сторону сердца. На этапах эвакуации его дважды оперировали в надежде извлечь ее, но безуспешно. И только в Казанском госпитале, когда встала дилемма: ампутация руки, так как могло начаться заражение крови, или попробовать еще раз удалить пулю. От ампутации отец отказался, заявив консилиуму: «Если отрежете руку – застрелюсь!». Произошло чудо – пулю извлекли в десяти см от подмышечной впадины. Угрозу сепсиса удалось купировать антибиотиками и антисептическими растворами, впервые поступившими из Англии по союзнической линии. Через девять месяцев он встал в строй. Находясь на лечении в госпитале, он поклялся себе, что после войны женится – невеста ждала его в Якутске, но их свадьбу отсрочила война – и его первый ребенок должен будет стать врачом. Вот этим-то первенцем оказался я. Подводить любимых и дорогих моему сердцу родителей я не имел права. Так передо мной стала одна единственная задача – подготовиться к поступлению так, чтобы повторных попыток не было. А конкурс в 1968 году в медицинские вузы, в среднем, был тринадцать- пятнадцать человек на место.
Наконец, я определился! Но у меня не было аттестата о среднем образовании, а также имелась необходимость ликвидации проблем, связанных с общеобразовательным уровнем. При этом не менее острый дефицит времени и высокая конкуренция на вступительных экзаменах. Было два пути: школа рабочей молодежи – экстерном или два года учебы в обычном режиме. Первый вариант был отвергнут сразу – значительно страдало качество подготовки. Оставался второй вариант – решил подойти основательно, чтобы сразу и наверняка. В этом огромная заслуга моего лучшего друга Миши Протопопова – он до меня прошел этот путь, работая простым плотником: подготовился, поступил с первой попытки в Новосибирский институт инженеров водного транспорта и закончил его. Мне было сложнее: работа в экспедиции, по-прежнему, нравилась – все-таки романтика требовала своего, необходимость жизненной закалки, закалки организма, да и семью все равно надо было поддерживать, ведь это тоже была моя обязанность. Я продолжал работать. Спорт тоже прочно вошел в мою жизнь и уже жить без него я не мог.
Вдвоем с Михаилом мы составили двухгодичный план подготовки по тогдашней программе Народных университетов культуры: 1.Фундаментальная подготовка для получения аттестата о среднем образовании на базе Школы Рабочей Молодёжи для сдачи вступительных экзаменов в медицинский институт. 2. Ликвидация общеобразовательных проблем (был составлен список из более двухсот наименований литературных произведений, которые мне предстояло прочитать).
С вечерней школой мне повезло. Педагогический коллектив состоял из преподавателей старой закалки – у них не забалуешь, а знать будешь на «6».
Классная руководительница при записи в школу спросила меня, куда именно я планирую поступать. «Ах, медицинский! Голубчик, Вам сдавать физику, химию, биологию, литературу. Так вот, я гарантирую Вам особо строгий подход к этим предметам. Спрашивать Вас будут на каждом уроке, но «пятерок» не ждите!». Моей Ахилловой пятой была физика (вообще я никак не мог похвастаться своими познаниями в точных науках – ну, не получалось и все!). Тут брал зубрежкой, выручала память. Кстати, освободили от таких предметов школьной программы, которые, по их мнению, только занимали время, как, например, высшая математика. Вот здесь-то я понял, что такое настоящая школа, и какие замечательные люди тогда со мной работали! Уроки четыре раза в неделю с девятнадцати часов до часу-двух ночи. В субботу – с девяти до двенадцати часов утра. Теперь представьте. Я работаю в тайге (полевой сезон, лето). Весь день маршрут. Вечером в палатке – камералка – обработка данных, как результат проведённой за день работы. Когда все угомонятся, я вытаскиваю из рюкзака три томика «Задач по физике» Димковича и решаю запланированное количество задач. И так – весь сезон.
Результаты не замедлили сказаться. Два года были подчинены одной цели – подготовке к аттестату и поступлению в вуз в 1968 году (время поступления тоже было означено сразу).
Четкое и неукоснительное следование плану, разработанному с Мишей Протопоповым, постепенно вывело меня в первые ученики Школы рабочей молодежи № 3 г. Якутска. Успешная сдача экзаменов на аттестат. Теперь надо было решать – куда?
На первом месте стоял Саратовский медицинский институт. Большой плюс – в Саратове существовала Школа Олимпийского Резерва по фехтованию. Далее – Куйбышевский медицинский институт – получение качественных, фундаментальных знаний, очень сильный профессорско-преподавательский состав. Я был в глубоком раздумье.
И тут неожиданно проявил себя план «В». Мой старший двоюродный брат на год раньше меня поступил в Томский Политехнический институт. Стал старостой курса, получил отдельную комнату в общежитии и жил припеваючи. Звонит мне с предложением приехать поступать в Томск. Там старейший в Сибири медицинский институт. Один из трех медицинских институтов в СССР, имеющих приставку «Ордена Трудового Красного Знамени». Есть педиатрический факультет. А профессорско-преподавательский состав на 30 % состоит из эвакуированных в войну из Ленинграда педагогов, оставшихся в дальнейшем работать в полюбившейся им Сибири. Вторым человеком, так же как и брат, уговаривающим ехать поступать в Томск, был один из лучших друзей брата и мой – Евгений Иванович Мягков. Коренной томич, по профессии инженер-физик, работал в Институте космофизических исследований и аэрономии Сибирского отделения Академии наук СССР в городе Якутске. Прекрасно воспитанный, неисправимый оптимист и обладатель множества профессий, освоенных им как необходимых дополнительных рабочих навыков. Бывший мотоциклист-кроссмен, он прекрасно разбирался во всех вариантах механизмов, которые передвигались с помощью двигателей внутреннего сгорания. Широчайший кругозор и блестящее образование позволяло определить его как яркого представителя молодёжи 1960-70 годов.
Женя с таким упорством и интересом уговаривал меня ехать в его родной Томск, что я дал согласие. Кроме всего прочего Женя позвонил своим родителям и договорился, что я поживу у них дома, пока не сдам вступительные экзамены. Здесь я уже не раздумывал. Написал заявление на отпуск с выездом и купил билет в Томск. На работе никому ни слова о своих планах.
К началу экзаменов я приехал в Томск, сдал документы и попал во второй поток абитуриентов, сдающих вступительные экзамены. И только позже, приехав в Томск и поселившись у Жениных родителей, я понял, как мне повезло в жизни!
Отец, Иван Михайлович Мягков, и мать, Нина Петровна, были представителями истинной русской интеллигенции с ещё дореволюционными корнями. Оба работали в науке. Дочь, Наталья Ивановна, пошла по стопам матери – преподавала иностранный язык в одном из институтов Томска, её муж, Владимир Михайлович Зеличенко, научный сотрудник, кандидат физико-математических наук. Сдружились, практически, с первой встречи – столько во всей компании было общего.
Володя сразу же предложил свою помощь в подготовке к экзамену по физике. Надо заметить, что у Натальи и Владимира тем летом родился первенец, сын Олег, ставший в дальнейшем детским анестезиологом-реаниматологом, но это уже потом, в будущем. Пока же мы с Володей бродили по парковым аллеям с коляской, где отдыхал мой будущий коллега, а его отец гонял меня по теории и решении задач в течение семи дней. Как сейчас бы сказали, по безбумажной технологии.
На исходе седьмого дня – назавтра экзамен по физике – первый из четырёх, вечером, за чаем, Володя посвятил меня в одну из физических тайн ещё его студенческого бытия: способ решения задач, с электрическими цепями различной мощности сопротивлений, методом упрощения объёма за счёт исключения сопротивлений с одинаковым потенциалом. «На всякий случай!» – сказал он и попал прямо в цель. О результате такого попадания я не могу не рассказать вам, поскольку такие «на всякий случай!» и являются невидимым двигателем любого приключения и полностью соответствуют общей теории относительной вероятности Эйнштейна.
На следующий день я сидел в аудитории и готовился отвечать на вопросы билета и решить задачу. С вопросами всё было понятно. А вот задача! Это был «на всякий случай!». Быстро убрав элементы сопротивлений с одинаковым потенциалом, я получил электрическую цепь, состоящую из трёх сопротивлений: одно слева, два справа. Подставить значения и дать ответ было секундным делом, даже в уме. Я готов!
Экзамен у меня принимал преподаватель физико-математического факультета Томского университета, типичный киношный прототип фаната физики с всклоченной шевелюрой, очками-колёсами на курносой переносице и громовым голосом. «Итак!» – прогремел он и начал с вопросов. Быстро покончив с этой частью экзамена, вновь громоподобное: «Задача!».
Увидев три сопротивления, гремит: «Что это?». Я пояснил принцип решения и в конце осведомился: «Значения подставить?». Он вытаращил на меня глаза и, поймав сползающие с носа очки, уже обычным голосом спросил, какую школу я заканчивал и не с математическим ли уклоном? Я сказал, что заканчивал школу рабочей молодёжи N 3 г. Якутска. Он на какое-то время задумался и потом спросил, мол, каким образом это понимать? Затем: «Молодой человек, а не хотите ли вы забрать в деканате документы и подать их на физико-математический факультет университета?». Я сказал, что мечтаю стать врачом. «Ну, вы подумайте как следует, ведь вы своими руками можете погубить своё блестящее будущее!». Вновь услышав отрицательный ответ, сказал: «Я вас понимаю!». Поставил оценку в экзаменационный лист, крепко пожал мне руку, пожелал успешной сдачи остальных экзаменов и снова: «Вы всё-таки подумайте!».
Вечером, когда вся компания сидела за чаем, я пересказал ход экзамена всем присутствующим и Володе в том числе, в ответ услышал громогласный смех, Володя долго смеялся до слёз. Таким он мне запомнился на всю оставшуюся жизнь – дорогой мой учитель Владимир Михайлович Зеличенко, проректор физико-математического факультета Томского педагогического института.
Трудно, почти невозможно найти нужные слова благодарности всем членам этой невероятно благородной, доброжелательной и человеколюбивой семьи, поддержавшей меня в ту нелёгкую пору.
Уже нет на свете Ивана Михайловича, Нины Петровны. Ушёл из жизни, вернувшись на родину, Женя. Вечная им память и покой.
Моя базовая подготовка позволила сдать вступительные экзамены без излишней нервотрепки. После окончания их увидел на Доске объявлений в списке поступивших на первый курс свою фамилию. Это было да!!! И несколько обыденно – так я себя настроил за два года сумасшедшей гонки – чего хотел, того добился. Но это было только начало – вся моя дальнейшая жизнь представляла из себя сумасшедшую гонку в борьбе за жизни моих пациентов.
ТРАМПЛИН В МЕДИЦИНУ
Томск. Томский медицинский институт
(1968-1974)
Первая телеграмма – домой! Вторая – на имя начальника экспедиции с заявлением об увольнении в связи с поступлением в вуз, заверенное в отделе кадров педиатрического факультета Ордена Трудового Красного Знамени Томского медицинского института. Мои родители были на седьмом небе от счастья - пройти такой марафон длиною в четыре года и поступить с первой попытки – удавалось не многим!
Второй сюрприз ожидал меня на собеседовании во время зачисления. Ректор, академик Иннокентий Васильевич Торопцев, задал мне вопрос: «Чем вы увлекаетесь в свободное время?». Я ответил: «Спортом». Вопрос: «Каким?». Ответ: «Фехтование. Первый разряд по рапире». Далее: «Документы есть?». «Да». «Покажите!». Я подал. Он внимательно просмотрел «Зачетную книжку спортсмена первого разряда, кандидата в мастера спорта, мастера спорта СССР» и расхохотался: «Мушкетер из Якутии?! Вот это да!». Просмеявшись, сразу спросил, могу ли я работать тренером-почасовиком на кафедре физкультуры, так как их тренер уволился, а найти нового затруднительно. Я согласился. Тут же мне был оформлен и выдан ордер на общежитие сроком на шесть лет как преподавателю института. Такого финала зачисления я не ожидал! В течение шести лет я был играющим тренером команды фехтовальщиков ТМИ. Несколько раз был чемпионом города, области в личном и командном зачетах, членом сборной Томской области. Принимал участие во всех городских, областных соревнованиях и приносил зачетные очки в копилку ТМИ как в командном, так и в личном зачетах. В 1971 году был участником финала пятой юбилейной Спартакиады народов СССР в городе Саратове. После окончания института, кафедра физкультуры ТМИ предложила мне рекомендацию и целевое направление в институт Лесгафта города Ленинграда по специальности «спортивный врач». Я от души поблагодарил заведующую кафедрой Ольгу Ивановну Далингер и сказал, что я хочу приступить к работе по основной специальности «Педиатрия». Она рассмеялась и сказала, что если я так говорю, то из меня получится очень даже хороший врач. Мы обнялись на прощание. При вручении диплома кафедра физкультуры отметила мою работу почетной грамотой и ценным подарком. Это произошло 26 июня 1974 года.
И наконец-то наступил следующий этап, продолжительностью шесть лет. Этап сложный, напряженный, наполненный большим объёмом информации, моментов познания и познавания совершенно незнакомой, но бесконечно желанной профессии «медицина», а еще вернее «педиатрия». Знакомство, которое со временем переросло в любовь к своим пациентам и убежденность в том, что избранный мною путь верен, а работа, которую я выполняю, не только приносит пользу моим больным, но и является частью моего существования в этом непростом мире. Но это отдельная история, которой я, возможно, коснусь позже.
В институте я познакомился с ребятами, которые на всю оставшуюся жизнь стали настоящими друзьями, с которыми до сих пор не только держим связь, но и периодически встречаемся. Их путь в медицину в чем-то походил на мой и вот эта схожесть свела нас еще в институте, спаяв в крепкий, маленький коллектив внутри большого студенческого братства. Одна цель, общий круг интересов и крепкая мужская дружба соединила нас на срок более пятидесяти лет.
Саша Миневич приехал из Улан-Удэ. Доинститутская жизнь, как две капли похожая на мою, только специальность у него была строительная – окончив строительный техникум, он работал прорабом. Хорошо образованный, начитанный, любитель поэзии и мечтающий стать врачом-психиатром. Все это он претворил в жизнь. Будучи блестящим профессионалом, трудится по сей день.
Слава Борисов – москвич. Первый разряд по спортивной гимнастике. Закончил Московский физкультурный техникум и распределился в Томск. Сразу же по приезде подал документы в медицинский институт – мечтал стать спортивным врачом и осуществил свою мечту. Двадцать пять лет являлся врачом сборной СССР по спортивной гимнастике. Участник пяти Олимпиад. Работает и сейчас врачом сборной России по гандболу и двадцати одно-кратный чемпион России клуба «Чеховские медведи». Вот это карьера!
Витя Асакалов, приехавший из Абакана с мечтой стать детским врачом, окончив институт, распределился в родной город и тридцать восемь лет руководил «Скорой помощью» этого города. Сейчас на пенсии.
Роберт Гриценко – самый молодой наш друг, приехавший из города Мары после окончания школы, поступил на лечебный факультет, решив посвятить себя служению медицине. А свела нас общая цель жизни и его прекрасная техника фехтования на сабле классическим стилем, который в те времена, да и сейчас, почти не увидишь. Да еще первый разряд в придачу. Он был моим учеником в институтской секции, и все мы плечом к плечу отстаивали честь не только нашего института, но и всей Томской области на фехтовальных дорожках России. После окончания института Роберт последние двадцать пять лет проработал в специальной бригаде «Скорой помощи» города Киева. В конце 2014 года вышел на пенсию.
Вот с такими друзьями, один за всех, все за одного мы шесть лет сражались за исполнение нашей общей мечты. И мы победили! И этот этап прошел и закончился вручением диплома по специальности «Врач-педиатр», а перед вручением – «Присяга врача Советского Союза», потом почетная грамота от кафедры физкультуры и получение распределения в распоряжение Министерства здравоохранения ЯАССР, то есть на Родину. А вот там, сразу, без прохождения интернатуры («Вы закончили педиатрический факультет, а с педиатрами в республике тяжело, поэтому мы отправляем Вас врачом-педиатром в Амгинскую центральную районную больницу. Согласны?» - «Да!»)
НАЧАЛО РАБОТЫ
Якутия. Амга (1974-1976)
К работе приступил 1 августа 1974 года. Приехал же на два дня раньше срока, чтобы успеть освоиться, осмотреться и познакомиться с местом будущей работы.
Село Амга находилось от столицы республики города Якутска всего в двух сотнях км. Еще в отделе кадров Минздрава я прикинул по карте, располагавшейся на стене за спиной начальника, что мизерное по меркам Якутии расстояние позволит мне на выходные ездить в Якутск, где жили мои родители и братья. Но, как часто оказывается в реальности, наши планы и мечты превращаются в необозримые и непредсказуемые города, иногда государства, но из песка! За два года работы в Амге я всего два раза побывал дома: когда сдавал годовой отчет и когда сопровождал тяжелого по состоянию ребенка в Детскую республиканскую больницу.
Первого августа нас, вновь прибывших молодых специалистов по всесоюзному распределению в Амгинскую ЦРБ, собрали в актовом зале административного здания больницы. И как тут не пустить слезу по бывшему советскому здравоохранению! Ведь тогда все периферийное здравоохранение держалось на выпускниках, обязанных отработать три года по всесоюзному распределению – и врачей, и фармацевтов, и медсестер – всех! За редким исключением. Так вот, молодых специалистов было больше двадцати человек. Среди них стоматолог, фармацевт, два хирурга, пять терапевтов, один педиатр. И каково же было мое удивление, когда стали представлять медицинских сестер. Одиннадцать девушек девятнадцатилетнего возраста прибыли по распределению из Белгородского (!) медицинского училища. Интересно, о чем думал тот чиновник, который за много тысяч километров отправил этих, по существу, детей, на край земли, на Крайний Север, якобы отрабатывать диплом медицинской сестры. А интересно мне стало вот почему: а свою родную дочь он тоже бы с такой легкостью отправил вот так отдавать долг Родине?! Но, к счастью, и на Крайнем Севере есть люди с сердцем и головой, умеющими не только сочувствовать попавшим в нестандартную ситуацию людям, но и помогать на деле. Через две недели главный врач пригласил их к себе в кабинет и сказал, что, к сожалению, обеспечить всех приехавших жилплощадью он не может и предложил дать им открепление и возвратить их в Белгород со свободным устройством на работу. Но две из них – Люда Мисюра и Люба Басенко– изъявили желание остаться, и мы вместе продолжили служение педиатрии: Люба в детском отделении, Люда в родильном доме. Кстати, после отработки дипломов они остались в Амге, вышли замуж за местных хлопцев и стали заслуженно якутянками. Главным врачом был Пётр Николаевич Тихонов. Моя же история обострилась до предела. Детских врачей на момент моего прибытия не было. Ситуация вроде бы провальная, на район, в общем-то неплохо организованный в плане медицинской помощи – семь участковых больниц, около пятнадцати фельдшерско- акушерских пунктов и фельдшерских пунктов, нет педиатров, а служба работала! Дети зачинались, беременные ставились на учет, учились в «Школе будущих матерей», наблюдались согласно протоколу, дети рождались, выписывались, патронировались, прививки проводились согласно прививочному календарю, велась документация и амбулаторный прием. Детское отделение функционировало. И вся эта работа велась благодаря одному фельдшеру, правда, с хорошим стажем и опытом, опытными медицинскими сестрами детской службы и самого отделения. Эти люди поразили меня своей преданностью педиатрии, профессиональной подготовкой, дисциплиной, спаянностью и дружностью коллектива. Под стать им были такими же влюблёнными в детство санитарки и нянечки отделения. Но, тем не менее, врачебный персонал был представлен одним физическим лицом – моим лицом.
Каждое утро начиналось с обхода в отделении, коррекции лечения, врачебных манипуляций (в течение трёх- четырёх дней процедурные сестры отделения «разучились» делать внутривенные инъекции – я вставал к процедурному столу и демонстрировал свое владение пункционной иглой и не было вообще вен, в которые я не попадал бы, уже на второй день под восхищенные взгляды моих экзаменаторов – а это был экзамен моих сестер своему новому врачу – все встало на свои места).
В нашей институтской группе последние два года учебы я и мои лучшие друзья Слава Борисов, Саша Батуев, Витя Асакалов все практические занятия проводили в процедурках больниц, где мы обучались. Вскоре о нас знали все процедурные сестры этих больниц. Нас сразу же от порога отпрашивали у преподавателей и мы дружно шли делать инъекции, капельницы и все остальное, чем занимались штатные процедурные медицинские сестры. С какой благодарностью я потом вспоминал эти годы! И здесь, в этом отделении, мои сестры поверили в меня, и дальнейшая моя работа была только в радость. Своих сестер я чтил и уважал, пожалуй, больше, чем некоторых врачей. И мои сестры для меня стали и первыми учителями, так как я еще не был врачом в полном смысле этого слова. Учился у них медицинской этике и деонтологии по отношению к себе, коллегам, больным детям и их мамочкам и родственникам. Это была школа, не прописанная ни в одном учебнике. Иногда шутя, уже позднее, став полноправным врачом, на вопрос коллег: «А где вы научились этому? А как вы узнали про то?», я отвечал, что моими учителями были простые сестры. С тех амгинских пор я проникся глубоким уважением ко всем медицинским сестрам, особенно детских больниц, потому что настоящими-то врачевателями любого пациента являются только они. Они есть прямые проводники всего доброго, хорошего, как из медицинских назначений врача, так и обычного человеческого общения.
Но вернемся в отделение. Закончив дела в своей вотчине, бегу в роддом, осматриваю вновь появившихся на белый свет амгинцев, делаю назначения. Осматриваю «старых», и готовящихся на выписку. Даю последние, роддомовские, напутствия выписываемым мамам. Обещаю, что в течение двух дней после выписки я загляну к ним домой. В Амге у меня был сто двадцать один ребенок до одного года, к которым я должен был приходить домой невзирая ни на что – это был активный патронаж.
После одного случая, который произошел у меня в конце первого года работы, зимой, я стал приходить к выписанным из роддома в день выписки вечером. А дело было так. Утром я выписал молодую маму с первенцем, перед этим поговорив с ней и проверив, как она научилась пеленать ребенка (я и здесь был асом и мог спокойно показать два- три приёма пеленания малыша), пожелал всего доброго и побежал на консультации по отделениям больницы, где находились на лечении дети. Потом был час на обед. А с четырнадцати часов и приём детей и постановка прививок в специально отведённые дни. В среднем, всегда было пятьдесят пять- шестьдесят пациентов. В конце приема в кабинет заходила патронажная сестра (надзор за детьми до одного года) с амбулаторными картами этих детей. Число патронажей в день зависело от внешнего вида врача: если на приёме было обслужено за семидесяти больных, то карточек было две- три и рядом, а если врач выглядел молодцом и у него не было вызовов к больным на дом, то число карточек могло увеличиться до шести- восьми на дальнем конце села. В тот день я выглядел средне, поэтому Лидия Васильевна дала мне четыре карточки дальних пациентов. За окном было уже темно, стоял густой туман, и хотя было только восемнадцать часов, казалось, что наступил поздний вечер. Ну да ладно.
Быстро одевшись и проложив в голове схему маршрута к своим деткам, я вышел на улицу. Горло перехватило ледяным воздухом, очки тоже среагировали на 50 градусов в минусе по Цельсию – слегка запотели. Постоял на крыльце, давая возможность горлу, легким и очкам привыкнуть к условиям окружающей среды. Машины педиатрам не полагалось – это была прерогатива вызовных фельдшеров, которые пахали круглосуточно. Да еще могли быть вызова по району. Если ребенок на вызове нуждался в госпитализации, вызывал «скорую». Если больной нуждался в неотложной помощи, ехал вместе с ним в отделение, оформлял, делал назначения, немного наблюдал и шел домой перекусить. Остальные же рабочие моменты откладывались на завтра. Поздно вечером или уже в ночь вновь посещал отделение. И только тогда, потом, спать, но были случаи, когда «тогда» не получалось. Отдыхал до утра в отделении. Если же пациент не тяжелый, отправлял на «скорой» в больницу и звонил дежурной сестре с назначением того, что надо сделать в первый час пребывания в отделении, а что – на второй. Сам продолжал торить «схему», после которой возвращался в больницу, оформлял документы, назначения, осматривал, и потом наступало «тогда» – ужин. А потом мысленно опять в отделение – в голове прокручивались все тяжелые и непонятные больные, их диагнозы, существующие или предполагаемые, почти все их анализы, результаты которых знал на зубок. И только когда принималось какое-то решение, можно было или поспать до утра, или почитать «Справочник педиатра» Студеникина, старую подшивку журнала «Педиатрия» или же институтские лекции, если были по теме.
В тот вечер, несмотря на хороший мороз, патронажи были быстро обслужены, и я на четвертой скорости повернул в сторону, где был горячий чай, холостяцкий ужин и сон до утра, если его никто не потревожит.
Как всегда в хороший мороз было полное безветрие и туман, исходящий от домов села. Сквозь него виднелся дым от печных труб, строго вертикально уходящий в стратосферу. А какая звонкая тишина! Редкий собачий лай разносился на километры. И скрип снега под ногами. Я как раз проходил мимо квартала деревянных четырехквартирных домов, когда вдруг слух резанул тихий, непонятно от кого исходящий звук, похожий на плач. Я резко остановился, замер. И тут меня осенило – это же квартал, где жила семья утром выписанного ребенка. Посмотрел на номер дома – не видно. Открыл калитку – номер тот. Из окна слабый свет. И тут звук плача повторился. Я к двери. Не заперта. Не постучав, захожу и вижу странную картину: на столе лежит выписанный утром ребенок еще в уличном одеянии. Всхлипывает, но похоже уже сильно устал. Рядом на кровати сидит одетая мать и тоже, но беззвучно, плачет. Я сразу к печке – еле теплая, рядом наколотые дрова. Быстро растапливаю печь, снимаю полушубок. Спрашиваю: «Что случилось?». Она в ответ: «Муж утром ушел в рейс. Привез нас домой из роддома и уехал. А я его боюсь!». И показывает на ребенка. В доме было и не холодно, и не тепло. Я решил подождать, когда ребенка можно будет распеленать. Печь хорошая, нагреет быстро. И тут услышал за стенкой веселый смех. Вспомнил – там семья с четырьмя детьми и хорошая опытная мать. Пошел к соседям. У них тепло, светло, дети играют. Я поздоровался и обратился к хозяйке, знает ли она, что ее соседка одна дома сидит и боится подойти к ребенку. Она молча накинула на плечи платок и вместе со мной пошла к соседке. Сразу же спросила о том, почему та после выписки не зашла к ней. Та ответила тихо, что боялась ребенка оставить одного. Соседка вновь молча кинулась к себе и вернулась с эмалированным тазом и ведром горячей воды. К этому времени в доме потеплело – в Амге умели класть печи, нагревались и обогревали не хуже хорошего электрообогревателя. Молодая мама сняла верхнюю одежду. А соседка, уже поставив на печь чайник, начала заниматься ребенком, что-то ему напевая – самое интересное, что малыш, услышав напев, сразу же успокоился и стал серьезными глазами смотреть на свою невольную няньку. Я сказал мамочке, чтобы занялась собой – ребенок-то не кормлен с утра, а сам присоединился, правда, ничего не напевая – за день насолировался так, что петь что-либо я уже был не в настроении. Я распеленал ребенка, а соседка уже в тазу приготовила ванну, положила ближе к печке греться чистые пеленки. За это время я уже приготовил малыша к купанию под его недремлющим оком. Вдвоем с соседкой мы его выкупали. Потом я обработал тело ребенка и пупок, начал пеленать его под удивленными глазами соседки. Молча пронаблюдав за мной, сказала: «Никогда не видела, чтобы мужик так управлялся с дитем!». И занялась молодой мамой. В этот момент малыш требовательно, но по-хозяйски закричал. Ясно было без переводчика, что пришла пора перекусить в домашних условиях! Пока ребенок жадно поглощал молоко, соседка принесла от себя скатерть-самобранку с едой не только для молодой соседки, но и для меня. Первым закончил вечернюю трапезу малыш и тут же уснул, его сразу определили на постоянное место жительства в кроватку, опять-таки приготовленную расторопной соседкой. Затем она усадила за стол мамочку. Я же был вынужден отказаться от ужина, так как время уже близилось к полуночи. Я попросил соседку взять временно шефство над молодой матерью, она согласилась. Попрощавшись, я, как ежик, нырнул в полуночный туман и заспешил домой. Затем, еще в течение трех дней навещал мамочку с малышом. Соседка сдержала слово, и ребенок был как куколка – одет, сыт и доволен жизнью. Скоро вернулся из рейса отец и все встало на свои места. Отсюда для себя сделал вывод, что таких первородящих я должен навещать в день выписки вечером. А ведь все могло закончиться трагически.
Так, постепенно обрастая драгоценным опытом работы с детским контингентом, я постепенно становился полноценным врачом. Но бывали случаи, когда больной ребенок оказывался вне районного центра. Тогда я был вынужден текучку оставлять на фельдшера, и ехать на машине, а в распутицу заказывать вертолет через санавиацию и лететь на вызов по воздуху в полном смысле этого слова. Оказывал помощь на месте или забирал больного с собой в отделение. Если тяжелых больных, в условиях отделения я не мог вылечить сам или возникали вопросы по диагнозу и лечению, связывался по телефону с Детской республиканской больницей, второй терапией. Это отделение занималось обслуживанием больных детей республики консультативным способом – по телефону или очно – по вызову в район. Либо лечением наших больных, забирая их «на себя».
Мне трудно передать на бумаге, какую неоценимую услугу оказывали опытные врачи Детской Республиканской Больницы всем детским врачам тридцати пяти районов Якутии. Часто они прилетали и к нам, когда по какой-либо причине ребенка было невозможно переправить в ДРБ. Из хирургов я просто боготворю прекрасного специалиста не только в хирургии, но и в педиатрии Ивана Афанасьевича Полятинского, который не только напрямую помогал мне в работе, но и научил самостоятельно ставить детям всех возрастов венесекции- постановка катетера хирургическим способом в просвет вены. От которых затем я уже самостоятельно начал ставить венозные подключичные катетеры, когда возможности свободного доступа в кровеносное русло по тем или иным причинам были затруднены. В ту пору мы изготовляли их сами из пластиковых оплеток электрических проводов, стерилизовали и эксплуатировали. Проводники изготовляли из рыболовных лесок разного диаметра. О детских наборах фабричного изготовления мы только слышали и мечтали, что когда-нибудь будем работать с ними. С Иваном Афанасьевичем я проработал полтора года в Амге. Выпускник Томского медицинского института, имеющий природный талант детского врача, а в частности детского хирурга, обладал блестящей профессиональной подготовкой, точной, теоретически и практически обоснованной диагностикой, филигранной техникой оперативной хирургии. Ему до сих пор принадлежит рекорд скорости операции аппендэктомии под местной анестезией шестилетнему мальчику – семь минут! Интеллигентный, обладающий невероятным обаянием, жизнерадостностью, трудолюбием, прямотой и честностью – это неполный портрет моего божества. Бескорыстие и неприятие нечестных, корыстолюбивых и завистливых чинуш всех рангов. Он был слишком прямолинеен, что в конце концов сгубило его. Будучи заведующим хирургического отделения ДРБ, он имел неосторожность высказать свое мнение о его человеческих качествах прямо в лицо одному высокопоставленному лицу из администрации республики. Как следствие – снятие с должности по подложным фактам и ссылка в Амгинскую ЦРБ на два года, затем еще и еще. Что ж, такова жизнь и участь людей, поставленных и одаренных богом для благих дел, но грубо и бездушно убранных из жизни каким-то очередным Дантесом. Умер Иван Афанасьевич от инфаркта миокарда в возрасте чуть за пятьдесят лет.
Был еще один детский хирург ДРБ – блистательный специалист от бога, выпускник Хабаровского медицинского института Виктор Феликсович Соболевский. Впоследствии мне довелось много лет стоять с ним за одним операционным столом. Высокоинтеллигентный, контактный, начитанный, невероятно грамотный, цепкий, технически идеально подготовленный (один из немногих хирургов, перед плановыми операциями, даже с не особенно сложными, но требующими филигранной работы инструментами или поиск оптимального варианта хирургического решения лечения, посещавших морг для отработки этапов оперативного лечения на трупном материале). Он внушал такую уверенность в гарантированно позитивном исходе любой операции, так непринужденно, с искоркой работал сам и так же, невольно подчиненная ему подспудно работала вся операционная бригада. Быстрота, точность постановки диагноза, минимальное время принятия решения о хирургическом лечении, невероятно высоко поднимали шансы больного ребенка на благоприятный исход лечебного процесса. И еще одно свойство было присуще только Виктору Феликсовичу – за всю свою врачебную практику я больше не встречал докторов так деликатно, психологически точно выверено, доброжелательно и спокойно разговаривавшего с родителями больных детей. Конфликтных ситуаций или неразрешенных вопросов просто не было. Эта наука называется медицинской этикой и деонтологией – ей он владел в совершенстве.
Практически вся ДРБ как бы стояла за нас, за наши успехи в лечении наших больных, за нашей спиной, нередко разделяя с нами наши ошибки и промахи, которые так естественны и запрограммированы были в тех условиях, в тот момент. Всё было просто и понятно, ведь они этот путь становления через работу на периферии прошли раньше и прекрасно понимали нас. И мне сейчас кажется, что самой большой ошибкой современной медицины, ее реорганизации является ликвидация этого этапа обязательной трёхлетней отработки диплома на периферии как ключевого звена в цепи профессиональной подготовки каждого врача. Ведь самостоятельность работы в одиночку на периферии воспитала в нас умение мыслить, не только в медицине, мужество и твёрдость в принятии иногда очень трудных решений, от которых зависела человеческая жизнь! Там, в райбольницах, в кабинах вертолетов и санитарных машин, у постели больного один на один с собою мы становились людьми, способными решать подчас неразрешимые на первый взгляд проблемы, становились врачами, личностями, иногда легендами при жизни. И это в возрасте двадцати двух- двадцати четырёх лет – взрослели мы рано. Ведь это мы и есть прообраз врача общей практики или семейного врача.
САШКА
Амга (1974)
А жизнь, между тем, продолжалась! Во время первого обхода в отделении я обратил внимание на одного ребенка, состояние которого расценивалось на момент осмотра как стабильно тяжелое с хвостом различных диагнозов, большинство из которых стояло под вопросом. Ребенку был один год девять месяцев. Исхудавшее, изможденное борьбой за жизнь тельце. Запавшие, малоподвижные, как бы потерявшие интерес к окружающему миру со страдальческим выражением, большие глаза. Бросающееся в глаза при осмотре отставание в физическом и психомоторном развитии, выраженные признаки мышечной гипотонии, бледность видимых слизистых и кожных покровов, не полностью закрытый большой родничок, рахитические изменения костной системы, крайнее истощение и малокровие, скорее всего, обуславливали тяжесть состояния. Но какова причина, какое заболевание могло довести ребенка до крайности? В этом надо было еще скрупулезно разобраться, тем более, я заметил, что за ребенком ухаживает молодая девушка, вернее, девочка, лет четырнадцати- пятнадцати. Почему? Сразу задавать вопросы по этому поводу я посчитал неудобным, да и самостоятельный обход проводился мною впервые в жизни и сразу сообразить и сопоставить это просто не мог, так как опыта работы педиатром у меня не было. После обхода я взял историю болезни ребенка, начатую еще моим предшественником, уже успевшим уехать на Большую Землю (так среди нас, северян, назывались районы нашей страны, находящиеся за пределами Якутии к западу). Из анамнеза я узнал, что мальчик из большой, многодетной семьи. Причем матери сорок семь лет, отцу –пятьдесят пять. Интересно, что заставило столь возрастных родителей решиться на рождение еще одного ребенка? Далее узнаю, что ребенок родился семимесячным, с весом менее двух кг, что по меркам того времени считалось глубокой недоношенностью, к тому же молока у матери не было, и с рождения малыш шел на искусственном вскармливании. Исходя из этого, можно было предположить наличие у ребенка иммунодефицита, что объясняло бы почти постоянное пребывание в отделении по поводу то простудных заболеваний, то связанных с нарушением функции желудочно-кишечного тракта, имеющих, судя по записям в истории болезни и амбулаторной карте, рецидивирующий характер. Ребёнок часто консультировался по телефону и очно в детском отделении Центральной Районной Больницы с врачами Детской Республиканской Больницы. И каждый раз либо назначалась, либо проводилась коррекция лечения. И почти постоянное наличие в плане лечения антибиотиков (а как же иначе! Соблюдение протокола ведения лечения требовалось неукоснительно). В истории также указывалось, что уход за ребенком в отделении часто осуществлялся его старшими сестрами, так как присутствие матери в семье было тоже необходимо. Этим же объяснялось то, что ребенок ни разу не проходил лечения в условиях ДРБ Якутска. В больницу не принимали ребенка без матери, а мать на неопределенное время не могла покинуть семью. Звали ребенка Сашей, фамилия Петров (по понятным причинам имя и фамилия изменены). Чуть позже от своих медицинских сестер отделения я узнал трагичную историю появления на свет Саши. Не рассказать ее вам я не могу.
Саша Петров
Семья Петровых была многодетной – девять детей. Один из старших сыновей – Саша – рано повзрослел, ведь родителям надо было помогать содержать семью, ухаживать и присматривать за младшими. Рос крепким не по годам пареньком. Работящим, когда нужна была помощь и когда трудился на работе. Веселым, находчивым, общительным и очень заботливым, когда надо было заниматься младшими братьями и сестрами. Шло время, Саша взрослел, после окончания школы выучился на водителя. Когда призвали в Советскую Армию, служить выпало в Забайкалье водителем бензовоза автомобильной роты. Служилось Саше и тяжело и легко одновременно. Тяжело – так на то и армия, дисциплина, новый коллектив, жизнь по Уставу. Легко – работа-то привычная: водитель – он и в армии водитель, правда, груз за спиной не совсем обычный – бензин, особая статья техники безопасности. В коллективе к Саше относились хорошо – выходец из многодетной семьи всегда уживчив среди армейских сослуживцев. Воспитание в семье, где дружба, взаимовыручка, способность защитить слабого, постоять за себя перед более старшим и сильным, и в то же время способность быть душой коллектива, заводилой и весельчаком – отличительная черта таких людей. Вот только часто вспоминал дом, родные места, и, конечно, всю свою родную, большую семью. И тогда лицо его становилось задумчивым, взгляд – мечтательным и мягким. В такие минуты хотелось стать волшебником и хоть на минуту оказаться в родном доме, среди своих близких. Постепенно привыкая к тяготам армейской жизни, Саша втягивался в рабочий ритм автороты – уход за собственной машиной, которая у него была отлажена, блестела чистотой (если можно выразиться так о бензовозе) и работала, как часы. Часто помогал товарищам, особенно новичкам, копался в моторах машин, помогая их водителям приобретать бесценный опыт и профессионализм, за что заслужил особое уважение и настоящую мужскую дружбу людей, творящих одно большое дело. Трудные и тяжелые рейсы в любое время дня и ночи, в любую погоду по тем маршрутам, которые были обозначены в сухих строчках боевых приказов. Так и протекали армейские будни, когда один июньский день, в прямом смысле этого слова взорвал все.
А было это так. Знойным июньским днем, когда жара в Забайкалье переваливает отметку +30 и все вокруг превращается в ад на земле, по пыльной степной дороге тянулась колонна армейских бензовозов, приближающихся к очередному пункту, где можно было, слив содержимое цистерн в баки бензохранилищ, наконец-то спрятаться в спасительную тень, потихоньку прийти в себя, а уже вечером окончательно определиться на этой земле после дневного ада и продолжать жить обычной армейской жизнью. В этот момент по колонне от командира прокатился приказ остановиться и ждать дальнейших приказаний, хотя до конечного пункта оставалось не так уж и далеко, может, полтора, может, два километра. Машины встали. Из кабин буквально выползали водители и стекались к небольшому, но дающему какую-то видимость тени пригорку, где расположился командир колонны. Собравшиеся водители расположились на казавшейся колючей щетиной гигантской щетки траве, выслушав командира, потянулись за табаком. В этот момент раскаленный воздух буквально разорвал безумный крик: «Пожар!». В один момент все оказались на ногах и увидели страшную картину: один из бензовозов – то ли пятый, то ли шестой от головы колонны – был окутан дымом, который в безветрие вертикально уходил к солнцу, за сиянием которого не видно было огня, охватившего машину. Но то, что увидели в следующий миг, оцепеневшие водители, заставило превратиться всех их в статуи. К горящей машине изо всех сил бежал один из них. В головах оцепеневших людей молнией мелькнула одна мысль: «Он хочет отогнать горящую машину в степь! Иначе от колонны, да и их самих не останется ничего!!!». Одного из них, бежавшего к машине, звали Александр Петров. Заскочив в кабину, он запустил двигатель и, резко вывернув руль бензовоза в сторону, погнал машину в степь, подальше от колонны. Далеко отъехать не удалось, но уже на границе безопасного расстояния от колонны бензовоз оглушительно взорвался. Взорвался вместе с ним и Саша. Но ни одна машина колонны не пострадала. Вот так Саша Петров ушел в бессмертие. Потом были статьи в газетах, журналах. Все были поражены и восхищены мужеством и поистине героическим подвигом простого якутского паренька из далекого села Амга. Подвиг Саши Родиной отмечен орденом Красной Звезды посмертно.
О том, что творилось на Родине Героя, в его семье, я могу только представить. Но родители Саши приняли решение – в память о Герое и сыне Саше у них должен родиться новый сын, новый Саша, что и произошло в 1972 году. Вот такова трагическая предыстория появления Саши-младшего на свет и моего с ним знакомства.
Сашка. Амга (1974)
Конечно, излечение моего маленького пациента целиком теперь зависело от меня как лечащего доктора, как человека, на которого в силу сложившейся ситуации возложена нелегкая задача. Мне предстояло выяснить и определить где, на каком этапе и как произошел надлом в этом маленьком организме, повлекший за собой, как снежный ком, несущийся с горы, невероятный комплекс осложнений, ставящий под большой вопрос дальнейшую жизнь самого Саши.
Обложившись всеми имеющимися медицинскими документами – историями болезни, амбулаторной картой, различными выписками консультаций узких специалистов, рентгеновскими снимками и их описаниями, солидной пачкой лабораторно-клинических обследований, я все свободное время, в том числе и дома, стал кропотливо их изучать. Через какое-то время появились и первые результаты этих исследований и выводы. Естественно, что на первом месте был сам фон, как и в предшествующем рождению периоде развития организма ребенка, так и после его рождения. Возраст родителей, их физическое и психологическое состояние, влияние общей наследственности, течение беременности и родов принесли первые отрицательные и грозные результаты. Недоношенность, нарушения развития плода в уже немолодом и, по сути, уже почти исчерпавшем свои природные детородные ресурсы организма матери. Но чудо все-таки произошло – Саша появился на свет и заявил свои права на жизнь! Но последствия того, о чем я рассказал выше, проявились уже с момента появления его на свет – недоношенность, внутриутробная гипотрофия (снижение веса), анемия и самое главное, практически полное отсутствие иммунитета (ведь с рождения искусственное вскармливание, а та помощь организму ребенка и иммунная защита, может быть осуществлена только с молоком матери), далее присоединился рахит как неотъемлемый спутник всего вышеперечисленного и пошло, и пошло, действительно, как снежный ком. Но есть еще статистика, которая говорит о том, что именно таких детей рождается немало, особенно в отдаленных от медицинского контроля местах и даже среди местного населения это считается нормой. И эти дети неплохо выживают, обладая каким-то присущим только им механизмам выживания, а после года уже становятся полноценными детьми с достаточно оптимистичными показателями общего состояния организма. Далее потихоньку выравниваясь по всем параметрам психофизического и умственного развития, заканчивают школы, институты, аспирантуры, а особо настойчивые становятся профессорами, академиками и т.д. Если не верите мне, можете поговорить с людьми, покорившими такие высоты, и вы будете удивлены, когда они, посмеиваясь, признаются вам, что в свое время на них ставили крест, так как рождались недоношенными разных степеней. Решающим фактором в такой ситуации становится уход за малышом, степень материнской любви, которая, как известно, горы сворачивает, а вырастить какого-то академика – это проза жизни. Вот на что большие надежды возлагал и я, тем более что и медики, принимавшие активное участие в попытках излечения ребенка, не стояли вокруг, сложа руки. И наш малыш потихоньку карабкался, цепляясь за жизнь, прошел более-менее нормально рубеж одного года жизни, когда все уже должно нормализоваться и идти по накатанному пути.
И вот ему один год девять месяцев. Что же теперь держит его на месте? Когда уже относительно активизировалась система жизнеобеспечения организма? Причину, как я ее понимаю, надо искать в методиках лечения отдельно взятых заболеваний, ведь каждая индивидуально назначенная терапия имеет как положительный результат – больной жив, так и отрицательный: плохо видимый или невидимый от набора, свойств медикаментов и их отрицательных воздействий на отдельные органы, как, например, нагрузка на печень и почки (почти все лекарства выводятся печенью и почками). А на сердце, легкие, головной мозг? А действие антибиотиков на кишечник, который является, по сути, основной фабрикой иммунитета в организме? А действие на кроветворные органы – не зря же у мальчика гемоглобин еле на минимальных цифрах держится? А в каком состоянии нормальная микрофлора кишечника при воздействии на нее антибиотиков, а флора конкурирующая? Не подняла ли она головы, увидев в каком состоянии нормальная? А стимуляция грибковой флоры? Уж не здесь ли секрет такого состояния Саши? И этих «минных полей» в организме масса. Когда, где и как сработает очередное поле? Вот это мне и предстояло изучить и найти хорошего сапера, чтобы покончить с этим безобразием. А пока в первый же день я отменил все антибиотики, назначил биопрепараты и антигрибковую терапию, назначил свежие анализы.
Потихоньку тянулось время, шли дни за днями. Состояние ребенка в течение месяца, затем двух, практически оставалось прежним. И вот пришло время, когда свое веское слово должен сказать Его Величество Случай, который должен расставить все по своим местам. И этот день наступил! Прихожу раз утром на работу в отделение, а мне навстречу в коридоре взволнованная дежурная медсестра: «Смотрите, доктор, что утром обнаружили, когда Саша Петров по малому сходил в горшочек!» – и показывает мне этот горшок. На дне его лежали как бы вылепленные из пластилина правильной овальной, но сдавленных с двух сторон в виде двояковогнутой линзы, формы, диаметром до половины сантиметра образования желто-серого цвета. Между ними такого же цвета образования в виде нитей диаметром до одного мм и длиной до трёх- пяти см – всего около десяти штук. Я выложил их на чашку Петри и стал рассматривать. При нажатии на них шпателем определялась тугоэластичная консистенция, но они были не ломкие, хотя средней пластичности. Разгадка пришла в голову сразу – грибки! Да не простые, а сформировавшиеся в виде нитевидно- клубочковых разрастаний и округлых образований гигантские колонии с локализацией в мочевом пузыре. Для подтверждения диагноза «Грибковое поражение организма – Кандидоз» необходимо было произвести лабораторные исследования и я отправил необычный материал по назначению. Получалось, что я был на верном пути, назначенное лечение попало в точку, хотя не самое сильное, постепенно стало давать результаты – организм начал санироваться, то есть выводить грибки. Путей вывода было несколько, но самые крупные колонии выходили через желудочно-кишечный тракт и мочевыводящие пути. Туда же попадали из кровеносной и лимфатической системы, возможно, предварительно скапливаясь и спрессовываясь в такие вот макрообразования. Лаборатория подтвердила наличие грибков. Клиника говорила о достаточно серьезном кандидозе и, в то же время, отсюда напрашивался еще один вывод – о такой же серьезной несостоятельности иммунной системы. Теперь уже становилось ясным – без хорошего восстановления иммунитета положительного результата лечения ожидать сложно. Снова пришла пора пораскинуть мозгами. Спустя некоторое время вспомнил, что в институтских клиниках, чаще в хирургических отделениях, встречались больные, которые на фоне основного заболевания, сопровождающегося гнойным процессом и сниженным иммунитетом, давали осложнения в виде сепсиса различной степени тяжести. Одним из элементов комплексного лечения сепсиса была стимуляция иммунитета путем переливания донорской свежезабранной одногруппной крови микродозами до достижения клинического положительного эффекта. Меня эта методика привлекала больше всего, ведь только этим способом я мог спасти ребенка, так как на одну противогрибковую терапию надежды мало по причине отсутствия препаратов этого ряда в общей лечебной сети, куда планово они не поступали из-за малого количества больных этой патологией, а индивидуальные заказы на них просто откладывались в «долгий ящик», а устно сразу же работниками бухгалтерии давался один ответ: «Очень дорого стоят. Сейчас денег нет. Когда будут свободные финансы, тогда возьмем!». Чаще всего свободных финансов так и не было или появлялись, когда нужда в этих медикаментах по тем или иным причинам отпадала. Примерно такая же ситуация была и с препаратами крови. Почти вся кровь со станции переливания уходила в хирургию, роддома, терапевтические отделения. Отказы в поставках крови в детские отделения были просты, ведь ребенку требовалась доза до пятидесяти миллилитров, а поставки крови шли только во флаконах по четыреста пятьдесят. Возникал вопрос – а куда девать остатки? На этом тема закрывалась. Прямое переливание тоже имело свои недостатки – необходимый список лабораторного обследования донора и реципиента был подчас реально не выполним по разным причинам. Например, реакция Вассермана в те времена делалась методом «сухой капли» и только в лаборатории Республиканской станции переливания крови Якутска. Очереди неимоверные – анализы-то делались со всей республики, и когда дойдет очередь до тебя, не известно никому. Какие только варианты не рождались в моей голове, но… Решение пришло в один из моментов попытки найти его в одну из ночей, когда я пришел передохнуть после приема экстренного пациента в отделении. Донором моего Саши мог стать я сам. У меня первая группа, у Саши третья. В то время официально было разрешено переливать первую группу крови в остальные – вторую, третью, четвертую, но ни в коем случае наоборот. То есть я был универсальным донором. Я, в дополнение ко всему, был постоянным донором и регулярно сдавал анализы, в том числе и реакцию Вассермана. Будучи пациентом стационара, Саша тоже имел результаты этого анализа. При таком раскладе мне оставалось только получить согласие Сашиных родителей на переливание. Все, вопрос решен! Утром я пригласил его родителей к себе на беседу, чтобы объяснить ситуацию, рассказать о цели данной процедуры, возможных осложнениях, ожидаемых результатах, а также получить их письменное согласие. Быстро окончил бумажные дела и сел за составление плана лечения. Решил начать с дозы биологической пробы –два с половиной мл. Наблюдение после переливания крови в течение трех суток, далее по семь с половиной мл струйно, внутривенно, через два дня еще три раза. Отследить клинико-лабораторные данные. Закончить гемотрансфузии по достижении гемоглобина сто двадцать грамм на литр. И вот наступил день «Ч». Процедуру решили проводить с утра, чтобы иметь возможность наблюдения ребенка врачом в течение дня. Волнение у меня перед первой процедурой, конечно же, было, но не за себя (сдать два с половиной мл крови для меня было ординарной процедурой), а за Сашу – как он примет мою кровь? Как-то отошло в сторону, что я самостоятельно, впервые в жизни в роли врача провожу серьезную процедуру. Будут ли еще какие-то сюрпризы, к которым мы заранее приготовились и распределили роли на случай купирования осложнения? Были проведены обязательные пробы на совместимости при проведении гемотрансфузии. Да простит меня читатель за подробность описания подготовки и проведения процедуры. Надеюсь, что кроме не медиков, могут быть и профессионалы гемотрансфузий, которые будут этот абзац читать с особой придирчивостью! Интересно ведь, как этот школяр умудрился взять на свои плечи ответственность за исход гемотрансфузии и правильно ли провел ее? Саму процедуру проводили две самые опытные медсестры отделения, еще столько же ассистировали им. С целью профилактики осложнений внутривенно была сделана соответствующая медикаментозная подготовка. К общей радости мы уложились в двадцатиминутный отрезок времени. Осложнений не было. Контрольные анализы также были без выраженной динамики в ту или иную сторону. Внешний вид больного также практически не изменился. Все-таки одно было ясно, и меня это воодушевило – моя кровь подходит Саше и мы, наконец, можем начать реальное его лечение. Снова потихоньку потянулось время, но в отличие от предыдущих дней на работу стал прибегать на тридцать- сорок минут раньше и сразу в палату к Саше – положительный эффект лечения можно было наблюдать прямо по часам! За какие-то три недели Сашу было не узнать – изменился не только внешний вид ребенка, но и появились признаки живого интереса к жизни, ожившие глазки источали любопытство, желание принимать участие в событиях окружающего мира. Появился и стал быстро восстанавливаться аппетит. В общем, ребенок медленно, но все уверенней и уверенней стал отходить от той опасной черты, на которой столько времени балансировал между жизнью и смертью. А описать радость родителей и всех членов этой многочисленной, но очень дружной семьи у меня просто не хватает слов. Да и весь коллектив отделения как бы воспрянул от того, что они сделали своими руками, своим отношением к маленьким пациентам, ведь возвращение в жизнь тяжело больного ребенка – это даже подвигом не назовешь, это верх сопереживания и нечеловеческой самоотдачи, неимоверного труда честного и благородного. И какой ценой! Но мы ведь это сделали, мы победили! И позднее, когда Саша выписывался из отделения, практически на своих ногах, провожать счастливое семейство собрался не только коллектив нашего отделения, но пожелали присутствовать при этом и главный врач больницы, и все те, кто хоть как-то был причастен к этой победе, и знал трагедию и счастливое настоящее этой семьи Петровых.
Был еще один человек, который благодаря Саше стал моим близким другом на долгие годы. Имя этого человека Михаил Михайлович Иванов. В те годы он работал фельдшером-лаборантом ЦРБ и в то же время был секретарем комсомольской организации нашей больницы, а я был тогда еще комсомольцем. Меня подкупала в нем преданность медицине и огромное желание посвятить ей всю свою долгую жизнь. Позже, окончив медицинский факультет Якутского государственного университета, он пожелал работать в педиатрии, тем более, что, будучи еще студентом, он подрабатывал в отделении анестезиологии-реаниматологии Детской республиканкой больницы Якутска, открывшееся впервые в истории якутской медицины в мае 1976 года, медбратом- анестезистом. После получения диплома врача прошел циклы подготовки по нашей специальности в педиатрии и мы снова стали работать вместе, а наша дружба продолжается и сейчас. А тогда, в Амгинской ЦРБ, в лице Миши Иванова я нашел верного друга и товарища. Из всего коллектива лаборатории только он приходил мне на помощь, когда надо было сделать срочные анализы поступивших тяжело больных детей, не считаясь ни с личным временем, ни со временем суток. В то время ночных дежурных лаборантов не было, их надо было приглашать из дома. В такие ситуации я попадал часто, а моим «спасителем» стал мой комсомольский секретарь, никогда не унывающий весельчак, душа любого коллектива, баянист, плясун, певец и просто замечательный человек. Вот эти бессонные ночи у постели больного ребенка привели его к мысли стать детским врачом. И свою мечту он блестяще осуществил.
Да, Саша Петров стал моим первым тяжелым пациентом, которого мне удалось вернуть к жизни, почувствовать свою значимость в общем коллективе больницы и, самое главное, завоевать доверие своего отделения. Почувствовал, что иду по верному пути, ведь только один такой больной щедро одарил меня солидной порцией опыта практической работы. А сколько таких больных ждет меня впереди? Да, Саше Петрову повезло, он с нашей помощью сумел выйти победителем в этой нестандартной ситуации, но ведь всех больных вылечить невозможно.
ЯКУТИЯ
Амга. Размышления (1974-1976)
Работа привлекала меня ни с чем не сравнимой степенью ответственности за взятие на себя обязательства в борьбе за жизнь человека (по-видимому, до того спящий во мне образ реаниматолога наконец проснулся и заявил о себе в полную силу). Ключевым словом все равно оставалась борьба и стремление к ней, но всегда с победой! По прошествии многих лет, уже на исходе медицинской практики, один из моих молодых коллег сказал, что лично его в реаниматологии привлекает фактор адреналина, естественно, на первом месте, и, естественно, в комплексе с другими факторами уже меркантильного свойства. По первой части я с ним согласен полностью, хотя осознаю это только через много лет. Второе меня мало волновало. Согласно данным британских ученых, опубликованных в Советском Союзе в 1985 году детский реаниматолог подвержен вредному влиянию психических расстройств, попыткам уйти от себя, вплоть до суицида, а средняя продолжительность его жизни прогнозировалась ими в возрастном диапазоне сорок два- сорок шесть лет. Но ведь мы-то живы! В тоже время американские и немецкие исследователи утверждают, что профессия анестезиолога-реаниматолога, разумеется, квалифицированного, в наше время является самой дефицитной, гуманной, высокооплачиваемой и ответственной, при этом требующей длительной теоретической и практической подготовки в течение тринадцати- пятнадцати лет. На мой взгляд, самое первое и самое достоверное мнение на этот счет высказал наш патриарх этой области медицины Анатолий Петрович Зильбер еще в 1960-1970-х годах, когда этих специалистов, вернее, обреченных на эту работу, направляли самостоятельно трудиться сразу после окончания института. Скорее всего, их вредные привычки и даже суициды имели одну причину – профессиональную неграмотность, причем искусственно инициируемую. На памяти не один случай, когда на такого «цыпленка» навешивали все возможные и невозможные обязанности по анестезиологии-реаниматологии, как специалиста по лечению всех критических состояний.
В природе существует ряд заболеваний, запрограммированных на летальный исход. Это, как правило, наследственные заболевания – врожденные пороки развития, неблагоприятный общий фон заболеваний (например, иммунодефицит), но с наложением различных факторов, утяжеляющих общее течение заболевания, и, в конечном итоге, приводящих к нежелательному исходу. Например, позднее обращение, когда болезнь уже привела к необратимым изменениям отдельных органов, определяющих основной статус организма. И вот в такой ситуации, как бы ты ни бился, ни старался восстановить этот статус, исход бывает предрешен. И тут мы сталкиваемся с тем, чему не учат нигде и никак. Речь идет о том, как правильно вести разговор с родителями умершего ребенка, вернее, как, максимально не травмируя психологически себя и родителей, сообщить им о том, что их малыша не стало. Реакции на это сообщение бывают очень разные, в зависимости от того, как поведет себя врач и какими словами оно будет озвучено. И у каждого доктора есть свои личные наработки этой крайне неприятной процедуры на основе только собственного горького опыта. Исходы такого рода диалогов бывают непредсказуемыми, но предсказуем один из решающих факторов – прав всегда не врач. В этих случаях презумпции невиновности для медработника не существует. Зная этот фактор, доктор готовится на этот очень важный для двух сторон разговор, оттягивая момент начала. Непредсказуема линия поведения родителей, особенно если очных встреч до этого не было – это в случаях кратковременного пребывания ребенка в лечебном учреждении, то есть экстренное поступление и сразу неблагоприятный исход. И реакция здесь может быть либо агрессивной («Он не должен был умереть! Это Вы его убили!»); крайне агрессивной, когда имеют место быть оскорбления, угрозы, рукоприкладство; оглушенной, когда родители еще не до конца уяснили смысл происшедшего, а когда оглушение проходит, возможны приступы истерии, подъем артериального давления до кризового состояния (один раз мне пришлось вызывать «Скорую помощь» на гипертонический криз у матери), обмороки; последний вид реакции, как бы я ее назвал, условно адекватная, когда диалог хоть и напряжен, но обе стороны сохраняют относительное спокойствие, когда врач может изложить свое видение ситуации, причины, приведшие к нежелательному исходу, перечень лечебных мероприятий, проведённых за время нахождения больного в данном учреждении, предполагаемый диагноз, если доктор уверен в нем. Далее следуют вопросы родителей, на которые следует отвечать четко, ровным голосом и только на поставленный вопрос, излагая только необходимые достоверные, подтвержденные фактами данные, избегать излишней перегруженности медицинской терминологией, которые могут быть непонятны или не так поняты и неверно истолкованы вопрошающей стороной, что создает дополнительные трудности в ведении диалога. Во время разговора доктор должен быть предельно вежливым, в меру предупредительным и, исходя из личного опыта и опыта коллег, все-таки стараться избегать много- и пустословия, внимательно следить за своей речью, поскольку непродуманное, иногда невпопад сказанное слово может быть истолковано неверно, а порой просто привести к конфликту.
Во всех учебных медицинских заведениях читается цикл лекций по медицинской этике и деонтологии. Но ведь весь материал этих лекций имеет теоретический, чаще всего рекомендательный характер, а вот практическое решение их возможно только при наличии реального рабочего процесса. Честно говоря, поднятая тема лично для меня имеет особое значение. Даже упоминание о ней вызывает у меня непроизвольно симптом «мурашек по спине».
Детская республиканская больница
(1976-2006)
Моя трудовая деятельность после Амгинского периода продолжилась в стенах Детской республиканской больницы города Якутска во вновь впервые в истории якутской медицины открываемом отделении анестезиологии-реанимации на шесть коек. Я попал в это отделение приказом министра здравоохранения ЯАССР. Предшествовал этому переводу жесткий заочный отбор претендентов на вакансию первого врачебного состава детской реанимации. Поводом послужило то, что работая в детском отделении Амгинской ЦРБ, я овладел комплексом методов интенсивной терапии и реанимации в педиатрии, а также техникой формирования временного сосудистого доступа (венесекции и катетеризация центральных вен) при проведении лечебных мероприятий у тяжелых больных. Заведовал отделением Анатолий Николаевич Иванов, выпускник Иркутского медицинского института, врач с широким профессиональным кругозором, светлой и умной головой, огромным опытом работы в педиатрической анестезиологии и реаниматологии, талантливый педагог и организатор, принципиальный, умеющий отстаивать свою позицию до конца в любой рабочей ситуации. Настоящий интеллигент, обладающий обширными знаниями, касающимися не только медицины. К тому же высококлассный специалист, владеющий практически всем арсеналом методов реанимации и анестезиологии, существующими в то время. Второй врач, выпускница Медицинского факультета ЯГУ Татьяна Петровна Шишкина– точная копия Анатолия Николаевича. Они были в течение девяти лет первыми и единственными детскими врачами анестезиологами-реаниматоло¬гами, обслуживающими все детское население огромной Якутской республики (по территории – это пять Франций). Жителей же на этой гигантской территории было, по данным переписи населения тех лет, один миллион триста тысяч человек. Районы обслуживались по линии санитарной авиации. Учитывая дальность расстояний вызова, обслуживались, в основном, самолетами спецназначения и пассажирскими рейсами. Вертолетами, если не было оборудованной авиаплощадки со взлетно-посадочной полосой и в период распутицы. Один миллион триста тысяч населения и обслуживали их детей два физических лица, два человека в течение девяти лет! Мне кажется, что из этих девяти лет как минимум семь лет они прожили при хирургическом отделении Детской республиканской больницы города Якутска. Это были два Великих человека, отдававших себя без остатка служению Педиатрии. В то же время, как бы не замечаемых чиновниками от здравоохранения – имея семьи, они долгое время не имели нормального жилья для проживания, в связи с чем в 1978 году Татьяна Петровна Шишкина покинула пределы Якутии и до семидесяти пяти лет работала заведующей детским отделением реанимации и анестезиологии Республиканской детской больницы города Майкопа Республики Адыгеи. Анатолий Николаевич продолжал трудиться в педиатрии до конца своих дней. Умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти лет. Светлая память ему!
После выхода в мае 1976 года приказа минздрава Якутии об организации и открытии детского отделения анестезиологии и реаниматологии при ДРБ появился третий врач команды – выпускник Ленинградского Педиатрического института Юлий Михайлович Тарасов, отработавший диплом педиатром ДРБ, но всегда увлекавшийся лечением самых тяжелых больных республиканского педиатрического отделения, что в результате привело его в это новое, но так необходимое больным детям республики отделение.
Четвертым доктором коллектива стал я, Реонолий Анатольевич Журавлев, и проработал в этой больнице ровно тридцать лет.
В августе нас стало уже семеро.
Брат
Не могу не похвалиться, что моим первым, практически, наставником стал старший медбрат отделения Иван Анатольевич Журавлев. После окончания Якутского медицинского училища в 1975 году он был распределен в ДРБ медбратом-анестезистом. До этого уже два года проработал санитаром оперблока хирургического отделения ДРБ. Иван с детства был увлечен техникой, а в медицине столкнулся с электроникой, прекрасно освоился в этом, тогда новом в медицинской практике – аппаратно-техническом оснащении операций, а затем и отделения анестезиологии и реанимации, куда был приглашен на должность старшего медбрата отделения. Надо открыть один маленький секрет – Иван Анатольевич был моим младшим братом. Медициной увлекся, когда я после окончания третьего курса проходил в Якутске сестринскую практику, потихоньку стал приглашать его с собой на ночные дежурства. Как результат – осенью он поступил на фельдшерское отделение Якутского Медицинского Училища. В отделении он быстро посвятил меня во все тонкости работы, а когда потребуется, то ремонтировал нашу наркозно-дыхательную аппаратуру. Вместе мы проработали два года. Надо признаться, что в дальнейшем не встречал, где бы я не работал, лучшего старшего медбрата или медсестру отделения, которые могли бы составить конкуренцию моему младшему брату. Умный, умеющий, знающий, тонкий психолог, настоящий руководитель своего братско-сестринского коллектива. В меру мягкий, дружелюбный, но в то же время требовательный, он пользовался огромным авторитетом как у врачей, так и у своих подчиненных. К тому же он обладал еще и даром педагога. Для него практически не было темных пятен в нашей профессии. В дальнейшем он поступил на лечебный факультет Винницкого медицинского института, который окончил в 1984 году, и распределился в Якутск. Был направлен в палату интенсивной терапии Медико- санитарной части Якутского филиала Академии наук в СССР в Якутске. Через год работы впервые в республике внедрил в деятельность палаты ведение пациентов с помощью ЭВМ «Искра», самостоятельно разработав программу, по существу, положив начало компьютерному обеспечению в лечебном процессе. А анестезиология-реаниматология все равно где-то внутри, но звала к себе! Далее он работал в родильном доме анестезиологом-реаниматологом. Затем перешел в Республиканский центр термической травмы на эту же должность, а спустя три года создал и возглавил отделение анестезиологии и реанимации, которым руководил в течение пятнадцать лет. Умер в августе 2020 года в возрасте шестидесяти шести лет от заболевания сердца. Память о нем, как о враче, наставнике и учителе навсегда останется в сердцах медиков Якутии.
Будни
Возвращаясь к теме этики и деонтологии в медицине, должен заметить, что до появления отделений анестезиологии-реанимации больные умирали в своих профильных отделениях и об их смерти родителям сообщали лечащие врачи. C открытием отделений реанимации все тяжелые больные перемещались туда из профильных отделений. В случае их смерти факт летального исхода должен быть озвучен родителям уже либо дежурным врачом, либо заведующим отделением. Таким образом, доктора профильных отделений от этой тяжкой обязанности автоматически освобождались, на мой взгляд, на 80-90%, иногда и больше. А эта тяжкая, в полном смысле этого слова, обязанность ложилась на наши плечи. И это тоже отпечаталось на наших, еще мало сталкивавшихся с этой ситуацией сердцах, иногда долго не заживающими невидимыми ранами. Вот эта неопытность в сочетании с незнанием того, о чем я попытался рассказать вам несколько выше, стала не часто, но очень болезненно приводить к конфликтным ситуациям с родителями, порой доводящим до бесед со следователями прокуратуры, куда уходили жалобы все тех же родителей, которым ты не смог грамотно обосновать ответ на вопрос: «Так отчего же умер мой ребенок?». Особенно тяжелым в этом отношении был первый год работы отделения. Ведь к нам стекались самые тяжелые, иногда просто безнадежные больные дети, когда на местах было сделано все, чтобы спасти маленького пациента, но судьба решала иначе. И вот они уже у нас. Работали так, что иногда теряли счет дням, неделям, месяцам. Вспоминается одна из зим, когда по причинам, не зависящим от нас, мы с Анатолием Николаевичем на две недели остались в отделении вдвоем. Так вот, одному справиться с потоком плановой в хирургии и экстренной помощью во всех отделениях больницы просто физически невозможно. Покувыркавшись всего два дня в режиме «по одному», мы приняли решение не уходить из больницы! Спали по очереди в санитарской. Один работал, пока хватало двух рук, но когда и их не хватало, будил напарника и работали вдвоем. Потом один уходил прийти в себя в коротком сне. И так две недели. Недостаток опыта компенсировался огромным желанием помочь, чем только можно и чем не можно решить дилемму «быть или не быть?» в пользу первой ее части. Часами копались в литературе последних лет, иногда архивах (так была найдена методика обогащения крови кислородом с помощью перекиси водорода – из опыта работы госпиталей военного времени), созванивались с коллегами ведущих лечебных детских центров СССР, вызывали консультантов «на себя», переправляли пациентовдля проведения лечения на более высоком профессиональном уровне – чаще всего в город Москву. Ездили учиться на курсах повышения квалификации. В итоге все это вместе взятое дало положительный результат. Но это на второй- третий год существования отделения, а первый год… Вспомнить страшно. Особенно эти трагические встречи с родителями, иногда две- три за дежурство. Казалось, что нервы не выдержат, ведь они, к сожалению, не из железа. Но так уж устроен человек, а врач, особенно детский, похоже, скроен по другой схеме. Количество эти бесед к концу первого года стало понемногу уменьшаться, эксцессы при этом имели единичный характер. Опыт накапливался с каждой беседой, интуиция, помноженная на этот самый опыт, подсказывала правильную тактику ведения разговора. Деликатность, сочувствие, аргументированность фактов, владение ситуацией, психологически выверенное поведение и полный отказ от тактики оправдательного тона стали гарантией бесконфликтных диалогов. Вот так, без отрыва от основной работы мы становились полноценными специалистами своего дела. Но память о прошлом до сих пор лежит где-то в глубине души, ни сколько не старея, не исчезая, не теряя эмоционального напряжения и окраски, даже в мельчайших деталях и подробностях. Да, действительно, сейчас это далекое прошлое, но сорок один год, отданный медицине, занявший, можно сказать, всю твою сознательную жизнь и вошедший в твою плоть и кровь. Но это уже другая история, не менее интересная, изобилующая сплетением судеб пациентов, когда трагичная, когда со счастливым исходом – их больше, и те условия, и ситуации, с которыми приходилось сталкиваться, допустим, во время командировок по санавиации. БАМ строился с 1974 по 1984 годы, и никто никогда и нигде не обмолвился хотя бы словом о том, что все эти годы врачи нашего отделения по несколько раз в неделю вылетали в Нерюнгринскую ЦРБ для оказания помощи детям. Причина проста – штатных детских анестезиологов-реаниматологов в ЦРБ не было как не предусмотренных штатным расписанием. Интересно, но факт остается фактом. Даже важные социально-политические события не могли нарушить наш рабочий ритм. Так, 19 августа 1991 года я оказался в заполярном поселке алмазников Удачном Мирнинского района Якутии. Удалял из левого легкого у ребенка двух лет яблочное семечко. В Удачный (восемьсот км от Якутска) меня доставили экстренно по санавиации. После удаления инородного тела легкого, которое заняло тридцать пять минут времени, мне главный врач больницы сказал, что возвращаться я должен пассажирским рейсом, который неизвестно когда будет, в связи с ЧП в стране. Так я добирался домой почти двое суток. Да, действительно, это другая история, связанная с обслуживанием вызовов по санавиации в течение двадцати пяти лет (потом ее переименовали в медицину катастроф и превратили в простых транспортировщиков больных из районов республики в профильные больницы Якутска). Но мне кажется, а, может, и нет – если бы врачам той санавиации засчитывался километраж каждого вылета, то я, без сомнения, тоже с гордостью мог носить значок бортврача-миллионера. Увы, такого значка в природе не существует, а хотелось бы!
Эпизоды
А еще хочется рассказать о том, как и в каких условиях приходилось выполнять свою работу в центральных районных больницах Крайнего Севера. Это случилось в конце 1980-х годов в Жиганской ЦРБ Жиганского района. Вдвоем с нашим хирургом Алексеем Леонидовичем Зуевым мы вылетели на проведение плановых операций детям района. Середина января – самый пик морозных дней зимнего Заполярья. В эти дни средняя месячная температура опускается ниже -50С;. Пролетев восемьсот км на пассажирском рейсовом самолете, мы приступили к работе. Первый день, как правило, отводился на осмотр подготовленных на оперативное лечение детей, назначение недостающего обследования, а вечером составлялся план операционного дня. На этот раз надо было прооперировать в течение дня двенадцать детей. Такое количество пациентов считается средним, так как операции такого рода относятся к разряду малых и средних по объему (грыжи, крипторхизм, водянка яичка и т.д. и т.п.) оперативного лечения. Неожиданность подстерегала нас в первый же день – операционный блок представлял из себя пристрой к отдельному одноэтажному деревянному зданию хирургического отделения и по неизвестной нам причине плохо отапливался. Плановых операций в холодное время года там не проводилось, потому что остро нуждающихся отправляли в Якутск. Для проведения экстренных операций оперблок переводился на режим усиленного обогрева электрообогревателями, число которых все-таки было ограничено, и если поджимало, обогреватели приносил из дома персонал отделения, либо родственники нуждающегося в оперативном лечении. В общем, когда нас поставили об этом в известность, мы уже составляли операционный план, а дети, идущие на следующее утро на операцию, госпитализированы в отделение. После недолгого совещания у главного врача было принято решение об увеличении обогревателей, предварительно попросить родителей детей временно одолжить их личные приборы. На наш вопрос, почему же оперблок не подготовили заранее, ведь знали о нашем приезде как минимум за месяц, вразумительного ответа не получили. Подготовка оперблока к следующему утру была проведена, температурный режим операционной позволял начать работу. После первых двух операций в операционную заглянула врач-гинеколог и сказала, что только что поступила экстренная больная тридцати восьми лет с внематочной беременностью и подозрением на внутреннее кровотечение. Предупредила нас, что может потребоваться экстренная операция. Это означало, что наша работа на сегодня будет прервана. Тем временем гинеколог известила нас, что идет оформлять больную в стационар, заказать экстренные анализы и параллельно обследовать и готовить на операцию. Зуев спросил, кто будет больную оперировать, на что гинеколог ответила, что, скорее всего, эта работа достанется нам, и пояснила, что сама она гинеколог неоперирующий, а хирург, вставший ассистировать Алексею, был специалистом первого года работы, и других больше нет. Нас, конечно, эта новость заставила открыть в изумлении рты от такого безаппеляционного расклада. Зуев на всякий случай сказал, что он детский хирург и с гинекологией встречался только во время прохождения первичной специализации, хотя, в отличие от взрослых хирургов и анестезиологов, которые наотрез отказывались работать с детьми, мотивируя это тем, что подготовки по педиатрической хирургии у них нет, нашим специалистам этого профиля со взрослыми приходилось работать частенько, не взирая ни на что – на кону всегда стояла человеческая жизнь. А рассуждения на тему «взрослые – дети» и отказ от исполнения своих обязанностей могли, в отличие от взрослых коллег по цеху, привести к статьям из Уголовного кодекса, связанным с неоказанием экстренной медицинской помощи. Гинеколог убежала заниматься своей пациенткой, а Алексей сказал, что остальных будем оперировать завтра, а сейчас надо готовить операционную к приему новой больной. После окончания операции Зуев пошел беседовать с родителями, а я стал готовить наркозно-дыхательную аппаратуру и разыскивать все необходимое для наркоза. Дело в том, что штатная анестезистка по каким-то причинам отсутствовала, а ее дублерша оказалась простой постовой сестрой и толком не знала, что и где лежит. Кое-как собрал медикаменты. Больше всего искал венозные катетеры, которые в то время еще были в дефиците и прятались так, что найти их можно было, только применив метод дедукции, который не подвел меня и в этот раз. Затем пошел осмотреть больную и подготовить план ведения анестезии. Осмотр меня нисколько не обрадовал – предположения о внутреннем кровотечении – скорее всего, разрыв маточной трубы – подтверждались внешним видом больной: бледная, с сухими, потрескавшимися губами, стонет от боли по всему животу и не дает прикоснуться к нему, артериальное давление на нижних границах нормы, но, похоже, скоро покатится вниз, пульс слабого наполнения, частит. Не дожидаясь результатов анализов, я предложил Алексею брать больную в операционную, готовиться, ведь ревизия или контрольный осмотр брюшной полости при такого рода патологии все равно необходим. Не исключалось экстренное переливание крови, в ЦРБ в такой ситуации имеется список доноров. Если понадобится кровь – вызывают, вернее, привозят донора на «скорой» в больницу, определяют групповую и другие гемотрансфузионные совместимости, забирают кровь и только потом гемотрансфузия непосредственно. На всякий случай приготовил стерильные флаконы – при разрывах труб кровь изливается в брюшную полость, считается стерильной и может быть использована для аутогемотрансфузии, то есть возврату в кровеносное русло. Как только больную взяли на операционный стол, я сразу же поставил венозный подключичный катетер и начал инфузию кровезаменителей. В этот момент забегает гинеколог и кричит, что гемоглобин у нее ниже шестьдесят грамм на литр! Все. Нужна срочная операция! Я внутренне перекрестился – вовремя взял на стол, а, самое главное, приготовился к любой неожиданности. Возьми ее чуть позже – и началась бы суматоха, которая могла привести к чему угодно, только не к добру. Быстро ввёл интубационную трубку в дыхательные пути, подключил к наркозно – дыхательной аппаратуре, предварительно проведя премедикацию- введения в организм определённого набора медикаментов для предупреждения непредвиденных осложнений общего обезболивания и внутривенный вводный наркоз, довел до хирургической стадии, теперь дело за Алексеем. Сделал кожный разрез, дошел до брюшной полости и сразу из раны хлынула кровь! Вслепую нашел концы труб и пережал их. После этого стали отчерпывать кровь в стерильные емкости. Их сразу набралось четыре (это два литра)! Я сразу же подключил первую емкость к катетеру. Тут же поставил второй венозный катетер во вторую подключичную вену и поставил аутокровь. Зуев в это время выделил трубу и начал ушивать дефект. Гинеколог в это время определила группу крови и отправила «скорую» за двумя донорами. Алексей же, ушив дефект, начал ревизию и сушку верхних отделов брюшной полости тупферами- марлевыми тампонами закреплёнными на медицинских зажимах. Пока он это делал вверху, внизу брюшной полости вновь скопилась кровь. Несостоятельность швов! Снова шьет дефект. Снова ревизия – и снова несостоятельность! Алексей говорит: «Придется перевязывать трубу, вряд ли мы справимся с пластикой и кровотечением», на что гинеколог буквально впадает в истерику: «Как?! Ей всего тридцать восемь лет! Ей еще рожать и рожать! Не смейте перевязывать!». Я про себя подумал – у нее четверо детей. Неужели гинеколог думает, что она будет рожать до самой пенсии? А вслух сказал: «Перевязка по жизненным показаниям. А если захочет рожать, то одной трубы вполне достаточно!». Зуев молча стал делать перевязку. Гинеколог вновь подала голос, заявив, что напишет на нас докладную. Здесь уже не выдержал Зуев и сказал, что вместо царапанья докладных, лучше бы сама научилась оперировать, тогда Жиганский район точно будет рекордсменом по рождаемости. Громко хлопнула дверь. Мы продолжали свое дело. Больная успела к этому времени заметно порозоветь, давление стабилизировалось, пульс хоть и частил, но был уже хорошего наполнения Тут я впервые почувствовал, что моей спине холодновато. Оглянулся и обомлел – обогревателей стало на две трети меньше! Оказывается, родители, недовольные переносом операционного дня, стали потихоньку требовать возврата принесенных ими приборов. Постовые сестры молча заходили и забирали обогреватели. Посмотрел на часы – заканчивался третий час операции. На таком адреналине время летит незаметно. Сообщил Алексею новость и посетовал на то, что если будем продолжать такими же темпами, то наша больная может получить обморожения. Зуев рассмеялся и сказал, что завязывает последний шов. Наложив на рану асептическую повязку, он привычно сказал: «Спасибо всем!», – и снимая перчатки, хотел отойти от стола, но внезапно споткнулся и стал падать на спину. Ничего не понимая, я рефлекторно подставил ему плечо. Но Леша, ловя равновесие, и почему-то босиком затопал назад, пока не уперся в стену. Потом ошалело глянул вниз и разразился громким хохотом. Сам Алексей стоял у стены, а его примерзшие к полу тапки стояли у стола! И здесь не хохотала только наша больная, она еще была под наркозом, остальные, даже появившаяся гинеколог, держались за животы и обходя стол, любовались зуевскими тапками, смиренно приткнувшимися возле станины. Так закончился этот первый рабочий день в операционной больницы. Наутро мы с Зуевым любовались широкой улыбкой нашей больной, а потом, потупив головы, выслушивали слова благодарности не только от нее, даже гинеколог, так и не написавшая докладной, громко сказала: «Спасибо вам, ребята!». И таких ситуаций, когда приходилось трудиться на два фронта, в нашей санавиационной практике было немало.
Кстати, о Жиганске. У меня о нем сложилось впечатление как о шкатулке, полной самых разных и на любой вкус приключений. Это произошло спустя несколько лет после описанного выше случая. Период этот в нашей работе характеризовался захлестнувшей почти всю территорию СССР на шесть-восемь лет волной стенозирующих ларинготрахеитов (воспалительный отёк подсвязочного пространства, что приводило к механическому перекрытию дыхательных путей) у детей младшего возраста с высоким уровнем летальности в начале его. Через какое то время усилиями детских реаниматологов страны определилась общая концепция и протокол лечения этого заболевания, вследствие чего летальность быстро стала приближаться к минимуму. В нашей больнице то же лечение ларинготрахеитов проводилось согласно протоколу со своими поправками, согласно особенностям нашего региона. Учитывалась удаленность ЦРБ от столичных лечебных учреждений, которая располагалась в самом центре таким образом, что радиус обслуживания до крайних точек в любом направлении составлял около двух тысяч километров. Оснащенность ЦРБ штатными педиатрами и реаниматологами, а также оснащенность наркозно-дыхательной аппаратурой и аппаратами ИВЛ для больных детского возраста, кислородом, давали возможность лечить детей на месте, а необходимый контроль и мониторинг состояния ребенка можно было осуществлять по телефону с реанимацией ДРБ города Якутска, сразу же получая рекомендации по коррекции лечения. Детей же до года и тяжелых, не поддающихся лечению на месте, мы готовили к транспортировке в отделение реанимации Якутской ДРБ, до исхода лечения. Такие больные транспортировались на интубационной трубке и обязательно либо самолетом, либо вертолетом. Врач нашего отделения на такой вызов летел, имея при себе набор необходимого инструментария для интубации и обработки верхних дыхательных путей, наложения при необходимости трахеостомы (горлосечения). Обязательным было возить с собой жесткий бронхоскоп с набором тубусов детского размера – иногда была нужна необходимость механического восстановления проходимости дыхательных путей, информация об их состоянии и степени поражения. Можно было провести прямое лечебное промывание дыхательных путей с удалением мокроты, осмотреть трахею и виновника тяжелого состояния ребенка – подсвязочное пространство и голосовую щель. Все мы владели техникой ведения бронхоскопии, совмещая функции анестезиолога, то есть в одном лице и анестезиолог, и бронхолог-эндоскопист. Это очень редкое сочетание специальностей, но приходилось заниматься и этим. Кстати, этот навык нашел чисто практическое применение – мы еще были и специалистами по удалению инородных тел у детей, хотя это была прямая прерогатива ЛОР-врачей, но они не умели давать наркоз. И в помощь им была нужна бригада анестезиологов. И тут количество командированных возрастало в два-три раза. Куда удобнее послать нашего врача одного.
И так, я получил вызов в Жиганскую ЦРБ на больного восьми месяцев от роду с прогрессирующей формой ларинготрахеита. Расстояние до Жиганска–восемьсот км. Самолетом пассажирского рейса туда и обратно. Здесь уместно рассказать о самом Жиганске, вернее, его расположении на левом берегу красавицы реки Лены. Наверное, одно из немногих мест на Лене, когда в половодье видна линия горизонта вместо противоположного берега. Ширина долины около двадцать два км, а острова в этот короткий весенний период времени оказываются под водой. О природе я говорить не смогу – не подберу нужных слов – просто какой-то рай за полярным кругом – и скалистые горы, и равнины, и песчаные острова, и пляжи на многие, иногда сотни километров чистейшего песка, которых больше нигде нет. Воду в то время можно было пить прямо из реки. Да и сейчас экологами река Лена считается самой чистой, чуть ли ни на всей планете. Также трудно говорить о животном и подводном мире этого места, тоже скажу коротко – рай для охотников и рыболовов на земле! Сам Жиганск поделен на две части Стрекаловкой – летом и зимой это речушка с бродом и плавучим пешеходным мостом шириной метров в сто пятьдесят в устье – впадает в Лену. Весной же это, по меркам Запада, полноценная река, ширина иногда достигает триста пятьдесят- четыреста метров. Больница и аэропорт находятся в разных поселках. Основной поселок – на пологом берегу Лены, там же расположен речной порт. Аэропорт в поселке – на вершине сопки, имеющей форму плато высотой около ста пятидесяти метров над уровнем Лены - на другом берегу Стрекаловки. До берега речки километра полтора и около одного километра от другого берега до больницы. Короче, препятствий, что в ту, что в другую сторону, хватает. Основное – Стрекаловка.
Вызов был сделан в конце октября, когда Лена еще полностью не встала, а лед на Стрекаловке был толщиной пятнадцать- двадцать см у берега и конечно, потоньше в середине речушки из-за сильного течения. Температура за бортом днем -15-20 С;. Прилетев в Жиганск, я пешком пошел в больницу до Стрекаловки, а за ней меня ждала машина «Скорой помощи». Через речку перебирались пешком по очереди и по одному, и у каждого была в руках жердь длиной до трёх метров – на случай, если лед не выдержит и ты, провалившись под него, опирался на неё как на опору. Эти вспомогательные приспособления валялись на берегу – опытные жители поселка предусмотрели, кажется, все. Через какое-то время, когда лед на середине речки будет потолще, проложат бревенчато-дощатый переход. На мой взгляд, его уже можно было и постелить, но команды сверху не было. Был еще один вариант переправы – на вертолете, но из-за дороговизны полетов использовался редко. К тому же еще не замерзшая Лена парила и ветром этот, практически, туман вдоль русла Стрекаловки образовывал искусственную преграду для вертолета – видимость была такой, что свободно пролететь эти полтора- два км было невероятно трудно.
Приехав в больницу, на ходу выпил стакан крепкого, по северному обычаю, чая, пошел знакомиться с моим пациентом. Ребенок лежал в отдельном боксе с мамой. Малышу было восемь месяцев. На момент осмотра ребенок был относительно активен и весело поглядывал на меня, широко улыбаясь. Тяжесть состояния выдавало шумное, хриплое дыхание – воздух с трудом проходил через отечные связки и подсвязочное пространство, иногда появлялся сухой «лающий» кашель, акт дыхательного цикла сопровождался западением податливых мест грудной клетки – это межреберья, граница грудо-брюшной области, яремная ямка, надключичные области. Внимательно осмотрев и прослушав ребенка, поговорив с мамой, я пришел к выводу, что пик заболевания еще не достигнут, ждать его можно в любой момент в течение ближайших суток, и имел два варианта – блокировка голосовой щели и подсвязочного пространства отеком и, соответственно, ухудшения состояния, и без оказания моментальной помощи (наложение трахеостомы или интубации трахеи) исход, как правило, неблагоприятный; второй вариант – это самый распространенный – организм, собравшись с силами, включив на полную мощность иммунную систему, справляется с отеком сам и тогда, пройдя пик заболевания (пять- семь дней) понемногу идет на поправку. Дети же со слабой иммунной системой, как правило, составляют группу первого варианта. Их намного меньше в процентном отношении, чем счастливчиков второго варианта, и они-то как раз и поставляют кандидатов на лечение в реанимационных отделениях. Этот малыш, судя по всем показателям, был ярким представителем первого варианта. Быстро, с помощью медсестры, в боксе развернул стерильный столик, разложив на нем все необходимые инструменты, интубационные трубки, рядом настроил наркозно-дыхательную аппаратуру, подсоединил кислород. Затем поставил венозный подключичный катетер, расписал терапию, направленную на лечение основного заболевания и снятие отека. Затем с лечащим врачом, реаниматологом больницы и заместителя главного врача по лечебной части, обсудили тактику дальнейшего лечения. Она состояла в следующем: дождавшись пика и удостоверившись, по какому варианту он пойдет: если по второму, то я еще сутки его наблюдаю и оставляю на долечивание в ЦРБ, если же по первому – провожу интубацию трахеи и транспортирую ребенка ближайшим рейсом в реанимацию Детской республиканской больницы Якутска для окончательного долечивания. При этом задача администрации ЦРБ – договориться с авиапортом о трех местах до Якутска, организовать нашу транспортировку к самолету в порт и договориться с санавиацией Якутска о моей встрече с машиной «скорой помощи» для транспортировки в ДРБ. Сам же я после совещания остался в отделении, чтобы самому контролировать динамику дальнейшего течения заболевания и вовремя подключиться к проведению реанимационных мероприятий и интубации трахеи. И такой момент не заставил себя долго ждать. Уже в первую ночь, около четырёх часов, ребенок начал задыхаться. Я быстро произвел интубацию трахеи через носовой проход и свободное дыхание восстановилось. Утром решался вопрос о транспортировке больного в два этапа: первый – до авиапорта, а затем самолетом в Якутск. Вылет планировался на семнадцать часов. В аэропорт решили ехать на двух снегоходах «Буран», чтобы не переходить Стрекаловку пешком. На одном снегоходе – мать с необходимыми вещами, на втором – я с ребенком на руках. Водителей подобрали опытных, из охотников – они из любой ситуации выходят победителями. В шестнадцать часов позвонили из порта и разрешили выезд. Переезжать речку решили на максимальной скорости, чтобы проскочить возможные наледи, скрытые под снегом, и в том случае, если на середине речки лед не выдержит, то на большой скорости мы этого даже и не заметим. Водители гарантировали полную безопасность. Через речку шли параллельными курсами, между нами расстояние было метров пятьдесят- шестьдесят. В Жиганске в это время суток уже полная темнота Заполярной ночи. Но по обоим берегам для ориентиров на случай пурги, потери ориентировки пешеходами, были временно протянуты электропровода с лампочками – вся трасса была хорошо освещена. Благодаря всем принятым мерам безопасности в аэропорту мы оказались через полчаса, пожали руки водителям и пошли на посадку. Нас провели в накопитель, поставили отдельную скамейку, и мы с относительным комфортом расположились в ожидании посадки. Наш малыш, облачённый соответственно погоде и местным обычаям в меховой мешок, напоминающий спальный мешок. Для контроля в дорожных условиях лицевая часть мешка была приоткрыта, в нее выходил наружный конец интубационной трубки, обернутый ватно-марлевым чехлом, длиной восемь- десять см, чтобы трубка не охлаждалась и в легкие поступал относительно теплый воздух. При нужде я мог просунуть в «спальник» кисть руки с фонендоскопом, чтобы контролировать легочное дыхание и прослушивать грудную клетку – сердце. Показатель частоты сердцебиения был очень важен, так как тахикардия отражала степень дыхательной недостаточности в том случае, когда трубка могла бы забиваться мокротой. При полной же обструкции трубки я мог ее удалить и при необходимости провести интубацию трахеи повторно, для чего в кармане куртки у меня лежал пакет со стерильными трубками и клинком ларингоскопа. Чтобы купировать беспокойство ребенка во время полета я еще в больнице сделал инъекцию снотворного. При необходимости, в пути я мог ввести внутривенно любой нужный в данной ситуации препарат через подключичный катетер. И вот мы в самолете. Заняли выделенные нам три места в хвостовой части самолета, чтобы не беспокоить остальных пассажиров. Через определенное время заработали моторы, пошли на взлетную полосу и прощай, Жиганск! Лететь около двух с половиной часов. Минут за тридцать до посадки ребенок забеспокоился, Появились попытки освободиться от сковывающей движения одежды. Я быстро прослушал его и пришел к выводу, что трубка не функционирует. Тут же ее убрал и стал вытаскивать и раскладывать все для повторной интубации, но ребенок больше никаких признаков беспокойства не проявлял. Я все равно положил его головку себе на колени – на всякий случай и снова послушал легкие, признаков стеноза не обнаружил. Решил понаблюдать и не интубировать, пока не появятся прямые показания. Но малыш спокойно спал. Сердце работало ровно, четко, как будто мой малыш ничем не страдал. Удивившись про себя, выдохнул полной грудью и стал спокойно наблюдать, что будет дальше. Тут ребенок закашлялся, но кашель то был не «лающий»! Прослушал вновь легкие – чистые! Ну, дела. Стеноз то купировался! Так мы сели в Якутске. На поле нас уже ожидала «скорая помощь». Я с ребенком на руках, мать с вещами первыми покинули самолет, на ходу крикнув стюардессам: «Спасибо большое! До свидания!», – и нырнули в машину. Ребенок по-прежнему спал. Дыхание ровное, кашля, шумного дыхания не было. Еще минут через тридцать я уже сдавал ребенка дежурному врачу реанимации. Попросил не интубировать, так как показаний не было. Помог расписать лечение и около двенадцать часов ночи постучал в двери своей квартиры. Утром, за час до работы я уже был в больнице. Мой пациент по-прежнему лежал без трубки и спокойно спал! Вот это да! Купировать четвертую степень стеноза одной прогулкой на снегоходе через Стрекаловку! Это мог сделать только житель знаменитого Жиганска. Я же говорил, что Жиганск – это шкатулка с приключениями. Так оно и оказалось. Моего же парнишку через день перевели на долечивание в профильное отделение, а потом и домой. А я продолжил жить своей прежней жизнью – жизнью ординатора отделения анестезиологии и реаниматологии Детской республиканской больницы города Якутска в ожидании новых приключений не только по линии санавиации. Вот в таком режиме круглосуточной стимуляции адреналина я проработал тридцать лет в одной и той же больнице, хотя за эти годы названия ее менялись, как перчатки, но остался тот дух настроя на победу и только на нее.
Поработал я и в открывшемся в 1998 году Педиатрическом центре национального центра медицины, ядром которого стала полностью перешедшая туда всем коллективом Детская республиканская больница. Но и это уже другая история с другими приключениями, но с теми же больными и тем же адреналином.
ЭПИЛОГ (2020)
Возвращаясь к тем годам, проведенным в качестве врача сельской больницы, я понял, что медиков, прошедших эту нелегкую школу становления в профессии, можно считать настоящими специалистами, умелыми, умными, грамотными, находчивыми, способными самостоятельно мыслить и принимать решения в любой ситуации, приводящие к осуществлению единственной цели – спасению жизни ребенка. Есть в этом понимании элемент наивности. Ну, так что же? В конце концов, каждая профессия накладывает свой отпечаток на личность человека, занимающегося этой профессией. А я детский врач. Логично? Исторически древних времен «школа сельского доктора» существовала и совершенствовалась, начиная от Гиппократа и до литературных героев поистине гениальных произведений на эту тему Антона Павловича Чехова, Викентия Викентьевича Вересаева, Михаила Афанасьевича Булгакова, Фёдора Григорьевича Углова, Юлия Зусмановича Крелина. Практика эта была продолжена вплоть до периода перестройки, когда отменили обязательные распределения молодых врачей. Это сразу же сказалось на профессиональной подготовке медиков. Из стройной системы подготовки: институт (трамплин в медицину) – отработка диплома (становление врача как личность, как профессионала) – совершенствование приобретенных навыков и узкая специализация, выпал ключевой этап – становление врача. Как результат – падение качества подготовки как личностного, так и профессионального роста, и деградация самой передовой системы здравоохранения в мире.
Каждый день, анализируя ситуацию в стране и в мире, я думаю: «Что же ждет нас в будущем?».
г. Белгород. Декабрь 2020 года.
Записки педиатра маленькая повесть Часть 1
© Copyright: Реонолий Журавлев, 2021
Свидетельство о публикации №221030101680
Свидетельство о публикации №221030101680
Рецензии