Ведьма или ангел, гл. 5

И вот началось обучение. Мисоль с удовольствием забралась на Мацель, его любимую, эксклюзивную игрушку-универсум, которую ему подарили после выхода на пенсию. Она развивала скорость до 250 км/час, имела сверхчувствительное сенсорное управление, совершенный защитный экран и колпак.

Майк впервые оказался на заднем сиденье, и даже ощутил мимолётный укол ревности. Однако благодаря этому он чувствовал такие лёгкие, но реальные прикосновения своей белокожей и беловолосой цыганки, и эти прикосновения его волновали. В первую поездку – по аллеям парка – они отправились вдвоём. Мисоль быстро научилась маневрировать. И Майк с неохотой позволил ей выехать самостоятельно – сам он стоял с пультом в руках и контролировал её команды: в случае необходимости он мог моментально их заблокировать.

Через два дня она сделала первый выезд - объезжала вокруг усадьбы, по каменистой дорожке, по узкому мостику через строптивый ручей, потом – вдоль Тонки, до узкой тропки по склону – и назад. Майк предусмотрительно поставил ограничение в скорости – ни к чему ей разгоняться, а также ограничения в маршруте. Он её не догонит, а она может получить травму и на первой, угнать слишком далеко, напороться на резвых туристов, подобных тому, первому. Влюблённый Повик, подскакивая, точно резиновый мячик, и почти доставая мокрым носом до её оттопыренного локтя, не отставал от неё ни на шаг.

В полном восторге, крича тонким, пронзительным голоском, Мисоль возвратилась во владения сумасшедшего пилота, лихо притормозила перед самым парадным крыльцом.

- Это было… это было здорово! Майк, я словно бы… летала! – И она бросилась к нему на шею, повисла, поджав ноги, словно ребёнок. У Майка закружилась голова. Он крепко обнял её за плечи и талию, ощутил взволнованную, упругую грудь и ещё не утихшее, отчаянное сердцебиение, которому не суждено было успокоиться.

Огромные, распахнутые глаза, тёмно-синие, с искрами на дне, точно ночное небо с алмазной пылью звёзд, медленно прикрылись веерами пепельных ресниц, бросающих тени на бледные, высокие скулы, а порозовевшие губы с сиреневой каёмкой, похожие на бутон диковинной, гибридной розы, наоборот, вытянулись. И наконец-то приотворились ему навстречу. И Майк приник к ним так осторожно и легко, словно боялся испугать или поранить. Но – по-настоящему, по-мужски, заставив губы открыться, обхватив их ртом крепко и настойчиво.

Она была женщиной. Просто женщиной. Просто инопланетянкой. Просто сгустком мыслящей материи, умеющей менять обличья.

И она была самой собою. Всего-навсего. Она была желанной и единственной.
Мисоль ответила на поцелуй сначала осторожно и боязливо. Потом прижалась сильнее – Майк подхватил её, лёгкую, как пушинку, на руки и медленно, будто держал хрупкий, бьющийся сосуд, отнёс в её комнату. Ему было и сладко, и страшно, точно юноше, впервые в жизни оказавшемуся наедине с женщиной. Или, напротив, точно новоявленному маньяку, готовому впервые в жизни вкусить радость насилия.

Мисоль лежала перед ним, сияющая и ждущая. Майк прилёг рядом, провёл ладонью по груди, затем расстегнул сарафан, коснулся дрожащими губами острых, лиловатых сосков – и отпрянул. Его шорты неприлично топорщились. Мисоль легонько пробежалась пальчиками по его груди, животу, коснулась паха, затем сделала попытку забраться в запретное место. Майк вздрогнул и закусил губу. Мисоль с любопытством расстегнула ремешок и тронула набухшую, рвущуюся наружу плоть. Затем вопросительно глянула в его глаза. Майк зажмурился.

- Майк, ты хочешь меня любить?

Майк, не раскрывая глаз, кивнул.

- Откуда ты знаешь? – хрипло выдавил он, пока Мисоль продолжала обследовать его тело.

- Я просто вижу это, - удивилась она. – Ты… будешь меня этим касаться?

- Я буду у тебя внутри, - хрипло отозвался он.

- Ты будешь меня этим касаться изнутри, - уточнила она. – Вот здесь, да? – она быстро стянула трусики и коснулась лобка в белых завитках. – Извини, я никогда не была на Земле. И могу сделать что-то неправильно.

Майк наконец-то открыл глаза и улыбнулся кончиками губ. – Ты всё правильно делаешь. А теперь – слушайся меня.

Он тоже начал осторожно обследовать её тело. Зрение его не подводило - она была обыкновенной земной женщиной, только юной и хрупкой, но эта обманчивая хрупкость не отменяла плавной, округлой женственности линий и форм. Миниатюрная – вот было более точное определение. Вроде обнажённой махи, герцогини Каэтаны де Альба с картины Гойи. Только – белокурой. В общем, Майк понял одно: она – совершенство!
Мисоль ёжилась и ойкала.

- Как получилось… как получилось, что попалась ты?

- Я отстала. От своих. Мне стало щекотно от твоего зова. И – смешно. Почти как сейчас.

- Ты меня слышала?

- Да. Мне стало любопытно, и я отстала.

- Куда вы летели?

- К созвездию Пса.

- Там… ваш дом?

- У нас нет дома. Но там… наши друзья. Мне и сейчас щекотно!

- Разве мы не можем стать вашими друзьями?

- Нет. Вы жадные. Схватив один раз, уже не выпускаете из рук. Вы готовы делать войну ради этого.

Майк смешался, укол совести был так болезнен, что его передёрнуло. – Прости, малышка, – пробормотал он. – Но что же делать, если очень любишь?

- Дать свободу! – и Мисоль, приподнявшись на локте, заглянула в самую глубину его глаз. – Но вы ещё не умеете. Вы – дети.

У Майка вдруг странно защемило сердце.

- А сколько тебе лет?

Мисоль сморщилась, подсчитывая. – По вашему – ну, почти пятнадцать. Но я уже не ребёнок, - поспешно заверила она. – Ведь я буду тебя любить. Я права?

Ребёнок. Она ещё ребёнок. Любопытный ребёнок. Зазевалась, замечталась, отстала. И он поймал её. Разбойник, пират с чужого мира. Эгоистичный владетель. Поймал, пленил, приковал к себе. Заставил любить…

Однако именно эта любовь поможет ей привыкнуть и адаптироваться. Пусть он эгоистичен и жесток, но это его драгоценная крупица счастья. Космос отнял его счастье, отнял любимую – и вот теперь вернул. Майк заслужил эту любовь!

Мисоль положила его горячечную ладонь на свой лобок. «Ох!» - только и выдохнул он. И Майк окончательно потерял голову. Он трогал кончиками пальцев нежное, детское лоно, обегал губами, словно рисовал причудливые, безумные узоры, и потихоньку приближался к её рту. И когда Мисоль вздрогнула и тихонько застонала, Майк снова завладел её губами и, уже не сомневаясь, тихонько и ласково вошёл в её бархатное, трепещущее лоно. Вот так. Его Мисоль! А он – жадный, ненасытный завоеватель, который так долго ждал своего часа. Его Мисоль! Теперь никто не посмеет её отнять, никто не посмеет поцеловать или захотеть поцеловать, никто не станет её любовником. Назия его простит…

…Счастливыми были оставшиеся от жаркого лета дни. Они познавали друг друга, они любили друг друга, они скучали друг без друга. Майк уже не путал имена. Он называл её «Моя космическая Галатея», ибо был влюблён неистово, необратимо и одержимо, подобно Пигмалиону.

Они бегали голышом по саду, кричали и смеялись – Майк всегда догонял её – или она хотела, чтобы он догнал? – они падали на траву, он ловил её странные губы с лиловой каёмкой. Потом сажал на Мацель – и они нагие гоняли по аллеям заросшего сада, петляли между заброшенными, сухими фонтанчиками, зарослями сирени и лебеды, между полуразрушенной стенкой с одичавшими плетистыми розами и оградой, отделявшей дом от дороги, спускающейся вниз, к дому вдовы Митрич. Иногда выезжали за пределы владений. Мисоль было смешно и весело. Она дёргала Майка за уши и отросшие до плеч рыжие волосы, целовала на скорости, понуждала к занятиям любовью – Майку стоило труда удержаться от того, чтобы не перевести Мацель в авторежим и не посадить её к себе на колени.

Госпожа Митрич частенько прогуливалась вверх по дороге, зорко высматривая, будто бдительный папарацци, что такое творится в саду и в доме непутёвого соседа, которого до такой степени развратил Космос. Но Майк и Мисоль успевали сбежать и спрятаться, едва завидев из-за взгорка её широкополую розовую шляпу.

Вдруг пролетела, стремительно, неотвратимо, отчуждённо неделя гроз и ливней. Ручей бурлил и грохотал, затопив мостки, отрезав горожан и дачников от пикников и велосипедных маршрутов. После пыльного, шелестящего, хрусткого лета, собирающего горожан вокруг водоёмов, словно у алтарей, для поникших садов и рощ короткий, резвый предосенний циклон был благодатен и целителен. Мисоль не откладывала заряжающих походов на природу, но не месила грязь на склоне холма, а стояла посреди бушующего сада, точно богиня дождевых струй, а Майк ревниво следил за нею из окна, любуясь и исходя желанием.

Дожди пролились бальзамом и на больную душу Майка: он мог подолгу оставаться с Мисоль в доме, превращаясь из монаха-отшельника и мизантропа в неистового, вечно алчущего любовника. Он сам страшился себя – но не мог остановиться. Майк превращался в некоего восточного владыку. Его страсть становилась эгоистичной и требовательной, и Мисоль отвечала на неё безропотной наложницей.

Дожди всё не прекращались, плавно переходя в холодную осеннюю морось. Сад вмиг стал хмурым и неуютным. Майк катал Мисоль по скользким, раскисшим тропам, взрывая фонтаны, перепрыгивал с камня на камень, нёсся через бурлящий поток, взлетал на склоны – она так любила эти головокружительные трюки и скорость. Она визжала от восторга, вставала, каким-то чудом удерживая равновесие, словно наездница на цирковой лошади, несущейся по кругу. Скорость была её страстью, она не испытывала перед ней страха и робости. Она могла бы мчаться так бесконечно, и часто молила Майка: - Позволь мне! Дай мне самой! Ещё, ещё, ещё быстрее!

Но Майк всегда заканчивал маршрут в одной точке, и возвращался к дому, а потом вносил её в дом на руках: «Пора принимать душ. Моя Галатея, моя цыганка похожа сейчас на грязного поросёнка».

Ванная комната уже ждала их, исходя паром, готовая дарить новые чувственные наслаждения.

- Всё у нас впереди! – утешал он её. – Вот погоди, настанет миг, когда мы с тобой объездим полмира, на самой высокой скорости. Мы увидим столько нового и потрясающего – ты побываешь в самых прекрасных точках планеты, ты узнаешь её по-настоящему, и по-настоящему полюбишь. Немного терпения, немного терпения – мне надо поднакопить денег, Мисоль. Тебе придётся отпустить меня на заработки.
Майк расписывал Мисоль прекрасную жизнь на планете Земля, но верил ли он в то, что говорил?