Казачий лабиринт. Глава 11

       Обильный урожай хлебов в северном земледельческом районе Уральского казачьего войска озадачил депутатов Войскового Съезда вопросом: где взять рабочие руки для предстоящей уборки? Если раньше можно было торговаться с нанимавшимися на уборку мужиками, то теперь времена уже не те, сегодня работники требуют платить в неделю не менее 80 рублей. И депутаты обратились с призывом к казакам низовой линии, которые по завершении весенней плавни и покоса, были свободны от своих промыслов и, в прямом смысле, «били баклуши» до самой осени.

       «Казакам низовой линии хорошо знакомо зимнее бесхлебье, когда за пуд муки приходилось платить от 40 до 60 рублей, и что пустое сидение на завалинке в свободное от рыболовства время обойдётся каждому низовику сотнями рублей убытка, что придётся переплачивать за хлеб, обработанный дорогими рабочими руками», - взывали войсковые депутаты.

       Когда июльская жара схлынула, в светлой горнице Карпа Маркелова, собрались на совет старейшины со всего Уральского казачьего войска. Даже из далёкой Кирсановской станицы приехал Федот Солуянов, вся ближайшая родня которого проживала в Гурьеве, а ему в начале века выпало по жребию сменить в верховой станице Фиогния Жигина, которому тамошний климат был противопоказан врачами. В Кирсанове Жигина замучила грудная жаба. За столом сидели Демид Лобиков из Бударинской станицы и Мин Фофанов из Круглоозерновской. Однако, если в былые времена за круглым столом усаживались не все старейшины, а только самые старые и уважаемые, то после событий 1875 года, численность старых людей стала быстро убывать.

       – Ништо прав был Афанасий, когда заикался о проклятии начетников? – задался вопросом Лобиков. – Наш кулугурский поп Кабаев любил кричать на плавне, что невод уловистей ярыги. Зато и пострадали неводчики, что меры в заловах не знали. Забыли поди, как везли ссыльных на подводах в Уральск? Сколько проклятий сыпали в сторону «никониан». Мы для них безбожники! Слыхал от наших дружинников, будто кулугурский поп Кабаев объявился на фронте. Уж не родственник ли нашему Пётру Семенычу, а старики?

        – Тому Кабаеву, лет сто нынче бы было, а этот моложе, вроде, и зовут его Мокием Алексеичем; он из Красной станицы, – отозвался Федот Солуянов. – Хотя, бес его знает, может и родственник тому какой.

        – Какой, всё же молодец, Толстов! – сменив тему разговора, заметил Карп Маркелов. – Стало у него на юге спокойней и послал эшелон своих казаков в Уральск. На низу сейчас никаких промыслов нет, а в северных станицах наступает страдная пора по уборке хлеба насущного и, следовательно, верховым казакам самое время взяться за хозяйство. Низовые казаки, заменив их на страже войска, станут охранять наши грани от вторжения большевиков.

        – На фронте у Толстова порядок, а в городе Гурьеве творятся, порой, неприглядные дела, – мрачно заметил Василий Солуянов, приехавший из Гурьева с Фиогнием Жигиным. – С фронта до Гурьева, казаки ехали без особой задержки, а вот по прибытии в Гурьев, жители для них не только не торопились давать подводы, но давали им только тогда, когда самим же казакам приходилось разыскивать их и брать чуть ли не силой. Не было не только капли сочувствия, но порой случалось, что казакам не желали давать даже квартиры для постоя! Каково вам слышать такое, старики?

      – Такое отношение, не достойное яицкого казака, естественно повлияло на казаков эшелона и, как сами казаки выражались, «вложило в их сердце камень»! – подтвердил Жигин и добавил. – Ладно бы, дело было в чужих краях, где польскому пану или бухарскому еврею «своя рубашка ближе к телу», а то, ведь, это происходило в нашем Гурьеве – городке…

       – Шибко обидно и досадно! – понимающе закивал головой Лобиков. – Значит, и у нас в войске есть казаки «такой категории». Пстрели – те, заразой!

       – Ништо, старики, было секретом, что у некоторых наших казаков зимой снега не выпросишь? – сердито спросил Мин Фофанов, уводя разговор в другое русло. – Может лучше поговорим о производстве плавни? Депутаты спорят меж собою, кому отдать предпочтение: неводам или ярыгам?

        – При ловле неводами верховые станицы останутся без рыбы. – заметил Маркелов. – Пока война идёт, предлагаю особо не мудрить, а оставить все рыболовства, как в прошлые годы.

       – Правда твоя, Карп Маркович, нужно оставить всё, как есть! – тут же, поддержал товарища Фиогний Жигин. – На низу овод появился в большом количестве. В добавок кровожаден, как красногвардеец. Но наши Горынычи не сдаются, бьют эту нечисть, чем попало!

        – Наша дружина, после кровавых стычек с красногвардейцами, пришла смурная, и казаки сразу попрятались по домам, – заметил Федот Солуянов.

       – Не знай, как в других станицах, а мы свою дружину, под командой подхорунжего Аблаева, торжественно встретили ещё на подходе к посёлку! – вступил в разговор старик Лобиков. – При многолюдном стечении народа, с хоругвями и священниками из двух наших церквей. Там же, прямо в степи, отслужили всем миром молебен в честь победы!

       – А наши станичники жалуются на уничтожение части бахчей серым червяком, похожим на гусеницу, – заявил, молчавший до того, Мин Фофанов. – В половине июня месяца, со стороны Бударинского посёлка, начал идти к нам этот червяк, уничтожая по пути все бахчи. Не пощадил даже травы. Если ранние бахчи остались невредимы, то на поздних, урожай на половину будет меньше. Похлеще большевиков нанёс нам урон, этот червячок, потому и не стали в нашей станице праздники учинять. Опять же, предатель Сармин оставил горький осадок в душах наших казаков…

        – Мин Андреич, а с урожайностью хлебов, как у вас дела обстоят? – поинтересовался Федот Солуянов. – Наши то хлеборобы, ещё амбары строят!

       – Урожай овса некоторые хозяева предвидят до 200 пудов с десятины, – ответил Фофанов. – Пшеница даст не менее 150 пудов. Лишь бы большевики не потревожили, а то урожай на корню оставим. Пстрели – те, заразой!..

       – Братцы, старики! – обратился к собравшимся Карп Маркелов, когда основные вопросы деятельности Уральского войска уже были рассмотрены. – За последние два года у нас умерли Афанасий Агафонов и Евтихий Дураков, а Фиогний Жигин переехал на жительство в Гурьев. Один я остался в станице. Не пора ли подумать над пополнением совета старейшин из числа «старых людей»? Может пришло время «омолодить» нашу команду стариков?

        – Кого – то уже приметил, Карп Маркович? – настороженно спросил Мин Фофанов. – В Соколином, вроде, никого не осталось, кроме тебя. Может быть моего племянника посмотрим, Фаддея? Грамотой, правда, не силён, зато самого хитрого маркитанта вокруг пальца обведёт! Даровит, от природы…

        – Твой Фаддей, Мин Андреич, молод ещё! – выкрикнул Лобиков. – А вот, мой Степан годами уже вышел! Грамотный, в лейб – гвардии служил, откуда урядником воротился. Опять же, ходил с нашей дружиной на большевиков. По всем статьям, ему в совете старейшин сидеть. Пстрели – те, заразой!

        – Согласны с тобой, Демид, хорошего сына вырастил! – выразил общее мнение Маркелов. – У нас давно пустует место в Горах! Предлагаю туда и послать Степана Лобикова. Место важнейшее для Уральского войска! Как не крути, а соль индерску, нам заменить нечем! С Грязного озера, токмо варево солим, да сало чушиное, а рыбе, индерску соль подавай. Из неё, ведь, самый отменный тузлук! И твоему племяннику, Мин Андреич, тоже сыщется место за нашим столом…

       – Ты, это взаправду про Фаддея? – с опаской переспросил Фофанов. – Или, у тебя, Карп Маркыч, ещё и свой человечек сыскался?

       – Прямо в корень зришь, Мин Андреич! – ответил Маркелов. – Давно уже сыскался, да всё не досуг было, объявить вам, старики! Родного сына Евтихия Дуракова, хочу предложить в совет. Слыхали, небось, что киргизы Уильскую область, за Уралом, объявили – Уильский Оляят! Столица будет в Джамбейте. Мне тут грамотный советчик нужен, не то обведут киргизы вокруг пальца…

       – Чьего сына, Карпуша? – изумился Федот Солуянов. – У Евтихия, ведь, своих детей не было. Он же племянника Петра за место себя выдвигал!

       – Прав Маркелов, старики! – вступился за товарища Фиогний Жигин. – Давно бы пора объявить, да всё, как – то недосуг было…

        – И кто же этот «найдёныш», Карп Маркыч? – прервал затянувшееся молчание Лобиков. – Не тяни уж, кота за хвост. Пстрели – те, заразой!

       – Да, вы знаете его, старики, он у Евтихия служил до германской войны! – заявил Маркелов. – Наш соколинский казак, Вениамин Алаторцев!

       – Слова, Карпуша, пустой звон! – с недоверием заявил Федот Солуянов. – Ты документ покажи, тогда поверим. Пстрели – те, заразой!

       – Уймись уже, братец, Карп показывал документы! – осадил брата Василий Солуянов. – Собственноручное письмо Евтихия Дуракова и, даже, свидетельство князя Г. С. Голицына, с его личными вензелями.

        На следующий день, когда старейшины разъехались по станицам, Карп Маркелов отправился навестить Вениамина Алаторцева, который всё ещё лежал в постели. Рана его хорошо затягивалась, но мучили головокружения и тошнота. Осматривавший, на днях, его рану врач сказал, что это последствия бывшей контузии, которые со временем исчезнут совсем. Но, жить можно и с этим недугом, а потому надо вставать с постели и начинать двигаться.

       "Не хочу толочь воду в ступе, Вениамин!" – сухо произнёс Маркелов: "Ты, сын Евтихия, один из нас, и твоё место в совете старейшин. Вот, письмо Евтихия и, ещё, документ, прочти на досуге. – с этими словами Карп Маркович протянул бумаги Вениамину, а после некоторого молчания, добавил. – Знаю, что для тебя моё заявление, как гром среди ясного неба, но время не ждёт. Врач сказал, что тебя по болезни могут в отставку уволить, но раз обещался Ерёмину, то решать тебе. Поезжай, а к зиме буду ждать тебя сюда. Чувствую, скоро грядут перемены в войске. Пстрели – те, заразой!"

      Действительно, войсковая жизнь жаждала больших перемен. Революция в России породила настоящую смуту в умах уральских казаков. Оставшись без царя – батюшки и наказного атамана, казаки вернули себе право на Круги и сходы, где выбиралась всякая власть и рождались законы.

      «Теперь народное право», – вот возглас, на котором в станицах строится в настоящее время общественная жизнь, – писала войсковая газета. – На нём зиждется угнетение одних и свободная, граничащая с произволом жизнь других. Благодаря только ему – этому народному праву станичные и поселковые атаманы, выбранные всеобщим голосованием, чувствуют себя всё время в положении лёгкого пёрышка, которое «народоправцы» в любой момент могут приговором, вынесенным случайным составом схода, сдуть с занимаемых или ответственных постов.
      Постоянное сознание своей зависимости от избирателей с одной стороны, и своей семьи, которой нужен кусок хлеба с другой, создаёт мучительное положение этих тружеников. А отсюда, вполне, естественны отступления от служебных обязанностей и требований высшей войсковой власти».

      На Кругах или сходах станиц не было места спокойному отношению к постановленным вопросам. Всё решалось с удивительной горячностью, криком, шумом и недовольством. Мало того, что революция отодвинула на задний план «старых людей», так она вдобавок породила массу крикунов, претендовавших на звание поселковых и станичных мудрецов, берущихся решать сложные вопросы, в которых они ничего не понимали. Бесконечная дерзость, ужасная дикость этих лиц, мечтавших звонким голосом совершить общественную карьеру, довела некоторых станичников до того, что они категорически отказывались посещать сходы.

      «Хочется понять, откуда взялось это царство крикунов – дебоширов, глашатаев «народного права»? – задавалась вопросом войсковая газета. – И какую грустную картину являет благодаря этому общественная жизнь на местах: бесконечные дрязги, личные счеты, демагогия, сплетни, вздорные слухи, бесшабашные наветы на отдельных лиц. Вот общая характеристика царствования крикунов. Малейшая попытка борьбы с горланами встречает решительный отпор».   

       Маркелов ушёл, а Вениамин ещё долго сидел на кровати, вспоминая свою жизнь у Евтихия Дуракова. Он сразу стал замечать, что старик относился к нему не как к служившему у него казаку, а, скорее, как к члену семьи. Но Евтихий ничем не выдавал своих отцовских чувств. Не было даже намёка, что Вениамин может быть его сыном. Акулина, вот кто мог знать все тайны своего дяди, и Вениамин позвал хозяйку дома к себе.

       – Скажи, ты знала, что я твой двоюродный брат? – спросил без всяких обиняков Вениамин.

       – Прости, Веня! – только и смогла выговорить Акулина и слёзы ручьями полились из её покрасневших глаз. – Дядя велел молчать.

       – Но, почему? – едва успел спросить Вениамин, как ком обиды и горечи сдавил ему горло, и он почувствовал, что у него пропал дар речи.

      – Ты был одержим местью за родителей, и дядя не стал тебя смущать! – сквозь рыдания промолвила Акулина. – Любил тебя, и не желал разрушать твою любовь к покойным родителям. Так и унёс бы эту тайну с собою, если бы Пётр не утонул в Баксае. Позвал, скоро, Маркелова и Жигина к себе, и признался им, что отдал новорождённого сына на воспитание Алаторцевым. Тогда, у Елены Игнатьевны во второй раз родился мёртвый ребёнок, а жена Евтихия, Мария Яковлевна, скончалась в муках при первых поздних родах. И всё в один день. Отдавал то тебя дядя, до поры до времени, на воспитание, а потом, уже увидев, как супруги Алаторцевы души не чают в тебе, решил не испытывать судьбу и не ломать твою счастливую жизнь. Наблюдал за тобой, тайком, и радовался, что его родной сын не обделён материнской любовью и лаской. Ну, а когда у тебя ещё и братья появились, то дядя и вовсе перестал себя тешить какой – либо надеждой вернуть назад сына. Он понимал, что мать, вскормившая его дитя своим молоком, становилась родной и по крови, потому смирился с судьбой бездетного вдовца и с головой окунулся в дела войска.

       – Ништо и свидетелей этому не было, никого? – недослушав, спросил Вениамин. – Поверить не могу, честное слово!

       – Была свидетельница, Матрёна Чаганова, – сообщила Акулина. – Дядя Евтихий её накануне из Калмыкова привёз, специально для жены. Она же войсковой повивальной бабкой была, акушерка с опытом. Благодаря ей и ты на свет появился, а то бы в утробе матери задохнулся.

        – Она жива? – встрепенулся Вениамин. – Где её можно сыскать?

        – Какой там, жива! – удивилась Акулина. – Давно уже на том свете. Никак, задолго до приезда Наследника померла. 

       Небывало холодная погода, внезапно сменившая в последних числах июля стоявшую до того жару, завершилась в ночь с 29 – го на 30 – е сильным «утренником». Случай ночного мороза в последних числах июля – весьма редкий, если не единственный. По крайней мере, на памяти Вениамина такого случая ещё не было. А тут, он утром вышел во двор, хотел умыть лицо, а в рукомойнике вода замёрзла. Вспомнив про вчерашний визит старика Маркелова и, вдруг, открывшиеся новые обстоятельства, Вениамин подумал про «знамение Господне». Как тут не поверишь словам людей, которые были для Вениамина самыми родными и близкими, после жены и детей.

      Карп Маркелов получил долгожданное письмо из Уральска, от своего давнишнего осведомителя Григория Астафьева, и устроившись поудобней на лавке в передней, под святыми образами, углубился в чтение:

      «Прибывшее из Гурьева лицо сообщило, – писал старик Астафьев, – что луговой покос на низу средний, в виду того, что дождей там было мало, а разливов воды по весне, как мы знаем, не было вовсе.
      Рыбы из моря вышло порядочно: в верхних станицах до Уральска ловится крупный судак, а на низу же мелкий, вышедший большой партией, но после. Хотя выхода красной рыбы из моря как бы не наблюдалось, по проезду по багренному району казаки говорят, что на багренных ятовях красная рыба есть. Существует предположение, что красная рыба пришла ранее весеннего лова и не была замечена. Сбыт рыбы в Гурьеве не важный, более случайный, тем не менее цена на рыбные продукты высокая: объясняется тем, что в Астрахани попортилось много рыбы. Из Астрахани то и приезжают в Гурьев за рыбой. Понижение цен на хлеб в Уральске заставило казаков низовых станиц ехать в извоз с целью купить хлеба, вследствие чего цены на извоз с десяти рублей понизились до семи».

        "Слава Богу, что потребительская кооперация сохранила торговые связи с Россией, а то бы и не знали куда девать плавеную рыбу!" – подумал Карп Маркелов: "Большевики то, не дураки! Оставили торговлю в покое, и мы не в убытке от такой преференции кооператорам".

       А вот, новости с зауральной стороны расстроили Маркелова. На речке Барбашевой замечены случаи заболевания холерой в отряде киргизской милиции, расположенного в 18 верстах от Уральска. Из двенадцати человек заболевших, уже восемь умерло, что вызвало панику среди милиционеров. Из девяноста человек отряда, по аулам разбежалось сорок человек.

      "Ладно бы киргизы только болели, а то со слов Жигина, холера появилась и в наших посёлках: Сарайчике, Сорочинке и Редуте. Пстрели – те, заразой!.. Фу ты, прости Господи!" - вслух рассуждал Маркелов.

        – Ништо опять красные фронт прорвали, раз ругаешься возле образов, Карп Маркович? – спросил Вениамин, бесшумно вошедший в горницу.

        – Слава Богу, дела на фронте в нашу пользу! – обрадовался появлению Вениамина старик Маркелов. – Нашими передовыми частями снова занята станция Чалыкла! При занятии Озинок захвачено 9 походных кухонь и колючая проволока! Красные несут потери убитыми и ранеными.

       – Пришёл попрощаться, Карп Маркович, – с грустью произнёс Вениамин. – Вроде, полегчало мне. Поеду в Уральск, к Александру Михайловичу, а там куда пошлёт, там и буду служить на благо нашего родного войска.

       – Похвально, нечего сказать! – произнёс Маркелов и обнял Вениамина. – Евтихий, гордился бы своим сыном! Храни тебя, Господь!

       По прибытии в Уральск, есаул Алаторцев зашёл в войсковой штаб, чтобы поставить в известность начальство и получить новое назначение по службе. Оказалось, что его визит в штаб был, как нельзя, кстати. Комендант города, полковник Щадрин, по секрету сказал, что им подготовлен новый приказ, по которому «все офицеры, проживающие в городе Уральске и в станицах, не состоящие в настоящее время на службе в частях и учреждениях войска, должны немедленно сообщить свои адреса в комендантское управление города Уральска, с указанием имени, отчества, фамилии, чина, года постановки и года окончания военного училища». Выйдя из штаба, есаул Алаторцев захотел прогуляться по главной улице Уральска.

      "Веня, родной, какими судьбами?" – Вениамин услышал знакомый голос и обернулся назад: "Даже не чаяла тебя увидеть здесь и сегодня!"

       Перед Вениамином стояла улыбающаяся Анна Смолова, в руках которой была походная санитарная сумка с красным крестом, набитая всяческими перевязочными средствами и лекарствами из войскового лазарета. Голову покрывала белая косынка с небольшим красным крестиком, на лбу.

       – Доброго здоровья, Анна Прохоровна! – лицо Вениамина тоже озарила улыбка. – Перед самым отъездом в город, вспоминали о тебе с Верой. Она велела кланяться и целовать при встрече.

       – Нет, Веня, целоваться не будем! – запротестовала Анна. – Нам, в Чаганский медпункт, недавно привезли киргиз, больных холерой. Боюсь, как бы сама от них не заразилась, да, не дай Бог, тебя ещё заражу.

        – Прекрасно выглядишь! – сказал комплимент Вениамин. – Тебя красит косынка сестры милосердия! Может завтра сходим, куда – нибудь?

       – Согласна! – обрадовалась Анна. – Айда в сад Коммерческого клуба, там есть народный театр, где любители дают спектакли.

       – Чудесно! – согласился Вениамин. – Уже и не помню, когда мы с Верой ходили в театр, наверно, год назад, а то и больше. А сейчас я провожу тебя до дома и побегу к дяде. Соскучился по старику, аж слов нет.

       Анна подхватила Вениамина под руку и старые знакомые направились по Большой Михайловской улице, в сторону дома Карева, пожалуй, самого высокого и красивого здания в Уральске, взметнувшегося вверх, аж, на три этажа. Внизу этого архитектурного чуда, походившего на Великую Китайскую стену, помещались магазины богатых купцов, которые назывались народом «под Каревым». Всё ничего, но картину вечернего города портила нетрезвая молодёжь, которая вела себя до крайности неприлично. Особенно сильно проявлялось это напротив фотографии Полякова и кинематографа «Россия». Ограда перед фотографией Полякова служила этой публике, чем – то, вроде, нашеста для кур. Когда Вениамин с Анной ещё приближались к фотографии, веселящиеся шалопаи спрыгнули с ограды и, запрудив улицу, стали мешать ходить гуляющей публике. «Пропуская сквозь строй» случайных прохожих, заставляли выслушивать их разные скабрезности и циничные замечания в свой адрес, грязную перебранку между собой. Когда Вениамин поравнялся с этой шпаной, он вежливо отцепил от себя руку Анны и стал раздавать тумаки налево и направо. Сначала улетел в арык главарь, следом, ещё, три пацана.

       "Милиция! Милиция!" – завопила толстушка средних лет: "Наших деток хулиганы убивают! Караул! Милиция!!!"

       Со стороны собора Александра Невского раздался свисток милиционера. На шум сбежалась масса обывателей, сразу кинувшиеся приводить в чувства молодых шалопаев. Остальную шпану сдуло с улицы, словно ветром.

      – Пошли отсюда, Нюра, – прошептал Вениамин, на ухо Анне. – Не хватало нам, ещё, объяснения давать в милиции. Пстрели – те, заразой!

       – Айда «под Карев»! – спохватилась Анна и потянула за рукав Вениамина. – Страшно захотелось выпить клюквенного морсу.

        Проводив Анну до двери, Вениамин поспешил к дяде Ипатию. Встреча их была, в буквальном смысле, «мокрой» от слёз. Первой заплакала Катерина, вышедшая открывать калитку Вениамину. Следом за ней разрыдался Ипатий, который уже не чаял увидеть племянника живым и здоровым. Вениамин на улице мужественно держался, но только переступил высокий порог горницы, как слёзы сами полились из его глаз.

       – Ты, даже не представляешь, племяш, какая это была атака! – придерживая сломанные ребра ладонью, с восторгом рассказывал Ипатий. – Словно герой Рыжичек, поскакал я на стального Голифа, а он, антихрист, как изрыгнёт огнём из пасти, так мой конь и рухнул замертво! Благо, фельдшер Веселов с подводой рядом оказался; вывез меня раненого с поля боя. Два ребра сломал всего, а боль была, спасу нет! Не поверишь, дышать не мог, пока Прохор Палыч мне грудь повязкой не стянул. До сих пор рёбра болят.

       – Дядя, ну кто же на броневик с пешнёй наступает? – с весёлой укоризной сказал Вениамин. – Слава Богу, что всё так благополучно обошлось. В другой раз, красный пулемётчик даст очередь в тебя, а не в твоего каурого коня.

      – Поругай его, Веня, чтобы впредь не повадно было на войну ходить! – отозвалась из прихожей Катерина. – Говорила ему, старому дурню, запрягай тарантас и айда в Трёкин! Так, нет же, пешню схватил и на Свистун – гору поскакал! Ништо без тебя не защитили бы Уральск? Хотя, наверно, и нет!

       – Дядя, а как там, Фокин, жив ли? – спросил Вениамин, сменив тему.

       – Иван Лексеич, ведь, погорельцем стал! – оживился Ипатий. – С шаброй, Копняевой, просили разрешить им сделать порубку леса в Переволочной для устройства надворных построек. Сход Уральской станицы уважил их просьбу и постановил: атаману разрешить порубку в установленном размере.

       Прогулка в саду Коммерческого Клуба завершилась для Вениамина и Анны посещением театра, где обществом любителей музыкального и драматического искусств была поставлена комедия в 3 – х действиях «Первая муха». Сад был переполнен. Комедия, в которой были задействованы почти все силы общества, прошла весьма успешно.

      – Несомненно, князь Чембарский в исполнении Реньяка, был выше всех похвал, – как заправский театрал рассуждал Вениамин. – У него чувствуется сценический опыт.

       – Сдаётся мне, что роль Анны проведена была бледно, – поддержала беседу Анна. – У исполнительницы заметна недостаточная подготовка.

       – Зато, Туберозов в центральной роли Полозьева, провёл свою роль как всегда безукоризненно, – заметил Вениамин.

       – В целом постановка, была удачна, – согласилась Анна. – Надо полагать, что общество любителей после этой «Первой мухи», порадует нас ещё лучшими постановками своего репертуара. Спаси Христос, Веня, за такой чудный вечер. Давно я не радовалась жизни, как сегодня.   

       В субботу, 11 (24) августа, войсковая газета «Яицкая воля» объявила на всю Уральскую область: «В Казани захвачен золотой запас России!».

       – Теперь, есаул, будут деньги на финансирование нашей борьбы против большевиков! – восторженно заявил генерал Ерёмин. – Так, что от вашей предстоящей разведки в тылу большевиков, будет во многом зависеть наша бесперебойная связь с Самарой и Сибирью, откуда мы ждём поступлений, как военной, так и финансовой помощи, от наших союзников.

       – Дай Бог, Александр Михайлович, чтобы благополучно переправили всё золото в Самару! – сказал есаул Алаторцев. – Город то Николаевск, несмотря на упорство чехов, частей Народной армии и наших казаков, снова был занят противником. По слухам, Чапаев там.

      – Вот, к этому антихристу вам и надлежит отправиться немедля в гости, есаул! – проговорил Ерёмин. – Возьмите себе надёжного помощника и, с Богом!

        Оперативная сводка за 11 августа 1918 года, сообщала следующее:

      «С рассветом 8 августа частями Сламихинского фронта была произведена атака города Новоузенска. Противник оказал упорнейшее сопротивление. Из двух наступающих сотен в город ворвалась одна, которая была принуждена отойти под огнём подошедшего бронированного автомобиля».

      Предстоящая плавня, о сроке которой уже вышло постановление Съезда, занимала умы не только низовой линии, но и многих городских обывателей. В связи с ней здесь идёт много разговоров. Говорят, о страшной дороговизне сборов, гадают о цене на рыбу, о покупателях, сокрушаются отсутствием рынка и, главным образом, думают о ятовях.

       – Ну, что сват, поедешь нынче, на плавню? – хитро прищурив глаза, спросил Порфирий Андреевич у Ипатия. – Я уже собираюсь. Сухарей насушил и муки припас в дорогу. Рыболовные снасти починил, ось на телеге заменил, сапоги новые купил. Жаль, сахара вовсе нет. Пстрели – те, заразой!

       – Нет, сват, не поеду, – проговорил Ипатий. – Нагибаться тяжело, рёбра ещё болят. А потом говорят, будто пароходы всю рыбу с ятовей угнали…

       – Вчера из Студеновского посёлка приехал казак Емельян Шумаев, – сменил тему разговора Чалусов. – Чтобы не искать фатеру, решил заночевать на сенном базаре, что на Самаркандском проспекте, а деньги около тысячи рублей положил в фуражку. Утром проснулся, а денег нет. Кто украл, одному Богу известно. Как говорится: вора и след уже простыл. 

       – Ништо купить балалайку, да, на курсы записаться? – ни с того, ни с сего вопросительно проговорил Ипатий. – Недавно объявление видел. Учитель музыки Деревянов подал, – а немного погодя, спросил. – Ты, сват, за торном собираешься, аль нет?

       – Опоздал, сват, как есть опоздал, – со вздохом ответил Чалусов. – Обвольку то на торон положили с 10 августа, а его к этому времени уже весь выбрали, даже, как следует созреть не дали…

       – Не зря мне Катерина жаловалась, что цена на торон высока, – проворчал Ипатий. – Будто, просят от 10 до 12 рублей за ведро…

       – Так и есть, сват, только не за этим я к тебе пришёл! – вдруг заявил Порфирий Андреевич. – Супруге, Пелагеи Миновне, люди добрые донесли, что видели зятя Вениамина в обществе вдовы Анны Смоловой. Болтали, что амурные дела у них. Вчера шабра из Чаганской станицы вернулась, так Анна там, вовсю, слезами умывается по Вениамину. Жену с детьми, значит, сослал в форфос, а сам, нечестивец, бабу на стороне завёл. Пстрели – те, заразой!

      – Ты, что белены объелся, Порфирий? – после почти минутного молчания, отозвался Ипатий. – Какие могут быть амурные дела у Анны с Вениамином? Она его раненого выходила, а встречался с ней, так Вера сама ему велела.

      – Ты, сват, племянника не защищай! – взвизгнул Чалусов. – С каких пор в городе, а к нам и глаз не кажет? Пстрели – те, заразой!

       – Да будет тебе ругаться, Порфирий! – спокойно ответил Ипатий. – Нет Вениамина в городе, уже давно. Уехал по делам службы, а куда, я не ведаю. Он же ходил к вам, да видно дома не застал. Ты лучше скажи, где твой Василий запропастился? Люди болтают, будто письмо от сына с оказией получил?

       – Врут люди, сват! – поспешно ответил Порфирий и засобирался уходить. – Пойду я, а то Пелагея Миновна тревожится поди, куда запропастился.

      – Сказывай поклон свахе, да пусть меньше слушает небылицы о зяте. – сказал на прощание Ипатий. – Мотри, Вере не передай сплетни про мужа. Греха не оберёшься, Порфирий. Пстрели – те, заразой!

      Вениамин второй месяц находился в глубоком тылу красных войск. Он и его помощник, урядник Климахин, неотступно следовали за отрядами В. И. Чапаева, которые базировались восточнее города Николаевска. Появляясь в местах сражений, они сдирали шкуры с убитых лошадей и отвозили их на кустарные кожевенные заводики, разбросанные по Николаевскому уезду. На такую важную и ответственную работу их сподобил комбриг Чапаев, который выдал им соответствующий документ с настоящими советскими печатями. Сам Чапаев не сидел на месте, он то появлялся в Порубежке, то в Солянке, а то устраивал митинги в Перелюбе. Посулами сладкой жизни ему удавалось пополнять свои отряды молодыми крестьянскими парнями. Служило в его отрядах и немало иностранцев. Однажды, Вениамина и урядника Климахина разместили на ночлег в помещение, где стояла на постое интернациональная рота.

      Комиссар, из заволжских немцев – колонистов, тогда сказал: "Чапаев велел вас здесь расположить, чтобы никаких секретов о нас не выведали. Наши интернационалисты по – русски почти не говорят, а вы по – немецкому ни черта не понимаете. Спите спокойно, товарищи!"

       Как только комиссар ушёл, интернационалисты разговорились пуще прежнего, особо не стесняясь присутствия двух русских крестьян, которые не проявляли никакого видимого интереса к незнакомой иностранной речи. Да, Климахин почти сразу заснул и своим сильным храпом мешал Вениамину улавливать знакомые немецкие фразы.  Мадьяры, немцы и австрийцы говорили, что в их странах вот, вот и должен наступить мир, а их заставляют воевать здесь. При первом же случае они хотят уйти на родину, но как это сделать, пока не знают. С чехами же, им никак нельзя.

       В середине сентября в Николаевск прибыл председатель Реввоенсовета республики Л. Д. Троцкий, которому Чапаев организовал пышную встречу прямо на вокзальной площади, которая завершилась военным парадом частей, вверенной ему накануне, 1 – й Николаевской дивизии. Троцкий поблагодарил начдива за верную службу и наградил золотыми часами. Чапаев сиял, как начищенный медный самовар, не подозревая, что уже подписан приказ об отстранении его от командования этой дивизией.

         – Мотри, Климахин, как мало надо человеку для счастья! – сказал есаул.

         – Так, то человеку, а этому антихристу всё наше войско подавай! – ответил урядник, вместе с Вениамином, наблюдавшие за церемонией встречи и парадом с крыши дровяного сарая.

      Вскоре, приказом по 4 – й Армии Восточного фронта была организована 2 – я Николаевская дивизия, во главе которой поставили В. И. Чапаева. По всем сёлам, ускоренными темпами, провели мобилизацию. И здесь раскрылись ораторские способности Чапаева, который горячо и проникновенно говорил на митингах в пользу советской власти. А митинги начдив любил. За неделю, его дивизия была полностью укомплектована и готова к боям.

       – Мотри, есаул, как этот Чапаев умеет в душу влезть, и, ведь, люди за ним идут, – сокрушался Климахин. – Ништо, краснобай? Пстрели – те, заразой!

       – Так, он и в германскую с такой же страстью за царя – батюшку ратовал, на побегушках был, у офицеров – пропагандистов Юго – Западного фронта, – ответил Вениамин. – Языком митинговать, это тебе, не шашкой махать… 

      В начале октября части Красной Армии заняли Самару и развернули наступление, вдоль железной дороги, на Бузулук. Вениамину попала в руки листовка с призывом Реввоенсовета 4 – й армии Восточного фронта:

       «Перед вами Самара… Ещё один удар, и Волга, от истоков до впадения, будет открыта для движения красных пароходов с хлебом, нефтью и другими продуктами, столь необходимыми Советской России… Быстрее туда!».

       "Как же ты был прав, Карп Маркович!" – подумал Вениамин: "Тут, как не крути, а менять политику войска придётся".

        Чапаев получил приказ перерезать сообщение между Бузулуком и Уральском по дороге, идущей вдоль Чагана. Вениамин последовал туда.

       С 21 октября красные войска активизировались на Соболевском фронте, начав напирать на казачьи хутора и посёлки, а 25 октября, полчища красных уже хозяйничали в пограничных посёлках, уничтожая и расхищая всё по пути. Вениамин с Климахиным, часто разъезжали между позициями враждующих сторон, в поисках трупов убитых казачьих лошадей и через казачьи разъезды умудрялись передавать важные сообщения для генерала Ерёмина.

       Стоявшая в Соболеве казачья бригада, будучи недостаточно вооружена и подготовлена, не удержалась под натиском превосходящих сил противника. Отходили с боем, в полном порядке. У посёлка Озёрный они дали должный отпор красным. Разведчики наблюдали за действиями казаков с пригорка.

        "Мотри, есаул, никак, вон в той россоши, наша сотня лаву готовит!" – радостно произнёс Климахин, указывая рукой куда – то вдаль.

       Вениамин, едва успел отыскать глазами сотню, как она с криком «Ура!» кинулись на противника. Ощетинившись пиками, сверкая над головами шашками, казачья лава неслась на артиллерийскую батарею красных. Лихо порубали прислугу у четырёх пушек и прикрытие. Забрали эти орудия в упряжке и погнали в свою сторону. Всё произошло до того быстро, что ошеломленный противник хлынул было назад, но получив поддержку, пошёл в контратаку. Наша же сотня оказалась оторванной от основных сил и без подкреплений. Путь был грязным, лошади утомлены, пришлось казакам бросить отбитые орудия и отступать налегке. Потери были незначительны.

       Красные заняли Каменный и остановились. Казачьи части отступили в посёлок Красный и здесь решили во чтобы то ни стало защищаться. Генерал Мартынов принял командование фронтом и повёл энергичное наступление. Завязалась артиллерийская перестрелка. Казачьи полки развёртывали лавы, с флангов и в лоб. Пехота шла в цепь. После ожесточённых боёв, красные дрогнули и стали отходить по двум направлениям: на Таловой и Озёрный. Казаки преследовали их, буквально, по пятам. Гранаты и шрапнели казачьих орудий наводили ужас в рядах красных…

       Вениамин и Климахин стали невольными свидетелями, как во время боя у Соболева, на подмогу красным пришёл «железный» полк. Один комиссар, в кожаной куртке, указывая однорукому Климахину на этот полк сказал: "Посмотри – ка, товарищ, какие молодцы идут! Теперь, капут казаре! Обязательно возьмём Уральск, а казаков всех потычем в Урал!"

       "Утро вечера мудренее", – прошептал Климахин, а когда комиссар ушёл вслед за полком, повернулся к Вениамину: "Айда, есаул, в укрытие, а то ещё, не ровен час, от своей шрапнели Богу душу отдашь".

        Только успел Климахин сказать, как казачий снаряд упал в первые ряды «железного» полка. Чудный полк дрогнул и прижался под стены домов. И точно нарочно, где соберётся кучка красноармейцев, туда и падает казачий снаряд. С правого фланга зашли две казачьи сотни, и орудие заработало в тыл красных, на 4 – х вёрстное расстояние, забрасывая их тыл снарядами, и «железный» полк обратился в бегство обратно, даже, без единого выстрела, в полной панике. Обоз красных, бросая всё по пути и давя друг друга, погоняемый орудийными выстрелами, побежал. Бежали и все остальные. Более 200 телег было брошено по пути отступления.

        На ночлеге, наши разведчики видели, что настроение у красных плохое. Мобилизованные крестьяне отказывались идти в бой. Если бы не думали, что казаки их зарубят, то перешли бы на сторону уральцев.

        – Нужда была, мне за комиссаров умирать, мужики! – говорил бывший фронтовик односельчанам. – Вона, семёновские воюют вместе с казаками и в ус не дуют. У нас, мужики, осталось два пути: или казакам сдаваться, или в дезертиры подаваться.

       – Молчи, дурак, а то к стенке мигом поставят, – зашипел старик из обоза. – Забыли, как Чапаев собственноручно застрелил дезертира, а его денежное довольствие разделил между большевиками нашей роты. Они теперь, пуще прежнего гоголем ходят, надо и не надо, наганом в ноздрю тычут.

      Разговоры разом смолкли, и красноармейцы стали засыпать тревожным сном. Все знали, что их крепко держат в лапах отпетые большевики. Народ этот молодой, разодетый в награбленное, в шелках, в золотых цепочках, кольцах и браслетах. Из красного шёлка они носят на груди бантики. Из галунов делают пояса. Сарафаны казачек перешивают на рубашки, кальсоны обшивают галуном. Старообрядческие лестовки привешивают к уздечкам. Из бархатных пальто шьют брюки и тужурки. Казачьи сундуки ломают, жгут или увозят с обозом. Приказывают большевики строго, часто угрожая застрелить из револьвера. Обещаются, если возьмут Уральск, запрудить Урал телами казаков или стереть с лица земли всё казачье войско.

       – Эх, господин есаул, была бы ваша воля, с каким бы наслаждением убил парочку этих хвастунов, чтобы другим гадам не повадно было, – прошептал в сердцах Климахин. – Слава Богу, до родного Кушума не дошла эта нечисть.

      – Нельзя нам, Климахин, себя раскрывать, – строго наказал Вениамин. – Как только генерал Мартынов освободит Соболев, нам приказано вернуться в войско. Зима началась, теперь до весны про шкуры забыть можно.

       С 31 – го октября до 12 – го ноября, красные не выпрягали лошадей обоза, а солдаты не снимали амуниции. То и дело били тревогу. Ждали со страхом казаков. Митинговали. Один взводный красный командир в сердцах жаловался Вениамину: "Что эта за паника у нас! Даже лошади и те никак боятся. Казаки – это черти, а не люди. Лезут со всех сторон. Страшно рубят они! А если бы дать им хорошую технику, да их бы тогда никто не одолел. Нет надо нам уходить! И вы уезжайте, восвояси. Свою шкуру спасать надо, а не лошадиные сдирать".

      Недавно хвалились красные, будто много побили казаков. Теперь же они сознавались в том, что казаки метко стреляют из орудий. Казачьи снаряды выбивают красных, по их же словам, целыми взводами. Красные даже стали подозревать, что из посёлков кто – то телефонирует казакам куда стрелять. Произвели обыски, во время которых ничего не нашли. Телефонов то, на самом деле не было, а потери понесли красные большие. Настроение после этого создалось ещё хуже. Казачий скот угнали куда – то далеко за грань. Вместе со скотом, исчезли из расположения красных войск есаул Алаторцев и урядник Климахин, направившись кружным путём на Соболев. 

       Станичный посёлок Соболев, после 19 – ти дневного пребывания в нём красных, обнажил следы ужасного разрушения. Посёлок был весь залит кровью. Хлеб, даваемый лошадям, лежал повсюду, смешанный с навозом. Вениамину, перед тем, как покинуть расположение красных войск, удалось выкрасть из чапаевского штаба карту с оперативной обстановкой, благодаря которой отряд Чапаева угодил в окружение в районе села Талового. Казаки стали сжимать кольцо, но Чапаеву, с большими потерями, удалось вырваться из плотного окружения.

       – Ништо карта была не точна, Матвей Филаретыч? – с досадой спросил Вениамин и серьёзно добавил. – Будто завороженный, этот Чапаев.

       – Не казни себя, есаул! – ответил Мартынов. – Зима всему виновата. Скоро, вовсе, от нашей конницы пользы не будет. Пстрели – те, заразой!

       Соболевские храмы: старообрядческий и православный, были поруганы. Окна выбиты, святые образа повергнуты на пол, новые ризы сняты. Из церковной парчи и покрывал шили седельные подушки. В старообрядческом храме престол опрокинут. Антиминс попран ногами. Крест брошен на пол. Церковные книги порваны. Свечи переломаны и выброшены за дверь. Из воздухов красные нашили кисеты для табака. А что вытерпели в Соболеве жители!

      "И не спрашивай, родимый!" – ответил старый казак на вопрос Вениамина об этом: "Взгляни на улицу, взгляни на двор, смотри, что стало в хижине моей и тебе будет понятно, что за жизнь наша была. А, что сталось с нашей семьёй!" – старик вздохнул, взглянул на двух дочерей, взрослых девушек, изнасилованных красноармейцами, и, подняв руки к небу, заключил: "Ты, Господи, ведаешь и по грехам нашим наказываешь нас!" – махнул рукой и замолчал, а на глазах его заблестели горючие слёзы.

       – Вот, как после этого в разведку идти, господин есаул? – вопросительно посмотрел на Вениамина урядник Климахин и замахнулся над головой своей здоровой рукой. – Да, я на краснопузых, после увиденного и услышанного, спокойно смотреть не смогу! Одной рукой убивать стану, даже не спрашивая, чей и откуда. Пстрели – те, заразой!

       – Мы, Климахин, права не имеем на эмоции! – заявил Вениамин. – Ты же урядник, а не кисейная барышня. Мне, думаешь легко, смотреть на слёзы этого старика? Ну, сам подумай, где я найду такого помощника, как ты? С виду убогий, а в рукопашной драке, троих одолеешь. Пстрели – те, заразой!

       – Прости Христа ради, есаул! – виновато проговорил Климахин. – Прямо затмение какое – то нашло, к горлу подкатило, спасу нет. Ништо, напиться?

        – Бог простит! – ответил Вениамин. – Айда напьёмся, Климахин! Будем тверды и с Божьей помощью одолеем врага…

       Приехавший в конце ноября с плавни Порфирий Чалусов, привёз очень печальное известие: от неизвестной болезни скончалась Вера. Всё случилось на глазах отца, когда Порфирий Андреевич на обратном пути с низу, решил погостить у дочери с внучками. Ничего не предвещало беды, а накануне его отъезда в Уральск, Вера неожиданно слегла с жаром. Лицо её стало синеть, а на другой день открылся кровавый кашель. Вызванный к ней медицинский фельдшер Криушин, только развёл руками. Кровохарканье усилилось, в результате чего Вера захлебнулась собственной кровью. У Вениамина всё оборвалось внутри, когда он узнал о смерти жены. Мирится с потерей близкого человека ему не хотелось, и он ускакал на фронт. Война с большевиками продолжалась и ей не было видно конца. Везде и всюду была смерть; люди уже свыклись с ней. Люди говорили: «Бог дал, Бог взял», воспринимая смерть, как неминуемую обыденность. И Вениамин так рассуждал, пока она не коснулась его близкого человека. На фронте стал думать о детях, которые остались в Соколинском, с Акулиной. Думы о детях вытесняли из сердца горечь утраты любимой жены. Жизнь продолжалась и нужно было думать о живых, поминая умерших лишь в определенные дни.