Записки режиссёра. Глава 22

Невероятно тяжёлый и сумасшедший год. Приходилось работать и в стационаре, и мотаться в Елгаву, чтобы делать с местными архаровцами сказку «Недотёпино государство» Л. Устинова. В конечном итоге с половиной людей распрощались и заменили тестовцами. Ребят жалко. Они, бедные, и так пашут до посинения. И на хрена я затеял эту бодягу? 
В Доме офицеров прокат спектакля «Рядовые» идёт постоянно: то для школьников, то для солдат. Новый материал «Диоген» движется очень медленно. Руководство попросило меня съездить в Лиепаю – адмирал флота хочет со мной поговорить лично. Встретились. Разговор насторожил. Адмирал попросил посмотреть спектакли в театре Балтфлота с прицелом восстановления работы 70-х в жанре оперетты «Раскинулось море широко». Есть готовая сценография, музыка и какая-то часть актёров, которые работали двадцать лет назад. И как я отношусь к тому, если бы мне пришлось работать в этом театре, но уже не в Лиепае, а в Кронштадте, поскольку через какое-то время театр переберётся туда на базу Дома офицеров…
Я пообещал посмотреть спектакли и дать ответ.
Познакомился с худруком театра. Очень даже милая женщина, зовут Ольгой. Застрял на несколько дней, посмотрел, на что способны актёры, пообщался с Олей. Стало понятно, почему зацепились за меня – Ольга уходит в Московский ТЮЗ. Поговорили о восстановлении. Предложил руководству поменять жанр оперетты на рок-оперу, а вместе с этим – и композитора. То есть, поставить совершенно новый спектакль Адмирал проявил свой характер: или так, или никак! Пожелал ему найти человека, чтобы сделал «так», а меня, мол, Кронштадт не греет, поэтому что-то делать мне нет смысла. Тепло попрощался с худруком театра и вернулся в Ригу в тревожных мыслях: если штаб Балтфлота готовится к смене базы, то значит и Рижскому театру ПрибВО кранты? Вот он, закат театра заслуженного деятеля искусств И.Е. Цисера. Ребятам пока ничего не скажу, может, год ещё и продержатся. Однако, мои прогнозы сбываются. Умеешь ты каркать, Аксёныч. Хотя нет, я же говорил Цисеру, что с потерей лидера театр уходит в небытие. Тем более в такое смутное время перемен…


*


«Божье ушко» или «Авангард 80-х»

Думаю, глупо было бы спрашивать у рижан, что такое «Божье ушко». Это было культовое место и прибежище для центровской молодёжи. В кафе при планетарии в здании бывшего Кафедрального собора посетителей окутывала атмосфера какого-то особого покоя и уюта. Здесь любили проводить время и студенты, и богемная молодёжь, и седовласые синьоры, и просто любители хорошего кофе, запах которого щекотал ноздри далеко за пределами помещения.
Возможно поэтому отцы Рижского авангарда – руководитель музыкальной группы «Мастерская реставраций небывалых ощущений» Хардий Ледыньш и его сподвижник Юрис Бойко – стали организаторами мощной акции андеграунда  «Трансформация звука или времена года» в этом маленьком домашнем кафе. Позади барной стойки разместили стену с девятью телевизионными мониторами, по которым со старта акции стали демонстрировать фильмы-ролики совместного производства немецких и латвийских мастеров авангардного искусства. Три монитора были заряжены Горбачёвым, который в силу своих возможностей рисовал перспективу перестройки, гласности и трезвого образа жизни. Его самозабвенная речь циклически повторялась, что подчёркивало драгоценную сущность абсурда сказанного. Своеобразный лейтмотив «дурки» современности во главе с главным придурком.
Часть посетителей за столиками, попивая кофе, с интересом взирает на мониторы, переводя взгляд с одного фрагмента на другой. На них отображены акции прошедшего года. Другая половина зрителей следит за тем, что происходит в реальном времени. Внутри коридора и по всему периметру лестницы ведущей в помещение Планетария, выстроились саксофонисты всех мастей – тринадцать человек. По команде Хардия поочерёдно извлекается звук: от первого музыканта на первой ступеньке до последнего на самой верхней – в хроматической последовательности. Две волны снизу вверх и одна – в противоположном направлении. По указке дирижёра саксофоны начинают раскачивать пространство самостоятельно, придерживаясь каждый своей тоники. Всё подчинено единому ритму. Доведя динамику звуковой палитры до наивысшей степени маразма, руководитель перфоменса свистком футбольного судьи даёт отмазку исполнителям. Глубокая пауза. Ничего не понимающие зрители начинают аплодировать. Второй сигнал Хардия выводит саксофонистов из стоп-кадра. Начинается свободный полёт фантазии под куполом помещения. Кто-то зацикливается на классических секвенциях, другой издалека их повторяет. В углу, почти на выходе, баритонист расщепляет звук, альтист работает двойное стаккато, второй альт имитирует звуки скрипки и виолончели, тенор ржёт, как лошадь, сопрано смеётся-заливается. А ещё у одного баритона и сопрано образовался дуэт: диалог на частоте космического пространства. Тенорист выходит на соло разнузданного ковбоя, сдабривая новоявленную тему кантри сумасшедшими пассажами и мелизмами партнёра альтиста.  Благодаря умелым стараниям дирижёра зрители оказываются под мощным энергетическим колпаком. Кто-то устроился на лестнице, другие усаживаются на цементный пол у входа в кафе. Те, кто внутри, с чашкой кофе наблюдают за происходящим по монитору. Кажется, ещё момент, и Планетарий лопнет.
Часть музыкантов спускается в подвал, где их уже ждут коллеги, другая часть остаётся на втором этаже. Начинается джем вселенского масштаба. Звучит музыка разных направлений. В подвале, в одном углу идёт замес классического джаза, в другом – крутое фри, в третьем – откровения музыки барокко. На втором этаже – скрипичный дуэт в сопровождении классической гитары. Зрители поочерёдно вкушают звуковую пиццу и ловят балдёж: вау, вот это крутизна! Люди в кафеюшке переводят взгляд от монитора к монитору и не могут въехать, на чём остановить внимание. Всё интересно, необычно и непонятно…

По центру выхватывается зимний пейзаж. Далеко-далеко в море, за ледяными торосами, появляется некто в белом прикиде. Длинное пальто, широкополая шляпа, белоснежные брюки, белый пуховый шарф, небрежно перекинутый через плечо, модные мокасины. Руки в белых перчатках держат саксофон. В белоснежной акварели замёрзшего моря фигура то появляется, то растворяется. Звук первым достигает берега. Теперь камера чётче выхватывает хозяина звука. Очень выразительное лицо, длинные волосы из-под шляпы и староверская борода. На носу чёрные очки в большой роговой оправе. С общего плана оператор переводит камеру на детали: лицо, саксофон, руки, обувь. На берегу выделяется большой квадрат из серебряной фольги. По центру лежит что-то, завёрнутое в чёрный целлофан. Не прерывая игры, саксофонист обходит квадрат. И вдруг из целлофана появляется обнажённая русалка. Саксофонист продолжает играть. Молодая интересная начинает танцевать. Две камеры ведут саксофон и русалку. Музыкант обрывает игру и демонстративно уходит по ковровой дорожке в дюны. Камера сопровождает его до полного исчезновения в снежной дали. Вторая камера следит за русалкой. Ей очень холодно, у неё отваливается хвост, она заворачивается в целлофан, но тут появляется старушка с пакетом и начинает ругать её за распущенность и отсутствие стыда. Со словами «срам прикрой» бросает большой овчинный тулуп. Русалка полностью укрыта шубой, торчит только голова. Камера даёт крупный план: красный нос и несчастные глаза, которые провожают взглядом свою спасительницу. Тут выбегают какие-то парни и девушки и начинают быстро одевать околевшую актрису. Парни разливают алкоголь и горячий кофе из термоса. Перекусив и слегка согревшись, все убирают реквизит уходят с холодного пляжа. Камера застывает на роскошной сосне…
 
Смена кадра.

Помещение импровизированного ночника. Барная стойка, за которой посетители наслаждаются напитками. Бармен лихо манипулирует бутылками. Слева от бара, на высоте трёх метров – маленькое арочное окно с большим подоконником. На нём в позе лотоса восседает молодой человек, рядом лежит саксофон.
В глубине седобородый мен играет на альт-саксофоне. Луч прожектора выхватывает танцовщицу, которая самозабвенно соблазняет пилон, выделывая невероятные выкрутасы под мелодию сакса. В какой-то момент посетители понимают, что их вовлекают в стриптиз-шоу. Танцовщица поддерживает групповой танец. Весь пол покрывается снятой одеждой. Саксофонист не выдерживает накала страстей и, продолжая играть, уходит от центра действия. Эстафету принимает молодой музыкант. Он перехватывает мелодию и начинает зажигать. Оргия долгожданной свободы набирает обороты. Даже лихой бармен поддался вирусу толпы, и посетителей бара не смущает его женское нижнее бельё, ибо через минуту на нём уже ничего не останется. В подсобке уборщица танцует с половой щёткой. На барной стойке сиротливо лежит бутылка водки, из которой медленно вытекает содержимое.
Камера по очереди выхватывает лица, одежду, свет прожекторов, и заостряет внимание на половой щётке.
Темнота…

Смена кадра.

Поход из Иманты в Болдераю.
Ночь, большая луна. У Имантского моста группа людей, у некоторых в руках музыкальные инструменты. Перед походом – культовое причащение из горла. Бутылка идёт по кругу. Молодые люди, в основном студенты универа, принимают условия акции с воодушевлением и неким романтизмом. Кто-то читает стихи, кто-то мурлычет под нос мелодию. Вожаки похода, Хардий и Юрис, в больших плащевых накидках. У Хардия на шее пионерский барабан, у Юриса – пионерский горн. По сигналу этих инструментов ровно в полночь начинается исторический поход по шпалам из точки «А» в точку «Б». Студенты запевают песню. Камера фиксирует начало похода и счастливые лица всех участников. Монотонный марафон взял старт на железнодорожной ветке, по которой в начале прошлого столетия паровоз и два вагона резво бежали от городской суеты в прибрежные дюны Даугавгривы.
Следующий кадр – переезд. Узловая стрелка. Участники акции как муравьи расползлись по железной дороге. Двое переводят стрелку, ещё пара студентов справляет нужду рядом с будкой дежурного стрелочника. Из неё выскакивает женщина с какой-то кувалдой и, виртуозно выражаясь по-русски, бросается в атаку на защиту поруганной стрелки. Студенты с извинениями пятятся, оставляя поле боя победителю. Женщина бросает вслед посыл – конкретный адрес, куда им, супостатам, следует дальше двигаться. Процессия со смехом устремляется в темноту.
На следующем перегоне группу поджидает милиция. Руководители акции показывают документ, разрешающий проводить историко-экологическую экспедицию в любое время суток. Старший чин милицейского наряда даёт наставление, как не надо вести себя в черте города. Молодые девушки в восторге целуют ментов. Хардий предлагает блюстителям порядка присоединиться к походу. Те корректно отказываются. Вежливо попрощавшись, отряд «экологов» вновь растворяется в темноте.
Глубокой ночью группа появляется на территории городской свалки. Непривычный запах заставляет девчонок нацепить на нос повязки. Пионерский горн и барабан оповещает окружающих о вхождении в зону отчуждения. Саксофонист и трубач играют «Hello, Dolly», студенты танцуют со своими спутницами. Из темноты вырисовывается силуэт аборигена – местного бомжа, проживающего неподалёку в лесу в палатке:
– Мужики, вы чего?
Юрис:
– А здесь не только мужики, но и дамы присутствуют. Тебя как величать?
Абориген:
– Простите великодушно, в темноте не заметил. Лексей я. Короче, – Лёха. Парни, а вы чего, кино снимаете?
Юрис:
– Самое настоящее. Можешь и ты сказать что-нибудь. Вот прямо на камеру и говори.
Абориген:
– Не, так я не могу, у меня трубы горят. Вот если бы немножко накапать, то и Пушкина мог бы выдать…
Юрис:
– Хардий, у нас есть во что?
Хардий:
– Вот, можно в стаканчик налить. Батя, ни в чём себе не отказывай. Давай…
Абориген жадно выпивает содержимое бумажного стаканчика, небрежным жестом бросает его в мусор у дороги и, приняв соответствующую позу «для Пушкина», начинает читать наболевшие на его душе строки:

– «Я пережил свои желанья,
  Я разлюбил свои мечты,
  Остались мне одни страданья,
  Плоды сердечной пустоты.

  Под бурями судьбы жестокой
  Увял цветущий мой венец;
  Живу печальный, одинокий,
  И жду: придёт ли мой конец?

  Так, поздним хладом поражённый,
  Как бури слышен зимний свист,
  Один на ветке обнажённой
  Трепещет запоздалый лист»…

Попрощавшись с бомжом, молодняк под музыку резво бросился догонять своих предводителей. Последние кадры, запечатлённые камерой: замелькавшие шпалы и памятник Пушкину-бомжу.
Раскадровка.
Раннее утро. Усталые, но довольные участники совершают обряд окончания похода у последней стрелки перед железнодорожным мостом. В руках у студента детский ночной горшок. Второй юноша раздвигает стрелкой рельсы, горшок помещают между ними и начинают сдвигать рельсы обратно. Горшок сплющен в лепёшку. Хардий жестом заправского иллюзиониста достаёт целую бутылку водки и поздравляет всех с завершением похода. Исполняется сюита «с горла по кругу». Опустошив пузырь, Юрис пишет на листе блокнота послание потомкам: призыв к спасению чудного уголка планеты – Болдераю – от экологической катастрофы. Все присутствующие оставляют свой автограф. Хардий сапёрной лопаткой выкапывает рядом со стрелкой яму. Послание запечатывают в бутылку и укладывают на сплющенный горшок. Закапывают. Минута молчания… – и тёплое прощание под музыку жёсткого фри в исполнении саксофона, трубы, флейты, пионерского горна и барабана. От инструментов камера плавно переходит на утренний рассвет, прихватив с собой берег Булльупе и рыбаков на нём.

Раскадровка.

Парковая аллея. Деревья во всей своей осенней красе. Молодые люди гуляют с фотоаппаратами в руках. Понравившиеся моменты фиксируют на плёнку. На скамейке две молодые мамы в национальных костюмах и с колясками. Детки капризничают, и мамам приходится отвлекаться от беседы, чтобы их успокоить. Но детки неуправляемы. Они сливаются в дуэте и терзают своих мамочек мощными децибелами. Женщины вскакивают и исполняют маразматический танец «качка и тряска младенца в коляске». 

Раскадровка.

Следующая картинка: сельская ветряная мельница. Мужик с музыкальным инструментом в футляре заглядывает внутрь. Там пусто. Он распаковывает инструмент и начинает играть на саксофоне. Любопытные молодые люди приходят на звук. Саксофонист ловит кайф от акустики. Рождается романтическая мелодия, и он полностью растворяется в музыке. Юноша с девушкой начинают его фотографировать, но в какой-то момент музыка заставляет их обратить внимание друг на друга. Уютно устроившись в уголке мельницы, они начинают целоваться. Фотоаппараты, как и музыкант, забыты – они полностью отдались любви. Саксофон поёт на верху лестницы, а сам музыкант становится немым свидетелем страстного чувства молодых. Входит мельник, весь в муке: и лицо, и руки, и одежда белого цвета. За ним вбегает кошка и начинает носиться по периметру помещения. Мельник наблюдает за музыкантом, кошкой и молодыми бесстыдниками, затем достаёт из-за пазухи пакет, поджигает его и бросает в дальний угол. Взрыв – и клубы жуткого едкого дыма заполняют мельницу. Первыми выскакивают парень с девушкой, за ними кошка. Музыкант выползает последним: кашляя, весь в слезах, с инструментом и футляром подмышкой. Замечает скамейку, сделанную из бревна, садится и сквозь кашель и слёзы начинает складывать инструмент. На другом конце бревна сидит мельник и спокойно посасывает трубку. Рядом с ним – взлохмаченная кошка. У столба высоковольтной вышки молодые вытирают друг другу слёзы газетой «Советская Латвия». К столбу прикручена табличка. К ней медленно приближается камера. В кадре крупным планом надпись: «Не влезай – убьёт!».

Раскадровка.

Весна. Тает снег. Хутор недалеко от реки. Хозяйственная постройка. Переполох в курятнике. На цепи у дома лает собака. В огороде копна сена, накрытая полиэтиленовой плёнкой. На копне пристроилась какая-то баба в деревенском тулупе и кирзовых сапогах. Рядом с ней валяется пустая бутылка, на ней надпись на русском: «Самогон». С правой стороны в стог воткнуты вилы. Каким-то образом курицы оказываются во дворе. Выскочивший из курятника петух преследует одну из них. Курица убегает в дом. Из дома выходит мужик в расстёгнутой телогрейке, резиновых сапогах и смешной шапке-ушанке с оттопыренными ушами. Иерихонским воплем своего саксофона он пугает петуха. Тот набрасывается на обидчика. Очнувшаяся баба хватает вилы и идёт в наступление на виновника непотребных звуков. Музыкант отступает к воде и запрыгивает на небольшую льдину. Вокруг сплошные обломки – ледоход в самом разгаре. Саксофонист играет мелодию, злая баба пытается его догнать. Она влезает в лодку у берега, гребёт вилами, но льдину с музыкантом уже не достать. Да и вилы – не весло. Баба плюёт вслед, возвращается во двор и бросает своё «оружие» в копну. Промахивается, и вилы летят в кучу навоза. Камера наезжает на кучу, как бы пытаясь понять: а что же это такое? Издалека доносится уплывающая романтическая мелодия. Баба плюхается в сено и, перекрестившись, закрывает глаза…

*

Тем временем операторы в «Божьем ушке» усердно снимают музыкантов: лица, инструменты. Один из них зацикливается на рассыпанных под куполом планетария звёздах. Зрители в кафе ошарашены изобилием видеоматериала на мониторах. Перед глазами проносятся кадры всех времён года, сдобренные сиюминутной акцией в реальном времени. Посетители в ступоре: вот это да! Сюр полный! Публика ошалевает от лиц именитых музыкантов, представленных в таком необычном ракурсе. Одновременно в пространстве собора экзальтируют Р. Раубишко, Э. Страуме, В. Вайнер, А. Аксёнов. Плюс – студенты из Латвийской консерватории, поймавшие оргазм в столь необычном музыкальном соитии.
Организаторы – Хардий и Юрис – ликуют: вот оно, настоящее! В России говорят, что в Риге кроме девочек, презиков и педиков ничего нет. А это что? Не авангард? Если надо, мы и не такое смогём! Глядя «в глаза» камере, Юрис приближается к ней с бокалом бренди и поёт на мелодию «Любо, братцы, любо»:
– Рига, братцы, Рига,
  Риге, братцы, жить!
  С нашим авангардом
  Не приходится тужить…
  Эх!
Гусарским жестом он опрокидывает содержимое бокала в рот, закусывает долькой лимона и выдыхает:
– Ух! А что, ребята? По-моему акция удалась на славу. По кофейку? Скоро финал будет. У нас всё по секундам рассчитано. Чётко по формату работаем. А то! Последний круг у Горбача – и точка…

*

Через несколько лет после очередного вояжа по Европе заскакиваю к Гешке в «Саксофон». Он восторженно рассказывает о фестивале авангардного искусства, проходившем в кинотеатре «Андалузский пёс»:
– Сашка, представляешь, смотрю французский фильм, а там ты с саксом – и на море, и на льдине с девчонками голыми! Офигенно круто. Когда это снимали?
– Ой, Гена, давно. Это ещё при Горбаче было, до распада «совка»
– Да ты что? Сашка, это очень круто. Вы реально время опередили. Я вчера смотрел и обалдевал – насколько сегодня органично вписывается всё, что вы делали. Вы вытащили такую агонию «совка» – мама, не горюй! Чёткая работа у операторов. Наши снимали?
– Нет, Гена, снимали немцы; причём – на профессиональную камеру. Всё по уму. А вот как это к французам попало, не знаю.
– Это их идея была?
– Идея наших парней: Хардия Лиедыньша и Юриса Бойко. В течение года мы делали несколько вылазок на натурные съёмки. Так, почти шутя, всё и собрали.
– Ничего себе «шутя»… а режиссура чья?
– Геш, это всё в одном котле варилось. Коллегиально. Поэтому и вышло круто. Хардий молодец! Живчик и в мозгах, и в делах. Ты же знаешь – чтобы увлечь людей, нужно иметь в своём арсенале все слагаемые успеха: и талант, и мозги, и единомышленников. И самое главное – деньги. А в творчестве ему помогли Юрис, немцы, и вся наша команда. Спасибо фрицам – они дали нам возможность сложить этот сумасшедший пазл.