Шаг в темноту

– Папа, не уходи! – раздался слабый голос сына.
– Я никуда не ухожу, не бойся! Просто смотрю в окно, – двор был все так же пуст, небо хмуро, и я вернулся к дивану. – Может быть, ты чего-нибудь хочешь?
– Нет… – Ваня посмотрел куда-то в сторону, а затем взглянул на меня. – Можешь рассказать мне историю?
– Историю? – переспросил я. – Из жизни?
– Да. Расскажи, как ты был маленьким.
Я стал вспоминать. Действительно, а ведь я когда-то тоже был маленьким. Не ходил на работу, слушался папу и маму, а летом ездил в деревню к бабушке. И разве мог тот мальчик Витя тогда представить, что когда-нибудь он окажется здесь, в чьей-то квартире на первом этаже, спасаясь от тех, кто уже не мог называться людьми?
Не мог.
– Хм, ну вот послушай-ка, – начал я, стараясь не придавать голосу излишней веселости. – Однажды мы с друзьями решили забраться в колодец. Я тогда был чуть постарше, чем ты сейчас, и гостил в деревне у бабушки и дедушки. У меня был друг, Васька, и ему кто-то рассказал, будто во время войны немцы, отступая, спрятали в колодце бочку со всякими ценностями. И бочка та не простая, а проклятая – кто ее коснется, тот сразу утонет, только если он не немец.
Ваня заинтересованно смотрел на меня – мне удалось хоть ненамного его отвлечь. История выходила не очень складной, но придумать лучше у меня не вышло.
– Мы решили спуститься до самого дна и вытащить эту бочку. Но брать ее руками было нельзя, потому мы придумали зацепить ее крюком. Вовка, еще один мой друг, где-то раздобыл очень хороший крюк, и мы привязали его к веревке. Я тогда был самым худым среди остальных, поэтому именно мне пришлось лезть туда. И вот я спустился…
Ваня вдруг закашлялся, и мне пришлось прервать свой рассказ. Слушая, как воздух с хрипом выходит из его легких, я на какую-то долю секунды захотел вернуться туда, в лето, где я двенадцатилетним пацаном пью молоко и дерусь на палках с Васькой. Но ничему из того, что мне хотелось в этот момент, не суждено было сбыться.
Приступ кашля продолжался около минуты, затем Ваня откинулся на подушку и натянул одеяло повыше. Его бросало то в жар, то в холод, и сейчас ему не хватило бы и трех одеял, чтобы согреться.
Я хотел было продолжить свою нелепую историю, но сын перебил меня:
– Папа… Я ведь умру, да?
Я ждал этого вопроса целую вечность, надеясь, что никогда не услышу его. Я решил не врать. Вернее, не совсем врать.
– Ты не умрешь, нет, – ответил я, стараясь подобрать правильные слова. – Ты… Ты просто станешь немного другим.
– Таким, как они?
– Нет, не таким. Не таким. Ты станешь невесомым, совсем легким. Тебе будет тепло, не как сейчас. И ты увидишь маму… – я чуть не разрыдался, забыв, что внутри у меня все уже умерло.
– А ты? Я увижу тебя? – сын пристально смотрел на меня.
Я знал, как должен был ответить. И ответил, безо всяких отговорок:
– Конечно. Я всегда буду с тобой.
Ваня взял меня за руку и прикрыл глаза. Дышал он теперь глубоко и неравномерно. Я еще немного посидел рядом, ожидая, пока сын заснет, а затем вновь подошел к окну.
Неужели человечество оказалось не готово к такому повороту событий, несмотря на все фильмы и теории? Неужели вся высокоорганизованная структура нашей цивилизации могла рухнуть практически в один миг? Неужели творец, создавший пирамиды, побывавший на Луне и увидевший далекое пространство, в котором Вселенная еще молода, неужели он сам, собственными руками разрушит все созданное им?
Мой взгляд уперся в оконное стекло, но я видел не пустующий зеленый квадрат двора, окруженный стенами домов. В голове мелькали образы событий последних нескольких часов.

…Машину нам пришлось бросить, когда улица вместе с тротуарами превратилась в сплошную пробку. Вокруг суетились какие-то люди, но я старался не привлекать к себе внимания. Мне пришлось слегка задержаться у машины, чтобы прихватить с собой сумку. И когда оглянулся, Оли нигде не было видно. Я позвал жену несколько раз, но ответа так и не получил, лишь привлек внимание нескольких из них.
Они. Уже не люди. И еще не мертвецы. Зомби, так их обычно называли в кино.
И два патрона с картечью практически в упор. Оторвавшись от окна, я повернулся и нашарил взглядом стоявшую у стены двустволку. Помню, после я пытался перезарядить ее на ходу, но выронил патроны, и нам с Ваней оставалось лишь бежать.

Вдруг я понял, что не слышу дыхания сына. Это меня не на шутку встревожило, и я бросился к дивану. Лишь оказавшись рядом, я услышал тихое сопение. Жизнь уходила из моего сына, собираясь уступить место чему-то другому.
Я бессильно опустился на пол. Дыхание, которое я слышал, было дыханием мира, моего мира. И надо было быть последним глупцом, чтобы не надеяться, не верить в благополучный исход. Военные, полиция, врачи – кто угодно мог бы появиться здесь. Сказать о том, что все закончилось, что сын поправится, а жена ожидает меня дома.
Но никто не появится. Никто не вернет мне прошлого, никто не даст мне шанса на будущее. Есть настоящее – вот и все.
Два пунктирных полукруга, оставленные чьими-то зубами на руке моего сына – вот его билет в новую жизнь. Если это состояние можно назвать жизнью. А что делать мне?
Когда-то давно, около года назад, сын спросил меня, кем ему стать, когда он вырастет.
– Ну, это ты сам должен решить, – ответил я тогда удивленно. – Почему ты решил об этом спросить?
– Но ведь ты взрослый! Ты знаешь больше, чем я, и можешь мне подсказать.
Помнится, я посоветовал ему стать фотографом, суля путешествия и невероятные впечатления.
И что же мне сказать ему теперь, когда он проснется? Если проснется…
– Сынок, прости, но тебя укусил зомби, и теперь ты станешь одним из них. Мне очень жаль.
– Не переживай, с тобой ничего не случится, лучше поспи. А когда проснешься, мы пойдем домой, к маме.
– Ты просто станешь невесомым, и тебе будет тепло.
Еще варианты?
– Какой же ты кретин! – тихо прошипел я сам себе и, поднявшись на ноги, вновь подошел к окну. В углу двора маячила какая-то фигура, и я поспешил присесть, чтобы не оказаться замеченным. Не хватало мне тут незваных гостей! Дверь-то заперта, а вот окно обычное, без решетки.
Обернувшись, я пополз к ружью. Я перезарядил его, едва только мы переступили порог этой квартиры. Оставалось только взвести курки.
Вернувшись к окну, я стал наблюдать. Фигура медленно брела вдоль стены дома, потихоньку удаляясь от нас, словно единственной ее участью было это механическое движение. Вскоре она завернула за угол и исчезла из поля зрения.
Я облегченно вздохнул и вернулся к дивану. Ваня сбросил одеяло на пол – теперь у него был жар. Сквозь неловко накрученный бинт на руке слегка проступила кровь. Мальчик недовольно заворочался, а затем вдруг открыл глаза.
– Папа! – произнес он звонким голосом. – Папа, покатай меня!

…Я вылил на себя полбутылки воды и брякнулся на табурет. Захлопнул холодильник, сделал пару глотков. Ваня больше не звал меня, а просто лежал с открытыми глазами, периодически бросая взгляд на невидимых мне людей и посылая им улыбки. Этого вынести я не мог, и ноги сами принесли меня на кухню.
Везде был полный порядок – видимо, обитатели этой квартиры были не из тех, кто делает уборку только перед приходом гостей. Пошарив по шкафчикам, я нашел запечатанную бутылку вина, недешевого. Поставил на стол, но так и не открыл – не хватило сил даже вкрутить штопор в пробку.
Сделав еще пару глотков, я прихватил минералку с собой и вернулся в зал.
– А почему ты мокрый? – спросил Ваня, когда я присел рядом с ним. Взгляд его стал осмысленным, а дурацкая улыбка исчезла с лица, уступив место хмурости больного.
– Просто… Мне жарко, как и тебе, – неловко улыбнулся я ему. – Хочешь воды?
– Давай, – он сел и стал жадно пить. – Папа, а ты не дорассказал про бочку, – сказал он, утолив жажду.
– Про бочку? Ах да, точно. А где я остановился?
– Ты зацепил ее крюком, – с мягким укором напомнил мне сын.
– Да, я зацепил ее крюком и стал тащить наверх. Но она была очень тяжелая, так что мне пришлось привязать веревку к цепи и вылезти наверх, чтобы помогать ребятам тянуть ее. У нас чуть животы не полопались, пока мы ее тащили. Наконец, перевалившись через край колодца, она бухнулась в песок. На крышке у нее были большие ржавые кольца, и крюк зацепился за одно из них.
– А как вы открыли ее? – поинтересовался Ваня. – Ведь ее нельзя было трогать.
– Тут была своя хитрость. У нас в деревне был мальчишка, Руслан. Он в детстве жил с отцом в Германии, а затем вернулся сюда. И когда мы рассказали ему про бочку, то он заявил, что тоже немного немец, раз жил в Германии. Значит, эту бочку ему трогать было можно.
– И что же там было?!
– Самое обидное, что никаких сокровищ там не оказалось, – ответил я, не желая выдумывать явные небылицы. – Там были какие-то железяки, но от воды они все заржавели, и невозможно было понять, что они раньше представляли собой и для чего были нужны.
– И все? – сын разочарованно посмотрел на меня.
– И все. Хотя нет, погоди, – я посмотрел на него. – Когда мы пытались открыть бочку, у Руслана ничего не получалось, и Вовка пришел ему на помощь. Он сказал, мол, ерунда все эти ваши проклятия и откупорил бочку. С ним ничего не случилось ни тогда, ни на следующее лето. Лишь недавно я узнал, что в прошлом году зимой он провалился под лед. Вот такая вот история.
– Ничего себе, – с интересом произнес Ваня. – Это из-за бочки?
– Никто не знает. Но это явно было неспроста, – я подмигнул сыну. – Может быть, ты еще что-нибудь хочешь?
– Нет, я, наверное, еще посплю немного. Мне уже лучше.
– Отдыхай, сынок. Если что – я рядом.
Ваня улыбнулся и закрыл глаза.
После получаса мучений я все еще не знал, куда мне деваться. Измеряя шагами кухню, прихожую, зал, я раз за разом подходил к окну, пытаясь заметить хоть какое-то изменение пейзажа, но все было тщетно. Словно ожидал казни, которая убьет меня, но оставит в живых.
На самом деле, где-то на подсознательном уровне я уже давно все решил, но боялся признаться в этом себе, выпустить эту мысль из цепких оков защитного механизма моей психики. Потому что знал: еще не время, еще слишком рано; если я буду это обдумывать, то ничего не выйдет, ничего не получится.
Я продолжал нарезать круги по квартире еще около двух часов. И когда, в очередной раз присев возле сына, я не услышал его дыхания, та самая мысль, наконец, освободилась и полностью заполнила мой разум, оттеснив в сторону все остальное.
Мой сын менялся. В фильмах это всегда происходило по-разному. В одних превращение происходило буквально за несколько секунд, в других на это требовалось время, инкубационный период. Но результат всегда был одним и тем же.
У Вани инкубационный период был больше пяти часов.
Присев на кресло, стоявшее у противоположной от дивана стены, я стал разуваться. Не как обычно, когда приходишь домой и поскорее стягиваешь надоевшую за день обувь, а аккуратно, развязав сначала шнурки. Отставил кроссовки в сторону и так же аккуратно стянул с ног носки.
Теперь мне надо было подняться. Это оказалось нелегкой задачей, я словно встал с кресла в первый раз в жизни. В каком-то роде так оно и было.
Взяв ружье, я взвел оба курка. Бросив прощальный взгляд на окно, за которым так ничего и не поменялось, я прицелился. Успокоив дрожь в руках, я отвел взгляд в сторону. Сейчас лучше смотреть на обои в прихожей, чем на диван.
Я ждал его пробуждения около семи минут. Когда тот, кто недавно был моим сыном, зашевелился, я досчитал до пяти и спустил курок. Отдача увела стволы вверх, звук выстрела больно стукнул по ушам.
Все еще не сводя глаз с обоев в прихожей, я попятился и сел в кресло, опустив взгляд на ружье. Один ствол дымился, а второй был готов к этому.
Когда вы спускаетесь по темной лестнице, вы нащупываете каждую ступеньку, потому что не знаете, что там, впереди. Это инстинкт, человеческая природа. Но если сделать широкий, смелый шаг и не промахнуться мимо ступеньки, то вы поневоле почувствуете некоторое облегчение и испытаете небольшую гордость за себя, не побоявшегося.
Но я совсем не смелый, я боюсь. Я не тот, кто хочет выжить, и мне нечем жертвовать ради этого, потому что у меня больше ничего нет.
Положив большой палец ноги на спуск, я обхватил ртом  металл обоих стволов, ощутил вкус и запах гари. И теперь я желал лишь одного: чтобы ружье не дало осечку. Потому что у меня не хватило бы сил заменить патрон и опять взвести курок.
Я делаю шаг в темноту и приземляюсь.
Осечки не было.

2013