Завоздушный душнот

    Степан долго молчал. Он был неотразим, как сам считал, и довольно умён, раз в его интеллектуальном активе регулярно менять носки было форменной необходимостью.
    Бывало, в командировку собирается, дней на трое. Зарядку, смартфон, умные наушники,
бритву – всё закинет в рюкзачок. Но в отдельный кармашек обязательно сложит носков плотную упаковку. Новых, с десяток, из расчёта три пары на день. Так, чтоб не стирать.  Утренник, обедня и вечерний променад. Так сказать: относил, снял и в мусорку. Дюже заботило его непотейное состояние ног. Гигиена и прочее чистообразующее…
    Но, ещё верилось ему в то, что с земли носки негатив в себя собирали – от бабушки родной он как-то слышал. С тех пор за этой темой их и выбрасывал. Стирать-то нельзя было. Исчезала сила носковая с мылом и полосканием; утекала безвозвратно. Не было тогда от негативей с земли защиты!

    «И всё же классно кто-то придумал самолёты, – рассуждал Степан, уныло глядя в запотевший овал иллюминатора на серую плиту крыла, – живое существо, дракон… Прям, как скелет и мышцы: то раздвигается всё кусками – сплошные дырки и тонкие пластины. То собирается, как мощная монолитная спина! – Степан не отрывался от иллюминатора и пристально смотрел на борьбу с той стороны. Там, за стеклом, в том пространстве ледяного холода, ураганного ветра и бешенных перегрузок, конвульсивные движения закрылок, подкрылок, элеронов в своём непрекращающемся движении завораживали.
    – Как живой… – думал Степан, то и дело, вздыхая, – экая сложная махина! А всё для того, чтобы стать самым демократическим видом транспорта.
    Вот я, обычный пассажир. Едва наскрёб на билет. В дешёвых джинсах, футболке, старом свитере сижу в экономе и коленями в сиденье упираюсь. Такому же, простому чудику. В иллюминатор смотрю…
    А впереди бизнес летит. Те, кто в жизни своей всё любят посолиднее, подороже. Статусами себе регалий нараздавали… Носы задрали, от черни всячески отнекиваются, мол, вы – не мы! В слои общества повыше себя уже задвинули и привыкли жить… 
    Купит себе такой место в бизнес классе. И пока соизволит дойти до посадки – всем самолётом его ожидают. А он в убогом дьюти-фри какой-нибудь коньячок Реми Мартин прикупает! Конечно же, он крутой, богатый – пусть неудачники ждут… 
    Им всё можно. Хоть в трусах на борт приходи, – аккуратно заскулил от зависти Степан, перекладывая на себя вожделенную возможность пролететь бизнесом! – Эх… Кресло отдельное. Ножки вытянешь, вальяжно попукивая…  А девки в пилотках суетятся, улыбаются, ублажить спешат… И вам «соку не хотите-ли», и вам «водички не желаете», и «как вам летится», и «как вам спится»… И пледик не надо-ли? Подвернуть, подоткнуть, складочки заправить… не мешают? И легко ли вам улыбается? И мягко ли летит самолёт? Может, попросить пилота помягче лететь… Тьфу!» – Степан плюнул в сердцах, поймав себя на мысли, что так и хотел бы… Но его совесть огрызнулась, тут же отчитав Степана в буржуйских замашках и плебейских мечтаниях вырваться из грязи в негрязи! Он вздохнул и молча прилип к иллюминатору, всматриваясь в трансляцию стихии.
    Крыло дрожало по всей длине, словно пытаясь из последних сил удержать махину авиалайнера в ночном холодном воздухе. Оно шло сквозь снежные брызги, нервно высвечивая в ночи рваные рисунки графики, создавая устрашающие композиции под вспышками стробоскопа…
    А под крылом изо всех сил пытался пробивать свои огни красный фонарь, лишь отсвечивая  вспышки на пузатом коробе закрылков. А плотные массы снежной каши лишали его возможностей освещать небесные пустоты и быть хоть как полезным в своей работе. Массы рвались крылом и сопротивлялись, словно мешая.
    Самолёт дрожал и проваливался на ямах, вздрагивая всей длинной крыла. Толстый кузов фюзеляжа поскрипывал. В салоне было темно. Свет потушили – шли на посадку.
    Под полом, внутри тела фюзеляжа слышно было, как работали сухожилия механизмов, то расслабляя хватку самолёта за воздух, то напрягаясь, сжимали мышцы крыльев, которые отталкивались от воздуха, раз за разом, словно в упоре от чего твёрдого! Самолёт жил, дрожал, дышал, моргал фонарями и всячески старался не сорваться со скользкого снежного воздуха, и не упасть… Он устал, ему уже хотелось быстрее домой, на землю, спрятаться в ангаре, отдышаться и расслабиться, опершись на шасси. Чтобы механик почесал ему пузо, и пощекотал суставы новой смазкой…
    Но сначала нужно было долететь…
   
    Степан словно присосался лицом к стеклу и смотрел, не отрываясь, как крыло боролось со страстями стихий аэродинамики и физики.
   «Да уж, – почти всхлипнул он, на лёгком скачке самолёта тиранув носом холодное стекло иллюминатора, – законам физики дела нет, в каком классе ты сидишь. Хоть в золотом личном кресле своего самолёта, хоть в грузовом отсеке скрипучего транспортника… Все падаем с высоты одинаково… Земля не выбирает, кого шлёпнуть сильнее, а кого спросить: а вас как уронить, помягче, чтоб спинке не больно? Вас в кустики кучкой кинуть, или на ёлочках разбросать кусочками… Земле пофиг, что твой билет дороже в сотни раз, – думал про себя Степан, пытаясь уловить хоть одну каляку снежного узора во вспышках стробоскопа. – Волонтёры потом всё равно всех в одни и те же мешки соберут. И какая, нафиг, разница: дороже ты был в небе, или дешевле? Самолёт, падая, всех уравнивает…» 
    Степан иронично ухмыльнулся: «А вот взять бы и грохнуться сейчас. И чтоб сразу… Бум – и нет ничего! – и он в тот же миг словно рассмотрел какой-то иероглиф из снежных брызг, в свете вспышки стробоскопа. – Хоть польза будет. Денег выплатят. Жена кредиты все закроет, – вздохнул он, не отлипая от иллюминатора. – Толку-то от такой жизни… Скрипишь, вкалываешь днями, и что? Ни сил уже нет, ни денег. Семью и ту не видишь сутками… К жене прижмёшься ночью. А, та она, или уже нет – не улавливаешь… Только пахнет, как молодая… И вот во всём этом помрёшь от какой-нибудь болячки вирусной – и кому ты нужен станешь? Сплошные заботы! Никакого прихода – одни расходы! А тут, – и он провёл пальцем по стеклу иллюминатора, – тут и польза будет. Хоть не бесполезно помрёшь! Во всяком случае, уж точно не даром».
    Степан снова ощутил в себе умное начало, минутой назад было потерянное, как ему показалось. Он удовлетворённо отлип от иллюминатора и стойко вложил себя в вертикаль спинки, подбрякнув пряжкой ремня безопасности: «Хоть так помогу деньгами…»
   
    Самолёт шёл на посадку. Его било и бросало в непогоду, и он изнывал всем корпусом, скрипя даже обивкой сидений под телами перепуганных пассажиров. Одни молились, спешно упрашивая простить их за грехи. Другие молчали, безучастно закрыв глаза, и тихо сожалели, что вообще полетели этим рейсом. А третьи просто ковырялись в своей жизни, не соглашаясь исчезать… Общее было одно – все молчали. Молчали так тихо, что сквозь шум двигателя слышно было, как воздух колючками мороза скрежетал по алюминию фюзеляжа!
    Впереди ещё будет попытка коснуться земли и зацепиться колёсами за твердь бетонки, с надрывным воем форсажа, и настойчивым упорством тормозов, силой выталкивающих людей из кресел.
    Впереди ещё будет истерика и срыв пассажиров в общий стон после грузного удара шасси, юзом уводящего лайнер под углом к полосе. И затем жидкие аплодисменты умению пилотов  выровнять самолёт в практически безнадёжной ситуации заноса…
    Впереди будет остановка. Свет. Трап… И на выходе: «Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании. Рады видеть вас снова на борту»; натянутые улыбки; отложенные истерики…

    Степан вышел, однотонно зыкнул благодарность, и удалился в кишку перехода. Ему снова нырять в заботы, отлучённые на время высотой полёта. Ему снова нести свои крестики, теряя силы и впадая в уныния, но восставая из пепла, раз за разом, к выходным, как птица Феникс… Ему снова спешить домой, к жене, в семейный просроченный кисель, чтобы окунуться в обычный ход рабочих будней с душными и кислыми понедельниками…
    А компенсация за трабл отменялась…

cyclofillydea 2021