Чудо

Снизошло с ватных небес чудо, покрытое весенними лепестками первых проснувшихся ростков. И встретился я с этим чудом белокурым, и хохотали мы с ним, идя под руку по миру. Показывало оно мне водопады чистейших вод, что скрыты от глаз человечества, водило по бескрайним лесам, куда никогда не ступала людская нога, по снежным горам, где дыхание мое было чуждо морозному воздуху и велело лицезреть на силу огня, которая не подчинена рукам человеческим. Чистейшие слезы из глаз моих одновременно напуганных и удивленных лились всю дорогу, и дрожали мои руки, прикасаясь к неведомому ранее мне. Внутри, что когда-то свернулось калачиком, вся сила мысли моей, вся сила любви к нечеловеческому, начала расти и преодолела ростом меня. И был бы я духом, меня разорвало на клочья, однако я есть все же тело, и теперь я носитель тайны начала всего человечества, всего в этом мире живущего, всего в этом мире растущего!

Чудо с ватных небес наблюдало за моим осмыслением, иногда хохоча безудержно, а иногда и вовсе со мною проплакивая. Улыбка его и светлость младенца чувствовалась в нежности слов, что были осторожно адресованы мне. Но не было в нем ни божественного, ни святости. Оно свободно от порывов доброго, независимо от проклятий темного. И только, потому что части мыслей людских оно не имело и никогда не встречалось ранее со слезами трагическими, с падениями вниз в злое отчаяние, со взлетами вверх в сакральное небо, оно не принадлежало ни одному выдуманному образу по подобию человеческому. И было бессмысленно говорить с ним о какой-либо правильности, о войнах кровавых, разрухе, индульгенциях, о грехах и молитвах, жизненных стадиях. Весь масштаб трагедий равнялся нулю, как только откроется рот человеческий перед чудом с ватных небес.

И само чудо равнялось нулю, ибо в этих строчках прописано, ибо в моей голове существующее.

Настоящую ценность приобрела с этих дней свобода. И лишь свобода могла привести к морозному воздуху и к бескрайным лесам. И лишь свобода могла мне позволить увидеть то чудо, что спускалось с ватных небес, без нимбов, рогов и белой одежды, что ослепляла глаза. Белокурые волосы, улыбка детеныша и нежность слов рождались в этом образе и вели меня. И вели…Тихо по миру, взяв мою руку в свою, хохоча.