Дорога раздумий

Да знаю я, что уже не будет ехать по волнистым просёлочным дорогам моя скрипучая телега, и не будет мне дан ветерок как признак беспечности.

Как когда-то... Когда на той, доставшейся от деда Парфирия, телеге, возвращаясь с покоса, покачиваясь и трясясь, отпускал я ёмкие ругательства на то, что на очередной кочке вдруг пропадала заслуженная изнурённым трудом дремота. Тогда, в дразнившей сонливости, мельком думалось о скошенном сене и о выручившем своей неточностью дожде, который обошёл-таки поляну стороной, не послав к моим ногам и капли себя. Пролился же он далеко-далеко и, словно мутное стекло, смешал на минуты своего падения горизонт и тёмно-зелёную ленту бора… И этого мелькания в памяти хватило, чтобы быть удовлетворённым целым днём, целой календарной датой. Считалось, что дело дня сделано. И уже дальше в телеге трясся человек, который в мыслях был вне своего настоящего, что примыкало к интересам плоти, был вне первостепенных забот.

Особо не понужая лошадь, дав ей бежать мягко, я, словно оказавшись в люльке, всё больше отстранялся от всего зримого вокруг. Мой взгляд рассеялся на уровне горизонта, ожидающего вечернюю зорьку. Мысли шагнули за него и охватили природные полотна всей страны. В грубом приближении я вычертил её контур, сделал традиционную заливку ярко-красным, постарался представить общее количество людей во всех её архитектурных сгустках от небольших поселений до мегаполисов. Почему-то решил, что большинство из них - страдающие, надломленные, прижатые к социальному дну пластами исторически важных обстоятельств, но не забыл и о саморазрушенных. Потом в голову влетели мысли о счастливцах, которые наладили свою жизнь по канонам благоустройства или же облепили себя другом, братом да сватом. Далее центр дум сместился на свежие острые сюжеты неравнодушных журналистов о тысячеглавом змее, которому «ума хватило» отрыжкой каждой своей головы разрушить полувековые дворцы культуры и спорта, детские лагеря, градообразующие заводы, аэропорты и прочее важное. Многие квадратные километры давно осиротели, когда ушла в песок времени добросовестность хозяйственников. Монолиты рухнули, крепости пали. Хитрая моль изъела дух освободителей, дух зачинателей труда, не тронув, увы, беса стяжательства.
 
Когда показался край ленточного бора, что в недавнем прошлом считался реликтовым, вспомнил серию теленовостей об обширных лесных пожарах, недобро прищурился. Поднял до крайней степени важности тот факт, что значимее живописности зелёных ландшафтов и водоемов является их незаменимость. Без простоты природы и жизнь не жизнь – меняющиеся декорации. А последние, как известно, не дышат, не шелестят, не перетекают неповторимыми зигзагами между корений, в конце концов, не расцветают под снегом. Всё-таки лишаются некой отдушины устремлённые в города... И, конечно же, стало обидно за те природные ресурсы, которые попадают в категорию "невозобновляемых". Прозвучали и об исчезнувших видах птиц и животных ноты сожаления. Жалили лесные свалки. Но вдруг обдало чем-то радостным, когда вспомнил, что не раз был погружён в мир трав, веток с листвой, облаков, камней и играющих по этим камням пенистых течений. Потом настроение приподняли воспоминания о редких, но знаковых восхождениях в горы. Оттуда мысли шагнули в свойственные высоте облачность и мечтательность. Почудилось, что на пломбир облаков кто-то разлил серый сироп тумана. А вот в нём, разъедаемые маетой, счастливые секунды уже стали перемежаться с секундами тревожными. Ведь в тумане слабеет свет, и память начинает смело извлекать негативы... Мысли потемнели, потяжелели, стали хаотичными и противными, как спадающие ледоподобные капли, чей холод не может удержать высота вершины и у кого исход один - пасть к подножию.

Сквозь тень подножия горы начал просачиваться образ утреннего луга с искринками росы на траве. За зелёным лугом вообразилось ласковое поле с кисточками зрелых злаков... Но внахлёст светлому тону представился на поле беспокойный мрачный табун, взъерошенный и тонконогий, что чуть пометался из стороны в сторону, а потом с визгами рванул вперёд, вырывая и подбрасывая копытами колосья, брызгая земляными крошками. И, когда под множеством жилистых ног поле из колышущейся желтизны перешло в земляной пустырь, когда пыль заклубила, вторя бегу, табун внезапно вкопался всей своей чернотой перед обрывом. Поднятая пыль скрыла и чёрные гривы, и поруганную рожь и медленной кашей перевалилась за тот обрыв. Внизу ворсистым ковром с проплешинами увиделся лес. Представилось, как будто кто-то чужой и пьяный, в поисках пропавшего табуна, недавно прошёлся по нему сапогами, опрокинул котелок с варевом и, желая набедокурить по полной, бросил в сухостой тлеющий окурок. Наблюдатель у края обрыва мог видеть, как навстречу опускающейся пыли сквозь деревья повалил плотный дым. Ноздри почуяли неладное… Так меня вернули к жёстким и скрипучим обстоятельствам пути.

Уже начало темнеть, но звёзд ещё не было. Дорога бежала максимально близко к бору, а после вильнула вглубь поля. Лошадь сбавила шаг и шла, как ей заблагорассудилось. Всё вокруг казалось привычным, кроме ощущения, что только что стоял в пыли перед надвигающимся дымом.

Вдалеке я увидел первые огоньки деревни. Мягкие нити её вечернего дыма были запущены в запятнанное тучками небо. На высоте эти нити, издали похожие на бабушкину пряжу, были растрёпаны ветром. Шерстинки разлетевшегося по окрестности дыма и поймал мой нос, когда чудился тот ворсистый лес возле обрыва. Под скрип телеги, я смотрел на мерцание огоньков со знанием, что к полночи печи домов остынут, и до утра деревня и небо позабудут друг о друге. С рассветом же для жителей начнутся дойки, покосы, разные виды кормления. Потом то там, то здесь в небо из труб снова потянутся те серые ниточки, а вместе с ними - запахи хлеба, сухарей, каши и жаренных семечек. И эти струи, вздымающие вверх частицы приготавливаемой пищи, из-за своей мягкости, а, может, даже нежности, не оказывают никакого пагубного воздействия на небесный зрачок, не вызывают слёзы. Чего не скажешь о дыме другого происхождения. Раздражение и резь в глазах приносит дым вперемешку с запахом сожжённых деревьев. При прикосновении же с возлетевшим прахом неспасшихся животных, небо плачет... Эти мысли, словно приобретённые табакокурением сгустки, что не желают выходить из лёгких, не отпускали меня и чужеродно чувствовались не одну минуту. Схоже чувствуется мелкий осколок стекла в подушечке пальца неаккуратного мальчика…

Через раздражение и боль выясняется многое. Как минимум то, что реальность не лишена противодействия. Чему последствие – рубец в памяти. Ведь всегда конкретика проблем, уколы трагических событий по ощущениям чётче радости, которая по сути эфемерна, которая синонимична распахнутости, у которой даже есть предписание - стараться максимально широко растекаться во времени. Мы всегда рады, когда счастью вздумалось продолжаться. Короткое счастье нам не мило. Боль же изящна, когда удар был мгновенный и точечный. Ноющая боль выматывает, как боязливый ребёнок, что не может отцепиться от взрослого, когда нужно выйти кромешной ночью на улицу.

Безрадостные мысли о проблемах природы тоже липучи. Воспринимаемые болезненно, они говорят об одном – важно не опоздать. Потому как очевидно, что человечество уже не успевает стирать за собой въевшиеся последствия ошибок на и без того запачканной картине происходящего... Жгучая мысль, что леса поджигают ещё и специально, горячила сердце, которое как бы задыхалось или же переживало легкий спазм. Конечно же, никакой задымлённости вокруг моей трясущейся телеги не было. Были только жаркие угли злобы, которые вынуждали из вялотекущего бульона жизни выплёскивать терпение. А когда оно из тебя предательски выкипает, хочется мир перевернуть. Да опереться не на что! Или не на кого.

В этой безысходности порываешься выразить несогласие. Своё и не только. И отнюдь не словами. Под прессом ярости внутри сжимается пружина и ищет, на кого бы направить удар. Перед глазами встают разночинные обидчики всего живого и здравого, но, увы, их очертания тут же рассыпаются. Потому как осознаёшь беспомощность перед ними. Ведь и сам ты мелко плаваешь, и сетей у них немалое количество. А махнуть плавниками из затхлого мелководья даже в медленную речушку пока не представляется возможным. И никто не подскажет, что желаемое течение на каком-то витке может протекать по заражённой местности. Про опасные речные пороги ты также можешь не догадываться. Матёрости нет. Оттого на душе становится муторно… И сжатой пружине ничего не остаётся, как лопнуть.

Однако это не значит, что сломался ты сам! Как минимум у тебя есть надежда, что в очередной пересменке дня и ночи произойдет поворотное событие, от которого ты, конечно, не восстанешь из пепла прежним, но сформулируешь чёткое желание: больше никогда не обугливаться из-за пустяков. Или однажды утром, после сна, разорванного сомнениями о выборе пути, найдешь силы открыть глаза шире обычного и увидеть, какое из предлагаемых течений куда ведёт. Решение головоломок зачастую лишь вопрос времени для пытливого ума. Главное, эти попытки поиска делать, пока юношеская пассионарность не угасла и не дала срастись душевным переломам. Не дала срастись внахлёст, коряво, без «совпадения рисунка». Абы как залеченная душевная травма может через годы стать причиной старческого брюзжания. Неизвлеченные занозы обид могут спровоцировать личностное гниение. Ожоги жизненного опыта могут отвлекать от светлых воспоминаний. Но старик мудрый не слукавит, сказав, что даже в воздушном плавании путь может оказаться тернистым. И стоит трижды подумать, прежде чем шагать в неизведанное, лечить наскоро или принимать решения о жизненно важном. Сердечный покой в преклонном возрасте во многом зависит от безошибочности прожитого периода. Душевное здоровье тогда в порядке, когда случается точечная спайка души с миром. А мир непрост, капризен, сучковат, людские души тоже не мёд источают, и прилипнуть на радость друг другу задача та ещё. Чаще наблюдаются не дружеские поцелуи, а сплошные притирки. Попросту говоря, в точке сборки должно быть соответствие! Из чего выводится, раз уж обстоятельства разбавлены ядом противоречий и нестыковок, то пусть и душа не успокаивается, не черствеет, но продолжает искать…

Мои же душевные метания отвлекли от поворота на развилке. Лошадь решила продолжить движение по прямой, хотя вернее было бы свернуть вправо, где путь до дома был короче. Впрочем, не стоит упрекать её в несообразительности - ей и раньше приходилось ехать через другой край деревни, мимо дома деда по мамкиной линии. Время от времени я, конечно, заезжал к деду Григорию: за второй литовкой, если намечалась косьба на пару, завозить потом её обратно, сена привезти, клубники подкинуть да и просто поболтать, опять же, о здоровье справиться. Ну, и не единожды друг от друга перевозили на телеге разное хозяйское: кирпичи, фляги, колёса, железяки всякие, мешки с зерном или картошкой. Дед мог стоять у забора, дымя самокруткой, смотреть вдоль улицы и как будто кого-то ждать. О моём приезде, понятно, знать не знал, поэтому, например, по вечерам, ожидал более важных персон, правда, нерасторопных и с репеем на ляжках и хвостах… И пока не послышится свист пастуха, ведущего к деревне коровье стадо, он думу думал да по-стариковски память ворошил. А мимо то машина проедет, то видно, как соседи через дорогу в огороде копошатся, то слышно, как они переговариваются, поругиваются. В иной погожий денёк соседские дети мельтешат близ полисадников, разбавляя крестьянскую благодать игривыми возгласами… В общем, моей лошади и прямой дорогой было вполне привычно возвращаться, да и вожжи на своротке никаких указаний не успели дать. А ей, кто знает, может, элементарно, хотелось продлить монотонный бег без виражей, что давал возможность захомутанному животному свою думушку думать. Из-за чего-то ведь глаза у них грустные... А можно нафантазировать, что ритмичность бега погружает четвероногих в состояние некоего транса или полусна, чтобы каждую кочку не разглядывать… Только вот мне пришлось всё же очнуться, горячо поиграть по конской коже поводьями и чуток проехать по пахоте, чтоб скорректировать путь. Желания удлинять время степной прогулки не было. Дорога была ещё хорошо видна, но в животе уже урчало. Я вспомнил про остатки воды, допил её, теплую и невкусную. Погнал гривастую быстрее. И уже продолжил мысленный трактат на приземлённом уровне.

Заострив внимание на крепких, хоть и тонких, ногах, семенящих впереди телеги, я задумался о выносливости животного и роли костной ткани, носящей на себе немалый вес. Задумался, что, пропади сейчас из лошади скелет, я бы, во-первых, зарюхался оглоблями не самым красивым и безопасным образом, во-вторых, ещё бы долго плёлся хромым и голодным до дома. А если пропади вдруг скелет из меня...

Закружили мысли о падении, переломах, палатах. Вперемешку с этими болезненными словами и душевными страданиями завертелась здравая мысль, что это хорошо, когда кости не срастаются, пока они в неестественном положении. И хорошо, когда есть инструменты, чтобы такое положение исправить… Ведь используют же врачи при переломах специальные стержни, чтобы в первую очередь основное выправить, состыковать, а уже после мясо наращивать и прочее укреплять… С тонкими материями сложнее. Например, настроение больного может повлиять на исход болезни. За некоторые душевные порывы может быть стыдно. Сила духа избирательна к потенциальным обладателям. Направление и импульс ветра в голове могут определить тебя в новое местоположение, где ветра совсем не будет, где гостеприимством испытают стены и решётки. С тем, что есть в голове, по-хорошему, нужно обращаться очень аккуратно. И если говорить о кризисах в общественной сфере, то в головах такой спектр мнений, что, получается, одни «мыслители» будут неизбежно неволить других. Вот только широкими жестами в виде вседозволенности или амнистий проблему со свободой уж точно не решить. Кстати сказать, многие болезни общества затянулись. А у ищущих справедливости пассионариев нет ни рентгена, ни скальпеля, не говоря уже о соответствующем образовании, чтобы - посчастливься им добраться до сути - сковырнуть гнойник не одной эпохи, влить в человека свободу и сделать её чем-то неотчуждаемым и естественным, как циркулирующая в нас кровь.

Зато у этих неравнодушных ребят точно есть жажда поиска верных решений. Как есть, впрочем, и сопутствующие поспешные выводы, и безрезультатное расплёскивание эмоций. Но, какими бы ни были огненными и яростными всплески чувств, общественные раны ими лучше не прижигать. Тут, чтобы колдовать над социальными нарывами, другой инструментарий нужен. Современникам список безотказных средств и методов пока неочевиден. Врачи вооружаются микроскопом, каждый раз сосредоточенно подбирая нужный диаметр линз, а общественные активисты почему-то не прочь бить стёкла витрин и автомобилей. Знали бы они, что в час беспорядков излишняя эмоциональность сродни брызгам бензина в огонь и что тушить очаг эксцессов - нетривиальная задача. Как и другие очаги… И снова закружили мысли о пожарах, пыли, перепутице.

Когда потоки смыслов перекрещены, три четверти их развилок ведут в омут.

Запутаться в водорослях информации легко, выбраться из болота обыденности непросто. Но тот, кто, лавируя между информационными свалками, способен выбивать искры правды, иссушающие слёзы отчаяния, кто методом проб и ошибок попытается соединить осколки-факты во что-либо цельное и основательное, тот может вернуть в повестку дня твердый шаг. Во все времена появлялись те, кто предлагал сместить акценты на более разумное существование. Конечно, как каждому из них виделось…

От чего же будет отталкиваться шаг сегодняшних реформаторов? Какие орудия пойдут в ход? К чему будут апеллировать единицы этих трезвомыслящих, внимательных и добросердечных, когда взойдут на эстраду перед миллионами, кто пребывает в душевных терзаниях и смятении? Смогут ли размахом творческой мысли сдвинуть веками ржавеющий плуг и зашагать с вольной песней вдоль заросшей пахоты, исскучавшейся по урожаю?

Не сильный ли дух человека, увековеченный в литературе и истории, в подвигах старших товарищей, может стать незримым стрежнем в скелете, расхлябанном от ветра событий? А в умах несмышлёнышей стать верным подспорьем при прохождении пути без касания чужой копоти? Закалённому потрясениями человеку хватит духа не обидеться на слабого человека, хватит воли поставить интеллект сволочи и его карьерные замашки вровень… Кроме того, морально-волевые качества, как шестерёнки в механизмах, не раз доказали эффективность при поднятии человека со дна. Как минимум, они обеспечивают вставание на ноги, что уже есть достойный уровень "униженного".

Можно заметить, что сейчас в обиходе редки выражения: проявление доблести, благородный поступок, добросовестно трудиться, смотреть по-доброму. А разве это не маяки, которые могут увести от духовного крушения? Вот бы всем стремиться к ним хоть сколечко! Но это не забавные слова-светлячки, с которыми вздумалось заигрывать. Всё серьёзно! Придёт время, и с разгорающимся пламенем кое-кому снова нужно будет считаться! Эти слова, как в море долгожданная земля для ступней отважного пилигрима. Конечно, в идеальном мире путь его может пролегать от одной такой гавани, дружелюбной и благоухающей, к другой, но ветры современности не могут не вносить коррективы. И тот, кого не прельщает низменное, должен опереться на невидимое плечо титанов мысли и совести, как прошлого, так и настоящего. Тех, кто, будучи на высоте, избегал ходить по головам, кто этим головам светил, как керосиновая лампа… Отдельный вопрос в том, как добравшимся до суши, в плену забродивших от зноя ягод, этот чёткий ориентир и землю под ногами не потерять. Как тем, кто ещё в пути, не потерять под ногами твердую палубу корабля, что из речушки нацелился выйти в море. Как не потерять равновесие, когда заштормит.

А настоящая жизнь ещё какое море! Со своими течениями, треугольниками и чужими нефтепроводами. И если даже пубертатный период пройден, и твой дух крепок, и твоя голова ясна, к масштабным задачам ты вряд ли будешь допущен. Аттестат зрелости сам по себе не даёт права быть вхожим в институты, влияние которых на социум фундаментально. Следовательно, твои головоломки так и останутся сугубо индивидуальными, и их решения будут значимы в рамках, может, одной семьи или в буднях одного коллектива. Если даже твои интересы станут выходить за рамки местечковых и своих собственных, пружинный механизм в игрушке, именуемой "гражданской сознательностью", изначально будет работать вхолостую. Масштаб влияния молодняка на закоренелых всегда невелик. С этим нужно считаться. Как покорители космического пространства считаются с вероятностью недосягаемости, как пламя вырванного сердца на ладони считается с вероятностью неблагодарности. Все мы ограничены собственным ростом… Но всё же, если попробовать вытащить максимум потенциала из колбы нерешительного себя, если начать отбивать молотками упорства ржавчину прожитого бездействия, если нацелиться на усовершенствование до нужного калибра, то внутренняя пружина, преодолевая пресс, однажды сработает и на вдох-выдох.

Когда же, несломленный, выйдешь на другой уровень социальных бурлений, будь готов к конфронтации и полемике, которые потребуют достать из обоймы не только убедительный голос, но и действие. Ибо действиям уже давно пора выбираться из полона пустых разговоров. Потому как крикливых нынче много, а дающих отпор повсеместному паскудству - не так чтобы уж. Порой результат достигается молча, но уверенным движением руки. И даже меж двух людей ценится достойное поведение, на невербальном уровне, без показа грязных языков… Однако, не стоит забывать, что и внятное высказывание человека, который, например, не дрогнул перед штормом и сплотил мотивирующей речью команду - тоже поступок. Десятилетия назад схожие речи называли пламенными. Следовательно, от значимых и слов, и поступков биография краше. И если жизнь действительно протекала от одних лучших моментов к другим, это похвально. Но будет ли необъятен свод таких биографий? Будут ли заметны и значимы в бесчисленных уголках земного шара маленькие жизненные потоки от свершения к свершению? Впадёт ли какой из этих ручейков в бурную реку глобальных событий?

Мир же бурлит событиями. Ручейки-жизни некоторых личностей с интересными биографиями впадают в исторические реки. Нередко эти истории вызывают минорное тремоло в душе, когда узнаёшь, что судьба прошла под острыми взглядами реальности, в едких диалогах с ней. Неотъемлемый кипяток событий им также не прибавлял аппетита к жизни… Но бывает же так, что реки, преодолев все пороги, до впадения в океан успевают успокоиться. Как знать, может, однажды, перед самым слиянием человечества с космосом или совершенным миром, успеют отшуметь людские страсти. Восторжествует главное... И, может, где-то уже есть мальчик, что начал гибким прутиком рыть канавку для ручейка, направляя её к растущей вширь сельской речушке. Топая по траве в сандалиях или без, но с чистыми крыльями мечты, он мысленно утверждает в лоне предстоящего океана пряничный, парящий в тёплых струях пара, город. И с твердой уверенностью, что этот город с человеческой открытостью его ждёт, малец становится капитаном собственной судьбы. И уже на корабле, сколоченном из брёвен леса, благодарного за сохранность каждого деревца, помчится вперёд по лучезарным просторам новый человек и даже не заметит на волнах, как хрустят косные устои его несовершенного мировоззрения...

Но океаны с парами благовоний и пряничными городами слизываются усмешкой, когда видишь жизнь вокруг. Став капитаном своей судьбы, неплохо бы вначале вырулить на помощь своей расшатанной отчизне. И на её осыпающемся берегу предстать ополчением всем негодным ветрам, жонглирующим пёстрым мусором… Жаль, далеко не все готовы покинуть зону покоя, прыгнуть выше личного рекорда, влететь в другую среду, в другой воздух, ускориться и встряхнуть хотя бы самого себя, свою запаутиненную голову. Это, видимо, из-за переживаний, что тогда придётся заниматься, может, даже и несвойственными делами. Философия, журналистика, политика, в конце-то концов... Да какая политика на телеге! Тут как бы хвост лошади перед твоим лицом не начал урывисто вверх подниматься!

Я отвернулся к обладателю тонкого вкуса – горизонту, он хвалился новым вечерним платьем – алой зарёй с вкраплениями, казалось, несуществующих цветов. Многие годы там, по всей линии холмов, стараются расти и крепнуть лесные заросли, обзаводятся многообразием растений, птиц, насекомых. И всё там живёт согласовано, пока человек не позарится заехать в их чащи за древесным урожаем, пока не пройдутся по молодняку сапоги лесорубов. Промелькнёт вдруг мысль, а не заришься ли ты, сам того не ведая, на что-либо другое заповедное? Хотя бы на древний наш язык, на его истоки, на простоту общения с ближним, вообще на суть народности. Не хочется быть тем, кто предпочитает неповторимости рисунку на бересте мёртвый глянец обложки, что тиражирует однотипные человеческие формы. Хочется верить, что в подобном предпочтении читателей стильных журналов кроется простое баловство, скука по яркому, желание просто занять свободную минутку. «Нет-нет, я не воспринимаю всерьёз шика, блеска, показухи. Нет-нет, я вижу в этом просто волшебную сказку, атрибуты вечернего карнавала, а не то, что должно быть на полном серьёзе»... Но… они воспринимают это за чистую монету, они наполняют этими фольговыми переливами свою жизнь.

А на небе звёздочки появились. Милота!

Полюбовался и тут же позволил себе чуть опечалиться тем, что через пару километров закончится чудо – гармония, если не сказать больше, родство колыханий поля с небесными подмигиваниями, такими же плавными, если не сказать больше, плавающими в каком-то общем космосе. Ещё и ветерок не переставал о своём счастье нашёптывать... В этот временной зазор я постарался соприкоснуться с хрупкой беззаботностью, выровнял скорость лошади под своё дыхание, опустошил голову от мысленных грузил. Стал вслушиваться в хрустальные колебания мгновений. Когда к мёду идиллии стали слетаться назойливые звуки деревни, в голову вернулись грузила и крючочки, за леску резко дёрнули, я вернулся. То была пора подвести итог.

Я мысленно метнулся к скошенному сену, которое ещё при обильном солнечном свете было собрано в стог на поляне изворотливой формы. Периметр поляны облюбовали непохожие друг на друга ножки берёз, под одной из которых довелось пообедать. Так доверительно шелушилась кора, когда прислонялся сросшейся с телом рубахой. Так картинно выглядела возле этой тонкостволочки сумка с провизией… Меня вдруг осенило, что перед перекусом кинул поодаль сапоги и, получается, забыл в траве. Мышцы лица сжались для ёмкой ругани. В следующий раз без них на покосе в час рассвета делать нечего. Это напомнило, как проникала роса к ступням, как она обволакивала, ежели обувь не соответствовала занятию. Полукеды, что я надел после обеда вместо сапог, помнили об этой влажности по прошлым сенокосам и утренней рыбалке... Было решено завтра же вернуться за «потерей» - не с руки сумерки по полям коротать. А растяпой, что поделать, уже стал… Грудь наполнилась воздухом, когда вспомнил, как вольно себя чувствовал без этих сапог, наступая на подсушенную солнцем траву, как трапезничал босым с завёрнутыми до колен штанинами. А сердечная желчь так и осталась невыплеснутой. Не для кого было шуметь! Кобыла попривыкла к людским выкрикам, будь то на мехтоку или у мельницы. Коли её не бьют, так и не заволнуется даже... И не в скоплении людей ты, где такое словцо от тебя, может, кто и ждёт, и оно к месту будет. И нет рядом пугливых зверьков или птиц, чтоб их разбегание в разные стороны забавой выглядело. Среди полей ты. Чего кричать? Беспокойство за сапоги спало: околок тот нынче мой, и окошено не ими, и нечего им там шастать. Это я про деревенских так. Уверен, что они проедут мимо меченной чужим трудом полянки. Если только кто за опятами может в березняк зайти, а так… Правила выбора участков для косьбы народ знает.

Подытожив прожитые утро и день заурядного крестьянина, я остался доволен и радовался, что ехал по широкой местности, где не скапливаются ни люди, ни техника. Простора у планеты так-то на всех хватает. Кого лес принял, кто в степи хоронится, ну, а кто городов себе понастроил... Я же беспошлинно и без отправки геоданных поднимал пыль на выделенной обстоятельствами дороге.

Свободное перемещение всегда подобно полёту.

Тем летним днём мне посчастливилось приподняться над ежедневными хлопотами и вовлечься в раздумья, каких мало. Как известно, в первую очередь человека занимают мысли о себе, на втором витке — о разного вида раздражителях, ну и о родных  - по касательной. А тут пространство головы заполнили страна, она же родина, человечество, а то и человечность, лучшие миры и добрые начала. Только, как покой младенца в утробе проверяют удары сапог, так и эти идеалы предательски атаковались фактами о засилье в головах современников фривольности, цинизма и пошлости. Зароились одна за другой задачки: с чего нужно начать, чтобы свести на нет уродства людской природы? Хотя всё человечье прошлое твердило, что в каждом споре противоположностей кроется великая неразрешимость. Со временем одно сменяет-таки другое... И от череды самоуверенных шагов и спотыканий предков морщился лоб.

Но кручина в моей разгоряченной голове поддалась натиску степной прохлады. Всё огорчающее было выметено. Уход солнца под горизонт добавлял тон грусти, но светлой. Ветер махал листьями проезжающих дубрав, прощаясь, но освежая… Несмотря ни на что, поля благоухают беспечностью… Я как бы очнулся, охватил взглядом всё живое, шевелящееся, уже отемнённое от вечернего часа, постарался в памяти запечатлеть самые красивые фрагменты широты. Поторопил очень даже бережно поводьями лошадь. И вскоре окунулся в тепло и звуки деревни.

Пока вертелась по двору телега, пока загонял лошадь и убирал инструменты, думалось о том, что степной простор властно подталкивает думать о вечности. В нём одновременно и жизнь идёт, и время остановилось. А вот у горожанина совсем другое восприятие жизни. В излишней суете и жизнь не чувствуется. Ну, жизнь, которая была и будет, а не та, которая загнана в рамки текущего момента, так сказать, в тиски актуальности и в чары, чтоб её, сезонной моды. Мода… Раньше за юбку дитё держалось или же поднималось, ухватившись за подол, а сейчас… Нынче офисные штанишки заполонили городские пространства. За них только взгляд и держится. От литературой возвышенных чувств отвлекают шаблонные мысли о карьере, кратном увеличении прибыли, о беззаботных покупках. Впрочем, под вершиной урбанистического айсберга, что подсвечивается успехами деловых людей, обитают и те горожане, кого от праздности отвлекают вопросы о текущей наполненности «продуктовой корзины», а кого-то и о добывании куска хлеба… На земле, пусть они знают, с хлебом проще. Если, конечно, земля сопряжена с трудом. Увальни в деревне получают свои «харчи» и свою горстку «славы». Поскольку на селе не строят бетонных коробок до облаков – ту награду, кем земляки окрестят, не спрячешь. К доброму же хозяину завсегда с уважением захаживают, за нуждой, за советом. А траты пота работяг обычно восполняются урожаем или многолетием воздвигнутых строений. Кстати, день же будет несправедлив, если за свою работу лошадь не получит воду, сено и вычёсывание из гривы колючек репейника…

А мне в тот вечер достаточно было опрокинуть на себя ведро холодной воды в старенькой, чуть протопленной бане и с чистой совестью сесть за ужин. Отличная от утренней обстановка позволила думать по-другому. В чертогах домашнего уюта проблемы мира обмякают, когда перед глазами атрибуты покоя: простительная небрежность брошенных вещей, миролюбивость стола и цветов на всех подоконниках, тёплый бабушкин ковёр на стене. Конечно, манят в другие миры книги. Спит антиоко телевизора с вязаной салфеткой поверх. Фотографии в серванте мироточат флюидами крепкой родственности и связи с предками... И растворяются ещё недавние дорожные ощущения, когда разум нырял в простор степи, рвался за горизонт, отталкиваясь от осознания, что не только твоя жизнь на миру тень отбрасывает, но миллионы сердец между землёй и солнцем постукивают и требуют – ровнее общий ритм!

Да, попутчиками до овечеревшего дома стали масштабные раздумья. Но полно! Уваж дом, много часов тебя ждавший! Послушай своего внутреннего домолюба, выпей сорокаградусную причину многих наших бед. И тогда поймаешь дымку, и на время отколешься куском соли от колкой действительности. Эту соль любит лизать язык сонного небытия. Из конечностей улетучится усталость, когда поймёшь, что на сегодня всё важное закончилось, и результат очень даже неплох. И в скором времечке ощутишь себя под одеялом. Ещё не нагретая постель ободрит на минуту. Подушка потребует её хорошенько помять затылком. Тепло станет общим.

И уже перед засыпанием вспомнилось, как на одну из высоких берёз, что окружали полянку, сел среднего размера коршун, замер на секунды, посмотрел на меня, повертел головой и улетел. Быть может, любопытствовал на счёт хлеба в полураскрытой сумке. Вспоминалось, что с одного края околка не меньше двадцати берёз оказались обожжёнными, и это не понравилось. Правда, нельзя исключать, что причиной огня стала гроза. Не понравилось и попадать литовкой на человеческий мусор в траве. Будь то небольшая промасленная тряпочка, фантики или окурки – всё это портит природную целостность. Косарь-то хоть и срезает траву мах за махом, но он даёт траве омолодится, не зарасти поляне будто неухоженная борода скитальца. Думается, за то природа не в обиде. В частности, полевые колосья должны быть благодарны хлеборобам, что не сгниют под дождями, а пойдут в дело! Круговорот чего-либо без катастроф и уничтожения, оказывается, в природе может быть. А в мире людей?..

Когда я вспомнил обо всем этом, шла очередная зима. За окном был очередной город. И, наверное, уже заросло травой треснувшее колесо той телеги. Потому как одной далёкой осенью я закрыл деревенский дом, подвязал калитку цепью и был обрекаем взглянуть обоюдопечально на берёзы в полисаднике, на сирень и черёмуху, что притаились в утреннем тумане. Не шелестела и прежняя та жизнь. Деревня понимала, что ей, безлюдной, уже не будет дан ветерок жизни и надежды тех, кто был взращен землёй, не будет дан ветерок детской резвости, и потому молчала. Пустотой слов был богат и я. Только мокрыми глазами коснулся картины, что ещё долго давала ощущение воздуха, и шагнул от старой калитки на заповедную, не всем заметную, многими презираемую, кем-то высмеянную, многокилометровую дорогу новых моих человеческих раздумий.

14.03.21
СПб, Алтай.

Добро пожаловать в сообщества:
https://vk.com/prozayurin - проза
https://vk.com/poetmaksim - поэзия