Дурной снаряд прилетает непредсказуемо

   Профессор Коровайкин безмятежно сверкал гладкой загорелой лысиной. Два пальца, средний и указательный правой его руки задумчиво двигали по сверкающей поверхности стола рюмочку, в которой тягуче, маслянисто чуть колыхался коньяк. Внимали ему молодые лица. Это были два его аспиранта и примкнувший к ним иногородний соискатель. Час назад они пришли поздравить профессора с Днём учителя. Преподнесли неведомо где добытую бутылку виски, ежедневник с красивой дарственной надписью и авторучку.
- Спасибо!.. Употребить подарок сразу – это дезавуировать его и оскорбить дарителя. Его, подарок то есть, надо поберечь! Хотя бы некоторое время. Мы с вами выпьем нечто другое. Юраша! Слетай-ка, друг мой, за закусочкой в буфет, вот денежка…
- Да неужели вы, Модест Викентьевич, в самом деле так плохо о нас думаете? Чтоб мы, да в такой день, пришли к вам без закуски?!
  Леонид тем временем вытянул из-за спины «дипломат»…
- Ну что вы, ребята, конечно же, нет, не сомневался я в вас. А рюмашечки захватили – это очень правильно, мне же в рабочем кабинете такое держать – не комильфо. Ну, что, Юраша, банкуй!
   И Коровайкин выставил коньячную бутылку…

…- Так что, молодые люди, да здравствует демократия, гласность и… что там ещё? А, может, посмотрим, что такое демос, и какая она, его власть, демократия то есть?
   Вот я, ваш слуга покорный, окончив истфилфак Двуреченского государственного педагогического института, проработав 4 года в глубинке области, с должности и.о. директора семилетней школы, призван в ряды Советской армии отдать свой гражданский долг по защите Родины. 27 лет – предел, я уже думал – пролетело мимо. Не, зацапали. Пожалуйте в ГСВГ, любезный! ГСВГ – это группа Советских войск в Германии. Причём не куда-то, а в Потсдам, где штаб группировки. В должность замполита автороты. Ну, и покатила служба.  Я, без лицемерия, питомец Советской власти, верный партии и правительству. Пояснять нужно? Нет? Спасибо за понимание.
   А вверенный мне контингент – водители, автослесари. Пролетариат то есть, если по Марксу. Стычки пошли. Ну, если меня понимают – ладно. А не понимают – тогда что? А тогда есть на эти случаи особый отдел части. Служба «молчи-молчи», как их называют Что там, как там – не моя запара. Вообще-то скажу – есть такая категория - информаторы, по-ихнему если говорить. В народе другое название есть – стукачи. Сучий народ. Продажный, за пряники работают… Ну, ладно. Меня с ними мешать не надо, сами понимаете…
   И вот. Праздник победившего пролетариата, первое Мая, я оставлен дежурным по роте. Обхожу утром роту, всё вроде в порядке, только народ какой-то угрюмый. Ладно. Возвращаюсь, отзваниваюсь выше. Пистолет, конечно, отстегнул, в сейф спрятал, как положено. Ну там, чай попил, по ближнему периметру прошёлся. Возвратиться не успел, гляжу – скучковались ребята, человек 7 - 8, и ко мне движутся. Ладно. Подождал их. «В чём дело? Какие вопросы?» «А есть вопросы, стучара, сейчас ответишь!» И гляжу - вдруг у них в руках пруточки арматурные появились. Ну, тут, ребята, медлить глупо. Дёрнул я от них, на бегу по тревожной кнопке хлопнул, а не оторваться, на спине буквально висят, как волки! В ленкомнату загнали. Оружие пролетариата знаете? Ну да, булыжник. У них, правда – арматура. А у меня – от пролетариата, своё оружие! Бюст Ленина с тумбочки сорвал, да и давай отмахиваться. Ничего, эффективно получалось, половину их на пол положил. Ильич, правда, рассыпаться стал – пустотелый же. А их – многовато. Наполучал я. Голову, слава Богу, в целости всё же сберёг. Скользом, конечно, досталось всё же, ну что, пустяк это, как потом оказалось. А там – внизу шум, топот, вызванный наряд несётся. Ой, во-время! Продержался я!
   А для начальства этот инцидент – такой геморрой! Ну-ка, все подробности пусти наверх – сколько шишек полетит? А я, основной, да чего там – единственный потерпевший, в лазарете валяюсь. Сняли показания разок и – тишина. Решают, как затихарить.
   И вот, двух недель не прошло – медкомиссия решает, что я к военной службе по состоянию здоровья негоден. До свидания, армия!
   Я к чему это всё: какая, друзья мои, демократия, о чём вы? Есть ведомая масса и есть те, кто ведёт. Весь вопрос в том, чтобы был процесс, и не было эксцессов. По возможности. А для этого – работать надо. На упреждение. Чтобы не завелись, не возникли неожиданно Стеньки Разины, да Кондратии Булавины. Случайности – исключить. Выявить своевременно, да и изъять из обращения. А внешне – да, пусть будет демократия, кто же против… Усреднённость, замаскИрованная под равенство… Что смолкнул веселия глас? Юраша, банкуй!
   И Коровайкин, вынув из какого-то потаённого ящика новую бутылку коньяка, поставил её на стол.
- Что вы, что вы, Модест Викентьевич! – разом вскочили Юрий и Леонид. – Мы, как говорится, меру знаем… Спасибо за гостеприимство! А особенно за рассказ ваш. Просто кино!
- Правильно, ребята. Святое дело – знать меру. – иногородний соискатель Роман приобнял за плечи соратников, развернув, глянул в глаза тому и другому. – Тут у меня возникла тема в продолжение разговора. Конфиденциальная, к сожалению. Уж извините, задержусь я с Модестом Викентьевичем.
   Профессор, откинувшись к спинке кресла, с нескрываемым интересом проследил, как Роман проводил коллег-аспирантов и, закрыв за ними дверь, вернулся к столу. Сев, отодвинул к дальнему краю стола свою рюмку и обе коньячных бутылки – совместно опорожненную и нетронутую, только что выставленную. На вопросительный взгляд хозяина кабинета сказал:
- Уж простите, Модест Викентьевич, я не сказать, что идейный трезвенник, просто к выпивке равнодушный. Папа мой злоупотреблял, а у меня, на него наглядевшись, выработалось такое… Кстати, он ведь тоже в Потсдаме служил, и как раз в автороте…
- Да ты что?! В каких годах?
- А вот когда ваша служба так неожиданно прервалась?
- В 196Х-м.
- В-в-вот! Как раз в этом году, в конце апреля, мой папа, Топоров Дмитрий Мелентьевич загремел в дисбат. Не помните вы такой эпизод?
- Н… нет. Не помню…
- Я вам обстоятельства напомню. На него тогда беда свалилась – девчонка, любовь его, свою жизнь личную устроила, замуж вышла. А он шнапсу немецкого достал, они ведь, водилы, контактов много имеют, да и залил горе своё.
- Да-да, про контакты – это верно, нам на это заостряли внимание…
- Не спрашиваю вас – вы, не вы в службу «молчи-молчи» стукнули. Сейчас это никакой роли не играет. Но рассказывал батя: были у него в роте дружков пара. Крепкие дружки. И донеслось до него там в дисбате, что в автороте в Первомай буза произошла; что именно, с какими последствиями – так и не узнал. Завертела его судьба, все контакты пообрывались.
- Ну, а как его судьба сложилась, по порядку мне расскажи…
- Гнусновато в общем-то, но бывает и хуже. Дисбат отбывать в Союз нерушимый перевезли. Год положенный отбыл, потом дослуживал нужный срок в Сибири, в стройбате. А там, сами знаете, если не все уголовники, то пьянчуги-то – все. Вернулся из армии с вредными привычками, женился, конечно, нас произвёл, но пьянка ему жизнь укоротила…
- М-да…
- Ну, вы теперь поняли, откуда какие ноги выросли. И вы, конечно, умные вещи нам тут сегодня говорили про Разиных да Булавиных. Только не всё дело в них, а иной раз простая бытовуха так шарахнет…
- Знаешь, Рома, не сердись, попрошу – все приметы нашей посиделки убери. Посуду, бутылки – в шкаф, на нижнюю полку… Что-то мне нехорошо… Вахтёру позвони – пусть такси вызовет… 

   Назавтра в институте по всем этажам пронёсся слух: профессор Коровайкин слёг с инфарктом. А послезавтра в научный отдел института келейно сообщили: соискатель Топоров Роман Дмитриевич, временно снимающий место в общежитии на правах прикомандированного, довольно поздно вечером возвратился к месту проживания с травмами средней тяжести. Расспросы пресёк, сказав, что должны понимать: ему стыдно – был нетрезв, и напали неизвестные. Между тем впечатление нетрезвого не производил. От вызова медработников отказался. А поутру рассчитался и уехал.