Тридцатилетняя война продолжение 8

Поддельные сообщения
В один из дней, в густом лесу недалеко от места, где был убит Симада, я обнаружил японский флаг, на котором были написаны имена моей семьи и нескольких моих родственников. Среди имён были «Ясу» и «Норико», предположительно означавшие жену моего старшего брата Ясуе и двоюродного брата по имени Нори. Но если подписи были настоящими, почему отсутствовала буква «е» в имени Ясуе, и добавлено «ко» к Нории? Я пришёл к выводу, что этот флаг, должно быть, подделка.
Мы ни секунды не верили в то, что война закончилась. Напротив, мы ждали, когда же японская армия пошлёт десант на Лубанг или, по крайней мере, пошлёт секретных агентов, чтобы установить с нами связь.
Пока я держал в руках флаг с неправильно написанными именами моего двоюродного брата и свояченицы, мне казалось, что он как будто хочет мне что-то сказать. Наконец, я решил, что это было какое-то сфабрикованное послание из японского генштаба.
Я рассуждал следующим образом. Положим для начала, что японская армия послала шпиона чтобы установить со мной контакт, а американцы об этом узнали бы. Американцы определённо решили бы, что японские силы собираются восстановить контроль за аэродромом на Лубанге, поскольку этот аэродром – единственный на Филиппинах к западу от Манилы, и будет очевидной базой для атаки города с запада. Чтобы препятствовать такому ходу событий, американцы перебазируют морские и воздушные силы в Манилу, таким образом высвобождая японские силы на Новой Гвинее, Малайе и во Французском Индокитае. С японской точки зрения, имело бы смысл заставить американцев поверить, что на Лубанге находится японский шпион. Следовательно, флаг, якобы предназначенный для меня, должен был попасть в руки врага. Теперь американцы пытаются использовать его, чтобы заманить нас к нашей базе в центре Лубанга. На такой случай, японский штаб решил принять меры предосторожности и написать имена моей сестры и свояченицы неправильно. Поскольку эту ошибку я никак не мог не заметить, она предостережет меня о том, что всё это подделка.
Сегодня эти рассуждения звучат нелепо, но в Футамата меня учили всё время начеку, выявлять поддельные знаки и сообщения, и собственное поведение не казалось мне чрезмерно подозрительным. И действительно, я бы посчитал невероятно легкомысленным не подвергнуть сомнению каждую букву на том флаге.
Я всё ещё помню занятия в Футамате, посвящённые тому, как поддельные сообщения помогли Германии победить Францию в 1940 г. Когда Германия готовилась к нападению на Францию, они позволили раскрытому союзному шпиону «украсть» план немецкого воздушного нападения на Лондон. Англичане заглотили наживку так глубоко, что отвели самолёты и зенитную артиллерию из Голландии на прикрытие Лондона. Ослабив английские силы в Голландии, немцы напали на эту страну и Бельгию, а затем прорвались через относительно слабый фланг линии Мажино. Примерно через месяц они взяли Париж.
Когда я вспоминал данный инцидент, казалось ясным, что этот японский флажок был частью попытки оттянуть часть войск противника на Манилу, убедив его в том, что Лубанг будет оккупирован снова. Я предвкушал, что скоро начнётся японская контратака.
Не я один посчитал флаг дезинформацией. Кодзука согласился со мной, что он не мог быть ничем иным. Я передал Кодзуке немалый объём знаний о принципах тайной войны, и он не меньше чем я сам выработал привычку видеть подтекст даже в прочитанном между строк. К тому времени он уже дал бы фору любому выпускнику Футаматы.
Снова и снова листовки, которые мы считали поддельными, сыпались на остров, и каждый раз, когда их сбрасывали, мы думали о том, что японская атака, должно быть, приближается. По всей видимости, Японские силы в других районах продвинулись настолько, что начали беспокоить врага на Филиппинах.
Когда мы находили новые листовки, мы были счастливы. Мы считали эту «дезинформацию» частью работы, выполняемой чтобы подбодрить нас. В них содержалось много информации о том, что происходило в Японии, о том, как поживали наши семьи, а иногда даже семейные фотографии. В одной листовке, сброшенной в 1957 году, было фото, подписанное «Семья Оноды-сан». На фото были мои родители, моя старшая сестра Чи и её дети, моя младшая сестра Кеико и несколько других членов семьи. Всё выглядело вполне настоящим, за исключением того, что на фотографии сбоку стоял наш сосед, не имевший к моей семье отношения. Это было как в тот раз, когда человек, бывший лишь дальним родственником Симады, оказался на фотографии, подписанной как семейная фотография. Другая подозрительная деталь заключалась в том, что не было никаких причин, чтобы после моей фамилии стояло окончание «сан». «Семья Оноды» было бы правильно по правилам японского этикета.
Ещё была фотография «Семья Кодзуки-сан». Кодзука сказал – «Как можно ждать, что я в это поверю? С чего бы моя семья стояла перед домом, который нам не принадлежит?»
Мы не знали, что японские города подвергались интенсивной бомбёжке, и значительная часть Токио обратилась в пепел.
Листовки были отпечатаны на скверной бумаге, по-видимому, для удешевления. Это должно было означать, решили мы, что листовки печатаются в больших количествах и разбрасываются не только на Лубанге, но и по всем Филиппинам. Это, в свою очередь, означало, что должны быть другие японские партизаны на других островах. Эти листовки, как мы полагали, должны были убедить их, что, если о дадут знать о своих именах и адресах их семей, они тоже смогут получать новости с родины, как Онода и Кодзука на Лубанге. Вне всяких сомнений, именно в этом состояла настоящая цель противника, и именно поэтому после наших имён было добавлено «сан». Говоря о наших семьях другим Японцам, использовать «сан» было правильным.
В одном из наборов листовок были конверты с отпечатанным на них адресом японского посольства на Филиппинах. Бумага опять была дешевая, так что мы решили, что такие же конверты сбрасывают японским войскам на других островах. Каждый конверт содержал карандаш и записку «Напишите ваш домашний адрес и название вашего подразделения, и мы предоставим вам информацию, которая убедит вас. С получением данного сообщения, немедленно выходите с гор.»
Что до того, как американцы заполучили фотографии наших семей, я решил, что объяснение должно быть примерно таким же, как и с флагом. Фотография, по-видимому, была передана японским агентом американцам или филиппинцам в попытке слить им некую ложную информацию. Чтобы дать мне понять, что фотографию не следует принимать всерьёз, японское начальство намеренно поместило на фотографию человека мне не родственного.
Я сказал Кодзуке – «Раз обе стороны постоянно шлют сообщения вроде этого, японская контратака скоро должна начаться». «Да», согласился он, «мы ведь ничего не упустили, не так ли?»
С тех пор, как я высадился на Лубанге в конце 1944-го, я не получал никаких вестей о том, как развивается война на самом деле. Снаружи не было совсем никаких новостей в течении нескольких лет, а листовкам я не верил. Кодзука был в том же положении. Мы оба считали, что должны стоять на постах пока не будет прочно установлена Восточно-азиатская сфера взаимного процветания. Возможно, моя решимость была в первую очередь подкреплена назначением на роль секретного агента. У Кодзуки не было никаких особых приказов, вроде моих. Его просто призвали в армию и отправили на Филиппины. Но он был со мной долгое время и думал о ситуации то же, что и я. Никто из нас не сомневался ни минуты, что должны быть другие японские солдаты как мы на многих других филиппинских островах.
В 1950-м году, сразу после ухода Акатсу, мы заметили несколько шестов от японских полевых палаток, проплывавших у южной окраины острова, а кроме того куски армейских рюкзаков. Их принесло ветрами в сезон дождей, и мы приняли их за мусор с прошедшего японского военного транспорта. Появление военного транспорта в районе мы восприняли как признак того, что главные сражения происходят сейчас в индо-китае. Пятью годами позже это послужило аргументом к тому, чтобы считать, что фронт переместился к Яве и Суматре, и мы предполагали, что объединенная морская, сухопутная и воздушная компании в целом продвигаются через регион на юг.
Мы были удивлены постоянной повторяющейся активности патрулей противника. Примерно в 1950 году заработали маяки на Кабре (cabra) и северозападной оконечности Миндоро. С тех пор два патрульных самолёта стали ежедневно облетать район. Количество истребителей постоянно увеличивалось. Поначалу их появлялось в день всего две или три штуки, но теперь иногда их пролетало несколько дюжин.
Что больше всего убеждало нас в присутсвии японских войск на островах, так это случающиеся иногда сбросы бомб в долине вблизи Виго. Когда всё закончилось, я узнал, что Лубанг служил полигоном для учебных самолётов Военно-воздушных сил Филиппин, но тогда мы могли лишь гадать о причинах. Я пришел к выводу, что противник полагает, что мы пытаемся свезти японские партизанские отряды с других островов. А бомбы сбрасывали чтобы помешать этому.
Примерно в мае 1954 года голос из громкоговорителя объявил «Я Кацуо Сато, бывший начальник штаба Морской авиации. Я хочу встретиться с вами в Лооке.» Нам показалось нелепым, что встретиться с нами хочет морской офицер, в то время как оба мы состояли в армии.
Суммируя, разные листовки и «поддельные» сообщения, которые мы получали на Лубанге, совсем не убеждали нас, что война закончена, и, напротив, убеждали нас, что скоро на острове высадятся японские войска. Думая о том, что всякий передовой японский агент обязательно высадится на южном побережье, мы старались «зачистить» эту зону. Мы считали, что если мы не передадим агенту, когда он прибудет, всей необходимой ему информации об острове, мы получим выговор, причём справедливо.
Южное побережье было бы лучшим местом высадки японских войск. Они могли бы причалить лодки к рифу и пройти шестьдесят или семьдесят метров по мелководью до пляжа и сразу идти в горы. Если бы они, например, захотели добраться оттуда до аэродрома в течение двух дней, мы были готовы провести их в обозначенное время по тропам, на которых мы гарантированно не встретим вражеских войск.
Мы пытались делая время от времени отдельные выстрели, заставить островитян держаться подальше от южного берега острова и потратили немало времени разрабатывая безопасный путь к аэродрому. Лишь много лет спустя я узнал, что из-за этой нашей тактики, филиппинцы решили стрелять в нас без предупреждения.
Весной 1958 года, Филиппинские ВВС начали строительство радарной базы на горе, которую мы называли Пять Сотен. Прежде чем начать само строительство, ВВС наняли большое количество островитян чтобы построить автомобильную дорогу до базы. Однажды мы шли посмотреть как продвигается, когда нас удивил внезапный звук взрыва у вершины горы. Мы с удивлением посмотрели друг на друга. Кодзука сказал «Похоже, они всерьёз взялись за строительство». Я ответил – «Давай подождём темноты и пойдум посмотрим». Мы сели на склоне холма и ждали заката, до которого оставалось около тридцати минут. Я сидел спиной к гребню, а Кодзука сидел сбоку от меня так, чтобы приглядывать за гребнем, и тихо со мной разговаривал. Вдруг он восликнул «Ух!». Я перевернулся и выстрелил в сторону вершины гребня. Оттуда раздался крик и кто-то свалился на ту сторону гребня. Мы помчались с холма в лес.
Вскоре после этого на остров прибыла из Японии поисковая партия 1959 года чтобы искать нас. «Американцы, похоже, начинают еще одну фальшивую спасательную операцию» - сказал я. «Одно беспокойство» - проворчал Кодзука, - «давай перейдём в какое-нибудь местечко потише».
Мы ушли к югу, где нам не было слышно громкоговорителей, из которых, как я узнал позже, поисковая партия повторяла снова и снова «Лейтенант Онода! Рядовой первого класса Кодзука! Мы прибыли из Японии, чтобы найти вас. Война закончилась. Пожалуйста поговорите с нами и поедемте с нами в Японию.»
Еще они проигрывали национальный японский гимн и множество японских народных песен и популярных месен. Поисковая партия обошла весь остров, вставая лагерем на ночь. Каждый раз, когда они приближались к нам, мы уходили глубже в джунгли.
Внутри себя мы были уверены, что эти люди были агентами противника, которых одурачили фальшивыми сообщениями нашей собственной армии и пытались помешать нам связаться с предполагаемыми японскими шпионами. Они могли призывать нас сколько им было угодно, у нас не было и малейшего желания им отвечать.
Враг собирался, как мы полагали, удалить нас с острова. Если бы они смогли поймать нас обоих, передовые агенты Японии не смогли бы высадиться здесь, а японский ударный отряд не смог бы захватить аэродром. С нашей точки зрения, если бы мы поддались на эту обманку, вся наша прошлая работа пошла бы насмарку. Даже если бы они прочесывали остров частой расчёской нам всё равно нужно было оставаться необнаруженными.
На случай, если бы действительно начались полномасштабные поиски, у нас был разработан план бегства с острова, но на тот случай, если бы нас нашли прежде, чем мы сумели бы этот план реализовать, мы собирались нанести как можно больший ущерб. Если нам было суждено умереть, нам было бы проще, зная, что перед этим мы уничтожили десять, или двадцать, или тридцать вражеских солдат.
Люди часто говорили, что если меня на самом деле зажмут в угол, мне нужно оставить последнюю пулю для себя самого. Но я собирался использовать каждый свой патрон против врага. С чего бы мне тратить попусту на себя самого, раз уж враг и так скоро обо мне позаботится? Я хранил и берёг эти патроны все эти годы. Я хотел, чтобы каждая из них нанесла максимальный ущерб. Если я смогу убить последней пулей ещё одного врага, тем лучше. Именно так, я думал, должен вести себя солдат, а не совершать самоубийство.
«Они могут суетиться сколько хотят» - сказал Кодзука, - «Но я не позволю им найти меня».
«Хорошо» - ответил я, - «пока они остаются здесь, на острове не появится ни один японский агент. Давай отыщем миленькое безопасное местечко и пока расслабимся.»
Но они всё оставались и оставались и оставались. Они приехали в мае, и к концу ноября всё ещё оставались здесь. Наконец, в один из дней я сказал «Просто чтобы знать на будущее, давай подойдём поближе, и посмотрим, какую тактику они избрали».
Мы проскользнули на отрог вблизи горы, которую мы назвали Шесть Сотен. Я ещё не знал тогда, что то был последний день поисков. С вершины Шести Сотен слышался голос из громкоговорителя, говоривший «Хиро, выходи. Это твой брат Тосио. Брат Кодзуки Фукудзи приехал со мной. Это наш последний день здесь. Пожалуйста, выходи, чтобы мы увидели тебя.»
Голос определённо звучал как голос Тосио, так что вначале я подумал, что противник проигрывает сделанную им запись. Однако, чем больше я слушал, тем меньше голос казался мне записью. Я подошёл чуть ближе, чтобы лучше слышать.
На вершине Шести Сотен стоял человек и честно говорил в микрофон. Я подошел на расстояние около ста пятидесяти метров от него. Я не осмелился подходить ближе, так как это могло сделать меня хорошей мишенью.
Я не мог видеть лица этого человека, но сложён он было очень похоже на моего брата, и голос был идентичным.
«Вот это да» - подумал я, - «Они не только нашли Nisei или военнопленного, похожего издали на моего брата, он ещё и научился в совершенстве подражать голосу моего брата». Тут человек начал петь, «Восточный ветер дует в небе над столицей…» это была известная студенческая песня токийской Первой вышей школы, где учился мой брат, и я знал, что она ему нравится. Это стало интересным представлением, и я слушал с интересом. Но постепенно в голосе стала появляться натужность, и сам он стал выше, и под конец стал совсем фальшивить.
Я посмеялся про себя. Имитатор не смог держаться долго, и под конец стал пробиваться его настоящий голос. Мне это показалось забавным, в особенности потому, что вначале им удалось меня убедить.
Внезапно пошёл дождь. Начиналась буря. Человек на вершине холма подобрал что-то лежавшее у него под ногами и пошёл вниз с холма с поникшими плечами. Убедившись, что я вне зоны его видимости, я скользнул обратно в джунгли.
Когда я вернулся в Японию, я узнал, что это действительно был мой брат. «Когда я услышал, что ты стал фальшивить в конце песни» - объяснил я, - «Я решил что это имитатор». Печально глядя на меня, мой брат сказал – «Когда я пел, я стал думать о том, что то был мой последний день на Лубанге, и меня стали дущить… Но в конце концов, ты слышал меня.»
Поисковая партия оставила газеты и журналы. Большинство из них были свежими, и во многих из них были статьи о женитьбе наследного принца. Газеты, покрывавшие период примерно в четыре последних месяца, составили стопку примерно в полметра высотой. Мы решили, что это были перепечатки настоящих японских газет, отредактированные американскими секретными службами таким образом, чтобы удалить всю информацию, о которой они не хотели нам давать знать. Это всё что мы могли придумать, раз уж мы считали, что Великая восточно-азиатская война всё ещё продолжается.
Определённым образом газеты и подтверждали, что война продолжается, а именно – тем, что в них много говорилось о жизни в японии. А если бы Япония действительно проиграла войну, там не было бы ни единой живой души. Все должны были бы умереть.
Когда я прибыл на Филиппины в 1944, боевые действия шли плохо для Японии, и на родине фраза «ичиоку гокусай» («сто миллионов душ умирают с честью») была у всех на устах. Фраза буквально значила, что всё население Японии погибнет до последнего человека, но не сдастся. Я принимал это за чистую монету, как, я уверен, принимали многие другие молодые японцы.
Я искренне верил, что Япония не сдасться, пока останется хотя бы один живой японец. И наоборот, пока остались живые японцы, Япония не сдалась. В конце концов, именно в этом мы, японцы, клялись друг другу. Мы клялись, что будем сопротивляться американским и японским дьяволам пока все до одного не погибнем. Если понадобится, женщины и дети будут сражаться бамбуковыми палками, пытаясь убить как можно больше вражеских солдат, пока их самих не убьют. Газеты военного времени все повторяли эту мысль в самых суровых выражениях. «Сопротивляться до конца!», «Защищать империю любой ценой!», «Сто миллионов умрут за дело!». Я буквально вырос на таких разговорах.
Когда я стал солдатом, я принял цели моей страны. Я клялся, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы достичь этих целей. Я действительно не вызывался добровольцем на военную службу, но будучи рождён мужчиной и японцем, считал своей священной обязанностью, будучи признанным годным по физическим данным, стать солдатом и воевать за Японию.
Попав в армию, я стал кандидатом на офицерские курсы. Когда мой брат Тадао приезжал навестить меня здесь, он спросил меня, готов ли я умереть за свою страну. Я ответил ему, что готов. Тогда я снова поклялся себе, что отдам себя всего. Это была торжественная клятва, и я был полон решимости исполнить её.
К 1959 году я провёл на Лубанге уже пятнадцать лет, и единственные настоящие новости, которые я получил за это время, были газета, оставленная Ютакой Цуджи, утверждавшим, что является репортёром из газеты «Асахи». Я даже не был уверен, что новости были настоящими. Короче, пятнадцать лет я был вне потока времени. Всё, в чем я мог быть уверен, это то, что было известно в конце 1944 и то, что я тогда поклялся делать. И я строго исполнял свои клятвы все эти пятнадцать лет.
Читая газеты 1959 года в таком расположении духа, первое, что приходило мне в голову, было «В конце концов, Япония в безопасности. В безопасности и всё ещё сражается.»
Газеты содержали сколько угодно доказательств. Разве не праздновала вся страна женитьбу наследного принца? Разве на фотографиях не было богатого свадебного парада на улицах Токио, с тысячами торжествующих японцев, стоящих вдоль дороги? Там не было ничего похожего на миллион умирающих людей. Япония очевидно процветала и благоденствовала.
Кто сказал, что мы проиграли войну? Газеты доказывали, что это не так. Если бы мы проиграли, наши сограждане все были бы мертвы, и не было бы больше Японии, не говоря уж о японских газетах.
Кодзука полностью со мной согласился. Когда мы читали газеты, он поднял глаза и заметил – «Жизнь на японских островах стала гораздо лучше, чем была, когда мы уезжали, правда? Посмотри на рекламу. Там, должно быть, теперь вдоволь всего. Я рад, а ты? Из-за этого я думаю, что мы не зря держались здесь всё это время.»
Как мы могли хотя бы помыслить, что Японские города были сровнены с землей, что японский флот был почти весь потоплен, или что вся измотанная истощенная Япония действительно капитулировала? Что же до подробностей поражения, вроде вторжения Советского Союза в Манчжоу-го, или сброщенных на Хиросиму ядерных бомб, газеты 1959 года их вовсе не упоминали.

Мы снова и снова прочитывали газеты от корки до корки, вплоть до крохотных объявлений о вакансиях в три строчки длиной . По правде сказать, именно эти объявления читать было интереснее всего, потому что они показывали какую работу ищут люди, и каких людей ищут на работу. Но время для нас остановилось для нас в 1944 году, и, читая, мы обнаруживали много вещей, которые вообще не могли понять. Нас особенно озадачивали статьи на внешнеполитические и военные темы. Иногда мы перечитывали их по несколько раз, но они всё равно ничего не значили.
Например, было трудно понять, какие страны теперь на стороне Японии, а какие – нет. Собирая вместе то, что мы вычитывали из газет и частицы информации (или дезинформации), полученной из листовок и подобных источников, мы сложили общую картину Японии и ее военное положение на 1959 год.
Мы знали, что Великая Японская Империя стала демократической Японией. Мы не знали когда и как, но было совершенно ясно, что там теперь было демократическое правительство и военная структура была реформирована. Также было похоже, что Япония теперь была вовлечена в культурные и экономические отношения с большим количеством стран. Японское правительство всё ещё работало над установлением Великой Восточно-Азиатской Сферы взаимного процветания, а армия всё ещё была вовлечена в военный конфликт с Америкой. Новая армия, похоже, была модернизированным вариантом старой армии, и мы полагали, что она теперь ответственна за оборону юго-восточной азии в целом, включая Китай.
Китай теперь был коммунистической страной под руководством Мао Цзедуна: не было сомнений, что Мао пришёл к власти с поддержкой Японии. Без сомнения, он теперь сотрудничал с Японией над установлением сферы взаимного процветания. Хотя в газетах об этом ничего не говорилось, единственны логичным выводом было то, что американские спецслужбы, готовя для газеты для нас, удалили все упоминания об этом.
Мы рассчитали, что для Японии могло быть выгодно установить Мао Цзедуна лидером Нового Китая, потому что это сделает доступными для Японии деньги богатых китайских финансистов. Мы заключили, что чтобы обеспечить поддержку Японии, Мао согласился выгнать американцев и англичан из Китая и сотрудничать с новой японской армией.
В сущности, Япония и Китай работали на одну цель. Представлялось естественным, что они образуют союз. Мы стали называть его Восточно-азиатской Лигой взаимного процветания, и решили, что Манчжу-го тоже было его активным участником, участвуя в области производства вооружений.
Кодзука спросил «Полагаешь, эти три страны единственные участвуют в Лиге?» «Нет»- ответил я, - «Я думаю, что восточная часть Сибири теперь отделилась от Советского Союза и присоединилась к Лиге».
«Сибирь?» - спросил он недоверчиво.
«Почему нет? Думаю, это был лишь вопрос времени, пока белые русские в восточной Сибири восстанут против коммунистического атеизма и отделятся от Советского Союза.»
«Значит, ты думаешь, что может существовать независимая «Сибирская Христианская Республика»? Возможно, ты прав – это имело бы смысл. Как насчёт южных регионов?» «Ява и Суматра вне всяких сомнений были освобождены от владычества Голландии. Думаю, теперь они тоже входят в лигу.»
Я помню, что более двадцати моих однокурсников в Футамате были отправлены на Яву, чтобы возглавить яванские войска в партизанской войне.
«Как насчёт Индии?» спросил Кодзука.
«Полагаю, теперь она независима от Англии, и Чандра Бозе теперь президент, или премьер, или как у них называется теперь первое лицо. Не знаю, принадлежит ли она лиге. Что ты думаешь?»
«Ну, думаю, что она по крайней мере дружественная нация. Австралия возможно всё ещё держится, но это не продлится слишком долго, скоро и австралийцы присоединятся к нам. Так или иначе, это даёт нам Восточную Сибирь, Манчжу-Го, Китай, Яву и Суматру в лиге, и поддерживают Японию в войне против Америки и Англии. Главный вопрос заключается в том, отделятся ли Филиппины от Америки, и присоединятся ли к нам?»
«Думаю, это лишь вопрос времени» - сказал я уверенно.
Ещё мы выработали теорию об организации новых вооружённых сил Японии. Мы чувствовали, что в основе они не могли сильно отличаться от старых. Должно быть деление на армию, флот и авиацию, и уж конечно должны быть спецслужбы. Также мы полагали, что субординация должна быть такой же, как раньше, так что мы, следовательно, подчиняемся новой организации. Новая армия, также, должна была иметь некий источник тех поддельных сообщений, которые иногда приходили на Лубанг. Главное отличие, насколько мы могли представить, состояло в том, что вместо призыва была введена система добровольной записи.
В Футамате мне говорили, что на создание Восточно-азиатской Сферы Взаимного процветания, возможно, уйдут сотни лет военных действий. Столетняя война истощит любую нацию. В Японии, где армия и народ воевали как одно целое, эффект был бы ещё серьёзнее. Если мы пытаемся воевать сто лет так же, как мы воевали в 1944-м году, мы могли бы одержать военную победу. Но к тому времени народ был бы не только духовно истощён, но и ввергнут в нищету.
Из-за этого я решил, что Япония перешла к новой системе, когда солдаты сражались на военном фронте, но гражданские – только на экономическом фронте. Военные расходы, разумеется, должны были бы покрываться налогами. Чем больше я раздумывал об этом, тем больше я убеждался, что это была наиболее реалистичная политика создания сферы взаимного процветания.
В войне между Америкой и лигой взаимного процветания, ведущейся по такой схеме, гражданские двух сторон соревновались друг с другом в экономической сфере. Сторона, одерживающая верх в экономической войне очевидно будет способна платить больше налогов своему правительству, что означало больше денег на военные расходы. Это правительство следовательно обретёт и военное превосходство. Короче, мне представлялось, что лига взаимного процветания, под предводительством Японии, должна быть вовлечена в экономический и военный конфликт против Америки, но в то же самое время экономические отношения, и военные отношения держались порознь. Когда Кодзука и я обсуждали этот вопрос вместе, мы всегда приходили к такому выводу, и он лишь укреплялся теми частицами информации, которые мы собирали на Лубанге в последующие годы. Таков был наш вывод, и со временем он стал нашей верой. «Если мы правы насчёт этого»- спрашивал Кодзука, - «тогда за кого мы сражаемся?» «За Японию и японский народ, конечно» - ответил я без колебаний. «Новая армия должна признавать полномочия старой армии. Если мы сражаемся для новой армии, мы всё ещё сражаемся за свою страну.»
Некоторым может показаться странным, что даже будучи отрезанным от остальных на пятнадцать лет, я мог думать о войне, в которой военная и гражданская деятельность были разделены – война, в которой японские и американские гражданские соревновались в экономической сфере, в то время, как Японские и Американские солдаты сражались на военных фронтах.
Тогда эта идея не казалась мне чересчур странной. В конце концов, когда я был в Ханькоу, работая в торговой компании и стирая ноги ночи напролёт на танцплощадке, мой брат Тадао тоже был там, воюя против китайской армии. В то время, стоило кому-то отойти всего-навсего в пригород Ханькоу, как он оказывался на вражеской территории, и я помню звуки стрельбы, когда я объезжал наших поставщиков в этих районах. При этом в самом городе китайцы спокойно занимались своими делами, а на танцплощадке молодые китайские девушки из Шанхая gaily выделывали новые танцевальные движения с японскими солдатами, так недавно вернувшимися с передовой, что их мундиры ещё пахли порохом. Когда мой брат вернулся с боевой операции, мы пошли на торжественный ужин в один из китайских ресторанов. В Ханькоу я жил рядом с китайцами и вёл с ними дела. Никто из нас не обращал особого внимания на то, что между нами война. Никто никогда не говорил мне, что во всём этом есть что-то странное и необычное. И воспринимал всё это как данность.
Если бы поисковые партии, бывавшие на Лубанге, оставили нам уменьшенные копии всех газет с 1944 по 1959 годы, и Кодзука и я, вероятно, поняли бы, что война закончилась, и мы зря тратим свои жизни. Но меня учили, что война может длиться сотни лет, и я получил свои приказы непосредственно от генерал-лейтенанта, который уверил меня, что рано или поздно японская армия вернётся за мной, неважно, сколько времени это потребует. Я не мог принять газеты 1959 года за чистую монету. Я был уверен с самого начала, что они были американской обманкой, и я был более чем уверен отвергнуть что угодно, что не укладывалось в мои построения. Более того, я ясно помнил дни в Ханькоу, когда народ и солдаты были абсолютно независимы друг от друга.
Кодзука и я не знали абсолютно ничего о послевоенной оккупации Японии или о Сан-Францискском соглашении. Когда нам попадались экземпляры газет, которые казались нам необъяснимыми, мы «переводили» их в идеи, которые мы могли принять. Мы решили, например, что «Американские базы в Японии» на самом деле означали «базы лиги взаимного процветания в Японии», а «советские ракеты» означают «японские ракеты». Мы решили, что наблюдаем попытки американцев обмануть нас, меняя оригинальные новостные статьи.
Сегодня звучит глупо, но когда мы читали об американо-японском соглашении по безопасности (Japan-US security Traty), мы решили, что это должен был быть какой-то пакт между японским правительством и новым японским военным руководством. Японские Силы самообороны казались нам вооружённой полицией, отделенной от новой армии.
Ожидаемо, что газеты 1959 года дали нам мало подсказок относительно того, как развиваются боевые действия. Мы могли лишь гадать, что противоборствующие стороны сражались на Тихом океане, и что в какой-то момент сторона с наибольшим количеством линкоров и самолётов – победит. Это позволило нам чувствовать, что чем дольше мы будем держаться на Лубанге, тем большее преимущество получит наша сторона. Мы делали, мы верили, что делаем вклад в установление Восточно-Азиатской Сферы Взаимного Процветания. В целом, работая с моим ограниченным знанием экономики и моего знания о ситуации в Ханькоу перед тем, как я пошёл в армию, я построил воображаемый мир, который бы совместился с клятвами, которые я дал пятнадцать лет назад. За последующие пятнадцать лет этот воображаемый мир стоял не поколебавшись ни со смертью Кодзуки, ни с прибытием множества поисковых отрядов из Японии. Он оставался со мной до дня, когда майор Танигути отдал мне мои последние приказы. В дни, когда я остался один, он казался даже более реальным, чем раньше. Именно поэтому я психологически был не способен ответить, даже когда видел членов своей семьи и слышал, как они зовут меня. Пока я не вернулся в Японию и не посмотрел из окна своей гостиницы на улицы Токио, я не понимал, что мой мир был не более чем плодом моего воображения.
Когда наконец я увидел тысячи машин на улицах Токио, движущиеся по улицам и эстакадах, и никаких признаков войны, я проклял себя. Тридцать лет на Лубанге я ежедневно чистил свою винтовку. Ради чего? Тридцать лет я думал, что делаю нечто ради своей страны, но теперь всё выглядело так, что я просто принёс множеству людей множество неприятностей.
Я всё ещё помню множество статей из газет 1959 года. Из них особенно запомнилась мне реклама книги под названием «Нинген Ямасита Томобуми» («Томобуми Ямасита, мужчина»). В рекламе было написано «Почему Ямасита, считающийся величайшим японским генералом, не преуспел в войне? Был ли он недооценен генералом Тоджо? Навлёк ли о на себя гнев императора? Это история жизни убеждённого милитариста – история, которую можно было назвать «Трагический Генерал».
Когда Кодзука и я прочитали это, мы оба решили, что это пропаганда янки. Никто из нас не поверил, что там было хоть слово правды. Генерал Ямасита был командующим Четырнадцатой Территориальной Армией, к которой принадлежали мы, и сама мысль о том, что он мог быть казнён за свою роль в войне, была возмутительной.
Я сказал Кодзуке: «Если американцам нужно порочить личность генерала Ямаситы, они его по-настоящему боятся!»
Другая статья, которую я ясно запомнил, была в еженедельном журнале. Статья была обо мне, и называлась «Секретная миссия на Лубанге: Что было приказано делать лейтенанту Оноде в школе Накано?» Там рассказывалось о том, как Сигеити Ямамото, вернувшийся в Японию в 1955 году, учился в школе Футамата вместе со мной и получил приказы вести партизанскую войну на Миндоро в то же самое время, когда я получил приказ отправляться на Лубанг. В основном статья была посвящена истории школы Накано, там говорилось, что раз никто не был полностью уверен, кто отдал мне приказ, ранее имевшие отношение к школе люди стали искать в документах.
Статья меня рассмешила. Я восхищался тщательностью, с которой наши спецслужбы составили это «поддельное сообщение». Мне с очевидностью не нужно было рассказывать историю школы Накано, и сами спецслужбы лучше чем кто либо другой знали, кто отдавал мне приказы. Вся история была сфабрикована, чтобы скрыть послание для меня. Послание было таким – «Держись, Онода! Мы не забыли о тебе.»
Таков был эффект от газет и журналов, оставленных поисковой группой в 1959 году. К тому времени Кодзука и я выработали столько идей-фикс, что были неспособны воспринять что-либо, что с ними не согласовывалось. Если что-либо не согласовывалось, мы интерпретировали это так, чтобы оно значило то, что нам хотелось бы.
Я сохранил эти газеты и журналы. Я собирался подшить их всех к моему официальному рапорту, когда окончательно восстановлю связь с командованием дивизии.