Золотая Гортань. Глава 1

Из цикла "Запредельные хроники".

О. Фотин открыл глаза. Он лежал полубоком на кушетке в купе мягкого вагона поезда. Слышно было только, как мерно постукивали колёса и  чувствовалось приятное покачивание. Веки снова начали опускаться,  сладкое предвкушение наступающего сна овладевало сознанием иеромонаха. Но раздался стук в дверь и слегка гнусавый и резкий женский голос прокаркал: «Поднимайтесь! Ваша остановка!». Затем раздался идиотский смех, шуршание и звук удаляющихся шагов не только проводницы, но и какого-то её спутника.

О. Фотин, нехотя, встал. Голова гудела. Вокруг было темно. Через закрытое плотной ширмой окно не проникало ни капли света. Он резко открыл дверь, чтобы освещение коридора помогло найти выключатель в самом купе.
Мягко клацнула клавиша выключателя. Резкая боль, которую вызвал безпощадный яркий белый свет, зажала в тисках голову иеромонаха. Зажмурившись, он сел на диванчик и заплакал. Физические страдания показались невыносимыми, а вызванная ими звенящая пустота в душе обернулась приступом тоски. В конце вагона из купе проводника всё также раздавался дурацкий смех и громкая болтовня. Вдруг послышалось как там открылась дверь и, по-видимому, проводница вышла в тамбур. Поезд начал притормаживать и через пару минут совсем остановился.

Как же не хотелось никого видеть. Вздохнув, о. Фотин, собрав свои вещи, тяжело направился к выходу. Тело необыкновенно болело, незнакомая до этого одышка разрывала лёгкие. Идти было невыносимо трудно.
К счастью, ни в в тамбуре, ни на ночном перроне проводницы не было, она, наверное, убежала к дружкам в свою вагонную каморку.

Спустившись по неудобному железному трапу на асфальт перрона, о. Фотин вздохнул всей грудью ночной, уже морозный в это время года, воздух. Стало немного легче. Головная боль стала значительно меньше, потихоньку возвращалась способность рассуждать. И тут он заметил, что всё это время ему мешал идти подрясник, который волочился по земле своими полами собирая мусор и грязь. Как будто он стал больше на пару размеров. «Это я чей же подрясник надел?… Как болит голова...».
Пальцы сами собой коснулись лба и нащупали на нём толстые, мокрые от пота морщины.

– Надо меньше пить, – сказал сам себе о. Фотин. – Вчера, конечно, набрался лишнего перед отъездом с этими безшабашными артистками.
Подобрав полы подрясника, он поплёлся к стоянке такси.
На площадке перед железнодорожной станцией одиноко стоял автомобиль.
Площадка была освещена слабо, но о. Фотин сразу узнал машину. Силуэт знакомой фигуры вызвал в душе иеромонаха приятные чувства – таксист на миг показался тем самым лодочником, который перевозит человеческие души из тёмной страны смерти на берег жизни.

Хотелось быстрее оказаться в своей монастырской келье, в уютной кровати с большими подушками и пухлым, тёплым одеялом, где всё устроено так, как того требует душа утончённого человека. У о. Фотина в монастыре была отдельная квартира, но, по обыкновению, это жилище монаха называлось архаичным словом «келья», жилплощадь представляла из себя что-то вроде благоустроенной гостиничной комнаты с отдельным санузлом.

Такие апартаменты появились у монахов после недавней перестройки монастырского корпуса. Известный в округе благотворитель, он же депутат от одной партии, а заодно один из руководителей региона, на собственные средства ( во всяком случае так рассказывал наместник монастыря архимандрит Венедикт) провёл реставрацию здания, в котором жили монахи.

О. Фотин постучал в окно автомобиля. Сонный водитель очнулся, обернулся, открыл окно и как-то грубо спросил: «Чего надо?».
О. Фотин опешил. Не такого он ожидал. Палыч хотя и отличался грубостью, но к нему относился всегда с уважением, и иеромонах не помнил, чтобы когда-нибудь таксист обращался к нему так неприветливо.
«Наверное в темноте не узнал спросонья» – подумал о. Фотин.
– В монастырь мне надо, – слабым, картавым, самому себе неприятным голосом ответил иеромонах.
Таксист при этих словах оглядел его, произнёс: «Ааа...», и добавил: «Садитесь».
О. Фотин устроился на заднем сиденье.
«Странно. Не узнал он что-ли меня? Ну, да ладно, скоро буду у себя… Как я устал...» – и после этих слов, произнесённых про себя, о. Фотин погрузился в дрёму.

Словно нарочно громкое «Приехали!» разорвало внутреннее пространство салона автомобиля и грубо, безжалостно проникло в мозг о. Фотина, разбудив его от начинавшегося сна. Желание похныкать подкатило к горлу. Но, делать нечего, надо выходить. Сейчас, скоро можно будет погрузиться в свою постель и уснуть, уже спокойно, без опасения, что внешние обстоятельства или люди помешают путешествию по владениям Морфея.
О. Фотин расплатился с водителем, ещё раз удивившись, что тот его не признал, и вышел из машины.

Освещённые светом прожектора вековые монастырские ворота,  устроенные в крепостной башне каменного кремля, встретили его запертой калиткой. Иначе и не могло быть в 4 часа октябрьского утра, по сути ещё ночью.
О. Фотин любил, прежде чем зайти в монастырь, немного постоять и полюбоваться древними стенами, от которых веяло спокойствием и каким-то, едва уловимым, не слышным человеческим ушам, повествованием о днях минувших.
Очнувшись от привычных размышлений, иеромонах поднёс руку к кнопке звонка и плавно нажал её. По ту сторону железной двери, разливаясь эхом в широком коридоре древней башни, раздалась мелодия. Послышались приближающиеся шаги ночного сторожа.

Вот уже звенят ключи, открываются один за другим засовы.
Нетерпение о. Фотина достигло предела, с каждым новым звуком хотелось побыстрее оказаться там, за дверями, в монастыре. Будто ему грозила неминуемая опасность остаться навечно вне стен дорогой в этот час обители.
Вечность, сопровождавшая процесс двереоткрывания, наконец-то закончилась. Массивная тяжёлая калитка отворилась и её проём заслонила фигура ночного сторожа. Сегодня это был Сергей, высокий и крепкий молодой мужчина, лицо его было украшено небольшой ровной бородой, глаза, широко поставленные,  не без того, что обычно называют умным взглядом, строго уставились на о. Фотина.

– Отче, Вы с вокзала, видимо? – спросил сторож и, не дожидаясь ответа, продолжил, – до утра придётся подождать в моей сторожке, пока благочинный проснётся. Такие у нас правила.
– А почему я не могу сразу пройти в келью? – жалобно прохныкал о. Фотин. – Что случилось? Я хочу к себе в келью! – потребовал было он, но Сергей так на него посмотрел с одной стороны с удивлением, а с другой с каким-то гневом, что о. Фотин сразу обмяк.

Что происходит? Почему к нему такое отношение?
"А…. понял! Это всё из-за зависти, наверняка… А может меня решили наказать за то, что я кутил с артистами? Но откуда они узнали? Что же теперь, выгонят из кельи? Придётся жить с каким-нибудь послушником в одной комнате? Вот она – обратная жизнь монастырская! То нельзя делать, это нельзя! Послушание!"

– Постойте, милейший! – снова попробовал голосом начальника обратиться к сторожу о. Фотин. – Вы же не можете меня держать здесь до утра?
– Ещё как могу, – отрезал Сергей.
Дальше он его не слушал, закрыл калитку и твёрдой рукой-кувалдой показал куда надо идти.

Сергей совсем недавно пришёл в монастырь трудником и о. Фотин не успел как следует познакомиться с новичком. Да, честно говоря, и не очень-то он любил разводить дружбу с рабочими. Иеромонах должен уметь держать дистанцию с людьми, так считал о. Фотин, и не он один. Белая кость, как никак.

О. Фотин послушно поплёлся к сторожке, она находилась в самой башне ворот монастыря, внутри которой они сейчас проходили. Оттуда справа падал жёлтый свет в тёмный арочный коридор входной башни, впереди светлела небольшая площадь перед главным собором монастыря. Там, правее собора, находился жилой корпус, в котором жили монахи, где и была келья о. Фотина. Но совершенно непонятным образом Сергей по указанию благочинного не допускал о. Фотина пройти в сам монастырь, а вот так грубо приказал ему ждать у себя в сторожке до утра, когда начальство проснётся, т. е. примерно до 10-ти часов. Руководство любило поспать.

«Власть свою решил показать», – проворчал про себя иеромонах.
Но ведь совсем недавно сам патриарх встал на защиту иеромонаха Фотина. Это видели все. Когда наместник его монастыря на общецерковном заседаниии по делам монастырей решил пожаловаться на Фотина, что тот не исполняет монашеские послушания, а всё катается по стране с выступлениями, то святейший осадил зарвавшегося наместника и велел ему не мешать миссионерской деятельности иеромонаха. Но, как видно, – жалует царь, да не жалует псарь. Решил, наверное, о. Венедикт мелко отомстить знаменитости.

У о. Фотина не было сил сопротивляться и доказывать сторожу, что к нему, насельнику этого монастыря, к победителю конкурса «Золотая Гортань», такие меры неприемлемы. Он так утомился за всё это время, что казалось усталость стала его сущностью, его, как выражаются, вторым «я», хотя по ощущениям она стала первым.
Ещё вчера им восхищалась вся страна, он был в зените славы: патриарх поблагодарил его за победу в этом музыкальном конкурсе, знаменитые проповедники сравнивали его с великими миссионерами православной церкви. И вдруг, он вынужден по произволу наместника далеко не самой знаменитой обители коротать время в сторожке, когда до кельи всего несколько десятков метров.

«Сторож, конечно, не виноват, он лишь выполняет приказ монастырского начальства, а именно благочинного, ведь его именем сейчас прикрывают настоящее безобразие. Конечно, не дело наместника заниматься такими делами, официально для этого есть заместитель – благочинный, игумен Амвросий. И если что, Венедикт может всё всегда свалить на своего благочинного. Не так мол понял, потому что осёл. Но, думаю, и сам Амвросий не прочь поучаствовать в этом деле. Зависть! В ней всё дело. Христа по зависти убили, а теперь и меня хотят извести». –  О. Фотин захныкал, захныкал и разразился рыданиями – так жалко себя стало до невозможности.

"Да кто он такой, вообще, этот Амвросий? – высмаркиваясь и тихо плача, продолжал разговор сам с собой о. Фотин. – Лентяй, ставший первым заместителем наместника монастыря и теперь наслаждающийся своей властью. Всё издаёт разные инструкции по монастырю. Нравится ему, наеврное, таким образом ощущать себя руководителем. Самодур обыкновенный. На братский молебен не ходит…"
– Вот, здесь можете устроиться, – ворвавшись в голову о. Фотина и оборвав его возмущения, раздались слова сторожа.

Сергей смотрел на иеромонаха с подозрительностью. Немало он повидал на коротком веку охранника монастыря разных истеричек и больных на голову людей. О. Фотин поймал испытывающий взгляд Сергея, взял себя в руки и перестал плакать: стыдно, всё-таки, так здесь перед ним разрыдаться.
Место, куда указал Сергей, представляло из себя угол обшарпанной комнаты, где располагалась жёсткая кушетка, на которой можно было полежать. Сам Сергей уселся на стул в другом углу, выставил перед собой табурет и положил на него свои ноги. Запрокинув немного голову назад, и найдя для неё опору в самой стене, он закрыл глаза, пытаясь задремать.

О. Фотин, как побитый пёс, улёгся на лежанку, но она была коротка для его  роста, и ноги пришлось согнуть, под голову он положил свою руку. Как ни устал, уснуть и даже задремать он не смог. Мечты о мягкой постели разбились о железобетонную стену странных,  непредвиденных обстоятельств.
Скоро о. Фотину захотелось в уборную. Не спрашивая сторожа, он направился в известное помещение, которое находилось за поворотом по соседству со сторожкой, всё в том же большом арочном коридоре входной башни монастыря.

Когда он подошёл к умывальнику и начал мыть руки, то как-то сразу не узнал своё лицо, таким оно показалось ему опухшим и постаревшим. «Надо меньше было пить вчера», –  пронеслось в его голове. Но всё же что-то странное и чужое отпечаталось в его мозгу, как фотография кого-то знакомого.
«Надо же, – тут подумал он. – Как я стал похож на этого Плебса. С кем поведёшься от того и наберёшься».

На всякий случай о. Фотин снова посмотрелся в зеркало и обомлел. На иеромонаха из зеркала глядело испуганное лицо его художественного руководителя в шоу «Золотая гортань». Плебс был в подряснике о. Фотина, висевшего на нём мятым мешком. Отец иеромонах потрогал себя по вспотевшему лбу, ощутил пальцами крупные колбасные морщины и с содроганием заметил, как тоже самое и с искривлённым от страха лицом делал в зеркале Плебс.

– Это кошмар, надо проснуться! Боже, как бьётся сердце, сейчас выпрыгнет...
Ему стало дурно, обморок, больно сдавив на мгновение череп, отключил сознание.
Очнулся о. Фотин на кафельном полу туалета. Противно несло хлоркой и слышалось неприятное журчание воды. Сердце билось и трепыхалось как старая рваная тряпка. Тяжело дыша, победитель престижного конкурса поднялся на ноги и с надеждой обратился к зеркалу. Тяжёлый вздох гробовым эхом заполнил помещение общественной уборной. Сон, если это был он, не прошёл.