В. Федотов. Человек-фрагмент. Отрывки из одной жиз

                2013 год

Вчера долго не мог заснуть. Почему-то вспомнилось детство. Перед глазами проходили забытые образы людей, предметы быта, домашней обстановки. Я назвал эти ночные видения картинками из детства.

Картинка первая. Я – маленький, мне года три-четыре. Сижу на кровати. В комнате никого нет. Мебели тоже почти нет. Мы недавно приехали с Сахалина. На стене висит черная «тарелка» радио. Наверное, она что-то говорит. А по прогнившему полу ползают мокрицы и тараканы. Некоторые из них поднимаются по стене рядом с моей кроватью. Я на них смотрю…
 
Картинка вторая. Мне уже лет пять-шесть. Я сижу на подоконнике и смотрю в окно. Жду маму.
У нас широкие подоконники. Дом старый. Построен еще до  революции. Поэтому у него толстые кирпичные стены.
А наши окна находятся почти на одном уровне с тротуаром. Я вижу только ноги проходящих мимо людей.
Но мне  и этого достаточно, чтобы понять, мама идет или не мама. Когда  она, наконец, появляется, я радостно вскрикиваю и скатываюсь с высокого подоконника на пол. Бегу к двери: «Мама пришла!».

Картинка третья. В дальнем углу нашей маленькой комнаты стоял старый письменный стол, выброшенный за ненадобностью кем-то из соседей. Я на нем делал уроки, и писал свой дневник. Никто мне не мешал и не интересовался, что я там пишу 
Но однажды… Открываю я свой дневник и вижу: большими корявыми буквами на всю страницу выведено: «Витенька, дурачок. Пишет всякие гадости про свою сестру. Лучше бы на себя посмотрел…». И  что-то еще такое же.
Это моя сестра Клава так отреагировала на критические замечания в свой адрес. Хорошо хоть не порвала, не выбросила.
А писал я о том, что она – пьет и мучает всех нас своим пьянством. Особенно – маму.
С тех пор я стал прятать свой дневник. Прежней свободы и независимости  уже не было.
                (из детства, 3.01.13)

                * * *
«…Таковы правила, – жестко сказал Григорьев, обращаясь к Брагиной, а заодно и ко всем нам, членам кафедры. – И пока вы работаете в этой системе, вы обязаны подчиняться этим правилам. А если не хотите подчиняться, то сами знаете, что вам ответят…».
Все, конечно, догадались. Поэтому никто уточнять не стал. 
Брагина стояла несколько растерянная. «Я уж теперь не знаю, – сказала она, – стоит мне заниматься этим делом…».
А «заниматься» ей предстояло тем, что надо  было выступать на ученом совете университета для избрания на звание профессора.

Мне это, слава Богу, не грозит. В том смысле, что на профессора избираться не надо. Но через год-полтора, если ничего не изменится, придется избираться на должность доцента. И вся эта процедура, пусть и в ином, смягченном варианте, все равно   меня ждет.
А я не хочу жить по таким «правилам».  Эти правила не для меня. В них главное: деньги, деньги, деньги. «Каждый преподаватель должен внести в кассу университета миллион рублей». Вот главный тезис наших дней.
Надо выбирать…

Моя беда еще и в том, что я – одиночка. Все с кем-нибудь дружат,  советуются. А я один, сам по себе. Мне даже посплетничать не с кем. Любая информация доходит до меня в последнюю очередь, если вообще доходит. Надо быть очень сильным, чтобы  жить в таком состоянии долгие годы. А я не сильный. Я просто неуверенный в себе человек.
                (от одиночества, 29.01.13)   

                * * *
Наташа Ф., та самая, которая не хотела читать мои заметки два года назад,  вчера после занятий сказала: «Моя сестра прочитала Вашу книжку. Ей понравилось. Она сказала: “Видно, что автор – не писатель. Но читать почему-то интересно”».
                (12.02.13)

                * * *
Сегодня мне приснился сон… Я должен был делать доклад по роману Н. Островского «Как закалялась сталь». Никогда раньше этим не занимался. Рядом сидели Селин и Григорьев. А я не мог ничего сказать… Был просто неподготовлен. Григорьев только осуждающе качал головой.
Вот такие сны мне снятся. Что ни сон, то удар по  психике. А она и без того расстроена.
                (2.03.13)   

                * * *
Случайно услышал в магазине разговор двух женщин. Всего несколько слов: «…Скоро 23 февраля… Праздник. – сказала одна из них, та, что помоложе. – Коле надо тапочки купить». Вторая, выглядевшая постарше,    спросила в свою очередь: «А Володе?».
Женщины остановились перед витриной  с мужской обувью, а я пошел дальше. В душе была легкая грусть. Кто такие эти «Коля» и «Володя»? Почему им так везет?
Подумалось: вот – есть женщины, которые  дарят своим мужчинам подарки. Ходят по магазинам, выбирают… Значит, думают о них, хотят сделать приятное. Есть в этом что-то доброе, домашнее, родное.

Вспомнил свой разговор с Анастасией двухгодичной давности, как раз накануне Нового года.
«В нашей семье нет традиции делать подарки», – сказал я тогда по какому-то случайному поводу. Анастасия молча кивнула головой, согласилась.
«Может, это потому, что мы не любим друг друга?», – спросил я.
«Знаешь что, Витя, – возразила она. – Ты бы перестал… Если бы я тебя не любила, я бы с тобой не жила».
«Ну, на этот счет есть поговорка, – улыбнулся я, – “Стерпится – слюбится”».
«Это не про меня», – сказала она.
Что же получается, рассуждал я. Значит, можно любить человека и не делать подарки? И, соответственно, наоборот? Выходит, между подарками и любовью нет прямой связи?
                (после завтрака, на кухне; 16.02.13)

                * * *
« – Витя, а в меня можно еще влюбиться?», – спросила Анастасия, стоя перед зеркалом.
Наверное, у меня был удивленный вид. Я даже не смог улыбнуться. Только смотрел на нее и молчал…
Тогда она сказала: «Да пошутила я. Просто хотела проверить тебя, увидеть твою реакцию».
Но я-то знаю, что в каждой шутке есть только доля шутки.
И потом, это уже не первый случай, когда моя стареющая жена выражает озабоченность по поводу своей внешности. То у нее нос большой, то живот вырос, то морщин больше, чем надо.
Я ей иногда говорю: «Ты в свой паспорт давно заглядывала…». Она обижается. Но что делать!? С паспортом не поспоришь.
                (после завтрака, 10.03.13)

Примечание читателя. «“А Вы – в свой?” – такие первые мысли читателей. Не одна же она стареет. Так что упрекать в этом её не надо»
                (Елена Т., декабрь 2016)

                * * *
Я, наконец-то, понял, чем отличается от меня В. Федотов, этот мой  литературный двойник, мой соавтор и по совместительству герой этой книги,
Он лучше меня. Порядочнее, добрее. Он – это я, только   очищенный от шелухи повседневной жизни.
                (во время мытья посуды; 15.03.13)

                * * *
Какое это счастье, когда удается что-то хорошее написать. Радость чувствуешь. Такое ощущение, что сделал что-то важное, полезное. Не зря прожил этот день.
                (20.03.13)

                * * *
Студентка-заочница рассказала, как у нее с мужем чуть не произошел конфликт из-за моих «Литературных заметок…». Муж пришел с работы, хотел есть. А она в это время читала «заметки» и никак не могла оторваться. Тогда он стал ходить, бурчать. Только после этого она  отложила книгу и приготовила ему еду.
Говорила она это со смущенной улыбкой.
                (22.03.13)   

                * * *
Магистрантка первого года обучения Анна Т. поделилась со мной своими грустными мыслями.
«Трудно стало писать статьи, – сказала она серьезным тоном. – Стали следить. Могут обвинить в плагиате».
Я сначала не понял: «Кто же вас обвинит, если вы напишите самостоятельную работу!?».
«А разве можно написать самостоятельно всю статью!? – опять очень серьезно возразила она. – Без интернета, без других источников это сделать практически невозможно».
Я не знал, что сказать и как реагировать. То ли смеяться, то ли сочувствовать. Да и не до смеха было.
«Интернет»  и «другие источники»  рассматривались ею не как источник информации, полемики или цитирования, а прежде всего как компьютерная сеть, предоставляющая неограниченные возможности для элементарного списывания. Грубо говоря – для воровства.
Неужели все, удивлялся я, кто сегодня пишет диссертации (магистерские, кандидатские и даже докторские), думают так же. А может, так было всегда?  И я этого просто не знал. Мне и в голову не приходило, что можно взять чужой текст и выдать его за свое сочинение.
                (14.04.13) 

                * * *
Позвонила лаборантка Аня и сказала, что завтра состоится встреча с ректором. Приглашаются все преподаватели.
Я решил пойти. Все-таки не каждый день случается такое. К тому же надо быть в курсе событий. Может, что интересное скажет.
…Зал протестующее загудел, когда ректор сказал, что средняя заработная плата в университете выше, чем по региону («у них она составляет, кажется, 17 или 18 тысяч; а у нас 20 тысяч»).
Но еще большее возмущение вызвала его реплика, прозвучавшая после того, как шум стих.
«Разрядились!?», – не смущаясь и даже с каким-то вызовом спросил он. И стал объяснять, как высчитывается средняя зарплата по университету («как средняя температура по больнице»).
…Так они и разговаривали с нами, все те, кто сидел рядом с ректором в президиуме. Словно не замечая выкриков с мест и общего негативного отношения к тому, что они пытались донести до нас. 
Только один раз, когда из задних рядов прозвучал отчаянный женский голос: «А можно прожить  на две минимальные зарплаты в месяц? Это нормально, что доцент получает десять тысяч?», – ректор опустил голову и что-то тихо сказал.
Мне показалось, он сказал: «Нет, ненормально».
                (27.04.13)
    
                * * *
За все утро – ни одного слова. Ни с ее стороны, ни с моей. И так – со вчерашнего вечера. Хотя никаких видимых причин, чтобы не разговаривать,  не было.
Накануне (а вчера было 1-е мая, праздничный день) она ушла после завтрака из дома и вернулась только к вечеру. Соседка-приятельница попросила ее «посидеть» с больной свекровью, пока они с мужем съездят на дачу.
Что у них там произошло – не знаю. Только  с того момента, как она  вернулась домой, она не проронила ни слова. Молча вошла, молча разделась, молча погладила собаку, что-то поела и так же молча легла на диван, отвернувшись к стене.
Я терялся в догадках. Может, думаю, дело не в соседке. Может, все дело в том, что, пока она отсутствовала, ее непутевый братец опять напился, отмечая таким образом день международной солидарности трудящихся. А она, когда возвращалась «с работы», увидела это и расстроилась. И замкнулась, даже от меня. Есть у нее такая черта. Когда ей плохо, она перестает разговаривать, закрывается от всех и молча переживает в себе. Находиться с ней рядом в такие минуты тяжело.
Но дело даже не в этом. В праздники люди стараются быть вместе. Собираются в компании, едут на природу, или просто проводят время в семейном кругу. У нас не так. Уже не первый раз Анастасия уходит в эти дни из дома, то на встречу с подружками, то еще на какое-нибудь «мероприятие». А я остаюсь один. Нельзя сказать, что я сильно страдаю от этого. Но неприятный осадок в душе остается.

P. S. Все оказалось намного проще и совсем не так, как я себе представлял. Когда я поинтересовался, что у нее случилось накануне, она ответила: «А  почему ты вчера об этом не спросил?».
Оказалось, ей просто «надоело просить у меня деньги».
                (2.05.13)   

                * * *
На спецкурсе зашел спор о том, можно ли всю жизнь прожить без любви в браке.
Я (не без задней мысли) высказал предположение, что можно. «Хотя бы ради детей», – уточнил я.
Студенты со мной не согласились. «Моя мама разошлась с папой, когда мне было десять лет, – сказала одна. – И ничего… Мы хорошо жили без него».
«А я только благодарна маме за то, что она развелась с папой, – подхватила другая, – Лучше жить без отца, чем с таким…».
Эта маленькая дискуссия завязалась после того, как я напомнил моим слушательницам, что думает «В. Федотов» о том, любит его жена после стольких лет совместной жизни или нет.
«Она-то вас любит, – заметила Александра З., – Мы в этом не сомневаемся. А вот любите ли вы ее – это еще вопрос. В этом мы не уверены».
«Как не уверены, – запротестовал я, – я же там прямо пишу…».
Они только улыбались.
А еще они назвали меня мнительным.
                (после спецкурса, 5.06.13) 

                * * *
Лена К., студентка пятого курса нашего факультета,  обратилась к декану факультета Кузьминой с просьбой помочь в издании 5-го выпуска «Литературных заметок…».
Кузьмива посмотрела на нее, как она это умеет, когда ей что-то не нравится, и спросила: «Зачем тебе это нужно?».
И тогда Лена, юное создание, верящее, что все в университете делается для студентов, для их профессионального и личностного развития, стала объяснять своему декану, что эти заметки для них очень важны, что это их творчество, их заветные мысли и чувства, которые, если будут опубликованы, останутся с ними на всю жизнь…
…В конце концов нам с Леной пришлось самим издавать наши «Литературные заметки…».
И нам это удалось.
                (2.06.13)   
 
                * * *
Недавно я узнал, что мою книгу читают не только студентки, но  и их мамы. Причем, некоторым мамам «Человек-фрагмент» нравится больше, чем дочкам. Их не смущают ни «пикантные подробности», ни фрагментарная композиция, ни заметки читателей.
Одна из таких мам так охарактеризовала «героя» моей книги: «Одинокий, нуждающийся в хорошем общении, в смене обстановки и смене эмоций человек».
Думаю, с такой характеристикой согласился бы и сам «В. Федотов».
А может, не согласился. Трудно сказать. Его не поймешь. Он то одно говорит, то другое. Непостоянный какой-то.
                (читая студенческие заметки, 20.06.13) 

* * *               
Во время защиты дипломных работ наш декан Кузьмина, сидевшая рядом со мной, неожиданно сказала: «Виктор Александрович… Вы такой жаркий мужчина… Немножко…». И она сделала жест рукой, как бы отодвигающий меня от себя. Хотя за пять минут до этого сама настойчиво приглашала  сесть рядом.
Я посмотрел на нее, не вполне понимая… Но ничего не сказал и отодвинулся.
Мелькнуло в голове: может, действительно, когда я говорю (а когда я говорю, я всегда волнуюсь), температура моего тела повышается, и от меня исходит некое тепло, которое передается сидящим рядом людям.
А в аудитории в это время, между прочим, работала сплит-система. Температура была нормальная, если не сказать – прохладная. 

На следующий день история повторилась. На этот раз защищались бакалавры. Когда я вошел в кабинет Кузьминой, она, на правах хозяйки,  показала на место рядом с собой. Видя, что я не спешу, и продолжаю стоять у двери, она повторила приглашение.
Тогда я спросил: «Вы в Америке были?».
«Нет», – ответила она.
«А в Америке, – сделал я жест рукой в ее сторону, – семьдесят сантиметров…»
«Что семьдесят сантиметров?», – не поняла она.
«Семьдесят сантиметров должно быть между мной и вами. Вообще, между людьми. Чтобы они не чувствовали себя стесненно».
«Это не только в Америке», – подтвердила сидевшая напротив Козловская.
Кузьмина, казалось, была  в некотором замешательстве.
«В Америке не была…», – задумчиво проговорила она.
«Я тоже не был, – примиряюще сказал я, – Жена рассказывала».
                (во время защиты дипломных работ, 10.06.13)

                * * *
Так совпало, что в эти же дни я проходил курс лечения в глазной клиники.
Как-то раз сижу на больничном диванчике, приходу в себя после укола. В руке держу ватку с пятнами крови. После укола у меня иногда идет кровь из глаза. Это не страшно. Врачи говорят, это даже полезно. Лучше лекарство усваивается.
Подходит женщина. Вроде бы не ко мне, и в то же время явно нацелена на меня. И тоже с ваткой. Говорит: «Я больше не буду за вами занимать. У вас сегодня кровь пошла. Я делала укол после вас. У меня  тоже кровь пошла».
Я сначала не понял. Думал, она шутит. При чем тут моя кровь и ее укол. Но вижу: на шутку не похоже, лицо серьезное, голос  обиженный.
«Вы это серьезно?», – спрашиваю.
«Да, – отвечает она, – Не буду больше за вами занимать…».
«Выходит, я виноват!?..».
«Да», – опять сказала она и ушла в палату.
Как себя надо было вести в этой ситуации? Что говорить? Анастасия потом меня учила,  как надо было ответить.
«Это не мне она такое сказала, – возмущалась она, – я бы ей нашла, что сказать…».
               (в глазной клинике, 20.06.13)

                * * *
В романе «Преступление и наказание» описывается состояние Родиона Раскольникова на следующий день после убийства старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы: «Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту».

Нечто подобное переживал и я. И в случае с Кузьминой, и в больнице. Хотя масштабы происшедшего, конечно, несопоставимы.
Но все равно, было ощущение, что меня тоже «как будто ножницами» отрезали «от всех и всего». Отделили, изолировали.

Оба эти случая напомнили мне те моменты нашей прежней жизни, когда мать была еще жива, и мы с Анастасией «воевали» с ней чуть ли не каждый день.
«Ты сумасшедшая, – в каком-то исступлении кричал я, – Тебя надо в сумасшедший дом отправить. Чтобы ты людям жизнь не отравляла».
«Нет, я не сумасшедшая, – защищалась она, – Это вы меня такой хотите сделать. Но у вас ничего не получится».
Что она должна была испытывать, слыша такие слова?  Бедная…  Но она была сильная женщина и спасалась тем, что ходила к соседям и рассказывала им все, что  происходило в нашем доме.
И хотя мы были молоды  и сильны, я знал, что правда на ее стороне. Что она побеждает в этой борьбе. А мы, такие умные и образованные…
Понимал ли я, что веду себя подло, недостойно? Да, понимал. А еще я чувствовал, что со мной творится что-то нехорошее, что я, возможно, болен. Делился с Анастасией своими опасениями. Хотел даже идти в церковь, к батюшке, исповедоваться.
Все закончилось тем, что в апреле 2001 года у меня случился инсульт. А в мае того же года мать сломала шейку бедра и слегла в постель. Больше она уже не вставала.  И через полгода умерла.


P. S. Когда меня выносили из квартиры на носилках, соседка по подъезду сказала (Анастасия потом рассказывала): «Довели мужика».
Так это выглядело со стороны. Но я-то знал, что виноват я сам. Неправильно жил все это время. Работал по ночам. Не высыпался. Потом срывался на близких. Вот нервная система и не выдержала. .
                (23.06.13)

                * * *
«…Нашу профессию, некогда благородную и уважаемую, унизили и оскорбили. Унижение началось с того, что нам перестали платить достойную зарплату. Процесс начался с конца 1980-х годов, и пошел, как говорится, сверху, Рыба тухнет  с головы. В сознание молодого поколения настойчиво вдалбливалась мысль о том, что самые обеспеченные, а значит, и уважаемые люди общества – это чиновники и менеджеры, торгаши и бюрократы. А учителя, преподаватели, врачи – это так, обслуживающий персонал. За минимальную зарплату они будут делать все, что им прикажут. Деваться-то им некуда. Они ведь бюджетники. Сидят на окладе, полностью зависят от воли бессовестного, циничного  правительства. 
Это первое. Но не самое главное и обидное.
Потом нас на каждом углу стали обзывать взяточниками, вымогателями. Сами воровали миллионами и миллиардами, а нас гнобили за три-четыре тысячи. 
Потом поставили в прямую зависимость от количества студентов.
Потом увеличили нагрузку чуть ли не до тысячи часов.
Нам постоянно твердили о том, что мы все делаем не так. Не так, как в США или Европе.  Мало и плохо работаем, мало публикуемся за границей, мало зарабатываем денег для университета. Мало, мало, мало… Им все было мало, При этом как-то забывалось, что мы работаем в государственном вузе, а не в какой-нибудь частной лавочке. И наша зарплата заложена в бюджет страны и гарантирована нам конституций, которую обязаны выполнять все. 
Вслед за «верхами» нас перестали уважать и «низы». Школьники, абитуриенты, студенты почти откровенно демонстрировали свое материальное превосходство над нами, своими учителями. С интеллектом у них хуже, но зато есть интернет, и он им заменяет все.
Поэтому я ухожу. Не могу больше. Нет сил спокойно смотреть на то, как бывшие комсомольские активисты быстро-быстро защитили кандидатские и докторские диссертации и, став деканами, проректорами, ректорами и директорами, сами себе назначают стотысячные зарплаты,
При этом они еще выговаривают себе право не читать лекции студентам, не проводить с ними практических занятий, и вообще с ними не заниматься. А занимаются только с аспирантами и докторантами. Этакая особая каста. Элита. А тех, кто ведет всю работу, кто создает репутацию вузу, они называют не иначе, как ППС. Когда я впервые услышал от них эту аббревиатуру, я не сразу понял, что она означает. Похоже на ДПС. А когда догадался, мне стало обидно. Хорошо устроились. Разъезжают по заграничным командировкам, живут в хороших отелях. А ППС (профессорско-преподавательский состав) вкалывает за них за мизерную зарплату, без права выезда не только за границу, но и в Москву или Ленинград-Петербург. 
Боятся они только одного: как бы им из Москвы не сделали замечания. Поэтому они быстро и беспрекословно выполняют все директивы очередного федерального горе-министра, направленные не на улучшение, а на разрушение существующей системы образования. Хотя дальше разрушать, кажется, уже некуда.
Вот поэтому я и ухожу. Хотя есть, конечно, и другие причины».
         (несказанная речь перед коллегами на кафедре, 29.06.13)

P. S. Перечитал эту запись, и пришел к выводу, что она получилась не очень хорошей. А почему – самому не совсем понятно. Может быть, из-за ее «литературности»?

                * * *
Первый раз я не пришел ночевать домой на третьем курсе техникума. В тот день мы сдавали курсовую работу, и мой однокурсник Колька Беспалов пригласил меня к себе отметить это дело. А может, это я предложил. Уже не помню.
Тогда я еще не знал, как действует алкоголь на мой организм. Быстро опьянел, меня стало мутить. Домой я в тот день так  и не попал. Проспал до утра в чужой квартире.
Утром, не успев подойти к дому, я встретил мать. Она держала на поводке нашу собаку, овчарку Карая. В ее глазах был крик. «Витя, где ты был!!!?, – дрожащим от горя голосом почти закричала она. – Я всю ночь не спала. Ходила  с Караем по улице. Думала, тебя убили…».
Я стал успокаивать ее.
Даже сестра Клава, которая обычно не очень беспокоилась за меня, с укором сказала: «Витька, да ты что! Разве так можно… Мать всю ночь не спала, тебя искала…».
                (4.07.13)   

                * * *
Угнетает однообразие жизни. Каждый день одно  и то же. Вечером я уже знаю, что буду делать следующим утром. Вот примерный распорядок моего дня.
Подъем в 6.00. Прогулка с собакой. После собаки (и всех, связанных  с ней процедур – помыть, протереть, причесать),  утренняя зарядка. Длится она, как правило, около часа. Странная какая-то зарядка.  Потом умывание, бритье… Завтракать я сажусь в одиннадцатом часу. А встаю с постели, напоминаю, в шесть. Не успеваю позавтракать, как уже надо снова идти гулять с собакой.
…У человека должно быть «окно». Через которое он мог бы выходить в мир, общаться с людьми, природой, животными. Наконец, просто быть с самим собой.
Человек – не робот и не раб, он не может все время работать. У него должно быть свое, личное время для того, чтобы… ничего не делать. Это – время свободы. Его личное время. Без этого свободного времени он исчезает как личность.
А когда он, как заведенный, переходит от приготовления пищи к мытью посуды, а от посуды опять к приготовлению пищи, он начинает тупеть.
                (без жены, 26.07.13)   

                * * *         
Вчера меня ужалила пчела. Или оса. Я не очень разбираюсь.   Пробралась каким-то образом под штанину и то ли от испуга, то ли еще от чего впилась мне в колено. Да так сильно, что я ухватился за это место обеими руками и заохал-застонал от боли. 
Еле доковылял до квартиры. Снял штаны, чтобы посмотреть, что там такое. И не сразу заметил, как эта оса, или пчела, вылетела вместе со штанами  и стала кружить и жужжать по ванной, как ненормальная. Кое-как я ее прижал к стене (этими же штанами, кстати), и только тогда она замолчала. Теперь уже навсегда. Мне даже ее немного жалко стало, неподвижную, застывшую, с опрокинутыми вверх ножками (или лапками).
А колено между тем стало краснеть и опухать. Я немного испугался, стал нервничать. Оса это была или не оса, какая разница. Уж больно она была большая. А рядом со мной – никого. Анастасия – в Америке. Только собака смотрит на меня своим собачьим непроницаемым взглядом.

…Дело даже не в осе. Вместо осы могла быть змея или еще что-нибудь. Проблема в другом. Человек не должен быть один. Вот – главное. Рядом с ним всегда должен быть другой человек, близкий, родной. Который в трудную минуту поможет, пожалеет, просто успокоит.
    
Я уже не раз говорил Анастасии, что нельзя в нашем возрасте уезжать так далеко и надолго. А вдруг что случится. Вдруг я заболею. Позвать на помощь некого. Собаку жалко. С ней ведь надо гулять. Ее надо кормить, поить.       
Но Анастасия на все мои доводы отвечает одно и то же: «Тебя послушать, так вообще никуда уезжать не надо».               
                (27.07.13) 

                * * *
Неожиданная  и приятная встреча в маршрутке.
Я ехал с рынка, с двумя сумками, и не сразу заметил молодую привлекательную женщину, сидевшую напротив. Она смотрела на меня и улыбалась. И при этом что-то тихо говорила своей спутнице. До меня долетел обрывок фразы: «…Из студенческой жизни».
Я тоже улыбнулся. Из вежливости. Наверное, на моем лице выразилось удивление  Женщина  спросила: «Вы меня не узнаете? Я у вас училась… Ферманова…».
Теперь я вспомнил ее.  Студенткой, она не очень отличалась от своих однокурсниц. На занятиях была незаметна, больше отмалчивалась.  Казалось, она была постоянно чем-то озабочена. Как будто ей все время приходилось делать какую-то трудную и неприятную работу.
Ее литературная заметка называлась «Жизнь без радости». Я напомнил ей об этом. Сказал, что она (заметка) опубликована в сборнике.
«А нельзя ли его купить?», – поинтересовалась она.
«К сожалению, нет, – ответил я. – Все уже распродано».
Сейчас передо мной сидела совсем другая женщина. Она была счастлива.   
                (30.07.13)   

                * * *
Удивили и обрадовали слова одиннадцатилетней девочки, приглашенной на передачу одной из центральных радиостанций. Когда ее спросили, что в ее классе считается по-настоящему круто, она ответила: «Собака».
«Собака?», – переспросил ведущий.
Он, как и я, не ожидал такого ответа, Я думал, она назовет что-нибудь другое… Мобильный телефон, например, или ноутбук, или что-то из одежды… Но чтобы собака…
И мне стало приятно. Ведь у меня тоже есть собака. Да еще какая!  Не раз мне доводилось слышать на улице восхищенные возгласы: «Какая красивая!». Или: «Какой красавец!».  Почему-то ее иногда принимали за  кобеля. Может, из-за формы головы и крупных размеров.
Спасибо этой девочке. Она напомнила мне, замотанному повседневными делами, каким богатством я обладаю. Какая это радость видеть рядом с собой красивое, мощное, преданное тебе животное. Наблюдать за тем, как она ходит по квартире, как потягивается, как по-хозяйски укладывается на своем коврике.  И отмечать про себя, как все в нем  гармонично, совершенно,  продуманно.
                (4.08.13)
 
                * * *
 Анастасия позвонила мне из Америки и сразу спросила: «Почему ты не поздравил Алешу с днем рождения?».
А мне и ответить нечем. Не поздравил  и не поздравил. Не люблю я эти поздравления.
                (7.08.13)

                * * *    
Говорят, что мой сын похож на меня. Некоторые даже удивляются нашему сходству. Соседка по подъезду, наблюдавшая, как мы выгружались из такси, говорила потом Алевтине: «Смотрю, Виктор выходит. Потом смотрю, еще один Виктор. А это оказывается, Алеша…».
Но меня больше интересует не внешнее сходство, а то общее, что есть в нашем поведении, в отношении к родным людям, близким. Интересует, как мы ведем себя в сходных ситуациях, как реагируем на одни и те же обстоятельства.
И вот к каким наблюдениям я пришел. Сколько я помню, Алеша ни разу не посоветовался со мной ни по одному вопросу. Я тоже не советовался с матерью никогда.
Он не советовался с нами в выборе профессии, в выборе будущей жены. Просто поставил перед фактом, что он женится. В свое время я поступил точно так же. 
Что это? Проявление самостоятельности или эгоизма?
                (о сходстве внешнем и внутреннем, 7.08.13)    

                * * *
За неделю до окончания отпуска позвонил Григорьев. И сразу предупредил: «У меня плохие новости».
А я других от него и не ждал. Когда это начальник звонил своему подчиненному домой с хорошими новостями.
«Отпуск еще не кончился, а у вас уже плохие новости, – невесело отозвался я. – Что ж, давайте, говорите…  свои плохие новости».
«Ректор подписал приказ о сокращении преподавателей с первого сентября», – начал Григорьев.
Я молча ждал продолжения. 
«Но, к счастью, – продолжал Григорьев, – сокращать сейчас никого не будут. А предлагают три варианта. Первый: Вы можете уволиться прямо сейчас. По собственному желанию. Второй вариант – можете перейти на полставки. И третий – у вас есть возможность перейти на должность старшего научного сотрудника. В этом случае вы должны будете написать учебник или учебное пособие… Какой вариант Вы выбираете?».
«Я сейчас должен принять решение?», – спросил я.
«Да, мне сегодня нужно подавать сведения».
После недолгого раздумья я сказал: «Второй»,
«То есть, Вы переходите на полставки».
«Да».
«Хорошо, – сказал Григорьев, и по традиции закончил свою речь  «бодрыми» словами: – Вы хорошо отдыхаете?».
«Да, хорошо», – ответил я, А про себя подумал: «Особенно после вашего сообщения».
                (19.08.13)

                * * *
Анастасия вернулась из Америки. Стала рассказывать:
«Посмотрела я на Алешу и Людмилу, как они живут, и поняла… Он во всем слушается ее. Полностью под ее влиянием. Как она скажет, так и будет. И ничто не может изменить его отношения к ней».
А я слушал и вспоминал. Точно такими же словами моя мать говорила обо мне и о нас с Анастасией. Только тогда мы жили вместе, и она говорила это, глядя мне прямо в лицо.
Я спросил Анастасию: «А тебе не кажется, что Алеша… То, как он относится к своей жене… Во многом повторяет меня? Похож на меня?».
«Нет, не кажется», – сказала она. И перевела разговор на другую тему.
                (23.08.13) 

                * * *
Григорьев был, как всегда, деловит и сосредоточен. Когда Кольцова попыталась что-то возразить («Не надо было кафедры объединять…»), он ее тут же остановил и довольно резко посоветовал держать свои эмоции при себе.
…Сказав о приказе ректора и о кадровых изменениях на кафедре, он спросил с несвойственной ему неуверенной интонацией: «Вот такая ситуация… Какие будут соображения?».
Все молчали.
«Какие могут быть соображения? – сказал я. – Все уже сообразили до нас…». Потом неожиданно добавил: «У меня есть предложение…».
Все насторожились. Мне захотелось немного разрядить обстановку.
«Я предлагаю выступить с инициативой перед ректоратом. Закрыть кафедру литературы как ненужную, бесполезную. Все равно никакого толка от нас нет. Денег мы не зарабатываем…».
Никто не улыбнулся.
«Ну да, довести ситуацию до абсурда», – отозвался расстроенный Красильников.
«А как в приказе объясняется необходимость сокращений? – спросил я.
«Да никак, – сказал Григорьев. – …“В целях модернизации и оптимизации образовательного процесса…”».
 «Да, закрутили… Сразу и не поймешь…», – заметил кто-то.
 «Причем, приказ был подписан на следующий день после того, как мы ушли в отпуск», – сказал Красильников (откуда он все знает). – Никто его не читал, не обсуждал».

После того, как Григорьев поименно назвал всех, кто уволился, кто перешел на полставки, а кто перешел на должность старшего научного сотрудника, некоторое время все молчали, словно переваривали полученную информацию.
Первым заговорил все тот же Красильников.
«Мне непонятно, – сказал он, – Почему на полставки переводится Калиновская – один из самых способных и перспективных преподавателей кафедры».
Все сразу словно проснулись. Стали говорить…
                (29.08.13)   

                * * *
Анастасия разговаривала по скайпу с Алешей и Людмилой. А я в это время убирал за собакой после вечерней прогулки. Был, так сказать, вне видимости «скайпа».
Людмила с воодушевлением рассказывала о последнем путешествии. Кажется, они были в Мексике.
И вдруг я слышу, как она говорит: «У вас там, наверное, ничего не происходит…».
И говорит с такой интонацией… То ли сочувствует, то ли жалеет.
Ну как ей объяснить, что жизнь интересна сама по себе. Что не нужно ездить в Мексику или в Испанию, чтобы быть счастливым. Что каждый новый день несет с собой столько новых впечатлений.
Я не удержался и сказал (они там, по ту сторону «скайпа», не  слышали): «У нас каждый день происходит жизнь».
Анастасия услышала мои слова, но не решилась передать их. Не захотела «портить отношения». 
                (8.09.13)   

* * *
Еще раз убеждаюсь в том, что муж и жена – это чужие люди. И чем больше они живут друг  с другом, тем труднее им находить общий язык. По крайней мере, в нашей семье это так. Ни «доброго утра», ни «спокойной ночи». Иногда только скажет: «Будь здоров» (когда чихну), и все. 
                (8.09.13)

                * * *
Я устал от ее молчания, обидчивости, плохого настроения. Она может не разговаривать часами, а то и сутками. Я тоже молчу. 
Каждый из нас молчит о чем-то своем. И никто не хочет начать говорить первым. Похоже на старика и старуху из народной сказки, которые молчали до тех пор, пока вор не вынес из их дома все добро.
Самое удивительное то, что я уже не помню, с чего началась эта «игра в молчанку». И не потому, что у меня плохая память… Просто повод был настолько мелкий, ничтожный, что не запомнился…
                (10.09.13)
                * * *
«Я не нужен, – повторяю я вслед за В. Розановым, – ни в чем я так не уверен, как в том, что я не нужен».
Мой сын во мне давно не нуждается. С тех самых пор, как закончил университет. Живет в Америке, У него своя семья, свой дом, работа. Ездит в другие страны, в командировки, на отдых. Его зарплата… я даже не знаю, во сколько раз она больше моей. Он предпочитает об этом не говорить. В Америке это не принято. 
Моя жена тоже живет своей жизнью. Ходит в бассейн, в баню, к косметологу. Общается с подружками, соседками.
На работе меня тоже никто ни о чем не спрашивает. Молодые преподаватели делают вид, что все знают сами. А может действительно знают. Самостоятельные… 
Студенты… Думаю, они будут рады, если вместо меня придет другой, более покладистый преподаватель. Кто редко задает вопросы. В основном они равнодушно воспринимают информацию, которую я им излагаю. Как птенцы, которые заглатывают пищу.
Единственные живые существа, которые без меня не проживут, это моя собака и молодые деревья, которые я посадил прошедшей весной.
Собаку надо кормить, выгуливать, лечить. Деревья тоже нуждаются в заботе. Я за них в ответе.
                (12.09.13)

                * * *
«Мне Вас так жалко…», – сказала студентка-заочница.  после того, как я спросил, понравилась ли ей моя книга.
«Вот и напишите об этом», – предложил я.
«Я думала, эта книга о чем-то высоком… Вы же преподаватель… Потом стала читать, читать, увлеклась…».   
                (1.10.13)

                * * *
Отмечали день рождения Григорьевой. А на самом деле, провожали ее на пенсию. Она приготовила свой фирменный таджикский плов. Была спокойна, приветлива. Я спросил, почему она ушла, уволилась с работы. Кажется, ее никто не спрашивал об этом. А ей хотелось  поговорить, объясниться.
«Я почувствовала исчерпанность свою как преподавателя, – сказала она, – Когда летом меня вызвали принимать экзамен у магистров, я сидела,  слушала что-то про лирического героя, и спрашивала себя: зачем я здесь, что я здесь делаю? Мне стало неинтересно…».
Мне близки ее мысли и переживания. Особенно про «исчерпанность». Но уходить я почему-то не хочу. Она бы тоже, наверное, не ушла. Муж настоял. Об этом сказала Брагина. Чтобы иметь моральное право увольнять других пенсионеров, он, должен был в первую очередь уводить «своего», «родного».
                (30.09.13)

                * * *
А еще мать называла меня жестоким. И вспоминала моего отца, которого рабочие не Сахалине чуть не утопили в море за его суровое обращение  с ними.
                (18.10.13)

                * * *
Я не знаю, что лучше: доброе, участливое слово или вовремя приготовленный обед, с блинчиками и винегретом.
Прихожу сегодня  с работы – меня встречает моя собака. Виляет хвостом, тычется мордой в брюки. Я ее еле сдерживаю, чтобы не испачкала. Анастасия (слышу) возится на кухне. Почему-то не вышла. Не спросила, как дела, что нового… Не сказала ни слова. Я тоже молчу.
И так прошел весь день…
                (19.10.13)

Примечание к написанному. К вечеру следующего дня Анастасия снова стала «нормальным» человеком. Опять разговаривает. Интонация доброжелательная. Как будто ничего не произошло. Что с ней было все это время, я так и не понял. А спросить не решился. Или не захотел.  Не люблю «выяснять отношения».

                * * *
Вышло 2-е издание моего «Человека-фрагмента». В зеленой обложке, «дополненное» и «исправленное». Я его стал листать (с конца). Перечитал некоторые отрывки. И вдруг понял, что ничего не чувствую. Ни радости, ни удовлетворения. Ноль эмоций. Неужели все так плохо…
                (1.11.13)

                * * *
Вчера получил зарплату за октябрь – 4426 руб. 32 коп.
Сначала я не поверил. Мне показалось, что в квитанции какая-то ошибка.
Так не бывает. Так не должно быть. Даже с учетом того, что я работаю на полставки.
Что делать… Я замер. Все во мне отказывалось признать, что моя работа за целый месяц стоит именно столько.  Это был шок.
                (3.11.13)

                * * *
Еще одна приятная и неожиданная встреча. Вчера, по дороге в университет меня остановила женщина, которая показалась мне знакомой.
«Вы меня не узнаете?» – спросила она.
Пока я вспоминал, она представилась: «Нургалиева… Студентка-заочница, училась у вас в конце 80-х годов».
«Сколько же ей теперь лет?», – пытался сообразить я.
Потом она стала говорить о том времени. Говорила эмоционально. Даже слишком восторженно, как мне показалось. Оказывается, я был не таким уж плохим преподавателем.
Запомнились ее последние слова: «Вы работали не зря. Помните это…». 
                (15.11.13)

                * * *
«Зачем ты мне письма писал из армии? – спросила меня Анастасия в каком-то веселом возбуждении. – Зачем узнавал через Лариску мой адрес?».
«Всем писали, – неохотно сказал я. – И я писал».
«Как это всем!? – возмутилась она. – Ты же не писал Ленке Кашиной, Людмиле Филипповой…».
«Не писал…»,  – согласился я. А потом сказал: «Это судьба… А от судьбы, как известно… Это она сыграла со мной… такую шутку».
«А действительно, – подумал я, – почему я писал именно ей? Почему так настойчиво искал ее адрес?».
                (5.12.13)

                * * *
Анастасия третий раз за последние десять дней отмечает свой день рожденья. То одних подружек позовет, то других. Меня это стало уже немного раздражать. Я устал от этих женских посиделок. Поэтому вчера вместо праздничного тоста я прочитал собравшимся небольшой стишок, сочиненный накануне: «День рожденья – день старенья. // Вот и все стихотворенье». 
Все заулыбались. Подумали, что это шутка. А я не шутил.
Для меня это действительно один из самых грустных дней в году. Я бы предпочел, чтобы о нем  вообще не вспоминали.         
Когда гости собрались уходить и были уже на пороге, Анастасия неожиданно прижалась ко мне, взяла под руку и сказала с улыбкой: «А мы любим друг друга».
Прозвучало это как-то натянуто, и выглядело, наверное, не очень естественно.               
                (7.12.13)

                * * *
Наблюдая за тем, что происходит сейчас на Украине, я думаю вот о чем. Революцию делают несколько десятков тысяч молодых, сильных, воинственно настроенных людей. А страдают от нее миллионы. Среди этих миллионов – старики, дети, служащие, военные, фермеры, учителя, врачи, предприниматели… Словом, все. 
Так было у нас в 1917-м году. Потом – у нас же в 1991-м. Так было на той же Украине в 2004-м, во время «оранжевой революции». То же самое происходит там и сейчас.
Парадокс в том, что без революции ничего нельзя изменить в таких странах, как наши.
                (9.12.13)

                * * *
«Чего я не видел в этой Америке!?», – отвечаю я обычно тем, кто спрашивает меня, почему я не еду в гости к сыну.
                (9.12.13)

                * * *
Полгода назад я подарил своему лечащему врачу из глазной клиники книжку «Человек-фрагмент». Почему-то захотелось сделать это. Он обещал прочитать, сказал, что любит читать.
И вот мы снова встретились. Я ждал, что он скажет. После осмотра в «темной комнате», по дороге в процедурный кабинет, он сказал, не глядя на меня: «Слог замечательный. Написано отлично. Но… Есть такое понятие как камерность. Слишком камерно. Для узкого круга людей…».
Я вежливо улыбнулся в ответ.
Только придя домой, я подумал: «Эта “камера” вмешает в себя всех».
И еще я подумал вот о чем. Он не филолог, врач, а обратил внимание на слог. Не на сюжет, не на интимные подробности,
А мои студенты-филологи пишут о чем угодно, только не о языке.
                (16.12.13)

    * * *
Последняя «кафедра» в этом году запомнилась несколькими моментами.  Было и весело, и грустно.
Сначала утверждали темы дипломных, бакалаврских и магистерских работ. Назывались фамилии руководителей. Одна, вторая, третья… Не было только моей фамилии. И каждый раз, как называлась очередная фамилия, я чувствовал свою неполноценность, отъединенность от общего дела. Как будто меня уже списали и терпят только из вежливости, из уважения к моим сединам. А всю реальную работу делают другие, молодые, перспективные.
Не идут ко мне студенты, не хотят. А я ничего не делаю для того, чтобы они захотели.

На этой же кафедре отмечали юбилей Гордеевой. Зашла речь о моей книжке.
«Вы посмотрите, о чем он там пишет, – сказал Григорьев. – Он меня называет «Григорьев», без имени-отчества. А что он написал о своей жене…».
«Нет, Павел Петрович, – вступилась за меня Малинина, – О жене он очень хорошо написал. Он любит ее… Это видно».
«Вот! – обрадовался я. – Видите… Просто, выражено это… Не так, как обычно.  По-другому».

«Виктор Александрович, – обратился ко мне захмелевший  Григорьев, – вы всех преподавателей нашей кафедры сделали персонажами вашей книги? Ирину Владимировну – тоже?». Он показал на сидевшую рядом Кольцову.
«Нет, – ответил я, – не всех. Ирину Владимировну не сделал».
«А вы что, Виктор Александрович, мемуары пишете?» – поинтересовалась Кольцова.
«Что-то вроде этого…», – неопределенно ответил я. Не стал ей объяснять, что это никакие не мемуары.
«Бедняга», – сказала Кольцова и улыбнулась своей иронической улыбкой.
                (27.12.13)   

* * *
 Как-то раз студенты 4-го курса сказали мне: «А Ирина Владимировна не знает, кто такой Розанов».
Я им не поверил, сказал, что, скорее всего она пошутила. Но на следующем занятии они вновь заговорили об этом.
«Она действительно не знает Розанова, никогда не читала его».
Тогда я подумал: «А может, и правда не читала. Почему она должна знать Розанова. Я ведь тоже не всех зарубежных авторов знаю».
«Но Розанов – это не все, – возразил мне другой мой голос, – Я же знаю Метерлинка, Пруста, Джойса. И она могла бы знать, или хотя бы слышать о Розанове».
              (27.12.13)   

                * * *

                Конец первой книги