Кошмар в Рождественскую ночь

Встречали Рождество в общаге, у студента Лопатенко. Веселились от души: пили кофе, самогон, пиво, кока-колу, дымили сигаретами, жевали орешки и сушеные кальмары.

За окнами вечерело, вот-вот должна была загореться путеводная звезда Вифлеемская.

— А не пойти ли нам поколядовать? — внезапно раздался чей-то бас.

— Конечно! Давно пора колядовать! — закричали все нестройно, но уверенно. — Нарядим Лопатенку козаком и пойдём!

Мигом на голову хозяину нахлобучили старую дырявую шапку, обмотали длинным шарфом, прицепили детскую деревянную саблю. Изрядно захмелевший Лопатенко не сопротивлялся. Через минуту толпа высыпала на улицу с твердым намерением пройти по ближайших домах с известием о рождении Спасителя.

Праздник был в самом разгаре. Из домов долетал сивушный запах. Колядники ломились в двери, да всё с шуточками-прибауточками:

— Наливайте, браття!

— Справжньому козаку — все до смаку!

— Їсти — справа свиняча, а пити — козача!

— Щоб хотілось та моглося!

— Людина, що не п’є – або дуже хвора, або дуже велика падлюка! и пр. в таком же духе.

Лопатенко от друзей не отставал, угощался чаркою. Последнее угощение состоялось в крайнем доме посёлка — дальше только дорога, кладбище и звёздное небо.

Очнувшись, студент долго соображал, почему вокруг тьма, зачем кругом понатыканы кресты, а сам он сидит в луже, героически сжимая в руке козацкую саблю. Шаг вправо, шаг влево — одни могилы. Волосы стали дыбом — придется замерзать, а то и помирать на кладбище!

— Люди!! — с перепугу заорал Лопатенко. — Помогите!!

Но тут же осекся: до него дошло, что, собственно, звать людей в морозную глухую ночь, да еще и на Рождество, да еще и на кладбище несколько… странно что ли.

Да и мало ли кто откликнется на его зов? Мало ли, кто тут… нелюди.

Лопатенке стало не по себе. Мороз морозом, а холодок, поднявшийся из глубины души был гораздо ощутимее. Студенту почудилось, что невдалеке копошиться какая-то темная фигура. Сердце моментально упало куда-то в живот. «Господи Боже, это еще что такое?»

Человек-не человек, дерево-не дерево, куст-не куст. Крест, что ли, надгробок? Так чего он тогда пошатывается?

«Да куст это!» — прикрикнул сам на себя Лопатенко. — «Что это еще может быть? Кто бы тут шлялся в такую пору?»

А вдруг не куст? Подойти что ли поближе?

Но как ни убеждал себя козак-колядник, что бояться нечего, но, как на зло, ноги отказывались идти навстречу злокозненной фигуре. Вот прям-таки упирались ноги. И даже явственно пятились назад.

— Эй ты! — гаркнул студент в направлении загадочного феномена. — Иди сюда! Я кому сказал, сюда иди!!

Так оно и разбежалось, конечно, идти. Куст, или кто там, усиленно делал вид, что не слышит грозного приказа, только пошатывался из стороны в сторону.

«Вот сволочь, — подумал Лопатенко. — Глухим прикидывается. А ведь покойнички-то наверняка плохо слышат…»

От этой мысли ему окончательно поплохело. Кишки даже свело весьма подозрительно. Налетевший порыв ледяного ветра заметался и заныл среди скособоченных оградок.

Ни с того, ни с сего в голове всплыл странный стишок непонятного происхождения, который какой-то хулиган нацарапал на столе в студенческой аудитории:

Тишина на Ваганьковском кладбище.
Только в полночь куранты пробьют,
Как надев свои белые тапочки
Мертвецы на прогулку пойдут.
Мы лежим с тобой в маленьком гробике,
Ты костями прижалась ко мне,
Черепок, аккуратно обглоданный,
Что-то ласково шепчет во тьме.

Там еще было продолжение истории, его Лопатенко не помнил, помнил зачем-то только то, что бездельники-студенты понаписывали рядом в качестве комментариев:

«Еврейские сказки!»

Ниже: «Никакие не сказки!»

Еще ниже: «Никакие не еврейские!»

«Вдруг вылазит из могилы
В белых тапочках мертвец.
Говорит: «Ах ты подлец!»…

Выдержать такое Лопатенко уже не мог. Единственная мысль, которая заколотилась в его парализованном ужасом мозгу, была «Бежать!». И он бросился бежать.

Куда? Зачем? От кого? От чего? Этого он и сам не смог бы объяснить ни тогда, ни после. Его захлестнула отчаянная паника. Он бежал, спотыкаясь о бугры могилок, налетая на оградки, падая в какие-то канавы, заплетаясь ногами в проволоке прошлогодних «веночков» и остатков искусственных цветов. А за ним наперегонки мчался воющий кладбищенский ветер и, словно издеваясь, гудел-напевал в уши какой-то дикий бред:

Шел трамвай десятый номер,
На площадке кто-то помер.
Тянут-тянут мертвеца.
Ламца-дрица, гоп ца-ца!

Вдруг впереди блеснул огонёк. Вот оно, спасение! Лопатенко побежал, прыгая через могильные холмики: свет становился ярче, вот уже виден строительный вагончик,  в котором играет радио и настоящие живые люди встречают Рождество.
Лопатенко забарабанил кулаками в дверь.

Радио перестало играть.

Студент застучал сильнее.

Скрипнула дверь. Пьяный в дым рабочий уставился на Лопатенко безумными от ужаса глазами.

Заикаясь, он только и смог пробормотать:

— Ты откуда?

— Оттуда, — задыхаясь, ответствовал Лопатенко, указуючи перстом на тьму, в которой прорисовывались силуэты ржавых могильных крестов.

Дверь моментально захлопнулась перед самым носом козака-студента и откуда-то из глубин вагончика донесся какой-то животный, утробный какой-то, полный хтонического ужаса вопль трех пьяных глоток:

— БЕЛОЧКА!!!

Праздник, безусловно, удался.