Второшкольница. Часть 5. Кроме уроков

ШКОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Внешне школа отличалась от прочих московских школ, во-первых, тем, что в ней не было учеников младше 7-го класса, а большинство было старшеклассников, учеников 9–10-ых классов; во-вторых, не была обязательна школьная форма, и в-третьих, тем, что большая часть учеников не жила рядом со школой, а ездила на Ленинский проспект со всей Москвы и даже из Подмосковья (так Валера Мандель из В-класса ездил каждый день из загорода, кажется из Люберец). Маршрут большинства учеников пролегал через метро «Октябрьская» и далее троллейбусом или автобусом, а кто побогаче или порасточительнее – на маршрутке до магазина «Москва». Перед первым уроком многие обсуждали, как они еле успели на уходящий переполненный автобус или восторженно рассказывали, как проезжающая мимо на такси Риммочка, подобрала переминающихся с ноги на ногу от нетерпения одноклассников с остановки у метро. Я шла другим путем, от троллейбуса со стороны Университетского проспекта, где тоже были свои регулярные попутчики: Ваня Троицкий, классом старше, и не помню уже по имени других сотоварищей из других классов.

Школьная форма была необязательна, но многие ее носили добровольно: мальчики донашивали уже купленные очень ноские серые брюки, а девочки ходили в коричневых платьях с черными фартуками тоже потому, что они уже были куплены раньше, и главное, что не надо было думать каждый день, что одеть. Я же воспользовалась данным мне правом на выбор одежды, что было не совсем просто. Предписаний, как одеваться, не было. В брюках в те времена девочки еще не ходили, брюки годились только для туристических походов. Такого количества одежды, сколько сейчас есть у подростков, у нас тогда не было: одна юбка, одно платье, пара кофточек, а хотелось разнообразия, и мне пришлось сесть за швейную машинку. В свое время мама записала меня в кружок кройки и шитья во Дворце пионеров, где я сшила фартук и юбку-четырехклинку и решила, что я уже умею шить. Да в школе на уроке труда сшила себе в 6-ом классе ночную рубашку. Заглядывая в книгу «Учись кроить и шить», я стала перешивать мамины платья, которые занимали целый шкаф - мамина фигура с годами менялась, а ничего не выбрасывалось.Из найденного в шкафу огромного платка я сшила юбку, благо, вошли в моду короткие юбки, ещё хватило и на жилет, а из завалявшегося куска вельвета – сарафан. Всё это можно было носить, меняя кофточки (тоже из маминого гардеробчика). Главное в перешивании было обузить и укоротить вещь из шкафа. Вообще, в школе все одевались довольно скромно и без особых претензий, что резко отличало математическую школу от «английской». Выделялись носители «настоящих» джинсов, а не индийских, какие были у всех. «Левисы», «Вранглеры» и «Ли», уже не помню, как назывались другие не менее ценные марки, были тайной гордостью мальчиков. (Юра Шабад, не желая расстаться с марочными штанами, несмотря на то что он из них ощутимо вырос, просил бабушку давать ему на обед металлический рубль, так как бумажный мог в кармане перетереться.) Эта фирмА (с ударением на последнем слоге), как правило, привозилась родителями – учеными с иностранных симпозиумов.

В школе было много дополнительных развлечений. Хотя учились мы шесть дней в неделю, но по субботам привозили фильмы в школьный кинотеатр, в который превращался актовый зал на первом этаже, и показывали кино после уроков. Билет стоил 10 копеек. Я увидела там фильмы «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма, «Бегущая по волнам» по сценарию Галича, чешский фильм «Магазин на площади» и многие другие. Были встречи с «работниками искусства» - Митта привозил на просмотр свой фильм «Гори, гори, моя звезда». С классом мы «классно» ходили в кино и в театр на новинки, так мы видели фильм «Братья Карамазовы» (за несколько раз, там ведь было четыре серии), в Большом театре оперу «Война и мир» и «Риголетто», в Ленкоме (?) спектакли «Антигона» и «Медея» и многое другое. Наверно это была невидимая нашему глазу работа родительского комитета – «добывать» билеты. Уже после окончания школы мы ходили уже по своей инициативе большими группами в кинотеатр «Иллюзион» и «Повторного фильма» на хорошие фильмы и ретроспективы (например, фильмы японского режиссера Акиро Куросавы).

Однажды я видела, как группа десятиклассников вместе с Раскольниковым поехали в Переделкино к Лидии Чуковской, но «нас не звали».

К новому году каждый класс должен был сделать стенгазету и вывесить на этаже. Редколлегия нашего класса, куда входили Женя Бунимович, Лена Захарьина и я, работала до позднего вечера, и к сроку повесила газету 9-го «Ж» класса под названием «Сопли и вопли» с подзаголовком «Ночь перед рождеством». В газете были фотографии классных фотографов: Сережи Шугарова и Коблова. Первого места в общешкольном конкурсе мы точно не получили, я даже и не знаю, кто его получил, других газет я не помню, а наша мне очень нравилась.

Учителя в школе были приблизительно одного возраста, «под сорок». Нам они казались уже немолодыми, это сейчас я понимаю, что они были еще очень молоды.  Нам было интересно с ними, а им было интересно не только с нами, но и друг с другом. Среди учителей было много мужчин, и при этом не только учителей физкультуры и труда, как в обычных школах, – кстати, труда, такого предмета в школе не было. Был урок подготовки к войне, то есть гражданской обороны – на нём демонстрировали противогазы, рассказывали о том, что надо делать в случае атомной войны и т.п. Преподаватель резко выпадал из круга второшкольных учителей, и урок был хотя и скучным, но всеобщим поводом для шуток и упражнений в остроумии.

Учителей литературы в школе было около десятка, и они пользовались особым уважением, недаром школу называли «физико-математеческой с литературным уклоном». Многие учителя были сами литераторами - Герман Наумович Фейн написал книгу о Льве Толстом, Виктор Исакович Камянов был литературным критиком в журнале «Новый мир», а Зоя Александровна Блюмина театроведом и знатоком поэзии серебряного века. Анатолий Александрович Якобсон, литератор и диссидент, издатель «Хроники текущих событий», получив запрет на профессию уже не работал в школе, но «забегал», его можно было видеть иногда в беседе со старшеклассниками. Я много слышала о публичных литературных дискуссиях в актовом зале между Якобсоном и Фейном, но это было «до нас». В параллельном «Б» литературу вел Збарский, (а раньше он вел еще и Школьный Литературный театр), я с его разрешения ходила несколько раз на его уроки. В «А» литературой и умами ведала Татьяна Ошанина, дочь поэта-песенника и сама литератор. Герман Наумович Фейн, в эти годы не преподавал, он был завучем, но как-то устроил контрольную проверку сочинений по особенно его интересующей теме, по «Войне и мире» в нашем классе, вызвав панику среди учеников.

Факультативы по литературе – это отдельная песня. Они не были привязаны к классам или даже к параллелям. Приходили желающие со всей школы. Факультатив Виктора Исааковича Камянова по литературе 20-го века, заставил меня обратиться за помощью к словарю иностранных слов, без которого такие фразы, как «эскалаторное педалирование Цветаевой» оставались загадкой. Не говоря уже о том, что стихи Цветаевой я тоже до того не читала, а процитированного было мало. Вообще-то я всегда читала много. В родительском доме было много книг и собраний сочинений, которые я прочитывала от первого до последнего тома. Кроме того, я активно пользовалась детской районной библиотекой, могла по дороге прочитать одну из взятых книг, а дома читала книги ночью под одеялом с фонариком, чтоб мама не видела. По счастью, в доме, где я жила, находилась районная „взрослая“ библиотека. На дом такие книги, как томики из серии «Библиотека поэта» Цветаевой, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама (уже не химика, в честь которого был назван парк у метро Фрунзенская), Булгакова - джентльменский набор интеллигенции семидесятых, не выдавали, и я много времени проводила в читальном зале, заполняя пробелы в образовании.  «Люди, годы, жизнь» Эренбурга познакомили меня с культурной средой первой половины двадцатого века, я искала по каталогу книги писателей и поэтов по фамилиям, встречающимся в тексте, как русским, так и французским, брала их, если было возможно, на дом или читала тут же в читальном зале дальше. Дыры в образовании были быстро заштопаны. Конечно, если бы тогда был интернет и электронные книги, то процесс этот протекал бы еще быстрее и систематичнее...

Среди тем факультатива Камянова был и роман «Мастер и Маргарита» Булгакова (на этом занятии присутствовала вдова Булгакова). Миша Розенман уверял, что лично видел огромного кота, разгуливающего по Москве на задних лапах. Роман только недавно вышел в «Новом мире», его передавали из рук в руки, а также машинописные купюры из романа, не вошедшие в печатное издание. Самиздата ходило в школе по рукам вообще много, но в основном литературного, а не политического характера: стихи Цветаевой про белую гвардию, стихи Гумилева, стихи Бродского, поэма «Реквием» Ахматовой, воронежские циклы стихов Мандельштама, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и др.

В своем факультативе Анатолий Гелескул (он не работал в школе, его привел Якобсон) читал свои переводы Федерико Гарсиа Лорки. Стихи он читал не как актер, а как поэт, как бы с завыванием, то есть ему важнее был ритм, музыка стиха, чем чтение с выражением. Такое же чтение старались перенять и наши собственные поэты, которых во второй школе было множество. В классах на год нас старше признанными поэтами была Наташа Стрижевская, она даже поступила сразу после школы в Литературный институт, хотя говорили, что туда без трудового стажа никого не принимают, и Юра Збарский (он же впоследствии литератор Георгий Ефремов), сын учителя литературы в нашей же школе. В подборке его стихов, которую я читала, были стихи, навеянные песнями Битлз. Кроме того, все знали, что он написал детектив, в котором преступники с помощью шантажа (угрожая всё рассказать мужу) заставляли сниматься бедную женщину в порнографических фильмах, а главный герой, в свою очередь, угрожая им пистолетом, отобрал у них пленки и отпустил бедную женщину на свободу. Тема была страшно далекой от моей реальной жизни, но Юра говорил, что взял ее из собственного опыта. Гога (Сережа) Говоровский не только писал стихи, но и музыку к ним, да к тому же еще и замечательно пел под гитару. Песни были лирические и романтические. Помню только отрывки: «..посмотрел, сказал – нужно вновь начать, часовым стоять у твоего окна..», «осень бродит по дорогам и купается в пруду...» Одно помню чуть больше: «С трудом из моря вынута блесна, блесна - брильянт в три тысячи каратов, она наш бриг манила и влекла в страну чудес и сказочных пиратов...». Поэтами были также Изя Розовский и Витя Тумаркин («осенняя погода, осенняя природа и даже настроение какое-то осеннее»). В нашей параллели стихи вдруг и много в десятом классе начал писать Женя Бунимович, который потом продолжил это дело и дальше, участвуя в поэтических студиях в университете и при редакции журнала «Юность», а потом вообще перешел в профессиональную лигу. Я тоже пробовала сочинять. Даже отрывки привести не смогу, ничего не помню, наверно, вытеснение. (Впрочем, недавно я нашла папку с этими «экзерсисами».)

Мы с Женей, без всякой романической подоплеки, как два собрата по поэтическому цеху писали друг другу очень творческие письма и обменивались стихами. Я даже потом стала первым издателем стихов Бунимовича: ко дню его 18-тилетия я подготовила подарок: перепечатала на пишушей машинке его стихи и отдала их в переплетную мастерскую, где были сделаны 5 книжек формата А5 в красном коленкоровом переплете, с заметным убыванием читаемости по мере удаления от клавиш пишущей машинки. Последний экземпляр был уже совсем мутным. Название было одновременно посвящением: «к. К». Весь тираж был подарен автору (мне остался 5-ый), а самой музе - вдохновительнице «К.», моей близкой подруге только дали почитать. Моему сыну в подростковом возрасте очень нравились эти стихи, и, очень вероятно, что именно под их влиянием он сам стал писать стихи, а в интернете пользоваться ником «поэт».

Довольно скоро, уже в октябре 9-го класса, я начала курить. Курили в школе довольно многие. В курилках было страшно интересно, там собирались интересные люди (из разных классов), говорили про интересные темы, рассказывали интересные анекдоты – в общем, это была еще одна возможность общения. В стенах самой школы это делали на лестнице, ведущей в подвал, но оттуда гоняли дежурные, поэтому чаще на большой перемене ходили курить к магазину «Москва». Моей «совратительницей» стала Римма. Она была в отличии от меня из курящей семьи, дома у нее курили все, мама, папа, бабушка, дедушка... Римма курила «Фемину» - сигареты без фильтра, с золотой фольгой по краю в красной коробочке с силуэтом женщины и поднимающейся вверх струйкой дыма. Я попробовала курить, вначале не понравилось, но вскоре втянулась. У меня карманных денег было немного, я курила дешевые болгарские сигареты «Слнце» за 14 копеек, тоже без фильтра, но уже без золотой фольги. По причине курения у меня уже в десятом классе возникли первые семейные проблемы: мама обнаружила пачку сигарет, скандал был страшный, я ушла из дома. Куда? К Риммочке. Просидела у нее до 11-ти вечера, слушая Галича, и поехала домой. Скандал продолжался на следующий день с новой силой. Я решила уйти из дома серьезно. Вопрос, куда? Ясно, не к Римме. Рядом была хлебобулочная фабрика, я пошла в отдел кадров и попросилась на работу с условием, что мне предоставят общежитие. Оказалось, что москвичам общежитие не положено. Также меня послали подальше из нашего ДЭЗа, куда я хотела устроиться дворником за комнату. Пришлось остаться дома с извергами родителями, которым не нравилось, что их 15-летняя дочь курит. Не нравилось в основном маме, которая воевала со мной всерьез, папа же отмалчивался и в склоки не вступал, наверно, считал, что это болезни роста и со временем все пройдет. Я была в семье четвертым ребенком и единственной девочкой, так что воспитывать мои родители уже устали, а девочек побаивались.

На встречах в курилках я обнаружила, что ученики школы «интересуются политикой».
Вообще-то об основных событиях в мире я до того узнавала из телевизора, и эти новости в старой школе никто не обсуждал, только готовили по очереди из них дайджест для «политинформации» как составной части классных собраний. Во «второй» же без всяких обязательных политинформаций мальчики знали удивительные вещи, например, фамилии всех членов политбюро. Особой темой было введение советских войск в Чехословакию и подавление «Пражской весны», происшедшее непосредственно накануне начала учебного года в августе 1968-го. Но о демонстрации на Красной площади «за нашу и вашу свободу» восьмерых правозащитников я узнала не тогда, а гораздо позже, хотя среди них была и мама Саши Даниэля, ученика 10-го класса. Папа его уже сидел по делу папы Даниэля и Синявского, а маму, Ларису Богораз, сослали на поселение после суда в октябре.