20 Хмель

         Кто-то коснулся плеча,  папки рядом не было, он рывком сел и застонал от боли.
         Над ним нависала Алиса в банном халате Елены, широко открывала рот, глухо доносились визгливые ноты, но слов он не понимал.
             
         Дочь как в цирке, сделала реверанс, отступила, и ему явилась мрачная фигура в длинном, до пят пальто с капюшоном, закрывшим лицо. Он не до конца осознавал действительность и решил, что это сон, страшный,  с вестником смерти, продолжение предыдущего сна, сколько будет еще серий? или это вторая и последняя?  Но нет, еще рано, капюшон сполз с головы, и Петр увидел милое лицо Хельги. Где она такую хламиду достала, стариков и детей пугать.
         Он засмеялся, Хельга заулыбалась, Алиса прижимала ладони к груди,  старалась  от чистого сердца, чтобы отец не грустил.    Задержала взгляд на Мадонне, тоже засмеялась, ну и ну,   сама пригласила, мир перевернулся, ледниковый период сменился  глобальным потеплением.
         
         Не ждешь, не надеешься, и вдруг такой сюрприз, много пропускает, будто читает книгу с выпавшими страницами. Он  успокоился, вспомнил, что папку перепрятал.

         Алиса не так плоха, как он себе рисовал, устает на работе, не всегда внимательная, но все такая же, не изменилась с тех пор, когда дарила «Мадонну» и праздничными вечерами играла на скрипке полонез Огинского. Он слушал музыку и гордился, что дочь в него, талантливая,  у нее  светлое будущее,  - и это были самые счастливые моменты семейной жизни.

          Дочь ушла,  оставив на столе шампанское брют и черный шоколад Бабаевской фабрики.  Приятный натюрморт при плохой погоде: за окном летала снежная крупа, серый день без надежды на то, что пробьются лучи солнца.
 

          Из закуски от дочери салат оливье с запашком. От нее же самогон в бутылке с коньячной наклейкой, может, пригодится, пока убрал за диван. Хельга вытащила из сумки черствые  на вид кексы с изюмом и бутылку белого сухого, вино - кислятина, не разбирается, что показалось милым. 
         
          Он взял ее руку, поцеловал ладонь и сказал: «Хеля подобна хмелю».  Она по-девичьи засмущалась, что-то стала говорить.  Попытался прислушаться к ее голосу, но аппарат сильно искажал.  Все, больше не мог, заболели уши, снял аппарат и сказал, что слышит ее, только нечетко.  Придвинул кресло к ней почти вплотную, очень хорошо, все довольны.
      
         Она  пила шампанское,  отламывала кусочки шоколада, мило облизывала пальцы, он тоже пил,  не забывая повторять: «Говорите – говорите». 
         Просто удивительно, как она вписалась в интерьер,  еще никому из знакомых женщин не удавалось так уютно расположиться в старом порванном кресле, облагородив его, и даже неряшливо уложенные на стеллаже  книги усиливали значимость происходящего с далеко идущими планами: долгими вечерами они будут читать, а потом любить друг друга.
         
        В какой-то момент  понял, что она забыла о нем и говорит сама с собой,  перестал хмыкать, улыбаться, изображая активное участие. Но продолжал периодически кивать головой.

        Она достала телефон и посмотрела на время, что же он, даму надо развлекать. Но как? Выручил Мунк, оказался под рукой, вернее, под диваном, только наклониться, пошарить рукой, и вот каждая копия в отдельном файле, так просто, а ведь искал недавно, не нашел.
        Ей понравился красный плющ, да, да, есть похожее здание на улице Ленина, сталинка, стиль такой, послевоенная постройка, высокие потолки и избыток лепнины. Дом, разумеется, не такой, как у Мунка, но плющ темно-красный, точь-в-точь, сходим  вдвоем, полюбуемся. Когда? Осенью, конечно. Далеко до осени? В начале мая он поведет ее танцевать на Приморский. Вы любите танцевать? Никакой реакции.
    
          Она  равнодушно перебирала файлы, Мунк  не привлекал, да, согласен, сейчас бы чего-нибудь яркого, Кустодиева, мирискусников. Все есть, вернее, было, он оглядывал залежи бумаг, что-то показалось, приподнялся, но почувствовал, что опьянел. Увидел, как она потянулась к блокноту и написала четким крупным почерком: «Хочу петь». Он кивнул,  и она запела. Догадался сразу: «Миллион алых роз» из репертуара Аллы Пугачевой, певица ее поколения. Он же вырос на классической музыке,  попса и Высоцкий обошли стороной, даже Сергей не сумел  увлечь ничем таким, только джазом.
   
          Вспомнил, как подростком импровизировали с Мишкой в стиле регтайм, он на скрипке, Мишка на виолончели, много вечеров увлеченно играли, затыкали уши, чтобы не слышать друг друга, поворачивались спинами, чтобы не видеть движений смычков. Записывали на серегин магнитофон и потом восторгались, называя музыку гениальной. Прибегала мать и требовала прекратить какофонию. Соседу - охотнику нравилось, особенно под водочку.

        Записи на допотопном магнитофоне пропали, слух потерян.  «Мир управляется голосом. Но если не слышишь, то ты  неуправляем, живи, как хочешь, разве плохо?» – утешал врач, предсказавший полную потерю слуха.
      
          Кексы без чая не прожевать, он стал подниматься, Хельга взяла чайник из его рук,  легко двигалась, почти трезвая. А он надеялся, что опьяневшую женщину  уговорит остаться на  ночь.   

          Она подала чай в фарфоровых чашках, его любимых, крепкий, такой, какой он любит. Но сначала тост, он  взял бокал и показал на ее бокал, она послушно взяла его.
   
                - Предлагаю тост за любовь, пьем до дна.
       
          Продолжала смотреть на него, чего-то ждала, эх, надо было мистики подпустить, женщины ведутся,  не сообразил.  Он жадно выпил, почувствовал привкус химии, безбожники, суют даже в шампанское. 
    
          Перемена в ней удивила, этот блеск глаз, этот кошачий взгляд, передвинулась   на край кресла,  держит спину, простушка превратилась в королеву. Он потянулся к ней, взял за талию, она сопротивлялась, но не так, чтобы отказаться от продолжения. Прижала ладонь к щеке, засмеялась, приподнялась, его рука скользнула по бедру. Он почувствовал слабость, в глазах потемнело: 

                - Мне надо полежать, голова кружится, - увидел ее тревожный взгляд, - скоро пройдет, не пугайтесь. - Лег на диван, подушку бы повыше, но постеснялся попросить.
         
         Хельги  в кресле не было, где она? Слегка повернул голову и увидел ее у закутка, собралась мыть посуду, неугомонная. Но  в руках ничего нет, значит, в туалет. Занавеску раздвинула, повернулась лицом к нему, прижимает к груди черную папку. Тьфу, всякая чушь лезет в голову. Зачем ей папка.  Достала бумаги, сует в сумку.

         Сердце стучало так, что он боялся дышать, все в тумане, ее фигура казалась пятном, красным, как кровь. Открылась дверь, похоже на свет в конце тоннеля, пятно растаяло.  Но там что-то было, что-то опасное, закрыло  просвет, -  на него надвигался черный, огнедышащий паровоз, колеса высекали ослепительные искры. Он зажмурился от ужаса и услышал голос отца: «Я тебя предупреждал не подходить близко к рельсам, а ты не послушал меня».