Эйлин Крист - Закрыть фабрики животных

Earth Tongues
26 февраля 2021г

draft

Существует много моральных высказываний  и  предписаний,  но этические соображения заставляют переосмыслить и переделать само общество.
- Джудит Батлер


Видовое принижение (othering) животных знаменует собой линию разграничения и изобретение “человека” как высшего вида, наделенного правами и абсолютной властью над не-людьми.  Превосходство человека не проявляется в такой степени в отношении деревьев, рек или грибов.   Прежде всего оно проявляется против не-людей, имеющих свое лицо и голос. Тем самым человек возвысил себя над  царством животных, что в свою очередь означает: животных надо унизить.

Крайняя манифестация  такого принижения  - это презрение. Презренные -  это  отвергнутые либо презираемые — лишенные жалости или надежды. Если принижение можно представить в виде некоторой кривой распределения,  то презрение – это стандартное отклонение от средней величины.

Сегодняшние фабрики животных - это прокрустово  ложе на  всем пути возвышения человека. Это институты, которые функционируют в царстве  человека  в духе  обусловленной реальности. Из-за того, что они трагически преступны, они не могут  “условно” отчуждать домашних цыплят, поросят, коров, индюков и других животных, находящихся в индустриальной системе,  но должны насильно сводить их к презираемым. Фабрики животных воспринимаются как экзистенциально и эстетически отталкивающие объекты — грязные, жестокие, уродливые.  Отвращение к фабрикам животных таким образом передается на самих животных,  воспринимаемых как гулаги в конвенциональных рамках общества. Презираемые животные  запираются в индустриальные тюрьмы, причем эти тюрьмы считаются вовсе не тюрьмами, а нормой   для тех, чьи тела не имеют большого значения.
 
В греческой мифологии,  разбойник Прокруст  подстерегал уставших путников,  предлагая им переночевать. Затем провожал до железной кровати. Если они были слишком маленькими, он растягивал их конечности до длины кровати.  Если конечности  были слишком длинными,  он их ампутировал с той же целью.  В мифе говорится, что никто не подходил для его кровати.  Фермерство животных прямо вытекает из книги о Прокрусте.  Логика экономики и эффективности в отношении размеров тел животных  в точности соответствует  ее логике. Обе истории не только издеваются над этикой,  они извращают логику,  причем преступники находятся на низшей стадии безумия.

Индустриальная система выравнивает и подрубает тела животных на уровне генетики, их развития, жизненных и  репродуктивных циклов,  поведенческих норм,  и конца жизни.  Генетикой животных манипулируют с помощью экспериментов,  со всеми зловещими последствиями (Moss 2015). В самом деле, евгеника получила расцвет в отделах и лабораториях т.н. «науки о животных».  Тела животных использовались в опытах по ускорению размножения и увеличению размеров: большие груди, больше молока, больше яиц,  больше потомства и т.д.  Будучи лишенные своего тела,  животные превращены в мутантов, которые часто не могут стоять на ногах или  производить потомство,  но должны производить мясо, молоко и яйца подобно машинам.  Мутанты должны “прокормить мир.”

Прокрустовы процедуры начинаются там, где экспериментальный мутагенезис отказывает.  Кастрация, удаление клюва,  “прессование,” вымачивание, упаковка,  выжигание клейма, удаление рогов, рубка хвостов гарантируют гладкость и доходность.  Индустриальное превращение тел в продукты — 160  млн животных перевозятся на бойни каждый день — расширяется по всему миру (McArthur and Wilson 2020). Это большие деньги: сельхозпроизводство (мясо-молоко-яйца), кожевенное производство,  корм для животных, фармацевтическая производство, агрохимическое производство, пищевая промышленность, система оптовых рынков супермаркета.
      
Презренные тела  не рассматриваются как тела существ(Butler 2011).  Стандартизованная фабрика животных  воплощает такое презрение.  Трупы животных и их выделения повсюду в избытке,  но животные странным образом отсутствуют.  Они живут и умирают, не получая ни благодарности, ни доброты, ни жалости. В 2021 г,  мы больше не можем отводить глаза.  Фабрики получают внимание в книгах, статьях, фотожурналистике, фильмах.  Образы животных во всем интернете.  Но индустриальное сельское хозяйство по-прежнему продуктивно чавкает.  Выступающие против – сентиментальные, непрагматичные экстремисты.
   
На первый взгляд, нас должен задеть тот факт, что человеческая еда построена на страданиях и пытках животных. Но этот факт не достигает нашего сознания. Гулаги для животных следствие Великого Отрыва человека от всей планетарной семьи.  Они прекрасно отражает человеческий супрематизм — насильственный и грубый — но при общем согласии проектирующий свое порочное лицо  на животных,  которые выставляются как пустые и не стоящие внимания.  Далее презренная плоть съедается,  заключительный этап извращения.  Потому что, если вы потребляете то, что презираете — тогда вы также презренны — что вы на это скажете?
   
Животные индустриальной системы – это отверженные этого мира.  У них нет другой альтернативы, нет отдыха, нет спасения в мечтах, нет надежд на другую жизнь.  Они рождены испытывать боль, страдание, жить в клетке, быть покалеченными, отсоединенными друг от друга и других существ,  и самих себя.  Их жизнь коротка и они умирают  неназванными.  Конечно, им не дают индивидуальных имен, но я имею в виду другое.  Их существование не имеет названия.  Они исключены из бытия. 
Джонатан Сафран Фоер пишет, что если у  индустриальных фабрик был бы художественный жанр, это были бы фильмы ужасов (2009). Адские образы проходят как вполне ординарные.  Наваленные один на другого, живущие среди удушающей атмосферы своих экскрементов, задушенные один другим, подверженные болезням, отделенные от своих деток, ощипанные заживо (куры), похороненные заживо (больные),  выброшенные на помойку, задушенные газом (мужские особи),  круглосуточно искусственно оплодотворяемые, насильно заставляемые извергать семя,  вынужденные постоянно бояться,  становиться каннибалами, и умирать от отчаяния.
 
Тех, кого презирают, убирают. В случае животных,  в серые индустриальные тюрьмы.  Главный результат презрения – исключение, за ним следует отвращение (Kristeva 1982).  Отвращение иногда прорывается в самих индустриальных тюрьмах, где мы слышим иногда о садистских актах в отношении “отвратительных” животных. Мрачные истории приходят из фабрик.  Мы входим здесь в область жанра ужасов. Мейнстрим шутливо представляет их как отклонения от нормы — и определенно не имеющие никакого отношения  к завтраку, обеду и ужину.  Удобно думать, что акты намеренной жестокости в отношении фабричных животных относятся лишь к техническим операциям.  За исключением того, что  за отвращением следует садистское убийство — случайное или рутинное — встроенное в логику фабричной фермы:  что это не отклонение от нормы, а одно стандартное отклонение.
    
За отчуждение человека от наших сестер и братьев и от самой Земли приходится дорого заплатить когнитивно-соматически-сенсорной  диссоциацией.  Развод от сообщества жизни  заканчивается психической фрагментацией и бессмыслицей.  Однажды я разговаривала с художником-татуировщиком, который признался, что раньше работал  на птицеферме в Харрисонбурге, шт. Вирджиния. Это была ужасная работа, говорил он, поэтому ушел.  Он вспоминал в качестве иллюстрации, как грузовики выезжали из индустриальных фабрик и иногда просто давили заблудившихся или убежавших цыплят.  Он ушел с птицефабрики и стал художником. После этого вошла его жена и спросила: Что будешь есть? Сэндвич с курицей?”
 
Несколько лет назад я пригласила эксперта по системе питания животными продукта в свой университетский класс  в Вирджиния-Тек.  Она была знаменита тем, что выступала против самых  больших нарушений  в системе питания.  Например, она предложила смягчить контейнерную линию, по которой животные двигались к точке умерщвления так, чтобы животное во время экзекуции не висело живым на крючках.  Во время лекции она высказала недовольство моим термином «фабричная ферма».  Она звучала слишком вызывающе. “А что будут есть девочки?”- спросила она меня негодующе.  Мы молчали вместе с аудиторией.  Пусть идут в Макдональдс.
 
В своем рассказе-притче “Ушедшие из Омеласа” Урсула Ле Гуин  описывает  ладно скроенное общество, жители которого  ведут беспечную жизнь, зависящую от  10-летней девочки, запертой в кладовке и оставленную всеми. Девочка сидит среди своих экскрементов, она умственно отсталая и жалобно скулящая*.  Благополучие Омеласа зиждется на этом несчастном ребенке-заложнике, запертом в  изоляции. Девочку никто не видит,  но ее существование для всех  не секрет.  У жителей Омеласа есть возможность придти и посмотреть за счет кого они живут такой удобной жизнью.  Некоторые приходят и смотрят, другие не заглядывают.  Но те, кто приходят,  уходят из Омеласа навсегда. “Они уходят… Они идут без передышки.  И они больше не возвратятся.”

Рассказ Ле-Гуин -  прекрасная притча для живущих в  странах потребления, чьи фабричные фермы животных  ужасное условие для дешевой и сытной еды.  Рассказ Ле Гуин  - также резонирует своими параллелями между детьми и животными.  Дети и животные – самые невинные и уязвимые существа.  Преступления против них   источают зловещий запах.  Притча Ле Гуин, тем не менее, в одном отношении проигрывает.  Кладовка для швабр в Омеласе не «кровоточит» — ее зло скрыто в стенах.  Но за пределами замученных животных и тех, кто работает там, зло фабрики источает вонь повсюду – в атмосферу, климат, травы, леса, океаны, реки и забитые опухолями человеческие артерии.

________________________________________

“Почему все животные часть моей семьи, совсем как люди?”  спросил писатель Эмиль Золя. “Почему все существа – мои родственники, почему одна только мысль  о них наполняет меня прощением, терпением и нежностью?” (Zola 1896).  Ценить эту интуицию нашей близости с другими животными – значит не просто разрушить мир фабрик, как можно было подумать. Это значит  признать нашу общую уязвимость боли, способность чувствовать страх других, страх смерти,  и радость жизни.  Когда мы закрываемся от страданий животных,  мы выбираем фантазию вместо жизни.  Писательница Барбара Кингсолвер напоминает нам, что рабство (подобно индустриальному животноводству) однажды оправдывалось экономическими соображениями. Сегодня эти аргументы невыносимы и она пишет, “дочери и сыновья новой этики говорят. Мы должны найти другой путь. Хватит этого позора” (Kingsolver 2010, emphasis added).
       
Основы определения «человека» как отличительной формы жизни требует принижения “животного.” Человеческое превосходство с самого начала прививает людям, с детского возраста, идею о непреодолимой пропасти между человеком и животным. Обращая этот принцип (т.е. ставя его на место), преодоление человеко-супрематистского насилия и отчуждения  оказывается возможным  путем возвращения  нас к анималистским отношениям, со всей любовью и присутствием.  Возвратиться  к ним  значит переосмыслить и переделать общество.  Это революция сердца, возвращение к тому, что очень близко к нам,  на расстоянии одного удара сердца.


*Мой перевод рассказа Ле Гуин можно найти здесь http://proza.ru/2016/09/26/1965 - ВП

References
Butler J 2011. Bodies that Matter. Routledge.
Butler J (with Athena Athanasiou) 2013. Dispossession: The Performative in the Political. Polity.
Foer JS 2009 Eating Animals. Little, Brown and Company.
Le Guin U 1973. “The Ones Who Walk Away from Omelas.” McArthur J and Wilson K 2020. Hidden: Animals in the Anthropocene. We Animals Media.
Moss M 2015. “US Research Lab Lets Livestock Suffer in Quest for Profit.” New York Times 19 January. Kingslover B 2010. “How to Be Hopeful.” In Moral Ground: Ethical Action foe a Planet in Peril. K. D. Moore and M.P. Nelson eds., San Antonio: Trinity University Press, 452-457.
Zola E 1896. “L’Amour des b;tes.” Le Figaro March 24.

26 FEBRUARY 2021
ANIMAL RIGHTS, FACTORY FARMS, HUMAN SUPREMACY
Shutter the factory farms



[Комментарий. Еще одна глубокая статья Эйлин, задевающая за живое.   У нас много людей, выступающих за права животных. Мы любим волков, китов, тигров, носорогов и т.п.  И курочек, но совсем по другому поводу.  И здесь Эйлин заглядывает нам в душу. Как можно быть такими двуличными и непоследовательными?  Как можно любить одних, и отворачиваться от судьбы других и отказывать им в праве на достойную жизнь и смерть?  Этот вопрос я задаю себе и всем защитникам животных.   Здесь я должен сказать еще вот что.  Единственные, кто видит в бедных курах, утках, кроликах и т.д. живых существ - это дети.  У них еще не умерло признание за всеми этими существами права на жизнь, на личность, на свободу.  Они еще любят "просто так", за их характер, жизнелюбие, веселость, похожесть на самих себя.  Потом все это пропадет, когда взрослые научат их тому, что особенно умиляться по поводу курочек (бычков, кроликов и т.д.) не стоит. И жалеть их тоже. Как говорит Эйлин Крист, им отказано в праве на бытие.  Но речь в статье не идет о том, чтобы  всем отказаться от мяса. Речь идет о том, что у ДИКИХ курочек больше радости в жизни.  Всем животным надо предоставить возможность радоваться жизни и до минимума свести их страдания. Это надо животным, и это надо нам, если мы хотим называться гуманными - ВП ]

 ‘Аушвиц начинается когда кто-то смотрит на бойню и думает: это всего  лишь животные' -  Теодор Адорно