М. М. Кириллов Коммунист Валентина Ивановна Бурова

 М.М.КИРИЛЛОВ

КОММУНИСТ ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА БУРОВА

Очерк
     Как-то, в конце 1991 года, прочёл в «Правде», что известный всем Музей Ленина в Москве нуждается в средствах. Раньше, в свои школьные годы, я этот музей уже посещал, также, как и мавзолей Ленина. Но в то время это было обычным важным и торжественным событием, как и всё, что связано с историей Революции и советской власти.
     А за прошедший год многое в стране изменилось в корне. И власть  перестала этот музей содержать. В связи с этим, 1992-м году я послал в музей небольшую сумму, через месяц – ещё… Таким образом, я как бы уплачивал свои партийные членские взносы. Ведь в то время КПСС была запрещена, Коммунистическая рабочая партия только формировалась, а КПРФ была ещё вне закона.
     В ответ из музея мне пришло благодарственное письмо из отдела писем (В.И.Бурова). В 1993-м году я посетил музей и встретился с Валентиной Ивановной. Оказалось, что она старше меня лет на 20, но ещё очень крепкая,  подвижная женщина,  москвичка, историк, ветеран Великой Отечественной войны и, конечно, коммунист.
     Я тоже представился ей. Тогда профессор–терапевт из Саратова, год как уволившийся из советской армии, прослужив в ней 43 года, я не реже одного раза в месяц приезжал на заседания в ВАК РФ, будучи его членом… Это позволяло нам чаще видится и позже даже подружиться семьями.
     Она рассказала мне о сегодняшней жизни музея, о трудностях, которые он испытывает. Он ведь оставался единственным советским политическим музеем, который ещё не был закрыт.  Все отделы музея работали, раздевалки и технические службы - тоже, причём бесплатно, на добровольной основе. Здание отапливалось, даже лифт работал (для пожилых посетителей это было важно). Деньги музею были остро необходимы, а выручали только добровольные взносы и редкие пожертвования… чаще незнакомых людей. В  это время мэр Москвы Лужков активно богател.   
      Посетителей музея, тем не менее, всегда было много. Приходили и провокаторы, как на работу, специально затевали диспуты, клевеща на большевиков и даже на Ленина. Их легко узнавали уборщицы залов. Люди слушали их неохотно и давали грамотный отпор. Я это наблюдал не однажды…
     23 сентября 1993 г. я вновь был в Москве. В моём распоряжении оставалось 8 часов. Спустился по ул. Горького к Музею Ленина. Картина оказалась необычной: двери в музей были закрыты, буржуазных газет, которых всегда здесь было полно в киосках, не было, люди не собирались, как обычно. 
Зная о событиях, связанных с Белым Домом и ожидаемым Съездом Советов в связи с его роспуском по указу Ельцина, я поехал туда па метро — до «Баррикадной». Съезд должен был начать свою работу только сегодня, так как депутаты с трудом добирались в Москву, многим в аэропортах и на железнодорожных станциях ставились рогатки, информация о событиях в Белом доме глушилась. Последние дни во дворе Дома съездов постоянно шли митинги. Ситуация в Москве нагнеталась и оставалась неясной.
Вот мои воспоминания того времени. «Люди тянутся к Белому дому. Их словно магнит тянет: именно здесь решается судьба Родины. На заборах — прокламации, лозунги, решения общественных комитетов, гневные стихи, карикатуры на президента, Гайдара и прочих. Прохожим раздают листовки.
Вот одна из них: «Руководители ряда предприятий заняли выжидательную позицию, что затрудняет выполнение решений Верховного Совета РФ и исполняющего обязанности Президента А. Руцкого. Подобное поведение в условиях произведенного Ельциным государственного переворота и поддержки позиций ВС РФ и и. о. Президента регионами России заставляет напомнить руководителям... о личной ответственности каждого перед Родиной и Законом…»
 Общественный комитет защиты Конституции и конституционного строя России. 23 сентября 1993г.».
    На пути — баррикада: ящики, бочки, камни, арматура. Что-то вроде шлагбаума. Над ним реет красный флаг. Строгий седой рабочий с красной повязкой на руке. За 100 м до шлагбаума «газики» с тесно сидящими внутри милиционерами: греются.
Во дворе у Белого дома — до 3—4 тысяч человек. Основная группа — до 1,5 тысяч — в центре — у микрофонов, слушают ораторов. Кто-то (его плохо видно) убеждённо говорит в защиту Советской власти.
«Кто такой?" Моему вопросу удивляются и подозрительно осматривают меня. «Виктор Иванович!» — отвечают уважительно и укоризненно. Я вновь спрашиваю: «Кто это?» «Анпилов!» — отвечают мне, как малому дитяти. Народ вокруг стоит плотно, больше — пожилой, бедно одетый. Но лица светлые. Продвинулся поближе: действительно, Анпилов. Лицо простое, лицо рабочего от станка, говорит просто, ясно, как бы беседуя.
Кое-что из его речи запомнилось: «Третий день и третью ночь выступаю, извините, охрип. Поспать бы — да не до того. Сами видите, работу парламента тормозят, заблокировали печать, радио, телевидение. Люди в стране не знают правду. Поэтому из квартиры в квартиру, от семьи к семье несите правду о нашем сопротивлении ненавистной президентской власти, о том, что мы требуем свободу информации, что мы не хотим пролития крови, но если нас вынудят, мы готовы пролить её за народ. Нам прислали приветствия коммунистические партии Европы и Америки (зачитывает). О прокламациях. Я тут ночью написал две (зачитывает). Заканчиваются они словами «наше дело правое, мы победим!» «Как, пойдёт?» — спрашивает. Толпа отвечает: «Да!» Ну, раз так, отдаю печатать. Привезли 100 тысяч листовок. Вот женщина (помогает ей подняться на возвышение). Она вчера у метро раздавала их. Её отвезли в участок».
   Женщина говорит: «Не бойтесь, товарищи, раздавайте их людям, но лучше ходите по двое и. желательно, с мужчинами». Анпилов: «О нас не знают, передавайте о необходимости реальных действий по защите Советской власти знакомым — по телефонам, на заводах. Мы боремся!»
    Женщина попросила заводских получить пачки листовок, но строго по спискам, по организациям, так как много провокаторов.
Тут принесли какой-то большой ящик. Анпилов поднялся на него и наконец-то стал хорошо виден. Пошутил: «Ну вот, плаху принесли. Умереть на плахе за народ считаю святым делом. Но прежде мы их уничтожим!» (Аплодисменты.)
  Прост он, одержим, много экспромта, добродушен, прям, что-то цельное и очень близкое и понятное. Напомнил своей непосредственностью и убежденностью С. М. Кирова.
Продолжил: «Я смотрю, здесь много пожилых людей. Спасибо вам, отцы и матери, что пришли. О большем вас просить я не могу, так как знаю, что у вас, у многих, сердчишко слабое. А кто помоложе и чувствует свою силу, кто может стоять в строю, — записывайтесь в народное ополчение»,— и указал в сторону парня в белой спортивной шапочке. Народ потянулся к тому.
Я обошёл площадь. В перерыве по мощному микрофону транслировали советские песни («Три танкиста, «Катюша», «Москва майская»...). И неслись звуки этих песен над Москвой-рекой, утыкаясь в стены американского посольства.
Недалеко человек 20, собравшись в кружок, молились. Молодой священник читал им что-то из Библии. За что молятся? За благополучие бедных и за мир...
Подполковник в десантной куртке с автоматом за плечами. Строгий. Неафишируемое руководство охраной Белого дома. Фотокорреспондентов иностранных, обвешанных аппаратурой, попросил разойтись, и те тотчас выполнили его распоряжение.
Во дворе показались депутаты Саенко, Бабурин. Прошествовал во фраке вальяжный здоровенный Уражцев. Страстно выступал от РКРП худощавый седой поэт (позже я узнал, что это Борис Гунько). Чётко выраженная классовая позиция, воля и страсть. «Компрадорская прозападная буржуазия открыто продает страну, местная — помельче — ещё ненасытившаяся, но тоже недовольная правительством, — наш, так называемый, союзник – так и не пришла (ни одного на площади!)».
Впереди меня, юркая среди турникетов, семенит маленькая сухонькая старушка и быстро-быстро повторяет: «Кворум есть, кворум есть, кворум есть...». Очень похоже на «цып, цып, цып...». Это она сообщает, что вот-вот откроется съезд народных депутатов.
У выхода со двора тумба с плакатами общества «Память». Рядом 2—3 парня расположились на бугре с закусью и водкой. Других пьяных я не видел.
Наискосок четверо мужиков тащат сколоченную из досок установку для оборудования транслятора. С удивлением узнаю в одном из них... Анпилова. Какая незащищённость и неорганизованность! Больше никого не нашлось! Это о многом говорит.
Когда уходил, в душе шевельнулось чувство: «Пришёл на похороны ещё живой Советской власти, проститься с товарищами». Пока медленно поднимался к метро, вдогонку неслись звуки любимых советских песен. А народ шёл и шёл мне навстречу, к Белому дому, всё плотнее и плотнее.
2 октября 1993 г. Следим за развитием событий по телевидению. Информируют скупо и тенденциозно, исключительно в интересах власти. Накал противостояния нарастает. Конституционный суд (Зорькин) поддерживает законные действия съезда. Президентом объявлен Руцкой. Церковь, боясь поскользнуться на крови, ведёт тяжкие переговоры с обеими сторонами и, похоже, тянет время, ожидая, что пар выйдет сам собой. Алексий даже заболел, видимо, от предстоящей скорби. Как они далеки от святых, как суетны и зависимы от власти.
«Мечутся властные кони...». Власть шатается. Генералы колеблются. Но и те, кто в Белом доме возглавляет оппозицию, не имеют абсолютного авторитета. Руководство КПРФ, как когда-то в августе 1991 г. ЦК КПСС, — в стороне, вне борьбы. И это не проявление мудрости, а генетически детерминированный паралич революционного действия. А это таит опасность авантюризма и спровоцированного неподготовленного выступления. Интеллигенция визжит от страха: «Да задавите вы эту гадину!» (Имеются в виду советские люди.)
Вместе с тем к Белому дому тянутся сотни людей, готовые его защищать. Москвичи и народ из Подмосковья. Везут продовольствие на случай осады.
Дожди. Холодно. Парламентарии и защитники Белого дома мёрзнут. Отключены связь, свет, тепло, канализация. Парламент оцеплен. Но через кордоны, дворами люди просачиваются. Пробираются в Белый дом с продуктами и оба моих брата из Рязани — Владимир и Александр.
Противостояние, похоже, доходит до кульминации. На 3 октября назначено Московское Вече. Тысячи листовок ходят по Москве. Вот одна из них: «3 октября. Московское Вече. Да — СССР! Нет — войне. Долой Беловежский сговор! К суду президента, поправшего волю народа! За решётку предателей и спекулянтов! Нет реформам ЦРУ! Власть — трудящимся! Сбор участников Московского Веча 3 октября в 14.00 на Октябрьской площади. «Трудовая Россия». Это люди из РКРП.
        3 октября. Судя по телевизионным картинкам, наши колонны прорвались из Октябрьской площади и пошли по Садовому кольцу, разгоняя милицию. Оцепление вокруг Белого дома почему-то неожиданно сняли. Что это, уловка? Массы людей прорвались к парламенту. Практически без сопротивления взяли мэрию. Всеобщее ликование. Опьянение свободой и, вместе с тем, отсутствие серьёзной поддержки войск в округах и в Москве. Более того, слухи о вводе элитных частей в Москву. На местах — в основном проявления поддержки Советской власти. Поток телеграмм. Слова, слова... Телевидение показывает возбуждённые лица Хасбулатова, Руцкого, Макашова, Анпилова. Макашов говорит на родном матерно-армейском языке: «Долой всех мэров, пэров, сэров и прочих херов!» Возражений это не вызывает.
3 октября. Поход на Останкино от Белого дома с целью вырвать у власти возможность гласности для восставших. В ответ — расстрел безоружных протестующих на дорожках останкинского парка. И почти одновременно — новое оцепление Белого дома и его осада. На телеэкране кадры расстрела тех, кто стремился оттуда уйти. Расстрел сотен людей на соседнем стадионе. Расстрел из танковых орудий парламента. Превращение Белого дома в чёрный. Гнусные картины массового любопытства московских обывателей, с интересом наблюдавших работу карателей, в том числе с Краснопресненского моста. Так вкратце проходят 3 и 4 октября.
   А подробнее и точнее меня знают об этих событиях оба моих брата, бывших и в Останкино, и в Белом доме 3 и 4 октября, спавших в парламенте на холодном полу, завернувшись в ковры, и чудом ранним утром 4-го октября, ещё до расстрела из танков, ушедших оттуда сквозь выставлявшуюся тогда там цепь солдат...
По словам братьев, до этого, 3 октября они из ещё свободного тогда Белого дома на грузовой машине выехали в Останкино.
  Когда из окон Телецентра стали стрелять, сотни безоружных людей бросились к выходу, к заборам. Огонь заставил их ползти по дорожкам парка, прикрываясь невысокими бордюрами, стволами деревьев, тумбами. В темноте пули выбивали искры из асфальта. Ползли и мои братья.
 Ожидавшаяся помощь из Белого дома прибыла, но оказалась запоздалой и неэффективной. Многие не выдерживали, вскакивали и бежали к выходу. Раненые оказывались без помощи: оказывать её было и нечем, и некому. Вот тогда-то уже поздним вечером, порознь, мои Володя и Саша на случайных машинах вернулись в Белый дом.»
«След кровавый стелется по сырой траве...». Убийц со временем будут судить. Картину расстрела Белого дома из танковых орудий видели миллионы людей, я и мои братья наблюдали её по телевизору. Видела это и Валентина Ивановна Бурова.
5 октября. Один из моих братьев по прибытии из Москвы в Рязань слёг с пневмонией (простудился в холодном Белом доме), другой — схватил выговор за прогул.
Дальше было ликование власти на крови. Преследование членов Конституционного суда. Расправа над депутатами под улюлюканье обывателей. Арестованных сажают в «Лефортово». Поиски Анпилова, Константинова, Уражцева и других. Большие радости кровавого самодержца-алкоголика. Алексий поправился и убийц анафеме не предал. Воздержался и Зюганов (КПРФ). Очень страшился гражданской войны и в протесте, как и Патриарх, сознательно не участвовал. И те, кто на мосту стоял, глазея на кровавое побоище, как в цирке, и те, кто не стоял, зажили новой жизнью, но уже без Советской власти.
Вся страна разделилась тогда на тех, кто был во внутреннем, и тех, кто на внешнем дворе Лефортовской тюрьмы. Даже один мой знакомый, ельциноид, посрамлённый жестокостью своих кумиров, воскликнул: «Где же всё-таки найти честных людей, чтобы осуществились рыночные реформы?!» Вскоре он дождался. «Честнее»  не бывает…
Прошедшие годы показывают, что каждый виток «победы» «демократии» сопровождается кладбищенскими делами: всё время что-то или кого-то хоронят (то ГКЧП, то компартию, то газету «Правда», то Советы, а теперь парламент и сотни москвичей). Вот-вот вытащат Ленина из Мавзолея и смешают с землёй прах красногвардейцев у Кремлевской стены. Хоронят и хоронят. Зато последовательно возрождаются из пепла дворянство, казачество, жандармерия, купечество, олигархия..
Рабочий класс лишается своей истории, своей литературы, своих достижений, результатов своего труда, своей доли власти, постепенно превращаясь в быдло и чью-то собственность.
По телевидению прозвучало краткое интервью рабочего-москвича в связи с расстрелом в Останкино и поражением восстания. «Если нужно будет, я повторю всё, что было вчера». «Да, но кровь...» — спросил репортёр. «Что поделаешь! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»
Свидетели и пострадавшие в ходе кровавого побоища ныне разошлись по стране и несут людям страшную правду о злодеяниях режима. Они будут свидетельствовать об этом всю свою жизнь, повторяя вслух и про себя слова Лермонтова: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью народа праведную кровь».
Восстание не получило нужного размаха и массовой поддержки, оказалось всего лишь экспромтом сопротивления. Этр была— осечка в неподготовленной борьбе. Но события в Москве получило всемирный отзвук. Оценка едина: из танков по народу даже Пиночет не стрелял. Ползут опасения о предстоящих репрессиях.
 Но то, что произошло, при всей трагичности происшедшего, — только верхняя часть айсберга, поверхностный слой процессов. Глубже, у дна социальной жизни, — его колоссальные резервы. Тот слой менее подвижен, поднять его сложно, но именно глубинные течения, ухудшение жизни миллионов, продолжив «дискуссию семейных кошельков», сформируют не навязанную, а действительную революционную ситуацию, и нужда и голод сметут самодержавие с парламентом господ. Только достижение критической массы сможет сделать протест победоносным и, как это ни парадоксально, менее кровавым.
Когда говорят о живой крови, крови, пролитой в схватке рабочих с жандармами, забывают о вымирании населения страны, прежде всего трудящихся, — процессе более зловещем, чем естественный экстремизм отчаяния и протеста. Об этой, медленной, смерти народа за счёт неродившихся и преждевременно умерших — власти молчат, Растропович не плачет, церковь не ведёт панихиду. Вымирание «быдла» планируют, это естественная цена «сингапурского счастья», дорога к которому будет выложена трупами сограждан.
Кем-то верно сказано, что опыт баррикадной борьбы постигли в эти дни сотни тысяч человек и, хотя уличные баррикады разобраны, они переместились в сердца и память людей.
Залпы по людям в Белом доме отбросили заблуждения: происходящее — зримый приход к власти крупной компрадорской буржуазии со всеми её структурами — силовыми, экономическими и информационными. «Профессиональные,  компетентные, интеллигентные» будут верно служить мафиозной элите, защищённые от народа ОМОНом.»
Таковы мои записи, сделанные в те дни. Они широко опубликованы в печати и долго ещё будут актуальным историческим свидетельством для народа.
 Мы много позже говорили об этом с В.И.Буровой. Реакция  её была однозначной с моей. Единомышленник всегда дорог, а она была таким единомышленником. По её словам, в те тревожные дни силами сотрудников музей Ленина был превращён в крепость. Могли бы и разграбить. Но пронесло…
    Через некоторое время музей Ленина даже возобновил свою работу. Его тогда просто побоялись закрыть. На одном из этажей сделали выставку последних фотографий Владимира Ильича, где он изображён больным, после нескольких инсультов. Разместили аккуратно, но всё равно не следовало бы этого делать. Эти снимки позже поместил в своей паскудной книге о Ленине Дмитрий Волкогонов, бывший член ЦК КПСС и начальник Главного политического Управления Советской Армии, гнусная личность. Сделать это в отношении инсультного больного не решилась бы и обыкновенная семья, а этот предатель- антиленинец решился. Таким образом, по его мнению, он доказывал нежизнеспособность ленинизма.
     Но музей работал, объективно оставаясь последним центром идеологического сопротивления и становясь для власти всё больше, как говорят, «красной тряпкой для быка».
     В 1995 г. я, вместе с моим другом по Академии Ю.А.Филимоновым, в последний раз посетил его, встретив там и В.И.Бурову.
    В 1996-м году мэр Москвы Лужков закрыл музей, передав часть экспонатов в ведение Исторического музея. Пигмеи расправились с великим вождем пролетариата, как могли. Но борьба продолжалась.
    Уже в 1994-м году мои братья и я  вступили в Российскую коммунистическую рабочую партию (РКРП), созданную ещё осенью 1991-го года.
    В.И.Бурова, несмотря на свой уже не малый возраст, в последующие года два продолжила работу внештатным сотрудником уже в фондах Исторического музея, куда были переданы наиболее ценные материалы из  осиротевшего ленинского музея. Возник своеобразный документальный книжный «мавзолей» Ленина без доступа посетителей…
   Нужно было как-то жить. Однажды по ветеранским путёвкам мы вместе с Валентиной Ивановной посетили Цирк Никулина. У его подъезда стояла  машина из бронзы в натуральную величину с сидящим там бронзовым клоуном, на которую с радостью забирались и играли дети. Это скрашивало гнетущую атмосферу жизни, характерную для девяностых годов…
   Валентина Ивановна в это время была одинока, жила  на проспекте Яна Райниса. Много работала в довольно дружном Совете ветеранов войск ПВО. Эта организация регулярно предоставляла ей бесплатные шефские путёвки в подмосковные санатории, госпитализировали в стационары Москвы. И она о многих заботилась. Как-то мы с моей супругой посетили её в её квартире. У неё было много книг.
    Она рассказывала, что в годы фашистского штурма Москвы в 1941-1942 годах входила в боевые расчёты отрядов ПВО города и не раз сбрасывала с крыш домов зажигательные бомбы.
     Как-то прислала мне фотографию, где она изображена с медалями на груди на грузовике с группой ветеранов, защитников  Москвы, на параде на Красной площади.
    В свои 90 лет она была ещё  крепкой и очень разумной. Читала мои книги о перерождении нашей страны и людей в те годы, об Афганистане и Армении, о Ярославле, Москве, Ленинграде и озере Байкал… Прислала мне однажды со своей пенсии 1000 рублей в  качестве гонорара. Хотела, чтобы я продолжал своё литературное творчество…  Переписывались и перезванивались. Мы были друзья. Несмотря на все трудности одинокой старости умирать она не хотела.
    В 93  года она скоропостижно скончалась…
    Большую и полезную жизнь прожила КОММУНИСТ Валентина Ивановна Бурова. Ветеран войны, многолетний сотрудник и защитник музея Ленина, верный товарищ, цельный и честный человек.